не хватает

— так ты все ещё в участке, да? юля чуть-чуть приподнимает подбородок, вежливо улыбается красными губами. «москва выдрессировала», цинично думается игорю. — да. она повзрослела. игорь сам не знает, почему ему так кажется. вроде пара лет — что за пару лет произойти особого может, правда же? — а стала совсем другой. брючный костюм, маникюр, дорогой мобильник. зрелая серьезность и выдержка человека, имевшего какой-никакой опыт в нахождении перед камерой. волосы, разве что, те же — ярко-красные, но только уже наверняка талантливо окрашенные руками мастера в салоне, а не дешевой краской из супермаркета в его сырой ванной с треснутой керамической раковиной. — здорово. пчёлкина поджимает губы, пряча ладони в рукава пиджака; её наклеенные ногти стучат о пластиковый корпус зажатой в рукаве электронки. раньше юля курила вишневый «чапман», который игорь всегда считал попсовой дрянью, и намеренно выдыхала противный сладкий дым ему прямо в лицо. но иногда, когда рядом больше никого не было, он протягивал ей «мальборо», — и она не отказывалась. он помнил каждую сигарету. после концерта никому не известной рок-группы, на который они ходили вместе. на набережной поздним вечером после её шестой пары. летом на старом балконе его хлипкой съемки, когда их горячие плечи касались друг друга, пока они смотрели на городские огни вдалеке. юля подносит электронку к губам, нижняя панель загорается красной точкой; игорь достает пачку сигарет из нагрудного кармана и не предлагает ей. порыв ветра сдувает короткие прядки ей на глаза, и она морщится; ему на секунду кажется, будто бы перед ним снова его юля: девчонка в драных шортах с пятнами краски на висках, которая сидит на спинке скамейки в пять утра, раскуривая свой дурацкий «чапман» после половины литра водки. только кажется, одергивает себя гром — юля никогда не была его. почему она никогда не была его? — отвыкла от наших ветров? пчелкина фыркает. — в москве тоже холодно, что б ты знал, — она приподнимает брови. — просто по-другому. он знал, что там все по-другому. он видел на ней отпечаток чужого города. небо печально синело, улица зажглась фонарями; сейчас станет слишком поздно, им придется разойтись, ведь так делают люди, которые давно перестали быть близкими — обмениваются парой вежливых фраз и расходятся, чтобы больше никогда не встретиться. но что-то в том, как она выглядела, говорила, смотрела на него, заставляло игоря сжимать до боли кулаки. всё ещё. все, блять, ещё. — надолго ты? по дороге проносится машина, и юля быстро отходит назад, утаскивая игоря за собой за рукав, чтобы брызги дождевой воды не попали на одежду. — видимо, насовсем, — улыбается, пожимает плечами. насовсем? — офис здесь открываем. новый сайт будет, чисто питерский, — юля выдыхает, смотря куда-то вдаль, в сторону центра. поворачивается. улыбается. — дима знает? — пока нет, — поджимает в улыбке губы, чуть-чуть склонив голову. — обрадую, когда он выходной будет. я обещала, что когда приеду, приду к нему с эклерами из «вольчека». только он думал, что это будет на новый год… — вот он удивится. — на то и расчёт. юля оглядывает опускающуюся синеву, лезет в карман за телефоном и театрально ужасается, увидев цифры на экране блокировки. — везде опаздываю, как всегда, — на свой же косяк закатывая глаза. — побегу, игорь. юля тянется его обнять, игорь не успевает осознать, что происходит — и от нее остается только утихающий стук каблуков по асфальту и исчезающая на горизонте тень. проходит пара часов и пара десятков дворов, прежде чем он понимает: он ведь больше ни на кого не смотрел. за все это время, что они были порознь, он ни на кого не смотрел так, как на нее. оля из участка пару раз звала его на кофе. глаза у нее были красивые, волосы — длинные, светлые — тоже. от ее губ не оставалось цветного отпечатка на кружке, а ногти всегда были какие-то бледно-розовые. оля всегда была с ним мила. только ему было на олю похуй. кошмары для игоря — не ново, ему давно всякое снится. только самыми страшными почему-то в итоге оказывались те, в которых он мог прикоснуться к юлиным бедрам, в которых она заливалась смехом, когда он притягивал ее горячее тело к себе. игорь знал, что такого никогда не произойдет. знал, и все равно думал о ней, когда садилось солнце, когда он просыпался один посреди ночи в холодных простынях, когда слышал, как какая-то девушка громко ругается где-то на улице. он знал, что так будет лучше. он вырвал её из собственных объятий, заставил её сделать то, что будет лучше для неё. отключил телефон, забыл пароль от социальных сетей. он отпустил дал ей уйти. только она все равно вернулась. только его изнутри все еще душит, когда он подумает о её теплых руках на своей груди. ему хотелось поговорить с ней. рассказать обо всем, что произошло за это время. и они поговорили — так, как будто едва были знакомы, как будто он никогда не видел её пьяную в ноль или как будто она никогда не ночевала в его квартире. как будто не было ни десятков проведенных вместе на кухне ночей, ни сотен раскуренных на двоих сигарет. просто быть чужими на дистанции. вам не приходится встречать общих знакомых, не приходиться у них спрашивать, как дела, не приходится вспоминать посреди той самой случайно улицы. теперь они снова в одном городе, и грому хочется выбить себе нахуй челюсть за то, что он почему-то даже сейчас не может задавить это ебаное желание увидеть её улыбку хотя бы ещё раз. питерский ветер безжалостно распахивает игореву кожанку. скрежет резиновых кнопок, гудки, тишина. — юль?...