Скверный вкус

У Луи, на самом деле, не так уж много слабостей: его страна и король, его семья, чужой ум и… Последней вещью, которую можно таковые записать, можно назвать ванную. Его любовь к воде общеизвестна, как в свете, так и среди обычных людей, потому что в своё время, как фавориту, Людовик подарил ему покои с отдельной ванной комнате - таковые есть как в Пале-Рояль, так и в Версале, а потому, слуги уже привыкли, что в любой час дня и ночи, могут возникнуть его подчинённые с требованием горячей воды. А уж после Бастилии… Лу ведёт плечами, морщится и кривится ещё сильнее, ощущая, что после снятия груза грязи души, телесная воспринимается ещё ярче. Да, без ванны не обойтись, иначе сегодня из-за его плохого настроение головы лишится кто-нибудь ещё, не только Монтеспан. Тем более, ванна наберётся быстро - в связи с похищением дофина, так или иначе проштрафившихся гвардейцев много, о его прибытии в не лучшем духе уже разнесли и обсудили, так что наверняка уже кто-то требует у котельщиков воды. Нет, нужно всё же будет поторопить Левеля, чтобы тот доделывал свою задумку, есть ситуации, в которых ждать - слишком опасно для окружающих! Камергер, едва заметив его оценивающий взгляд, вздрагивает, спешно подбирает ему новый наряд, подготавливает остальное, и сам сбегает в ванную, её готовить - всё лучше, чем случайно попасть под хозяйский гнев. Пусть тот и сам - опытный драгун, прошедший с ним даже Дюны до самых Фазанов, но попадать своему генерал-полковнику под руку желания нет: хозяин, конечно, отходчивый и щедрый, но при всей миниатюрности, на руку тяжёлый. То есть, сам прибъёт, сам устроит шикарные проводы. Поэтому, убедившись, что ванна набирается, он только помогает ему снять макияж и умыться. Ссадины на скуле начинает кровить, но Лу лишь машет рукой, и забирает у него набор для врачевания - не в первый раз. Вода горяча настолько, что Лу не ощущает собственной кожи - только плавящий кости жар и секундную задержку сердца перед каждым ударом, точно кровь мгновенно вскипела до сгустков в жилах. Роган откидывает голову на бортик, почти с удовольствием ощущая, как обруч мигрени на голове сжимается туже, чтобы после начать расширяться, освобождая его. Он слышит шаги, слышит шуршание ткани по полу, но не открывает глаз даже когда подушечки прохладных, по сравнению с кипятком, в котором он добровольно варится, пальцев ведут вдоль скулы. - Лу, это что такое?! - взволнованно шепчет Нанетта, и он выдыхает, не глядя беря её руки и целует кончики фаланг, успокаивая. - Глупость, Натти, исключительно моя собственная глупость. Почти такая же, как и та, что случится, если ты расскажешь кому-нибудь, что видела нас с Рене утром. Ему не нужно видеть, чтобы знать, как та моргает, трогательно сводя брови. - Она тебе совсем-совсем не нравится? Лу вздыхает, наконец-то открывая глаза. Нанетта, взволнованно прижимая ладонь к груди, сидит на коленях перед ванной, протянув к нему руку, к которой он снова прикладывается губами. - Нравится, сестрёнка, и очень. Только вот ей ни капельки не нравлюсь я. - выдыхает он, и, отпустив её руку, зажимает нос и сползает ниже, ныряя с головой. Скулу тут же начинает печь от масел и лекарственного порошка, всыпанного в воду, само лицо мгновенно краснеет от горячей воды, и шум внутри неё становится ярче, окутывая его безмолвием. Когда лёгкие начинают сводить, Лу выныривает, снова откидываясь на бортик. Переводит дух, а после поднимает голову, убирая рукой с лица волосы и пену - Натти всё ещё здесь, ждёт его и ответа, уложив предплечья на борт и голову поверх, задумчиво ведя по глади самыми кончиками пальцев, собирая пузырьки - для неё и так слишком горячо. - Но она же тебе нравится, Лу. По-настоящему нравится, и ты - Роган. Лу иногда завидует тому, как устроен её мир. Она - Роган, во всех смыслах их родового имени, хоть посторонним и кажется, что она совсем не похожа на их семью, славящуюся учёными и интриганами. Но не являющаяся королевой и не снисходящая до герцогини Нанетта, такая ведомая и кроткая с виду, живёт исключительно так, как считает правильным сама. Не зря же его дорогая наваррская принцесса даже мужа выбрала самостоятельно, ещё когда родители сами об этом не задумывались? В пятнадцать лет отец только-только рассказал о том, кем ему нужно стать для короля и как всё будет происходить, а она уже замуж вышла! - Ты тоже Роган. - отвечает он, и её лицо озаряется улыбкой, становясь до безумия милым. Лу в который раз с ужасом думает о том, что её будущих воздыхателей, которых будет очень много, когда та расцветёт, придётся отгонять мушкетом и всей сворой венерии. - И, как я вижу, так и хочется, чтобы та стала твоей невесткой, верно? Натти прикусывает губу, но кивает, а Лу поневоле посмеивается - право, ему почти жаль Рене, которой придётся принять на себя удар сестринской настойчивости, но… Но разве это не в его собственных интересах? Де Ноай ему не просто нравится, Лу влюблён в неё так бесстыже, так бескрайне, что самому страшно от силы этих чувств! Он же сам, лично, забывшись, пришёл к ней среди ночи, толком и не разобравшись, чтобы передать… найденный гончими лоскут от собственного же костюма, чуть себя не выдав! Ну не сумасшествие ли? … Почти такое же, как вести себя нарочито-громко, будучи наедине с Монтеспан, хотя там причина была другая: Лу эта особа была настолько тошнотворна, что подсознательно он только и желал, чтобы их кто-нибудь прервал. Увы, храбрецов не нашлось, а брезгливость оказалась слишком быстро и легко повержена привычкой и долгом - Лу слишком давно научили ублажать и дарить наслаждение даже без намёка на собственное. Он пару раз моргает, даже машет головой, отгоняя воспоминания. Прочь. Что было - то было, как он и говорил Рене. - Значит, ты разрешишь мне… - Нанетта спрашивает, чуть протяжно, осторожничая, и Лу, мягко обхватив её голову руками притягивая к себе, мягко целуя в рот перед тем, как сказать: - Делай то, что считаешь нужным. Только без слухов, пожалуйста - де Ноай в отношении их не менее щепетильна, чем Его Величество. Она жмурится, кивая, но тут же дует губы, спрашивая: - Но я не понимаю, почему ты просто не завоюешь её любовь? Лу, ты же Роган! - снова напоминает она. Лу искренне веселится, отпуская её и заново погружаясь в воду, так спешно, что Нанетте с ойканьем отскакивает от ванны, чтобы не замочить платье. - Я - Роган. - соглашается он. - И я хочу, чтобы сначала она сама полюбила меня. …и не возненавидела при этом, если уличит в манипуляции, что проявляются у него чисто инстинктивно. Всё же, с кровью их рода, при всём желании, быть полным профаном в лицемерии и идиотом жизни даже у него не получается! За ширмой слышны слишком быстрые, но знакомые шаги камергера, сообщающего: - Господин, Королева Анна… - он не договаривает, но сам тон, и то, что он посмел нарушить их уединение, говорит о многом. О слишком многом и слишком печальном. - Лу… - глаза Нанетты снова становятся влажными, по щекам стекает парочка слезинок, когда та опять гладит его по щеке, но он лишь качает головой, отстраняясь. Она уже выразила его боль, больше он не позволит её забрать. - Не надо. Не сейчас. - он на секунду прикрывает глаза, сосредотачиваясь, а после произносит: - Костюм с траурной лентой, быстро - я должен быть готов через пять минут.

***

Расставшись с Рене, поймавшей его по поводу караулов, Лу успевает словно невзначай скользнуть пальцами по её запястью - и смущая, и ободряя. Всё же, та тоже была частью свиты Анны, и Лу замечает едва-едва заметные следы от слёз на её лице, которые окончательно высыхают под влиянием румянца. Лу кричать хочет, но это не поможет, уже нет. Он тихонько проскальзывает в дверь, кивая выходящей Марии-Терезии, поджимающей губы при взгляде на него, но делающей едва заметный шаг в сторону, открывая путь. Хоть его отношения с Людовиком закончились ещё до того, как они женились, но в отличии от фавориток, фаворит у него был только один. И его он никогда не забывал. - Я же говорил оставить меня одного. - слышит Лу шёпотом гневное и улыбается - мало кому удаётся взбесить короля и остаться при этом в живых, а он собирается сделать это второй раз за день. - Мой король, не вы один потеряли мать. - лишь шепчет в ответ Роган, подходя к кровати и мягко целуя покойную в лоб, прощаясь. - Надеюсь, хотя бы теперь вы обрели покой, крёстная. Только после этого он поворачивается и подходит к своему королю ближе с поклоном, сообщая: - Я уже отправил гонцов матушкам и отцу. Они обо всём позаботятся в Пале-Рояль и найдут лучшего бальзамировщика. - Так ты не забыл… - опускает голову Людовик, и Лу улыбается, хотя всё внутри разрывается от боли. Он замирает в шаге от своего короля, а после выдыхает, приняв решение, и бережно, самыми кончиками пальцев, берёт его за подбородок, поднимает его лицо к себе. - Я никогда ничего не забываю о тех, кого люблю, Вик. Благо, в комнате есть не только кровать: Лу охает, но подхватывает навалившегося на него в объятии короля, мелкими шагами отходя к софе, чтобы усадить их обоих, не отнимая рук. Он гладит его по спине и голове, пока дорогая парча впитывает в себя редкие, и от этого ещё более драгоценные, слёзы. - Я уже скучаю по ней. Я так по ней скучаю, Лу. - Я понимаю, я тоже. Так что, можешь скучать и горевать сколько и как угодно, я никому не скажу. - пообещал он, а после, когда рёбра чуть-чуть, но освободили, произнёс: - Истинно близкие люди никогда нас не покидают, помнишь, Вик? - Лу поднимает его лицо от своего плеча, массируя виски, не столько видя, сколько чувствует, как всё ближе к его королю подбирается мигрень и желая подбодрить его хоть так. - Нас с тобой даже смерть не разлучила. У Людовика вздрагивают губы, он на секунду отводит взгляд, но не отрицает: и верно, их разлучила не смерть, хоть и временная, Лу, а жизнь, точнее, необходимость её продолжать. Не скоро, но плач прекращается. Лу мягко, самым уголком увлажнённого ледяной водой платка, промакивает чужое лицо от слёз - пятна на Солнце бывают, но не след видеть их непосвящённым. Когда глаза Людовика проясняются, Лу также поправляет его причёску и наряд, приводя в порядок. - Легче не будет, не сейчас. Но вы нужны своей стране и своему двору, мой король. Тем более, маскарад вы ещё не отменили, а я заготовил такой наряд! Людовик издаёт грустный смешок, через силу поднимая уголки губ. - Уверен, в этот раз у меня получится тебя отыскать. Лу улыбается в ответ, делая поклон. - Вы можете попытаться, мой король. Чур, у швейцарцев, как в прошлый раз, не спрашивать!

***

Когда Рене подходит к покоям королевы-матери, то удивляется мелькнувшей в толпе рыжей шевелюре - такой, ярко-киноварный оттенок, почти неестественный, но всё равно красивый, она встречала всего у одного человека в жизни. Ранее она не видела Лу с кем-то из свиты, кроме себя, тем более, что тот не пытается зайти, а... выходит? После разговора с королевой, она шёпотом уточняет у Бонны, что Роган делал у неё, и та несколько удивлённо смотрит на Рене, но отвечает: - Лу является частью её свиты. Более того, герцог - крестник королевы, которого она любит не меньше родных сыновей. Рене удивлённо вскинула бровь, но кивнула в знак признательности. Приближённый к королю, любимчик королевы, родовитый, богатый, при должности и при дворе, миловидный, ещё и, если она правильно поняла, испытывающий к ней сильные чувства... Если бы Рене была заинтересована в замужестве, лучше кандидата не сыскать. Погодите, неужели она сама сейчас подумала о том, насколько выгодно будет выйти за Рогана замуж? Что за вздор, видимо, она слишком много слушала Нанетту. Рене прикасается к горящим щекам, выдыхая, хлопает по ним, приходя в себя. Все распоряжения по поводу похорон она отдала, значит, пора подготовиться к маскараду. Может быть, на нём ей удастся немного отдохнуть и избавиться от дурных мыслей. Рене де Роган? Даже звучит смешно, точно тигриное рычание! Нет, нужно определённо поговорить с Нанеттой по поводу её сватовства их с её братом!

***

На балу внимание Рене, вопреки её желанию, всё чаще и чаще задерживалось на одном персонаже: хрупкой и с виду настолько воздушной, невесомой белокурой девушке, что чуть ли не взлетала при каждом шаге, удерживая на земле только тяжёлой парчой костюма Золотой Антилопы. Золотистые же локоны были перевиты цепочками с кусочками янтаря и медовыми жемчужинами, тёплая карамельная помада оттеняла фарфоровую кожу и вызолоченные фаланги пальцев, даже пахло от неё солнечно-тепло: амброй, ладаном и бархатцами.. Погодите, бархатцами? Рене резко поворачивается, всего за несколько тактов меняя троих партнёров по танцу, чтобы подобраться к Антилопе ближе, пока сама не занимает место мужчины, вглядываясь острее, но тут же режется о взгляд из самого синего льда - единственного настолько яркого во всем Версале. Лу удивляется, это заметно, но он слишком рад, чтобы обращать на это внимание, и лишь заливисто смеётся, незнакомым, высоким, почти-женским смехом, оседающим на душе серебром, мягко соприкаясь с ней самыми кончиками золотых пальцев, ведя полукруг согласно очередной фигуре полонеза. А едва позволяет музыка, снова смотрит на неё и ловит едва заметный кивок в сторону одного из тёмных и пока ещё свободных уголков. Роган упирается ладонями в стену, размазывая позолоту, дышит часто, всё выше и выше поднимая грудь, едва прикрытую белым мехом воротничка, выгибается в спине, смотрит, кусая губу, точь-в-точь как молоденькая дворянка впервые выбравшаяся из-под родительского и дуэньего ока вместе с симпатичным кавалером. И то, что сама Рене - в очередном, полночно-синем жюстокоре, а он - в платье, лишь усиливает это ощущение. Однако несмотря на женские, кокетливые повадки, голос его низок и с женским точно не спутать. - Маркиза, вы снова смотрите на меня. Рене лишь хмыкает, протягивая руку, чтобы надавить на верхнюю часть корсета. - Удивительно. - Чуть сминая фальшивую грудь, произносит она. - Даже на ощупь как настоящая. - Мой милый друг шевалье Д'Эон в своё время поделился секретом. Я даже не прочь его раскрыть и вам, но... - Лу выразительно смотрит на её собственную, на секунду мечтательно прикусывая нижнюю губу клычком. - Вам это без надобности, ваши формы настолько совершенны, что за их склепок стеклодувы боролись бы насмерть. Рене, словно опомнившись, отдёргивает руку, вызывая у Лу очередной стон, на этот раз, разочарованный, но секунду спустя он встряхивает светлыми кудрями, улыбается, и, жарко оглядев её с ног до головы, уточняет: - Гауэко? Любопытный выбор. - Как вы догадались? - уточняет Рене. Остальные принимали её то за Ночь, то за Месяц, некоторые даже - за Чёрную Кошку, но верно определил её лишь Лу. Тот пожимает обнажёнными, тоже покрытыми золотой пылью и узорами плечами. - Одна из матушек обожает сказки, особенно её родные, наваррские - Одна из? - изумляется Рене, и Лу с нежностью в голосе поясняет: - Дьявол изрядно поигрался с моей генеалогией, точно шаловливый кот - с клубком ниток. Не говоря о том, что последние поколения оказались особенно... раскрепощёнными, а потому, ныне в моей семье есть целых три женщины, которых я имею честь называть своими матерями. Рене качает головой снова, но чувствует, как губы дрожат в улыбке. - Вы невозможны. - А вы - невероятны. Как видите, мы подходим друг другу, - он очень плавно, но быстро, так, что Рене даже не успевает заметить и отреагировать, как приближается к ней, с трепетом и волнением шепча: - ... и я не только про наши костюмы. Она поневоле задумывается и кивает: оба - существа из сказок, так или иначе несущие наказание. Одно - за людскую жадность, обернувшуюся против того, кто её проявил, другое - за нарушение запретов. Рене очень аккуратно поворачивает к нему лицо, смотря в глаза сквозь прорези, и инстинктивно поднимает руку к его маске, но одёргивает себя, выдыхая мысль: - Веснушки пропали. Лу моргает, тоже не сразу рассеивая завороженность ею, с полным сожаления вздохом кивая. - Да, пришлось стереть, слишком меня выдают. - Стереть? То есть, они не были настоящими?! - склонив голову к плечу, уточняет Рене и Роган снова соглашается с нею, сетуя: - Мадмуазель, меня уже достали вопросами по поводу ресниц и бровей, если придворные кокотки и прочие узнают, что у меня ещё и кожа совершенная - точно съедят! Рене прыскает и смеётся, протягивая в такт с притворной досадой: - Увы, такова участь идеалов: из-за недостижимости их всё время стараются либо уничтожить, либо прибрать к рукам. - О да, наверняка вам очень непросто живётся... - Рене распахивает губы, да так и замирает, осознав весь смысл его слов и снова поймав на себе взгляд: тот самый, бритвенный, влекомый, лакомый, точно Лу смакует, как величайшую сладость, каждую деталь её образа. Неужели он... действительно считает её совершенной? - Да. - точно отвечая на её вопрос, тихо отвечает герцог и сам тянет руку, но не касается её, замирая зеркальным отражением её же позы. - Само совершенство. Полночь вторит ударам сердца, пока они смотрят друг на друга. С последним ударом Лу касается её маски, вторя линии скул, вопрошая волнительно, почти жалобно: - Можно? Рене облизывает губы от фантомного карамельного вкуса, кивает, однако, не забыв про себя. - Только если позволите и мне. Лу изгибает губы в улыбке, тянется чуть дальше, мягко поддевая и снимая с неё маску, настолько легко и быстро, точно бабочка коснулась крылом её лица. Она сама снимает с него маску двумя руками, чуть дольше, потому что Лу не прекращает на неё смотреть даже сейчас. И только парой секунд спустя сам хватает себя за макушку, рывком сдёргивая парик и облегчённо выдыхает, парой резких движений головы рассыпая рыжие кудри по плечам - крупнее привычных, а потом длиннее, языками алого огня обрамивших лицо. - Женщины, вы воистину чудесны, раз носите это всё не изредка и всего пару часов, а постоянно! - уперев руку в бок и выгибаясь до хруста корсетных рёбер, восклицает он, а Рене, не сдержавшись, хохочет. - Понимаю, почему вам так нравятся жюстокоры. - Это вы ещё кружевные чулки не испытали. - фыркает она. Лу поднимает брови, с искренним возмущением продолжая, вцепившись в ткань. - Как это не испытывал?! А это - что?! - он дёргает, поднимая юбку выше. Краем сознания Рене в который раз отмечает его дотошность - обувь тоже на небольшой платформе, формой походящей на копытца, золотистая, как и должно. Но всё это обходит, потому что она видит его ноги, обтянутые тончайшими чулками, и в голову снова бьёт кровь. - Герцог, немедленно опустите юбку и ни за что не поднимайте снова. - глухо произносит та. - Бросьте, Рене, вы видели меня и в худшем виде! - возражает он, но, видимо, что-то различив по её тяжёлому взгляду, слушается, одновременно краснея. - Да. И только поэтому сообщаю: если бы веснушки вам ещё могли простить, но за такие ноги я сама вас убить готова! - искренне произносит она. Вот она - настоящая несправедливость! Красивое личико, отличная кожа, замечательнейшие ноги - и всё это досталось мужчине! Рене в раздражении делает последний шаг, становясь к нему вплотную, кладёт ладонь на чужую поясницу, выгибая сильнее, уравнивая рост, и со всей скопившейся злостью, со всем смятением, что каждый раз вселяет в неё этот мужчина, со смешливой нежностью, что просыпается в ней рядом с ним, и робкой, неумелой страстью атакует его рот своими губами. Карамельная помада на вкус отдаёт какао и мёдом, когда она собирает её кончиком языка с дрогнувших, распахнувшихся губ, вскользь проводя по зубам. Сминает, тянет, покусывает, ощущая, как всё сильнее становится ужас, но, в последнюю секунду ощутив неуверенное движение навстречу, успокаивается, отступает на шаг, тяжело дыша. Вот теперь - правильно, и алые, истерзанные, залюбленные губы вторят оттенком его волосам. Лу, пару раз моргнув, долго, вдумчиво, ведёт кончиком языка по губам, морщится, нащупав нащупав ранку от укуса, но тут же расплывается в голодной улыбке. Теперь уже он из них - гауэко, дух ночной охоты, но Рене не чувствует себя беспомощной добычей, нет, она знает - ему ещё придётся с ней побороться. Лу обречённо вздыхает, смотря на неё с измученным восторгом, напоминая самому себе данное обещание, и подаёт руку: - Пойдёмте. Уверен, король нас уже заждался.