fortune-telling by a daisy

Форкс, штат Вашингтон 9:03

      – …новый учитель биологии. Кстати, остряк, но какой-то… Э-э, сложно объяснить, – Стивен дернул плечом не то специально, не то инстинктивно.       – Новый? А старый куда делся?       Это было влажное апрельское утро. Розовый горизонт подсвечивался теплым золотом солнца, расползаясь по небу персиковой акварелью, и одного только взгляда в облака хватало, чтобы ощутить резкую смену сезона. С весной беспросветные дожди и туман покидают Форкс, обнажая прибрежный городок перед первым слабым зноем. Соседки-энтузиастки с другого конца улицы уже активно высаживают в промерзлую землю цветы, планируя украшение своих маленьких садов – хобби не самое популярное, но украшающее серые виды палитрой красок. И птицы начинают щебетать как будто на час или два раньше, настырно цокая коготками по крышам. Природа потягивалась от продолжительного сна, распускаясь скромными почками на голых деревьях, и в этом чувствовалось мощное дыхание жизни. Не в вечнозеленых соснах, не в величественных секвойях, не даже в чвакающем под подошвой мху – а именно в застенчивых красно-зеленых шариках на исхудавших и потрескавшихся ветвях.       Стивен по какой-то причине прогуливал физкультуру, пешком прогуливаясь до школы, что было ему совершенно не свойственно, но я не стала пытать одноклассника вопросами – вдруг начнет задавать мне их в ответ. Чтобы скрасить тяжкое утро среды, парень увлеченно пересказывал свежие новости и сплетни, стараясь не упустить из виду ни единой мелочи – знал, как для меня важно быть в курсе всех событий.       – Этот голубь? – с его губ соскользнул скептичный смешок. – Не знаю, Дейз. Я за три года имени-то его не запомнил.       – Нашел, чем гордиться, – я играючи боднула его плечом.       По долгу службы в редколлегии я знала всех учителей школы и мистера Баннера в том числе. Он не входил в число моих любимчиков, впрочем, как и биология, но ради красивых оценок в аттестате я исправно выполняла все его задания и даже оставалась на дополнительные часы. Он был очень… увлеченным учителем. Динамичным и погруженным в свой предмет настолько, что это даже пугало: а у него вообще есть интересы за стенами школы Форкса? Поэтому новость о его увольнении меня как нельзя порадовала. Никогда не поздно менять свою жизнь, даже если последние двадцать лет ты вел биологию у тупых и ленивых старшеклассников, безбожно прогуливающих твои занятия. А вот новость о новичке в нашем Форксе – насторожила. Я не слышала за семейным ужином ни слова о новоиспеченном соседе.       Стив тихо рассмеялся и легко толкнул меня плечом в ответ, сощурившись от солнечного света. Нам идти вместе еще два перекрестка, но даже этого времени чертовски мало. Я так соскучилась по своей школьной жизни, по своей прежней и нормальной жизни. По обычным людям без сверхъестественных способностей и даже по глупым статьям в своей романтической колонке в газете. Сейчас бы писать материал про весенние гадания, любовный сонник и пылкий Ла-Пуш, а не быть втянутой в какой-то остросюжетный детектив с собой в главной роли – главным героям обычно достается больше всего в угоду читателям.       – Погода резко изменилась, – замечаю я между делом. – И так вкусно пахнет…       – Угу, – парень недовольно кивает, проведя рукой по волосам. – У меня от таких перемен всю неделю голова трещит. И глаза слезятся, – ага, видимо, метеозависимость и аллергия на цветение.       Я так мало знала о нем… Все три года, что Стивен сидит за мной на занятиях, я довольствовалась маленьким клочком информации, который, впрочем, никак не мешал мне вести задушевные беседы и подшучивать над ним так уверенно, будто мы ходили на один горшок в детстве. И, все же, Стив был тайной. Чуть выше меня, с роскошной копной апельсиново-рыжих кудрей, добрыми карими глазами и мягким тихим голосом, карамельным – совсем мальчишеским. Разъезжает на своем байке по узким улочкам Форкса и фотографирует всякие мелочи с интересных ракурсов. А когда на кухне внезапно заканчивается соль, то он по-соседски любезно одалживает целый пакет и отмахивается от благодарностей. Стив был, вообще-то, весьма и весьма неплох собой и относился ко мне очень нежно, как к младшей сестре, которой у него никогда не было. Так почему я за все эти три года не сблизилась с ним?       Ну почему я обратила внимание на Стивена только тогда, когда моя жизнь стала напоминать беспросветный кошмар? Впрочем, ясное дело, почему: теперь он для меня как гавань нормальности в экзотическом индейском хаосе. И оценить я его смогла только на контрасте с этой пугающей дикостью.       А пахло на улице и правда вкусно: в воздухе витали ароматы сырой земли, свежесть соленого океана, легкая горечь новой зелени и еще что-то. Как запах из детства, чье название ты с трудом можешь вспомнить, но точно узнаешь его из тысячи оттенков. Что-то яркое и сочное, заряжающее энергией – совсем несвойственное Форксу.       – Кстати, о головной боли, – Стив подносит к лицу ладонь, прячась от света. – Варнер как с цепи сорвался.       – Чего это он?       – Чёрт знает. Каждый урок устраивает парад унижений, – парень озадаченно хмурится, а потом добавляет полушутливо: – Тебе от него тоже прилетает.       Мистер Варнер, бессменный учитель тригонометрии и исчисления, занимал в моем сердце особое место. Его предметы были по большому счету факультативными, и к концу одиннадцатого класса у меня уже выработалась привычка делать на его уроках всё, кроме математики. Я писала статьи, обложившись учебниками, планировала очередной поход с друзьями в леса Олимпии и даже зачинала шумную дискуссию, втягивая в нее самого Варнера. И он охотно принимал в этом участие: гораздо активней, чем читал нам лекционный материал. Да и в целом позволял мне больше, чем другим своим студентам – даже больше, чем Майку. Не знаю, чем конкретно я ему приглянулась: своей активной внеурочной деятельностью или смелостью на грани бестактности, но за эти три года между нами образовалась какая-то особенная связь.       – Да ну?       – Ругается, что не приходишь к нему на личные консультации. И ждет твои конспекты, "как Пенелопа – Одиссея", – цитирует учителя Стивен и выставляет передо мной руку, останавливая на светофоре.       В том и была величайшая ирония: не с чопорным учителем литературы, а именно с мистером Варнером я заводила смелые рассуждения о мировых писателях и их творениях. И именно в его кабинете я задерживалась после уроков, когда меня распирало от потребности обсудить какой-нибудь скандальный фрагмент истории. И как же безответственно я подходила к математике, его основному профилю – это просто стыд и позор.       Впрочем, Варнер был откровенно посредственным педагогом. Работа была ему будто бы в тягость, и он просто отчитывал страницы математических теорий, мыслями витая в это время на восьмом или девятом облаке. На школьных мероприятиях он появлялся редко, открещиваясь от них так недовольно, что это выглядело даже подозрительно. И поведение его, вялое и безэмоциональное, совсем не внушало уважение ни к учителю, ни к науке, что он нам преподавал. Но я каким-то чудесным образом, и даже не помню, в какой именно момент обучения, за фасадом уныния и безразличия смогла прощупать исключительно эрудированного и саркастичного мужчину. Мы теперь порой даже переговаривались строчками из произведений и украдкой друг другу улыбались, встречаясь в коридоре на переменах.       Одним словом, наглая журналистка школьной газеты, ни во что не ставящая его предметы, была его явной любимицей. Об этом особо не думаешь и принимаешь как должное – уж за три года я привыкла к таким отношениям. И даже не считаешь это чем-то особенным: для меня всегда были гораздо важней многочисленные эссе по литературе и английскому языку, и подвижки в отношениях с этими учителями я ценила гораздо выше.       Но слова Стивена заставляют все внутри сжаться: если у Варнера сейчас непростые времена, то именно во мне и моей оценке за год он может с легкостью найти козла отпущения – потому что я ближе, чем остальные студенты. И эта близость, крохотное нарушение школьной субординации, сейчас выходила мне боком. Задумавшись о том, в каких стихах мне придется извиняться перед учителем за все свои и не свои грехи – лишь бы только его предмет не стал моей головной болью в конце мая –, я неуклюже выхожу на дорогу, опасно покачнувшись на остроносых лодочках. К счастью, Стивен вовремя помогает вернуть баланс.       – Держу, – заверяет он мягко, поддерживая меня под локти до самого конца пешеходного перехода, а потом шутливо протягивает: – Ты точно сейчас в больницу?       Каблуки стучат громко о влажный асфальт: кокетливо и живо, совсем не под стать Форксу. И я смущенно улыбаюсь, медленно закружившись вокруг своей оси, красуясь в утренней тишине главной улицы города.       – Создаю себе хорошее настроение.       – Себе и всей твоей группе анонимных алкоголиков, – Стивен шутит по-доброму, осматривая меня с ног до головы без тени чего-то непристойного.       Взгляд его целомудренный, очень спокойный и теплый, как будто он любовался сестрой перед утренником в детском саду. Ненавязчивый. От такого внимания прятаться не хотелось, да и мне было особенно приятно получить комплимент именно от него: я ведь была, как мы уже выяснили, не в его вкусе. А это значит, что оценка Стива объективная, совершенно непредвзятая, и выгляжу я действительно хорошо. Правда, остается загадкой: хорошо для себя прежней или для того, кто две недели пролежал овощем в больнице и теперь должен до конца весны проходить реабилитацию.       – Обратно, чувствую, пойду босиком, – отшучиваюсь я нервно, цокнув каблуком для наглядности.       – Зато как войдешь в кабинет, – очень ловко меняет акцент парень, обведя рукой мой силуэт.       А потом хитро улыбается, щурясь от солнца, нагоняет меня и бодро шагает рядом, глазами цепляясь то за следующий светофор, на котором мы попрощаемся, то за карамельные разводы на небе.       – О, точно, – восклицает он неожиданно. – Варнер вспомнил про факультатив с начала года. Тот, где мы что-то чертили, штриховали. Он нас еще заставлял специальным шрифтом работы подписывать.       – Ну?..       – Ждет завтра все выполненные домашки, – Стив издает нервный смешок и с чувством пинает камень, попавшийся ему на дороге.       – С сентября?!       Я от возмущения даже останавливаюсь на месте, переваривая услышанное. Для этого предмета мы закупили специальную бумагу, карандаши разной твердости, деревянные линейки, точилки, транспортиры, дорогущие готовальни и кучу особенных ластиков. Готовились к нему так, будто это самый важный предмет на курсе одиннадцатого класса – нет, будто это самый важный предмет в нашей жизни! Поработали всем этим роскошеством, правда, только два или три раза, а потом администрация выкинула этот урок из учебных часов – и, в целом, даже не жалко. Но что произошло сейчас? Из-за увольнения мистера Баннера у всей школы снова поменялось расписание?       – И что ты будешь делать? – протягиваю я скептично, осторожно ступая вперед. Стивен обреченно хмыкает:       – Закуплюсь энергетиками и буду всю ночь работать.       – Да ну, бред.       Даже если из-за смены учителя биологии у всей школы поехали учебные часы, самодурство мистера Варнера я объяснить ничем не могла – и от злости даже не хотела. Я понятия не имею, куда сунула методичку со всеми его этими заданиями на курс – после рождественской генеральной уборки моя комната будто переродилась. Вряд ли выкинула приспособления – не поднялась бы рука, ведь они стоили состояние – но разгребать ящики и книжный шкаф сил и желания нет совершенно. Он мог отодвинуть дедлайн хотя бы на следующую неделю?! Сколько там чертежей, десять? И над каждым придется попотеть, чтобы получить хотя бы «D» с тремя минусами! А такие оценки вообще котируются в школе? Ночь и кусок утра на это уйдет у того, у кого руки из правильного места растут! А у нашего класса сколько? А у меня?..       Обостренное чувство справедливости заклокотало яростью в горле. Тише… Нужно отвлечься и выровнять дыхание, подумать об этом трезво. Рассчитать время и силы, перестать паниковать. Хотя, с какой стати я должна проявлять благоразумие? Когда взрослый пятидесятилетний мужчина от скуки задает студентам какие-то фантастические испытания на прочность! И так удачно, прямо под конец года, когда в расписание после основных уроков нагло втискиваются итоговые тесты! Нам когда его капризы выполнять?!       Господи, мистер Варнер, кто Вас так сильно обидел, что Вы срываете свою неудовлетворенность на детях?!       Духу под ребрами нравится моя взвинченность: он будто довольно рычит, вибрируя, наслаждаясь рожденным хаосом. А я гневно стучу каблуками по мокрому асфальту и не шагаю – лечу к перекрестку, развевая за спиной песочный плащ. Вижу вдалеке знакомые силуэты, вразвалочку идущие в сторону больницы, замечаю красный бок нужного мне корпуса. Ощущаю стойкий шлейф теплой древесины, скользящий между припаркованных машин: то, что Пол уже где-то на территории, я понимаю задолго до того, как нахожу его глазами.       – А бунтовать не пробовали? – предлагаю резко, когда Стивен останавливается у пешеходного перехода. – Или сразу идти к мистеру Грину?       Ну, потому что дикость это – ставить такие невыполнимые условия и ожидать, что кто-то на них согласится! Стив грустно ухмыляется, поправляя лямку рюкзака на плече.       – Да смысл? Всё равно никто ничего ему не принесет, и Варнер это знает.       – Ну а тебе оно тогда зачем?       – Средний балл, – отрезает Стивен, бросив взгляд на мигающий красный огонек.       Я переминаюсь с ноги на ногу, обеими ладонями уперевшись в талию, и с досадой соглашаюсь – проклятый аттестат. Обидно, когда средний балл понижается из-за испанского или искусства, но вдвойне обидно, когда он летит вниз из-за такой ерунды, как никому ненужный факультатив, чье название ты даже запомнить не можешь! И эта несчастная десятая доля может лишить возможности поступить в университет. Наши одноклассники чхать хотели на эти циферки и жили спокойно свою лучшую беззаботную жизнь, собираясь по вечерам на тренировочном поле в компании пива и бумбокса. А вот мы со Стивеном очень стремились уехать из Форкса: он – на какой-нибудь юрфак, а я… а я – в Стэнфорд.       – Думаешь, ко мне это задание тоже относится? – полушепчу с такой слабой надеждой в голосе, что сама себе не верю.       Конечно, относится. Надо же меня как-то аттестовывать за одиннадцатый класс.       – Я бы парочку чертежей, все же, сделал, – Стив сочувственно улыбается и, чтобы сгладить печальную нотку, шутит на прощание: – И оделся завтра к нему так же.       Копна рыжих кудрей стремительно пересекает проезжую часть и скрывается за вечнозеленым кустарником, растущим в центральном парке – отсюда дорога до школы самая короткая и живописная. А я провожаю одноклассника обреченным взглядом, выискивая в памяти все самые культурные и литературные синонимы к слову «пиздец».       На мне мамины лодочки и кофейная юбка чуть ниже колена, послушным шёлком струящаяся по бедру. На мне короткий молочный свитер, легко оголяющий правое плечо, бледнеющий рубец и лямку кружевного бюстье. На мне серьги с жемчугом, подаренные папой на «милые шестнадцать», и волосы собраны в небрежный пучок, похожий на тот, что недавно сотворила Эмили: только он пахнет не океанской солью, а кокосом. Я выгляжу совсем не как пациентка, идущая на утреннюю встречу к «своей группе анонимных алкоголиков».       Но это приносит такое сладкое удовольствие, что я просто не в силах себе отказать. И мои утренние сборы под «Секс в большом городе» пусть и длились два с лишним часа – из-за того, что я все время отвлекалась и пересматривала интересные моменты – но не утомили меня, а расслабили. Я вышла из дома в прекрасном настроении, звеня ключами в мотив опенинга, и ощущала себя так одухотворенно, будто мне по плечу все проблемы, из-за которых всего пару дней назад я ощущала себя на самом дне.       И та нежная броня, в которую я облачилась, заставляла меня держать спину ровно – то еще самодурство, конечно. Какой-то театр одного актера, где я делаю вид, что все под контролем, хотя все буквально трещит по швам. Но мне жизненно важно взять в руки хотя бы себя, держаться стойко и уверенно и продолжать копаться в тайнах, что скрывал не только плотный туман Форкса, но и янтарные прерии Калифорнии.       В кабинет я вхожу, легко пританцовывая, и громко здороваюсь – кажется, впервые за всё время, ведь раньше мне хотелось слиться с интерьером и скорей покинуть это место. Благодарно улыбаюсь, услышав добрый комплимент от миссис Йорки, и даже задаю ей какой-то невинный вопрос, чтобы присоединиться к светской беседе. Но опускаюсь на свое излюбленное место у окна, все так же держась особняком от основной массы пациентов, и аккуратно вешаю плащ на спинку стула.       Практикантка Блэк задерживается, снова. Нет в кабинете и Пола. И я упрямо не связываю два этих факта между собой, погрузившись в разговоры об удобрении для садовых роз и торфяном грунте, на который местный минимаркет делает сейчас солидную скидку.       Но не могу сдержать волну раздражения, когда они оба появляются в кабинете, смеясь и спешно допивая кофе из автомата на втором этаже – непринужденно и по-дружески легко. Как давно они знают друг друга? Между ними было что-то до запечатления? А после?.. С каких пор Лэйхот вообще пьет кофе? Со мной на пляже ни глотка не сделал и брезгливо морщился, отворачиваясь от кислого и крепкого аромата американо.       Мисс Блэк моментально включается в работу, Пол опускается на стул рядом с незнакомой мне пожилой леди, а я натянуто улыбаюсь, задышав так глубоко, что грудь трепетала от перенапряжения. Я помню разговор со Стивеном и медленно свыкаюсь с мыслью о том, сколько заданий мне предстоит сделать до завтрашнего утра. Задумываюсь о Леа и ощущаю легкую тоску по ее успокаивающему присутствию – мы не виделись уже несколько дней, она будто меня избегала. И упрямо игнорирую взгляд Лэйхота, покусывая красные губы.       Странная штука. Странное чувство в секунду охватившее все мое тело и волнами запульсировавшее по кабинету. Мне не нравилось думать о том, чем они там занимались на втором этаже до начала встречи. Мне не нравилось, что это имеет для меня хоть какое-то значение.

*

Общественная больница Форкса 10:09

      Мягко шелестела бумага в руках пациентов, воровато озирающихся по сторонам – лишь бы никто не подсмотрел в их записку и не начал раньше времени выстраивать линию нападения. Напряжение игры росло с каждым кругом, и даже самые спокойные и безобидные на вид пенсионеры вдруг вытянулись в струну, будто содержимое карточки касалось лично их, а исход каждого кона определял не судьбу персонажа, а их собственную. Рейчел Блэк увлекла нас в «Бункер», который, по ее мнению, был отличным дискуссионным средством и для самокопания, и для построения доверительных отношений в группе. Не согласиться с этим было трудно.       Я подавала голос редко, предпочитая внимательно следить за разворачивающейся драмой и безмятежно наслаждаться теплом солнца. Но безмятежно не выходило. Пару раз мне все же пришлось защитить себя свою роль от нападения других пациентов и придумать веские контраргументы для их ухода из бункера. Всерьез никто из «проигравших», конечно, не обижался и оставался сидеть на своем стуле безмолвным приведением, злорадно хихикая, когда за стенами убежища оказывался их прежний оппонент.       Это было даже… здорово моментами. Игра заставляла ленивый мозг активно анализировать огромное количество информации и искать нестандартные решения и при всем этом вести диалог сдержанно и уважительно, что удавалось далеко не всем – как же тут оставаться спокойным, когда ты твоя роль постоянно находится под угрозой уничтожения?       Воздух в кабинете теплый и густой, наполненный тем самым ароматом из детства, что крутится на языке, но не находит названия. Я потеряно принюхивалась, глазами бегая по силуэтам пациентов: может, это чей-то парфюм? И так пахла моя воспитательница в детском саду или молочник, разносивший по утрам звенящие бутылки? Или так пахло в Сакраменто? Я мало что помню о Калифорнии: даже не обрывки воспоминаний, а просто яркие картинки, точно вспышки, и колючий бриз океана, но иной – не такой, как в Форксе.       Нет, этот запах был свежим и простым, как нежное прикосновение лугового ветра. Сначала плотная дымка чего-то травянистого, а потом щедрый букет тихой сладости, будто припудренной чем-то, чтобы сгладить резкость. И согревающая терпкая древесина, отдающая пульсацией в низу живота – чем сильней я принюхивалась к таинственному аромату, тем глубже в легкие вгоняла запах Пола.       – …а я… – хитро протянула миссис Йорки, взмахнув рукой, сжимающей клочки исписанной бумаги. – Во-первых, женщина, а во-вторых, ботаник! Как вы без меня будете выживать в этом бункере? Помрете с голоду и скуки! А с диабетом люди жить могут долго, это не приговор!       Несколько пациентов хрипло рассмеялись, растирая артритные колени, и заерзали на своих стульях. Запах, тревожащий мой нос все утро и всю игру, на мгновение усилился, и я даже приподнялась со стула в надежде, наконец, найти его источник – он меня раздражал. Не доводил до бешенства, но мучил так, будто перед моим носом трясли самым вкусным рыбным стейком, дразнили. Я даже не смогла сдержать протяжный стон разочарования, не зацепившись взглядом ни за один надушенный воротник. Лэйхот напрягся. Он и до этого наблюдал за мной, то ли изучая внешний вид, то ли испытывая на прочность, а теперь резко сменил позу, будто собирался подойти и узнать, в чем дело. Он мог, я знала. И суетливо забегала глазами по кабинету, чтобы опередить его порыв внезапным озарением.       – У Вас с собой рассада, миссис Йорки? – черный пакет под ее стулом, это он.       Женщина счастливо улыбается и, кряхтя, наклоняется, чтобы вытянуть в центр кабинета виновника моего учащенного сердцебиения. Пакет игриво шуршит, оголяя белые шарики, еще совсем маленькие и закрытые.       – Bellis perennis Bellissima, – отрывисто произносит она с нескрываемым удовольствием и гордостью. – После встречи буду высаживать.       – Потрясающе, – сердце заходится таким сбивчивым трепетом, что становится даже страшно: а не остановится ли? – Никогда у нас таких не видела.       Другие пациенты и даже практикантка Блэк осматривают скромные бутоны с детским любопытством, а я медленно опускаюсь на стул, ощущая жгучую резь и сухость в глазах – забыла, как моргать. Но не могу заставить себя отвернуться: только не теперь. Мир на секунду будто сузился до размеров этого черного пакета, обнимающего невинно-зеленую рассаду, молодую и хрупкую. Взгляд Пола тяжелеет и касается моих щек в каком-то требовательном отрезвляющем жесте – я это чувствую, но не отзываюсь.       – Так это новый учитель биологии с собой привез! Ты уже слышала о нем, Дейзи? – миссис Йорки воодушевленно всплескивает руками и поправляет пеструю шаль на сухих плечах. А когда замечает в моих глаза непонимание, с готовностью приступает к свежей сплетне: – Нет? Ой, такой милый мальчик…       – Мальчик! – перебивает ее как-то мужчина, раздраженно мотнув головой.       Пожилая леди кокетливо пожимает плечами, бросив на него красноречивый взгляд:       – Ну для меня – да, молоденький.       Я тихо хихикаю и ощущаю, как в груди, под самым сердцем, разливается светлая радость. Так часто случается: когда тебя что-то долго тревожит и, наконец, перестает мучить. Что ж, теперь буду знать, что в городе пахнет не чем-то нежным и отдаленно знакомым, а именно Bellis perennis Bellissima, шелковым шлейфом возвращающим меня в детство.       – Вчера возил класс Эрика в ботанический сад на экскурсию. А сегодня перед первым уроком, вот, принес в школу свою рассаду, – бодро сообщает миссис Йорки. – Ну я попросила внука мне парочку кассет взять. Такой милый!.. Поселился на Элк-Вэлли роуд.       Элк-Вэлли роуд пролегала через район гаражей и складских помещений, через самый отшиб Форкса. Я была там всего раз или два, когда прогуливала школьные занятия и слонялась без дела, ища приключения. Это место не пользовалось популярностью даже у бунтарской молодежи, покрывающей обшарпанные стены ядовитым граффити. Не было там ни духа заброшенности, ни флера таинственности: только скучная серость и тишина, давящая на уши. Представить, что кто-то мог добровольно переехать туда жить, очень трудно, почти невозможно: на таких улицах вы не обретете ни комфорта, ни добрых соседей. А что там забыл новый и, по всей видимости, любезный школьный учитель – это большая загадка. Может, его соблазнила низкая арендная плата?       – Далековато…       – Ну да, не самое удачное место, – бойко соглашается миссис Йорки. – У меня там знакомых совсем нет. Даже и не узнать ничего: кто, откуда, зачем приехал?       – Неужели Эрик не собрал на него досье за перемену? – моих губ касается лукавая улыбка.       То, с каким упорством и пронырливостью Эрик Йорки собирал материал, казалось мне всегда феноменальным. Его бы талант, да в какое-нибудь полезное и прибыльное дело! Даже жаль, что я не разделяла эту его страсть: меня больше тянуло в статьи поспокойней, полиричней. В такие, где можно, наслаждаясь кокосовым латте и терпким букетом цветов на рабочем столе, переписывать несколько раз вступительное слово, украшая его метафорами и эпитетами. А Эрик… Эрик в своих сочинениях был кратким, резким и прямолинейным.       – Да уж куда там, – женщина устало отмахнулась и глубоко вздохнула. – Вот попала ты в больницу, а у него…       – Миссис Йорки!       Рейчел Блэк подняла над головой запястье и демонстративно побила по нему указательным пальцем, возвращая всех в реальность психологической игры. Пациенты виновато заулыбались и принялись шептаться, вспоминая, на чем мы остановились.       И я как-то внезапно потеряла концентрацию. Отвернулась к окну, щурясь от солнца, и очертила глазами край персикового развода на небе. Поудобней уселась на своем твердом деревянном стуле, закинула ногу на ногу и принялась легко ей качать, прислушиваясь к весеннему щебетанию птиц за окном. Захотелось домой. Да так сильно, что этот порыв сдерживало, разве что, только непрошенное и неловкое внимание, которое я привлеку к своей персоне, если встану и выйду посреди жаркого спора.       Я слышала Пола, слышала тихий смех Рейчел, реагирующей на его смелые шутки, и только в эти моменты возвращалась к ходу обсуждения – буквально на пару секунд. А потом вместе со всеми поднимала руку на голосовании, совершенно бездумно, из стадного чувства. И делала вид, что меня совсем не тревожит, как близко они находятся друг к другу: практикантка Блэк почти все время стояла за его спиной и даже похлопывала по плечу, когда Лэйхота заносило в высказываниях. Мне было неприятно – черт разберет, что это за чувство. Я ведь ощущала его внимание и мощные волны азарта, растекающиеся по моим венам в ответ. И даже пару раз ловила его взгляд, поддаваясь искушению. Но не находила в нем целомудренного восхищения и тепла – там было горячо и страстно. Так отчаянно и темно, что ноги сводило судорогой. Ему нравилось спорить, ему нравилось получать сопротивление. А мне нравилось, каким увлеченным и дерзким Пол выглядел.       Он ухмылялся, когда ему удавался очередной выпад в игре. Обращал на меня довольный и острый взгляд, будто ему была интересна моя реакция. Но я совсем не следила за дискуссией: методично покачивала ногой, тревожа шелковую ткань юбки, и обводила кабинет ленивым беглым взглядом, пересчитывая трещинки в краске на стенах. Иногда смотрела на нежные маргаритки, выглядывающие из-за ног миссис Йорки, и задумывалась, где же могла встретить их в прошлом – я совсем не фанат садоводства. А потом отвлекалась на очередное легкое похлопывание Рейчел по плечу квилета и раздраженно хмыкала. Не потому, что ревновала к прикосновениям – они могут хоть в обнимку стоять, дело совсем в другом.       Меня беспокоило, как много между мной и Полом недосказанности. Как много во мне невыраженных чувств, и я не понимала, как их правильно преподнести. Я ведь то в безразличие ныряла, то в фонтан эмоций, а в отношении Лэйхота все было будто еще серьезней. Впервые за долгое время я не знала, какие подобрать слова. Впервые за долгое время, мне хотелось, чтобы между нами все было просто и легко. Чтобы я могла так же непринужденно толкать его в плечо, шутя, и пить химозный кофе из автомата на втором этаже – плевать на романтические фильмы Голливуда. Я не знала, как правильно завести разговор о том, что произошло в доме Эмили – а обсудить это точно надо. Я не знала, как вообще к нему подступиться, чтобы не нарваться на грубость. Наши отношения накалились до того предела, когда одно его молчаливое присутствие заставляло все внутри дрожать от волн искушения. Он искушал мою гордость и самолюбие. Еще немного, и я начну совершать глупые поступки.       – ...ой, а Дейзи? – вдруг восклицает миссис Йорки, широко махнув рукой: ее цветастая шаль соскользнула с плеча. – Ты прямо спряталась от нас! Притаилась у окошка! Думала, мы про тебя забудем?       Пожилая леди кокетливо засмеялась, и основная масса еще играющих пациентов развернулась ко мне полубоком, поблескивая живым азартом в помутневших от возраста глазах. Было бы лучше, если бы они про меня забыли. Или просто выгнали из бункера на одном из голосований, и я могла бы с чистой совестью отсиживаться на солнышке и ждать конца терапевтической встречи. Но такой резонанс в кабинете аж шокирует на несколько секунд, лишая дара речи.       Пол и Рейчел тоже меняют свое расположение, пододвигаясь ближе.       – Это моя стратегия выживания, – пытаюсь отшутиться.       – Почти получилось! – звонко отвечает одна из пациенток, растирая артритные колени.       Я натягиваю на губы дежурную улыбку, отворачиваюсь от окна и медленно меняю перекрещенные ноги, ощутив легкое, немного болезненное онемение – отсидела. Придерживаю кончиками пальцев подол юбки, легко задравшейся от этого движения, и одергиваю его вниз. Взгляд Пола опускается на мои бедра, а потом медленно скользит к острому носку маминых лодочек. Следом за его глазами кожу вдруг покрывают мурашки.       – Студент-медик, двадцать пять лет, – шуршу я исписанным листом, все это время лежавшим на нагретом подоконнике. – Инициативная и впечатлительная. Страдаю от ПТСР.       – Посттравматическое стрессовое расстройство, – поясняет Рейчел, обратившись к группе.       По кабинету проносится сбивчивый шепот. Кто-то загибает пальцы, пересчитывая число оставшихся участников, кто-то хмурится, ощущая себя в невыгодном положении. Я легко покачиваю ногой, привлекая внимания Лэйхота: он сидит, оперевшись обоими локтями о колени, и все еще смотрит на мои туфли – необычно внимательно. А когда поднимает взгляд, я против воли довольно улыбаюсь, потому что мне очень льстит то, что я замечаю в его глазах. И даже облизываю от удовольствия нижнюю губу, ощутив с его стороны нарастающее напряжение, отдающее жаром в грудь. Пол ухмыляется в ответ, но как-то недобро. Выдерживает зрительный контакт пару секунд, будто смакуя, а затем резко поднимает руку над головой и произносит:       – Я за Маргарет.       Миссис Йорки удивленно взвизгивает, прекратив пересчитывать пациентов, а я не свожу с Лэйхота глаз и в упор не вижу в его фразе ничего опасного. Только по тому, как заинтересованно подается вперед Рейчел и как воодушевленно в мою сторону оборачивается парочка пожилых мужчин, я начинаю осознавать, что происходит что-то далеко не самое приятное. Азарт в глазах Пола искрится бенгальским огнем, он ухмыляется хищно и довольно, будто наслаждаясь моей растерянностью. Далеко не сразу – только секунд через пять или десять – до меня доходит истинное значение его слов.       И я моментально выпрямляюсь на стуле, сцепив руки в замок на коленке верхней ноги, и перестаю ей раскачивать вперед-назад – хотя в теле моментально рождается столько энергии, что трудно усидеть на месте. Чувствую, как сами собой ожесточаются черты лица, и губы поджимаются в тонкую красную линию. Потому что Пол Лэйхот только что проголосовал за моё изгнание изгнание моей роли из бункера.       Я, в целом, была не против покинуть игру и даже сбежать с остатка встречи по-английски, но не таким образом: не по желанию Пола. Не по его прилюдному вызову, брошенному мне в лицо так неожиданно и нагло. Меня оскорбляет тот факт, что он фактически выгоняет меня из игры. Он – меня. Меня.       Полу стало скучно со стариками? Или он получает садистское удовольствие от того напряжения, что дрожит между нами гитарной струной?       – Молодая жизнеспособная женщина, – начинаю я линию своей защиты, чуть повысив голос, не намеренно. – Способная после апокалипсиса продолжить человеческий род. Я обладаю знаниями и определенным опытом в области медицины, что особенно необходимо в условиях выживания. С миролюбивым характером и…       – Стрессовым расстройством, – перебивает меня Пол, все так же дерзко ухмыляясь.       Миссис Йорки заинтересованно приподнимается со своего места и делает пару шагов вперед, аж стиснув руки в кулачки от предвкушения, как невинный любопытный ребенок.       – У нас апокалипсис, – возражаю я твердо, вперившись в Лэйхота немигающим взглядом. – Это естественная реакция на происходящее!       – Но она только у тебя, – а Пол выглядит непринужденно.       Даже указывает рукой на остальных участников, как бы демонстрируя их численное превосходство. И откидывается на спинку стула, довольно хмыкнув. О, да, он в своей стихии – провокации и спор. Только с чего бы вдруг он так трезво и взвешенно рассуждает? Прочищаю горло, ощутив колючее першение, и понижаю голос до повседневной громкости.       – Я медик.       – И толку, если неуравновешенная? Прирежешь нас всех ночью или забьешься в угол и уйдешь в астрал, – он говорит это так уверенно и, совершенно не подбирая слова, что я немею.       А пациенты вокруг глуповато ухмыляются, переглядываясь. Даже Рейчел скрещивает руки на груди, не скрывая удивленной улыбки. Я все еще где-то на восьмом или девятом облаке, очерчиваю взглядом розовеющий горизонт. А Лэйхот больше получаса спорил со взрослыми людьми как на равных – самонадеянный борзый юнец – и мисс Блэк постоянно осаживала его, когда квилет перегибал палку. Пол завёлся и напирает на меня так сильно, что это обескураживает. И черная бездна в его глазах безнадежно затягивает внутрь, царапает сильными когтистыми лапами.       Но Рейчел не хлопает его по плечу, приводя в чувства. Она с интересом наблюдает.       – ПТСР лечится, – в отличие от Пола, я стараюсь звучать беспристрастно.       – И кто тебя лечить будет?       – Сама смогу – в теории. Самотерапия, медикаменты, физическая активность…       – Это бункер, а не оздоровительный курорт, – отрезает парень грубо.       Будто для себя всё уже решил, а мои объяснения выслушивает только для развлечения: своего и публики. Конечно, в глазах пожилых пациентов Лэйхот выглядел мало того, что экзотично, так еще и внушительно: сильный и местами рычащий голос, развитая мускулатура и энергия, сквозящая в каждом его движении. И я понимаю, почему они молча наблюдают за нами: для них это как очередная мыльная опера, только в режиме реального времени. И я, в целом, могу понять Пола, заигравшегося и не видящего берегов – таким уж он был, это не изменится. Но Рейчел Блэк, практикантку, курирующую нашу группу, я сейчас не понимаю совершенно.       Это какой-то гениальный врачебный план: вывести меня из равновесия? Я не перейду на ответную грубость – это не в моем стиле. Я буду натянуто улыбаться и делать вид, что все нормально. И тот максимум, которого она от меня добьется – это формальное заявление на отказ от ее услуг. Но это будет потом, после встречи. А пока мне моей роли надо как-то выжить в апокалипсисе.       – Выгонять меня из бункера – большая ошибка. Мои знания и опыт…       – Ой, а у нас есть ветеринар, – всплескивает кулачками миссис Йорки с такой искренней радостью на лице, как будто только что не приблизила мою кончину. – Животные, люди… Почти одно и то же! Научится!       Она указывает на… Лэйхота – вот так сюрприз. И я аж рассмеяться хочу от обиды – где Ваша женская солидарность? – но скупо киваю, принимая к сведению эту информацию.       – Ну раз у нас есть ветеринар, который сможет выучиться на человеческого врача, – протягиваю я иронично, даже вздернув одну бровь. – Значит он поможет мне с ПТСР.       Пол хмыкает, оценивающе скользя глазами по моему силуэту, но мне его хищный и властный взгляд уже совсем не льстит. Я злюсь. Понимаю, что долго держать оборону не смогу, а значит надо нападать в ответ. Но на кого?.. Называется, вовремя отвлеклась на щебет птиц за окном... Я с трудом представляла, какие роли остались в игре, а какие уже выбыли.       – Не напомнишь свои характеристики по здоровью?       – Идеально здоров, – Лэйхот довольно скалится. Чёрт.       – А вторая?       – Секундочку! – Рейчел суетливо отбегает к рабочему столу и поднимает с него разноцветную колоду.       А потом так же шустро оказывается рядом с Полом и протягивает ему руку. Лэйхот смело берет верхнюю карту – не из центра, даже не перемешав их между собой и не потеряв ни грамма уверенности – и громко озвучивает:       – Диссоциальное расстройство личности.       – Вау, – сдержать злорадную улыбку не выходит.       Я злюсь. Мне не нравится сам факт того, что мы должны друг другу противостоять, чтобы выжить. Не легче ли объединить усилия и выгнать остальных пациентов? Не романтичней ли быть вдвоем против всего мира, а, Лэйхот? Потому что эта карточка перечеркнула всего твои преимущества, и я не спущу это на тормозах.       – Это серьезней, чем мой ПТСР, – я вновь повышаю голос. – Особенно в лице физически здорового и крепкого мужчины. Задумайтесь!       Пол только ухмыляется в ответ.       – И теперь вряд ли он заменит человеческого врача, миссис Йорки, – пожилая леди поднимает на меня пристыженный взгляд. – А без меня Вы с Вашим диабетом в бункере долго не протянете.       Спину ломит от того напряжения, в котором я сидела эти несколько минут, что мы перебрасывались аргументами. Но ссутулится себе я не позволяю: чувствую, еще рано. Пациенты снова шушукаются между собой, а Рейчел – кладет ладонь на плечо Пола, легко сжимая ткань его футболки. Мне неприятно. И градус дискомфорта – физического, и психологического – начинает зашкаливать. Хочется вылететь пробкой из-под просекко на улицу и проветриться. И сесть за домашку не в сумерках, а как можно раньше, чтобы поспать перед выходом к мистеру Варнеру хотя бы несколько часов.       – Подождите! – один из пожилых пациентов медленно поднимает сухую трясущуюся руку. – А какая вторая карточка у мадемуазель?       – Точно! – Рейчел охотно протягивает мне колоду.       Но и проигрывать не хочется. Не хочется вытягивать информацию, которая либо обесценит профессию, либо перечеркнет мою безопасность для социума. В этой игре, конечно, нет идеальных выживших: все по-своему калеки. Просто нужно как-то ловко уйти… Без позора и клейма неудачника. И как можно быстрей, потому что выносить такое присутствие Пола становится трудно. Его наглая ухмылка раздражает всё внутри меня, обезоруживает всё внутри меня, обнажает то, что я хочу надежно укрыть. Злит.       Вытягиваю карточку, не глядя:       – Алкоголизм в остром рецидиве.       – Ой, ну у нас с этим полгорода живет как-то! – вступается за меня пожилая леди, будто извиняясь за прошлый поступок. – И пол вашей резервации тоже!..       – Миссис Йорки!       Мой смех очень нервный и неприлично громкий. И плечи расслабляются так внезапно, как если бы марионетке перерезали пару веревочек. Из крайности в крайности. От надрыва до надрыва. Опять вместо стабильных эмоций какой-то хаос. Домой, Маргарет. Домой, домой, домой. Прогулялась до центра города, покрасовалась в своей модной одежде, насмотрелась на Пола с Рейчел – теперь можно обратно, в инкубацию. И снова в бой, но уже с тетрадками и чертежами.       Вслед за мной заливается смехом пара пациенток, зашуршав сиплым голосом. А вот пожилые мужчины ограничиваются полуулыбками и приступают к обсуждению болячек друг друга, выбирая, кто из оставшихся наименее жизнеспособен и должен покинуть бункер.       – Я доброволец, – моя рука стремительно разрезает воздух. – Врач-алкоголик с ПТСР звучит как предпосылка к массовому убийству.       Трезвый вывод. Суровый, но справедливый. Койот согласно заскулил, утыкаясь влажной мордой куда-то между ребер: «…благородно». Не осталась бороться за свое жалкое существование, а подумала о будущем выдуманного человечества. Да и вовремя сдаться – значит сберечь свои нервы. Гореть ярким пламенем в азарте мне уже как-то не хочется, разонравилось. Оставим это другим смельчакам.       Я поднимаюсь со стула, дежурно улыбнувшись. Протягиваю миссис Йорки ладонь для шутливого рукопожатия – леди жмет ее обеими руками, горячими и шершавыми от пожизненного физического труда. Тут же отвлекается на чьи-то провокационные слова и отворачивается, роняя с плеч пеструю шаль. А я выглядываю из-за толпы пациентов и глазами нахожу скромные белые шарики маргариток, прячущиеся от солнца в тени деревянного стула – картина такая родная и откуда-то знакомая, что аж щемит сердце. И их аромат, очень легкий, пудровый, усмиряет на душе все бури.       То, как я поднимаю со спинки стула свой плащ и крадусь в сторону двери, вряд ли кто-то замечает: вся группа во главе с практиканткой Блэк обсуждает последний кон, самый важный, решающий. Кажется, им предлагают на выбор или новую карточку «хобби», или вытянуть дополнительные условия апокалипсиса – оба варианта могут повернуть ход игры кардинально. И, вообще-то, это звучит очень интригующе: запасайся попкорном и следи, как пациенты пытаются зубами вырвать друг у друга победу. Но я мягко закрываю за собой дверь и торопливо двигаюсь в сторону выхода из больницы.       – Маргарет!       Не оборачиваюсь – из вредности. Койот мазнул мордой по легкому, содрогаясь в скрипучем смехе: «…всё равно ведь догонит». Истертые пятки горят от каждого шага, но я бодро цокаю по коридору, на ходу ныряя в рукава плаща. Толкаю бедром тяжелую дверь и протискиваюсь в узкую щель, не придерживая ее за собой. И иду вдоль корпуса, наслаждаясь прохладной тенью козырька и освежающим ветром. Когда передо мной возникает Пол, даже не удивляюсь: двигалась я со скоростью улитки, стараясь не хромать уж слишком очевидно.       – Далеко собралась? – и не удивляюсь даже этой резкости.       – Два перекрестка и футов, хм… – я прикусываю нижнюю губу, прикидывая в уме. – …может, четыреста до калитки.       Он не спокоен: шумно дышит, и брови сведены к переносице – даже замечаю, как напрягаются его желваки. Лэйхот на взводе, заведенный то ли интенсивной игрой, то ли из-за моего молчаливого побега – а, может, всем сразу. Там, в кабинете, были посторонние люди, сейчас мы наедине, и его эмоции я ощущаю на собственной коже в полной мере, в своем истинном виде – по спине и плечам разливается жар, и кости ломит от адреналина. На его лице ни тени насмешки и дерзкого веселья – только тяжелый хищный взгляд. Эмоции такие оголенные, что им тяжело долго противостоять. Я нарочито небрежно, как в знак прощания, произношу:       – Расскажешь потом, кто остался в живых?       И шагаю вбок в попытке обойти Пола и продолжить путь домой, но он выставляет передо мной руку и даже касается ладонью живота, останавливая. Я не понимаю, как к нему подступиться. Как себя вести, чтобы не разозлиться самой и не зачинить еще один разбор полетов. Наверное, нужно что-то сказать: и какие-то слова действительно подступают к горлу, желая быть услышанными. Но это упреки и злые обвинения, совершенно неуместные, взрывоопасные. Мне не хочется вообще в каком-либо виде упоминать тот треклятый кофе, что он пил перед занятием, или то, что он вступил со мной в конфронтацию на игре. Или то, что Рейчел все время крутилась рядом. Мне не хочется знать, какие между ними отношения.       Мне не хочется показывать, что меня это задело.       – Ты ноги в кровь стерла.       – Разве?       Я опускаю взгляд вниз и скептично осматриваю лодочки, мерцающие глянцем в уличном свете. И действительно замечаю на левой ноге кораллово-розовый полукруг и белую трубочку кожи, отслоившуюся лопнувшей мозолью. И проступающие багровые капли, пачкающие пятки туфель.       – Обычное дело, – и в самом деле ерунда.       Случается со мной далеко не впервые, надо было заранее приклеить пластыри или хотя бы взять их с собой – не подумала. Или решила, что ничего не произойдет, я ведь не целый день на каблуках. Зато теперь становится понятно необычное внимание Лэйхота к маминым лодочкам – учуял кровь еще в кабинете. А с какой целью он это сейчас сказал? Чтобы затащить обратно в больницу?       – Что ты…! – ладонь Пола, все это время лежавшая на моем животе, уверенно скользит на спину.       И я не совсем осознаю тот момент, когда оказываюсь оторванной от земли и прижатой к его телу. Квилет разворачивается и твердо шагает к выходу с парковки, игнорируя протесты. Но перед первым светофором вдруг выплевывает грубо:       – Хватит ёрзать, – и чуть подкидывает меня, перехватывая поудобней.       …а я не понимаю, куда деть свои руки! Мне неудобно прижимать их к груди, а обнимать Лэйхота как-то… боязно. Потому что выражение его лица не смягчилось ни на мускул, а из-за нашей двухминутной близости тело его, кажется, запылало еще горячей, отдаваясь сильным сердцебиением прямо в мой левый бок. Я вижу вблизи, как Пол напряжен, играя желваками и раздувая ноздри от глубокого дыхания. Ощущаю его терпкий древесный запах и полупрозрачную нотку утреннего кофе.       Не дури, Мэгги.       А дурить хочется. Но я закрываю глаза и закидываю левую руку за его спину, мягко касаясь шеи: теперь у меня выходит найти баланс и перестать подпрыгивать при каждом шаге. Шумно сглатываю, будто со слюной заталкивая поглубже ядовитые слова, и выпрямляюсь, найдя опору.       Главное, что щиколотки лижет прохладный апрельский ветер, а не тяжелая духота кабинета. Меня несут на руках, в конце концов! Как в фильмах! Раз в третий или во второй за всю жизнь, не считая папы и того случая после костра. Главное, что Лэйхот ушел с игры вслед за мной в шаге от победы – или после моих аргументов его, все же, выгнали из бункера с позором? Главное, что, даже закипая, он рядом. И хотя расслабиться у меня не выходит – с непривычки и потому, что напряжение между нами никуда не пропало – но я получаю от этого мгновения какое-то особенное удовольствие.

*

Дом Ньютонов 11:16

      Входная дверь не закрывается, а со свистом захлопывается от сквозняка – да так, что Маргарет аж подпрыгивает на стертых ногах, выкрикивая ругательства. Не помнит, где именно оставила открытым окно – и точно оставляла ли? Однозначно не на первом этаже: здесь душновато и пахнет вчерашней рыбной запеканкой. Такие запахи надолго впитываются в обивку кресел и дивана, оседают в доме, как элемент чего-то комфортного, потаённого. Как тыквенное пряное суфле, что Карен Ньютон по традиции запекает в октябре, или цитрусовый рождественский панеттоне, чей рецепт Дейзи скрупулезно собирала по частям с разных сайтов – чтобы уж точно итальянский был, правдоподобный! По таким запахам можно составить целую антологию семьи Ньютон: с каждого по знаковой истории.       Пол тихо хмыкает, наблюдая за тем, как блондинка не снимает – сбрасывает – с ног туфли и проходит босиком в гостиную, зазывно махнув ладонью. Его, вообще-то, уже шестнадцать минут ждут Сэм и Джейкоб, всю ночь патрулировавшие участок Беллы Свон и прилегающий к нему клочок леса. Когда эта бессмыслица, наконец, прекратится – самый популярный вопрос в стае: даже терпеливый Квил теперь раздраженно морщился, когда речь заходила о рыжей пиявке и ее прихвостнях. А заставлять названных братьев ждать Лэйхот не любил, как не выносил и любые опоздания в принципе. Но стягивает с ног кроссовки и шагает вглубь дома – ладно, подождут разок, ничего с ними не случится.       Дейзи отодвигает один из обеденных стульев и тянет с центра стола глубокую деревянную миску, забитую кокосовым печеньем и напоминающую огромный снежный сугроб. Кивает Полу на это место с немного нервной полуулыбкой, подхватывает пару кружек, пылившихся в гостиной еще с утра, и исчезает в коридоре, ведущем на кухню. Всё в тишине. Даже под нос не бормочет ничего – так бы квилет хоть понимал, к чему это гостеприимство. Чисто для галочки, из вежливости? Ему таких подачек не надо – сразу встанет и уйдет. Он помог Мэг добраться до дома не для того, чтобы его поили чаем – к черту такую благодарность. И если ей его присутствие даже не то, что не в радость, а в тягость, то он на этом пороге больше не появится. Лэйхот не сопливая тряпка, чтобы тащиться туда, где его не ждут. На горло себе наступит – и себе, и Великому Духу – но унижаться перед ней не станет. Да и девчонка такой настойчивости точно бы не оценила, а ее уважение как будто имело теперь для Пола особенный вес.       Он садится за обеденный стол, но не прикасается ни к хлопковой салфетке, ни к печенью – прислушивается. Ньютон наливает в чайник воду и звенит чистыми чашками, наспех разрывая бумажную упаковку чайных пакетиков. Один, второй… Замирает. Выключает кран, ставит металлический чайник на плиту и чиркает спичкой о бок коробка. Газ опасно шипит, выползая из-под конфорки. И, все же, к чему это чаепитие? Чтобы помолчать и похрустеть печеньем? Или обсудить койота? Лэйхоту нечего ей рассказать: он в эту тему не лезет, чтобы не привлечь к себе ненужного внимания. Прячет от стаи воспоминания о костре, что удается с трудом – он не привык скрывать от братьев даже эротические сны и воспоминания о прежних заслугах – но дальше этого морду не высовывает. А Билли Блэк не удостаивает его своим присутствием, будто Пол и не сбегал с костра и не прерывал священную песнь.       Или хочет поговорить об их отношениях?.. Расставить все точки над «и» и обозначить границы дозволенного было бы очень кстати – эта неопределенность слегка бесила. Особенно теперь, когда между ними, вроде как, наметилось перемирие.       Но тишину в доме нарушает не голос Маргарет, а оглушительно громкая мелодия домашнего телефона. Девушка спешно поднимает со станции трубку.       – Алло?       – Пегги! – слышится бодрый бас мистера Ньютона. – Ты уже дома?       С кухни раздается тихое недовольное ворчание.       – Ну раз я ответила на домашний, пап!..       – Слушай, Пеггс, – продолжает он непринужденно. – Мне нужна твоя помощь! Быстрей включай ноутбук!       – Быстро не получится, – шумно выдыхает блондинка, проходя по коридору. – Ты же знаешь, какой он у меня тормознутый.       – Потому что забила его всякой ерундой! А я говорил: давай отнесем в мастерскую и хорошенько почистим…!       Дейзи выходит в гостиную с выражением полнейшего замешательства и легкого стыда на лице: этот звонок совершенно застал ее врасплох. А перчинки добавляло то, что Лэйхот – вольно или не вольно – слышал каждое слово, доносящееся с другого конца линии. Они встречаются взглядами буквально на секунду, а потом блондинка шустро поднимается по лестнице в свою комнату.       – Включился, – сигнализирует она безрадостно, и со второго этажа раздается протяжный скрип: Маргарет с усилием закрывает распахнутое окно. Нет, она готова поклясться, что последний раз открывала его на той неделе!       – Отлично, – довольно хмыкает мистер Ньютон. – О, и чайник поставь!       – Это еще зачем?       – Поставь-поставь. И нормально воды налей, а не как ты обычно: только на одну кружку.       – Ладно. А ноутбук тебе зачем?       – Посмотри, какой грунт нужен для посадки маргариток.       – Чего-о?..       По тому, как отрывисто его нареченная бьет по клавиатуре, Лэйхот отлично представляет ее изумленное выражение лица. И даже хмыкает, бросив взгляд на перила лестницы.       – Ты сам посмотреть не можешь? В магазине интернет отключили?       – Я в минимаркете, – объясняет Морган, и на заднем фоне действительно раздается хрюкающее объявление из громкоговорителей.       – Суглинистый, – протягивает Дейзи по слогам, и спешно интересуется: – А зачем нам грунт для маргариток?       – Будем сегодня их высаживать. Майк со школы рассаду принес.       – Ты шутишь!..       Лэйхот, конечно, ничего необычного в их разговоре не отметил: обыкновенная беседа отца и дочери, местами неловкая и суетливая – под стать их семейке. А вот Маргарет раздраженно морщит нос, хлопнув крышкой ноутбука. Мало того, что за какое-то одно утро новый учитель биологии распространил свою рассаду по Форксу, как сезонный грипп, так еще и ее родители поддержали этот садоводческий психоз! На их участке никогда не росли цветы, даже сорняки! Никогда – и точка!       – Пап, ну какие маргаритки?..       – Ой, я не разбираюсь, – совершенно искренне и по-доброму отвечает мистер Ньютон, то ли не замечая иронии в голосе дочери, то ли отвлекаясь на какое-то другое занятие. – Но Карен очень захотела.       – Мама? В земле покопаться?       – Было у нее уже такое разок, – откликается мужчина бездумно, шумно выдыхая, будто перетаскивая в тележку тяжелые мешки.       Ноутбуком в своей комнате блондинка уже, очевидно, не пользуется, но не спешит спускаться вниз. И Пол догадывается, что так и не спустится до конца разговора.       – Пап, без меня.       – Отказ не принимается, Пегги, – говорить строго у Моргана совсем не выходит, хотя он старается придать голосу твердости.       – Да я же ничего про это не знаю!..       – А я прямо огородник со стажем! – он толкает скрипучую тележку. – Научимся! Если что, спросим у соседей.       Мэгги на втором этаже суетливо бегает от окна до двери и обратно, источая крайне возбужденные эмоции:       – Да вы домой вернетесь только после девяти, какие еще маргаритки?       Пол отвлекается на тихие шаги снаружи дома и поворачивает голову к входной двери. Очень медленно, цокая каблуками, по лестнице поднимается стройная невысокая фигура – он видит ее силуэт через мутное стекло – и заносит руку над дверным звонком.       – Карен уже должна была прийти! Я высадил ее у дома миссис Стэнли.       Звонкая трель бьет по ушам, и Лэйхот, отчего-то по-хозяйски, поднимается с места, чтобы открыть дверь. Следом за этим звуком из своей комнаты выпрыгивает Дейзи и ловко спускается вниз по лестнице, параллельно сокрушаясь:       – А в магазине кто остался? Майк?       – И Белла, – глухо пикает кассовый аппарат. – Мы им за что зарплату отчисляем? За постоянные отгулы? Ничего, пусть сегодня одни поработают.       Пол останавливается в арке, пропуская вперед белокурую вспышку. Взбалмошный вид его нареченной, беспокойной белкой носящейся по этажам, заставлял квилета слабо улыбаться: это так… по-домашнему. И видеть то, какой уязвимой и неловкой Мэгги становилась рядом с родителями – особенно рядом с таким же болтливым любящим отцом – и понимать то, что когда-то такая непринужденность будет между ними – когда-нибудь точно будет. Дома, в безопасности и под покровительством родных людей, все выглядят иначе: даже суровый Сэм, даже одичавшая от горя и злости Леа. И такой резкий контраст с тем, как девчонка вела себя все это время… будто маски слетают.       – Привет, – Маргарет звонко целует мать в щеку и пропускает внутрь, мягко придерживая за ней дверь. – И правда, с маргаритками.       Миссис Ньютон переступает через порог с блаженной улыбкой на лице, полной предвкушения и торжества. Заметив в доме Лэйхота, на секунду теряется, а потом протягивает ему несколько черных пакетов, забитых кассетами с молодой зеленью. Так уверенно, будто знает наверняка, что Пол их заберет из ее рук: как хороший и надежный друг семьи. И медленно опускается на пуфик, принявшись разуваться и внимательно наблюдать за движениями дочери. С очень двусмысленной улыбкой, по-матерински хитрой и всезнающей.       Пакеты квилет, конечно, забирает – он бы и так это сделал, даже если бы миссис Ньютон вежливо отказалась. Но что-то в его груди будто отщелкивает при виде этой женщины. Ее взгляд был игривым, совсем не свойственным статусу и возрасту, спина – прямой, выражение радости – неожиданно холодным и сдержанным, а взмах густо накрашенных ресниц – очень ловким и будто даже театральным. Ее точно не назовешь эталоном спокойной и нежной женственности, нет – в поведении этой дамы прослеживалась очевидная непокорность и своенравие. Лэйхот подумал внезапно, что перспектива породниться с ней его немного напрягала, а потом заставил себя сбавить обороты – чем меньше думает о будущем, тем меньше бесится, что между ним и Мэг холодная война.       – Пап, ты не понимаешь!..       – Чек не надо, – доносится с другого конца линии, а потом связь на пару секунд прерывается. – Что не понимаю?       – У меня сегодня правда очень много дел!       Миссис Ньютон как бы невзначай бросает взгляд на Пола, хитро хмыкнув, и ныряет ногами в мягкие тапочки.       – Ну подождут денёк твои дела, – отец скептично хмыкает.       – Эти – не подождут! – протестует Дейзи, сжав ладонь в кулак от переизбытка чувств.       Карен лукаво посмеивается, кивая Лэйхоту в сторону гостиной, и медленно проходит вглубь дома, по пути расстегивая цепочки браслетов на узких запястьях – сейчас они ей будут только мешать. Квилет идет следом, держа рассаду перед собой и, не совсем понимая куда ее деть, ставит пакет на пол у стены.       – Помнишь факультатив в начале года? – от возбуждения голос Мэг аж срывается. – Где мы чертили какие-то…! Ладно, ты чертил за меня какие-то фигуры.       – Помню, конечно, – коротко пикает сигнализация машины и трещит откатывающая в сторону дверь микроавтобуса.       – Куда мы убрали бумагу и всякие эти… штуки?       – Ох, Пеггс, – мистер Ньютон хрипло смеется. – С глаз долой убрали. В гараж, наверное.       Мама Маргарет исчезает в коридоре кухни, мыча какую-то мелодию, но моментально возвращается в гостиную, услышав последующие слова дочери. Да так шустро, что Пол инстинктивно дергается, как от чумного дикого зверя.       – Мне к завтрашнему дню нужно сделать все задания! Все! – блондинка гневно размахивает рукой, от души жалуясь на свою проблему. – Вот то, что не проверяли с сентября, то и нужно! А это чертежей десять, если не больше! Ты же знаешь, откуда у меня растут руки – особенно сейчас! – падает на стул, шумно стукнув по столешнице больной правой ладонью. – А Варнер… этот мистер Варнер! Думала, у нас с ним хорошие отношения! А вот и нет: никаких поблажек за мою болезнь! Я про это задание вообще узнала только пару часов назад! – и добавляет с горечью в голосе, полушутя: – Понятия не имею, что делать: Стивен аж советует мне его соблазнять!.. Но, чувствую, даже так зачет не поставит, с моими-то каракулями…       – Дейзи, не отвлекай отца за рулем! – миссис Ньютон уверенным сильным движением вырывает трубку из ладони дочери и коротко прощается с супругом.       И так же стремительно исчезает в тени коридора. Чем обусловлена такая реакция – не ясно. Судя по замешательству Маргарет, она тоже находит поведение матери странным, провожая ее напряженным взглядом. Часть про соблазнение школьного учителя не понравилась и Лэйхоту – по личным причинам, пусть это и была лишь шутка для красного словца. Но даже в мыслях он не допускал подобного: это заставляло волка скалить пасть в приступе жгучей ревности.       А Мэгги продолжает смотреть в пустоту коридора, переваривая произошедшее, и от нее исходят очень тревожные волны стыда и смятения: раньше за такую эмоциональную болтовню ей не прилетало. Особенно прямо перед, по сути, посторонним человеком, ничего не знающим про их семью и еще не понимающим, как между ними устроены отношения. Далеко не так скупо и подчеркнуто уважительно, как, наверное, должно быть: даже с матерью Дейзи общалась иногда фамильярно, получая за это подзатыльники. Это никак не влияло на авторитет родителей: и Майк, и его сестра признавали их безусловное главенство. Просто у детей Ньютонов характер был мамин: такой же дерзкий и напористый, пробивной. И родители никак не подавляли их волевые черты. Считались ли действительно Морган и Карен с позицией детей – вот это был вопрос хороший! Но в стенах этого дома их точно никто не затыкал, позволяя вдоволь высказываться: хвалёная американская свобода слова.       Молчание в гостиной воцаряется оглушительное: такое, что Лэйхот слышит мотор микроавтобуса мистера Ньютона за пару улиц. Он выходит на крыльцо, оставляя мать и дочь наедине. Признаться, даже ему стало неловко от этой семейной драмы, но по иной причине: в доме Лэйхотов подобного никогда не случалось. Даже, когда они еще жили в Такоме, с матерью. И такая, казалось бы, обличающая сцена, отзывалась у парня глухим болезненным стуком где-то в районе сердца: он вообще редко разговаривал с отцом – не из того они теста, не как эти бледнолицые. И в груди отчего-то тянуло, что вызывало у Пола нарастающий приступ гнева – снова эта унизительная тоска! Жив, здоров, дома кормят и разрешают спать под одной крышей – вот и все, что еще нужно?       – Ма-ам? – протягивает Дейзи тихо, выходя из-за стола. И нерешительно шагает по коридору, ощущая себя пристыженным птенцом. – Я что-то не то сказала?       – Все в порядке, милая, – отвечает миссис Ньютон, пытаясь перекричать свистящий чайник.       И когда Маргарет переступает порог кухни, то замечает, что руки Карен отчего-то трясутся – будто ее ловят за чем-то интимным, не предназначенным для чужих глаз. И Мэг тушуется еще больше, не понимая, чем вызвана такая тревога. Не мистером Варнером же, верно?..       – Ты знаешь Пола? – быстро находит она другую тему для беседы, с трудом отрывая взгляд от содрогающейся фигуры матери. – Я вас не знакомила.       – Морган рассказывал, – объясняет миссис Ньютон, шумно сглотнув, будто этот жест помогает ей вернуть самообладание. – Он же помогал ему в магазине, пока нас не было.       Дейзи кивает, оперевшись плечом о стену: дальше в кухню не пройти, она слишком маленькая и душная.       – А маргаритки Майк принес так неожиданно, – резко меняет тему уже Карен. – Он тебя всего на год старше, но помнит о Калифорнии больше. Узнал их: у нашей соседки такие росли.       – Мэнси? – всплывает в памяти случайное имя, и блондинка даже хмурится, не понимая, где его слышала. От Леа, видимо.       Миссис Ньютон оборачивается, изумленно подняв брови.       – Это тебе Морган рассказал?       – Наверное, – Мэг уклончиво мотает головой. – Видимо. Когда обсуждали квилетов – папа вспомнил мивоков. Он же лет тридцать в Сакраменто провел.       Звучала эта отговорка вполне убедительно, пусть и была придумана на ходу. И миссис Ньютон ее принимает, бездумно закивав, как собачка на торпеде машины.       – Да, у Мэнси, – эхом отзывается она, и взгляд ее становится стеклянным. – Мы дружили.       – А сейчас? – хотя ответ на этот вопрос Дейзи прекрасно знает и сама: шаман мивоков без вести пропала задолго до ее рождения. И очень вряд ли выходила на связь с мамой, если это вообще было возможно.       Карен не отвечает даже отрицательным кивком головы. Шумно поднимается дверь гаража, с улицы слышится резкий и бодрый голос папы, приветствующий Лэйхота. Они гремят какими-то коробками, будто выискивая в них давно потерянную вещь. А Маргарет сжимает губы в тонкую красную линию от досады: если бы не этот проклятый Варнер со своей домашкой, она бы смогла разговорить родителей за посадкой цветов. Наверняка узнала бы что-то полезное! Если не про койота, так хотя бы про эту загадочную соседку и маргаритки. Зачем она их общипывала? Что ей это давало? Почему именно такие, а не дикие? А то, что Мэгги чует их запах за милю – это ведь совсем не случайность, верно? И видения эти странные: если мама дружила с соседкой, то наверняка знала о ее… фокусах. Не верила и считала чепухой, но точно что-то знала!       Маргаритки. Дейзи будет сажать маргаритки – вот хохма. А не странно ли, что в Форксе появились цветы, что росли в Калифорнии у шамана мивоков? И именно сейчас, когда Великий Дух дает о себе знать – как много вопросов и как невовремя прилетело это задание с чертежами!       – Семья! – кричит мистер Ньютон, громко хлопнув дверью. – Одевайтесь, во что не жалко: этот грунт пахнет просто отвратительно!       Мэг выходит к отцу, как на свет маяка: потерянно и немного обреченно. Оставляет на его щеке сухой поцелуй, царапаясь о щетину, и падает на пуфик.       – Пегги, – Морган несколько раз щелкает пальцами перед лицом дочери, привлекая ее внимание. – Иди переодеваться! У кассы еще какие-то пучки травы продавались: ну я их тоже взял, вдруг красивые вырастут!       – Пап, я же объяснила, что…! – начинает блондинка слегка раздраженно, но замечает за спиной отца фигуру Лэйхота.       А в его руках – ярко-желтую папку, до треска забитую чертежной бумагой, школьной методичкой и какими-то инструментами, название которых уже давно выпало из памяти. Вот почему они копались в залежах пыльных коробок в гараже.       – Заходи на выходных, Пол, – мистер Ньютон с чувством жмет его ладонь и суетливо проходит в гостиную, по имени зовя свою супругу.       А взгляд Мэгги скользит то вверх, то вниз по плечу квилета: от школьный папки до его каменного выражения лица, уверенного и пронзительного. И девушка, пусть с львиной долей скепсиса, но смело предполагает: «…а мог ли он?..».       Мог. И решился на это совершенно спонтанно: идея возникла, стоило квилету услышать эмоциональные жалобы своей нареченной. И воплотилась в жизнь, когда ее отец с энтузиазмом полез копаться в стопках школьных принадлежностей, поручив парню дочери выгружать садовые покупки. Вызывало сомнения, кто вообще больше рад этой внезапной посадке цветов: миссис Ньютон, нежно лелеющая память о пропавшей подруге, или мистер Ньютон, хватающийся за любую возможность наладить отношения с женой. И готовый на что угодно, лишь бы создать много новых счастливых воспоминаний и с ней, и с детьми – чтобы прочно подлатать то доверие между ними, что треснуло по швам совсем недавно. То, с каким трепетом и искренней любовью этот мужчина относился к своей семье, заставляло Лэйхота чувствовать себя исключительно паршиво и озлобленно отводить взгляд, выслушивая совершенно ненужную благодарность. На школьных занятиях Пол не блистал, а вот руками работал поразительно хорошо – было в кого. Такие чертежи Нейт Лэйхот создавал в своей столярной мастерской за минуту отточенных и выверенных опытом движений, а первые работы сына критиковал настолько жестко, что каждый такой урок заканчивался дракой на кулаках. Впрочем, его специфическое трудовое воспитание имело свои плоды.       Мэгги смущенно хмурит брови и сжимает в тонких пальцах обивку пуфика:       – Я не просила.       Пол отрезает очень сухо:       – Тебе меня просить не надо.       В ее груди что-то ёкает: как остро и метко это было сказано. Но не специально: Пол ведь не мастак подбирать красивые слова. Он говорит, что чувствует, как есть на самом деле – и часто, не подумав. Ну, какой есть – и будто именно сейчас эта его особенность прожигает Дейзи вены, и даже дыхание перехватывает. На языке, конечно, вертятся вопросы: почему он вызвался помочь; умеет ли вообще чертить; когда собирается это делать, если до глубокой ночи будет сторожевым псом ходить вдоль кромки леса у дома Свон; знает ли, во сколько она пойдет завтра в школу. Но Ньютон решает их не озвучивать, чтобы не портить момент. Ей хочется думать, что на него можно слепо положиться.       Вместо нормального прощания они молча друг другу кивают, а затем Лэйхот выходит за порог, плотно прикрыв за собой дверь. И эта гребанная недосказанность горчит на корне языка похлеще химозного американо, выпитого утром – никакой кофе не создаст иллюзию ее близости. Они не сдвинутся с мертвой точки, если не сядут друг перед другом и не попытаются поговорить: каждый на своем языке и не исключено, что на повышенных тонах, но хоть как-то.       Квилет слышит тихий шелест атласной юбки и мягкое постукивание каблуков за своей спиной, а потом входная дверь Ньютонов стремительно открывается, порывом ветра донося до волчьего нюха запах крови – на кой черт она снова влезла в эти туфли? Ответ приходит только в момент поцелуя, такого же спонтанного и совершенно невесомого: будто смелой Маргарет вдруг не достает решимости его углубить. Как удачно, что у Пола этой решимости в избытке.