Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 04:38
Мне все еще было пусто. Мне все еще было безразлично.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 01:09
Кажется, прошли сутки.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 05:15
И еще одни.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 00:51
Еще одни. Кажется, меня начинает немного отпускать.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 02:26
Нет. Просто кажется.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 13:23
Сегодня приезжал папа. А мама была тут все это время. Забавно. Я и не заметила.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 09:47
А сегодня приезжали Майк и Джессика. Говорят, сейчас четверг. С Днем Рождения, Стивен.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 07:09
Проснулась от лязга металла в коридоре. И чьих-то душераздирающих криков. Быстро уснула обратно.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 05:45
Стали давать меньше обезбола. Теперь мне не пусто и не безразлично. Мне адски больно.06:12
А радио в коридоре всегда так орало? Или его включили только сегодня?06:54
Никогда не слушала Джастина Тимберлейка. Бесит.07:21
Все еще бесит. И припев дурацкий.07:58
Как аукнется, аукнется, аукнется, так и откликнется...08:00
Как аукнется, аукнется, аукнется…Тьфу.08:25
У них на радиостанции проигрыватель заело? Или за рекламу заплатили миллион?08:48
Ладно. Нормальная песня.09:00
Зашла медсестра. Сказала, что скоро завтрак. Обезбол не дала. Горгулья.09:10
Зашла мама. Я ее сначала не узнала.09:30
Она все эти дни меня с ложки кормила? Не замечала.09:43
Мама говорит, говорит, говорит. Я не понимаю, что она говорит. Слишком быстро и много. Лень думать.10:14
Она все еще рассказывает мне что-то. Пытается улыбаться.10:21
У нее это паршиво выходит.10:34
Я перестала обращать внимание на Джастина Тимберлейка.10:48
Вроде, проснулась недавно, а мозг уже болит. Как будто всю ночь решала тригонометрию.11:03
Мне всегда будет так трудно думать?11:14
Без обезбола сложно.12:04
Медсестра принесла ланч. Зачем? Недавно же был завтрак…12:32
Не понимаю, куда так несется время.12:56
Обезбол.12:57
Обезбол.12:58
Дайте мне чертов обезбол!12:59
Сколько прошло времени? Сутки? Как это, всего минута?13:00
Обезбол.13:01
Пришла медсестра. Взяла кровь на анализ.13:02
Ого, а рядом со мной стоит капельница. Прямо как из фильмов.13:03
А где я вообще… В фильме?..13:04
Больно.13:05
Больно.13:06
Боже, разве бывает так больно?13:07
Я не понимаю, что болит.13:08
Но оно болит.13:09
Обезбол.13:10
Мамочка.13:11
Мамочка, мне больно.13:12
Мамочка, пожалуйста.13:13
Видимо, я заплакала. Обезбол вкололи.02:12
Ого…уже ночь.02:23
Думать стало немного легче. Рука снова болит.02:24
Черт возьми, это все время была рука!02:25
Я в больнице.02:26
А зачем?..02:27
Какой сегодня день?02:28
А год?..02:29
Рука под бинтами. Правая или левая?02:30
Так, правой рукой я ем, левой – держу лямку рюкзака.02:31
...все равно не понимаю.02:32
Думать трудно. Как будто коробки на складе разгребаю. Надо уснуть.02:33
А как уснуть…02:34
А как люди вообще засыпают?02:35
От мыслей голова болит.02:36
Рука, вроде, правая.02:37
Не понимаю, могу ли ей двигать.02:38
Вижу, как бинты шевелятся. Но не чувствую.02:39
А я смогу встать с кровати?02:45
Дежурная медсестра поймала меня у выхода из палаты. Силой уложила обратно. Ну, как силой… Я не сопротивлялась, но и не помогала.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 09:12
Сегодня воскресенье. Так сказали по радио. Рука все еще болит. Я ей двигаю по памяти, но не чувствую. А как начинаю думать о том, что я ее не чувствую, то не могу двигать. Порочный круг. ...почему она болит, если я ее не чувствую? Хотела взять ложку, но не поняла, как сильно нужно сжать ее в ладони. В итоге, не взяла. Кашей меня кормила мама. Снова. Она рассказывала про детство. Про то, что моим первым словом было «пляж». Мама, оказывается, тогда очень удивилась и даже повздорила с папой из-за того, что он матерится при детях. Потом она вспоминала, как я капризничала и выплескивала все жидкости на пол. И еще рассказала историю, как они с папой отвлеклись буквально на секунду, а я перевернула свой горшок и поскользнулась на содержимом. Говорит, они тогда со смеху чуть не умерли. Я возмутилась. Мама перестала меня кормить. Уронила ложку на пол. Прямо с кашей... И, почему-то, расплакалась. Оказывается, мы тут уже больше недели. Все это время я не реагировала на речь. И не говорила. Удивительно. Это все магическая песня Джастина Тимберлейка?..*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 10:27
Сегодня понедельник, и мне стало легче думать. Больше не нужно дробить предложение на кусочки, чтобы не забыть, с чего я начала и чем хотела закончить мысль. Рука болит меньше, хотя я до сих пор ее плохо чувствую. Точнее, нет, даже не так. Я чувствую плечо. Могу даже им двигать, как бы флиртуя с санитаром, который помогает маме отводить меня в душ. О, Боже, Дейзи... А что еще мне остается? Только самоирония. Кистью я двигать, конечно, тоже могу, но ее я чувствую хуже. С ложки меня все еще кормит мама. Оно и к лучшему. Если бы я чувствовала кисть, то она бы тоже сильно болела, верно? Да. Да, хорошо, что я пока не чувствую кисть. После обеда меня отвели на перевязку. Оказывается, не впервые. И попытались там даже приободрить. Сказали, что рубец похож на настоящую молнию. Предложили посмотреть на него до того, как затянут плечо бинтом. Я ничего не ответила. Даже не поняла, при чем тут рубец и про какую молнию они говорят. Руку затянули в один слой. А раньше было два. Хотя, откуда мне это знать? Я до сегодняшнего дня вообще считала, что снимаюсь в какой-то медицинской драме по TLC, и что капельница рядом с моей кроватью – это просто реквизит. Лучше бы так и было. Когда меня вернули в палату, я еще минуты две стояла в дверях и осматривалась. Очень бело и чисто. Сразу видно, что здесь я лежала овощем и не устраивала творческие беспорядки. Думалось мне уже легко и даже как-то с удовольствием, словно именно сегодня, в понедельник, я хотела наверстать упущенное. Но думалось как-то странно. Я понимала, что я в больнице, но не понимала, почему. И мне было даже как-то… плевать. Просто плевать. Я плыла по течению и позволяла врачам трогать меня, разговаривать со мной. Позволяла маме мыть меня. Я была безразличной и безынициативной амебой. В кой-то веки. Меня не интересовала мамина болтовня, хотя теперь я ее понимала. Меня не интересовало радио в коридоре. Меня не интересовала даже странная пернатая побрякушка в изголовье кровати.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 12:34
Сегодня был вторник. Песня Джастина Тимберлейка все еще возглавляла хит-парад. Именно сегодня врачи таскали меня по разным кабинетам и одушевленно снимали какие-то показатели. Вроде, проверяли сердце. Сначала водили по мне какой-то мокрой холодной штукой. Вокруг собралась целая толпа интернов, а я преспокойно лежала с голой грудью на какой-то кушетке. Они прятали глаза. Я, что, пялилась на кого-то из них? Или их смущала моя нагота? Меня вот она не смущала. …а почему?.. Со мной делали еще что-то, но я даже не пыталась удержать это в памяти. Ну, делали и делали. Значит, надо. Когда медсестра привела меня в палату и огласила результаты, мама тут же отвернулась к окну и довольно долго содрогалась в рыданиях. Я не понимала, почему. И даже понимать не хотела. Но почувствовала себя должной быть рядом. Я неловко стояла позади и как-то бестолково гладила ее перебинтованной рукой по спине. По привычке. Когда мама заметила это, то взвыла громче прежнего. …а почему?.. Мама не успокоилась даже тогда, когда в палату зашел папа. Я все так же неловко махнула ему рукой в знак приветствия, чтобы сделать хоть что-то. Папа вылетел за дверь и долго не возвращался. А когда вернулся, глаза его были красными. Он привез деньги и какую-то одежду. Мама, наконец, обрела способность говорить, и только из ее уст я узнала, что мое сердце рассматривали в разных плоскостях, чтобы зафиксировать какие-то структурные изменения. От нее же я узнала, что завтра меня снова прокатят по девяти кругам Ада, но на сей раз будут повторно проверять мозг. Повторно. Это в какой раз? Я не помню ни единого. Вторник был длинный, и я устала думать уже к пяти вечера. Болталась болванчиком по палате, наслаждаясь движением. Мне просто нравилось ходить. Это же такой кайф, да? Просто ходить. Встать с кровати и ходить. Двигать то одной ногой, то другой. Сгибать колени. Это же так круто! И можно пойти куда угодно! Родители наблюдали за мной молча. И наблюдали бы, наверное, очень долго, если бы медсестра не попросила папу покинуть отделение. Когда мне помогали лечь в кровать, я снова зацепилась взглядом за белый пернатый круг, подвешенный на тонкую веревочку к изголовью. И на этот раз в голове промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее интерес. Забытое чувство.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 16:51
Среда была насыщенной. Интернов стало в разы больше. После перевязки меня сначала запихнули в томограф, потом к голове прикрепили электроды. Не побрили налысо, и на том спасибо. Потом заставили пройти анкетирование. После обеда я часа два сидела наедине с психиатром. С психиатром. Зачем мне психиатр? Но, стоит отдать должное, ему я говорила предложения чуть более длинные, чем маме в палате. Сначала неуверенно и гипертрофированно четко, проговаривая каждый звук как будто в отрыве от слова. Ги-пер-тро-фи-ро-ван-но... Откуда я знаю это слово? Бедный мужчина аж побледнел от удивления, и в кабинет тут же ввалились интерны. Для меня это не изменило ровным счетом ничего. Просто стало душно и жарко, а в целом… плевать. Мы разговаривали о сущих пустяках: детстве, любимых школьных предметах, семье и книгах. Я больше слушала, чем говорила сама. Но говорила. К концу сеанса мне даже думалось немного иначе. И мне стало чуть менее безразлично все вокруг. До палаты я шла сама, гордо шагая чуть впереди медсестры. А когда попросила маму вывести меня на улицу, хотя бы понюхать цветы в клумбах, она снова заплакала. Я даже испытала раздражение. Она так сильно не хотела гулять? Или ей цветы вдруг перестали нравиться? Но во внутренний дворик мы все же вышли. И гуляли достаточно долго. Мама крепко держала меня за левую, не перебинтованную руку и рассказывала о планах на будущие дни. Завтра приедут Майк и Джессика, в пятницу мне снимут повязку и проведут заключительные тесты. В субботу, кажется, к нам зайдет главный врач. А в воскресенье нам придется отсюда уехать. – Почему придется? – спросила я озадаченно, провожая глазами гуляющих пациентов. – Прости, – произнесла мама очень горько. Я даже остановилась, удивленно уставившись ей в глаза: – За что ты извиняешься? Она шумно сглотнула и потянула меня вперед по тропинке. И молчала достаточно долго. Я ощущала улучшение в своем состоянии, но реагировала на мир вокруг все так же неактивно. И даже цветы не нюхала. Просто шла вперед, щурясь от закатного солнца. Наверное, если кто-то попросит меня описать внутренний двор больницы или хотя бы мою палату, я просто не вспомню. Потому что даже не пыталась это запоминать. – Не говори, что вы продали магазин. – Хотели продавать, – начала она мягко. – Но в то воскресенье… А что было в то воскресенье? И почему я вообще в больнице? Мама что-то говорила, но я так сильно погрузилась в себя, что видела только, как медленно двигаются ее губы. Я пыталась вспомнить. Щурилась и как будто руками разгребала коробки на складе. Было трудно. Я ничего не помнила. – …что твое состояние уже стабильно. И что анализы в норме, – а мама все говорила и говорила. – Но я все равно настояла на том, чтобы нас подержали тут хотя бы до воскресенья. На всякий случай. Она легко сжала мой локоть в ладони, привлекая внимание. Я отреагировала мгновенно. И кивнула. – Понятно. – Милая, – мамин голос задрожал. – Я бы продала и магазин, и дом наш, ты ведь это знаешь. – Знаю, – ответила я бездумно, все еще выискивая в памяти тот самый рычаг. Казалось, дерну его и сразу пойму, в чем дело. – Но они убеждают, что это не нужно. Что все и так уже хорошо, а своей паранойей я могу отнять у кого-то жизнь. – Ты? – эхом отозвалась я. – Этот центр обслуживает весь штат. Сюда привозят пострадавших еще и с Аляски. Вчера поступили люди даже из Айдахо. Палат слишком мало. – Понятно. – Дейзи, – мама была на нервах и, казалось, снова сейчас расплачется. – Ты же знаешь, что я бы ни за что не стала рисковать твоим здоровьем. – Знаю. Когда мы вернулись в палату, мама все же снова заплакала. А я все так же молча гладила ее по спине, замечая, как забинтованная рука ощущает чужое тело немного острей, чем раньше. Теперь хотя бы ощущает. – Хочешь, мы найдем другой центр? Чтобы там тебя обследовали еще раз? – спросила она сиплым голосом. Я мотнула головой и уселась на кровать. Сама. – Меня и здесь уже обследовали на всю жизнь вперед. Было бы что-то не так, это показал бы хоть один анализ. А их сделали целую сотню, не меньше! Мама мрачно ухмыльнулась. – Мне тоже тревожно, но худшее уже позади. Я лукавила. Мне было все равно. Мимо проходили целые дни, а я помнила лишь отрывки, короткие мгновения. И даже на это мне было плевать. Если не запоминаю что-то, значит оно мне не нужно. Я просто хотела домой. Хотела в свою комнату, в свою кровать. Хотела даже в школу. Хотела вернуться к привычной жизни и надеяться, что память тоже со временем вернется. Перед сном я тихо дула в потолок, подталкивая перышки вверх. Они послушно парили в воздухе. Забавная побрякушка у изголовья выглядела инородной. Вряд ли такая висит в каждой палате. Но я была счастлива наблюдать за танцем перьев и медленно погружаться в сон. Не без помощи препаратов.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 18:01
В четверг все было как обычно. После вчерашнего насыщенного дня в этом я не нашла даже мгновения, чтобы его запомнить. Точнее, я не находила его до вечера, пока в палату не ворвалась Джессика и не спрятала белое пернатое украшение под подушку. Секундой позже в палату таким же бурным ураганом ворвался Майк. Они тайком от медперсонала пронесли в палату жаренный тофу из нашей школьной столовой. Холодный тофу в помятой коробке из-под сырного бургера Карвер. Романтично. – Дураки, – и это заставило меня улыбнуться. Кажется, впервые за две недели. – Что о вас подумали в столовой? – Кража тофу – это еще пустяк, – Майк, конечно, бравировал. Он старался вести себя непринужденно, но было трудно не заметить его волнения. Он не выдерживал даже моего взгляда, а на перебинтованную руку и вовсе старался не смотреть. – Ты бы знала, как мне стыдно было в принципе эту фигню на поднос ставить! – Поступок настоящего рыцаря, – я тихо захихикала. Мама и Джессика сидели чуть поодаль и разговаривали о чем-то своем вполголоса. Я не вслушивалась. Не зря же они шептались. Значит, это было предназначено не для моих ушей. Майк вытащил из бумажного пакета пластиковую вилку и покрутил ее между пальцев, о чем-то думая. Затем осторожно коснулся взглядом моих бинтов и сразу же стыдливо отвел глаза. Я не понимала этих чувств. Сама я смотрела на белый бинт довольно часто и бесстрашно. Правда, когда смотрела, не представляла совершенно, что такое под ним скрывается. Мне нужно было нащупать тот самый рычаг в голове, чтобы все вспомнить. Вспомнить, что случилось. Хотя бы вспомнить, когда это случилось и после чего. Казалось, я даже не понимала, что предшествовало провалу в памяти. Казалось, будто там всегда было пусто. Я выхватила вилку из рук Майка и принялась демонстративно уплетать тофу, хотя совсем не хотела есть. Никогда не хотела, а ела просто потому, что медсестра приносила поднос в палату. Майк наблюдал за мной удивленно. Даже мама и Джесс перестали разговаривать. А я жевала резиновый тофу и не понимала, как он мог мне раньше приносить удовольствие. А каша по утрам приносила мне удовольствие? А сладкий чай перед обедом? Прием пищи потерял свою привлекательность. – Вы видите, миссис Ньютон? – кажется, Джессика всхлипнула. – Видите? Мне хотелось прямо в эту же секунду возмущенно воскликнуть и узнать, что такое должна видеть моя мама. Но я очень вовремя поймала взгляд Майка, уже не стыдливый и не осторожный. Он откровенно пялился на то, как я накалываю тофу. Правой рукой. Пластик был легким и тонким, но я держала его в пальцах вполне крепко. Правда, почти не ощущала этого. И чуть не подавилась от удивления. Теперь Майк и Джессика убеждали маму в том, что мне давно пора вернуться в Форкс. Брат очень уверенно цитировал какие-то статьи про то, что люди быстрее восстанавливаются в привычной для них среде, и даже не сомневался в том, что наша больница сможет обеспечить мне достойную реабилитацию. Я наблюдала за их разговором с улыбкой и периодически сжимала кисть в кулак, мысленно обозначая пределы своей чувствительности. Под тонким бинтом я видела краснеющие порезы на ладони. И пыталась связать их с каким-то рубцом, похожим на молнию, про который мне так часто говорили в перевязочной. Не выходило. Майк ушел из палаты первым. Джесс задержалась, придумав какую-то нелепую отговорку. И стоило брату закрыть за собой дверь, девушка метнулась к моей кровати и достала из-под подушки ту самую пернатую побрякушку, которую спрятала перед приходом Майка. – Зачем было ее вообще снимать? – задалась вопросом я. – Чтобы не злить твоего брата, – Джессика осторожно прикрепила украшение к изголовью. – Он ведь не знает, что я его все-таки взяла. – Так это ты его повесила? – вопросов в голове только прибавилось. Девушка суетливо объяснила мне, что к чему, оставила на щеке легкий поцелуй и вышла из палаты прежде, чем дежурная медсестра объявила об окончании часов посещений. А потом из палаты ненадолго вышла мама, и я снова задула в потолок, наблюдая за танцем перьев. Джесс рассказала мне о конфликте на парковке центра. По-хорошему, они с Майком вообще не должны были идти там. До Сиэтла они ехали на рейсовом автобусе, а его остановка была в противоположной стороне. Так сложилось просто потому, что на заборе центра не было никаких опознавательных знаков, и они банально заблудились на территории. Ходили, впрочем, недолго и быстро нашли главный вход. А еще компанию рослых индейцев рядом с черным пикапом. Джесс сильно испугалась, когда Майк вдруг кинулся на одного из них, в джинсовой куртке. Тот квилет, по ее словам, и до их столкновения выглядел крайне нестабильным. Еще издалека ей показалось, что его как будто колотит изнутри от бешенства. Поэтому она сразу догадалась, что этот парень с готовностью кинется на Майка в ответ. Так и случилось. Он даже успел повалить брата на асфальт, но его друзья быстро среагировали. Один из них, самый взрослый, протянул Майку сверток и начал что-то объяснять очень спокойным и глубоким голосом. Но мой милый старший брат, я была совсем этому не удивлена, только отмахнулся и широким шагом поспешил ко входу. А вот Джесс у черного пикапа задержалась. Она созванивалась с мамой ежедневно, знала про все анализы и прогнозы. И отчаянно искала чуда. Любого. А еще от этого индейца как будто пахло властью, ему было трудно сопротивляться. Поэтому Джессика с готовностью приняла из рук незнакомца странный сверток, пообещав ему повесить оберег над моей головой как можно быстрей, даже не поинтересовавшись, кто он и зачем эта штука вообще нужна. А всего через пару дней я начала реагировать на чужую речь и произнесла первое слово. Нет, теперь это был не «пляж». Это было возмущенное и слабое «мама».*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 16:51
– …а там посмотрим по состоянию девушки, – мягко улыбнулся лечащий врач и активно застрочил что-то на компьютере. Меня уже мутило от обилия медицинских терминов. В кабинете было жарко и влажно. Мама, сидящая рядом, активно закивала и принялась его о чем-то расспрашивать. О чем-то умном. Я и не знала, что мама в этом что-то смыслит. А врач любезно отвечал на все ее вопросы и все так же увлеченно жал на клавиши. Наверное, подчищал историю моей болезни перед приездом главврача. – …точно безопасно? – не унималась мама. – Абсолютно безопасно. Посмотрите на плечо, – предложил он, махнув рукой в мою сторону. – Отек спал, образовался молодой рубец. Конечно, ожог совсем нетипичный, – он сделал выразительную паузу. – И ремоделирование тканей его мало изменит. Но рубец – это меньшее из зол, миссис Ньютон. Мама смотрела на меня долго. Очень долго. За это время врач, кажется, дострочил все, что нужно было для идеальной документации, и тоже обратил ко мне заинтересованные обсидианово-черные глаза, по-лисьи хитрые и внимательные. Я равнодушно пожала плечом, проверяя, на месте ли оно. Было странно видеть голую руку. Я уже привыкла к бинтам. – …прекрасно понимаю, доктор Марлоу. – Другой вопрос, что девушке может не нравиться этот косметический дефект, – предложил мужчина. – Что скажете, Маргарет? Я удивленно дернулась, но поняла сразу, что он от меня требует. – Да мне как-то… – Все равно? – спросил лечащий врач с лукавой улыбкой. Дождавшись моего слабого кивка, он продолжил: – Так бывает. Не перегружайте мозг и наслаждайтесь безразличием. Как только вернетесь в привычную жизнь, тут же его лишитесь. Они снова о чем-то заговорили, а я медленно опустила глаза. Так же осторожно и нерешительно, как делал это Майк. И ничего не почувствовала. Ведь как будто ничего и не изменилось. Рука как рука. Пять пальцев, предплечье, локоть, плечо. Прикреплена к телу – и это уже отлично. –…то, что Маргарет не впала в кому после электротравмы – это уже хороший знак, – произнес вдруг доктор Марлоу, и я снова дернулась. Не знаю, что меня поразило больше: «кома» или «электротравма». Оба слова звучали дико пугающе. Похоже, мужчина ошибся, и безразличие могло покинуть меня гораздо быстрей. – Удар молнии – это напряжение в миллионы вольт. После любого электрического разряда происходят функционально-динамические сдвиги, которые приводят к стойким структурным изменениям во всём организме, – он сделал паузу. – А теперь представьте, что такое бытовой электрический разряд, а что такое молния. Я мотнула головой, пытаясь запомнить хоть что-то. Хотя бы просто запомнить. Пойму я это много позже. А вот мама слышала такие слова, наверное, уже раз в сотый, потому что реагировала очень спокойно. И даже вставляла свои пять копеек. Как всегда. – Конечно, в первую очередь этот удар берет на себя сердце, – медленно объяснял мужчина. – Во вторую – мозг и нервная система в целом. Я ощутила, как моя голова буквально распухла от незнакомой и сложной информации. Как хорошо, что рядом мама. – Ни один анализ не показал существенных изменений в тканях, – беспощадно продолжал говорить врач. Мне хотелось выть от отчаянья. – Никаких критичных изменений. Все в пределах нормы после такого воздействия на организм. – А как же потеря чувствительности? – мама сделала глубокий вдох. Мужчина решительно кивнул. – Вы правы, потеря чувствительности – это существенное осложнение, – и снова пауза. – Однако мышечная память руки сохранена. Да и чувствительность не потеряна, а просто снижена. – Значит, может восстановиться? – Может, – снова кивок и пауза. – Но не через две недели, миссис Ньютон. Со временем. Они снова о чем-то заговорили, и я вдруг поморщилась от головной боли. – …потеря памяти? – Не обязательно это произошло вследствие повреждения нейронов лобной доли. Вероятней всего, это реакция на пережитый стресс – банальный психологический механизм. Я не воспринимала и половину происходящего вокруг. Пропускала все как будто через сито, отметая увесистые куски информации. Мой мозг просто не был способен поглотить все. Под конец приема он даже не старался фокусироваться на голосах. Я дежурно кивала и улыбалась, ощущая физически, какая ноша была теперь на моем сердце. Но этот день, пятница, дал мне хорошие подсказки. И даже этот тяжкий груз спровоцировал возвращение забытых воспоминаний.*
Медицинский центр Харборвью, Сиэтл 06:45
Субботнее утро наступило чуть раньше, чем я того хотела. Я проснулась от глухого удара оберега о мое лицо. Перья защекотали нос, и я едва не задохнулась от чихания. Сначала даже не поняла, что произошло. А потом села на постели, сжимая в пальцах крепкое деревянное кольцо, обтянутое белыми нитками, и протрезвела. Пустота и безразличие сразу куда-то исчезли. Мне стало снова больно, снова страшно и тревожно. А я еще я страшно злилась. Эти чувства возникли мгновенно. Мой сонный, убитый в хлам электрическим разрядом мозг едва ли мог подать телу сигнал бояться. Нет. Это был не мозг. Тогда что это было? Оберег в моих руках выглядел незнакомым. Может, издалека он мог напомнить сначала ловец снов, но то был не ловец. Да и что бы он поймал таким плотным плетением? Не поймал бы, а прихлопнул, как мухобойка! Внутри оберега не было изящного кружевного плетения, похожего на паутину. Он был плотно обтянут по кругу. Деревянный круг был небольшим в диаметре, немногим больше перьев, привязанных к пестрым ниткам. И все же он был тяжелым. Мне подумалось на секунду, что за нитями, плотно прижатыми друг к другу, скрывается какой-то предмет. И правда. Там что-то было. Я как будто зажала твердый камень между большим и указательным пальцем правой руки. И почувствовала в подушечках такой дикий жар, как будто опустила ладонь прямо в кострище. Осознание пришло мгновенно. И на этот раз заработал уже мозг. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сложить два плюс два. Я вспоминала стремительно и верно: плоский оберег в руке и белые вспышки за окном. Гроза.***
Дом Блэков Более двух недель назад
…а вокруг все смазано. Все такое мутное и нечеткое, как будто кто-то намеренно заляпал жирными пальцами глянцевую фотопленку. Картинки стремглав проносились перед глазами, и за них невозможно было цепляться взглядом. Да за них, откровенно говоря, и не хотелось цепляться взглядом. Меня ничуть не тревожило то, что вне. Гораздо важней было то, что творилось у меня внутри. А внутри был огонь. Я бы не удивилась, узнав, что из моего тела буквально сочились искры, разлетаясь по дому как семена одуванчика на ветру. Я бы не удивилась, узнав, что эти искры подожгли сначала занавески, потом обивку дивана, а затем вагонку на стенах гостиной. Я бы не удивилась, узнав, что перепуганная до смерти Доли отчаянно сбивала огонь с моего свитера пыльным пледом, а потом с трудом выволокла меня из дома, собирая по пути все косяки и все торчащие из пола щепки. Потому что я уже знала это. Поняла сразу, как только мое обескровленное тело из видения коснулось мокрого асфальта, а мое обожженное ударом молнии плечо окунулось в лужу на песочной дороге. Не специально. Просто Доли тяжело дышала и не могла меня больше держать в руках. Ее голос сорвался на нечеловеческий хрип как раз в то мгновение, когда я открыла глаза. И не увидела ничего, кроме мутной черной пленки, местами подернутой белыми разводами. Наверное, это было небо. Наверное, это были вспышки молний. Помню, как я попыталась встать и напугала этим Доли еще сильней, чем тогда в доме. Ее руки обвили мою талию, но уже не тянули наверх. В них не было больше силы. Сила пришла откуда-то из-за спины. – Сэм, осторожней! – услышала я как будто издалека, как будто эхом, хотя руки Доли все еще сжимали ту тряпку, что осталась от моего свитера. – Ее рука… Но грозный медведь гризли уже нес меня куда-то вперед, впрочем, не прикасаясь к поврежденному плечу. Рука свисала как балласт, ловя крупные капли ледяного дождя. Но внутри меня был настоящий огонь. Разве могли эти капли его потушить? Разве приносили они хоть какое-то облегчение? Я была натянута изнутри, и в руках Сэма лежала немногим изящней бревна. Но не могла расслабиться. Меня словно сжало в тиски сразу по всем сухожилиям. Сжало так крепко, что даже губы, казалось, исказились в безумном оскале. И не отпускало ни на секунду. Меня трясло, как первую струну гитары от неловкого прикосновения медиатором. Надеюсь, я не издавала при этом никаких жалобных стонов. Моя гордость, капризная дама, этого бы просто не вынесла. Огонь полыхал в груди неспокойно, совсем как пламя той свечи, что Доли зажгла. Пульсация отдавала в плечо, часто и верно, как будто ведя обратный отсчет до взрыва. Я считала каждый толчок крови в плечевой артерии и молилась, чтобы на меня высыпали все льды Антарктиды и заморозили заживо. Пока это было терпимо, но силы с каждой минутой беспощадно покидали тело. – …аптечка – в ванной, – командовал мужской голос. – Дерево упало на провода, Сэм. На другой улице есть связь… Меня трогали. Чьи-то маленькие мягкие ладони стягивали с меня остатки обугленного свитера и обтирали тело какой-то вонючей тряпкой. Я натянулась, казалось, еще сильней, когда эта тряпка коснулась правого плеча. Меня не отпускало даже на секунду. Спокойный женский голос что-то шептал мне, как будто напевая песню, и это мычание немного унимало боль. Я не видела ее. Смотрела вверх и, наверное, встречалась с ней глазами, но не видела. Зато видела как будто наяву кроваво-красные глаза и мраморную кожу, отливающую серебром в белой вспышке молнии. Я ощущала, как хрустит моя кожа от острых клыков. Нет, не кожа…Это окна трещали от жара. – Доли! Я не видела ее, но чуяла. Сбор луговых трав, клюква и можжевельник. Доли. Прямо передо мной. Чарующий голос стих и суетливо зашагал в другую комнату. – Малышка, я тут. – Доли, Вы ранены! – была уверена я железобетонно. Она что-то успокаивающе зашептала и приняла из рук второй женщины какую-то ткань. Они затянули мое плечо вонючей влажной повязкой и нарочито спокойно попросили встать. А я была неспокойна. Во мне горело буйное пламя и снова грозилось выплюнуть белые искры. Я ощущала, как меня раскачивает из стороны в сторону, словно огонек на фитильке. – …пропусти… – …успокойся… – …отъебись, Джар, и дай мне пройти… – …тебе нельзя туда… Эхом долетали до меня чужие грубые голоса. Я их не узнавала. Я и себя-то не узнавала. Во мне тревожно билась только одна мысль: Доли. До-ли. До-ли-до-ли-до-ли. Две пары рук натягивали на мое тело мягкую безразмерную рубашку и ласково давили на ладони, сжатые в кулаки. Я их не разжимала. Не могла разжать. Я все еще была струной, дрожащей и кричащей: – Доли, Вы не порезались? Доли, окна трещали! Она что-то отвечала мне, а я упрямо настаивала: – Доли, Ваш дом сгорел. Это из-за меня, да? Из-за меня Вы зажгли свечу и разгневали духов! Наверное, в панике я даже начала отбиваться от нее. А она все так же успокаивающе что-то шептала, отнекивалась, кажется, даже шутила. – …и кто это, блять, сказал? Ты?.. – …это приказ Сэма… – …ебал я приказы Сэма, там моя нареченная!.. А голоса раздавались эхом в моей голове и пульсировали. Пульсировали. Пульсировали. Еще сильней и больней, чем плечо. На меня давило все: повязка, рубашка, мокрые школьные брюки и даже комната, внезапно озарившаяся тусклым светом. Со скрипом в нее въехал мужчина, остановившись в паре футов слева. Мне было плевать. Плевать, где я, с кем я, кто перевязал мою руку, и кто кричал где-то там, на улице. Я билась изнутри электрическими разрядами и повторяла как мантру: До-ли-до-ли-до-ли-до-ли. – Не нужно было зажигать свечу, Доли! Это все из-за меня! – Малышка, перестань, – ответила она чуть громче, чем до этого. – Ты в безопасности, ты… – Доли! – но я ее не слушала. Я была на своей волне. Волне паники. – Доли, Вы ранены! Вам нужно обработать раны! Две пары рук попыталась толкнуть меня на диван, но я оказалась удивительно стойкой. – Это все из-за меня. Простите, Доли!.. – Малышка, у тебя шок, – давила она на мои кулаки, пытаясь разжать их. – Сюда уже едет скорая и твои… – Я никуда не поеду без Вас! Мир пошатнулся. Мне показалось вдруг, что мое хрупкое человеческое тело лопнет от всепоглощающего пламени в груди. Меня разрывало на атомы, тело сотрясала судорога. – …угомонись!.. – …не лезь ко мне, Блэк… – …ты сделаешь только хуже… Наверное, стойкости моей хватило ненамного. Наверное, я свалилась на диван тряпичной куклой. Передо мной возникла инвалидная коляска. Через секунду мужская рука очень требовательно и властно коснулась моего кулака. – В тебя ударила молния, девочка, – вкрадчиво произнес глубокий голос. – Ты… – Доли! – но я не стала его слушать. – Доли, в Вас тоже ударила молния? Вы меня вытащили из дома, Вы спасли меня! А Ваш дом? Он ведь из-за меня сгорел, Доли! Мужская рука сжала мой кулак крепче. Судорога прекратилась. Как по щелчку. Хотя в груди все еще плясал огонек. – …приди в себя!.. – …ты навредишь ей, она в шоке!.. А перед глазами плыли волны. И я качалась, качалась, качалась, вторя их танцу. Мне было неспокойно. Мне было горячо. – Брось, малышка, брось, – зашептал ее голос прямо над моим ухом. – Это не ты, это молния. Молния уда… – Вы заложили печь, Доли! И отключили электричество! Это духи Вас так наказали? За свечу наказали? Пламя внутри меня было белым, ослепительно ярким и плотным. Кости трещали от жара, в глаза будто засыпали раскаленный песок. Рука мужчина еще сжимала мой кулак и унимала судорогу. Но в любой момент она могла исчезнуть. Могла исчезнуть. И исчезнет. Не будет ведь она меня касаться всю жизнь? И тогда я снова затрясусь крупной дрожью, снова закричу пронзительно и высоко, как первая струна гитары. – …не перевоплощается уже дня три, а все такой же сильный… Кислород разжигал белое пламя только сильней. Чем чаще я дышала, тем было больней. Мне хотелось окунуться в ледяную ванну и захлебнуться в ней, чтобы вода охладила плоть изнутри. Хотелось прекратить этот пожар. – Малышка, у тебя шок. Скорая уже… – Я видела что-то, – вырвался из гортани отчаянный стон. – Видела вампира… Джаспера Хейла, сына доктора Каллена, – с каждым вздохом становилось трудней дышать. – Что это было, Доли? Что со мной случилось? Расскажите мне любую сказку, и я в нее поверю! Я уже верю! – …Пол, нет!.. Мой мир накренился. Я, кажется, упала мокрой тряпкой набок и протяжно захрипела, давясь от воздуха. Вокруг шумели голоса, топот ног и скрип дверей, а я плавала в белом свете и не видела ничего вокруг. Ничего, кроме света. И была готова плыть навстречу острым камням, поддаться течению. Властная грубая ладонь исчезла. Меня снова подхватили на руки, и я все еще была не грациозней бревна. Но дрожала меньше. Медленно мир принимал хоть какие-то очертания. Вот показались красные обои прихожей, вот я ударилась кулаком о выкрашенный белой краской дверной косяк, вот чья-то нога толкнула дверь и вывела нас на улицу, на свежий воздух. – Быстро убрал от нее свои лапы! Не сразу, но меня поставили на ноги и подвели к деревянным перилам. Я смазано кивнула и уперлась в них кулаками. Оттолкнулась. Снова уперлась. Не поняла, почему руки отказываются расслабляться. Не поняла, почему они вообще напряглись и сжались. Перед крыльцом стояла целая толпа парней. Я бегала глазами по их лицам растерянно, неосмысленно. Никого не узнавала и даже не запоминала черты. Кажется, одна из фигур была все же женской, но такой высокой, что она почти не выделялась на фоне остальных. Наверное, толпа смотрела на меня в ожидании. А я бестолково моргала и морщилась от хлестких капель дождя. Только теперь они меня немного отрезвляли. Вспышек уже не было. Не было и зияющих ран в темном небе. Было просто мрачно и холодно. Одиноко. Я не понимала, что произошло в доме Доли. Знала, но не понимала. Не могла молния ударить просто так. Просто не могла… Мне не хотелось даже допускать эту мысль! Разве может молния ударить в обесточенный дом? Разве может попасть в человека, лежащего на полу в гостиной? А это странное… видение. Чем оно было? Откровением духов? Тем самым, про которое говорила Доли? Тогда что духи хотели показать мне? Элис? Взрослого мужчину? Или Джаспера, пугающе прекрасного и жестокого? Они хотели раскрыть мне его суть? Предостеречь? Или это был просто кадр из будущего, неизбежного и скорого, и духи хотели лишь обозначить момент моей смерти? Ой, нет. Ну уж нет. Нет, нет, нет. Я не собиралась умирать так скоро. Точно не до окончания школы, университета, получения премии за лучшую передовую статью! Я не собиралась умирать прежде, чем число контактов в моей телефонной книжке превысит тысячу, а почтовый ящик будет ломиться от цветастых пригласительных на светские рауты! Я не умру, пока не попробую свежие морские устрицы с парой капель индийского лайма, пока не куплю уютный деревянный домик в Малибу и не прокачусь верхом на мустанге! А если умру, то буду являться Джасперу Хейлу во снах и мучить его каждый Хэллоуин, появляясь на пороге дома Калленов неупокоенным озлобленным духом. Правда, только… если переживу удар молнией. – Хей, Бэтмен, – один из квилетов, толкаясь, прошагал вперед, к крыльцу. И привлек мое внимание моментально. Мысленно я еще составляла список целей до смерти, но уже буравила его открытым взглядом. И буравила бы долго, если бы не узнала. Пол. Это же Пол… Мир, до того еще размытый и качающийся, вдруг замер и сузился до его лица. До его глаз. Мне стало так паршиво, так тоскливо. Мне так отчаянно захотелось, чтобы он… Чтобы он успокаивающе зашептал какие-нибудь нелепости, чтобы закрыл собой от жестокой стихии. Мне хотелось уткнуться носом в его грудь и задохнуться от терпкого древесного запаха. Мне хотелось укутаться в его объятьях, точно в теплый плед, и переждать там осень, зиму и выпускные экзамены. Мне хотелось запутаться в его пальцах, как в паутине, утонуть в его самозабвенных поцелуях. Я хотела поддержки. Я хотела защиты. Я хотела спокойствия и бессмысленных обещаний, что я буду в порядке. Что все мы будем в порядке. Что он будет со мной в любую грозу. Что я не виновата в том, что дом Доли сгорел. Он порывался сказать что-то. Смотрел на меня тревожно и подбирал слова. Ловил ртом воздух, не обращая внимания на холодный ливень. А мое расслабленное тело внезапно напряглось. И сжало кулаки как будто еще крепче. – В свой дом я тебя точно не впущу. Не хочу потом жить в гараже, – пошутил он, конечно, не зло. Просто, чтобы заставить меня улыбнуться хоть на миг. Просто потому, что не знал, что сказать, а сказать что-то хотел. Потому что был растерян и не мог обуздать свои чувства. Не мог надеть маску спокойствия. Потому что Пол не был спокоен. Он умирал в ожидании моего появления. Ломился в дом, размахивая кулаками. Ему тоже было трудно. Но внутри меня все равно что-то разбилось. Треснули окна от жара белого пламени. – Ничего лучше придумать не мог? – выплюнула я ядовито, завалившись на перила всем телом. – Я же... – У тебя мозг вообще функционирует? Или он отсох и перекатился в бицепс? Пол удивленно округлил глаза и мотнул головой, посмотрев на ребят, стоящих чуть поодаль. Я их не видела. Я видела только Пола. Как будто мои зрачки вдруг сузились, как у хищника, и сфокусировались на своей добыче. – А бледнолицая-то, оказывается, с зубками, – произнес звонкий девчачий голос. А я и правда ощутила пульсацию в деснах. И в плече. И в кулаке. Кровь закипала в ушах. – Я пытаюсь разрядить обстановку, ты напряжена, – Пол попытался объясниться, но быстро осознал, что только что произнес. – Блять, постой, я не... Кровь закипала, закипала, и вдруг вспенилась, сотрясая все мое тело в судороге. Я ведь могла умереть от удара молнией. Я ведь могла остаться лежать в пылающем доме и задохнуться. Мое обуглившееся тело могла вывозить из резервации скорая прямо в эту секунду. А он продолжает шутить свои нелепые каламбуры? Чтобы снять мое напряжение? Я ему, что, батарейка Duracell?! – Смешно тебе, Пол? – Заткнись и дай мне объяснить, – отрезал он неожиданно грубо, но это меня не остановило. – Нет, это ты заткнись, пока я не потеряла к тебе последние унции уважения! Он снова дернулся. Сощурил глаза, задумавшись, а потом рассмеялся очень недобро. Протяжно и хрипло. На связках. – Унции уважения? – повторил он издевательски. – Сука, унции уважения. Унции! – В чем дело? Это тебе тоже объяснять надо? – я смерила его надменным взглядом. И он мгновенно вспыхнул. Замолчал, не отводя от меня глаз. Оскалился. Глубоко в душе мне стало страшно. Пол выглядел помешанным, одержимым. Он как будто был готов кинуться на меня в любую секунду. Сбоку от него кто-то зашевелился. На плечо Лэйхота легла крупная рука и крепко сомкнула пальцы. Но квилет смахнул ее небрежным движением и шагнул вперед. – Прекрати, блять, разговаривать со мной свысока! – Свысока? – я изогнула удивленно бровь и огляделась. – Могу спуститься с крыльца. – Ты хер пойми кем себя возомнила! – О, неужели? – Ты не английская королева, Маргарет! Я прыснула от нервного смеха. Не поняла даже, почему. Меня просто посмешило такое сравнение. А еще я лезла на рожон и боялась, как бы Пол Лэйхот не ускорил наступление моей смерти. Умереть от укуса вампира было более романтично, чем в пылу ссоры с темпераментным индейцем. Умереть. Я могла умереть. Я все еще могу умереть в любую секунду… – Пол, она в шоке. Перестань вести себя, как мудак и просто будь рядом. Молча, – тяжелая ладонь вернулась на плечо парня и настойчиво потянула его назад, к толпе. – Ну уж нет. Такое шоу... Не хватает только вяленой рыбы, – отозвался снова звонкий девчачий голос. – Леа! …а смех продлевает жизнь. Мое тело все еще сотрясала судорога, когда я протяжно выдохнула и отошла от перил, не разжимая кулаки. Мир вокруг выглядел враждебно, хотя пах домом: клюквой, можжевельником, дровами и студеной водой. Я проморгалась, смахивая с ресниц капли дождя, и обернулась к Полу, готовая забыть эту нелепую перебранку. Готовая посмеяться над его шуткой. Готовая иронизировать над своей травмой. – Успокоилась? – но меня вынесло. Потому что я уже выглядела спокойной. Я хотела выглядеть спокойной. Сама по себе, потому что я так решила. Не потому, что Лэйхот или кто-то другой из его компашки этого от меня ждал. Он ждал от меня смирения? Черта с два! Я обрушу на ваши головы бурю! – Ты, наверное, хотел спросить "заземлилась"? – я скривилась в театральной гримассе. – Блять. Деревянные перила затрещали. Пол в ярости вцепился в них голыми руками и разломал на доски с такой легкостью и азартом, словно это не стоило ему ни капельки усилий. Словно он рвал не перила, а школьную тетрадь. Быстро и звонко. И очень зло. – …Пол, перестань, ты ее пугаешь… – …ты потом сильно пожалеешь… – …у нее шок, придурок, она реагирует неадекватно… – …ты все портишь, Пол, остановись… Их голоса сливались воедино и заставляли мое сердце биться чаще. Сильней. И толкать кровь по венам с такой силой, будто от этого буквально зависела моя жизнь. Моя жизнь… – Правильно, правильно! – воскликнула я неожиданно громко. – Один дом – сгорел, а второй мы разнесем в щепки! Валяй, Лэйхот! Мы выплескивали свой страх через агрессию. Кричали друг на друга как умалишенные. Срывались на мат, захлебываясь в чувствах. Я боялась, что вижу его в последний раз. Боялась, что думаю, хожу и говорю только благодаря адреналину в моих венах. Пол боялся со мной в унисон. То, что было дальше, моя память отчего-то стерла. Все смешивалось в единую грязную массу, пахнущую разряженным озоном. Пока вдалеке не раздался слабый вой сирены. Пока у дома не остановился микроавтобус, чем-то напоминающий машину скорой помощи. Скорой помощи… – О, Боже, Доли… – я отвлеклась от словесной перепалки мгновенно. Она все еще была в доме. Ей все еще не оказали помощь. Я дернулась к двери и намеревалась ворваться внутрь, но позади остановилась еще одна машина. Еще один микроавтобус. Наш. С пассажирских сидений выскочили мама и Джессика, водитель остался на месте. Джесс подбежала к одному из фельдшеров. А мама на трясущихся ногах зашагала к лестнице, прикрывая исказившееся в рыданиях лицо ладонью. – Дейзи, – протянула она еле слышно, на выдохе. – Иди ко мне, милая. Мы поедем в больницу, тебе там помогут. И я остановилась. Задумалась на мгновение об этой перспективе. Уже тогда я ощутила тяжесть в голове. Какую-то мгновенную слабость во всем теле. Ведь здесь была мама. Теперь я точно в безопасности. – Нет, – но я заставила себя отрезвиться. – Я не поеду без Доли! Ей тоже нужна помощь! Мама шла на согнутых ногах, все еще пряча лицо в ладони. Медленно и осторожно, как к дикому зверю, которого она боялась спугнуть. Я дернулась вбок, перевязанным плечом врезаясь в дверной косяк. И взвыла от боли так громко, что мама чуть не потеряла равновесие. Я видела боковым зрением, как она сорвалась с места и помчалась ко мне, спотыкаясь о ступеньки. – Милая, иди к маме. Пожалуйста, Дейзи, дай мне руку! Иди ко мне. – Я никуда не поеду без Доли! Доли! Наверное, я ломилась в дверь. Но дверь так и не открылась. Зато меня подхватили сразу два фельдшера и потянули к машине. Бескомпромиссно, не нежно. Не так, как меня успокаивали в доме ласковые руки и мелодичное мычание. Я упиралась. Наверное, кричала истошно, пытаясь вырваться. Но они тянули меня вперед. Тянули, тянули, а потом вовсе подхватили на руки, лишая возможности брыкаться. Мама где-то на земле теряла остатки самообладания. Джессика пыталась поднять ее. А я кричала, как зверь в капкане, зовя Доли. До-ли-до-ли-до-ли-до-ли. Ее дом сгорел, как вы не понимаете? Она меня на себе из пожара вынесла, черствые вы сухари! Ей нужна помощь! Помощь! Вы же клятву Гиппократу давали! До-ли-до-ли-до-ли-до-ли! Помню, как они перед самой машиной силой разжали мои кулаки. Я с удивлением обнаружила, что из правой ладони что-то с тихим звоном выскользнуло, падая в лужу. И увидела, как из кожи сочится широкой струйкой багровая кровь. Кровь… Я сжимала в той ладони оберег. Неужели, это был он?.. Расколотый на маленькие кусочки? Он треснул, когда молния нашла выход из моего тела? Нашла выход в этом обереге? И как я не выронила его раньше? Как смогла удержать в руке все это время? Как смогла поцарапаться об него? Это были мои последние вопросы. Уже сидя на кушетке, я встретилась взглядом с Полом, обезумевшим и растерянным. А потом двери закрылись. И мой и без того мутный мир потерял всякие очертания. Все стало простым до безобразия. Помню только, как сначала в оба, а потом в один глаз мне кто-то светил фонариком. Помню, как меня вырвало прямо на чей-то белый больничный халат. Помню, как там пытались затащить меня в томограф, но с ним что-то случилось. Помню, как мама, моя вечно сдержанная мама, истошно кричала и требовала направления в Сиэтл. А потом я медленно погрузилась в белый свет. Ослепляющий. Обезболивающий. И мне стало вдруг очень пусто. И мне стало вдруг безразлично.***
Шоссе US 41 Настоящее время
Мы уже проехали Такому, Лейквуд, Олимпию и даже Абердин. Прошло, может, часа два или три. Я не следила за дорогой и не вслушивалась особенно в поющее радио. Мы ехали с мамой вдвоем. От Сиэтла до Форкса часов пять без стояния на светофорах. Однажды я даже проехала значительную часть маршрута сама, игнорируя то, как папа напряженно стучит пальцами по коленям и как судорожно тянет руку к ручнику, хотя на такой скорости машину не остановил бы даже лось, выбежавший на дорогу. Мы ехали молча. Паззл в моей голове сложился и прояснил многие моменты, но я все еще ощущала себя пустым сосудом, иссохшим и треснувшим. А трещина и правда была: на правом плече. Моя рука все еще казалась моей обыкновенной старой рукой. Я не отвергала ее изменения, но и не понимала, что именно с ней не так. Быть может, я не сразу могла сжать в пальцах ручку или ключ, но этот маневр получался раза с третьего или четвертого. Или я могла по привычке поднять руки высоко над головой, но останавливала себя, потому что обожженная кожа на плече неприятно натягивалась. Я плохо ощущала температуру правой ладонью, но все еще уверенно сжимала ее в кулак, чихая. Психиатр в центре старался объяснить мне, что испытывать сейчас недовольство своим телом – это нормальное явление. Он назвал это даже хорошим знаком, потому что моей психике нужно было пройти через гнев, нужно было пережить потрясение. Но во мне не было гнева… Ни капли. Внутри было пусто. Я смотрела на розовеющий шрам на плече, спускающийся тонкой изломанной полоской к предплечью, и помнила только, что его нужно смазывать утром и перед сном мазью, а еще не тереть мочалкой, а мягко массировать мыльной водой. Я бродила по нему взглядом и вспоминала, с каким энтузиазмом медсестры в перевязочной старались меня подбодрить и осыпали комплиментами. Какой-то осадок от этих комплиментов остался. Я не ненавидела свое тело после катастрофы. Я не хотела прятаться в водолазки и стыдливо прикрывать плечо ладонью. Мне хотелось показывать свой шрам. Ведь я жива, я выжила после удара молнии. Я хожу, дышу, думаю. Я не хочу от него избавиться, и мне кажется даже, что шрам всегда был на моем теле, просто я этого не замечала. Он приносил пока легкую боль и раздражение, потому что его отчаянно хотелось чесать, но не вызывал гнев, нет. На свое тело я смотрела без урагана эмоций. В боковом зеркале было видно, как осунулось мое лицо и как засинела кожа под глазами. Волосы стали жестче и пушистей без уходовых масел, а ногти были срезаны под корень. Но все это было пустяком. Белый пернатый оберег уже нагрелся от тепла моей ладони, но я не хотела выпускать его из рук. Внутри были осколки того камня, что Доли дала мне перед ударом. Я была в этом твердо уверена. А еще я не сомневалась в том, что видела. Это не было бредом, это было чем-то таким же естественным, как дышать. И я недовольно хмурилась, вспоминая, как Доли и мужчина в инвалидной коляске убеждали меня, что это просто шок, потому что это звучало абсурдно. Это звучало так же возмутительно, как если бы плывущему в океане сказали вдруг, что океана нет и что он вовсе не плывет. Как же нет, если есть? Как же нет, если я ощущаю удары волн? Если напрягаю тело, разгребая руками толщу воды? Как же нет, если я умею плавать? А зачем мне тогда это, если в мире нет океана? Нет, океан был. Может, не физический, но был. И я умела держаться на его водах. Только не понимала пока, как его находить. И все же что-то изменилось. Не тело, нет. Что-то внутри. Меня как будто выпотрошили, как рыбу в фермерском магазине. Куда-то делся запал писать статьи. Куда-то делось желание причесать волосы. Куда-то исчез интерес к ритмичной музыке по радио. На меня что-то давило. Мама внезапно пошла на обгон, пересекая прерывистую желтую линию трассы. Я медленно повернула к ней голову, присматриваясь. Она тоже изменилась…Ее лицо тоже исхудало, ее роскошные волосы были затянуты в тугой колючий пучок, а еще от нее не пахло парфюмом. Я чувствовала только запах больничного мыла на ее руках, массирующих руль. Все это время мама жила со мной, в палате, на кресле рядом с окном. Ходила по утрам в общий душ, перебивалась батончиками из автоматов и химозным кофе. Тот центр не был обычным, нет. Медицинский центр Харборвью – это специализированная больница по борьбе со стихийными бедствиями. Прожарь меня молния посильней, они бы затянули плечо искусственной кожей, я не сомневалась. При выписке они выдали нам целую папку цветных снимков и расшифровок анализов, а еще накидали внутрь рекламные флаеры и рецепты для препаратов. Персонал был ласковым и доброжелательным, палаты – чистыми и хорошо оборудованными, и даже освежитель воздуха в туалете пах французской лавандой. И за такой уровень нужно было платить соответствующе. – Мне страшно представить, как мы теперь будем жить, – произнесла я тихо, когда мама вернулась в наш ряд. – О чем ты, милая? – мама не ожидала услышать мой голос. Она сразу же выкрутила громкость радио на ноль. – Вы оставили в центре тысячи долларов и при этом не продали магазин. Признайся честно, вы продали Майка в рабство? – Нет, конечно, нет, – из горла мамы вырвался хриплый смех. По обе стороны от нас глаза рябили стволы сосен, темных и жирных. Изредка мелькали дорожные знаки, и их было очень хорошо видно в мягком свете солнца. Мне не было интересно наблюдать за пейзажем. Я бы с удовольствием уснула и погрузилась снова в то странное видение, но за две недели в больнице разучилась спать без таблеток. – Милая, не думай о деньгах, – ответила мама мягко. – Всё в порядке. – Потому что они не наши, да? – произнесла я прежде, чем поняла смысл сказанного. И была удивлена своей проницательностью. – Кто-то оплатил моё лечение. Мама промолчала. Я заметила, как напряглась ее тонкая жилистая шея и как забегал беспокойно взгляд уставших глаз по дороге. Она снова пошла на обгон. На моем сердце не было никакого груза. И я охотно нарушила обещание, данное самой собой. – У тебя любовник. Но не почувствовала ничего. Только все ту же сосущую пустоту под ребрами. Безразличие. Мне было все равно на то, что у мамы был другой мужчина. Мне было не стыдно лезть в чужую личную жизнь. Хотя, признаться, я надеялась, что этот разговор вернет меня прежнюю, вернет мою страсть и пылкость... – Да, – ответила она на выдохе, и, клянусь, я услышала, как с ее души упал тяжелый камень. – Папа знает? ...но он не возвращал. Горел бы во мне огонь, я бы получала такое удовольствие сейчас от настоящего детективного допроса собственной мамы. Я уверена, что меня бы трясло крупной дрожью, что мои щеки пылали бы от смущения и что голос мой срывался бы на жалобный писк. – Да. – Вы разводитесь? – Нет, – отрезала она мгновенно и мотнула головой в подтверждение своим словам. А в груди по-прежнему было спокойно. Сердце не ускорилось ни на удар. Все так же ровно билось. Хотя еще один кусочек к моему паззлу все же добавился. И я лишилась как минимум одного повода удерживать себя как будто на поводке и прикусывать язык. Уж теперь это точно не моего ума дела. Наверное, мама ждала, что я продолжу задавать ей вопросы, и поэтому в машине все еще было устрашающе тихо. Я медленно увеличила громкость радиоприемника и глухо замычала уже знакомые слова: – Как аукнется, аукнется, аукнется, так и откликнется… И я не потеряла концентрацию на звуках даже тогда, когда сладкий голос радиоведущей начал объяснять концепт этой песни. Она говорила увлеченно о том, что новый альбом Джастина Тимберлейка – это один большой шаг в сторону. В сторону нового, чужого. Шаг в неизвестность ради того, что снова обрести свой голос, снова найти себя. Я хмыкнула, проводив взглядом очередной дорожный знак. Неужто судьба? Неужто где-то там, в Вирджинии, молодой парень Джастин пишет несвойственный для себя материал, чтобы выйти из опустошенного состояния? Подозрительно сильно это откликалось в моем сердце. Такие совпадения не случайны. Я рассуждала о Вселенной и знаках судьбы почти всю дорогу до Форкса. Искала в каждой сосне какой-то символ, послание. Всматривалась в номера машин, которых мы обгоняли, и гадала, что значит это число в нумерологии. Мир говорил со мной. Наверное, всегда говорил, но я слишком громко кричала и неслась напролом вперед. Зато сейчас сидела безвольной куклой на пассажирском сидении и была готова внимательно слушать. В Форкс мы приехали часам к семи. Мама все еще молчала и посматривала на меня украдкой, ожидая продолжения разговора, но я безмятежно провожала взглядом пестрые панели домов и жаждала тишины. Одиночества. Темноты и, желательно, пару таблеток снотворного. У подъездной дорожки мама остановилась, чтобы окликнуть почтальона, а я воспользовалась заминкой и выпрыгнула из машины, чтобы скорей добраться до своей постели. И добралась действительно быстро. Моя комната пахла свежестью. Наверное, папа прибрался в ней перед нашим возвращением. И эта свежесть была до тошноты отвратительной. Ведь я хотела вернуться в пыль, в запах прокисшего кофе в забытой на тумбочке кружке, в приторно сладкий аромат кокосового ароматизатора в шкафу и мягкость помятого одеяла. А вернулась в проветренную комнату, хрустящие простыни и чистоту такую, будто я отсутствовала в Форксе не меньше года. Я снова вернулась в палату. Здесь не было признаков жизни, признаков хоть какого-то прошлого. Здесь не было меня. Даже ноутбук лежал в другом углу стола. В неудобном. С того края всегда отсвечивала настольная лампа, а еще там я с большей вероятностью могла сбить локтем кружку. И не было на стуле потертой кенгурушки, которую я натягивала поверх пижамы, чтобы не мерзнуть от сквозняка. А еще на прикроватной тумбе не лежал мой блокнот, в который я записывала гениальные мысли, пришедшие ко мне во снах. Здесь все было не так. Чужое, пустое. Такое же пустое, как я внутри. Во мне не нашлось даже сил раздеться, и я рухнула на кровать прямо в спортивном костюме. Под потолком забегали солнечные зайчики, слишком шустрые и яркие, чтобы за ними наблюдать. Казалось, надо мной вместе с ними возникла потребность что-то сделать, куда-то вложиться, чтобы получить оттуда энергии в двойном объеме. Но как можно куда-то вложить ноль? Даже, допустим, я постараюсь заставить себя подняться и сяду за ноутбук, передвинув его на правильный угол стола. Что дальше? Зайду в Facebook? Там наверняка меня поджидают целые стаи акул, выражающих сожаление и сочувствие. Но я не хотела, чтобы меня жалели. Я не хотела, чтобы ко мне относились, как к жертве обстоятельств. Я не жертва, я выжившая. Лучше сделайте вид, что я самая серая мышь в школе, но не лезьте ко мне со словами поддержки. Допустим, я открою почту. Что я там увижу? Кучу реклам и скидок на то, к чему у меня пропал интерес? Или мне стоит открыть форум и проверить сообщения от «unkillable»? У нас с ним теперь, казалось, гораздо больше общего, чем раньше. Но от одной только мысли о хоть малейшей социальной активности меня бросало в дрожь. Нет, нет. Никаких людей. Только тишина. Отчасти я была даже рада потерять рюкзак в пожаре. Потому что телефон не разряжался от бесконечных сообщений и звонков небезразличных. Потому что флешка не соблазняла меня готическими драмами и магическими легендами. Хотя я не привыкла к этому чувству. Казалось, с самого детства я отчаянно давила на педаль газа задолго до того, как отпустить сцепление. Я рвалась вперед с воинственным рыком, взрываясь безумной вспышкой прямо перед лицами людей. Быстрее всех я шагала по лесу, чтобы выбрать место для лагеря. Шустрее всех собирала ветки, чтобы разжечь костер. Громче всех пела бардовские песни, размахивая руками. Прицеливалась в небо выше самих звезд, чтобы наверняка оставить свой след хоть где-то. Хоть в метре от земли. Хоть в километре над океаном. А сейчас даже мысль об университете не заставляла огонь в груди шипеть и искриться. Мне, наверное, нужен был врач. Хороший, понимающий. Чтобы он разобрал мой коряво собранный паззл и помог сложить его обратно. А, может, в процессе выкинул пару кусочков за ненадобностью или даже помог найти новые. – Пеггс? – раздался над ухом тихий шепот. Кровать справа прогнулась под весом его тела. Кажется, я провела в размышлениях чуть больше времени, чем планировала. По стенам комнаты уже ползли тени яблочных ветвей, исчезая за занавесками. И запах, запах изменился. Пахло папой. – Пеггс, нужно помазать плечо, – его ладонь коснулась моего предплечья и несильно его сжала. Я закивала, обратив на него пустой взгляд. – Что ты чувствуешь? – спросил он неожиданно, сведя брови к переносице. Я опустила глаза и по-простецки ответила: – Чувствую твою ладонь. Папа издал тихий смешок. Потом закивал со мной в такт, натягивая на губы грустную ухмылку. – Не хочешь болтать по душам. Я понимаю, – беззлобно произнес папа, рукой подталкивая меня к другому краю кровати. Я нехотя подвинулась. – И поэтому просто лягу рядом. Разрешишь? Он упал на соседнюю подушку, не дождавшись моего ответа. А я заерзала на постели, принимая более комфортную позу для лежания и смотрения в потолок. Вскоре такое положение нашлось. – Как на работе? Белла уже приехала? – спросила я, чтобы не обижать папу своей безучастностью. Он замотал головой. – А как же ты две недели один? Майк же постоянно занят. – Ну, Майк занят не постоянно, – возразил папа и подставил мне свое плечо. Я послушно прилегла на него. – Да и помощник у меня был. С ухажером твоим познакомился, из резервации который. Будь во мне чуть больше сил, я бы села на постели и уставилась на папу таким выразительным взглядом, что он бы тотчас смутился и убежал в другую комнату. Но я только хмыкнула скептично, представляя лицо Пола. Меня все еще потряхивало от нашей перепалки. Как глупо. Ссорились вместо того, чтобы утешать друг друга. – И как он тебе? – Не самый разговорчивый. И смотрел на меня иногда так, знаешь, волком. Очень грозный. Но рукастый. Быстро порядок на складе навел. Мне было трудно представить квилета в форме нашего магазина. И тем более я не видела совсем, как он может раскладывать футболки по цветам и размерам или сортировать искусственные приманки и заводские катушки. Было это как-то… совсем не в его стиле. – Да, рукастый, – эхом отозвалась я, вспомнив сломанные перила. – А вот с характером беда… – Нормально все у него, – вдруг возмутился папа. – Хороший парень. Работящий. Тебя заземлит немного, а то ты все время в облаках летаешь. Я прыснула от смеха, уткнувшись носом в папино плечо. – Смейся, смейся, Пеггс, – протянул он поучительно. – Но у тебя то рокер волосатый, то зануда в очках Гарри Поттера… – Эй! – …а нормального парня не было ни разу. Всё недоразумения в скинни джинсах! Мне стало искренне смешно от папиной возмущенной брани. Он еще, наверняка, театрально строил гримасы. – С ним хоть не страшно тебя отпускать гулять будет. Такой всех хулиганов сам… – продолжал свой выразительный монолог папа, и я посчитала нужным вовремя ему сообщить: – Но мы не встречаемся. Предложения не поступало. Он приподнялся на локтях и посмотрел на меня с прищуром. – Не встречаетесь? – я мотнула головой. – А зачем он тогда приезжал в магазин... – Ты ему хоть заплатил за работу? – Я предлагал, но он отказывался, – протянул папа задумчиво. – Про тебя только спрашивал. С мамой я никогда не обсуждала свои любовные интересы: она сразу отмахивалась. Зато папа был от таких разговоров в полном восторге. И воспринимал каждого моего парня как своего будущего зятя. Разумеется, до тех пор, пока мы не расставались, громко ссорясь и хлопая дверьми. В такие моменты папа становился грозным бурым медведем, готовым рвать и метать. – Знаешь, Пеггс, – сказал он, немного подумав. – Не стал бы парень так суетиться, если бы ты была ему безразлична, – и выдержал паузу. – Те твои бойфренды даже бровью бы не повели. Хотя с ними ты, вон, встречалась! Я снова уткнулась носом в папино плечо, чтобы он перестал прожигать во мне дырку от сыра маасдам, и прикрыла глаза. Было страшно слышать это. Было страшно даже допускать мысль о том, что кто-то всерьез переживал за меня так сильно, что ездил в Форкс и помогал разгребать бардак в магазине, попутно узнавая прогнозы моего лечения. Ведь Пол Лэйхот, как мне казалось, был фейерверком. Пылким, страстным, грубым и не очень серьезным. У него девушки наверняка сменялись чаще, чем счет на футбольном матче! Я просто надеялась, что он делал это не из чувства жалости. И не из чувства вины перед племенем за то, что привел в резервацию бледнолицее бедствие. Потому что, если моя догадка хоть на унцию окажется верна, мне не понадобится даже львиная смелость, чтобы надавать ему по лицу! Пауза затягивалась. Так же по привычке, как я сжимала в руках вилку, я неловко хихикнула и пихнула папу в бок локтем, разбавляя градус серьезности: – Ты просто хочешь надавить на него отцовским авторитетом и утащить с собой на рыбалку для компании! – Да! – поддержал шутку папа, размашисто кивнув. – Да, вот такой я корыстный! Папа продолжил выразительно говорить и выводить меня на эмоции, а я старательно выжимала их из себя. Хотя, как много чувств можно выжать из ноля? Я улыбалась дежурной улыбкой и смеялась возмущенно, но лишь для того, чтобы завести саму себя, как заглохшую машину. Казалось, стоит лишь вставить ключ в замок зажигания и повернуть его по часовой стрелке решительно и быстро, просто не оставляя себе шансов остаться равнодушной стекляшкой. Казалось, вот оно, пружинящий толчок и долгожданный рев мотора! Но, нет. Папа помог мне намазать плечо и принес стакан воды, чтобы я запила таблетки. Скоро я ощутила знакомое свободное падение. Это был странный сон. Я принимала участие в прополке каких-то грядок, замешивала странно пахнущее тесто, загоняла куриц и коз в какую-то пристройку, а потом жадно глотала бобовый напиток прямо из графина, шутливо отталкивая от себя какого-то квилета. И мне было спокойно, мое сердце отдыхало. А потом я мгновенно оказалась в пустом классе нашей школы и обнаружила перед собой Джаспера. И не испугалась. Кажется, мы с ним о чем-то говорили. Я и Джаспер. Такое только во сне и увидишь! Разве этот парень вообще хоть с кем-то говорит, кроме Элис? Во сне я знала твердо, что он вампир, но держалась непринужденно. Что это? Будущее? В этом будущем меня никто не убивал, мне было даже...хоть как-то. Я чувствовала хоть что-то. А когда я проснулась под утро, то обнаружила оберег, приколотый к изголовью кровати булавкой, хотя точно была уверена, что оставила его в кармане спортивной кофты.