Юдоль скорби

Зябкое, промозглое до костей весеннее утро. Я стою у надгробия, снова и снова перечитывая выгравированную на нём эпитафию. В голове пусто, на душе горько и больно. Вынув из кармана сигареты, кладу их на недавно вспаханную почву могилы. Начинают петь самые ранние пташки — солнце вот-вот покажется из-за горизонта.

***

Помню тот день, будто он был вчера. — Боруто, не хочешь… прогуляться? — из дверного проёма моей комнаты показался Каваки. Придя в изумление от такого необычного предложения, прозвучавшего от этого холодного принца, я вытаращил глаза и отложил приставку. — Что-то случилось? — спросил я встревоженно. Никогда до этого Каваки не обращался к кому-либо без веской на то причины. — Нет. Просто хотел поговорить с тобой наедине, — он устало вздохнул. Я пожал плечами, встал с кровати и снял со спинки компьютерного кресла свою чёрную спортивную куртку. Каваки пошёл к выходу, явно ожидая, что я последую за ним; впрочем, так я и поступил. Ветер гонял по пустынной улице жёлтые листья. Я всё ждал, когда Каваки начнёт разговор. Было непонятно, куда он меня ведёт. Мы прошли мимо старых районов, аллеи, вышли за пределы деревни. Он молчал. — Куда мы идём? — я уже не выдерживал давящей тишины и какой-то жуткой атмосферы, мрачности которой придавала пасмурная погода. — Туда, где нас никто не услышит, — загадочно ответил Каваки. Мы долго шли прямо, а потом свернули налево и, наконец, добрались до большого пойменного луга. Сев около маленькой речки — или, скорее, очень крупного ручейка — Каваки жестом предложил мне сесть рядом. Когда я плюхнулся на землю, он достал сигареты и заговорил. — Боруто, ты единственный, кому я собираюсь рассказать об этом, — он смотрел прямо перед собой, куда-то вдаль. — Я проходил очередное обследование у Амадо. Нинджеты в моём теле сыграли со мной злую шутку, — Каваки сделал первую затяжку и ненадолго замолчал, а потом продолжил. — По лучшим прогнозам, мне осталось три месяца. Я не поверил тому, что услышал. Хотя, правильнее было бы сказать, что не захотел верить — Каваки был не из тех, кто стал бы шутить на такие темы. Да он и в принципе редко шутил. — Это… это точно? — к горлу подступил комок. — Да. — И это никак нельзя вылечить… никак не исправить? Он кивнул. Весь мой мир в миг обрушился. Ещё пару мгновений назад мне казалось, что жизнь Каваки, наконец, начала налаживаться: он стал добрее, более чутко относился к окружающим, успешно справлялся с любыми миссиями. Позавчера он попросил меня научить его играть в приставку, и мы рубились в неё всю ночь напролёт, за что получили жуткий нагоняй от матери. Но даже в этот момент он был счастливее, чем когда-либо до этого. Мир несправедлив. Жизнь жестока. Слишком, чёрт возьми, жестока. Я вытер рукавом куртки выступившие слёзы. — Это не всё, что я хотел сказать тебе, — Каваки сделал ещё одну затяжку. Я проглотил слюну и приготовился услышать что-то ещё. — Всё равно терять мне уже нечего… — он потушил сигарету и положил окурок в пустую пачку. — Не говори так! Мы обязательно что-нибудь придумаем, даттебаса! — я постарался выдавить из себя весёлый и уверенный голос, но прозвучало слишком уж искусственно. — Кретин. Амадо не смог, госпожа Пятая не смогла, Катаске не смог, а мы — сможем? — он усмехнулся. Я не знал, что ответить. Именно на Цунаде с Катаске я и рассчитывал. — Неважно. Я хотел сказать, что… — Каваки впервые обернулся. Смотрел прямо на меня. — Хотел сказать, что давно тебя люблю. — И поэтому… поэтому ты тогда играл со мной в приставку всю ночь, хотя и говорил, что совсем неинтересно? — Да. Решил, что будет здорово провести с тобой напоследок побольше времени. — И поэтому вчера отказался от миссии с Шикадаем и Ивабе? — Да. Я закрыл рот рукой, чтобы не закричать. Каждое слово, каждый произнесённый им звук стеклянным осколком вонзался в моё сердце. — Может, хоть скажешь, взаимны мои чувства, или нет? — Каваки снова отвернулся от меня, видимо, ожидая услышать отрицательный ответ. Я взял его за подбородок, повернул к себе и поцеловал в обветренные губы. Наверное, это был самый грустный и самый никчёмный поцелуй в мире. До этого мне никогда не приходилось делать подобных вещей: я вообще не задумывался, испытываю ли я к кому-либо романтические чувства, не говоря уже о действиях. Сам поцелуй был непродолжительным, и напоминал, скорее, лёгкий неумелый «чмок», нежели что-то страстное и чувственное. Когда мы разомкнули губы, Каваки крепко обнял меня и прижал к себе. Я упёрся лицом ему в плечо, и его безрукавка тут же намокла от моих слёз.