Ты в моем плену

* * *

      Остаток последнего дня в монастыре прошёл довольно сумбурно и скомкано.       Вещей у меня было немного, и я быстро упаковал их в небольшой саквояж. Ещё раз проверил все документы, отнёс книги в библиотеку, попытался пойти поработать, но из архива меня выгнали после того, как я, задумавшись, поставил кляксу на только что написанную страницу. Благо, я успел среагировать, и чернила не задели соседние листы, но страницу было уже не спасти, и главный архивариус, сверля меня злобным взглядом, мягко выпроводил меня за дверь, пожелав найти себе занятие по силам.       В итоге, оставшееся время до вечерней молитвы я провёл на кухне, помогая поварятам с готовкой. Чистка овощей, на удивление, помогла мне сосредоточиться и обдумать дальнейшие действия. Я составил примерный план на ближайшее будущее, и настроение поползло вверх. В конце концов, мое назначение — не конец жизни, а только начало.       Вечер прошёл в компании друзей в трактире. Много выпить мне не дали, поскольку почтовый караван уходил рано утром, да и мучиться похмельем под жарким солнцем вовсе не хотелось. Поэтому под чисто символическую кружечку эля меня все поздравили с назначением. Потом мы вспоминали смешные моменты прошлых лет и подпевали барду. Время пролетело очень быстро, и под полуночный бой колокола я вернулся в монастырь.       Утром, в последний раз попрощавшись со всеми, я загрузился в почтовую карету, и караван двинулся в сторону столицы. Мне предстояла неделя пути.       Как только мы тронулись, я сразу же откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза в надежде немного подремать. Всё-таки ночные гуляния дали о себе знать в виде не выспавшегося тела.       В карете я был не один — напротив меня сидела пожилая дама. Она окинула меня внимательным взглядом, и, похоже, не сочтя опасным, настороженно оглянулась на свою спутницу, которая, как я предположил, приходилась ей подопечной. Миловидная девушка на суровый взор гувернантки только фыркнула и улыбнулась мне. Я кивнул ей в ответ. Она явно хотела начать разговор, но воспитательница шлёпнула её по руке веером, и юная леди, обиженно надув губы, отвернулась к окну.       Со стороны это смотрелось очень смешно, и я еле удержался от фырка, но, поймав острый как бритва взгляд дамы, решил не развивать конфликт и всё-таки попытаться уснуть. Прикрыв шторку, чтобы солнце не светило в глаза, буквально сразу провалился в некое подобие дрёмы. Краем уха я слышал, как девушка жаловалась, что до смерти устала сидеть, и ёрзала на своем сидении, пытаясь принять более удобную позу. Я её понимал, мягкостью диванчики не отличались, но мне всё равно было комфортнее, чем на жестких церковных скамьях.       Постепенно я погрузился в более глубокий сон и проспал до самого обеда. После небольшого перерыва в придорожном трактире мы двинулись дальше. В тот же день на одной из остановок вышли мои спутницы, с которыми я так и не обмолвился ни словом. Больше за всё время пути ко мне никто не подсаживался, и можно было сказать, что путь до Шевера заменил небольшой отпуск.       В место своего назначения я приехал вечером седьмого дня. Небольшой городок обнесённый стеной находился в низине. Сквозь него протекала река (её название я не знал), условно деля город на две части, более богатую, в которой обитала местная власть, аристократы и прочие зажиточные граждане, и ту, где жили все остальные. Она, в свою очередь, тоже условно разделялась на районы: центральный, жилой и ремесленный.       Церковь, в которую меня назначили, находилась в центральном районе на главной площади. Изящное здание мне понравилось сразу. Территория вокруг выглядела ухоженной, что тоже радовало. Кованая решётка местами была увита плющом. К крыльцу вела аккуратная дорожка из гравия.       Что ж. Пока всё было очень даже прилично. Я перехватил саквояж в другую руку и двинулся к центральной двери. Она открылась на удивление легко, и я очутился в главном зале.       Закатные лучи летнего солнца, сквозь витражные окна освещали главный зал. Планировка его ничем не отличалась от той, что была дома, но выглядело все богаче. В груди затрепетало, когда взгляд упал на трибуну, с которой мне предстояло вести службы. Осознание, что я теперь не просто послушник, а настоящий пастор, и на моих плечах теперь лежала забота о прихожанах, доходило до меня очень медленно. Страх не справиться со столь тяжким грузом поднялся внутри удушливой волной, но я взял себя в руки.       Теперь следовало найти кого-нибудь из служащих церкви, чтобы обозначить свой приезд и получить ключи от жилплощади. Словно услышав мысли, из двери подсобного помещения спиной вперёд вышел мальчик в форме. Разумеется, меня он видеть не мог и, когда развернулся, от неожиданности уронил металлический таз, полный чистой воды.       Звон удара об пол слился с его испуганным писком, вода расплескалась, часть попала на меня, хотя я стоял достаточно далеко.       Ребенок застыл сусликом, прижимая к груди тряпки для уборки. Его глаза подозрительно заблестели.       «Хорош, блин, пастор в первый же день ребёнка до слез довёл».       — Привет! — я решил взять инициативу в свои руки — Прости, я не хотел тебя пугать. Меня зовут Кристофер, и я ваш новый пастор.       — Я — Джими, — ребёнок шмыгнул носом. — И я вовсе не испугался.       — Хорошо, как скажешь, — с детьми лучше всегда соглашаться. — Мне нужен тот, кто у вас сейчас за главного, ты можешь меня проводить?       Джими, похоже, смекнул, что ругать за пролитую воду его никто не будет, и заметно повеселел.       — За главного сейчас дядька Отто, — он улыбнулся, продемонстрировав отсутствие переднего зуба. — Он должен быть в кабинете, идём за мной.       Я проследовал за мальцом вглубь церкви до моего будущего кабинета и наградил его оставшимся в саквояже леденцом, чем заслужил ещё одну щербатую улыбку от уха до уха.       Со старшим служителем Отто я переговорил довольно быстро. Всю бумажную волокиту мы дружно решили оставить на завтра, ибо «утро вечера мудренее», а мучить глаза над мелкими буквами под светом свечи никому не хотелось. Отто выдал мне ключи от домика, что раньше принадлежал покойному пастору. До полуночи я осматривал помещения и разбирал вещи, и уже в кромешной темноте рухнув на кровать, понял, как дико устал, и почти мгновенно провалился в сон.