fortune-telling by a daisy

Старшая школа Форкса 12:45

      Внутренний двор школы встретил Маргарет необычно ярким для апреля солнцем, и стояло оно так высоко над горизонтом, что брало в плен без боя всех смельчаков, вышедших пообедать на свежем воздухе. Было знойно и душно, и, как назло, ни одного прохладного тенёчка, даже человеческие фигуры – и те отбрасывали на асфальт какое-то скромное сизое пятно площадью не больше двух футов. Ни зонтиков над столами для ланча, ни хоть какого-нибудь дырявого навеса в самом углу двора: приходилось извиваться ужом на сковородке, чтобы разговаривать с людьми лицом к лицу. Щурясь, чихая от солнца, нелепо и неудобно, зато весело. И куда лучше, чем киснуть в тесной столовой, насквозь пропахшей горелым подсолнечным маслом.       Майк героически вызвался отстоять очередь в буфете и взять еды на целую компанию – эту идею оценили все и проводили парня в душный корпус шутливыми аплодисментами. Эрик заприметил в самом центре внутреннего дворика широкий деревянный стол и воодушевленно зашагал прямо к нему, балансируя школьной сумкой и шоппером с какими-то измятыми бумагами: выглядел он сегодня особенно деловито и взвинчено. Анжела послушно плелась следом, выставив руки перед собой, будто готовясь ловить или школьную сумку Йорки, или самого Йорки, опасно маневрирующего между старшеклассниками. Беллу нигде не было видно – видимо ее, как и Калленов, сегодня просто-напросто не было в школе –, а Джессика вразвалочку шагала в самом хвосте толпы и, к великому удивлению Маргарет, совсем не подавала голоса и никак не комментировала происходящее в школе, а ведь комментировать было что.       Середина сегодняшнего учебного дня была сплошь изрезана «окнами», что стало для всех учеников полной неожиданностью. Кто-то обрадовался пропавшим часам факультативов и под шумок сбежал с последних уроков, кто-то смиренно остался и решил использовать это время с пользой перед итоговыми экзаменами. А кто-то, вроде компании Майка Ньютона, устраивал в образовавшийся перерыв пикник на свежем воздухе. И все бы ничего, да только Дейзи появилась на территории старшей школы Форкса именно тогда, когда мистер Варнер ну никак не мог ее принять: он отчитывал две наискучнейшие лекции подряд и устраивал блиц-опрос по всему пройденному за год материалу – вот безумец. И не пустил на порог никого из своих должников, бросив небрежно: «Все вопросы после шестого урока!».       То, что Варнер оттягивал момент «личной консультации», одновременно и нервировало, и продлевало сладкую надежду на то, что Пол Лэйхот каким-то чудом появится здесь с выполненными чертежами. Мэгги ждала этой встречи, как какого-то теста: и то, пройдет ли квилет его, играло для нее значительную роль – если не роковую. Потому что, в сущности, девушка была готова дать отпор учителю и потребовать сдвинуть сроки: уже знала, какие подобрать слова и куда обратиться, если вдруг он окажется непреклонен. Она проснулась с решимостью отстоять себя в этой неравной конфронтации и гнуть свою линию до победного – как обычно, как это всегда и было.       Пусть и, где-то там, в месте, до которого ей самой дотрагиваться больно, Маргарет страшно хотелось, чтобы кто-то разделил с ней тяжкую ношу проблем: хотя бы Варнера, хотя бы мистера Варнера. А койота, видения, Элис, Джаспера, статьи, семью, здоровье, Стэнфорд и неполадки в общении с друзьями она возьмет на себя. Да, с этим она точно справится, а вот тупой факультатив совсем выбивается из списка дел обычного американского подростка!       – …вообще-то, Баннер был очень даже неплох!       – Ага, когда не доказывал с пеной у рта, что в препарате анафаза, а не метафаза!..       Деревянные скамейки каким-то образом нагрелись так, что жгли кожу даже через ткань джинс. С соседних столов доносились оживленные споры об измененном расписании, новом учителе и в край обнаглевшем Варнере, а еще кто-то решил поймать радиоволну и поднять всем настроение зажигательной сальсой: из потрепанных динамиков, шипя и периодически замолкая, Шакира пела о соблазнительных движениях своих бедер. Видимо, с наступлением теплых и светлых вечеров, которые можно – и даже нужно – проводить в компании музыки и слабоалкогольных напитков, популярность этой песни снова возросла.       Ну слава Богу! Хоть Джастин Тимберлейк и его заунывная лирика покинула чарты!       – А как вам новый учитель? – спрашивает Маргарет между прочим, когда никто из друзей брата не реагирует на эмоциональную брань неподалеку.       – Вообще без разницы, – отмахивается Джессика. – У нас никто углубленную биологию не сдает.       – Белла сдает, – поправляет подругу Анжела, поправив очки на переносице.       Джесс шумно выдыхает через плотно сжатые зубы, но молчит. И молчание это звучит так громко, что и без того бледное лицо Вебер даже зеленеет от смущения. И она охотно поднимается из-за стола, когда Эрик просит кого-нибудь из компании быстренько пройтись с ним до машины. Как только две черноволосые макушки исчезают за поворотом, о нагретую столешницу сначала громко ударяются пищевые контейнеры, которые Джессика Стэнли собрала для себя с вечера, а потом и сама девушка.       – Ты чего? – Мэг участливо наклоняется в ее сторону.       – Да меня просто из себя выводит, – Джесс шумно сглатывает. – Что она постоянно сует в разговор Беллу!       Чего-то подобного младшая Ньютон ожидала. И грустно улыбается, приобнимая девушку брата за талию. А Стэнли моментально разворачивается к ней лицом и, хотя это не очень удобно сделать, сидя на скамейке бедро к бедру, порывисто притягивает блондинку к своей груди. И принимается сбивчиво тараторить:       – Вчера мы должны были смотреть новую серию «Холостяка», а она поехала к Белле, чтобы готовиться к тесту по истории! – ее горячее дыхание щекочет ухо. – Мне к нему тоже готовиться надо, вообще-то. Могли бы хоть предложить присоединиться ради приличия!       Ах, Джесс… Она болтала и болтала, опаляя жаром своего возмущения кожу Маргарет, и все, что оставалось Мэг – это сочувственно гладить ее по спине, молча впитывая в себя ядовитый негатив. Почему же между ней и Анжелой складывалась такая ситуация, было понятно даже сидящим неподалеку старшеклассникам. И винить в ней было некого: девушки никогда особенно не сходились ни характерами, ни интересами. И если раньше отчаянно держались друг друга, компенсируя непохожесть совместными школьными проектами и вылазками компанией, то с появлением Беллы необходимость в этом будто бы отпала. Так бывает. Они ведь продолжали общаться и собираться на кухне Ньютонов – совсем недавно снова обсуждали там сценарий выпускного –, просто общение это медленно остывало, все больше напоминая чисто формальное, как то, что поддерживают отдалившиеся друг от друга люди по привычке.       Джессика Стэнли легко бы свыклась с подобным – нашла бы утешение в других людях –, да только в деле фигурировало имя Беллы Свон. И если раньше у нее получалось выдавливать из себя добродушную улыбку и даже, казалось, идти навстречу новенькой однокласснице, то со временем скрывать свою ревностную неприязнь стало просто невозможно. Так бывает. Нам не могут нравиться все люди, мы не можем нравиться всем. Кто-то найдет наши несовершенства сносными, даже милыми, а кто-то возведет их в абсолют и будет гневно осуждать. Кто-то простит нам и злой язык, и глупость, и лень, и даже неверность, – но не превосходство, но не преимущество. Нет, только не его.       Любить Джесс было… не сложно, скорее проблематично. Она обожала привлекать к себе внимание, ревновала по поводу и без, стеснялась своего тела, покупала алкоголь по поддельным водительским правам и неоднократно обсуждала за спиной своих знакомых. Но ведь ее любили: и Майк, и Анжела, и Эрик, и Маргарет, и даже Белла Свон – по-своему, больше, как проявление того человеческого, что удивительно и уникально по своей природе. Потому что, помимо всего прочего, Джессика Стэнли была сообразительной, позитивной, артистичной и открытой ко всему новому. Она невероятно красиво пела и даже играла на фортепиано, а еще очень часто драматизировала: чем наверняка занималась и сейчас, накрутив себя вместе со своими каштановыми волосами.       – …а на той неделе она потащила ее с нами в Порт-Анджелес, – продолжала девушка жалостливо, а Дейзи все гладила ее по дрожащей спине и гладила, ласково прижимая к своей груди. – Но вместо того, чтобы выбирать выпускное платье, мы три часа таскались по книжному магазину. Три часа! Я думала, что умру где-то между этих книжных полок!       Ньютон бесшумно улыбается, потупив взгляд от яркого солнца. Все ведь было совсем не так плохо, как Джесс казалось: в ней говорил накопившийся стресс и тревога перед выпускным. В любой другой раз она бы с легкостью переубедила Анжелу и Беллу пойти в магазин одежды и измучила бы их там бесконечными примерками. В любой другой раз – Маргарет даже не сомневается – Джессика бы спокойно отделилась от них и прошлась по бутикам в гордом одиночестве, а потом пересеклась с ними где-то в центре Порт-Анджелеса и потащила в кофейню. Просто именно сейчас ей хотелось немного жалости и сострадания. Просто именно сейчас ей хотелось обнажить свои постыдные слабости и облегчить душу. Выговорить то, что не хотелось выговаривать даже мокрой от слез подушке.       – Купила платье в итоге?       – Купила, – хмыкает Стэнли безрадостно.       – Красивое?       Она отстраняется, пристыженно улыбаясь. Трясет густой копной каштановых кудрей и небрежно стряхивает со скул осыпавшуюся тушь:       – Красивое. И на размер меньше, чем я сейчас.       Джесс многозначительно кивает на контейнеры, намереваясь сказать еще что-то – наверное, посетовать на волчий голод, который будет преследовать ее до конца мая –, но к столу уже возвращаются друзья брата и сам Майкл, несущий в руках тяжеленный поднос с едой. На сердце становится тепло и светло, но не от предвкушения ланча, солнечного света и задорного «Шакира, Шакира», доносящегося с соседнего стола, а оттого, как обыденны и прелестны эти их проблемы. И Джессике достаточно было просто сцедить на надежное дружеское плечо весь свой яд, чтобы моментально смягчиться и охотно подвинуться на скамейке, уступая Анжеле место рядом с собой.       И ее сердечные терзания, и недомолвки с Беллой, и дружеская ревность, и платье на выпускной, и выпускная речь и даже экзамены – все это, в сущности, такой большой и очаровательный пустяк! Всё это так просто и решаемо! И Маргарет даже немного гордится собой за то, что поспособствовала вновь расцветающей улыбке Стэнли – девушка ощутимо повеселела.       – Опять позорился из-за твоего тофу, – комедийно морщится Майкл, ставя перед сестрой белоснежную тарелку.       – Ой, а я же дома… – но она не успевает отказаться.       – Ничего ты дома не ешь, не выдумывай.       Он опускается прямо напротив и, хотя суровость Майку Ньютону не к лицу, угрюмо протягивает Дейзи вилку, обернутую салфеткой. Приходится брать. И тщательно прожевывать теплый тофу, обваленный в копченой паприке. Раньше он приносил ей гораздо больше удовольствия, сейчас же… так, просто тонкая ниточка, связывающая ее с уже давно утерянной беспечностью. А брат тюремным надзирателем следит за движением ее челюсти, молчаливо обдумывая какую-то невеселую мысль – сейчас все выпускники периодически тускнеют и проваливаются в размышления. Только брата поглаживаниями по спине, как Джессику, не утешить – слишком гордый, еще и обидится на проявление сестринской нежности.       Шакира поет свою песню уже раз четвертый или пятый, а Эрик все еще болтает и болтает, постоянно теряя нить разговора – кто-то в стрессовых ситуациях ведет себя вот так, нестандартно. И не замолкает, даже набив рот спагетти.       – …опубликуем последний выпуск газеты, – кажется, заканчивает свою мысль Йорки, намотав на вилку макароны.       – Последний выпуск, – протягивает Анжела грустно. – Даже не верится. Столько сил было вложено, чтобы просто… Уйти потом в колледж.       А вот Джессика всеобщее уныние больше не поддерживает и звонко цокает вилкой о донышко контейнера. И начинает беспорядочно двигать плечами в такт сальсы, одну за одной уплетая медовые помидорки черри, чередуя их с филе консервированного тунца – ну хоть не морит себя голодом ради красивых выпускных фотографий.       – Кстати, кактус, – шутит Эрик, закончив жевать. – Как там твоя статья?       – К слову о статье…       – О-о, – Йорки медленно поднимается из-за стола, вскидывая руки. – Я весь внимание!       Маргарет хмыкает, изогнув бровь. Чуть нагибается вперед, прячась за фигурой парня от ослепительных лучей солнца, и мягко начинает:       – Я, конечно же, из газеты никуда не ухожу. Но в голосовании на пост председателя решила не…       – Нет! – перебивает ее Эрик и содрогается всем телом.       Так неожиданно и громко, что аж перекрикивает Шакиру. Ребята за соседним столиком прерывают свой разговор и заинтересованно оглядываются.       – Нет-нет! Это абсолютно исключено!.. – от нервного возбуждения он аж лохматит пятерней свои гладко прилизанные волосы.       – Ты меня даже не дослушал, – Ньютон хмурится, зеркаля корпусом нервные покачивания парня, чтобы не выходить из его тени.       – …на кого я оставлю газету, если не на тебя?!       Анжела потерянно озирается, явно ощущая дискомфорт от такого публичного разбора полетов, и даже жмется ближе к Джесс, воруя из ее контейнера лист кучерявого салата айсберг. Но в разговор не вступает, предпочитая молчаливо наблюдать за фонтаном эмоций Йорки: кажется, заявление Мэг серьезно подкосило его внутреннюю гармонию.       А ребята с соседнего столика даже убавляют громкость бумбокса, вполоборота развернувшись к нынешнему председателю школьной газеты. Эрик пусть и не был звездой лакросса, но его в школе узнавал издалека по визгливому и извечно повышенному тону голоса даже самый безнадежный прогульщик. А уж о Дейзи Ньютон, в которую, оказывается, попала настоящая молния, разговоры последнюю неделю ходили такие увлекательные, что тут тяжело остаться равнодушным. Ребята и раньше бросали на нее косые взгляды, щурясь от солнца и пытаясь разглядеть на каком-нибудь участке тела безобразный рубец, но сама погода будто бунтовала против их любопытства. И все, что они видели – это ослепительное желто-белое пятно, а потом разноцветные круги перед глазами.       – Ма-а-айк, – голос Йорки срывается. – Повлияй на свою сестру! Давай, надави братским авторитетом!       Майк раздраженно отмахивается, даже не поворачивая в его сторону головы. Парень вообще последнее время ловил себя на мысли, что он стал жутко раздражительным. Его раздражала Джессика, его раздражала школа, его раздражал слишком чувствительный и громкий Эрик. И сон его перестал быть таким крепким, как раньше: Ньютон просыпался несколько раз за ночь и долго метался по подушке, пытаясь вновь уснуть. Перечитывал конспекты, чтобы утомиться, качал прямо в постели пресс. Только что по дому не ходил, скрипя половицами, чтобы не перепугать до смерти свою семью.       И постоянно ощущал в груди тревогу – да такую сильную, что его прямо крыло. И хотя Майк Ньютон был совсем не агрессивным и из конфликтов всегда выходил сухим и невредимым, но именно в последние дни злость кипела в его жилах так активно, что сдерживать себя удавалось с большим трудом. Он сам себя не узнавал. Не узнавал то желтеющую, то зеленеющую от переутомления Анжелу. Не узнавал понурую и осунувшуюся Джесс. Не узнавал писклявого Эрика, хлебающего энергетики вместо воды. И родителей тоже – оба после травмы сестры стали вести себя совсем иначе.       А Дейзи? То, что творилось с ней, пугало Майка особенно. И больше всего его пугала свое бессилие: он даже не понимал, как ее поддержать. Внешне-то она казалась все той же, но на свои любимые начос, что брат подкидывал ей вечерами на кровать, смотрела безрадостно. И относила в навесной шкафчик на кухню, придумывая какую-то неубедительную отговорку. Она вообще хоть что-то ела? За семейными ужинами только пачкала тарелку, разминая в труху филе рыбы: мама с папой этого, казалось, вообще не замечали. А Майк замечал.       Но повлиять на это не мог совершенно. Сил в себе банально не находил – их высосали бесконечные тесты, зубрежки, репетиции и нотации учителей. Поэтому молча прожигал взглядом уже опустевшую тарелку младшей сестры. Ну, хоть так.       – …но я не буду!       – Нет, Дейзи! Тебе это кажется! – Эрик вскинул руки к небу, имитируя гипнотизера. – Это все мираж! На самом деле ты очень хочешь стать председателем школьной газеты! Ты спишь и видишь себя на этом месте!       – И я правда хочу, – соглашается блондинка, заправив пушистые пряди за уши. – Но…       – …сил нет? – заканчивает фразу сестры Майк, кисло хмыкнув.       О, ему это было знакомо. Всем за этим столом. Им бы на пару дней в поход выбраться: без телефонов, конспектов и мыслей о пугающем будущем. О том, что они, вообще-то, такой компанией больше никогда не соберутся: разъедутся по разным частям Америки в поисках лучшей жизни – только Майк останется тухнуть в семейном магазине. Им бы встряхнуться и перестать так лихорадить по поводу выпускного. Даже беззаботный танец Джессики под едва уловимую мелодию казался каким-то истерическим.       – Как тебя зовут, красавица? – вдруг запела Стэнли, метнув в сторону соседнего столика недовольный взгляд. – Мой дом – твой дом, Шакира, Шакира. А ну-ка громкость прибавьте!       Школьники от неожиданности дернулись и резко отвернулись, выкручивая колесико в случайную сторону: сначала на минимум, а потом сразу на максимум. Да так, что аж по ушам ударило.       – О, малыш, когда ты говоришь такие вещи… – Джесс удивительно точно копирует манеру певицы, но прекращает свой концерт так же внезапно, как и начала: переключается на свой диетический ланч – сейчас она хотя бы не голодает и не ест одни яблоки на завтрак, обед и ужин.       Только Майк и Анжела смотрят на Стэнли настороженно, будто у нее вот-вот случится нервный срыв. Впрочем, все они были на грани какого-нибудь срыва. В особенности Эрик Йорки.       – Дейзи! – парень огибает обеденный стол и бедром двигает Майка в сторону, чтобы сесть аккурат напротив блондинки. – Напиши хоть что-нибудь! Что угодно!       – Да нет у меня идей, Эрик.       – У тебя?!       Соседний столик снова заинтересованно косится через плечо, не понимая, стоит ли этот разговор чего-то или это Йорки как обычно экзальтирует.       – Погоди, ты ведь говорила недавно, что работа идет!       – Соврала, – Мэг по-простецки пожимает плечами.       – Вот так нагло!? Прямо мне в лицо!?       – Эрик, я сейчас прямо по твоему лицу нагло тресну подносом, – угрожающе шепчет Майк, метнув на друга раздраженный взгляд. – Угомонись.       Парень моментально тушуется. Мнется на месте, облокотившись о горячую столешницу. И замолкает до конца песни, бегая глазами по каменным квадратикам, которыми был устлан внутренний дворик школы. Солнце не греет, а откровенно печет: ветерка бы сейчас с океана. Или просто рвануть на пляж, а! Зарыться пальцами ног в раскаленный песок и идти вдоль кромки воды, царапаясь о ракушки и острые камешки – романтика! Джессика все еще стучит вилкой о дно контейнера, максимально растягивая свой скудный прием пищи, когда Эрик восклицает:       – Дейзи!       – Что?       Ньютон-младшая кивает, ладонями создав себе защитный козырек от солнечных лучей: ну никуда от них не деться! Они лезут и лезут в лицо, покрывая кожу пламенными поцелуями, опаляют одежду, как утюг на самом мощном режиме. И хотя кардиган на ней тонкий и хлопковый, но она ощущает, как вниз по лопаткам скользят ледяные капельки пота, а пояс джинс становится влажным и неприятно трет поясницу.       – Нет, ты не понимаешь, – суетливо тараторит Йорки, вскинув ладонь. – Дейзи!       – Если ты сейчас будешь шутить про маргаритки…       – Именно! – и Эрика этот несмешной каламбур, кажется, всерьез впечатляет. – Дейзи Ньютон пишет про маргариточный психоз – нет –, про маргариточную чуму!       – Маргариточный апокалипсис, – шутливо предлагает Анжела, но замолкает, встретит мрачный взгляд пыльно-синих глаз.       Майк демонстративно принимается складывать пустые тарелки на поднос и недвусмысленно посматривает на наручные часы, но все еще пританцовывающей Джессике и увлекшемуся Эрику до этого нет никакого дела. И даже Анжела не торопится собираться: ей интересно послушать, до чего додумался Йорки.       – Во введении напишешь о массовом помешательстве на садоводстве, в первом параграфе – возьмешь интервью у нового учителя биологии, а во втором… – парень щелкает пальцами обеих рук, ловя идею. – А во втором, Анжела, помогай…       – Гадание на маргаритке!       Маргарет прошибает током от внезапно вспыхнувшего чувства – или это просто тепловой удар. Вчера она не узнала от родителей ничего полезного: темы Мэнси они совсем не касались и обсуждали всю посадку их семейный бизнес – будто это самая безопасная тема для разговора. И хотя сладкий пудровый запах был девушке приятен, а вид участка и правда облагородился, но вечер ощущался каким-то проведенным впустую. Разве что, спалось ей сегодня крепче обычного. Но это странное ощущение… Как шестое чувство: навязчивое и необъяснимое.       – Это весьма актуально, – подает голос Джессика, прожевывая кучерявый лист салата. – Летом весь Форкс будет в цветах. Рви – не хочу.       – А как романтично, – Вебер мечтательно поправляет очки на переносице. – Щипать лепестки и пускать их по ветру…       Что-то подсказывает Мэг, что это стоящая идея. Не только потому, что за нее, по сути, сделали всю работу: разработали концепцию и даже вдохновили – нет. Было и в новом учителе, и в этих белых маргаритках что-то такое, что выбивалось из привычного уклада Форкса: так откровенно, будто даже не пряталось. Так нагло красовалось, будто хотело быть увиденным и услышанным ей. А игнорировать подобные знаки судьбы было бы непростительно. Не всегда правда кроется за семью замками – гораздо чаще она находится прямо под носом.       – Ну, не знаю, – протягивает Ньютон, хитро улыбнувшись. – Эрик ведь сказал, что я слишком романтичная…       – Я такое сказал? – взвизгнул Йорки. – Я не мог! Я бы не посмел!       – И что использую слишком много метафор…       – Слишком много? Я имел в виду, слишком мало! Больше метафор, Дейзи!       – И что мне нужно попробовать что-то новое…       – Дейзи Ньютон – королева романтической колонки! – парень аж подскакивает со своего места. – Пусть старшая школа Форкса вечно помнит твое имя!       От такой торжественности и пафоса даже ребята за соседним столом прыскают от смеха, а Майк раздраженно закатывает глаза, стуча пустыми тарелками о поднос. Анжела и Эрик моментально продолжают разговор о последнем выпуске газеты, говоря сбивчиво и рвано, но на удивительно понятном друг для друга языке. И все трое поднимаются из-за стола и суетливо шагают по своим делам: Майк – относить грязную посуду в буфет, парочка журналистов – снова к машине, чтобы взять из багажника учебные пособия. А Джесс, пританцовывая, складывает пустые контейнеры в сумку и несколько раз с чувством чихает то ли от пыли, то ли от солнца.       – Будь здорова!       – Ой, на такой еде точно не буду, – отшучивается Стэнли. – Как была голодная, так и осталась. А у нас после уроков, вообще-то, репетиция!       Суета. Дела, дела, дела. Перерыв на обед, а потом снова в бой с учебниками и тетрадкой на пружине. Шушуканье со всех углов коридора, списывание домашки на полу в туалете и шелест записок, перебрасываемых во время урока. Тремор во время опроса, скрежет мела по зеленой доске и заедающая дверца шкафчика, которую легче вырвать с мясом, чем подобрать к ней код. И даже эти странные перепады настроения в середине дня, и саркастичные перепалки с друзьями, и компания учеников помладше, подслушивающая ваши разговоры. Вообще-то, сюжет очень комфортный и атмосферный – и Дейзи Ньютон, черт, так скучала по школе.

*

      Лэйхот Форкс не любил: ни город, ни, в сущности, местных жителей – без обид. На этих узких улочках, плотно заставленных бетоном и гипсокартоном, ощущаешь себя, как в душном лабиринте. Тут ориентироваться нереально, только если по запаху – и тот отзывался в квилете отвращением. Воздух здесь прожжённый и пыльный: будто оседает в легких черной копотью. В Форксе даже ночью горят ядовито-яркие вывески магазинов и гудят от напряжения электропровода. Тихо и спокойно здесь бывает, пожалуй, только в самый темный час перед рассветом. От местных парней за милю несет дешевым разбавленным пивом, и ведут они себя делано борзо. А как-то раз, после очередной разборки на пляже, старейшин племени вызвал к себе начальник полиции и продемонстрировал свежее заявление: драться эти сопляки совсем не умели, а вот стучали на «отбитых квилетов» с радостью.       Форкс вызывал у Лэйхота плохо сдерживаемую злость, но его сюда тянуло, как помешанного. И он трясся в автобусе, вспоминая побитую машину отца – надо бы за нее снова взяться, раз уж теперь Пол живет, по сути, на два города. А на волчьих лапах туда-обратно особо часто не побегаешь: и одежды не напасешься, и кожа сразу после перевоплощения как нагретая резина – больно тянет и жжется.       Маргарет не сразу замечает его присутствие: она слишком увлечена музыкой, доносящейся из старого бумбокса. Компания школьников за соседним столом лениво пережевывает уже остывшую пасту, щурясь от полуденного солнца, но воровато оглядываются на нее и поющую девушку – поющую, кстати, здорово. «Знаешь, мои бедра не лгут» – напевает кудрявая шатенка, постукивая ладонями по столешнице подобно барабану, а его нареченная, пританцовывая, разминает затекшие от долгого сидения мышцы. Хрустя позвонками, лениво имитируя базовый шаг сальсы – совершенно непринужденно и несерьезно, от нечего делать и просто наслаждаясь заводной мелодией –, но именно поэтому Лэйхоту и нравится эта сцена. При нем Мэг вела себя сдержанно, будто рисовала более зрелый и серьезный образ, лишенный бессмысленных глупостей, а сейчас даже посмеивалась как-то иначе, обсуждая с кудрявой шатенкой предстоящую вечеринку по случаю выпускного.       То ли Ньютон на солнце перегрелась, то ли ощущала себя свободней в потертых повседневных джинсах и кардигане, но вся напускная искусственность и так раздражающая Пола дежурная улыбка мигом куда-то пропали. По крайней мере на пятнадцать секунд, что он приближался к их столу, скользя по танцующей фигурке довольным взглядом. Первой его замечает поющая подруга и удивленно вскидывает брови, проглотив целую строчку песни. И лишь потом оборачивается Маргарет, но не успевает даже обдумать слова приветствия, потому что Пол ловко притягивает ее к себе за талию и целует, закрепляя вчерашнюю подвижку в их отношениях.       Теперь ведь он может ее целовать.       Ему плевать на шокированную такой сценой шатенку и на притихших за соседним столом школьников: пусть хоть на мобильный снимают. Всё, что для Лэйхота имеет сейчас значение – это разгорячённая Мэгги, вдруг приподнимающаяся на носочки, чтобы углубить поцелуй. Он от удовольствия аж рычит ей в губы, едва не выпустив из руки папку с готовыми чертежами, и тянет девушку ближе к своей груди, но она мягко отстраняется:       – Мы не одни.       И отходит на шаг, шумно выдохнув. А Полу мало – всегда будет мало, если быть уж совсем откровенным. Особенно сейчас, когда Ньютон выглядит такой расслабленной и простой, запыхавшейся не то от ленивой сальсы, не от внезапного поцелуя – одним словом, иначе. Но парень довольно ухмыляется и тянет ладонь к ее лицу, кончиком большого пальца поправляя смазанный контур на нижней губе – мимолетно, почти небрежно, будто делал это уже сотни раз, будто уже сотни раз целовал ее красные губы. И Лэйхот даже не акцентирует на этом жесте внимания – сразу же протягивает желтую папку – хотя чувствует, что сердцебиение Мэгги сбивается. И от этого ухмыляется еще шире, с вызовом смотря в распахнутые от удивления глаза.       – О-о, вау, – шатенка подпирает подбородок кулаком и совершенно искренне интересуется: – Так вы встречаетесь, что ли?       – Нет, просто целуемся, – отшучивается Ньютон, сжав чертежи в обеих ладонях.       – А мне Майк об этом не рассказывал, – в ее голосе будто даже сквозит обида.       Блондинка хмыкает.       – Джессика, это Пол, – произносит она спешно, взмахнув ладонью. – Пол, это Джессика, девушка моего бра…       – Все квилеты такие накаченные? – интересуется Стэнли бесстыдно. – За Беллой приезжал недавно один… Тело просто фантастическое!..       – Зачем он сюда приперся?       Майк Ньютон оказывается рядом так неожиданно, что Маргарет аж вздрагивает и моментально жмется спиной к груди Пола – в каком-то защитном жесте. А толпа школьников за соседним столом в предвкушении вытягивается, почувствовав нарастающее напряжение.       – Хорошо, что уже поели, – выплевывает блондин едко. – А то его рожа испортила бы всем аппетит.       – Майк, следи за языком! – укоризненно вскрикивает Дейзи и нащупывает ладонь Лэйхота.       Крепко сжимает ее и спиной отталкивает парня назад на пару шагов. Джессика цепенеет, кажется, впервые встретив настолько неожиданную злость, и даже будто теряет такой необходимый сейчас дар речи, то приоткрывая рот, то плотно смыкая губы. А Майкл и правда рассвирепел так неожиданно, будто взорвался от скопившегося напряжения – нашел, на ком можно отыграться. Школьники за соседним столом выкручивают громкость бумбокса на минимум и тянут руки в карманы брюк.       Ладонь Маргарет, тонкая и изуродованная шрамом, вцепилась в Лэйхота с неожиданной силой – она инстинктивно боялась того, к чему может привести эта перепалка. А Пол даже не думал закипать: точно не из-за ее брата. Он выводил его из себя, когда Мэг была в больнице, но с тех пор многое изменилось. Сейчас единственное, что действительно могло разозлить Лэйхота – это оскорбительная реакция его нареченной. Она его за отбитого психа держит, что ли? Считает, что он перевоплотится прямо в Форксе на территории школы? Из-за кого, из-за этого сопляка? Ее брат квилету совсем не ровня – не выдержит даже первый удар –, да и похож как две капли воды на нее саму, удачно похож.       – Английский перестал понимать? – лицо Ньютона медленно багровело. – А я твоего языка не знаю: послать нахуй могу только по-нашему.       – Ради Бога, заткнись и успокойся!       Сердце Мэгги забилось так часто, что отдавало в горле – ее обуял звериный ужас. Такой беспочвенный и глупый, что Пол не сдержал раздраженного рыка: скорее Маргарет заставит его сейчас перевоплотиться, чем ее бешеный старший брат.       – Да поебать мне на тебя, снежинка, – бросает Лэйхот так пренебрежительно и удивительно ровно, что Дейзи моментально прекращает стратегическое отступление.       Оборачивается, наконец, и замечает мрачное выражение его лица – мрачное, не злое. И как-то нервно кивает, поджав губы.       – Ах ты… – Джесс очень вовремя подрывается с места и хватает Майка за напряженный плечи. – …краснокожий ублюдок!       – Дейзи! – доносится издалека визгливый голос Эрика. – Дейзи! Варнер на учительской парковке и, кажется, спешит!       Эта словесная перепалка заканчивается так же быстро и скомкано, как и началась. Сидящие за соседним столом старшеклассники растерянно щурятся, мотая головой из стороны в сторону, а Маргарет настойчиво тянет Пола за собой, сорвавшись на легкий бег.       – Он сам не свой из-за выпускного, – бросает девушка через плечо, когда они покидают внутренний дворик. – И это не оправдание, я знаю…       – Забей.       Но Ньютон отрицательно мотает головой: не забьет. Произошедшее будет грызть ее совесть как минимум до вечера, пока она не поговорит об этом с братом. И необъяснимая агрессия, и расистские высказывания, и настоящее представление перед толпой незнакомых школьников – все это дико неправильно, родители их учили совершенно другому.       – Ты ему не нравишься, конечно, но он бы правда никогда не стал так…       – Мэг, – Лэйхот резко останавливается и тянет девушку на себя.       Она выглядит так потеряно, что это бьет по лицу сильнее любого кулака. Отшатывается, вырвав ладонь из его руки. Шумно сглатывает:       – Побудь тут, – и, прижав к груди желтую папку и исклеенную стикерами тетрадь, исчезает за припаркованным джипом.       Лэйхот со свистом выдыхает, облокотившись о каменное основание школьной лестницы. Сколько минут прошло: две, три? И сразу столько событий. В этом пыльном сером муравейнике всегда так, интересно? Мысленно он идет за ней следом: прислушивается к беспокойному сердцебиению и ловит в потоке ветра запах кокоса и кофе. Разминает шею, прикидывая, в какую сторону убежала Маргарет, и чует еще кое-что: дизель и виски, отдаленно уже знакомые ему, смутно знакомые.       – Мистер Варнер!       – Мисс Ньютон? – мужской баритон звучит искренне удивленно. – Забежали поздороваться?       – Забежала сдать свои долги.       Пол молча кивает, скрестив руки на груди. И мысленно возвращается во внутренний дворик, вспоминая вкус ее губ и ленивый танец под какую-то латиноамериканскую песню. Прокручивает перед глазами мягкие покачивания ее бедер и то, как легко задирался ее кардиган, обнажая молочную кожу – секунд пятнадцать, не больше. А на это хотелось смотреть гораздо, гораздо дольше и ощущать мягкие волны спокойствия, целующие внутреннюю поверхность ребер. После всего того безумия, что пережил Лэйхот и, в особенности, что пережила она, разве такая это большая роскошь?       – Я спешу.       – А я ждала Вас два урока.       А этот ее старший братец? Конечно, реакция Мэг была справедливой, пусть самому Полу думать о себе в таком ключе не нравилось, но его вспыльчивость действительно часто была не к месту. Только в этот раз он не почувствовал ничего, кроме накатывающей паники своей нареченной – визгливые оскорбления Майка пролетали мимо. В глазах квилета ее брат выглядел смехотворно, почти так же нелепо, как толпы пьяных бледнолицых на пляже, быкующих на местных парней. Хотя, продлись этот обмен любезностями дольше, Пол бы наверняка завелся, ведь злости в нем всегда было много: на гребанное запечатление, на Сэма, Джейкоба и подружку вампиров, на Калленов и рыжую пиявку, из-за которой они торчат у дома Свон, как личные сторожевые псы.       – Конспекты принял, проверю до конца недели.       – Еще чертежи.       – Чертежи?.. Хм, любопытно.       И на отца, утром поймавшего его в своей мастерской – хвала Духам, он не полез с расспросами. На себя Лэйхот тоже злился: особенно в те моменты, когда его крыло от тоски и усталости. И на Великого Духа за то, что намертво привязал его к бледнолицей девчонке…       – Очень любопытно, – Варнер прочищает горло. – Вообще-то, крайне профессионально. Я и не знал, что Вы можете...       – Не могу. Только не своей больной рукой.       …которая часто выбрасывала такие фокусы, что ее на месте разодрать в клочья хотелось.       – Но я передам автору Ваш комплимент.       Пол тихо рычит, щуря глаза не то от яркого солнечного света, не то от раздражения.       – Твоя дерзость… – вдруг фамильярничает учитель, тихо смеясь. – Дерзость и честность. Далеко пойдешь, если используешь с умом.       – Чертежи принимаете?       – Принимаю.       Помимо того звериного и необъятного, что накрывало Лэйхота рядом с нареченной, он медленно и верно проникался к Ньютон другим чувством, название которому пока не мог дать. Было в ней что-то… что-то такое, что привлекло бы его даже, если бы духи не связали их судьбы. Кто его знает, может, даже влюбило, как влюбляло в других девчонок раньше. И, может, сильней и крепче, чем обычно. Но в Маргарет Ньютон точно было что-то такое, что одновременно бесило до пены у клыкастой морды и укрощало.       Будоражило. Сеяло в груди такой хаос, что разобраться в этих беспокойных атомах было просто невозможно.       – Дейзи?       – Да, мистер Варнер?       – Передай родителям, что они ничего мне не должны. Главное, что лечение тебе помогло.       Ее сердце, так и не восстановившее свой мерный и спокойный ритм, снова пропускает удар, да такой, что Лэйхот с другого конца парковки чувствует это. Будто струна, натянутая давно и бесконечно туго, наконец рвется – но как-то подозрительно глухо. Пол срывается с места, ведомый точно не законами логики, а тем звериным, что царапало его изнутри вот уже несколько месяцев. И оказывается рядом с Мэг в тот момент, когда черный седан выезжает с парковки. Проклятая девчонка – с ним за день случается меньше, чем с ней за пять минут!       – Что это за херня? – рявкнул Лэйхот несдержанно.       Ньютон медленно оборачивается, искусывая нижнюю губу, и оттягивает рукава кардигана вниз – будто глубже кутаясь в тонкую персиковую ткань. Хмурится, прокручивая на языке какую-то мысль, и молчит дольше положенного, скользя взглядом по сияющим крышам припаркованных машин.       – Я не выдаю чужую работу за свою, – она ссылается на чертежи: да так ловко и непринужденно, что спина Пола опаляется жаром, и кости начинает ломить в приближающейся лихорадке.       – Ты поняла, о чем я.       Мэг косит глаза в его сторону и плотно сжимает веки, раздраженные ярким солнечным светом:       – Это… дела родителей, – вот и всё объяснение. – Не хочу про это думать.       Мнется на месте, шумно сглатывая, будто заталкивая колючий ком поглубже – аж выпрямляя спину до глухого хруста в какой-то бестолковой попытке сдержать подступающий всхлип:       – Домой тоже не хочу.

*

Где-то в лесу за чертой Форкса 15:42

      Они шли уже достаточно долго: Пол – чуть впереди, Маргарет – не дальше фута за его спиной. Густой лес обдавал прохладой, пускал мурашки по нагретой солнцем коже и будто затягивал глубже, в самую тьму дикого лона природы. Эта часть национального парка отличалась от тех, в которой квилеты жили и работали: здесь почти не было хрустящего кустарника, ползущего вдоль корней деревьев. Земля была голой и черной, жадно впитывала в себя следы от подошвы, как будто запоминая каждое свое дитя. Не шумела вода и не трещали под несмелыми копытцами молодого выводка ветки – только птицы изредка переговаривались глухой трелью, такой тихой, что она сливалась с шумом лесного ветра. Солнце мерцало украдкой: толстые стволы секвойи не пропускали в свои владения лишнего света, сохраняя хотя бы в пределах этой зоны леса полумрак и свежесть. Пейзаж был весьма и весьма захватывающим: Лэйхот не помнил, заходил ли сюда хоть раз со стаей или в период своих беспорядочных скитаний. Не помнил, но упрямо шагал вперед: твердо и уверенно, то спускаясь с холмистого участка леса, то обратно поднимаясь в него. Наугад, петляя каким-то замысловатым и сложным маршрутом, но потеряться он не боялся, нет – он боялся остановиться.       Квилет не поворачивал в ее сторону головы: лишь следил боковым зрением и держался волчьим слухом за тяжелое дыхание, дрожащее то ли от долгой ходьбы, то ли от накатывающих эмоций. Маргарет плотно сжимала в пальцах ткань джинс и не отпускала ее даже тогда, когда Пол молчаливо подставлял ей свое плечо или протягивал руку – всю дорогу отказывалась от помощи. Даже не пыталась жаловаться на их совсем не прогулочный темп и не спрашивала, куда же они все-таки направляются. Хотел бы Лэйхот думать, что она просто слепо верит ему, но волчья чуйка подсказывала, что дело совсем не в этом: Мэг тоже боялась остановиться.       Будто это их рвение куда-то вглубь сумрачного национального парка занимало тело куда более серьезной задачей: идти твердо и бодро, не спотыкаясь. Просто идти. Идти и все силы тратить только на это отчаянное бегство. И сдерживать пульсацию в боку, и жадно хватать воздух, насыщая изнуренное тело кислородом.       Парень неосознанно ускорил шаг, принюхиваясь к запахам леса. Прислушался к шелесту ветра в высокой траве и резко повернул влево, намереваясь найти это место – задача спонтанная, такая же, как и поход в леса Олимпии в принципе. Но Мэг была сейчас согласна на любую авантюру и ускорилась следом, перепрыгивая через камни и бугристые корни секвойи. Все так же сминая ткань хрустящих джинс в своих пальцах, выплескивая на них свое напряжение.       И снова проигнорировала его протянутую руку на спуске – Лэйхот оскалился, но смолчал. Зашагал вглубь лесного луга, погружаясь в него, как в цветущее зеленое озеро. Желтоватая зелень легко колыхалась от ветра и щекотала его предплечья, расталкивающие беспокойные травинки в стороны: поле было густым и неожиданно труднопроходимым. Хотя солнце щедро заливало его теплым светом, тут было даже свежей, чем в голой секвойной аллее – видимо, из-за неиспарившейся росы. И серая футболка Пола была уже безнадежно мокрой в тех местах, до которых дотягивались влажные колосья. Он обернулся, проверяя Мэг и совсем не надеясь поймать ее глаза: а он и не поймал. Девушка шла не в футе, а в десяти футах позади, скользя настороженным взглядом по зеленым верхушкам, двигаясь медленно и с сомнением. И пока она методично раздвигала пальцами высокую траву, парень наспех примял растения рядом с собой: что-то просто притоптал, что-то оборвал у самых корней. К моменту, когда Ньютон приблизилась, он уже сидел на земле.       Ее светлый кардиган промок от росы до середины плеча, и темные джинсы почернели пятнами на боках. Маргарет поежилась от ветра и порывисто опустилась на колени, прячась от него за высокой стеной травы, окружавшей их. А затем вдруг перекинула через Лэйхота ногу и опустилась на его бедра. Пол оцепенел – всего на мгновение. Не от тяжести ее тела, откликнувшейся напряжением в его паху, и даже не от того, что она, наконец, разрешила к себе прикоснуться после их молчаливого забега по национальному парку. Нет, его впечатлило совсем другое: как просто и непринужденно это произошло, будто по старой любимой привычке. Как спокойно она села сверху и…       Села сверху. Твою мать, как это выглядит – а как ощущается.       …и нырнула онемевшими ладонями под его футболку. И выгнулась навстречу его пальцам, моментально обхватившим дрожащую талию. И рвано выдохнула, закинув голову, ощущая как жадно горячие губы Лэйхота касаются мест уже побледневших засосов. Он испытывал необъяснимую слабость перед ее шеей – это было что-то животное. Будто так он утверждал свою власть, клыками царапая кожу над сонной артерией, оставляя на ней следы их близости – следы его исключительного права. Будто так он подтверждал свое подчинение, пьянея и забываясь, щедро отдаваясь ласке. Девушка впивалась ногтями в пылающую плоть, притягивая Пола ближе, крепче. И удары ее сердца отдавались в его собственной груди так отчетливо, что…       …надрывные удары.       Лэйхот завелся очень быстро: и из-за вспыльчивого нрава и потому, что в его руках, под его губами, на его возбужденном паху находилось то единственное, что имело для квилета теперь значение. Потому что она подставляла себя самозабвенным поцелуям, потому что сама пальцами ласкала его спину. Потому что он мог взять ее в этот момент, прямо в лесу, на лугу, укрывающем их внезапную страсть от всего мира стеной шуршащей травы. Она хотела его, Она нуждалась в нем, Она всколыхнула в нем животное начало. Все ощущения Пола сузились до мягкости бледной кожи и настойчивого движения стройных бедер – и рваного дыхания, совершенно противоречащего языку ее тела. Что-то было не так: такая смелость сводила с ума, но смущала. Заставляла делать то, на что совершенно неспособен одурманенный зверь – думать. И он пожалеет об этом проблеске трезвости.       Но отстраняется, тихо рыча, и поднимает на Маргарет глаза. Парень обожал быть правым – это совсем не секрет – и правоту свою отстаивал до пены у рта. Но именно сейчас хотел, до одури страшно хотел, ошибаться. Потому что лицо блондинки пусть и обращено к небу, скрывая эмоции, но дорожки слез, серые от потекшей туши, заметны даже с ракурса Лэйхота. Потому что губы ее красные уже совсем не от помады, а от высохшей крови, проступившей на месте нервных укусов. Потому что она продолжает крепко цепляться за него, моля сократить нестерпимую дистанцию.       И всплеск животного вожделения моментально сменяется злостью. Потому что Маргарет просто-напросто искала в нем забвение. Она просто хотела отвлечься и перебить ноющую боль иным чувством, гораздо более сильным. Тем, что на грани стыда и искренности вырывается из легких свистящим шепотом – она хотела близости. Так откровенно, что в этом даже не возникало сомнений.       И Лэйхот был готов дать ей это. Дать то, о чем молило нежное трепещущее тело. Позволить ногтям до жгучей боли царапать его спину – глубокими рывками в такт мощным толчкам. К черту! – он бы позволил ей остаться сверху и задавать ритм, дразня их обоих: медленно подниматься наверх, а затем резко срываться вниз глубоким движением. Он бы позволил ей то, что бескомпромиссно пресекал со стороны своих бывших.       Никого и ничто раньше он не желал столь же отчаянно, как ее сейчас.       И Маргарет тоже хотела близости – только совсем не секса. Ей могло сейчас казаться именно так, она просто запуталась. Приняла одно за другое – или даже разбираться не стала, выбирая то, что легче всего получить. Решила, что крепкие руки квилета вернут ей ощущение реальности. Решила, что грубые толчки выбьют из головы тревожные мысли. Что тягучие стоны и пошлое хлюпанье заглушат голос совести, а вместе с ним и голос разума. Опрометчиво.       Одному Богу известно, как именно Лэйхот понял, что этот секс станет их большой ошибкой. Он не приблизит ее, а только отдалит: Маргарет пожалеет об этом сразу же после экстаза. Когда осознает момент своей позорной слабости. Когда вместо желанного забвения ощутит внутри чужую пульсирующую плоть. Когда она не ластиться к нему захочет, смакуя дрожь во влажных бедрах, а умываться кипятком до тех пор, пока мышцы не забудут уже ненавистные касания.       Пол расслабил пальцы, сжимающие ее талию и, не сдержав раскатистого рыка, лег на землю. Принялся прокручивать – буквально терзать – в голове мысль, что так будет лучше, что так будет правильно – в какой-то бестолковой попытке убедить в этом самого себя. Потому что действительно хорошо и правильно ему будет тогда, когда кольцо ее мышц сомкнется на возбужденном члене. Потому что вопреки доводам разума его страшно тянет поддаться животной похоти – грубой и грязной. Потому что последствия этого порыва будут непоправимыми, и Лэйхот не готов так сильно рисковать – ставки слишком высокие: он игрок, а не идиот. А блондинка даже не покачнулась: если и удивилась, то никак этого не показала. Разве что одернула от парня ладони, чтобы стереть со щек дорожки слез.       И неприязненно повела плечами, скрипя мокрым от росы кардиганом, как половой тряпкой.       – Почему ты остановился?       – Угомонись.       Она шумно сглатывает, отрицательно мотнув головой. Тянет руки к груди и клацает по верхней пуговице ногтем, зажимая ее между подушечками пальцев. Щёлк. Еще раз и еще. Лэйхот угрожающе скалится, приподнимаясь на локтях.       – Мэг!..       – В нём некомфортно.       Ее пальцы удивительно ловко расстегивают кардиган, и каждый звонкий щелчок отдается таким же вкрадчивым ударом пульса в его паху. Девушка не разрывает зрительного контакта, оголяя молочную кожу, и Пол играет желваками, ощущая, как выдержка – или то, что от нее осталось – медленно начинает трещать по швам. А затем Маргарет лихо скидывает с плеч сырую кофту, действительно холодящую тело, расправляет ее на земле под прямыми солнечными лучами – вполне практично и разумно – и отвлекается на щебетание птиц, пролетевших над их головами.       Здесь тихо. На ближайшие пару миль ни одного крупного хищника – кроме квилета, разве что. Где-то в кустах шуршат мелкие грызуны, цокают коготками о кору секвойи белки, пахнет горькой дикой травой. И, кажется, проблемная ситуация сходит на нет, напоминая о себе только уже болящим от тесноты джинс возбуждением, когда девушка вдруг заводит обе руки за спину, нащупывая полоску бюстгальтера. И расстегивает его так ловко, сбрасывая с плеч тонкие лямки, что Лэйхот успевает сжать ее запястья в своих ладонях только в момент, когда проклятое нижнее белье уже болтается на сгибе ее локтей.       – В чём дело? – и в глазах Ньютон действительно плещется непонимание: такое, сука, искреннее, что хочется выть волком.       – В нём тебе тоже некомфортно?       Голос Пола грубый и хриплый – от перенапряжения. И запястья ее он сжимает сильнее, чем нужно, но Мэг не жалуется. Смотрит на него заинтригованно и внимательно, выискивая причину такого сопротивления. Приподнимается и опускается на коленях, разминая затекшие бедра, и хмурится от того, как упрямо Лэйхот не разрывает зрительный контакт, закидывая голову вслед. До того странно и подозрительно, будто избегая вида оголенной груди, подтянувшейся и покрывшейся мурашками от прохлады луга. Она даже – из вредности, не иначе – выгибается в спине, проверяя свою догадку. И, заметив, как тяжелеет его взгляд и углубляется дыхание, вдруг растягивает искусанные красные губы в широкий оскал:       – И кто еще из нас двоих недотрога?       Тогда Пол грубо отбрасывает от себя ее руки и снова откидывается на локти, увеличивая дистанцию – хотя о какой дистанции может идти речь, когда девчонка буквально сидит на нем? Телесная ткань бюстгальтера опускается в траву рядом с кардиганом, распаляя Лэйхота хуже, чем красная тряпка быка.       – Прекрати, – отрезает он угрожающе, сжав ладони в кулаки до хруста.       – Но почему?       Святая невинность. Парню кажется даже: а, может, он себе надумывает? Может, он слишком осторожничает с ней, помня свой косяк в доме Эмили? Ищет подводные камни там, где их нет? Может, она действительно хочет этого, без подвоха? Маргарет – не девчонки из резервации, она гребаный китайский фейерверк, бурный и непредсказуемый. Что для нее секс на природе? – учитывая количество походов, в которые она ходила за всю свою жизнь. Она уже не раз удивляла Пола своей смелостью и настойчивостью. Вот и сейчас ныряет пальцами под его футболку, опираясь о напряженный пресс. Внимательно следит за реакцией, качнув бедрами – довольно ухмыляется, слыша гортанный рык. И игнорирует его сопротивление.       Мэг его не просто возбуждает, нет – она его провоцирует. Соблазняет, будто Пол нерешительный девственник, робеющей перед оголенной грудью. Дразнит, облизывая искусанные губы и лаская его пылающее тело. Приводит в такую ярость, что волк рвется наружу: он ведь вполне прозрачно дал ей понять, что против – пусть и не совсем искренне, а лишь той трезвой и благородной частью мозга, которая пробудилась неделю назад. А Маргарет все равно.       Она его не слышит и не слушает, идет напролом: скользит пальцами выше, задирая футболку. Лэйхот видит, как мутнеет ее взгляд от разгорающейся страсти, чувствует запах ее возбуждения, втираемый в ткань нижнего белья настойчивыми толчками бедер, ощущает мягкое давление тонких пальцев о свою напряженную грудь. Она улыбается. Скользит голодными глазами по его телу, любуясь – причем так открыто, что Полу эту чертовски льстит. И он ненавидит себя за то, что как придурок жмет ладони в кулаки и ломается.       Ему сейчас так хорошо, что скрывать стоны за грозным оскалом становится все трудней. Ему хорошо от тяжести ее тела, от ее запаха – и особенно от вида. От того, как красиво она выглядит сверху – гораздо соблазнительней, чем в его снах. От того, как уверенно держится, без намека на стеснение. От взгляда. Она смотрит на него сейчас так одержимо, что у квилета ребра наизнанку выворачиваются от удовольствия. И он аж закидывает голову назад, хрустя напряженной шеей, из последних сил цепляясь за остатки разума.       Что творится в ее голове, если она так смело дразнит его?       А как она его этим злит!.. – Пол буквально звереет. И тяжело дышит, плотно сжав веки. О, нет, в таком состоянии он ее сверху не оставит, даже если она будет об этом молить. Еще один пошлый толчок бедрами, и Лэйхот запихнет поглубже свое благородство, а ее – поставит на колени. Зароется ладонью в светлые волосы, оттянет голову назад, вынуждая прогнуться в пояснице, и…       Видимо, воспользовавшись этой внутренней борьбой, Маргарет мягко скользит пальцами вниз, поддевая ноготками распаленную кожу на его животе – так сладко и мучительно, что Пола аж мурашит от нарастающего наслаждения. И он толкается пахом вверх, крепче вжимаясь во внутренний шов ее джинс, пахнущий смазкой так ярко, что в ушах сами собой воспроизводятся влажные шлепки – постепенно ускоряющиеся.       Похуй. Вытрахает из нее всю дерзость и заставит стонать его имя, срываясь на крик. Только…       – Я думал, ты будешь против секса без резинки.       – Всё бывает впервые…       …сука, нет!       От смеси гнева и разочарования Пол аж вырывает пучки травы под своими кулаками. И поднимает голову с таким оглушительным ревом, что пугает их обоих. Девчонка точно не в себе – хуй пойми, что это: защитный механизм на стресс, что она испытывает после удара молнии, или импульсивная попытка отвлечься от совсем свежих проблем, свалившихся на нее в школе. Но он был прав – блядски прав –, когда решил, что происходящее – огромная ошибка. Это какой-то истерический порыв, необдуманный, тупой и раздражающий. Кто бы мог подумать, что Маргарет, возомнившая себя очень зрелой и рассудительной, вдруг решится на случайный секс с тем, от кого она две недели назад прилюдно отреклась, выплюнув Лэйхоту в лицо, что он ей безразличен?       Нет, она однозначно не в себе, и он тоже в ней сегодня не окажется. Потому что Мэгги может позволить себе эту ошибку, а Пол – нет. Они не равны. Никогда не будут, как бы это не злило. Он несет за нее ответственность: за нее и за то ее чувство, от которого буквально зависит его счастье.       – Угомонись, – повторяет он неожиданно властным тоном, снимая влажную футболку через голову. – И иди ко мне.       – Я…       – Молча.       Девушка будто цепенеет, пристыженно потупив взгляд, и медлит так долго, что квилет сам тянет ее к себе на грудь, накрывая сверху обеими руками. Это не трудно: по сравнению с его телом, наполненным мощью Великого Духа, фигурка Ньютон весьма миниатюрная. И то, что Пол вот уже пару месяцев живет в постоянной лихорадке, сейчас очень кстати: он может ее согреть.       Напряженное молчание, в котором они лежат после произошедшего, звенит в ушах. Лэйхот глубоко и редко дышит, возвращая себе самообладание – которым никогда и не обладал. Да и пытаться успокоиться сейчас, по большому счету, бесполезно: такое не потушится даже к ночи. В нем этот комок невыраженных чувств рассосется только ближе к завтрашнему полудню, когда он снова будет голыми руками обламывать ветви деревьев: самый безопасный и верный способ выплеснуть агрессию. А, главное, полезный. За это платят – и платят по меркам резервации, к слову, неплохо.       Мэг несмело двигается, меняя положение затекших мышц: выпрямляет ноги, поправляет спутанные волосы и вдруг легко приподнимается. Боковым зрением квилет наблюдает за тем, как Ньютон накрывает ладонями свою грудь, будто даже легко давит на нее и медленно опускается обратно, поудобнее устраиваясь на его торсе. А затем осторожно вытягивает из-под своего тела пальцы, тихо шипя от боли, и холодным кончиком носа касается его ключицы. Не проронив ни слова.       Пол озадаченно хмурится и далеко не сразу возвращает ладони на девичью спину. А когда делает это, то одной рукой обнимает нареченную за талию, а второй осторожно касается лопаток, вдруг заскользив по ним пальцами, лаская – боясь причинить боль. И Маргарет льнет к его шее губами в каком-то ответном порыве неловкой нежности. Согретая волчьей кровью, она медленно расслабляется и даже проваливается в полудрем – в то подобие забвения, которое так отчаянно искала.       А Лэйхот еще долго гладит ее с неясно, откуда возникшей бережностью, ощущая, как в его собственной груди – после всего этого хаоса – разливается покой. И в эти минуты между ними зарождается нечто более глубокое, чем просто животное запечатление.

*

Старшая школа Форкса 16:01

      По пятницам школа быстро пустеет, особенно в пятницу, вроде этой: теплую, душную и совершенно безветренную. Кабинеты утопали в мягком движении пыли в воздухе, ленивом и влажном, и едком запахе пота, оставленном школьниками после ударных часов физкультуры. Маргарет постучала три раза по дверному косяку, заглядывая в светлый класс биологии. Переступила через порог, ощутив странную дрожь, сковавшую плечи до самых локтей – как будто по нервным окончаниям заискрился электрический ток. Койот напряженно сжал лапы, впиваясь когтями в податливую мягкую плоть: так сильно и неожиданно, что блондинке пришлось шумно задышать через рот, заглушая стон боли.       – Мистер Йорки предупреждал, что у меня хотят взять интервью, – раздался из подсобного помещения удивительно приятный молодой голос. – Но я не знал, что Вы придете в этот же день.       – У нас всё схвачено, – отшучивается девушка, обернувшись на дверь.       Колеблется, не понимая, стоит ли прикрыть ее. Конечно, беседа с новым учителем биологии не была приватной, и воздух в школе такой спертый и кислый, что хотелось все окна настежь распахнуть и проветрить каждый дюйм, но оглушительная тишина, опустившаяся на второй этаж, так сильно резала уши, что от нее тянуло отгородиться. И эхо каблуков, отталкиваясь от стен кабинета, будто летело дальше по коридору и вниз по лестнице, лишний раз подчеркивая уединенность, в которую Маргарет медленно погружалась.       – У всех новеньких интервью берете? – по всей видимости молодой человек шумит склянками и медленно поворачивает вентиль смесителя.       – Только у загадочных, – скользит с ее губ нервная шутка, когда Ньютон с силой тянет дверь на себя, захлопывая. – А о Вас говорит не только школа, но и весь город.       – Лестно знать, – мужской голос будто довольно мурлычет.       Да, с закрытой дверью гораздо комфортней. И давление на уши будто даже смягчается, стекая по спине волной тепла. Мэг медленно проходит вглубь помещения, придирчиво осматривая доску и стены: всё как раньше. Те же плакаты, те же меловые надписи во всех цветах радуги и художественные зарисовки строения клетки – новый учитель, по всей видимости, тоже был энтузиастом. Только на его столе нет пыльной горы непроверенных конспектов и ошмётков иссушенных листьев: темное дерево выглядит насыщенно и чисто, даже стерильно, как стол в операционной.       – Мне нужно немного прибраться после факультатива, – мягко сообщает учитель, все еще скрываясь за дверью лаборантской.       – Я подожду.       Парты тоже блестят как-то по-новому ярко, будто их щедро натерли маслом, а на широких подоконниках появились причудливые комнатные растения – Мэгги удивленно улыбается, заметив в одном из горшков цветущий янтарно-желтым цветом кактус. И стекло, стекло на книжных шкафах, не мутное, а отбрасывающее в центр кабинета четкую белую полосу света. Кем бы не был загадочный новичок, он тот еще педант. И, вроде, кабинет совсем не изменился – только чище стал – а находиться в нем стало сразу приятней стократно.       Из лаборантской доносится мягкий гул воды и звон стекла, прерываемый хлюпаньем пенной губки. Солнце надежно скрылось за густыми облаками, и руки Мэг сами собой потянулись к шкафу, распахивая скрипучие дверцы. Все, как раньше: стопка потрепанных учебников для старшей школы, сборник заданий и упражнений для углубленного изучения, несколько пузатых энциклопедий и пособий из зарубежных университетов. Сияют новизной белые обложки свежих научных изданий, вероятно, привезенных сюда учителем, и скромно жмутся друг к дружке подозрительные блокноты, отделанные под весьма убедительную имитацию кожи.       Ньютон легко касается их корешков подушечками пальцев и ведет вбок, пересчитывая. Штук десять – не меньше –, все разной толщины и будто даже разного возраста.       – Бестиарии, – поясняет мужчина откуда-то из-за спины.       – В кабинете биологии?       – Там, где и должны быть, – по помещению растекается мурлычущий смех. – Как вспомогательный материал на уроках зоологии. Обыгрываем новый образовательный стандарт.       Блондинка медленно оборачивается, облизнув пересохшие губы, и натыкается на лукавый прищур обсидианово-черных глаз, будто смутно знакомых – койоту под ребрами уж точно. Учитель, облокотившийся бедрами о соседнюю парту, выглядел и правда молодо: а, может, Маргарет с непривычки не может точно определить его возраст. Его кожа светлей, чем у квилетов, но волосы такие же темные и густые, собранные в низкий хвост.       – Вы уже закончили? – спрашивает девушка, чтобы дать себе отмашку в пару секунд: нормальный вопрос никак не хочет придумываться.       Мужчина уклончиво кивает. Скрещивает руки на груди, чуть наклонив голову набок – в ожидании ее инициативы. А вся инициатива Мэг заканчивается мягким рыком койота, заметавшегося по внутренней стенке грудной полости, как преданный пес, измученный долгой разлукой с хозяином. Толкающийся вперед так отчаянно и доверчиво, будто для него совсем не важны домыслы разума блондинки – знаешь его, не знаешь, а будь добра испытывать радость!       – М-м, так, – воздух из ее легких выбивается мощным пинком задних лап, совершенно неожиданно. – Я задержу Вас буквально на пятнадцать минут…       – Я никуда не спешу.       Лучше бы спешил. Потому что терпеть этот животный восторг, совершенно чужой и инородный – койот порой ощущался как ужасно неприятный подселенец – было проблематично. Но Мэгги легко улыбается и щелкает ручкой, откидывая листы своего рабочего блокнота. Старается избегать лукавых черных глаз, но взгляд то и дело цепляется за его привлекательное и смутно знакомое лицо.       – Как Вам Форкс?       – Приятный город, – мужчина обнажает ровный ряд зубов. – Маленький и дружный. Местные жители наверняка очень добрые соседи.       – Поэтому Вы поселились на отшибе?       От его смеха все внутри стягивается в дрожащий нервный клубок – что за чёрт?       – О, это всё профессиональное выгорание, – объясняется он, чуть подавшись вперед. Маргарет инстинктивно тянет навстречу, но она продолжает стоять с дежурной улыбкой на красных губах. Угомонись, ушастый пёс. – На прошлой работе приходилось быть постоянно окруженным людьми: сумасшедший ритм жизни.       – Кем же Вы работали раньше?       Мужчина довольно хмыкает. И выдерживает такую мучительно долгую паузу, что Ньютон начинает казаться, что она и вовсе не озвучила вопрос, а учитель просто вежливо ждет продолжения интервью. Но вот он, наконец, облизывает нижнюю губу.       – Врачом, – отвечает коротко. – В травматологическом и ожоговом центре первого уровня. Может, слышали: Харборвью.       – Вы шутите…       Обсидианово-черные глаза смотрят изучающе. Кажется, следят за тем, как кусочек за кусочком собирается пазл в светлой голове девушки. И, что самое страшное, молчат, не опровергая и не подтверждая ее опасения. Мэг вслепую тянет руку к открытому шкафу, чтобы схватиться за один из кожаных блокнотов в каком-то внезапном озарении.       – Крайний слева, – подсказывает мужчина, приблизившись почти вплотную.       Она послушно тянет на себя светло-коричневый корешок. Рвано дыша от сальсы койота на своих внутренностях, открывает записи на очень кстати оставленном ляссе – тонкая атласная ленточка уже наполовину распустилась от старины. Пожелтевшие измятые страницы покрыты странной письменностью, совершенно незнакомой и такой неоднородной, что рябит в глазах. Непослушными пальцами Маргарет переворачивает лист и повторяет контур карандашных рисунков: разных, неизящных, угловатых. Ветвистые рога, вдавленные в бумагу настойчивым движением руки. Полупрозрачная дымка змеиной чешуи, легкая и едва заметная. Щедрый размах птичьих крыльев, зигзагом имитирующий оперение. Дрожащие линии, будто помехи, рассекающие вытянутую волчью морду, как лезвия молнии.       – Койот, – голос предательски срывается на шепот.       И хотя сделать это весьма трудно, Ньютон поднимает на мужчину глаза, ожидая чего угодно: злой ухмылки, пощечины или даже маски леденящего равнодушия. Но улыбка на его лице неожиданно довольная и игривая.       – На саклане койот значит «неубиваемый», – произносит он так же тихо.       Хотя в кабинете никого, кроме них нет. Хотя в школе, кажется, осталась только пара работников администрации. Хотя этот шепот и доброжелательная улыбка пугают верней безусловного зла.       – Значит, бессмертный? – шумно сглатывая, спрашивает девушка, ведомая еще одной догадкой.       – О, нет, – тихий смешок опаляет Маргарет скулу. – Бессмертны вампиры, а мы с тобой просто очень живучие.       «Мы с тобой». Это «мы с тобой», тихое, совершенно небрежное бьет под дых сильней, чем любая громкая и грубая угроза. «Мы с тобой». Койот снова тянет вперед, хотя расстояние между ней и мужчиной ничтожно маленькое, и девушка чудом находит в себе силы отшатнуться. Даже встать на обе ноги и медленно попятиться к книжному шкафу – единственному месту для отступления.       Холодное дерево полок упирается в спину и затылок, а от неожиданно громкого шлепка блокнота, упавшего на пол, Мэг вжимается в шкаф так сильно, что на коже остаются красные вмятины. Учитель же выглядит непринужденно: остается на том же самом месте, разве что снова опирается бедрами о стол и в ожидании склоняет голову набок. Молчит, не сводя с нее глаз – искрящихся любопытством. То, что удивляет его, скуля и царапаясь, рвется вперед через солнечное сплетение и уже так активно, что это начинает приносить физическую боль – будто Великий Дух и правда рвет брюшную стенку когтями. И с каждым таким рывком навстречу Ньютон равносильно впечатывается в шкаф, кусая от напряжения щеки. Это трудно: такой необъяснимый порыв сделать что-то опрометчивое и не поддающееся привычным для Мэг законам логики. И она не знает, у кого берет силы взаймы, чтобы сопротивляться – в голове ни единой мысли. Только нарастающее животное наваждение.       Она ведь и правда с трудом узнает его: не по внешности, а, сопоставив все факты, соединив его образ с той картиной, что рисовалась в ее голове с той самой злополучной переписки. Саркастичный собеседник с форума, увлеченный врач из Харборвью, а теперь вот школьный учитель – все эти роли с трудом вязались между собой, если и вовсе не противоречили друг другу. И пытаться на месте как-то объяснить его непоследовательность было невозможно – у девушки для этого было слишком мало тузов в рукаве. Все, что она знала, уместилось бы в страницы две того блокнота, что все еще лежал у ее ног.       А таких блокнотов, пузатых, потрепанных, за ее спиной было в разы больше, будто в насмешку, в устрашение.       Мужчина выглядит стройней, чем квилеты: стройней и будто изящней, по-особенному утонченно. Белая рубашка оттеняет смоль его волос и глаз и очень странно подчеркивает совсем неиндейскую бледность кожи – а то, что он точно индеец и даже больше, мивок, Маргарет знает железно. Но изучает его все равно украдкой, стараясь не засматриваться на мягкое и по-лисьи хитрое лицо. Потому что этот животный импульс приблизиться к нему, коснуться его нарастал с каждой секундой.       – Рискну предположить, – шепчет мурлычущий голос. – Что местные старейшины даже про свое племя тебе толком ничего не рассказали – тем более про наше.       «Про свое». Мэг молчит, прикусив все, что можно: язык, щеки, губы. «Про наше». Так дико это звучит и так радикально – она вообще не принадлежит к индейскому миру. Верней, принадлежит отчасти: из-за беспокойного ушастого пса, посылающего ей то видения, то необъяснимые чувства, сильные, всепоглощающие. И Ньютон горбится, нехотя соглашаясь со словами учителя: ей никто не спешил ничего объяснять. А квилеты не рассказали, а наглядно показали свою звериную тайну, и то совсем незапланированно. И до сих пор никаких вестей ни от Леа, ни от Билли Блэка, ни от Доли – и даже к Полу они не приходят. Отмалчиваются, ограждаются от светловолосого бедствия. Избегают, хотя у них было столько возможностей протянуть ей руку помощи: она ведь просто ребенок, напуганный бледнолицый ребенок.       А сердце не стучит – колотится в грудной клетке –, да так бурно, что глаза от напряжения застилает алой пеленой. И койот за пучки пульсирующих вен тянет ее вперед – тянет, как за поводья.       – Тем лучше, – многозначительно кивает мужчина. – Они бы дали тебе ложное представление. Видишь ли, койот очень… специфичен.       – Мягко сказано, – соскальзывает с губ Мэг на болезненном выдохе. – На тех выходных чуть не задрал меня заживо.       Красивое безмятежное лицо ожесточается, но девушка не придает этому значения: ее больше заботят хаотичные метания зверя в груди. И когда она вновь поднимает на учителя взгляд, его белая рубашка оказывается слишком близко к ней: так, что ткань дрожит от судорожного теплого дыхания. «Ну же» – бьет по ушам скулящий голос, ее собственный голос, и она дает слабину, утыкаясь лбом в худую мужскую грудь, как измученный зверь льнет к хозяину в поисках защиты. «Ну же» – стыдливо просит снова и шумно выдыхает, ощутив, как сильные пальцы зарываются в ее волосы где-то на уровне затылка.       Странное дело: стоит Маргарет, наконец, прикоснуться к такому хорошо знакомому незнакомцу, все метания койота моментально прекращаются – он будто усмиряется от властной ладони покровителя. Унизительное чувство, оскорбляющее в ней всё разумное и человеческое, но приносящее облегчение. «Свой». Она отталкивается от холодных книжных полок и ногтями цепляется за белую ткань на лопатках мужчины – как-то неправильно отчаянно и доверчиво, в пыль стирая понятие субординации. Страшно подумать, что именно увидит вдруг вошедший в кабинет человек. «Страшно, страшно, страшно» – но не из-за внезапных объятий, а по какой-то другой причине, уже почти забытой Маргарет, но не забытой койотом. «Жарко» – но не от чужого тела: кожа мивока не пылает, как квилетская. «Больно» – но не от чужого прикосновения: он мягко массирует светловолосую голову, а вторую руку держит у своего бедра, избегая лишнего контакта с дрожащей девичьей фигуркой. Будто просто позволяя ей прикасаться к себе. «Злость» – но не на происходящее в кабинете, а на что-то иное.       – Квилеты пригласили тебя на костёр?       «Костёр». И правда, костер. И страх, и жар, и боль, и злость – и лихорадка. И леденящее безразличие старейшин, конкретного старейшины. И пылающая грудь Пола, уже ощущавшаяся как родная. «Защита» – и в ту темную звездную ночь, что они провели в океане, и вчерашняя нежность. И родительское прикосновение учителя к ее волосам – тоже «защита». Койот тихо скулит, вспоминая события недельной давности, будто жалуется.       – Чтобы познакомить с племенем, почтить память предков…       – Почтить память, – отрезает мягкий голос неожиданно сухо и холодно.       Мэг шумно сглатывает и прижимается к худой груди щекой, стыдливо потупив взгляд. Наверное, нужно разжать пальцы, отпуская взмокшую мятую ткань рубашки. Наверное, нужно поднять с пола бестиарий, ручку и ее рабочий блокнот. Наверное. Но сухая мужская ладонь перемещается вслед за ее головой и мягко касается шеи, будто и не думая отталкивать от себя ученицу. «Свой» – настойчиво крутится на языке мысль. «Свой» на каком-то животном уровне, духовном. Будто койоту было достаточно факта, что стоящий напротив мужчина мивок – ни на кого еще он не реагировал так бурно и преданно: ни на стаю, ни даже на Пола. Это была какая-то болезненная привязанность, совсем детская, родственная, уязвимая.       Родственная.       – Объясните, – шепчет девушка в какой-то бестолковой надежде, потому что ответы – это последнее, что ей давали старшие.       Всё приходилось добывать самой, додумывать, жадно запоминать слова Леа, прокручивать в голове фразы Элис и Джаспера, прислушиваться к внутренним ощущениям и думать, думать, думать. Каждый раз по-новому толковать свои вещие сны и прикусывать язык, чтобы не сболтнуть лишнего. Со скрипом и стыдом делиться проблемами – она жутко не любит ощущать себя слабой. И одинокой. Как бы хорошо вчера не было с Полом, с ним не разделить всего груза, что давил на ее плечи – в особенности на изуродованное рубцом правое плечо. Пол укрывал в своих руках от внешней боли и угроз, но как укрыться от самой себя?       – Мивокам мало, где рады, – тяжело вздохнув, произносит учитель и крепче прижимает светлую голову к своей груди.       – Потому что от них один раздор и хаос, – повторяет слова старейшин Маргарет, но моментально замолкает, скрыв за опущенными ресницами очень горькую мысль.       Чужой для квилетов ее делала не кожа – Белле Свон ведь на костре были рады. Чужой она была из-за койота, незваного подселенца, сделавшего ее в глазах старейшин такой же нежелательной гостьей, как и любого представителя мивоков. Если Леа и говорила об этом, то очень мягко, вскользь, чтобы не причинять травмированной психике еще больший вред. Ведь эта мысль возмущала до глубины души: нежелательна даже не по крови, а из-за какого-то шаманского ритуала, ответственность за который теперь приходилось нести потерянной бледнолицей девочке.       По коридору проносятся гулкие шаги, и Маргарет моментально отстраняется от мужчины, бросив на дверь напряженный прищуренный взгляд. Так внезапно и резко, что это выглядит даже грубо: она буквально отбрасывает его ладонь от себя. И краем глаза замечает на белой рубашке алеющее пятно – видимо, только что случайно мазнула ее губами.       – Мистер Марлоу, я…       – Просто Мэтво, – поправляет он, небрежно обернувшись назад.       И ждет, пока беспокойный школьный работник спустится вниз по лестнице, возвращая на второй этаж тишину. А потом так же небрежно поднимает с пола бестиарий и легким кивком отгоняет Маргарет от шкафа: девушка боком огибает его фигуру и медленно приближается к зеркалу, висящему у учительского стола. И правда, дернулась так резко и неудачно, что размазала помаду по подбородку.       – Мистер Марлоу, рубашка…       – Брата своего тоже мистером Ньютоном называешь? – в мягком голосе сквозит насмешка.       Мужчина – не парень – аккуратно закрывает книжный шкаф и поправляет задние парты. Берет в руки рабочий блокнот Мэг и пробегает глазами по списку вопросов: так быстро, что почти незаинтересованно. И медленно шагает в начало кабинета, стягивая с густых длинных волос резинку. Блондинка теряется: и от услышанного, и от того, как быстро это красивое напряженное лицо снова стало лукавым. Будто он не злился вовсе и не гладил ее по волосам, вполне охотно прижимая к своей худой груди. Будто не чувствовал щенячьей радости койота, откликнувшегося на присутствие «своего». Будто… будто он не мивок, ловко водивший ее за нос все это время, а обыкновенный учитель, к которому после трудного рабочего дня пришла ученица задавать неинтересные и предсказуемые вопросы для статьи в школьной газете.       Только вот красный след от ее губ на его рубашке и испорченный макияж в отражении зеркала говорят об обратном. И говорят очень двусмысленные вещи – лишь бы никому не пришло в голову войти в кабинет биологии.       – А Вы мне брат? – Маргарет прочищает горло и с силой трет подбородок, будто это поможет скрыть следы случившегося хотя бы с ее лица.       Ей это чуждо: названные братья, названные сестры. У нее уже есть брат – кровный, родной –, с которым она росла бок о бок, взрослела, училась выигрывать и с достоинством проигрывать. Который, по сути, такой же неловкий подросток с юношеским максимализмом, который так же переживает из-за своего будущего и делает вид, что он очень взрослый и самостоятельный. У нее уже есть брат – далеко не идеальный, но «свой» –, и Мэг с трудом допускала мысль о том, что кто-то другой тоже может так называться. Никто из стаи: не Эмбри, не Квил, не Джаред, не Сэм, не Сет и не Джейкоб. И тем более не Пол – воспринимать Лэйхота как названного брата было чем-то слишком пикантным.       – Брат, – черные глаза игриво щурятся, останавливаясь в паре футов напротив. – Стал бы койот так ластиться к какому-то чужаку. О, или... – учитель насмешливо изогнул бровь. – Это был твой порыв страсти к красивому мужчине?       – Вы!..       – Ты, – мягко отрезает он.       И исчезает за дверью лаборантской, шелковым шлейфом развевая за собой распущенные волосы. Так легко и непринужденно, что девушка аж застывает на месте в легком ошеломлении. Койот, брат. И… всё? Никаких ответов на вопросы интервью? Никаких ответов на ее собственные вопросы? Никаких пафосных речей или чего-то еще по-индейски экзотического? Только глухие шаги в соседнем помещении и молчание.       Но в тот самый момент, когда она, уже не понимая, от чего ее подбородок красный – от оставшейся помады или от интенсивного трения –, бросает в зеркало будто бы прощальный взгляд, из лаборантской доносится мурлычущий голос:       – Тебя смутила моя реакция на квилетский костер, – утверждает мужчина.       – Не только это, – вдруг произносит Мэг, удивленная продолжением их разговора. Она ожидала, что ее оставят теряться в догадках, как это происходило обычно. – Меня смущает... твоё поведение в целом.       «Твое». Так неправильно это звучит: «тыкать» Доли ей было приятно, а «тыкать» ему… А он вдруг смеется, шурша пуговицами, и полоска обнаженной карамельной кожи мелькает в дверной щели. Блондинка инстинктивно отворачивается, вперившись взглядом в черное дерево учительского стола. «Мэттью Марлоу, учитель биологии и химии старшей школы города Форкс». Мэттью, не Мэтво.       – Я объясню, – смеясь, обещает он. Маргарет считает нужным уточнить:       – Что именно?       – Всё, – и эта искренняя краткость отчего-то внушает доверие. – А сейчас только то, что произошло на квилетском костре. На сегодня этого будет более, чем достаточно.       «На сегодня» звучит очень обнадеживающе – значит, будет продолжение. Значит, у нее будет много ответов и, значит, много тузов в рукавах. Может даже примерно столько же, сколько страниц в тех бестиариях, что Мэттью Марлоу перевез с собой в туманный Форкс. И девушка аж задерживает дыхание, прислушиваясь к тихому шелесту одежды: боится, что по неосторожности спугнет чуть ли не единственного человека, который может и хочет пролить свет на то, что с ней происходит. Скрипит дверца гардероба.       – У нас с тобой особая связь с духами, – плавно начинает он. – Такая, которую далеко не каждый может вынести. Но та, которой все хотят обладать, – звонко цокает металлическая вешалка. – Тайные знания.       Маргарет заинтригованно переминается с ноги на ногу, скользя взглядом по светлому кабинету. Задерживает глаза на сияющих дверцах книжного шкафа: он имеет в виду бестиарии или…?       – Такие вещи мучают, – секундное молчание, и Мэтво вновь произносит игриво, будто сквозь широкую улыбку. – И развращают: часто до чудовищных поступков. Отсюда наша дурная репутация.       То, что он говорит и как он это говорит совсем не вяжется между собой. Мэг кусает губы, оборачиваясь на все еще открытую дверь и удивленно вскидывает брови, столкнувшись с обсидианово-черными глазами.       – Хочешь спросить, развратился ли я? – это звучит как самая скандальная провокация: особенно от учителя, раздетого по пояс в школьной лаборантской. Вот уж точно, раздор и хаос.       – Я уже знаю ответ, – но зрительный контакт блондинка не прерывает.       По какому-то глупому подростковому упрямству. Смотрит нагло и с вызовом, изучая нежно-розовой ветвистый шрам, сползающий вниз по его плечу – так похожий на её собственный. Мэтво отбрасывает волосы на спину, открывая вид на изрезанные рубцом ключицы. «Свой». Свой до каждого изгиба клейма, что пометило ее в тот злополучный вечер. Что он наверняка видел еще в Харборвью, на узи и перевязках. И молчал. В какую игру он играл? Какими тайными знаниями разменивался? Чего ждал с хладнокровием расчётливого психопата? Мужчина смеется, заметив в пыльно-синих глазах осознание:       – Мне воздастся за всё, – снова лукавая улыбка, хотя слова эти звучат как суровый приговор. – Но только теми, кто в праве меня судить.       Девушка хмурится. Не боится, нет – хочет задать сотню встречных вопросов, но прикусывает язык, вынуждая себя терпеливо слушать.       – Сила и власть тоже развращают, Маргарет, – Мэтво ловко надевает через голову светло-серый джемпер. – И порождают насилие, – отходит в сторону, звеня металлическими вешалками. – А иногда настоящий геноцид.       Все внутри резко похолодело в ожидании откровения. Не просто так он начал говорить издалека. И то воцарившееся молчание, что разбавлялось цокотом металла и скрипом старых дверок гардероба, только подчеркивало значимость тех слов, что Марлоу собирался произнести. Он спросил невзначай:       – Что тебе сказали про мивоков?       – Они вымирают, – бездумно вырвалось у Мэг.       И она ощутила неприятную дрожь – как вестник чего-то чудовищно трагичного и болезненного. Мэтво остановился на пороге, разглаживая изящными пальцами серую ткань. Поправил волосы, все еще распущенные и струящиеся по острым плечам. Мужчина не выглядел опасно – нет. Он не выглядел зло и агрессивно – и тело его, стройное, по сравнению с мускулами квилетов, смотрелось совсем хило, даже беззащитно. Но мощь в нем ощущалась иного рода: такая, от которой внутри все трепетало в благоговении. В конце концов, он работал врачом, и это будто оставило на его красивом лице уродливый шрам цинизма. Он поднял черные глаза, недобро хмыкнув. Облокотился плечом о дверной косяк.       – Мивоков истребили, – произнес он с улыбкой, и от этой улыбки все в груди завязалось в тугой узел. – Верней, попытались истребить: мы ведь живучие.       – Целое племя?..       – Как источник той гнили, из-за которой священные земли когда-то окропились невинной кровью.       Маргарет шагнула вперед, приоткрыв губы в немом вопросе, но так и не смогла его задать – вновь не нашла слов. Ей вдруг показалось, что никакое, даже самое изящное предложение не сможет передать того смятения и несогласия со всем, что говорил ей Мэтво. Всё это звучало дико, дико и неправильно. И эта краткость – вынужденная, намеренная – резала по живому. Ей хотелось знать гораздо больше! – и прямо сейчас.       – Койот не просто так пришел в ярость, – обсидианово-черные глаза зло заблестели. – На том костре ты чтила память наших палачей.       Маргарет кивнула – бездумно и будто просто сигнализируя о том, что услышала его слова. Просто услышала. Это в любом случае лучше, чем неведение. Нет – это гораздо лучше, чем неведение. Эти мысли она переварит со временем, обдумает – может даже обсудит с кем-нибудь – и постепенно свыкнется. Его дикие и неправильные слова открывали глаза на правду: на это бессмысленно злиться. И противиться этому тоже бессмысленно: нужно впитывать в себя информацию, как самая жадная и сухая губка.       – За что квилеты истребили мивоков?       – Мы впустили на континент первых вампиров.       Еще один бездумный кивок – новый кусочек пазла на миллион деталей. Впустили… Уж точно не физически: скорее просто знали об их визите – из своих снов. Знали и по какой-то причине не стали этому препятствовать. По какой?.. Был ли это корыстный расчет? Была ли это жестокая игра с чужими судьбами? Демонстрация истинной власти, утверждение своего превосходства? Или просто бессилие перед волей Духов? Вынужденная жертва? Еще один кивок. Это сложно. Озадаченность – глубокая и болезненная – пролегла на лице Маргарет морщиной на переносице, светлые брови задрожали от напряжения.       – Совру, если скажу, что это принесет мне удовольствие, – и где-то на дне его смешливых глаз действительно сверкнула неприязнь. – Но раз квилеты отмалчиваются… Я сам расскажу тебе о Таха Аки.