не хватает

— я не знаю, юль, не знаю, ладно? сейчас только ждать остаётся. жданов откидывается на стуле, потирая пальцами переносицу. они оба здесь уже больше пятнадцати часов, и ни о каком «домой» речи даже не шло. — похуй, — юля раздражённо выдыхает, встав из-за рабочего места. — я курить. жданова с собой не зовет. он, в общем-то, сам не напрашивается. им всем сейчас нужно хотя бы пять минут в наедине с собой — или с сигаретой. курилка у редакции вообще у служебного, потому что там и потише, и посторонних нет, но сейчас у юли не было никакого желания стоять в тёмном дворе, где единственный источник света — тусклая лампа над тяжелой дверью запасного выхода да тлеющий огонек сигареты. каблуки сапог стучат по белому кафелю ступенек; юля зажимает сигарету губами, боком толкая тяжелую входную дверь. тверская-ямская кажется пчелкиной удивительно пустой до того момента, как она понимает, что в два часа ночи среды по-другому быть не может. два часа ночи. на часы последний раз она смотрела где-то в двадцать минут десятого. сутки, наверное, назад. юля знала: придётся пахать днём, ночью, в выходные, в дни, когда едва можешь заставить себя сходить в душ, в любые дни — иначе в профессии делать нечего. юля знала. юля была готова — ей так казалось. только вот вывозить становится с каждым днем все тяжелее. сухие пряди бледно-красного оттенка, двойной эспрессо, какое-то безвкусное дерьмо из супермаркета на завтрак, приторная «горилла» и работа-работа-работа. во сне, по пути в офис, по пути из офиса, по дороге домой во дворах с неработающими фонарями; летит вёрстка, выпадают файлы, корреспонденты третий день вне зоны доступа сети и, конечно же, «чтобы материал был к утру», когда до этого утра часа три-четыре. этого ли она хотела? казалось, что да. может, казалось? хер знает. маяковская сверкает красными огнями фар, переливается золотым свечением настенных ламп и фонарных столбов — ей нравится здесь больше ночью, без этого невыносимого шума, который не перекричишь, даже если постараешься. в центре вечно какая-то суета, хоть здесь и в самом деле красиво. всё равно не питер, юль. пчёлкина выдыхает сладкий дым и усмехается сама себе. не питер. в москве не льет до мерзкого ледяной дождь круглый год, ветер добирается до костей только иногда, а люди здесь вообще какие-то не такие — не странные, нормальные, просто не такие. все разные — зато всем одинаково наплевать на все вокруг. да и нет у юли, в общем-то, здесь никого — кроме жданова, лили из отдела маркетинга и ещё с сотни знакомых, которые никогда не будут чем-то большим, чем знакомыми. юле вдруг хочется завернуться в пуховое одеяло, закрыть глаза и уснуть, пока серая туча укутывает её пятиэтажку мелкой моросью. только одеяло это осталось где-то на антресоли у родителей на ломоносовской, да и в пятиэтажке она давно не живёт. двойной эспрессо, дешевая замороженная пицца на ужин, «драйв» по скидке и полное отсутствие пары свободных часов на перекраску волос. щелчок зажигалки, горький шоколадный привкус на языке. игорь никогда не понимал, как она курит эту «сахарную дрянь», и хмуро отмахивался от дыма; юля же раз за разом выдыхала приторное облако грому прямо в лицо и смеялась, когда он в очередной раз строил недовольное лицо. юля не помнит, когда видела его последний раз. год назад? полтора? юля приезжала к диме и родителям на новогодние праздники, но его так и не встретила. хотя надеялась, что встретит. но не встретила. он больше не звонил — и юля тоже не звонила. много раз замирала прямо перед кнопкой вызова, — когда ее первый большой материал вышел на сайте, когда она получила первую премию, когда отработала двадцать часов подряд без сна и когда чуть не попала под ноги толпе во время давки, — но так ни разу и не нажала. юле казалось, что это пройдет, что воспоминания выветрятся, как облако дыма после того, как чуть-чуть передержишь пирог в духовке, это ведь просто было когда-то, как бывает у многих, и прошло со временем. только вот нихера юля не забыла. ни его мягкий взгляд, ни куртку, пахнущую мятным гелем для душа и чем-то острым, вроде китайской еды, ни то, как крепко его руки держали её талию той ночью в баре, которая уже перестала казаться чем-то реальным. только она была реальной. и то, как игорь смотрел на неё, улыбаясь уголками губ, тоже. было, юль. тоже было. маяковская — московская маяковская — обволакивала ночной темнотой. хотелось сесть, прислонить голову к плечу, устало закрыв глаза, хотелось, боже, блять, отдохнуть (оказаться рядом с ним и почувствовать тот же комфорт, что и раньше). доводчик вдруг скрипит за юлиной спиной: — карцева отозвалась, — жданов сглатывает. — живая. юля с облегчением выдыхает, прикрывая веки. — слава богу. — с ней ваня на трубке. будет сеть — подгрузит, и можно работать. пчёлкина тушит окурок о жестяную стенку урны и протирает глаза. жданов странно оглядывает её, кивая: — ты в норме? — да не похуй ли, — юля отмахивается, заходя внутрь. — пошли работать.