***
Ясмин вновь аккуратно провела пальцами по цветку, отдёргивая близ самого кончика шипа. С виду сухой, и уже бывший в её руках несколько дней, тот продолжал быть твёрдым, укалывая чуть ли не до крови. Это почему-то даже радовало. Упрямый цветок, не желающий вянуть, придавал сил и ей, не давая опускать руки, чтобы не случалось. А его запах... Ясмин аккуратно, словно опасаясь, что тот исчезнет в любую секунду, вдыхает тонкий аромат. Сколько бы ни пыталась, она не могла определить, что же это за запах, но... Он ей определённо нравится.***
Зейн спешно захлопывает дверцу, словно сам шайтан бежит за ним по пятам, зажёвывая в металле полу одежды, но даже этого не замечая. Если за ним и гонятся, то лишь собственные мысли, демоны, от которых бежать бесполезно. Ясмин, не девушка, а фенек! Острослухое и вертконосое чудовище, во что ты опять вляпалась, раз спрашиваешь такое? Зейн знает, куда: половина охраны Кабира им подкуплена, половина следует приказу господина, подчиняясь и ему. И всё равно, каждый раз, когда сам оказывается рядом, а та лезет за шайтаном в пекло, когда читает отчёты о её похождениях, не может не волноваться, чувствуя, как волосы шевелятся змеями горгоны, седея на глазах. Что мать, что дочь! Невозможные... Зейн откинулся на спинку сидения, прикрывая глаза. Усталость медленно ссыпалась на него песком, но тонуть в этой зыби он не имел права: его зло ещё не было сотворено до конца. Мужчина хмыкнул, не поднимая век. Вот что значит классика - всего одна цитата, а мысли уже другими из неё полнятся! Ну, это неудивительно, всё же их ситуация... Зейн каменеет, ощущая, как сердце пропускает удар, ноющей болью отдаваясь вниз из-за обилия крови. Он что, действительно сравнил их с Ясмин с Клодом Фролло и Эсмеральдой? Это что, влияние кризиса среднего возраста? Да, он признаёт, что в его понимании Ясмин слишком красива и юна. Настолько, что это может создавать проблемы, словно её любопытства и наследованного гордого нрава мало. Но чтобы он... Конечно, он большую часть жизни провёл, общаясь с людьми куда его старше, это наложило свой отпечаток, увеличив психологический возраст, но самого себя считать стариком в 35? Да ещё и сравнивать с озабоченным фанатиком? ...не с его гиперфиксациями говорить об одержимости. Только по третьему разу перерывать библиотеку, ухаживать за чужим садом, пить кофе галлонами и всю жизнь любить тех, кого не должен, не можешь и не имеешь права. Зейн до сих пор не женат не потому, что ищет благонравную деву (что ни говори, а уловка вышла отменной, даже в их сообществе найти таковых трудно), а из-за того, что слишком жаден: всю свою жизнь наблюдая любовь, бывшую сильнее предрассудков, разума и даже смерти, невозможно согласиться на меньшее в отношении себя. Право, чем он хуже? Тем, что его натуру зацепила девушка, которую он буквально младенцем спать укладывал? Зейн усмехается, хмыканьем под нос мурлыча бедовую тринадцатую. Что ни говори, а у Лавуа и Сегары были самые страстные и напряжёные партии во всём мюзикле. Сколько раз он во время просмотра обмирал, не дыша и не моргая, чтобы не пропустить ни одного звука? Примерно столько же, как и когда смотрел на дуэт Ясмин и бедуина Адиля. Многие недооценивают силу одежды, чем Зейн и пользовался. И тогда только куфия закрывающая всё лицо, не позволила увидеть его отвисшую челюсть. Пели они хорошо. Даже слишком хорошо для тех, кто виделся второй раз в жизни. И так отчаянно, так по-юношески пылко, что во внезапной вспышке стыда, грызущего голода, Зейн чуть не сунул руку под укус завороженной чужой песней кобры. - Прибыли, господин. Зейн вслепую махнул рукой, сообщая, что водитель может быть свободен. Тот, ничуть не удивленный причудой мужчины, покинул машину, оставляя того в одиночестве. Обида облизывает сердце поедом. Внутренние демоны разводят лапами, отказываясь признавать в его самодурстве собственное детище. Адиль - смелый, умный, юный. Ему её любить можно, как и прочим парням, что волей судьбы собрались вокруг Ясмин. Если верить полученной информации, каждый из них может стать ей хорошим супругом или другом, если прежде не свихнётся от её сумасбродства. Создатель, что же за чушь лезет ему в голову! Она же обещана Мустафе! У них свадьба через месяц! Зейн откидывает голову на спинку, глотая горькую от отчаяния и сожаления слюну, дёргая кадыком. Кофе. Ему нужно очень много кофе, чтобы развеять скопившуюся в теле усталость и возникающий под её влиянием в голове бред.***
- Бойтесь своих желаний. - хмыкает Зейн, тыкая в украшенный как подарок пакет кофе. Из его любимого магазина и любимого сорта. На счастье, у него не так много, как трактует статус, прислуги, да и ту впору называть роднёй, так что, Зейн не обращает внимание на понимающую улыбку поварихи (нечасто того балуют подарками, ещё и теми, от которых он не в силах отказаться!), и, прижав пакет к груди, берёт ручную мельницу, одним прыжком усаживаясь на широком подоконнике по-турецки. Он вдыхает аромат полной грудью, чувствуя блаженную бодрость. Все зёрна АА, ни одного квакера, превосходно как и всегда. Зёрна с задорным стуком ссыпаются между жерновов, воздух скоро наполняется так дорогими его кофеманском сердцу нотками огурца, абрикоса и свежего сливочного масла - Зейн потому так любит этот кофе, что он кофе и не пахнет, а уж на вкус... Сравниться может разве что кофе из особняка Кабира. Он не рядовые чашки, что тоже достойны, а те случаи, когда к их приготовлению прикладывают руки члены семьи, тогда напиток всегда получается исключительным. У Зулейки настолько крепкий и густой, точно смола, которую выливают на головы врагов с замковых стен. Не кофе, а защитный оберег против нежити и бед в его лице, но вкусный, и Зейн каждый раз фыркает внутри себя, делая глотки - это даже умилительно, насколько он бодрит, исполненный её потаённой неприязнью. У Кабира - однотонный, но точный в простоте исполнения. Не купаж, а моносорт. Его нужно пить по-варварски, в смысле, по-американски, чтобы не прожечь нутро его полнотелостью и отголосками вины. У Нафисы кофе получался жгучим без всяких специй и бодрил не хуже энергетиков, каждый раз удивляя новым сочетанием пряностей в себе и ошибками в создании - готовить, даже кофе, та не умела и учится не желала, так что, Зейн пробовал его всего раза три, после каждого получая лёгкое отравление, после чего смирился и просто подарил Наставнице очень, очень хороший, но растворимый, чтобы жертв больше не было. У Ясмин... Зейн отдёргивается, поднимая турку с накалённого песка, успевая спасти его. Пенка шипя оседает, едва не вылившись за край, и он качает головой, пытаясь развеять отголосок карамельно-сливочной сладости от бархатистого, полнотелого воспоминания. Какое счастье, что Ясмин не жалует его - если бы он пробовал этот кофе чаще, мог и пристраститься. Тонкостенный, полупрозрачный костяной фарфор благостно принимает в себя драгоценную, золотящуюся на солнце жидкость. Зейн выжидает несколько секунд, пока можно будет испить без риска сжечь всё внутри и делает первый глоток, прикрыв глаза. Тело вкуса ощущается ласковой пощёчиной, бодрящей, будоражущей, желанной. Ясмин задерживает ладонь на щеке после удара, распространяя по телу тепло, смотрит в глаза, пристально и упрямо, и... Зейн открывает глаза, выдыхая, и снова смотрит на пакет с зёрнами - подарком своевольной мечтательности. Наверное, стоит ненадолго изменить предпочтения, а то так можно и голову от любви потерять.***
- Это плохая идея. - шепчет Зейн сам себе, заново оглядывая ювелирные прилавки. Воспитание и желание убеждают его в том, что даже безвозмездный дар требует отдачи, да и, он, всё-таки считается другом семьи, а значит, обязан что-нибудь подарить на свадьбу... Зейн на редкость упрямо отторгает от себя разумную мысль о том, что он ищет подарок подходящий исключительно невесте, а не молодожёнам. Его не раз проклинали за ишачье упрямство, но в кои-то веки он хочет насладиться им, потакая дурной затее. Однако... Он обводит россыпью лежащие тут и там драгоценности. Всё не то и всё не так - даже среди этих сокровищ он не находит того, что могло бы подойти Ясмин, что бы её украсило... Может, заглянуть в оружейный? Нафисе нравились ножи и кинжалы... Мужчина недовольно взмахивает рукой, отгоняя ювелира, и, простившись, выходит из лавки. Он вспомнил, что может подойти Ясмин. Дома он бережно вытащил из свёртка деревянный футляр, обитый изнутри темным бархатом, открывая драгоценность свету. Змеиные глаза сверкнули демантоидами и упрямым серебром, и Зейн прикусил щеку изнутри. Проблем быть не должно: мать, конечно, обожала обручальный подарок отца, но на виду носила редко, вряд ли кто его вспомнит. Примечательно, что день их убийства талисмана на ней не было, не смогла найти, куда положила, даже дурным знаком посчитала... И оказалась права. Зейн придирчиво осматривает змейку, по памяти сравнивая размер: хоть бы был чуть больше или чуть меньше, но... Ему так и чудится, что на изящное запястье Ясмин браслет сядет идеально. Зейн укладывает обратно змею на бархат, собираясь отвезти ювелиру на чистку и полировку, и чуть ли не обижается из-за того, что подарок не ожил и не укусил его. Но за ножом тоже заехать стоит: всё же, речь о дочери Нафисы, не хуже матери умеющей оказываться в сердце бури.***
Если бы Каролина сообщила заранее о том, что будет закупаться в его бутике, Зейн бы устроил ей 100% скидку - зрелище этой дамы и беседы с ней того стоят. Редко находится душа, что может удержать пикировку на одном, бодрящем умы уровне, не переходя на грубость, и эта женщина, шикарная во всех смыслах, успела за короткий срок заслужить его уважение в том числе и этим. Он вряд ли признает это вслух, но, пожалуй, она - одна за многие годы, кого Зейн готов признать своим другом. Другом, с которыми враги не нужны (но разве было у него иначе), и которого он мог бы он мог сделать ещё ближе, предложив брак. Хотя, по поводу последнего, Зейн просто радуется, предполагая, какой ужас охватит эту женщину, если он предложит ей подобное. Каролина этого не покажет, но он знает, знает... Это даже немного грустно, насколько ему легко её читать. Каролина умна. Слишком умна, чтобы связываться с таким безумцем, как он. Она хороший противник и может стать ему соратником(и станет), но его женщиной... Нет. Да и он, хоть и видит все плюсы такого, не предложит - не посмеет оскорбить её лишь частью себя. Уважение и границы хорошая база для союза, но... Зейн хмуро скребёт по тарелке, смотря на танец. История повторяется, и ему очень, очень это не нравится, хоть он и сделал всё, чтобы снизить масштабы происходящего - всё же, сейчас людей похищать сложнее, чем в восьмидесятые, но повторения он не желает. Чем дальше, тем больше эта свадьба походит на тризну. У Зейна зубы чешутся в предверии драки, бардака, безумия. Самум его души волнуется, гудит кровью, рвётся с поводка самоконтроля, зная, что ещё немного и хаос, сумасшествие его носителя накроет весь город. Зейн отходит ненадолго из-за стола, чтобы предупредить охрану, и только выдыхает, видя, как Кадир падает. Ему он помочь не сможет, никто не посмеет его отравить, и он, скрываясь от взглядов, отходит в тень и бежит на парковку. Он - паранойик и сорвиголова, а потому костюм Мятежника у него всегда с собой. О Кабире есть кому позаботиться. У Ясмин - пока нет.***
- Наконец-то покажешь личико? Нет, это даже нервной шуточкой, попыткой отойти от стресса последних минут, назвать нельзя. Ясмин только много позже признаёт и осознаёт, что всё это время она... флиртовала с Мятежником? Зейн прикусывает кончик языка от удовольствия, отвечая в тон: - Не так сразу, мы ведь ещё не слишком близки. Две встречи - и уже раскрыть один из его постыдных в своём альтруизме секретов? Ай-яй-яй! Ясмин выгибает бровь и уголки губ, не уточняя, насколько игриво это прозвучало. Под повязкой, конечно, этого не видно, но она знает, чувствует, что он - знает. Она уже давно думала над этим - он знает её. Может быть, лучше её самой. Челюсти аккуратно касаются пальцы. Ясмин обмирает, осознавая - перчаток нет. Снял или не успел надеть, не так важно, но он прикасается к ней кожа к коже, окутывая древесным и сладковатым запахом, приятным, и до боли знакомым, даже... Родным? - Что ты делаешь? - выдыхает она, чувствуя, как бережно пальцы поднимаются выше, уходя назад, вскользь задевая мочки ушей, щекотно и жарко. Он так близко, что если бы не ткань, его губы касались бы её виска, когда он отвечает: - Дарю тебе свет. Его пальцы, на диво чутко, чтобы не дёргать волосы, распутывают узел повязки, снимая ткань и одновременно отступая на шаг. Свет режет глаза, слепит, вырывая из навеянной близостью грёзы. Ясмин, встрепенувшись, вспомнив, начинает яриться, наседая. Мятежник, впрочем, не сдаёт позиций, настаивая на своём, и девушка в конце-концов взрывается: - Да кто ты вообще такой? Рука, пытавшаяся сорвать куфью, оказывается перехвачена. Ясмин охает, чувствуя, как Мятежник медленно, нарочито-ласково, гладит её запястье подушечкой большого пальца. Хватка крепкая, но бережная, и от места прикосновений идёт усмиряющее тепло. - Тебя никто не учил, что раздевать мужчину вот так - некрасиво? - Мятежник, с весёлым осуждением качает головой, после чего склоняет её, с лукавой стыдливостью, точно это он невеста в первую брачную ночь, протянув. - Я ещё не готов открыться тебе. Строптивица фыркает дикой кошкой, пытаясь вырвать руку. Мужчина, едва почувствовав намёк на сопротивление, отпускает её, и Ясмин на секунду колет сожаление. - Готов - не готов, мы что, отношения обсуждаем? Я задала вопрос! - наседает она, хоть и чувствует, что сама не совсем честна. В каком-то смысле, да, они обсуждают отношения, потому что даже ей само трудно поверить, что Мятежник пробрался к ней домой, чтобы навредить. - И после этого попыталась меня раздеть. - ехидно заметил тот, скрещивая руки на груди. - Да ладно! Если бы я хотела тебя раздеть, я бы потянулась к поясу, а не маске! - Что? - Что? Ясмин даже не успевает осознать, что именно она произнесла, как Мятежник горестно выдыхает, и продолжает, как ни в чём не бывало: - Я помогаю тебе. Не упрямься и следуй за мной. И подаёт руку. Ясмин, всё ещё яростно сопя, выжидает секунду, а после вкладывает свою ладонь в его. И от одного этого прикосновения, в зябкой, тревожной ночи, ей становится тепло.***
Ладно, за то, что произошло в лагере бедуинов чуть позже, Зейну почти стыдно. Почти. Увы, сказать такое про время их с Ясмин бегства из города, он не может - если бы не погоня и плохое состояние девушки, он бы вдосталь насладился их общением, но... Она ждала его. Она ждала их встречи, она доверяла ему... Наверное, зря, потому что Зейн начал подозревать, что сам себе уже доверять не может. Напоив её чаем из змеиного цветка и мяты, понадеявшись, что испытанное средство поможет и в этот раз, Зейн постарался как можно скорее увести погоню и добраться до своих. Уже в лагере, убедившись, что с Ясмин всё в порядке и хуже не стало, он начал судорожно раздевать первого попавшегося из товарищей. Первым попался Мади. - Хей! - Не хекай! - времени было мало, Зейн слишком хорошо знал Ясмин и её способности! Девушка-фенек! Натянув на юношу штаны от костюма Мятежника, вставил в ухо ему наушник - среди бедуинов были прекрасные сказители, но вот революционых краснобаев куда меньше. Так что, речи либо писались сообща, либо были его импровизацией, суфлируемой с помощью техники. Вот и сейчас, пнутый в сторону шатра Мади, хоть и изумился, но начал послушно передавать то, что сам Зейн сообщал ему шёпотом в микрофон, попутно пытаясь переодеться в нечто менее приметное - ему ещё нужно было срочно в город возвращаться. Али, заверивший его, что они присмотрят за ней, и когда станет легче, помогут вернуться, посмеивался в бороду. - Хабиби, всё будет хорошо. Никто здесь не то, что посмеет - не подумает причинить вреда твоей принцессе. - Она не моя. - едва слышно рыкнул Зейн, спешно застёгивая пуговицы. Старик всплеснул руками: - Как это не твоя? Ай-яй, не ври, мой мальчик! А кто её привёл сюда, кто спас? - Вообще-то, первым с ней встретился Адиль, как и предложил ввести в наши дела. - напомнил Зейн. Он был против. Он был категорически против, не желая вводить во искушение и опасность любопытную девчонку ещё сильнее! Старик лишь ещё раз покачал головой, улыбаясь ещё шире. Даже Адиль, стоявший рядом с ним, подозрительно прищурился, и Зейн выдохнул: - Выбора другого не было. Салех бы не успокоился, если бы она просто пропала. А так - сгинула в пустыне - и всё. Пески не прощают. - Пески не прощают и не забывают, Самум-афанди. - с кивком согласился Али. Зейн даже не поморщился от прозвища - сам он не считал, что его достоин(право, он не настолько кровожаден и опасен!), но его, как и многое, он унаследовал от отца, так что, это можно считать обращением не к нему, а к роду. И всё равно, Али улыбался, чем-то очень и очень довольный. Адиль, вторя отцу и разглядев что-то в чужом лице, тоже подозрительно хмыкает. Зейн, вздохнув, полой шарфа закрыл лицо. Бежать, из лагеря нужно как можно скорее бежать, а то его здесь точно засмеют!***
Змейка блестит, почти как живая обнимая запястье нагретым металлом. Ясмин вздыхает, опуская руку на грудь. Что между ними происходит? Что вообще с ней происходит? Сердце заходится, сердцу не можется, хочется, кается мается... И жаждет, жаждет чего-то... Чего-то близкого, родного, и притом - совершенно незнакомого. Сильного, мощного, накрывающего с головой... точно защитный полог тёплого одеяла. Опасного, но не для неё. Ясмин в задумчивости ведёт кончиками пальцев по скуле, вспоминая чужое прикосновение и мираж, возникший перед ней в пустыне. Кто это был? Она лишь помнит, что фигура точно была мужской, а голос... Голос ласковый, не смотря на улыбку в нём. Бархатный, тёмный, влекущий. Такой, что от одного воспоминания загораются щёки и нутро, к которому она поджимает колени, плотнее сводя бёдра. Этот голос хочется слушать, хочется слушаться его. Она зажмуривает глаза, голодно прикусывая губу в незнакомой, только-только начавшей пробуждаться в ней жажде, принимая решение. Раз хочется - значит будет. Всего-то и нужно, что найти того, кому этот голос принадлежит.