fortune-telling by a daisy

Дом Ньютонов 20:05

      – …жаль, что закончить академию принцесс я могу только в мультфильме, а не в штате Вашингтон.       – Какую академию, Джесс? – Майк скептично хмыкнул, оперевшись локтями о стол.       Девушка мгновенно вспыхнула и затараторила что-то в свою защиту. Я не вслушивалась. Совсем скоро обсуждение сценария выпускного перетекло в ленивый разговор о будущем, пугающем и интригующем одновременно. Совсем скоро должны были вернуться с работы родители, а эта шумная компания – разбрестись по разным улочкам Форкса и усесться за подготовку к школьным экзаменам. На плите уже четвертый раз за вечер закипал чайник, и Анджела суетливо бежала на кухню, исчезая в мягкой тени коридора.       Садилось солнце, расплескивая апельсиновые брызги по стенам гостиной.       «Раз Вы доктор, значит, сможете объяснить природу моих снов».       Перед глазами, растворяясь в янтарных разводах уходящего света, сами собой загорелись карие глаза моего лечащего врача в Харборвью. Первая мысль. Верная ли мысль? Интуиция мирно спала где-то в недрах грудной клетки, а логика тщетно пыталась найти убедительные доводы. Кто мог видеть мой шрам? Кто угодно: санитар, медсестра в перевязочной, студент-практикант на узи сердца, да даже охранник на первом этаже. Это мог быть даже родственник одного из пациентов, случайно услышавший от персонала историю чудесного выздоровления. Но мне думалось, что это был кто-то повыше, повлиятельней. Кто-то, кто сможет дать ответы на вопросы и помочь понять происходящее. Кто-то, ради знаний и опыта которого интриганка Элис позволила мне пережить удар молнией.       Некто авторитетный, но не слишком высокий на карьерной лестнице Харборвью: достаточно близкий, чтобы до него можно было дотянуться. И это был настоящий покерный блеф, риски которого я пока осознавала плохо и в предвкушении нервно постукивала подушечкой указательного пальца по клавиатуре, зачитывая сообщения «unkillable» с интонацией доктора Марлоу. Ложилось складно, но скорее всего потому, что я уже убедила себя в том, что это один и тот же человек.       Раньше к такому умозаключению я бы никогда не пришла. Поспешное, наивное, противоречивое, бессвязное и безумное…

«Как изящно мы дали другу понять, что знакомы. Ограничимся никами сайта, мисс Ньютон?»

      «Пожалуй, да, доктор Марлоу».

«Приятно познакомиться с Вами во второй раз».

      …но верное. Необъяснимое, но правильное. Совсем как мои чувства к Полу Лэйхоту.       – Джесс, сполосни чайник! – доносится голос Анджелы с кухни.       – Зачем? Черный чай можно заваривать несколько раз, – протягивает девушка устало, пряча зевок в ладони.       – Только два, а это будет уже пятый.       – Ух ты, пятый? – она невинно улыбается. – Как быстро время летит, – и медленно встает со стула, поправляя задравшиеся брючины. – Ты ведь проводишь меня, Майк?       Брат на секунду теряется.       – Куда?       – До дома, конечно, – хихикает Джесс, а потом вдруг склоняет голову набок и беззастенчиво шепчет прямо в присутствии Эрика: – А можешь сейчас до ванной.       Майка передергивает. Я знаю, о чем он сейчас вспомнит. Знаю, что он бросит на меня убийственный взгляд. И отрываюсь от монитора, чтобы поймать его глаза. Мне не стыдно. В конце концов, стены этого дома помнят многие неловкие ситуации, даже с участием одной только Джессики. А сколько раз меня ловили с парнями в положении куда более интересном, чем то, что было с квилетом... И никогда до этого мы с братом не бросались упреками. Изредка могли повздорить, как тогда на парковке, но лишь потому, что я слишком привязалась к Джесс за четыре года их нестабильных отношений и уже относилась к ней, как к члену семьи. Но Майк в этом плане был всегда одинаково равнодушен. Так чем эта ситуация отличается от предыдущих?       – До дома провожу, – отвечает он неожиданно твердо. – А в ванную не пойду. Боюсь найти там что-нибудь интересное.       Джесс уязвленно хмыкает, обеими руками подхватив стеклянный заварочный чайник, и поднимается на второй этаж. Чтобы смерить брата осуждающим взглядом, я даже чуть приподнимаюсь на подушках дивана. Максимум, что он бы там нашел – это запущенная стиральная машинка, активно полощущая зеленую футболку. Никаких презервативов и следов жизнедеятельности. Майк отлично понимал, что между мной и Полом ничего не было, но все равно захотел уколоть. Язва.       – Что? – он выгибает бровь и шумно допивает остывший чай из своей кружки.       – Ничего, – отвечаю непринужденно и возвращаюсь к переписке.

«Я с удовольствием продолжу наше общение, если оно останется в тайне».

      «У меня нет цели разрушить Вашу карьеру. Я просто хочу разобраться в происходящем».

«Уточнить этот момент все же стоило».

      Чувствую, что в воздухе повис вопрос, который Эрик не решается задать, но упрямо игнорирую его заинтересованный взгляд. Если я и выясняла с кем-то отношения, то только наедине, чтобы не давать лишних поводов запустить порцию слухов: чисто профессиональный момент, ставший привычкой за три года работы в школьной газете. Никогда не знаешь, что произойдет в момент ссоры. Быть может, ты потеряешь самообладание и покажешь себя не с лучшей стороны, а, может, твой оппонент случайно взболтнет лишнего от нахлынувшего возмущения. Разворачивать настоящий спектакль было банально рискованно для собственной репутации, а ведь она так важна, когда ты учишься в старшей школе. Поэтому, в отличие от Майка, про мою личную жизнь легенды не слагали, а вот брат не мог упустить лишний повод добавить в отношения перчинку. И я, что уж лукавить, увлеченно наблюдала за этими сценами, мотая на ус идеи для статей. Потому что кроме любовных интриг в школе не было ничего интересного: никто не срывал уроки, не бросался едой в столовой и не устраивал недельных бойкотов. В туманном сыром Форксе, кроме скандальных близкородственных связей в семействе Калленов, объектов для обсуждения особо-то и не было. Кисло.       Скоро Джессика вернулась с чистым заварочным чайником и ловко заполнила его сушеными листьями прямо на обеденном столе. Анджела сонно разлила по кружкам кипяток, оставив в них место для заварки, и заметила, что к концу их посиделки сахарница совсем опустела.       – Ничего, худее будем, – отшутилась Джесс.       Майк мотнул головой и поднялся со стула.       – У нас этого сахара в кладовке целый стратегический запас. Сейчас принесу.       – Да ладно тебе, не напрягайся, – настаивает девушка и мягко давит на его плечо ладонью.       – Ага, мы и так суточную норму глюкозы уже превысили, – острит Эрик и даже хлопает ладонью по столу для пущей убедительности. – Я рубашку и брюки на выпускной купил, а вдруг не влезу через три месяца?       – Значит пойдешь в своем костюме для серфинга!       – Ага, он же утягивающий!       Они вдруг взрываются от смеха, и я отмечаю про себя, что видеть их в такой интимной обстановке и сидеть неподалеку, как бы пятым членом компании, было приятно. Сомневаюсь, что они были хорошими друзьями для Беллы Свон, но отличными школьными товарищами друг для друга они были точно. И, спрятавшись за спинкой дивана с горячим ноутбуком на коленях, я хмуро отмахивалась от назойливого чувства одиночества. Не потому, что мне не хватало общения или людей, с которыми можно было потеряться в лесу на трехдневный поход: такая компания всегда собиралась очень быстро. Но вряд ли хоть с кем-то из них я бы могла так просто усесться за обеденный стол и не заметить, как сильно горчит уже испорченная заварка и как быстро стемнело за окном. Как-то ожидаемо разорвалась связь с подругами из средней школы, как-то ожидаемо не создавалась новая хоть с кем-то из нынешних одноклассников.

«Значит, в Форксе тоже есть вампиры?»

      «Вы запомнили мой адрес?»

«Издержки профессии».

      «Один вампир есть точно, других не видела».

«А еще загадочные коренные жители Америки и ведьма. Почему за помощью Вы обращаетесь не к ней, а ко мне?»

      Его вопрос на долю секунды ставит меня в тупик. И правда, почему я не могу спросить об этом Элис лично? Почему она отправляет на встречу Джаспера, а не приходит ко мне сама?       Мне хотелось стать ее другом. Я часто думала об этом и раньше, еще до решения участвовать в выборах на пост председателя школьной газеты. И много чаще я натыкалась на эту мысль потом, до удара молнией. А теперь?.. Как теперь доверять ее приветливой улыбке и звонкому голосу? Как теперь воспринимать ее сладкую лесть и внимание? Как перестать чувствовать себя обманутой, втянутой в хитрую и ловкую манипуляцию?       Пожалуй, лучше я до конца старшей школы пробуду в гордом одиночестве, чем стану водить дружбу с кем-то из Калленов. Пожалуй, лучше быть совсем без друзей, чем становиться пешкой в чьей-то изобретательной шахматной партии.       «Одного магического объяснения мне мало».

«Вам нужно научное?»

      «А оно есть?»

«Конечно. Научно можно объяснить даже вампиризм».

      – Значит, вы и худейте, а Дейзи после больницы как вобла тощая, – протягивает шутливо Майк, ставя на стол уже наполненную с горкой сахарницу. – Да и для мозгов полезно.       – Ты мог просто сделать мне чай, – я закатываю глаза. – Молча.       – Если бы сделал его молча, то он бы остыл на кофейном столике, как четыре предыдущих, – парирует он.       Я поворачиваю голову и хмыкаю, нехотя признавая его правоту. Видимо, мысли в голове были настолько поглощающими, что я даже не заметила, как брат каждый раз заваривал мне новую кружку чая.       – Весь домашний сервиз перепачкал, – отвечаю ему в той же манере. – Сам потом мыть будешь.       – Ты могла просто сказать спасибо.       – Спасибо, – протягиваю я по слогам, ленивым взглядом обводя кофейный столик, заставленный чашками, и добавляю шепотом. – Но посуду все равно моешь ты.

«Под странными снами Вы подразумеваете вещие сны?»

      «Я не разобралась, что это такое. Пока просто безумие».

«Ну, почему же сразу безумие? У меня в голове есть пара теорий на этот счет. Подождите, попытаюсь сформулировать доступным языком».

      Нет, это было именно оно. Как не назови то, что происходит в Форксе, более нормальным это не станет. И я по закону подлости оказалась по самые уши втянута в этот с виду неприметный, но по сути своей сумасшедший водоворот событий. Как будто мне больше всех это надо.       Ну, перестань лукавить, Дейзи. Конечно, тебе это надо. Потому что скандальные любовные интрижки в школе уже поперек горла стоят, а других идей для статей в этом городе нет. Потому что ты можешь больше, чем колонка романтики на одну страницу газеты. Да и черт бы с ними, с этими статьями, но ты перечитала столько разных книг, что сердце трепещет от беспокойства.       Это тайна. Темная мистическая тайна, городская легенда. И ты узнала о ней таким же мистическим образом. Неплохое начало для хоррор эпопеи, верно? Не забывай, что Джаспер сделал с тобой в том видении. А мог ли он быть ответственен еще и за исчезновения в Сиэтле? На рейсовом автобусе вполне реально мотаться туда после школы. После урока углубленной биологии вампир ездит в Сиэтл ужинать четвертой отрицательной… Анекдот.       Да и на классического вампира из художественной литературы Хейл похож был едва ли. Он не сгорал от солнечных лучей, не бросался на учеников школы, точно дикий зверь. Он не подходил под каноны. А могли ли сами вампиры создать для себя этот жуткий смердящий образ, чтобы ввести в заблуждение будущих жертв? Потрясающая стратегия. Почти такая же находчивая, как стратегия Элис.       Элис… Головой осознаю, что ты поступаешь со мной несправедливо, но так хочется верить, что это просто недоразумение. Что завтра ты появишься в больнице вместе с Джаспером и объяснишь, почему не могла остановить меня в тот день после уроков. Почему с самого начала не была честна.       Буквально пару минут назад я зареклась не доверять тебе больше, но я так хочу сделать это, что уже нарушаю собственные обещания. Видишь, в каком я отчаянии? Всеми силами я посылаю сигналы в космос, в твой гадальный шар, в твою колоду Таро: просто приди. Даже можешь не объяснять ничего. Просто приди и постой рядом. Дай мне понять, что тебе не все равно. Нынешняя я – жалкий серый отголосок прежних амбиций и энергии. Я разбита. Нынешняя я вряд ли разберется со всем этим в одиночку. Мне нужна помощь. Мне нужна ты. Пожалуйста, Элис, мне так тяжело быть совсем без подруг.

«Некоторые ученые считают, что вещие сны – это одна из безграничных возможностей нашего аналитического сознания. Мы банально просчитываем возможный поворот событий, опираясь на известные нам мотивы других людей и условия, в которых будет происходить будущее. Никакой мистики, чистая математика».

«А есть определенное число ученых, таких же агностиков, как Вы, которые верят, будто мир вокруг нас невозможно определить и ограничить. И невозможно это потому, что у человека сравнительно мало органов восприятия: всего шесть. В то время, как сигналов вокруг может быть в разы больше, чем просто звук, образ и вкус».

      – Дейз? Ты чего? – протягивает Майк осторожно. – Да помою я посуду, мне не трудно. Или ты на воблу обиделась?       Я отрываюсь от переписки и обнаруживаю с удивлением, что по щеке извилистой дорожкой катится холодная слеза, совершенно неожиданная и непрошенная, и что руки охватил легкий тремор. Секундное помутнение. То ли от мысленных криков помощи, то ли от сообщения доктора Марлоу.       – Не обольщайся, – отвечаю я сдержанно. – Просто глаза от экрана высохли, – и ребром ладони растираю по скуле соль.       Нет, меня не пугала мысль расплакаться перед друзьями брата. Я просто ощущала, что больше этой слезы мне из себя не выдавить. А плакать хотелось. Навзрыд. По многим причинам, еще с самого начала этой безумной эпопеи.       Хотелось сорвать голос и, как герои из фильмов, сбить костяшки в кровь о стены. Хотелось пожалеть себя, обнять себя со стороны и разрешить выплакать обиду на мамину измену, на Калленов, на проклятый Форкс и на громоотвод в резервации, который ни черта не отводит молнии. Хотелось, но не получалось. Вспышек не было. Только легкая дрожь по рукам и полное непонимание того, что со мной происходит.       – Так, быстро выключай ноутбук и иди к нам, – командует Джесс, перехватывая горячий чайник из рук Анджелы. – Выпьешь, наконец, чай.       – Да, давай, Дейзи, – Эрик зазывающе машет рукой. – А то иссохла, как этот… кактус из Аризоны, да? Пора восстанавливать водный баланс!       Когда я сажусь за стол, Джессика уже исчезает в мягкой тени коридора и гремит на кухне посудой. Майк все так тревожно наблюдает за моими движениями, Эрик – театрально что-то рассказывает, а Анджела – обращает слабую улыбку на экран телефона.       А я снова куда-то улетаю. Совсем не прислушиваюсь к разговору и даже не поднимаю глаз на Джесс, когда она погружает ложку в чайник и размешивает заварку. Это невероятная картина, гипнотизирующая. Как будто она опустила в воду не ложку, а кисть, испачканную апельсиново-рыжей краской. Чаинки стремительно взмыли вверх, взрываясь пестрыми разводами, точно фейерверки, и медленно опустились на дно, исчезая в медном напитке. Изящная алхимия, настоящее искусство.       Я делаю глотки неохотно, больше за компанию, и неторопливо перекатываю на языке сообщение доктора Марлоу. Объяснение, бесспорно, научное, но совсем не медицинское: он изъяснялся больше философски, и в этих мыслях был широкий простор для рассуждений.       Мир вокруг нас и правда навсегда останется загадкой. Мы видим то, что нам позволено видеть, слышим то, что позволено слышать, чувствуем то, что позволено чувствовать. Мы можем бежать со скоростью не больше тридцати миль в час и не дышать чуть больше десяти минут. Нас бережно окружили пределами, пересекать которые опасно для жизни. Значит, и чувств всего шесть для того, чтобы уберечь от чего-то?       За чем так пристально следят кошки в пустой комнате? От чего по спине могут внезапно пробежать мурашки? Чей голос зовет нас по имени?       Тема свободная и жесткая одновременно, на стыке религии и науки. Но ведь, если существуют в мире вампиры и ведьмы, значит и седьмое чувство тоже может быть? Значит, существует в мире магия? Значит, удар молнии как-то изменил мои ткани и, быть может, зарядил неактивный участок головного мозга?       – …как мы вернулись к разговору о Белле? – недовольно восклицает Джессика.       Я ставлю полупустую кружку на стол и интересуюсь непринужденно, отмахиваясь от остатков тревожных мыслей:       – Что за разговор?       – Джесс предположила, что Беллу рабыней удерживают в подвале дома Калленов, – шутит Эрик и дергается вбок, выставив ладони перед собой, как бы обороняясь от гнева подруги.       Время близилось уже к десяти, и в гостиной стало слишком темно, чтобы различать лица людей за столом. Но никто не просил включить хотя бы торшер у дивана, никто не стремился разрушить эту хрупкую атмосферу долгожданной искренности. Я в предвкушении напрягаю слух.       – Не притворяйся, что соскучилась по ней, – протягивает Майк. – Всем уже давно ясно, что Белла тебе не нравится.       – Какая разница, нравится она мне или нет? – моментально огрызается Джессика и делает выразительную паузу. Затем глубокий вдох и через зубы: – Да, не нравится. Но это не меняет ситуацию.       Под столом загорается дисплей телефона Анджелы, осветив на пару секунд этот угол комнаты. Я слышу, как по крыше мелодично стучат первые капли дождя и царапают стекла озябшие ветки яблони у дома. Вижу краем глаза, как губ Вебер касается легкая улыбка. Долгожданное сообщение?       – Хочешь пустить новый слушок по школе? – игриво спрашивает Эрик.       – Что? – Стэнли выпрямляется на стуле. – Нет!       – Тогда почему ты вообще об этом думаешь?       – Потому что это странно, – и снова припадает грудью к столешнице, понизив голос до заговорщического шепота. – Вам так не кажется? Ее нет уже почти месяц.       Анджела гасит дисплей и кладет телефон на стол, охотно делясь новостями:       – Она была у мамы во Флориде, сейчас уже дома. Завтра придет в школу, – и, не получив реакцию на свои слова, поясняет слегка смущенно: – Мы переписываемся.       – И ты все это время молчала?!       Пускай я не вижу лица Джессики, но знаю наверняка, что ее брови стремительно взмыли вверх, а в глазах, наверняка, застыл такой ужас вперемешку с удивлением, как будто Вебер скрывала от нее не общение с Беллой, а настоящую серию убийств.       – Ты знаешь, Джесс, я тебя люблю. Но Беллу я люблю тоже. А вы обе... мягко говоря... ладите не особо…       – Супер! – перебивает ее Джессика на полуслове и выплевывает ядовито: – Теперь я ревную к Белле не только Майка, но еще и лучшую подругу!       – Ревность – это проявление неуверенности в себе, – совсем не к месту вставляет свое слово Эрик.       Я чувствую буквально физически, как резко меняется атмосфера в гостиной. Ощущаю, как яркое возмущение и энергия Джесс сменяются неловкостью и липким стыдом. Она не торопится парировать, не подбирает еще более хлестких слов.       Джессика Стэнли, бесспорно, не была самым порядочным человеком из всех, кого я знаю, напротив: она страстно любила привлекать к себе внимание и дружила с Анджелой во многом из-за того, что удачно смотрелась на ее фоне. Она покупала алкоголь по поддельным водительским правам и неоднократно обсуждала за спиной наших общих знакомых, но Джесс была мне как старшая сестра: хитрая, находчивая, стильная, открытая к новым знакомствам и очень закомплексованная.       – Разве человек, который готов закончить академию принцесс, может быть неуверен в себе? – переводит все в шутку Майк.       И я моментально добавляю от себя, на ходу формулируя мысль:       – А это, кстати, отличная идея для твоей прощальной речи! Типа: «В детстве нас спрашивали, кем мы хотим быть, когда вырастем. Я мечтала стать принцессой и свято верила, что в Америке есть такой университет».       Бой капель дождя по крыше усилился. На телефон приходит еще одно сообщение, и в тусклом свете дисплея я ловлю взгляд Джесс, неожиданно робкий и пристыженный. Она слабо кивает мне и сутулится, как будто мысленно отгородившись от происходящего.       – Сахар ударил тебе в голову, – ухмыляется Майк, под столом благодарно сжимая мою коленку.       – Да-а, шестеренки зашевелились. Надеюсь, так же быстро придумаешь и статью. Давай, Дейзи, ты у меня в любимчиках, но я не смогу пропихнуть тебя на свое место только за это!       Мы поговорили еще немного про какие-то мелочи, но, как не пытались, уже не смогли отделаться от ощущения подпорченного момента. Когда на вопросы Эрика перестал отвечать даже Майк, ребята засобирались домой, в полумраке шаря по стойке с зонтиками в прихожей. Мелодичный дождь стремительно перерос в грозный ливень. Родители задерживались на работе, разгребая документацию за прошедшие две недели. Взяв с меня слово принять все лекарства и сразу же лечь спать, брат исчез за поворотом, крепко прижимая к себе уже практически спящую Джессику.       Не сразу, но достаточно скоро я запила таблетку барбитурата остывшим прогорклым чаем, неаккуратно намазала плечо и, не дождавшись, пока мазь хоть немного впитается в кожу, с головой залезла под одеяло. Звуки дождя убаюкивали. Я крепко сомкнула глаза в ожидании уже привычного холодка по спине, как при анестезии, когда все клеточки тела медленно расслабляются, но ощутила только мурашки от прикосновения хрустящей мерзлой простыни. Сон не шел.       В ушах белым шумом звенел дождь, то гулко бьющийся о крышу, то ласково скользящий по стеклу. В комнате было темно и уже чуть более уютно, чем раньше. Меня не тревожил теперь даже пронизывающий скрежет веток яблони по фасаду, хотя звук этот был малоприятным. Я бестолково лежала, сложив руки в замок на животе, и не понимала, что не так. В голове не было мыслей об Элис, не было мыслей о докторе Марлоу, о то ли научном седьмом чувстве, то ли магическом даре. Я не думала даже о Поле, смыв с себя пьянящее возбуждение под теплым душем. Тогда почему мой мозг не хотел отключаться?       Совсем скоро входная дверь хлопнула, и мне пришлось изобразить из себя глубоко спящую, когда Майк строгим надзирателем заглянул в комнату и постоял на пороге чуть менее минуты. Спустя, может, час вернулись родители в неожиданно приподнятом расположении духа. Мама легко поднялась по ступенькам и оставила на моем уже горячем от близости сна лбу влажный поцелуй.       Когда они с папой закончили беседу полушепотом и ушли в спальню, я все еще мучилась от бессонницы. Почему таблетка не подействовала? Прошло, кажется, уже больше трех часов. Принять еще одну?.. Опасно. Доктор Марлоу был вполне убедителен, когда объяснял, чем чревата передозировка. Я решила ждать чуда.       Но оно не наступило даже к четырем часам то ли ночи, то ли раннего утра. Меня уже подташнивало от усталости, а мозг все еще не вводил тело в сон. Бессмыслица какая-то. Я ведь хочу спать. Почему не могу? Я ведь устала, ощущала, как ноют мышцы и как к горлу подкатывает колючий комок невроза, но оставалась в сознании. Бесполезном и изнуряющем сознании.       Опасно нарушать сделки с совестью. Разрешив себе надеяться на помощь Элис, я почти с той же легкостью разрешила себе проглотить еще одну таблетку барбитурата, даже не запив ее чаем. Ничего не случится. Я ведь осознанно ее принимаю. Я не потеряю контроль, знаю о последствиях. Все будет хорошо.       Вместо холодка анестезии по позвоночнику я ощутила свободный полет в пропасть. Там не было боли, не было страха, не было ничего, кроме ярких белых вспышек, разрезающих свинцовое небо на лоскуты. Вместо холодного асфальта я нащупала под собой размокшие доски на полусгнившей бедной пристани, а вместо темных волн, лижущих борты яхт, обнаружила кристально чистое озеро, как будто подсвеченное изнутри миллиардом маленьких лампочек.       Я резко развернулась и сделала несколько шагов назад, вспомнив, как в прошлый раз из-за спины хладнокровным хищником выплыл Джаспер. Но передо мной, склонившись над ржавым ведром, скучающе перебирал скудный улов не он, а Эдвард Каллен. Боковым зрением я заметила вдалеке, у самой воды, Беллу, гордо сжимающую в обеих ладонях блестящую удочку.       Одна из лампочек со дна озера принялась медленно всплывать, взрываясь багряно-красным цветом. Это была рыбка, маленькая рыбка, схватившая наживку и дернувшаяся вбок так сильно, что Свон едва не поскользнулась на мокрой пристани. Затем непринужденно тряхнула копной густых темных волос, прикусила губу и принялась тянуть удочку на себя.       Вокруг были вековые сосны, такие высокие и ветвистые, что дух захватывало. Девушка активно боролась с уловом, пока я зачарованно скользила взглядом по макушкам деревьев, подмечая каждую белую вспышку, расползающуюся по небу, и пыталась осознать, что здесь вообще происходит. Ощущение реальности напрочь отсутствовало. Казалось, я слышала треск веток и хлюпанье мокрой земли. Казалось, слышала громкое звериное рычание. Здесь был еще кто-то.       А рыбка все еще сопротивлялась. В какой-то момент Белла вскрикнула и ломающимся голосом замолила о помощи, бросая отчаянный взгляд в сторону Эдварда. Но он был безразличен, слишком сосредоточен на сортировке уже пойманных тушек. Я подалась вперед, надеясь в пару секунд преодолеть расстояние между нами и предпринять хоть что-то, чтобы спасти уже почти рвущуюся леску и с силой прокрутить заклинившую катушку, но поняла вдруг, что шагаю на месте. А Свон все кричала и кричала, и я прикрывала уши ладонями, не способная вынести эту пытку. Почему я не могу ничего с этим сделать? Как мне помогут эти картинки о будущем?       – Это не будущее, – скучающе хмыкает Эдвард, отбрасывая несколько рыбешек в воду. – Будущее изменчиво. А это не изменит ничья воля. Даже твоя.       Это была разовая акция. Я задаю вопросы один за одним в надежде, что Каллен прочтет их в моей голове и прокомментирует, но он молчит. И мне приходится так же молча наблюдать, стоя безразличной мраморной статуей, за тем, как хрупкое тело Свон гнется в разные стороны.       Я замечаю далеко не сразу, ослепленная вспышками молний, что вода, некогда кристально-чистая и сияющая, потемнела. И что Белла все же вытянула свой улов на пристань, но выглядела так изможденно, будто заплатила за это жизнью, будто наполнила озеро своей собственной кровью. Рыбка в руках Свон игриво качнула плавником, сверкнув янтарной чешуей.       К чему было это рыбье родео не на жизнь, а на смерть? К чему вообще снится рыба?       Ответ пришел на ум сам собой, как будто всегда был на подкорке, как параграф по всемирной истории или зазубренная таблица умножения. И звучал так очевидно и естественно, словно я с детства читала толкователи снов и была в этом настоящим профи. Мне даже не пришлось действительно напрягаться, чтобы осознать, что смерть в самом первом видении была предзнаменованием нового начала, новой главы в моей истории. И я не сомневалась ни секунды, что рыба снится к беременности Беллы Свон.

*

Близ истока реки Квиллают 03:22

      История повторилась. Они пытались нагнать Викторию, мелькающую между могучих стволов деревьев, но выходило только обжечься окаменевшими пальцами о пламя рыжих волос. Джаспер ощущал ее эмоции, ее дар. А она предчувствовала любой шаг, который несет опасность для ее жизни. Им ее не поймать, как бы распаленный Эммет не пытался компенсировать свою скорость брошенными вдогонку крупными сучьями. И волкам не поймать ее тоже: они слишком предсказуемы в своей слепой ярости, и кочевнице даже не нужно использовать дар, чтобы предощущать их смертоносные мотивы.       Запах Беллы вернул ее в Форкс из того логова, в котором она пряталась. С прошлого раза Виктория стала смелей и наглей, чаще бежала по территории квилетов, догадавшись, что Каллены не перепрыгнут следом. Унизительная игра в салки, которая вновь обернулась проигрышем: она скользнула в болотистые индейские дебри, которые оббегать быть опасней, чем ступать по минному полю. Элис прокричала, что кочевница возвращается на какой-то заброшенный склад и хотя бы на этот день больше не угрожает жизни Свон. Такой позитивный расклад устроил далеко не всех.       На сей раз столкновение между Эмметом и волком развивалось стремительней: горькая досада от повторной неудачи против клокочущего бешенства вперемешку с сексуальным возбуждением. От их эмоционального фона мутило сильней, чем от смрада мокрой шерсти. Эммет скалился, готовый в следующую долю секунды пересечь границу резервации, и набирался решимости, чтобы покончить с рыжей кочевницей даже ценой нарушенного договора. Опрометчиво. Джасперу удалось прикончить эту эмоцию еще в зародыше и, подобно искусному алхимику, превратить раздражение в отрезвляющее смирение. Но волк…       Его исступление буквально сбивало с ног. Это было сумасшедшее желание вгрызться клыками в мраморную шею названного брата, от которого даже у Уитлока запульсировали обескровленные десны. И желание обладать кем-то, женщиной, такое отчаянное, граничащее с жестокостью, с трудом сдерживаемое кем-то из волков. Но Лэйхота не удержит ни вожак, ни даже Джаспер: это влечение слишком грязное и дикое. Такое сложное, какое еще не возникало ни в одном человеке. Такое сильное, какое не способно зародиться в груди вампира.       Токсин, осевший в полостях окаменевшего тела, изменил нервную систему: упростил ее до безобразия и лишил мозг возможности порождать многогранные эмоции. Только плоское уродливое чувство: жажду. Лишил одной возможности, но развил остальные: зрение, слух, скорость мысли и мышечные пределы.       Токсин существенно увеличил объем памяти, углубил ее до мельчайших подробностей прошлого. Во многом благодаря этому вампиры могли строить кланы, жалкую пародию на человеческие семьи. Они вспоминали, как медленно и сладко дает корни настоящее чувство, живое и хрупкое, способное погибнуть от неаккуратного прикосновения. Вспоминали, как щекотно становится от трепыхания бабочек под ребрами и как от горя сердце становится тяжелей камня. Вспоминали, что должны были чувствовать и как должны были общаться, не наполни их изнутри вампирский яд.       По крупицам они собирали остатки того живого, человеческого, что еще не покрылось твердой каменной коркой. И хранили эту жалкую горстку где-то в недрах безжизненного тела, берегли для чего-то действительно важного. Как унизительно… Человек способен взращивать в себе настоящие поля цветов, буйство красок и эмоций. Чувства в нем могут прорасти даже тайно, незаметно и нежелательно, точно сорняк: настолько плодородна его душа. Людское зрение не так остро, нюх – не так тонок, и мозг работает в полсилы, не вынося даже суток без сна. Так откуда в этом слабом мешке с кровью благословенный дар ощущать всепоглощающую нежность? Тело вампира не способно ни на что даже близко похожее. Оно едва ли могло склеить крупицы в корявую подделку, отдаленно напоминающую любовь. Это была не любовь. Какое-то извращение, много раз искаженное и порезанное. Детские каракули, наивно претендующие на звание шедевра. Обман.       Дар Джаспера ощущался как гнусная насмешка над его существом: эмпат, способный чувствовать сам только по обрывкам памяти.       Дар Эсме ощущался как желанный плод, дразнящий оазис в пустыне. Она единственная из всех знакомых ему вампиров сохранила в себе способность любить. Ей даже не нужно было вспоминать человеческую жизнь и имитировать эмоции. Ей не нужно было клеить жалкие крупицы в суррогат чувств. Бессмертие сделало из нее истинное совершенство: хрупкого и нежного творца, человека, защищенного от всех болезней, спрятанного от времени. Ее бессмертие подарило этому миру неиссякаемый источник эмоций, ее бессмертие подарило клану Калленов шанс называться семьей.       Вампир может лишь раз за свою долгую жизнь вырвать из безжизненного сердца отголоски любви: на большее ресурсов не хватит. И цена ошибки непомерно высока. Разве может тогда это зваться любовью? Это грязная торговля, выгодный бартер: ты – мне, я – тебе. Настоящая любовь бескорыстна и беззащитна, согласна на риск быть обманутой. Вампиры же ждут нерушимых гарантий, что они не потратят свой единственный шанс на того, кто их отвергнет. Этого ждет от Беллы Эдвард.       Но Эсме не нуждалась в гарантиях. Она раз за разом порождала в своем сердце такой роскошный букет чувств, что у Джаспера сводило судорогой тело. Эсме страстно любила Карлайла, по-матерински любила Розали, Эдварда, Эммета и с легкостью, на которую способно только самое чистое и невинное создание, полюбила и его с Элис. Ни за что. Просто так. Не боясь, что они ударят за это ножом в спину. Не заботясь об их истинных мотивах.       А мотивы Элис были совсем не невинны. За мелодичным смехом и ярким оптимизмом скрывалась расчетливость сотни политиков. За детским личиком и ангельской улыбкой скрывалась стратегичность дюжины генералов. Только этот генерал ему приказы не отдавал. Она щедро делилась пьянящей надеждой, возникающей в груди как будто из воздуха. Элис вложила в него драгоценную горстку того человеческого что в ней осталось. Полюбила без гарантий, без условий и обещаний, безвозмездно. Глупо и ненадежно, не как это делают вампиры.       Что узнала она из своих видений? Ради чего рискнула единственным шансом привязаться к кому-то? Почему выбрала именно его, побитого бойцовского пса, использованного Марией в бессчетном количестве боевых кампаний? Изрезанного яркой болью еще сопротивляющихся токсину новорожденных, искусанного острыми клыками тех, в ком было отчаянное желание жить? Собственными руками убившего тысячи людей, поистине совершенных созданий, способных на величайшее в мире искусство? И ради чего? Чтобы лишить их этой способности и превратить либо в корм, либо в бесчувственное мраморное изваяние, годное лишь для того, чтобы исполнять приказы.       Служба оставляет на солдате неизгладимый след. Лучше бы Уитлок отделался только шрамами и воспоминаниями. Но удел всякого эмпата рано или поздно вспыхнуть и выжечь себя изнутри, как электрическая лампочка. Не различать никаких чувств: ни людских, ни вампирских и тем более не понимать своих. Потеряться. Прийти в негодность.       Джаспер пришел в негодность слишком скоро. Сначала долго сдерживался, цепляясь за слабые отголоски эмоций где-то в межклеточном пространстве мутировавшего мозга. К моменту, как он присоединился к Питеру и Шарлотте, сдерживать себя стало невыносимо трудно. И он отпустил, шипя, как поломанный радиоприемник.       Когда его, ведомого только жаждой, нашла Элис, Уитлок уже давно не чувствовал вины. Забыл, как ее чувствовать. Но знал наверняка, что за такое ни один Бог не воздаст ему милосердием. И это знание засело в безразличном каменном теле надежнее любого чувства.       Он даже не понял, когда все начало меняться. Элис была осторожна. Не упрекала, не читала мораль, не учила жить. Она сначала опустилась на его уровень, кровавый и жестокий, как опускается родитель на уровень своего дитя. Чтобы его понять. А потом мягко подтолкнула наверх, за собой. Элис не командовала, а мягко руководила. Знала, где можно надавить побольней, а где лучше снова позволить черствому сердцу утонуть в пульсирующих реках безумия. Чтобы быть рядом, когда Джаспер вернет себе самообладание. Чтобы не винить его за слабость, а вместе эту слабость переживать.       Хитрая. Не открывала ему своих мотивов, не предлагала никаких сделок. Однажды Уитлок справедливо задался вопросом, зачем она вообще с ним возится. Элис на это лишь легко улыбнулась, спрятав за ободком глаз цвета жидкого золота сокровенную тайну. Таких тайн у нее было много. Джаспер даже не заметил, как скоро к этому привык.       И не понял, почему согласился вдруг попробовать животную кровь. От этой дряни мутило, и тело ныло, теряя значительную часть своих сил. Тогда девушка склонила голову набок и спросила невинно:       – Как Ваши ощущения, сэр?       – Ничего, кроме отвращения… – ответил он резко и добавил будто не своим языком: – …и любви.       Элис ликовала. Тотчас подпрыгнула, как малое дитя, и счастливо захохотала, ловя сияющей кожей каждый лучик лесного солнца. Тогда-то Джаспер и понял цель ее хитроумной стратегии. О, Элис, расчетливость тысячи политиков и терпение дюжины мучеников. Кровь животных не наполняла мускулы силой, но и не била по дару, как бьет по ленивой кобыле извозчик. Пепелище эмпатии благодарно зашипело, избавившись от тирании. Разве можно требовать от угля, чтобы он вновь запылал ярким пламенем? Для этого он должен сначала соединиться с землей, удобряя ее, и возродиться в цветочном луге, ярком и пестром. И запылать, но уже не огнем, а буйством красок. О, Элис, дальновидный стратег. В одном ли из своих видений ты увидела это? Как долго и ласково вела его за руку к исцелению? Как стоически выдерживала каждый срыв, чтобы вернуть майору уже почти забытое им чувство – честь?       Плоский мир запульсировал волнами эмоций, по-вампирски слабыми, но по-человечески глубокими. Отвращение к вкусу животной крови. Чужая нежность и упоение. Что заставило тебя полюбить его, Элис? Одно из твоих видений, в которым вы счастливы и пьянеете от каждого мгновения, что имеете возможность разделить? Он ведь не обещал ничего взамен, не соглашался на это. Не был уверен, сумеет ли собрать себя по крупицам и подарить тебе эту горстку камней в ответ. Сколько времени это займет? Столетие, два? Как быстро он заново научится различать чужие эмоции и свои? Родятся и умрут многие поколения. А если нет? Вдруг та мания на иссохших землях Техаса и была его единственным шансом?..       А она будто знала, о чем он думает в тот момент. И, спрятав смех за изящной маленькой ладошкой, прошептала ласково:       – Пусть так. Разве потеряет тогда моя любовь смысл?       Милая, милая Элис. Невинная и чистая, как мелодия колокольчиков. Мудрей Афины и азартней Ареса. Какую из войн ты ведешь: справедливую или вероломную? Принесет ли она сердцу надежду и покой?       Тогда молчи. Молчи и скрывай свои тайны за омутом глаз цвета жидкого золота. Теряй ради майора львиную долю силы своего великого дара. Ты ведь уже увидела, что хотела, верно? Ты ведь уже знаешь, ради чего рискуешь? Тогда рискуй. И не бойся терять пешек в этой шахматной партии. Он тебя не осудит, как и ты не осуждала его за грехи.       Какая у Калленов роль? Они – ладья? Или конь? Король, чью жизнь так рьяно защищаешь? Или они – это желанный приз, ради которого ты уже столько лет в одиночестве тщательно продумываешь каждый шаг? Не делись своими планами: тайну двоих обязательно узнает и третий. Молчи. Он и так верит тебе. Верит и вверяет тебе свою судьбу. Прошло всего полвека, а он уже вспомнил, каково это: быть благородным, быть благодарным. Это твоя заслуга, Элис. Твоя и больше ничья.       Изящный шаг, мэм. Животная кровь не питает дар, но позволяет ему медленно исцелиться после долгих лет боли и скорби. Перейдет ли он в твоих видениях снова на людей? Или будет довольствоваться слабой эмпатией ради мирного существования? Хитрый ход, мэм. Твой дар больше не видит вариантов далекого будущего, а дар Эдварда не может полностью охватить все богатство видений. Как удачно, что он может подслушать лишь сущие пустяки, а о самом главном ты уже натренировалась думать наедине с собой. Гениальное решение, мэм. Эсме – доктор для изувеченной эмпатии, она же и главное лекарство. Драгоценность, чей дар не оценил по достоинству только безнадежный идиот. Прожив столько лет в черно-белом плоском мире, Уитлок смиренно согласился, что даже вампирские чувства, даже пародии на оригинал во сто крат лучше, чем их полное отсутствие. Но то, что происходит сейчас у истока реки…       Он чувствовал животную страсть Лэйхота, чувствовал любовный страх Эсме за названного сына и завидовал им. По-черному завидовал. И ощущал внезапно сильную и жгучую вину перед Элис. Даже, собери он через пару веков ошметки того человеческого, что она в нем пробуждает, это едва ли сравнится с тем, что он хотел бы к ней чувствовать. И ведь этой жалкой взаимности придется ждать так долго, а Элис достойна намного лучшего и прямо сейчас. Чтобы прямо сейчас, в две тысячи шестом, его глаза темнели не от жажды крови, а от жажды ее прикосновений. Чтобы его руки смело сжимали точеные бедра и бесстыдно спускались ниже, вожделея хмельной близости. Она достойна того, чтобы он пылал от чувств изнутри, а не осознавал их разумом: рассудочная прагма без шанса на восторженный эрос.       Но она ласково целует его в скулу и шепчет, почти не размыкая губ:       – Разве может знать птенец, как высок и красив будет его полет? – Джаспер хмуро хмыкает, утыкается носом в ее непослушные темные волосы, и Элис вдруг произносит добро: – В конце концов, мне достаточно и Вашего светлого ума, сэр.       Как жаль, что Уитлоку своего светлого разума до одури мало. Эммет сделал несколько шагов назад, примирительно подняв ладони. Студеная вода шумно стекала с сырой футболки, вбирая в себя запах гниющего тела. Лэйхот предупреждающе клацнул зубами. Его не мог остановить ни вожак, ни Джаспер, усердно давящие на его страстное нутро. Зато остановила пара волков, сомкнувших челюсти на загривке и боку. Секундная потасовка позволила Калленам исчезнуть в тени ветвистых деревьев нейтральной территории. В тот раз, чуть меньше месяца назад, Пола смог усмирить приказ альфы, Джаспер чувствовал. Что изменилось теперь? Причина в силе Лэйхота или в том, что безусловный авторитет вожака оказался под угрозой? На горизонте появился другой лидер?       Впрочем, вопрос иерархии стаи волновал Уитлока гораздо меньше внезапного видения Элис. Они отстали от клана на пару миль, бросив в спину Розали какую-то отговорку, и остановились под иссохшей секвойей. Сначала в груди девушки возник слабый толчок беспокойства, затем – досады, и она произнесла спешно:       – Я пойду к Дейзи с тобой.       От звонкого голоса Элис сова на хрустящей ветке недовольно ухнула.       – Пропустишь репетицию вальса? – интересуется Джаспер осторожно, толкая комок эмоций в сторону, окрашивая его в лучисто-желтое воодушевление.       – Ни в коем случае, – девушка благодарно улыбается, все еще сохраняя между ними дистанцию. – Это она пропустит прием врача, – спустя пару секунд, будто нехотя. – Проспит. Приняла слишком много снотворного.       А он принял за должное настойчивый интерес Элис к этой девочке, Дейзи Ньютон. Наверняка она была частью той самой стратегии.       Как была ее частью и Белла Свон. Не с подачи ли Элис Эдвард обратил внимание на дочку начальника полиции? Какую роль Изабелла играла в том великом будущем, что вампирша увидела однажды, когда людская кровь возводила ее дар до абсолюта? Наверняка, важную. Наверняка, почетную и счастливую, иначе и быть не может. Джаспер хорошо знал свою жену. Элис могла прятать мысли и подбирать слова, облачая их в сверкающую напыщенность бурлеска. Но эмоции она прятать не умела, и эмоции эти были так искренни и беззащитны, чисты, как у новорожденного ребенка. Удивительная смесь. Сногсшибательная. Его изобретательный стратег, его хитроумный политик, его расчетливый генерал, распростирающий миру любовные объятия. Его.       – Что произошло бы, оставь ты нас завтра наедине? – вновь спрашивает вампир, не нарушая ее личного пространства.       Девушка дергается, как от пощечины, и Уитлок ощущает острый укол сожаления, приправленный пульсирующей жаждой.       – Ничего хорошего, – ломано улыбается Элис.       И ускользает в ночь хвойного леса, оставляя за собой шлейф горьких эмоций. После долгих часов углубленной биологии, истории американской литературы, тригонометрии и попыток научить вальсировать неуклюжих старшеклассников, они, наконец, отправились в больницу. Элис пересекла парковку широким бодрым шагом, неожиданно суетливым и встревоженным, и остановилась у кофейного автомата на втором этаже, аккурат в том месте, где вчера стоял Джаспер. По одной закинула блестящие монетки, ткнула в одну из позиций и попросила глухо:       – Не погуляешь пару минут?..       Уже шагая в другой конец коридора, он ощутил знакомое трещание воздуха, беспорядочные взрывы эмоций. За этим ощущением скрывался тошнотворный запах псины, того самого волка с их ночного столкновения. А парой секунд позже в одном из окон Джаспер увидел приближающуюся фигуру Дейзи, летящую в корпус как будто на последнем издыхании. И трудно сказать, что именно озадачило Уитлока больше.       Обычно эмоции расползаются от человека волнами, как круги на воде, имея свое логическое начало, вершину и исчезающий шлейф послевкусия. Эти круги могут накладываться друг на друга, смешиваться в третье, гибридное чувство, но всегда объяснимое, разбираемое на исток и последствия. Вокруг же этой девочки воздух сгущался и разражался белыми вспышками: то сильными, то слабыми, то частыми, то редкими. Никаких закономерностей, никакой логики. Прикасаться к заряженной ауре было неприятно: как будто электрошоком било, как будто та молния, что ударила Дейзи, задержалась в теле и, гонимая кровью, создавала во всем теле помехи.       …пожалуй, да, такую логику в этом найти было можно. Ее прежние непредсказуемость и импульсивность усилились во сто крат, как усугубляются пороки вампира после обращения. Только вот девочка была простым человеком. Была ли?..       Запах Лэйхота тянулся за ней как пес на привязи. Отворачивал от себя. Отвлекал от шума крови в венах и кровавых трещинок на искусанных губах. Вчера Джаспер его не узнал, только сморщился от волчьего смрада. Теперь же осознавал происходящее в полной мере. Вот, кого вожделел квилет. Вот, к кому были обращены те глубокие звериные чувства. Вот, кто пробуждал в нем такую многогранную палитру эмоций. Уитлок мрачно усмехнулся. Осознает ли эта девочка, как ценна и особенна она для индейца? Знает, кто именно касался ее тела и оставлял на коже крепкие следы феромонов? Согласна ли на опасность, что верно подстерегает ее за этой связью?       В истощенном бледном теле, исколотым иглами капельниц, синеющем на сгибе локтей, была неутомимая энергия. Но буйная, неподконтрольная. Неусмиренная. Она задыхалась от того, что ее наполняло. Взрывалась искрами возмущения, искрила горечью и обидой. Что-то гневно шептала себе под нос, взлетая вверх по ступенькам на второй этаж. И изумленно замерла на повороте. Пышным пионом распустилась рядом с ней светлая радость.       – Ты пришла?..       – Не кокосовый, конечно, но тоже латте, – протянула приветливо Элис, махнув рукой на дверцу кофейного аппарата, за которой дымился напиток.       Джаспер старался не вслушиваться в их разговор. Подмечал только самые основные моменты: вот, они сели на скамейку у зашторенного окна, вот, Элис спросила о лечении в Сиэтле, вот, девочка что-то отстраненно ей ответила, размешивая химическую пенку кофе деревянной палочкой. И воздух вокруг нее трещит громче поленьев в костре. Трещит так, что аж с другого конца коридора обжигает.       – …знала, что в меня ударит молния?       – Конечно, нет, – совершенно искренне произносит Элис, касаясь ладонью худого человеческого колена. – Я не видела что-то конкретное. Могла бы, конечно, поделиться плохим предчувствием, но…       – …но меня бы это вряд ли убедило, – согласно кивает девочка, испуганно дрогнув от холода вампирской кожи, но не подав даже виду.       Это хороший знак. Элис ведет свои переговоры умело и ловко, не позволяя острым каверзным вопросам задеть опасные струны. Дейзи закипает, но упрямо держится за трезвость ума, только голос ее срывается вверх от эмоций. На втором этаже побочного корпуса больницы встретились два буйства красок под маской сдержанности. Впечатляет.       – …всё наладится…       – Не наладится, – отрезает девочка едко, топя свой гнев в глотке горячего напитка. – Ощущение, будто я с ума схожу. Как будто кто-то специально путает, а мне никак не распутаться. Таким и не поделиться ни с кем.       – И не надо делиться, – холодная ладонь легко сжимает пылающую кожу, и Элис вкрадчиво шепчет: – Особенно со мной.       Этот разговор с самого начала был обречен на конфликт интересов, но главный конфликт происходил сейчас в груди маленькой вампирши. Ее природное любопытство, пусть и ослабленное токсином, гневно забило кулаками по мозгу. Она просила Дейзи держать свои видения в секрете, хотя сама страстно желала законспектировать их до каждого знака препинания. Но справедливо опасалась этих тайных знаний. Справедливо. Как могут они повлиять на ее стратегию? Заставят свернуть с намеченного курса в погоне за спасением сущего пустяка, и приведут к краху заветной мечты? Нет. Элис не нужно знать ничего лишнего: она знает уже достаточно, чтобы со стоическим терпением и решительностью вести за собой целый клан вампиров. Семью… Ей так нравилось играть в человеческую жизнь, что Уитлок и сам на секунду забывался, особенно рядом с бесконечно теплой и нежной Эсме. Но длилась эта иллюзия жизни недолго: очень скоро с головой накрывала звериная жажда.       – Что за бред, – воздух вокруг Дейзи трещит громче, сильно давит на слух, как белый шум из поломанного телевизора. – С кем, если не с тобой? Кто еще может ответить на мои вопросы?       – Разве я обещала ответить на твои вопросы? – Элис старается звучать мягко.       Но Джаспер чувствует, как грудь его жены наполняется липкой горечью.       – Это жестоко, – блондинка резко встает со своего места, с силой бросая стакан в урну у кофейного автомата.       Когтистыми чернильно-черными лапами ее обнимает жгучее раздражение. Что-то звонко надрывается в груди Элис, когда Дейзи отходит к противоположной стене и опирается об нее кулаком. Его стойкий генерал дает слабину. Перед кем? Перед человеком?       Он никогда не мог ее понять, не мог даже представить, каково обладать настолько мощным и редким даром, настолько опасным даром. В этой наэлектризованной блондинке понимания ноши Элис было с лихвой. Понимания и страха. И злости, отчаянной злости, естественной реакции на все неизведанное. Людская натура страшится того, что скрывается в тени.       Будто в этой девочке Элис видела себя, запуганную и брошенную, брошенную человеческим отцом и отцом-вампиром. Загнанную в тупик собственной силой. Страдающую от образов, не понимающую, как с ними работать и как их себе подчинить. Элис сострадала ей, но отрезвляла себя убедительными доводами. Этот прочный стержень, заключенный в миниатюрном теле его жены, не мог не восхищать Уитлока. Как бы велик не был соблазн, она находила в себе волю к сопротивлению. Секундная слабость и желание открыться растворились сами собой, даже без помощи эмпата.       А агония человеческой души продолжалась. Разгонялась с громким жужжанием, как разгоняется излюбленная машина Эдварда, и рисковала захватить власть над мозгом, ввести тело в состояние аффекта. Она отталкивалась кулаком от стены, глубоко дыша, но не справлялась.       Эту ауру хотелось заземлить, успокоить хотя бы на пару минут, чтобы у девочки был шанс оценить ситуацию трезво, без ненужных импульсов. Сцепив зубы, Джаспер ухватился обеими руками за вспышку гнева и титаническими усилиями заставил ее измениться прямо в пальцах, принять форму тягучей безмятежности, крайней расслабленности. Вчера не вышло подчинить ее чувства, не рассчитал силы. Сегодняшняя попытка оказалась удачней.       Воздух разрядился. Без трещащих на каменной коже эмоций стало много легче. Острый вампирский слух ловил хриплое дыхание, трение одежды о стену, и его насторожила ответная эмоциональная волна: будто на безмятежность, созданную Уитлоком, откликнулось третье чувство. Нечто похожее он ощущал, когда успокаивал застигнутую врасплох Элис, немеющую от ярких картинок перед глазами.       И Уитлок начинал постепенно понимать природу тяги своей жены к этому ребенку. Подобное притягивает подобное. Уже опытная и умелая, Элис ощущала потребность передать частичку своих знаний несмышленому ученику. Примитивное человеческое желание: найти свое продолжение в ком-то другом. Из всех знакомых им людей Дейзи Ньютон была первой, в ком родился похожий дар. Вампиршу охватывал легкий тремор и щемящая сердце нежность, слабая, отравленная токсином, но отдаленно напоминающая ту самую всепоглощающую любовь Эсме.       Джаспер не посмел обернуться и осквернить этот момент своим вниманием. Что бы Элис не увидела в том великом будущем, Уитлок знал точно: девочка играла в жизни его жены не последнюю роль. Иначе в окаменевшей груди не хотели бы зажечься яркие чувства, иначе бы остывшие угли не стремились подарить кому-то свое тепло.       Она что-то сбивчиво лепетала, как лепечут лунатики, отрывисто проглатывая то слово «рыба», то «смерть», то «алые глаза». Легко захрустели хладные суставы, когда Элис присела перед Дейзи на корточки и обхватила ладонями побледневшее лицо.       – Видение? – голос ее, пропущенный через нервную улыбку, звучал тревожно.       Джаспер порывисто дернулся в их сторону, все еще ощущая блаженные волны нирваны, пульсирующие в груди Ньютон. Это он спровоцировал видение? Редко человек может достичь такого блаженства в сознании, лишь в процессе какой-нибудь ритуальной практики, лишь под воздействием препаратов. Только во сне, когда мозг позволяет утихнуть всем страстям на острых лезвиях нервных окончаний.       Удар молнии что-то сделал с ее мозгом, раскрыл потенциал, спрятанный в коде ДНК. Не обладай Дейзи Ньютон такой особенностью с момента своего зачатия, никакой разряд тока и никакой эмпатический импульс не смогли бы найти в ней свое отражение.       Ей не нравится холод вампирской кожи на своих щеках, она безуспешно пытается мотнуть головой и сказать хоть что-то, но уже отрезвевший от вещего сна мозг блокирует сокращение мышц. Вряд ли девочка часто испытывала сонный паралич. Вряд ли она ожидала ощутить его в середине дня. Такой опыт в новинку и для Уитлока. Интересно, как теперь ее тело отреагирует на другие эмоции? На волну еще более сильной ярости? Не обрастет ли девочка шерстью, как ее блохастый воздыхатель?       – Извините, в корпусе есть сейчас врач? – звонко кричит Элис, послушно отнимая ладони от ее лица, и крепко сжимает взамен худое плечо, чтобы не дать девочке мокрой тряпкой улечься на холодную блестящую плитку.       Медсестра суетливо выбегает из-за стойки в поисках источника звука и так же нервно спускается вниз по лестнице, перебирая на языке фамилии присутствующих в корпусе специалистов. Дейзи осела на пол, подогнув под себя ноги в неестественной и неустойчивой позе. Вторая ладонь Элис потянулась к согнутому колену, но не коснулась оголенной кожи. Побоялась навредить напористым движением. Ее тело все равно пока в состоянии сна и не чувствует неудобства.       – Послушай, Дейзи, – вкрадчиво шепчет вампирша, ловя пугающе осознанный взгляд пыльно-синих глаз. – Пройдут годы, мы станем хорошими друзьями. Но сейчас твой путь проходит не через меня.       Джаспер замирает в паре футов, смущенный этим откровением. Казалось, впервые она говорила так много о том, что скрывала ото всех в недрах своего совершенного сознания.       – Как тебе Стэнфорд? Изысканная Калифорния? – на ее губы ложится добрая улыбка, – Присмотрись. Там ты сможешь исполнить все свои мечты, – понижает и без того приглушенный голос до едва различимого шепота, и произносит почти рядом с ухом девочки: – Сможешь. Я видела.       Это неправильно. Джаспер моментально ловит щедрый порыв Элис и сжимает его в ладони, намереваясь отрезвить, но тонет в мягком золоте ее глаз, умоляющих. Казалось, впервые за все время, что они вместе. Уитлок нехотя кивает, прислушиваясь к шуму на первом этаже. Сюда спешат две пары ног.       – И ты не сошла с ума. Ты такая же нормальная, как и я. – продолжает девушка суетливо, кивая головой для пущей убедительности. – Твой дар – это новые туфли, помнишь? Разносятся. С высоты этих каблуков мир совсем другой: видно то, что недоступно другим.       Люди взлетают по лестнице, бурно пульсируя тревогой. Девушка, которую привела суетливая медсестра, выглядит незнакомо и слишком молодо, не как врач. Скорее, как одна из тех практиканток, что отправил сюда университет Сиэтла. Она решительно отсылает медсестру за аптечкой, ныряет ладонью в карман белого халата и, убедившись в приватности обстановки на втором этаже, набирает какого-то абонента. На том конце линии Джаспер узнает голос Билли Блэка, нежно зовущего свою старшую дочь по имени. На том конце линии воцаряется гробовая тишина, стоит Рейчел описать представшую перед ней картину. Она не рискует подойти ближе к вампирам, окружившим обессилевшее тело девочки. Она упрямо взывает к храбрости, но не преуспевает в этом. Рейчел – не воин, против такого противника шанс успеха колеблется на отметке нуля. И Джаспер не осуждает ее за страх. Позвонить отцу, старейшине племени, – это лучшее, что она могла бы сделать.       – Я не могу тебе сейчас помочь, – горько шепчет Элис, прикладывая чудовищные усилия, чтобы не сжать человеческое плечо слишком сильно в своих пальцах.       Билли Блэк, наконец, живо командует Рейчел не выпускать Дейзи из виду и обещает как можно скорей связаться с Сэмом. Гневно сетует, что вся стая отсыпается после ночной погони, смертельно уставшая и обозленная. Рейчел замечает, как медленно подтягивается к телу колено, наконец, освободившееся от сонного оцепенения. Билли облегченно выдыхает в трубку.       А Элис как завороженная сидит напротив девочки, утопая в щемящем сожалении и ласке. В будущих чувствах, в настоящем проклятии ее великого дара. В голове Уитлока нет даже мысли упрекать жену за излишнюю сентиментальность. Ей и так невыносимо тяжело осознавать, как близко ходят рядом желанные кусочки пазла ее вожделенной мечты, как далеки они еще от нее, как долго между ними еще не будет той связи.       Джаспер понимает. Благодарит Элис за все. И копит в себе ошметки того человеческого, что в нем еще осталось. Потому что ему тоже невыносимо тяжело не быть способным утолить ее боль своей подделкой на настоящую любовь. Невыносимо злит ощущение собственной никчемности. Нет. Он постарается вылепить из отголосков чувств настоящий шедевр, претензию на оригинал. Вот, чего будет достойна его Элис за все годы одиночества в борьбе за лучшее будущее для всех них.       – Скажи отцу, что у нее снова было видение, – приказывает Уитлок практикантке, сверкнув потемневшими глазами.       Рейчел исполняет приказ. Джаспер слышит сбивчивую индейскую речь, звучащую как один сплошной шепелявый звук, и мягко кладет ладонь на плечо жены, подталкивая ее в сторону лестницы. Элис сначала противится.       Но довольно скоро поднимается на ноги, ощутив слабый толчок человеческой руки в свою грудь. Джаспер чувствует обиду девочки. Жгучую до кипящих слез по побледневшим щекам. И не трогает эту эмоцию, позволяет ей существовать. Хватит с него манипуляций над потерянным ребенком. Боль горчит на языке, но излечивает, как любое дурное на вкус лекарство.       Они выходят на парковку в леденящей душу тишине. Одному Богу известно, о чем думает Элис, но окаменевшему сердцу так неспокойно и плохо, что Уитлоку отчаянно хочется сменить эти чувства на что-то более мирное. Элис пресекает его попытку и ищет убежище в крепких объятиях. Они стоят в густой тени деревьев как мраморные статуи в одном из пышно цветущих садов Франции.       Элис не сожалеет о том, что дала слабину и приоткрыла завесу своей сокровенной тайны. Сожалеет лишь о том, что оттолкнула руку Дейзи, молящую о помощи. Должна была оттолкнуть. Озвучивает уже понятную для Уитлока вещь: она страшно скучает по тому будущему, что увидела однажды. И ругает себя за излишнюю задумчивость. В город вернулся Эдвард: нужно снова сжать себя в тисках самоконтроля.       Совсем скоро к больнице заворачивает блестящий черный пикап, пропитанный волчьим смрадом. Так пахнет их вожак, волк с такой же темной шерстью. Джаспер крепче прижимает Элис к своей груди, когда машина останавливается на соседнем парковочном месте.       – Девушка – член стаи, – нарочито твердо и грубо выплевывает квилет, хлопнув дверью.       В волчьей груди слишком много чувств, чтобы их проанализировать. Сэма топят его эмоции, топят безнадежно. В нем и собачья преданность племени, и страстная любовь к невесте, и родительский долг перед стаей, и тревога за последние события. И бесконечное сожаление перед кем-то. Палитра красочная и богатая, но Уитлок осознанно закрывается от чужих эмоций. С него тоже хватит на сегодня.       – Следующий такой инцидент закончится вашими оторванными головами.       – Быстрее на ней появятся раны от когтей волка, – парирует Джаспер холодно. – Расскажи девочке, с кем она имеет дело. Твое молчание причинит больше вреда.       Вожак дергается как от удара по челюсти. Гневно раздувает ноздри и нехотя кивает, твердой поступью шагая к входу в корпус.       А Элис в его руках неподвижна, как застывшее мгновение. Медленно заталкивает все лишние чувства под ребра и спрашивает:       – Помнишь, я просила помогать ей?       Уитлок кивает. Помнит, как больше года поддерживал в ней запал писать статьи для школьной газеты. Помнит, как стабилизировал раскачивающиеся в ее душе эмоциональные качели. И задумывается несерьезно, о какого рода помощи теперь может идти речь. Элис хотела, чтобы он вместе с девочкой делал расклады Таро и расшифровывал мистические сны? Или чтобы травмировал ее тело противоестественным сном наяву? Или чтобы ночами стоял под ее окнами с сонником и шелестел страницами в поисках нужной трактовки? Абсурд. И остался ли в этом хоть какой-нибудь смысл…       – Это через меня ее путь сейчас не проходит. Но он проходит через тебя.

*

Дом Блэков 17:49

      – …все еще удивительно, что духи отметили чужую кровь, – шепчет в кулак Билли Блэк.       А для Леа все еще удивительным было то, что при всей своей твердолобости Джаред обладал удивительно прозорливым глазом. Надо же: увидел связь между Полом и бледнолицей во время игры на пляже. Ему тогда не всерьёз показалось, что активная и острая на язык блондинка уж слишком напоминает ему Лэйхота. Напоминает так сильно, что отсутствие друга на игре почти не ощущалось: дерзкие выпады Дейзи Ньютон не давали заскучать. Страшно представить, что было бы, играй эти двое в командах-соперниках. Страшно, но любопытно. А теперь и представлять не надо: вся стая увидела, что случается, когда Пол и его нареченная вздорят. В перилах крыльца Блэков до сих пор зияют дыры от вырванных с корнем деревяшек.       Для Леа все еще удивительным было то, что Джаред сумел откопать в беспорядочных мыслях Лэйхота драгоценную горстку информации про связь девчонки с калифорнийскими индейцами. Откопал то, на что Пол даже внимания не обратил и мог безвозвратно похоронить в недрах своей памяти. Удивительная проницательность. И удивительный проблеск уважения, который Леа испытывала сейчас к названному брату. Жаль, что сообразительность Джареда ограничивалась только такими редкими моментами: в остальном Кэмерон оставался безнадежным придурком.       – Да, удивительно, – повторяет старейшина чуть громче, выпрямляясь в скрипящей инвалидной коляске. – Кровь чужая, а суть одна.       В гостиной Блэков было тесновато: на выцветшем диване плечо к плечу сидели Сью и Квил-старший, в кресле у камина мирно клевала носом полусонная Шима Атеара, старшая женщина из семейства Атеара, уже освобожденная от обязанностей старейшины, но охотно заседающая на собраниях. Эта дряхлая на вид пожилая дама обладала удивительно бойким нравом: в свои восемьдесят семь она стойко высиживала все вечерние серии любимых мыльных опер и всегда находила повод почитать Квилу-младшему мораль. Кажется, пару раз девушка даже видела ее на пятничном рынке рядом с мясной палаткой, выторговывающую свиную шею с тридцати процентной скидкой. И ведь выторговала же!       А Билли Блэк внимательно следил за беспокойной Доли, порхающей по комнатушке в каком-то истерическом возбуждении. Леа предпочла остановиться в углу у книжного шкафа, в самой тени, до которой едва ли доходил янтарный свет язычков пламени. В тревожном треске поленьев этот разговор, тяжелый и душный, длился уже чуть больше часа.       – Тогда почему ты такой несговорчивый? – словно крыльями взмахивает рукавами пончо мама Джареда.       – Мивоки…       – А что нам до мивоков? – нетерпеливо перебивает она Блэка. – Нам с ними делить нечего!       Шима Атеара согласно кивает, перебирая худосочными пальцами грубое кружево плетения. Леа догадывается, что в руках пожилой женщины рождается новый оберег, но с трудом узнает в его узоре что-то определенное. Она и узнавать-то не хочет, если честно. И не горит желанием присутствовать на этом собрании. Но бестолково мнется в углу комнаты, инстинктивно вздрагивая от взмаха крыльев Доли.       – Значит, шаман мивоков пропал в тот год, как зародилась жизнь девочки? – в который раз произносит Блэк, с каждым разом все тверже себя в чем-то убеждая.       – Выходит, так, – соглашается Шима, трясущейся рукой затягивая нить в узел.       Леа здесь немногим комфортней, чем в доме Эмили. Легче было назвать место, в котором Клируотер чувствовала себя в своей тарелке. Казалось, теперь в резервации его просто не существует. Везде пахнет духом стаи, везде решаются дела племени. И ее упрямо тянут в обе стороны, разрывая на бесконечное число обязанностей.       – Может, и нашелся уже давно, – раздраженно цокает Доли, в мгновение преодолев расстояние от одной стены гостиной до другой. – Живет себе спокойно, травы к Пляске Солнца сушит. При чем здесь это?       – Не пропадают просто так шаманы, – твердо возражает Блэк. – И не зарождается случайно чья-то жизнь. Не случайность это…       В гостиной темно и пахнет затхлостью. Фигуры матери и Квила-старшего на диване походят больше на безжизненные статуи, безмолвные и безразличные. Им нечего сказать.       – Ритуал, – заполняет тревожное молчание Шима, смочив подушечки пальцев слюной.       – Ритуал, – кивает Блэк, казалось, еще сильней убеждаясь в своей правоте.       В племени квилет шаманов не было. Была только Доли, чудаковатая и взбалмошная, эдакая деревенская сумасшедшая. Она что-то видела – это точно. Ей было известно то, что было скрыто от глаз рядовых членов общины – это точно. Но не шаманом она была, а просто одной из ведающих. Может, в ней по молодости, как и в Леа, был заперт великий дух, который теперь спал беспокойным сном, изредка реагируя на волю природы. Может, не перевоплотись Леа, она бы со временем тоже стала такой деревенской сумасшедшей, изгоем, которого опасливо прячут от чужих глаз.       Доли трепещет от возмущения, отчаянно пытаясь что-то внушить старейшинам. Они едва ли прислушиваются к ее речам. Мама гипнотизирует огонь, изредка вздымая исхудавшие плечи. Квил-старший шумно вздыхает, уже с трудом понимая суть разговора. Шима загадочно улыбается, скатывая пушистую нить в мокрых пальцах, и проталкивает острый кончик между узелками плетения. Билли невозмутим и тверд, как отвесная скала.       – С согласия духов. А, может, и вовсе с их повеления, – удивительно, как в ней еще остались силы стоять на своем.       – Хочешь сказать, опасности нет? – вежливо вопрошает Блэк, хотя каждому в гостиной уже понятно, какое решение он вынесет.       – Точно не от малышки Дейзи!       – Симпатия к девочке мешает тебе увидеть корень проблемы, – стыдит он Доли, точно несносную младшую дочь.       Женщина изумленно замирает на месте, спиной к старейшинам и лицом к Леа. По спине пробегают непрошенные мурашки. В глазах матери Джареда столько отчаяния и тревоги, что девушке хочется тотчас вылететь из дома и на пружинистых лапах прочесать пару миль болотистого леса.       Без сомнения, Доли Кэмерон была очарована бледнолицей девочкой. Даже сплела ей оберег из белёного хлопкового волокна, плотно затянув в сердцевинке узора осколки паучьего камня. Без сомнения, душа Доли Кэмерон болела за это блондинистое бедствие, из-за которого сгорел ее скромный дом. Без сомнения, Леа этим чувствам противилась.       Может, глаз ее и не такой прозорливый, как у Джареда, но она с самого начала увидела в Дейзи Ньютон угрозу. Не для стаи: для Сета. И это неприязненное недоверие до сих пор роилось в ее сердце. Роилось даже вопреки мощным и страстным чувствам Лэйхота, которыми он заразил всю стаю, точно оспой.       Раз уж Леа успешно сопротивлялась чувствам Сэма к Эмили и не поддавалась всеобщей любви к ней, что уж говорить о незнакомой бледнолицей чужачке.       – Ох, Билли… – голос Доли едва ли не срывается на плач.       Она все еще мнется на месте, кусая пухлые губы, и приглаживает трясущимися ладонями подол пончо.       – Малышка сейчас запугана и растеряна. В таком отчаянии, что обратилась к хладным демонам, – произносит она сбивчиво, не оборачиваясь к танцующему пламени камина. – Вот, в чем корень проблемы.       – Мы ничего не знаем про эти вещие сны, – Билли Блэк непреклонен. – Это не наша магия.       – Наша! – неожиданно зло и громко восклицает Доли. Глаза ее заблестели от непрошенных слез. – Наша магия, потому что малышка Дейзи теперь наша.       Теперь понятно, почему она стоит спиной к старейшинам: напряжение беседы совсем расшатало ее нервы. Лазурная Птица уже устала биться о закрытую дверцу собственной клетки. Ее пение никто не хочет понимать. Ее слышат, как слышат вой ветра и шум дождя за окном, но не внимают смыслу. На собраниях старейшин Доли как фоновая мелодия: зачем-то нужная, но совсем не важная.       – Она член стаи и нареченная нашего волка, – голос ее дрожит и срывается то вверх, то вниз. – Названная дочь каждому, кто здесь сейчас сидит, – мокрые глаза удивленно касаются лица Леа и добавляют спешно: – Названная сестра.       Спина матери и Квила-старшего даже не дрогнула. Лицо Блэка осталось непроницаемым и холодным. Шима согласно кивнула и шлепнула тугой узор кончиками сухих пальцев. Клируотер-младшая судорожно повела плечами и спрятала от пронзительной Доли глаза, зацепившись за потрескавшийся корешок какой-то книги.       Была бы ее воля, она бы выпрыгнула прямо в окно! Но Леа обязана быть здесь. Обязана безразличным призраком следить за собранием, безмолвной статуей впитывать в себя традиции старейшин. Обязана безропотно соглашаться с волей Билли Блэка, негласного вождя.       Обязана, обязана, обязана. Держать спину ровно, точно ее натянули, как струну гитары. Быть мудрой и дальновидной, достойной дочерью покойного отца. Быть верной сестрой каждому волку в стае и, скрепя сердце, признавать авторитет вожака и его нареченной.       В какие-то несколько недель ее свободная беззаботная юность оказалась в оковах душащей скорби и непосильной ответственности. В какие-то несколько недель она стала пустым местом для горячо любимого мужчины. Стала членом стаи, неправильным и неожиданным, казалось, даже ненужным. Сама назначила себя ответственной за судьбу матери и младшего брата. В какие-то несколько недель Леа распрощалась с мечтами о светлом будущем и успешной карьере.       Теперь ее место только здесь, в племени. Ее привязало к этой земле прочными путами белёного хлопка. Неугодная волчица, портящая всякое веселье. Отцеубийца, сама на себя поставившая это клеймо. Неопытная девица, которой на судьбе написано занять место в совете старейшин: ведь Сью на эту роль совсем не годится, в ней нет тверди и крови покойного мужа. Сью лишь регент.       – Это наше дитя, – Леа чувствует ее полный мольбы взгляд на своем лице, но не поворачивается. – Духи связали судьбу малышки с судьбой Пола. Разве смеем мы сомневаться в воле духов?       – Никогда, – нарочито мягко соглашается Блэк.       Из груди вырывается свистящий стон. Она молчит пару мгновений и протягивает удрученно:       – Суров наш Справедливый Томагавк.       Надежда гаснет, как угольки в камине. Доли сжимает в ладонях подол пончо и произносит медленно, пытаясь придать голосу твердости:       – Все, что имеет сейчас вес – это связь между ними. Священная связь, – женщина натянуто улыбается. Леа кожей чувствует, как много горечи в ее глазах. – Им суждено быть вместе, создать свой очаг, любить друг друга. И дать жизнь следующим воинам духа.       – Одно дело – мака, а другое – мивоки.       Строгий голос Блэка вынуждает девушку включиться в разговор. Потому что собрание длится уже невыносимо долго, а они все еще не сдвинулись с мертвой точки. Потому что всякое упоминание племени мака теперь порождает в Леа отторжение и злость. Потому что Эмили они тоже приняли не сразу, взвешивая все против и за. И лучше бы не приняли. Соплеменцам Ким и Джареду в этом плане повезло намного больше.       – От мивоков один раздор и хаос.       – Их племя вымирает, – возражает Доли как будто задыхаясь: настолько судорожное ее дыхание. – Им не до раздора. Им бы сохранить свой дух хоть в каком-нибудь живом существе. Хоть в бледнолицем ребенке, живущем по соседству.       – И отправить этого ребенка лисицей в наш курятник. Чтобы и нас изничтожить?       …а это не так плохо звучит. Может, бледнолицая разрушит к чертям эти цепи, которыми духи привязали Леа к племени? Может, этот блондинистый хаос освободит ее от вины за смерть отца? От наблюдения за тем, как ее любимый мужчина счастливо создает семью не с ней. От понимания того, что она до конца жизни связана с теми, кто презирает ее. Может, их племени уже давно пора изничтожиться, чтобы освободить невинные души от пожизненного долга, мучительного и несправедливого?       – Почему вы молчите? – Доли оборачивается, наконец, к камину. – Почему ты молчишь, Сью? А ты, Квил?       Глава семейства Атеара бросает взгляд на свою мать. Шима, не поднимая головы, печально улыбается, заржавевшим лезвием перочинного ножа перерезая хлопковую нить.       – Леа?.. – в голосе Доли сквозит такая обида и отчаяние, что становится больно дышать.       Если Шима Атеара не смеет перечить вождю, то как может возразить ему она? У нее в совете старейшин и вовсе нет голоса. Когда-нибудь Леа станет одной из них, когда Билли Блэк сочтет ее мудрость и опыт достаточным. А пока она лишь адепт, перенимающий знания старших.       – Бедная малышка совсем одна, ничего не знает про духов. А мы выставили ее за дверь, как последние подлецы!       Взмах крыльев пестрого пончо выглядит так угрожающе, будто Доли танцует предсмертный танец. Будто она, подобно соловью, сейчас грудью навалится на острый шип розового куста: лишь бы Блэк услышал ее пение, понял, о чем болит ее материнское сердце. В этой деревенской сумасшедшей было так много любви, что даже дух захватывало.       Леа сконфуженно обхватила себя за плечи.       – Что мне до вас… – Доли простирает руки к небу и с глухим стуком роняет их себе на грудь. – Я. Я выставила ее за дверь. Сначала помогла найти связь с духами, а потом сделала вид, будто это все бред. Шок! – и ядовито, вкрадчиво до каждого движения языка произносит: – Послушалась тебя. Поддалась тебе. Дура.       Билли Блэк удивительно спокоен. Отблеск пламени танцует на его выразительном лице, оттеняя черные глаза и смоль густых волос. Он неподвижен и беспристрастен. Лишь наблюдает за тем, в какой агонии мечется по гостиной Лазурная Птица. И произносит ровно, как самый жестокий в мире смертный приговор:       – В девочке дух койота.       – Да хоть сам Дьявол! – восклицает Доли зло.       Леа вжимает голову в плечи и, кажется, шагает еще глубже в тень шкафа. Если Шима Атеара, уважаемый человек в племени, не смеет перечить вождю, то разве может Доли Кэмерон вести себя так вольно?       Блэк не меняется в лице. Он терпеливо ждет, пока злоба смрадной отравой стечет с ее губ. Отец Джейкоба всегда вызывал в груди Леа благоговение. И даже сейчас, в пучине безумства и горечи, он сохранял трезвость мысли. И смотрел на Доли непроницаемым уверенным взглядом. Только, может, голос его произнес чуть жёстче, чем обычно:       – Думай, о чем ты говоришь.       Она не видит отдачи. Не видит в его глазах даже тени мысли, которую так рьяно пытается им внушить. Она не видит даже слабой досады, которая касается обычно лица прохожего, ставшего свидетелем чьей-то беды.       – Старейшины должны оберегать детей племени. Грудью защищать. А вы трусы, – чеканит Доли зло, как будто наговаривая какой-то заговор.       – Знай свое место! – не крик, нет, настоящий волчий рёв, вырвавшийся из груди безмятежного Блэка.       – О, я свое место знаю отлично, – она довольна. Она ликует, истерично хохоча и обращая руки к небу. – Сначала на одном отшибе поселения, подальше от твоих глаз и ушей, а теперь – на другом!       – Довольно!       Даже бабушка Шима испуганно вздрогнула и притянула плетение к груди, подняв на присутствующих мутный взгляд полуслепых глаз. Доли смеется, как одержимая: громко и надрывно, как будто и правда сейчас вонзит себе в сердце клинок. И вылетает из гостиной так стремительно, что Леа инстинктивно шагает следом, ведомая странной тревогой.       Крик Лазурной Птицы, может, и не донес до старейшин той истины, о которой горит ее душа, но будто надломил ледяную корку на сердце младшей Клируотер.       Что-то и впрямь громко треснуло: то ли отторжение Леа к Дейзи Ньютон, то ли кресло у камина, нехотя отпускающее из своих объятий худое жилистое тело старушки. Шима Атеара, роняя моток белых ниток, медленно встает на дрожащие ноги и, шатаясь, приближается к инвалидной коляске.       – У тебя ум вождя, Билли. Великий ум, – ее сухая ладонь касается широких плеч Блэка, часто вздымающихся от сбившегося дыхания. – Ты расчетлив, суров и справедлив. Достойный внук Эфраима.       Отец Джейкоба выбит из равновесия. Заметив это, Леа пару раз сильно сжимает веки, настойчиво прогоняя морок. Но нет: взгляд его все такой же острый, как лезвие томагавка. Куда делась извечная невозмутимость?       – И это справедливо: видеть в нареченной Пола угрозу. И без нее многовато вокруг нас угроз, – вторит бывшая старейшина мягко, как обезумевшему зверю. – Да, справедливо. Но не мудро.       Леа слышит, как гудит мотор пикапа, подъезжающего к дому. Чует запах Сэма. Что-то больно сжимается в районе солнечного сплетения. Уже по привычке.       – Жаль, Гарри покинул нас слишком рано, – Шима роняет скупую улыбку и произносит неожиданно твердо для своей робкой и болезненной наружности: – Он бы не позволил тебе делать из девочки изгоя.       Билли Блэк стряхивает ее ладонь со своего плеча и даже отъезжает вбок, к выходу из гостиной, готовый встретить Сэма. Но женщина не прячет виноватый взгляд и не стыдится сказанной остроты. Она улыбается хитрой беззубой улыбкой и смотрит на Леа смело, побуждающе, словно эти слова предназначались не вождю, а ей.       «Он бы не позволил тебе делать из девочки изгоя». Такого же изгоя, каким стала она сама. Изгой в доме, стыдливо проникающий в спальню под покровом ночи. Изгой в семье, самолично водрузивший на свои плечи все грехи этого мира. Изгой в стае, терзаемый счастьем возлюбленного и неприязнью названных братьев. Изгой в племени, обязанный по праву старшинства занять место отца в совете, но не воспринимаемый никем из них всерьез.       Лед безразличия на сердце Леа захрустел еще громче. А, может, это хрустели доски крыльца под тяжелыми шагами Сэма.

*

Общественная больница Форкса Черт его знает, на стене не висели часы

      – Помнишь меня?       Я помнила многое: тригонометрические формулы, пару сонетов Шекспира, состав любимого питьевого йогурта, дату свадьбы родителей, как грамотно сочетать в одежде красный и голубой и что, когда ты печешь бисквит, нельзя открывать духовку первые двадцать минут.       Я помнила многое: код от шкафчика в школе, чем лучше всего маскировать засосы, что многие слова в английском языке мотивированы звукоподражанием и зачем даже в десерты добавлять соль.       Как спросонья накинула на себя лиловый кардиган и стремглав помчалась в больницу. Элис и Джаспера – тоже, хотя сейчас очень хотелось бы вообще забыть об их существовании.       И Сэма помнила. Правда, с трудом понимала его слова: в висках так бешено пульсировало, будто мозг сейчас взорвется. Голова болела от таблеток или я ударилась о стену, когда перед глазами возникли картинки? Я помнила, что Сэм помолвлен с Эмили и что он отлично умеет рассказывать истории: вечер на пляже тому в подтверждение. Что он иногда берет Пола и Джареда с собой на лесопилку, когда кто-то из бригады не выходит на смену. А у меня из головы не выходит странный диалог с Элис и горькое послевкусие разочарования, осевшего на корешке языка. Бойся своих желаний: лучше бы она вообще не появлялась в больнице и не объясняла, в чем дело. Понятней не стало.       И меня будто отрезало. От нее.       И ощущение это было таким мерзким, что к нему не хотелось возвращаться. Там, в больнице, я так обрадовалась ее появлению. Там, в больнице, вместо правды мне в глаза бросили пыль таинственности и лукавства. Там меня атаковали образы грозовых облаков и серебристых молний. Там меня парализовало сначала от обиды, потом от злости и, наконец, от видений. Парализовало. Лишило возможности оттолкнуть от себя чужую руку и что-то возразить. Я не могла даже моргнуть, чтобы закрыть глаза и разорвать с ней зрительный контакт.       Когда я возвращаюсь в мыслях к вещим снам, я сразу вспоминаю немеющий позвоночник и абсолютную беспомощность. Такую, что Джаспер Хейл мог бы не то, что убить меня прямо в том коридоре, – и поездки в Порт-Анджелес ждать не надо –, а очень долго и жестоко истязать, наслаждаясь пытками. Я все равно не смогла бы даже дернуться, даже пустить скупую слезу.       Когда я вспоминаю про видения, я ощущаю себя обманутой, глупой и недостойной. Тупой дичью, которую откармливают для торжественного ужина. Свиньей, которую Элис растит на убой. Поедателем вкусного завтрака о дружбе через пару лет, которым она так надеялась меня накормить. Жертвой обстоятельств и ее ласковой расчетливости.       А жертвой себя чувствовать я просто ненавижу.       – Помню, – Сэм заводит машину. – Но об этом нужно было спросить пораньше: до того, как ты повел меня на парковку.       Он хмыкает, но, кажется, не из-за едкого комментария, а потому что над головой загорается тусклая лампочка, сигнализирующая об открытых дверях. Недолго думая, наклоняется в мою сторону, толкает и правда не закрытую дверь и с чувством тянет ее на себя.       – Парни замки поломали, – поясняет Сэм спокойно, заметив, как испуганно я дернулась сначала от него, а потом от грохота двери. – Теперь запираются только от сильного хлопка.       А меня бы за такой хлопок лишили права водить семейную машину.       – Ты знаком с мисс Блэк?       – Сестра Джейкоба.       Мы выезжаем с парковки стремительно и быстро, как будто куда-то спешим.       – Лечащий врач – сестра вашего друга, – Сэм сворачивает на главную дорогу. – Какое удачное совпадение.       – Случайность, – отмахивается практически безразлично.       – Больше похоже на спланированное похищение.       И снова хмыкает. Но теперь точно из-за моих слов. И даже обращает на меня до смерти уставший взгляд. А я не слышу ничего, кроме боя сердца в висках. Вижу только желтые пятна знаков на дороге, размытой в длинную грязно-серую полосу. Сочная весенняя зелень кустарников у трассы сливается в болотно-зеленое пятно, нечеткое и безобразное. Меня даже, кажется, тошнит.       – Спорим, мы едем в дом Эмили? – говорю я только ради того, чтобы не терять связь с реальностью. – Который в чаще леса.       Говорю, впрочем, вполне логичные и правильные вещи. Очень рациональные, продиктованные инстинктом самосохранения. Сэм воспринимает их всерьез и начинает утешать меня какими-то оправданиями. Они не нужны. Потому что рядом с ним я себя жертвой не чувствую.       Может, из-за шока после видений, может, из-за того, что я, все же, ударилась в коридоре головой, в машине Сэма я ощущала себя комфортно и тепло, как под пуховым крылом. И его голос, сливающийся в один продолжительный низкий звук, убаюкивал лучше всякой колыбельной.       Что-то внутри меня шумно потянулось, как после долгого сна. Что-то внутри меня задорно фыркнуло, но почтительно присело в реверансе, как перед царской вельможей. У этого парня, Сэма Улея, определенно точно была надо мной какая-то власть. Но ощущалась она мягко и приятно, больше, как родительская защита.       Сконцентрироваться на его наверняка содержательных и важных словах я, увы, не могла. Это был просто белый шум слева над ухом. Сконцентрироваться на зашифрованных посланиях Элис я, увы, не хотела. Вот и болталась в сосущей пустоте, не проваливаясь в сон только из-за вибрации под сидением. Его пикап был далеко не в самом лучшем состоянии. Но он хотя бы на ходу.       Когда мы подъехали к низкому деревянному домику, украшенному разноцветными витражами и уличными клубами, я все еще была в состоянии фрустрации. И прошла в просторную кухню прямо в кедах, бестолково озираясь по сторонам. Бесполезно. Я будто не здесь вообще.       – Чай и кофе на верхней полке, – понимаю слова Сэма и даже оборачиваюсь на звук. – Скоро вернусь.       – А я могу так сама?..       Парень выглядит обеспокоенным. Осторожно касается меня взглядом с макушки до пяток, а потом очень добро произносит, уже толкая входную дверь:       – Чувствуй себя, как дома.       А мне бы себя в принципе почувствовать, а не болтаться в невесомости. Дело дрянь. Происходит что-то важное, что-то поистине судьбоносное, а у меня понимания не больше, чем у клубня картошки!       Я импульсивно поднимаюсь на второй этаж в поисках ванной комнаты, чтобы прополоскать рот и отрезвить свое отражение в зеркале. И действительно нахожу ее там, очень скромную, насквозь пропахшую какими-то аромамаслами. Вода льется ледяная и слабая, будто выкачиваемая прямо из какого-нибудь родника. Впрочем, это вполне может оказаться правдой.       Десны стреляет от холода, отражение в зеркале недовольно корчится. Светильник игриво мигает, на пару секунд погрузив комнатку в мрак. Лучше не становится. Меня мутит, а пульсация в висках вынуждает скручиваться чуть не пополам. И голова такая туманная и тяжелая, будто я все еще сплю в своей комнате.       У отражения светлые спутанные волосы и тональник забился в морщинки под глазами. У реальной меня трясутся руки, когда я пытаюсь избавиться от узелков в прическе и растереть косметику на лице. Алеют губы на побледневшем лице, алеют капилляры в сонных глазах. Хлопает входная дверь, скрипят ступеньки лестницы. Очень суетливо, совсем не в настроении спокойного Сэма.       И хотя выходить из ванной очень не хочется, я поправляю задравшийся топ, покрепче укутываюсь в мягкость кардигана и ударяюсь носом в знакомый запах теплой древесины, караулящий меня у двери. Его грудь голая, смуглая и горячая.       – Это намек на то, чтобы я вернула футболку? – шучу сипло.       И делаю несколько шагов обратно в ванную, чтобы поднять на Пола глаза. С ним что-то не так. Он как будто проснулся пару минут назад: взгляд туманный, волосы, которые, впрочем, никогда не были зализаны в аккуратную прическу, сейчас совсем растрепались, на щеке след от шва наволочки. Мне больше верится в то, что он вышел из одной из комнат на втором этаже, нежели в то, что это именно Пол громко хлопнул дверью и взлетел по лестнице вверх. Что-то не вяжется.       Но на первом этаже тишина, не скрипят даже старые половицы. А вот рядом с квилетом становится шумно и тревожно. У меня будто поднимается давление, с новой силой барабаня по вискам.       – Как ты здесь оказалась? – его голос тихий и низкий.       – Сэм привез.       Я опираюсь плечом о дверной косяк и раздраженно морщу лоб. Может, у меня сотрясение? Или так мой пустой желудок реагирует на действие компонентов барбитурата?       Пол шагает навстречу, шумно втягивая воздух. И выдыхает неожиданно твердо, утверждая:       – Что-то случилось.       Удар крови о стенки сосудов приводит в чувства. Мне тяжело сконцентрироваться на интерьере ванной комнаты, трудно зацепиться за хоть что-то, кроме потемневших прищуренных глаз, прожигающих меня маниакальным взглядом. Бабочки в животе затрепыхали крылышками так часто, что мне даже захотелось чихнуть. Не к добру.       – Нет, ничего, – отзываюсь я натянуто бодро, сомкнув ладонь на предплечье Пола.       В каком-то успокаивающем жесте. Неясно только, кого именно из нас я успокаивала. Его кожа грубая и горячая, мышцы под пальцами мгновенно сокращаются. Я вру, и эта ложь на секунду приводит меня в чувства.       – Голова разболелась просто, – я хочу заземлиться, вернуться в трезвую реальность, – Но крепкий сладкий чай сделает свое дело.       Мы несколько секунд смотрим друг другу в глаза, не моргая. Я растираю большим пальцем проступившие от напряжения вены под сгибом его локтя. Пол каменеет на месте, охваченный каким-то чувством.       – Мм, так, – повторяю я упрямо, хотя едва ли контролирую свой язык. – На верхней полке, значит.       И плавно огибаю его фигуру, скользнув рукой вниз по предплечью, до ладони, сжатой в кулак. Спускаюсь вниз по лестнице, крепко держась за перила. Только не хватало мне еще раз свалится на пол.       На просторной кухне удивительно светло. Дневной свет слепит глаза, отражаясь в стеклянных шкафчиках. Здесь много темного дерева, текстурного, массивного. Будто я нахожусь не среди отшлифованных обшивочных досок, а между могучих стволов вековых хвойных деревьев и ловлю апельсиновые лучи солнца, играющие в кружевных паутинках. Здесь отдыхает душа. Мне бы присесть на плетеное кресло на террасе в обнимку с огромной чашкой чая, больше похожей на бульонницу, и наслаждаться девственной тишиной лесной глуши, изредка отвлекаясь на приглушенную трель птиц в кронах сосен. Мне бы выкинуть из головы все тревожные мысли и всецело отдаться этому чувству.       Ступеньки скрипят под тяжелыми шагами Пола. Он молчит, но я ощущаю его взгляд где-то между своих лопаток. Мне горячо. Тело млеет, и сердце бьется так лениво и сладко, будто его что-то сильно пьянит.       На ватных ногах я подхожу к угловому кухонному гарнитуру и замечаю изумленно, насколько в этом доме высокие тумбы: гораздо выше моих бедер. А подвесные шкафчики и вовсе расположены почти под потолком. Чтобы достать чай с верхней полки, мне нужно встать на стул, а то еще и на носочки. Очень интересное дизайнерское решение. Впрочем, Сэм и его невеста не такие лилипуты, как я. Им бы моя тесная низкая кухня показалась игрушечной.       Я ощущаю, как он приближается. Обеими руками опираюсь о высокую столешницу, когда его ладонь медленно скользит вниз по моему бедру, а потом так же мучительно поднимается, будто запоминая каждый изгиб. Вторую руку он кладет поверх моей, переплетает наши пальцы. Я шумно выдыхаю, опустив лицо в пол.       – Насчёт вчерашнего... – считаю нужным объясниться, – Так глупо. Мы с Майком друг друга не предупредили. Я не знала, что придут его друзья. Он не знал, что придёшь ты.       Лэйхот шагает вперед и крепко прижимает меня к своей груди. Молчит. Я слышу только биение его сердца. И хватаю ртом воздух, когда он зарывается носом в мои волосы. Так близко и так чувственно. Затем наклоняется к уху, прикусывает и легко оттягивает на себя, опаляя кожу горячим дыханием.       – И я… – продолжаю стойко, игнорируя волны мурашек вниз по плечам. – Не думала, что ты уйдешь настолько быстро.       Легкий толчок бедрами вперед, еще ближе к твердой деревянной тумбе. Рычащее тяжелое дыхание. Низ живота предательски сильно сводит.       – Остановились на самом интересном, – вырывается из моей груди хриплый стон, когда Пол стягивает кардиган до самых сгибов локтей.       И возвращает ладонь на бедро, жадно сжимая его под тканью вельветовой юбки. Он снова льнет губами к больному плечу. А я все болтаю, упрямо сопротивляясь вязкому мороку в голове.       – Я про фильм, – уточняю шутливо, а сама прокручиваю перед глазами сцену в ванной. – Он ведь подорвал склад, уничтожил бизнес дона Маркано.       Меня бросает то в жар, то в холод. Он снова царапает чувствительную кожу щетиной, целует плечо настойчиво и рьяно. Скользит языком по рубцу издевательски плавно, будто наслаждается вкусом моей кожи, упивается им как долгожданной прохладой в знойной пустыне. Знала бы я, как недалеко мои догадки от правды.       – И Лаура осталась в заложниках. Вдруг, он не успеет ее спасти?       И прокладывает влажную дорожку из поцелуев к уху. Свободной рукой перебрасываю волосы на другое плечо, часто задышав от напряжения. И даже склоняю голову набок, приглашая, умоляя. Пол, я знаю это, довольно скалится и с чувством прикусывает пульсирующую венку на шее. Я топлю болезненный всхлип в очередной бестолковой реплике:       – А Лоренцо? Неужели он так просто предаст их?       Он вжимает меня в свое тело напористо и беспощадно, не давая даже шанса оттолкнуть. Сминает ткань юбки в своем кулаке до жалобного хруста. Скользит пальцами вниз, задирая подол, и касается пылающей кожи внутренней поверхности бедра.       – Пол, – у меня пересыхает в горле.       А от его прикосновений мутнеет перед глазами. Он кусает шею так, будто хочет перегрызть сонную артерию: больно и яростно. От горячего дыхания сохнут губы, но я просто не успеваю смочить их языком: каждый выдох перетекает в пошлый стон. Я не узнаю свой голос. И не узнаю свое тело. Мне приятно от этой боли. Мне хочется сильней, чаще, быстрей. Я срываюсь на сдавленный крик, когда его пальцы подцепляют края нижнего белья.       – Пол, – шепчу я, выгибаясь в пояснице.       А Лэйхот рычит от возбуждения, в зубах оттягивая кожу на шее.       – Сэм скоро вернется.       – Похуй.       И это звучит так отчаянно и грубо, что распаляет изнутри еще сильней. Мне становится жарко в объятиях лилового кардигана. Я подаюсь бедрами назад, отталкиваясь от столешницы, стягиваю с запястий рукава и разворачиваюсь к парню. Кофта падает в ноги, ласково лизнув щиколотки. Притягиваю его лицо и целую совсем не ласково. Так же напористо и больно, подстать ему.       Одной рукой зарываюсь в короткие волосы, другой – ногтями царапаю грудь. И отрываюсь, заглядывая в глаза квилета. На пару мгновений мне даже становится страшно. Я как будто смотрела в бездну: черную и магнетическую. Я касалась ладонью крепкой груди и будто попадала туда, прямо под сердце. Меня безнадежно тянуло навстречу, что-то упрямо звало раствориться в нем. Пол смотрел на меня диким одержимым взглядом. Так на меня еще никто никогда не смотрел.       Стоять на ногах стало мучительно сложно, потому что бедра сводило сладкой судорогой возбуждения, потому что колени угрожающе сильно тряслись. Кровь шумела в ушах. Я цеплялась ногтями за пылающую кожу на его груди и тяжело дышала, не справляясь с напряжением.       А Лэйхота кроет от ярости и счастья. Он не сводит глаз с раскрасневшегося лица, прекрасного до щемящей боли в сердце, что послушно толкается под ее тонкой ладонью. Бьется как будто только потому, что она сейчас рядом, касается измученного ночной погоней тела, ласкает слух хриплым полушепотом. Совсем такая, как в тех снах, что изводили его две недели. Растрепанная и обессилевшая, едва держащаяся на ногах. Мягкая и нежная, влажная на бархатной коже бедер и кончиках его пальцев, которыми он коснулся ее нижнего белья. Его имя с ее губ скользит самой отчаянной молитвой. Она задыхается от близости, покрывая лицо частыми кроткими поцелуями.       – Я сейчас упаду, – и улыбается, прикрыв глаза.       Пол подхватывает ее, сажает на кухонную тумбу и широко разводит бедра, чудом не разрывая ткань юбки на мелкие лоскуты. Дейзи вздрагивает от неожиданности, слабым движением руки притягивает его к себе и влажно целует, касаясь нёба языком. Отстраняется, ловя ртом воздух. Ей душно, ей мало кислорода. Запрокидывает голову, обеими руками обвивая его торс, и смотрит из-под густо накрашенных ресниц так невинно, что мозг взрывается от контраста.       Ее хочется вылизать до последней капельки соленого пота. Сорвать ее голос от громких криков удовольствия, надрывных, пошлых и рычащих. Ее хочется любить во всех смыслах и всех плоскостях.       – Пол, – шепчет она в бреду, уткнувшись лбом в его напряженную челюсть. И это самый могущественный приказ, куда сильней голоса альфы. Долгожданный.       Он подается бедрами вперед таким порывистым и голодным движением, что, не будь на них сейчас этой ненужной одежды…       – Боже!       …я бы закричала громче и пронзительней. Пол опускает обе ладони на мои бедра, привлекает к себе еще крепче, и мне сносит крышу от его возбуждения, пульсирующего так часто и сильно, будто на нем нет джинсовых шорт. Я обхватываю ногами крепкий торс и оголяю свою уже пылающую от боли шею.       Но мне хочется еще. Мне хочется больше. И Лэйхот послушно целует ключицы. От напористого движения его языка в голове не остается ни одной приличной мысли. Тело парня горячее, напряженное. И мне так нравится понимать, что он напряжен из-за меня.       Его поцелуи голодные, режущие кожу острыми клыками. Я громко шикаю, ощутив холодящее жжение. И снова. И снова. Он слизывает капельки крови с царапин на шее и толкается бедрами навстречу так увлеченно, будто это не петтинг, а настоящее проникновение.       Он не стесняется быть грубым и жестоким в своих ласках. А я не стесняюсь сорваться на крик, ощутив, как стремительно нарастает напряжение в низу живота, как тихо хлюпает влажное нижнее белье от его динамичных движений. Пол моментально отстраняется и ловит мой взгляд. Упивается им, любуется так жадно, будто это самая ценная для него награда.       И увлекает в поцелуй, пошлый и глубокий. Его руки обхватывают голые ягодицы, толкают меня к самому краю столешницы. Но как только я ощущаю привкус собственной крови на его губах, меня пробивает электрическим током. Мгновенно.       Я даже робею на пару секунд, парализованная неожиданно трезвой и правильной мыслью: наш первый секс должен произойти не сегодня. Не так. Не после передозировки снотворным, не после видений, больше похожих на бред шизофреника, и странного разговора с Элис. Не сейчас. Не когда с минуты на минуту должен вернуться Сэм со старейшинами – я каким-то чудным образом вспоминаю обрывки нашего разговора в пикапе. Не на кухне Эмили, в доме, окруженном глухим лесом. В чертовой незнакомой глуши, в которую меня привезли без моего же согласия. Без телефона и денег, чтобы в случае чего поймать попутку или рейсовый автобус. И даже без презервативов.       – Нет.       Но он не слышит. Углубляет поцелуй и кончиками пальцев гладит влажные половые губы. Я упираюсь ладонями в его грудь, чтобы оттолкнуть, но у меня не хватает сил.       – Пол, послушай меня, – с трудом прерываю поцелуй, но безуспешно.       Одной ладонью он отпускает мое бедро и зарывается пальцами в волосы, намертво притягивая к себе. А мои легкие уже жжет от недостатка свежего воздуха. Я снова кусаю его губы, но теперь этот трюк бесполезен. В наших ласках много сладкой боли. Попытки привести его в чувства, кажется, только усугубляют ситуацию. Я слышу рык, уже громкий и грозный. И слабо дергаюсь от волны удовольствия, когда он вновь толкается бедрами навстречу.       Но мне резко перестает это нравиться. Перестают нравиться его жесткие поцелуи и сильные крепкие руки. Возбуждение как по щелчку пальцев заглушает звериный ужас. Я снова и снова отстраняюсь, прошу прекратить, протестующе мотаю головой и давлю локтем на его ключицы. Но больно становится только мне, а Лэйхот к боли безразличен. Она его, пожалуй, заводит даже сильней. И от моего сопротивления в нем просыпается хищный азарт.       Я широко распахиваю глаза и ищу поблизости хоть что-нибудь: вазу, разделочную доску, корзину с фруктами. Что-либо, до чего смогу сейчас дотянуться. Даже нож.       Мысль о том, что я готова вонзить в него лезвие, лишь бы заставить остановиться, в первые секунды не кажется дикой. Она не кажется ненормальной. Чужие губы больно целуют меня, чужие руки грубо касаются моего тела. И я сопротивляюсь этому, а меня не слышат. Не хотят слышать. Меня хотят силой взять прямо на кухонной тумбе.       В паре футов слева, у самой стены, стоит подставка для ножей. Надо лишь дотянуться до рукояти, выбирай любой: хоть для стейка, хоть для хлеба. И это, кажется, единственный доступный вариант для самообороны. Но я осознаю неожиданно, что не знаю, куда бить. Не знаю, как ударить так, чтобы не задеть жизненно важные органы.       И я не хочу задевать его органы. И, по сути, не хочу вонзать в него лезвие. Мне просто так страшно и противно, что я готова решиться на что угодно. Я просто хочу, чтобы он прекратил.       К счастью, голову от передозировки, видений и возбуждения я потеряла не окончательно. Хвататься за нож себе запретила: у меня впереди светлая и успешная карьера журналиста. Элис обещала, я хорошо это запомнила. Она обещала Стэнфорд. Ни к чему мне иметь проблемы с законом.       Я дочь своей матери. Лисица из документалки по Discovery. Если добыча не может вырваться из лап хищника силой, она использует хитрость.       – Хочу быть сверху, – я молюсь, чтобы мой голос не сорвался на громкий плач.       Потому что мне так трудно произносить это, так мерзко. Так страшно, что он снова пропустит мои слова мимо ушей. Но Пол отстраняется, ослабив железную хватку рук. Смотрит на меня одержимыми бездонными глазами.       А я знаю, как дорого мне может стоить промедление. Подтягиваю колени к груди и с чувством пинаю Лэйхота куда-то в районе ребер. До последнего сомневаюсь, что получится. Думаю, что скорее сломаю себе ноги, чем смогу его от себя оттолкнуть. Но моих сил, отчего-то хватает, чтобы Пол потерял равновесие и отшатнулся. Но моих сил, отчего-то хватает, чтобы соскочить на пол и метнуться вбок. Моих сил хватает на то, чтобы осмотреться и понять, что я не успею добежать до двери.       Белые вспышки, до этого только мысленные, представляемые, обжигают кожу, будто я наступила на оголенные провода. Белые вспышки, которые раньше влияли только на чувства, будто искрят сейчас прямо из моего тела. Воздух вокруг буквально становится гуще, светлее, или это у меня поднялось внутричерепное давление и начались зрительные галлюцинации. Мне кажется, что мои мышцы наливаются свинцом. Думается на секунду, что я смогу спастись бегством, добравшись до двери за долю секунды, как молния.       Но со стороны Лэйхота вдруг раздается животный рев. Я вижу, как искажается в ярости его лицо. Слышу, как ломаются кости. И успеваю только осесть на пол и вздрогнуть от треска древесины над ухом.       Меня как будто оглушает на эти несколько секунд. Я не замечаю пикап, подъезжающий к дому. Не слышу его мотора. Не слышу рева того чудовища, что осталось за моей спиной, за моим укрытием. И опасливо поднимаюсь на ноги, гонимая мыслью, что цепенеть от ужаса я права не имею. Это буквально может стоить жизни. Нужно себя защитить.       Перед мной царапает когтями деревянные доски огромный серый волк. Когда я встречаюсь с ним взглядом, в груди что-то щелкает. Не потому, что я не верю своим глазам, нет. Я охотно верю в вампиров, ведьм, оборотней. И даже в садовых гномов.       И прекрасно осознаю, что Пол Лэйхот – какое-то мистическое страшное чудовище. Но в эту секунду в голове возникает еще одна мысль: что это страшное мистическое чудовище моё.

*

Дом Эмили Янг 18:12

      Леа заподозрила неладное еще до поворота на изрытую шинами лесную дорогу. И по напряженному взгляду Сэма, сжавшего руль в ладонях до слабого треска пластика, поняла, что дело действительно пахнет жаренным. Весь сегодняшний день стая мертвым сном отсыпалась после ночной погони за рыжей пиявкой. Кроме Сэма, денно и нощно работающего на лесопилке в паре миль от резервации. И кроме нее самой, более выносливой по сравнению с собратьями. Еще один ли это дар духов или особенность женского волчьего тела, было неясно.       Когда они с Сетом вернулись домой, плотно зашторив окна спален от первых лучей восходного солнца, младший брат уснул прежде, чем успел натянуть на себя хотя бы пижамные штаны. И без сомнения, кого-то из названных братьев вырубило еще на диване гостиной, когда они максимально бесшумно пытались проникнуть в свои жилища. Это было трудное время для стаи: неоднократные набеги рыжей кочевницы на их землю, Каллены, рискующие нарушить соглашение, неутомимый и яростный Пол, которого все эти две недели мотало то в кровавый раж, то в истерический хохот. Даже выносливая Леа давала слабину от своих собственных тревог и тревог общих. Ведь в стае все общее.       И ее это даже не удивило: чего-то такого от импульсивного Лэйхота стоит ожидать всегда. Это косяк Сэма, что он оставил бледнолицую в отдалении от цивилизации, в доме, со всех сторон окруженном густым лесом. Как бы ей не хотелось, по любовной привычке, оправдать вожака за все прегрешения, в этом деле он действительно накосячил. Как ему вообще могло прийти это в голову? Заработался на лесопилке? Или голова забита планами на скорую свадьбу? Девушка даже не стала скрывать рвущееся наружу раздражение и пробубнила едко:       – Готовься брать отгул и ремонтировать кухню своей подружки.       Негромко. Сидящий рядом Квил-старший даже головы не повернул. Но острый слух вожака распознал ее слова сразу же. Сэм промолчал. Только окинул Леа через зеркало заднего вида красноречивым взглядом. Гневным, потому что Пол обладал удивительной способностью выходить из себя и крушить все вокруг, не только мебель в доме стаи. Виноватым, потому что он мог бы догадаться, что взвинченный и истосковавшийся по нареченной парень будет реагировать на ее запах как бык на красную тряпку. А нюх у Пола был самый острый в стае. Он наверняка проснулся сразу же, как почуял ее приближение к резервации. Леа заметила во взгляде Улея, как будто, еще что-то, но упрямо решила это проигнорировать. Сожаление. Он всегда теперь смотрел на нее так: как виноватая побитая собака. Противно, мерзко и унизительно. Лучше бы презирал, как остальные.       Еще до того, как пикап притормозил у дома, девушка заметила, как по ту сторону разноцветного стекла окон беспокойно переминается с лапы на лапу серый волк. Вот теперь-то на происходящее отреагировали все: и Квил-старший, и Билли Блэк, сидящий на переднем пассажирском кресле, и даже мама, безнадежно погруженная в свои мысли: с момента похорон отца еще даже месяца не прошло.       Сью громко ахнула, прикрыв рот ладонью, и порывисто произнесла:       – Девочка в доме, Сэм? – свободной рукой она искала ручку двери, намереваясь выйти из тесной машины. – Ты оставил ее в доме?       Но страх ее буквально парализовал. Страшно представить, о чем мама думала в этот момент. Страшно представить, что она в этот момент вспомнила. Леа пробкой от шампанского вылетела из пикапа, так же порывисто выгоняя из своей головы непрошенные картинки того рокового вечера.       Она уже приводила себя в чувства и напрягала волчий слух, надеясь разобрать в какофонии сердечных ритмов пульс бледнолицей, когда на темную поверхность кухонных тумб опустилась тонкая белая ладонь, а затем показалась светлая макушка. Сэм, Леа готова была поклясться, в это мгновение облегченно выдохнул и решительно ворвался в дом, готовый если не задушить Лэйхота голыми руками, то хотя бы покалечить.       – Жива, – зачем-то прокомментировала девушка громко, подсознательно ища взгляд мамы.       Но Сью как будто не осознала сказанного дочерью. И осталась неподвижна до той самой секунды, как Квил-старший не помог ей выйти из машины, уверяя, насколько важно будет для разговора присутствие в доме женщины. Его слова ударили наотмашь сильней пощечины. А Леа здесь тогда зачем? Чтобы помочь Билли Блэку пересесть в инвалидную коляску и помолчать в дверях, пока он будет вешать бледнолицей на уши лапшу? Или она при этом разговоре присутствовать не должна? Тогда зачем они вообще таскают ее за собой?       Трое старейшин пересекли порог дома Эмили пока еще Янг. Из черного входа молнией выскочили две мужские фигуры и скрылись за полосой кустарника у кромки леса. Леа бестолково замялась у пикапа, не понимая, куда себя деть. В конце концов, перспектива пристыдить Лэйхота за несдержанность показалось ей более приятной, чем возможность молчаливо наблюдать за разговором вождя с девчонкой. Хотя, признаться откровенно, ни там, ни там ее участие было совсем не нужно. Леа это прекрасно осознавала.       И бодро зашагала к лесу, пружинистой походкой выбивая из головы тревожные мысли. Странный день. Ужасный год. Блядская судьба.       И хотя она видела обнаженное мужское тело много раз: в моменты близости с Сэмом и после ночных патрулей стаи, от вида Пола ей стало неожиданно неловко. Стоило догадаться по злому голосу и дерганным движениям, в каком взвинченном он сейчас состоянии. Стоило догадаться, что помимо голой кожи, учащенного сердцебиения и все еще волчьего рыка она заметит и его возбуждение.       Когда до парней оставалась пара футов, Клируотер выкрикнула предельно громко, чтобы не слишком к ним приближаться:       – Нужно отвезти девчонку домой! Сейчас что-то объяснять бессмысленно!       Сэм заметил ее еще издалека. И как будто заранее знал, с какой мыслью она к нему обратится. Улыбнулся снисходительно, по привычке, и охотно кивнул, признавая правоту:       – Скоро отвезу.       Леа захотелось с корнем вырвать какой-нибудь куст и бросить ему в лицо. Не по привычке, а из-за тех роковых изменений, что между ними произошли. Хотелось исцарапать его лицо и выкричать всю боль прямо в ушную перепонку, чтобы Улей перестал вести себя так нарочито ласково. Грош цена этой ласке, если теперь его сердце принадлежит другой. Лучше бы он послал ее с такими очевидными советами! Лучше бы не боялся окончательно растоптать то, что уже растоптано.       – Я с тобой, – не спрашивает, утверждает Лэйхот, крепко сжав ладони в кулаки. Леа отрезает:       – Нет!       Слишком быстро, больше инстинктивно. И, встретив уже хорошо знакомый неприязненный взгляд Пола, плюет едко, желая пристыдить:       – Ты изнасилуешь ее на первом же повороте.       Пол сначала ошарашенно округлил глаза, переваривая сказанное. А потом засмеялся так громко и развязно, что мгновенно стало не по себе. Он порывисто обернулся, совершенно не стыдясь своей наготы. Даже напротив: зазывно махнул перед бедрами рукой, демонстрируя эрекцию. Оскалился так жестоко, будто все еще был в шкуре зверя:       – Завидно, Леа? – и прошагал навстречу, издевательски ухмыляясь. – Что кого-то хотят, а тебя – нет?       Она по инерции сделала столько же шагов назад, не позволяя Лэйхоту сократить дистанцию. Упрямо смотрела на его лицо, не позволяя себе опустить взгляд ниже. И молилась всем духам, чтобы Сэм не лез в эту перепалку.       – Приди в себя! – но Улей грубо разворачивает Пола и бьет под дых, сбивая спесь.       Лэйхот хрипло смеется, растирая ушиб кулаком. Может, слегка треснуло ребро, но это пустяк. Его не унижают удары: Пол всегда рад и сам кого-нибудь отмутузить. Но сейчас в ответ он, конечно же, не бьет. Хоть что-то святое в этом парне есть, хоть какие-то рамки. Леа задумывается моментально: «Надеюсь, и на девчонку свою руку не поднимет».       И одергивает себя, изумленно хлопнув ресницами. Вроде, очевидная мысль, но в какой момент ее стала волновать бледнолицая?..       – Я две недели как псих туда-сюда носился, – произносит вдруг Лэйхот, отойдя от Сэма на пару футов. – И вот она здесь, – вновь сжимает ладонь в кулак и с чувством бьет по крупному стволу секвойи: – И опять эти ее тупые игры! А я не железный и тем более не благородный!       …Леа пытается вспомнить, были ли на блондинке какие-то ушибы, но только раздраженно шипит, потому что даже не присматривалась. В тот момент, когда она стояла рядом с домом, было достаточно того факта, что у девчонки сердце не остановилось от шока. Жива, и хвала духам!       Пол замахивается снова и снова, и кора дерева тоскливо трещит от его мощных ударов. Или это трещит лед на сердце Клируотер? Она видит, как перекатываются мышцы на его спине, слышит свист ветра и гортанное рычание. Перевоплотись Пол прямо сейчас, это не стало бы неожиданностью. Даже она с трудом бы сдержалась в такой ярости.       Но между ударами Пол выкрикивает:       – В первые дни было иначе!       – Я понимаю, – кивает вожак, даже не оборачиваясь на Лэйхота.       Он смотрит перед собой, на дом, в котором трое старейшин нарочито спокойно выспрашивают бледнолицую о ее детстве в Калифорнии. Может, Сэм контролирует ход разговора?.. Вряд ли. Сэма не было на собрании. Он не знает, кто такая Дейзи Ньютон на самом деле. Ха, сама бледнолицая не знает, кто она на самом деле – вот хохма!       «Вот несправедливость» – поправляет Леа себя, мотнув головой. И снова удивляется, откуда берется это участие к судьбе блондинки. Они ведь даже не знакомы.       Сэм смотрит на дом и вспоминает дни, когда это была просто ветхая охотничья хатка. Вспоминает первые дни в шкуре волка. Леа тоже это помнит. Помнит, каким энергичным он был после перевоплощения. Помнит, как много страсти и огня появилось в их постели на те несколько ночей, пока в гости не приехала Эмили. Названная сестра. Кровная сестра. Семья.       Помнит, как ощутимо холоден он стал, но продолжал приходить в ее дом, целовать, прижимать к себе во сне. Помнит, как ощутимо безразличен он стал к разговорам об их совместном будущем, о детях и свадьбе, о мечте поступить в университет и навсегда уехать из резервации. Его отрезало от нее, а Сэм все пытался привязать себя обратно. Не вышло.       Стоило порвать с ней в первый же день, а не надеяться, что станет лучше. Не станет. Это как болезнь: нужно принять лекарство сразу же, как появляются симптомы, а не ждать, пока тело охватит лихорадка. Без Эмили Сэму даже дышать было больно – это факт. За те пару недель, что он еще пытался совладать с духом и убедить себя в истинности чувств к Леа, ситуация ухудшилась до невозможного.       Им обоим стало душно в этих отношениях. Но они оба охотно задыхались.       Тогда, может, это Леа стоило порвать с ним? Она ведь заметила перемену сразу, сложила со временем два плюс два. Чувствовала нутром, что в его поцелуях больше нет всепоглощающей нежности. Видела, какими серьезными стали некогда пьяные от любви глаза. Но отказывалась принимать это до последнего.       А как же их план поехать в конце этого лета на вступительные испытания в Сиэтл? Как же их план сначала выучиться на профессию, а затем найти достойную работу и перебраться в крупный город? Как же их план создать счастливую семью и родить двух сыновей? Они ведь даже придумали им имена, не индейские, нетрадиционные: Чарльз и Ричард. Королевские, гордые и сильные, как Сэм. Мудрые и проницательные, как Леа.       А как же разговоры о том, что их дети не будут знать лишений, которых знали люди в резервации? Что они не будут тратиться на свадебную церемонию, а тихо распишутся и уедут в Мексику на медовый месяц?       Когда они расстались, Леа не было больно. Тело онемело, как после анестезии. Стало холодно и пусто. Как будто в груди мгновенно выпал первый снег.       Больно стало тогда, когда под ее когтистыми лапами скоропостижно умер отец. Больно стало тогда, когда в голове стали появляться жалостливые мысли Сэма. Больно стало тогда, когда в их дом пришло приглашение на роскошную свадебную церемонию в поселении мака.       Для того, чтобы создать семью с Эмили, ему не нужно было ждать вступительных испытаний, усердно учиться и искать достойную работу. Он уже был готов.       – Думал, херня, – рычит Пол хрипло, выдолбив в стволе секвойи крупное дупло, но все еще самозабвенно выплескивая на дерево ярость. – Просто влечение…       – Понимаю, – кивает Сэм.       – …а для меня теперь никого, кроме нее не существует!       Леа понимает, что вожак сейчас поднимет на нее полный нежности и глубокого сожаления взгляд. И отворачивается прежде, чем это происходит. Пытается отвлечь себя от воспоминаний о прошлом. Там нет ничего, кроме боли и слез. А боли и слез ей и в настоящем достаточно: куда не плюнь, везде повод ощутить свою ничтожность.       Она пытается выплыть из этой пучины самобичевания и хватается за единственную сильную мысль, которая вот уже пару часов настойчиво лезет в голову: Дейзи Ньютон. Черт с ним! Лучше думать о бледнолицей, чем о разбившихся мечтах о счастливом будущем.       – Я отвезу ее домой, – утверждает бескомпромиссно. – А ты останешься с Полом.       Сэм, наверное, ожидал от нее подобное. Плевать. Главное поскорей уехать отсюда, подальше от резервации, где каждый куст напоминает о пожизненном долге перед племенем. И поскорей увезти отсюда девчонку.       Старейшины расспрашивают ее о здоровье, о том, хорошо ли о ней заботились в Сиэтле. Квил-старший невзначай упоминает пернатый оберег. Дейзи Ньютон держится поразительно стойко. Голос ее твердый и звонкий, слова вежливые. Адреналин. Совсем скоро уровень гормона снизится, и напускное спокойствие сменится буйной истерикой. Как совсем недавно произошло с Доли. Леа не кажется, Леа уверена.       – Дохуя раскомандовалась, – Лэйхот отталкивается кулаком от избитого ствола и снова шагает навстречу. Казалось, ни на унцию не растеряв звериной ярости. – Моя нареченная касается только меня.       Чуть более смело, чем раньше, она встречается с Полом взглядом и даже позволяет себе опустить глаза на его пах. Лишь на несколько секунд, чтобы этот пубертатный подросток не нашел новый повод для издевки. Наверняка, возбуждение сейчас приносит ему страшный дискомфорт. Хоть какая-то радость. Леа знает, что Сэм не останется в стороне. Он влезет в их перепалку и заступится. По привычке. Из жалости или отдавая должное совместному прошлому – не важно.       – Это приказ, – чеканит Улей и подходит ближе, намереваясь заглянуть в ее глаза.       Но Леа уходит. А это будет последний раз, когда она позволит ему себя защищать. С этой мыслью даже шагать немного легче, и сердце не сжимается в болезненный кровяной комок. Пусть дух койота разрушит стаю к чертям! Пусть бледнолицая станет причиной их личного хаоса. Клируотер не против. Ее жизнь сейчас с натяжкой можно назвать даже жалким существованием.       Она уже даже не вслушивается в разговор Пола и Сэма, мимо ушей пропускает искусственно милую беседу старейшин с девчонкой. Летит кометой до дома, даже не подбирая правильных слов, чтобы вытащить Дейзи Ньютон из цепких лап этих лицемеров. Но, подойдя к самой двери, все же тушуется, замерев напротив окна.       Как неправильно выглядит эта фарфоровая фигурка в доме Эмили. Как неуместно. Как контрастирует она со всем индейским, со всем животным и природным. Какая она бледная и аккуратная на фоне темной необработанной древесины, которой обита кухня. Какая она хрупкая и изящная по сравнению со смуглым мощным телом Лэйхота. Леа даже поставить эту куклу рядом с ним страшно: треснет от неосторожного взгляда. Ее бы только на вытянутых руках всем показывать и хранить за стеклом в надежном крепком шкафу, как жемчужину коллекции.       Она натянута, как струна гитары. И струнка эта уже начинает угрожающе дрожать: чуткий волчий слух замечает даже малейшее изменение в высоте голоса. Она улыбается виновато, и сама просит отвезти ее домой. Клируотер даже слов подбирать не надо. Как удачно.       Сама доходит до пикапа, отказавшись от протянутой руки Квила-старшего, и даже прощается со старейшинами по-индейски. Традиционно: коснувшись сначала лба, затем губ и сердца. Где только она этому научилась? В интернете начиталась статей? Или Доли показала в тот дождливый вечер? Точно, Доли.       Лицо Билли Блэка омрачается. Он зеркалит прощальный жест, сухо кивает и перекатывает на кончике языка какое-то предложение, но так его и не озвучивает. Дейзи садится назад, осторожно прикрыв дверь. На большее у нее как будто не хватает сил. Леа даже приходится обойти машину и громко ее захлопнуть. Не без раздражения. В этот момент ее взгляд ловит негласный вождь и вместо прямого указания произносит уклончиво:       – Койот не враг индейцу. Но и не всякому индейцу он друг.       Как понимать эти слова, Леа не решила. Спешно села в машину, завела двигатель, и из магнитолы моментально полилась какая-то тихая игривая мелодия. Клируотер пришлось сделать над собой титаническое усилие, чтобы не отпустить сцепление слишком резко: ее подгоняла сладкая мысль о том, как скоро останется за спиной этот дремучий болотистый лес и все его обитатели. Хотелось вдохнуть прохладный пустой воздух без феромонов стаи и без гнили Калленов.       Взять себя в руки после всей этой нервотрепки, все же, не выходит: секунд через двадцать после начала движения Леа замечает, что не подвинула вперед водительское кресло и не отрегулировала зеркала. Гневно ругнулась под нос, наклонившись ближе к рулю, и легонько надавила на пластик зеркала заднего вида. Мгновение поизучала лицо бледнолицей и отвернулась, сделав вид, что увлечена крутым поворотом на трассу.       Игривая мелодия переросла в медленный бит. Не самый приятный для ушей, хотя Леа была тем еще ценителем музыки: в этом куда лучше разбирался Квил-младший.       – Как аукнется, аукнется, аукнется, так и откликнется, – замычал мужской голос так драматично и приторно, что захотелось даже глаза закатить.       Но Дейзи Ньютон отреагировала на мужской вокал иначе: ее сердце буквально пропустило удар. Сбилось с привычного ритма. Клируотер бросила тревожный взгляд на зеркало заднего вида, встретившись в нем глазами с нареченной Пола. И вновь отвернулась, ощутив прилив раздражения. Какая глупость: так реагировать на бессмысленные любовные песни.       Впрочем, совсем скоро, когда с заднего сидения послышалось тихое мычание девчонки, такое, что без волчьего слуха и не разберешь, Леа нехотя прислушалась к словам. Лучше бы не прислушивалась. Ее неприязнь к таким песням только усилилась, а в голову снова залезли мысли о Сэме. Блять.       Она переключила радиостанцию. Впрочем, поздно: процесс уже был запущен. Натянутая струнка задрожала так часто, что порвалась от напряжения.       – Как аукнется, аукнется, аукнется, так и откликнется, – зашептала блондинка, давясь воздухом.       И громко всхлипнула, запустив в волосы пятерню. Еще раз. Стыдливо отвернулась к окну, до побеления сжав губы. К счастью, Леа умела читать между строк, и выкрутила громкость радио практически на максимум. Из динамиков зазвенела веселая кантри песня про День Благодарения, в которой Дейзи Ньютон утопила свой надрывный плач.       На дороге редко попадались встречные машины, и это было на руку: Клируотер навязчиво казалось, что слабое человеческое сердце вот-вот остановится прямо на заднем сидении пикапа, и она внимательно следила за девчонкой в отражении, и она ловила каждый толчок крови о стенки вен. Только этого ей не хватало.       Дейзи плакала так, будто внутренности обнажала. Так плакала мама на похоронах. Так Леа хотелось расплакаться с бледнолицей в унисон.       Если на ее сердце еще осталось место, которое может треснуть, оно затрещало именно в эту секунду. В ту секунду, когда аккуратная фарфоровая куколка вдруг потерла мокрые глаза, размазав по щекам вязкие сопли и ошметки черной туши, и откровенно завыла в ладони. Вместе с ней завыл волчий дух под ребрами Клируотер.       Сполз с исхудавших плеч объемный кардиган, оголив уже синеющие на шее засосы. Такие частые и крупные, что они сливались в один огромный синяк. Пара похожих виднелась и из-под широких лямок топа. Дальше рассмотреть было невозможно. А дальше рассматривать и не нужно было.       Как могли старейшины столько дней скрывать от нее правду о Поле? Неужели они и впрямь считают, что в этом худом, не знавшем переломов костей и разрыва связок, теле может скрываться что-то поистине опасное? Неужели в этом болезненном человеке может находиться дух койота? Великий дух не исцелял поврежденное тело. Да и что это за дух вообще? От девушки не пахло зверем: только пресловутым кокосовым латте, запах которого Лэйхот постоянно вспоминал на патрулировании.       Она только-только из одной больницы выписалась, а из-за старых лицемеров могла попасть сегодня в натуральный морг!       В груди Леа стремительно разрасталось странное желание укрыть это блондинистое недоразумение от всех опасностей, что представляет для нее Форкс: от Калленов, от Пола, от старейшин, молний и всего магического, во что она оказалась втянута. И сейчас такой безумный разгон от неприязни до заботы Клируотер не пугал. Как не пугала ее скорость на спидометре. Она неслась по полупустой дороге, нарушив уже десяток правил дорожного движения.       Было трудно сказать, что конкретно это было. Искреннее сочувствие? Усталость от несправедливости к самой себе? Отторгаемое чувство любви к названной сестре? Или отчаянная потребность потеряться хоть в ком-то, в ком-либо, лишь бы не позволять больше Сэму Улею играть такую большую роль в своей жалкой жизни?       Желание вложить побитую любовь в того, кто не будет смотреть на нее снисходительно и тоскливо? Кто не будет считать ее слишком юной и неопытной? Кто не будет стыдливо отмахиваться от ее помощи? Кто не будет презирать ее за ноющую боль дважды разбитого сердца: в первый раз Сэмом, во второй – любимой кузиной Эмили?       Дейзи Ньютон казалась не самым плохим вариантом. Даже отличным. Единственным, если быть совсем откровенной. Идеальным.       Они ведь, в сущности, были даже похожи в своих страданиях. Их обеих судьба, мерзкая злобная сука, привязала к этой поганой вашингтонской земле у океана. В них обеих жил могучий дух, необъятный и непонятный. Они обе мечтали о лучшей жизни.       А ведь наверняка жизнь Дейзи Ньютон до встречи с квилетами была очень складной. Она носила стильную одежду, ярко красилась и громко смеялась, растягивая губы в беззаботную улыбку. Наверняка она смотрела глупые мыльные оперы, читала классические любовные романы и мечтала выйти замуж за Джонни Деппа. А кто не мечтал? Но духи связали ее с Полом Лэйхотом, бестолковым придурком без серьезных амбиций на эту жизнь. Какое счастливое будущее ее с ним ждет? О каком волшебном запечатлении шла речь все это время? Трагикомедия, да и только!       Наверняка она усердно училась в школе и уже представляла себя членом какого-нибудь студенческого сестринства, типа Каппа Каппа Зета. Об этом же мечтала и Леа до того рокового вечера, когда закипела в жилах волчья кровь. Когда духи отняли у нее отца и водрузили на плечи долг охранять племя.       Их негласный вождь, Билли Блэк, внук Эфраима Блэка, не доверял духу койота. Кто такая Леа Клируотер, чтобы ослушаться воли вождя?       – Ты теперь в нашей стае, – констатирует, жестко и бескомпромиссно, выкрутив звук магнитолы на минимум, отпустив уже вибрирующую от напряжения педаль газа.       Они приближались ко въезду в туманный Форкс. Дрожащие в остаточной истерике плечи замерли. Девчонка отняла от лица ладони и сморщилась: Леа отлично видела ее эмоции в отражении.       – Я не оборотень, – возражает Дейзи несмело.       – Ты нареченная оборотня. – и спешно поясняет: – То, что ты чувствуешь к Полу. И что он чувствует к тебе. Это называется запечатление.       – Типа… – блондинка облизывает соленые губы и шумно втягивает сопливым носом воздух. – Любви с первого взгляда?       – Типа.       Рубашка на теле Леа пусть и свежая, но изрядно потрепанная. У нее нет денег покупать себе модные тряпки. Хотя, черт, так хотелось бы. И ей совсем не жалко стянуть с себя полинявшую коричневую ткань, небрежно скомкать ее в ладони и протянуть назад.       – На, – привлекает она внимание блондинки широким взмахом руки. – Высморкайся. А то голова разболится.       – Уже болит, – отзывается Дейзи уныло. – А салфеток в бардачке разве нет?       Леа демонстративно закатывает глаза. Спидометр уже не дребезжит от скорости, хотя отвлекаться от дороги все равно рискованно. Выждав удачный момент, она наклоняется вбок и тянет рычажок бардачка на себя. И правда: здесь целая пачка белых бумажных салфеток. А еще пестрые пригласительные на свадьбу Сэма и Эмили. Сука. А что еще она ожидала найти в его машине?       – Ничего там нет, – выплевывает Клируотер так едко, что аж самой становится противно. – Сморкайся в рубашку.       Леа чувствует затылком, как недоуменно смотрит на нее бледнолицая. Как лениво обдумывает она какую-то мысль и, все же, соглашается с предложением. Как выныривает руками из широких рукавов кардигана и протяжно высмаркивается. И, вроде, ощущается это так естественно и нормально, что не вызывает никакого дискомфорта: после голого возбужденного Лэйхота она вряд ли испугается чужих соплей или женского декольте. Но теперь она замечает в отражении еще и розовеющий рубец, крупный и блестящий. И не от оголенного тела Дейзи, а именно от ее увечий Леа становится неудобно. Больно, как будто это в нее ударила молния. Больно, как будто это ее шею и грудь грубо искусал Лэйхот.       Девчонка сморкается, точно африканский слон, и, кажется, начинает медленно приходить в себя. А Клируотер непросто подобрать слова. Она знает про дух койота так мало, что этой жалкой информацией даже делиться стыдно. Но делиться надо. Так будет честно.       – Твои вещие сны – это магия мивоков, – делает паузу. – Это калифорнийские индейцы. Ты ведь родом из Калифорнии, да?       Блондинка поднимает покрасневшие глаза и протягивает мрачно:       – Я на тысячу процентов бледнолицая.       Леа нервно хохочет. Достаточно долго. От того, как комично выглядит эта фарфоровая кукла на заднем сидении пикапа, зарёванная и опухшая, в обнимку с сопливой рубашкой. От того, как поздно бьет по голове ощущение скорости, на которой они летели по трассе, и вполне могли разбиться о какой-нибудь билборд или лося. От того, сколько боли и непролитых слез скопилось в ней самой, но она упрямо заталкивает их в свои глазницы вот уже почти месяц.       Машина пересекает черту города и уже подъезжает к полицейскому участку, когда нареченная Пола объясняет, куда им нужно свернуть. Блондинку потряхивает: Леа даже не нужно смотреть в зеркало заднего вида, чтобы понять это. Дейзи раскачивается вперед-назад, мыча какую-то мелодию, будто колыбельную. И Клируотер совсем не жалко машину Сэма, нет, только не сейчас, но она все равно спрашивает:       – Тошнит?       – Ага, – чуть громче мычит девчонка.       Вот тебе и дух койота. Не исцеляет рубцы, даже не может снять головную боль и тошноту после нервного срыва. На что он вообще способен? Только подсовывать бледнолицей видения? Пользы от него, как от козла молока.       – До дома еще далеко?       – Пара кварталов, – Дейзи шумно сглатывает и запрокидывает голову. – Расслабься. Рвать не будет.       – Можешь заблевать хоть всю машину. Все равно она не моя.       Из груди блондинки вырывается нехороший смешок. Она насухо вытирает пальцы о сухие участки рубашки и обеими ладонями обхватывает шею, растирая синеющую кожу. Как будто пытается пальцами растолкать кровь обратно по венам.       – Звучит заманчиво, – соглашается она, невесело ухмыльнувшись. – Но рвать нечем. Я не ела весь день.       А по ней, в целом, видно. Девчонка не выглядит хилой: спорт в ее жизни раньше присутствовал точно. Да и стала бы хилячка напрашиваться на игру в футбол, а потом грудью отбивать мяч? Это видно не по телу, а по состоянию: в мясо искусанные губы, дрожащие локти и сердце, то замирающее в виртуозном кульбите, то срывающееся на спринт. В голос реветь на голодный желудок – то еще удовольствие.       – Да и какой тут аппетит. Будто в фильм попала.       – Приключенческое фэнтези?       – Хоррор, – и с этим трудно не согласиться.       Когда они добираются до нужной подъездной дорожки, лицо девчонки как будто зеленеет. Она и до этого нервно дергалась в разные стороны, маясь от пульсации в висках, но сейчас эта боль будто достигла апогея. Дейзи Ньютон по-английски вылезает из машины, снова не захлопнув, а легонько прикрыв за собой дверь, и стремительно шагает к крыльцу. До слуха Леа доносятся жалобные всхлипы и грязная ругань.       Она глушит мотор и выходит из машины, сначала, как ей кажется для того, чтобы захлопнуть, наконец, несчастную дверь с пассажирской стороны. Но задерживается у забора чуть дольше положенного, прислушиваясь к звукам в доме.       Странный день. И эта поездка до Форкса тоже странная. И девчонка странная: совсем не подходящая тому миру, в котором живет Клируотер. Чувства в груди тоже какие-то беспорядочные, уже не сбившиеся в плотный ком боли. Стало как будто легче. Вот тебе и дух хаоса и раздора.       Совсем не великий. Беспомощный и слабый. Блондинистое бедствие иначе, чем малышкой и не назовешь. Разве может это тело нести в себе разрушение? Угрозу для племени? Да оно быстрей само на мелкие куски рассыпется или задохнется от неконтролируемых чувств Лэйхота.       И это тело, все же, выворачивает где-то на втором этаже. Клируотер сдает пикап на сигнализацию, убедившись, что он не слишком мозолит глаза соседей, и шагает следом, плотно прикрывая за собой калитку забора и входную дверь.       И цепенеет в прихожей, глазами зацепившись за кроссовки Пола на металлической подставке для обуви. Лэйхота тут нет. Только в воздухе витает уже слабеющий запах его тела. Перед глазами возникает дупло, которое квилет выдолбил в секвойе кулаком за какие-то несколько секунд, а после – кровяное месиво на шее бледнолицей.       Девчонке и правда нужна ее помощь или Леа просто хочет убедить себя в этом? Чтобы быть нужной хоть кому-то? Чтобы спрятаться от гнетущего одиночества?       Из ванной на втором этаже снова доносится мелодичное мычание, будто Дейзи пытается себя убаюкать. Срывается то на рвотные позывы, то на нервный плач. То хихикает горько, сплевывая слюну. Блять. Как-то неожиданно далеко завело сострадание к этой девчонке. Вроде, хотелось просто пожалеть ее за несправедливость судьбы и старейшин, а выливается все это в желание куда более серьезное и глубокое.       Леа проходит в гостиную, неуютно поведя плечами. Этот дом так отличается от того, в котором живет она. Здесь больше мебели, и обои не отклеиваются от сырости под потолком. Здесь очень много посуды: на обеденном столе по меньшей мере чашек десять. Здесь большой телевизор, крепкие деревянные стулья и диван, с виду мягкий, будто облако. Здесь не пахнет стаей: Пол не в счет. Здесь очень мило и аккуратно, как в одной из тех мечт, что она представляла себе в старшей школе. В каком-то таком домишке она мечтала завести семью, каждое воскресенье печь банановый хлеб на завтрак и собирать за одним столом пару добрых подруг, то разливая по чашкам свежесваренный кофе, то растворяя в шипящих бокалах шампанского кубики льда.       О какой-то такой жизни она и мечтала. Той, которой живет Дейзи Ньютон. Жила до встречи с Полом. Девушка знает наверняка: даже если старейшины будут против, Лэйхот хуй положет на их запреты. Никакого уважения к правилам, никаких рамок. Впрочем, за этого она его временами уважала.       Ведь сама буквально полчаса назад нарушила приказ вождя и очень криво объяснила девчонке, в чем дело. Хоть как-то. Лучше корявая правда, чем искусная ложь. И Леа пока не понимала, чем ей это грозит. Осознание этого пока не дошло до участка мозга, ответственного за логику. Так безрассудно и глупо, такой бестолковый риск! Так несвойственно ей, расчетливой и проницательной. Так легко и правильно. Так правильно и легко.       Блондинистому недоразумению на втором этаже, кажется, легче не становится. Заунывная колыбельная становится громче и напряженней, будто девчонка сейчас снова взорвется истошным плачем. Знать бы, как поступить, как к ней подступиться. Подруг у Леа толком не было никогда: только сестры. И потребности в большом круге друзей никогда не возникало: она предпочитала тишину и частые вечера в полном одиночестве. Поэтому хватается за первую попавшуюся же идею.       – Чай на столе старый? – кричит она громко, ногтем подцепив сверкающее стекло заварочного чайника.       – Вчерашний, – не сразу отзывается Дейзи, наверное, и не надеясь, что Клируотер услышит ее полушепот.       К счастью, Леа слышит. И выбирает из числа грязных кружек на столе самую чистую на вид, заливая туда в какой-то нелогичной пропорции сначала заварку, затем воду из графина. И добавляет не меньше трех ложек сахара с горкой. Пока алюминий игриво бьется о стенки чашки, пытаясь растворить в холодном напитке хоть что-то, Леа кисло подмечает, что и полы в этом доме гораздо чище, чем в ее собственном. Даже снимает кроссовки, оставляя их рядом с остальной обувью в прихожей. И стремительно взлетает вверх по лестнице, смакуя щекочую мягкость ковролина под босыми ногами.       – Все-таки было, чем рвать, – виновато улыбается блондинка, смахнув длинные пряди с лица. – Забыла, что пила кофе в больнице.       Леа останавливается в дверях ванной, не понимая, что делать дальше. Так, странная бурда в кружке есть. Теперь, наверное, нужно помочь ей подняться с пола и подвести к раковине, чтобы бледнолицая смогла сполоснуть покрасневшие глаза и испачкавшиеся губы. Но как-то странно немеет тело, и вылетает бездумный вопрос:       – Экседрин есть?       Дейзи не сразу кивает. Морщит лоб, задумавшись, смотрит в сторону зеркала, висящего над раковиной. Шумно прочищает горло и отвечает, наконец:       – Да, в аптечке. Я сейчас…       – Сиди, – неожиданно зло и грубо. – Сама найду.       Но блондинка, все же, встает. И как-то умудряется умыться одной рукой, второй крепко держа пушистый хвост в ладони, пока Клируотер копается в бесконечном количестве шуршащих блистеров и колбочек. Леа нервничает. По многим причинам. Как ей не нервничать после всех событий, в конце концов? Но сейчас ее больше бесит количество таблеток на букву «э». Разве нужно человеку столько лекарств? В резервации о существовании половины даже не слышали.       – На, – снова выходит жестче, чем хотелось. – Надеюсь, обратно не выйдет.       Но девчонка, кажется, в упор не слышит ее грубости. И к счастью. Леа ведь совсем не хочется хамить: она это от какого-то отчаяния, от сопливой надежды, что ее помощь хоть что-то значит. Что она хоть кому-то нужна.       Дейзи благодарно кривит губы, как надрессированный пудель в цирке. Кто учил бледнолицых так часто улыбаться? Разгрызает драже экседрина и опустошает кружку до самого дна, шикнув недовольно:       – Мерзость редкостная.       То ли про Леа, то ли про таблетку, то ли про чай.       – Полынь горчит… – по привычке ухмыляется Клируотер.       – …а дух лучше меда лечит, – совершенно бездумно заканчивает фразу Дейзи, отставив кружку на стиральную машину.       И обе девушки сначала мрачно кивают кому-то невидимому перед собой, переваривая последние часы уходящего дня. А после пронзают друг друга таким изумленным взглядом, будто только что узнали тайну мироздания, не меньше.       Леа и до этого момента ощущала себя как-то необычно. Впрочем, необычно – это слабо сказано. Ее жизнь уже однажды изменилась в какие-то несколько секунд кипящей ярости, расплавленным железом пульсирующей по венам. Ее уже многократно обезоруживали голой правдой, хлесткими оскорблениями и ядовитым презрением. Чем эти слова отличаются от тех многих?       Дейзи и до этого момента понимала, как непредсказуема и удивительна человеческая судьба. Какие невзрачные подсказки она дает, как ненавязчиво толкает в руки к тем, кого бы ты никогда раньше не захотел касаться. Она уже замечала, как, казалось, совершенно бестолковые мелочи по итогу приводят тебя к чему-то действительно ценному. Чем этот раз отличается от тех многих?       О, мудрый и ласковый Гарри Клируотер. Любящий муж и отец, после работы заезжающий в магазин на заправке, чтобы на скудную мелочь из кармана купить пару шоколадных батончиков к чаю. Солнечный, как жженый сахар в конфетнице, и мягкий, как сливочная карамель, которую он всегда покупал на Рождество. Непреклонный и жесткий, когда дело касалось здоровья. Протягивающий дурно пахнущий стакан с сушеными травами, плавающими на поверхности напитка как цветущие водоросли. Гладящий ласково по волосам и шепчущий: «Полынь горчит, а дух лучше меда лечит».       И, кажется, Дейзи могла слышать эту поговорку где угодно. Но она помнит явно, как было больно и плохо продираться сквозь эмоциональный текст некролога в память о Гарри Клируотере. Но она помнит отчетливо, что именно с этого клочка информации началась ее статья про квилетов.       И, кажется, Леа могла пропустить эту фразу мимо ушей и задуматься лучше о том, как накажут ее старейшины за непослушание. Но она ощущает, как жизнь снова резко ломается и чинится, уже не в гостиной над бездыханным телом отца, а в ванной комнате рядом с зарёванной бледнолицей.       – Леа Клируотер, – осеняет блондинку.       – Ага, – кивает волчица несколько озадачено.       Потому что разве могла она даже задуматься о том, чем обернется эта поездка в Форкс? Что в беспросветной пучине вины, которая почти месяц заменяет ей сердце, вдруг взорвется белая вспышка? Что сопливая надежда на лучшее окажется вполне обоснованной?       – Знобит, – не спрашивает, утверждает. И, стерев с щеки Дейзи черную кляксу растекшейся туши, мягко тянет девушку в коридор. – Ляг. Я свежий чай заварю.       А Ньютон и правда потряхивает так, будто ее непрерывно бьет электрошокером. Она никак не отреагировала на прикосновение к своему лицу. Она даже не возражала.       Чай заваривается механически. Леа вряд ли думает о чем-то определенном: в голове перекати поле. Наверное, нужно осмыслить произошедшее. Вывести какое-то умозаключение, усвоить мудрость и разобрать свои чувства по атомам. Но думать не хочется.       – Боюсь говорить, – шутит Дейзи, когда Клируотер переступает порог ее комнаты. – Вдруг снова рвать начнет.       – Молчи, – по-простецки пожимает плечами девушка, ставя кружки на прикроватную тумбу.       В спальне пахнет Полом. И копченой рыбой. А в изголовье кровати, игриво качаясь от сквозняка, висит белый пернатый оберег, который Доли сплела на скорую руку. Конечно, не так искусно, как это делает Шима Атеара.       Сердце бледнолицей в этом месте начинает биться спокойней. То ли от того, что она свернулась в клубок на мягком матрасе, то ли от того, что уже действует обезболивающее. Может, так на ее дух влияет паучий камень, вплетенный в белёные хлопковые нити. А, может, так на нее влияет запах Лэйхота, которым пропитан почти каждый угол комнаты.       Леа садится прямо на ковер, по привычке, и беглым взглядом осматривает стены. Куча глупых плакатов и книжных полок, на которых в возмутительном беспорядке стоят классические романы и современные клишированные антиутопии. Не организовано, сброшено как будто в кучу. Вот уж точно дух хаоса.       Блондинка периодически открывает глаза, встречаясь с ней взглядом, и моментально прикрывает их, как будто в чем-то удостоверившись. Леа хочется верить, что ее присутствие здесь полезно. Что, может, на пару тактов сердце девчонки бьет тише, потому что она сейчас рядом.       – Брат со смены скоро вернется, – шепчет Дейзи осипшим голосом.       – Когда вернется, в окно выпрыгну.       Снова взмахивает длинными ресницами, ловя шутливый взгляд волчицы, и, отчего-то, нежно улыбается. За пару часов, что они уже просидели в тишине, – а Леа даже не заметила, как быстро наступил холодный темный вечер –, дыхание бледнолицей окончательно выровнялось, будто и не было сегодня никакого нервного срыва.       Ньютон еще не спит, раз в несколько минут стабильно ищет Клируотер взглядом и выдыхает с облегчением, когда встречается с темно-карим омутом ее глаз. Молчит. Но тишина уши не режет. Леа, оказывается, давно нуждалась именно в этом.       Просто помолчать с кем-то в темноте комнаты, забыв про чай на прикроватной тумбочке, не замечая, как стремительно ускользают минуты. Быть рядом с кем-то и не ощущать себя лишней. Может, пару часов назад Клируотер и верила в то, что это она жизненно необходима слабой бледнолицей, но теперь саму себя обманывать бесполезно.       – Леа? – девчонка дергается, когда теплое одеяло касается ее плеч.       – Еще не выпрыгнула.       Она подает ей таблетку барбитурата, въедливо изучив рецепт врача из Сиэтла. И отказывается удвоить дозу, хотя блондинка и звучит слишком убедительно. Садится на ковер, но чуть левее, чем сидела раньше, чтобы Дейзи не пришлось бегать глазами и искать ее в полумраке комнаты. Чтобы сразу нашла.       – Мне стыдно, – спустя пару минут произносит она, одарив Клируотер таким виноватым взглядом, что ее это даже выбешивает.       Потому что волчица не видит причин для вины и стыда.       – Блять, Дейзи…       – Маргарет, – поправляет она ее мягко, уже в полудреме, обессиленно сомкнув веки. – Думаю, после такого приключения я точно доросла до полного имени.       Напряженная морщинка между ее бровей, наконец, разгладилась.       – После такого хоррора, – Леа вспоминает диалог в машине, кисло ухмыльнувшись.       – Точно, – сипло отзывается Ньютон. – Хоррора.       И погружается, может, не в самый спокойный, но все же сон. Как и обещала, Клируотер сидит рядом до щелчка входной двери и усталого бормотания старшего брата, вернувшегося с работы. И, перебросив обе ноги через подоконник, вдруг ловит себя на мысли, что ей совсем не хочется уходить. В этом доме, рядом с этой девчонкой она впервые за месяц ощутила себя в своей тарелке. А сейчас снова вынуждена возвращаться в резервацию, где каждый пень напоминает о боли, вине и пожизненном долге перед племенем.       Уходя, она прощается с блондинкой наивным и искренним взглядом зарождающейся дружбы. Такой необходимой ей, важной. Леа нужен этот хилый койот, этот беспокойный комок спонтанности и хаоса. Она обращалась в мыслях ко всем духам, которых знала. Торговалась, упрашивала, требовала.       Эта ночь, пожалуй, стала бы для Клируотер самой светлой за последние дни, узнай она, что, засыпая, Дейзи Ньютон молилась о том же самом.