Я поднялась рано утром, еще затемно, накинула безликое черное платье и простые темные балетки на босу ногу, сверху развевающийся черный кардиган, и тихонько выскользнула из спальни. Я знала, что верный Лиорт как всегда неусыпно прислушивался к малейшим шорохам в моей комнате, но в
этот раз он не последует за мной, ведь я вовсе не собираюсь отлучаться со двора родового замка. С неумолимой и предельной ясностью мой чуткий телохранитель осознавал, что в такие минуты нарушить мое одиночество невозможно, и сопровождать меня сейчас ни к чему… пусть даже и скрытно, на небольшом отдалении. Нельзя.
Я ничего не взяла с собой – ни цветов, ни традиционной еды, ни телефона. Руки – холодные, бледные, с ненакрашенными ногтями – мелко дрожали. Приходилось крепко сжимать кулаки, яростно впиваясь ногтями в кожу и лелея отрезвляющую боль, и я старалась ступать как можно бесшумнее – вниз, вниз, крадучись по черной лестнице из кухни, незаметно пересечь внутренний двор и тенью нырнуть в стылую прохладу семейного склепа. Здесь, среди неживого безмолвия, покоились многие поколения герцогов и герцогинь Сайгирн.
Ночью мне снова приснился кошмар. В один безобразно-роковой миг любимая
Ferrari Gran Turismo взорвалась кучей раскуроченных обгоревших обломков, а некогда блестящий синий металлик окрасился грязными бурыми разводами. Страшный душный запах паленых волос и кислой горелой пластмассы, невыносимый жар пламени ада. И потом, сквозь немое оцепенение, в пене – кривые неподвижные фигуры, в которых не угадать светлых, неизменно веселых, самых родных людей, что подарили мне этот мир.
И мои хриплые надрывные крики:
– Это не они! Это не они! Это не…
Разве эти два обгоревших до неузнавания тела могут быть моими мамой и папой?
Прикрыв дверь почти вплотную, в кромешной тьме я медленно двинулась в глубину усыпальницы, к дальнему ее концу – туда, где рядом с могильной плитой неразлучно стояли две урны. Мне не было жутко здесь, среди мертвых предков: к чему бояться мертвецов? Ведь эти безликие сухие кости и тусклые волосы, оставшиеся от некогда ярких личностей, – всего лишь жалкие осколки душ, подачка скорбным потомкам. А самих душ нет и в помине, наверное, они слились с Абсолютом, растворились в безвременье… или просто истаяли дымкой неразведенных костров. Не умрешь – не познаешь, и не стоит раньше времени познавать.
Я против цветов для умерших – неужели нужны они этим костям, и этим волосам, и этому невесомому праху? Вдали от животворящей земли цветы умирают, принужденно и необратимо … Едва их срезали с клумбы, отняли от Матери – и уже безнадежно мертвы. Вот вроде любуешься на гордых прелестниц в расписных вазах: нежные рюши бутонов, насыщенность радужных оттенков, пышная зелень листьев – а все же уже мертвы. Те буйные краски неизбежно поблекнут, изумрудная пышность истончится и пожухнет, а некогда тонкий пьянящий аромат неминуемо начнет отдавать запахом тлена. Принести цветы на могилу – все равно что принести смерть к смерти. И поэтому они ни к чему
здесь.
Дойдя до конца, я на ощупь нашла могильную плиту, обессиленно прислонилась к ней спиной, зажмурилась и как подкошенная рухнула на земляной пол. Растеклась по нему голыми ногами, не чувствуя ни холода, ни грубой поверхности, ни стыда за свое непотребство, не чувствуя почти ничего, – все это было неважно. Тело прошило резкой судорогой, и я завалилась на бок. Согнувшись, скукожившись в три погибели, я истязала скрюченные онемевшие пальцы. Тихо, стараясь не издать ни звука, ни всхлипа, дабы не потревожить запретное потустороннее царство.
Смерть – это тишина. Смерть – это безмолвие души. Смерть близких – это и твоя маленькая смерть.
Но по щекам текли колючие слезы, горло перехватывало упрямым спазмом, на ладонях оставались яростные следы от зубов. А расшалившееся, разрывавшееся от нестерпимой муки сердце стучало набатом и отдавало ломотой в висках и ребрах.
Меня пленили сильные худощавые руки, притиснули к твердой груди, в нос ударил запах летнего ливня, на этот раз без ментола. Он был в футболке – я ее грызла, не в силах совладать со своей агонией. Сухие рыдания обернулись надрывным плачем, и тотчас заныли окаменевшие мышцы плеч и живота. Он сжимал крепко, почти до боли, не позволяя отодвинуться и перестать цепляться за него, перестать вдыхать его особый вкусный запах. А когда я вновь смогла воспринимать посторонние звуки, он прошептал:
– Дракошка, родная, ты не одна, слышишь? Ты не должна нести эту ношу одна.
– Я не могу потерять еще и тебя, Шон. Я боюсь.
– Не потеряешь, я клянусь тебе. Я всегда буду с тобой.
Так мы и сидели, пока на улице не занялся рассвет. А потом он подхватил меня на руки и понес, назад по проходу, прочь из склепа, через двор, мимо стоящего в дверном проеме Лиорта, мимо краснеющих почему-то слуг, на третий этаж прямиком в мою комнату, в ванную – и там осторожно посадил на бортик и начал бережно умывать, как ребенка. Намылил лицо, нежно потер его ладонями и деликатно смыл пену. Выдавил зубную пасту на щетку и почистил мне зубы, набрал в руку воды, дал прополоскать рот. Взял полотенце и мягко промокнул влагу.
Откуда столько нежности в этом жестоком убийце?
Откуда столько… чувства?
– Сегодня поминальная служба, – промямлила я бесцветно. – Скоро Аскани с его мамой приедут. Возможно, и Росс, не знаю только, вместе с Тин или нет. У них ребенок грудной, все-таки.
– Я в курсе. Ты хочешь побыть с семьей?
А он, по его мнению, кто? Я подняла на него глаза, моргнула. Веки припухли.
– Конечно, Шон. Ты останешься рядом? Мне нужно держать лицо. В сегодняшних новостях наверняка вспомнят события годичной давности. Я не могу дать слабину на людях.
Я по-прежнему сидела на бортике ванны, а он – на корточках, почти на одной высоте со мной, лаская меня светом своих теплых шоколадных глаз. Неподражаемых глаз неподражаемого человека, который за эти месяцы стал родным.
– Я буду рядом, Тими.
Он сжал мои пальцы на обеих ладонях.
– Ночью тебя мучил кошмар. Хочешь, сегодня лягу с тобой?
– Да, Шон.
– Хорошо. Поменяемся с Лиортом комнатами. Дракошка, выполнишь мою просьбу?
Просьбу? Для него все что угодно.
– Чего ты хочешь?
– Пообещай не уходить никуда одна. И пообещай не держать горе в себе. Смотреть на твои страдания невыносимо, Тими.
Начавшись с химии, сексуального желания и поцелуя, эта наша связь переросла в нечто большее – в зависимость друг от друга, преданность, стремление поддержать и помочь любой ценой. В чувство, любые названия которого слишком пресны, чтобы передать его.
– Тебе, Шон, я обещаю. Но и ты пообещай, что не будешь держать в себе боль. Ты тоже не один.
И тогда он мне улыбнулся, искренне и благодарно.
– Хорошо, дракошка.
После утреннего «происшествия», когда Шон вынес меня на руках из семейного склепа, отношения между ним и Лиортом неуловимо преобразились. Я не знаю, что мой телохранитель увидел в лице сурового Палача, но его отрешенная подчиненность вдруг сменилась чуткой преданностью. Услышав, что Шон займет его комнату, смежную с моей, Лиорт не дернулся и не возразил, и ни осуждения, ни опасения в его спокойных голубых глазах не мелькнуло. Безмятежный штиль. Он коротко кивнул:
– Хорошо, сэр. Сделаем это, когда уже отойдем ко сну, чтобы избежать пересудов?
– Разумеется.
День прошел как в тумане..., наверное, закономерно. Прилетел из Ларрана Аскани, гордый поступлением в Военную академию, из Китового Киля прибыли Росс вместе с тетей Тин и маленьким Аделином. На службе в часовне мама Аса упала в обморок. Брат извинился перед остальными и спешно повез ее домой. Тин много меня обнимала, и мы вместе плакали. Росс втянул Шона в разговор о многообещающих разработках в компьютерных технологиях, их негромкие голоса сливались с назойливым шумом в ушах. Присутствию Шона никто не удивился и слова лишнего на этот счет не вымолвил, даже Аскани смолчал. После службы в большой столовой накрыли поминальный обед, пришли слуги и близкие друзья мамы и папы. Я сохраняла вежливую отстраненность, благодарно склоняя голову в ответ на выражение сочувствия. Мельком заметила, как по телевизору передали, что убийц так и не нашли, эта ложь оставила меня равнодушной. Я правду знаю, а знает ли остальная Империя – мне безразлично. Вся суета траурного дня восемнадцатого июля проплывала будто мимо меня, без участия моей воли. Я даже не заметила, как наступил вечер, и все разъехались.
– Тими, иди, готовься ко сну. Может ванну примешь? Я тут обсужу кое-что по работе и приду чуть позже.
Я кивнула и как сомнамбула побрела выполнять его указания. Подошла к ванной, открыла кран, плеснула пены и несколько капель экстракта мелиссы лимонной, разделась и опустилась в воду. Только спустя минут десять я заметила, что забыла снять чулки. А, тролли, какая разница? В полнейшем ступоре я откинула голову на бортик и уткнулась взглядом в белый потолок.
Раздался настойчивый стук.
– Дракошка, ты там живая? Мне зайти?
Ох, сколько же я здесь провела, больше часа? Вода остыла, и у меня застучали зубы. Я вскочила, лихорадочно выбралась из ледяной ванны и завернулась в махровый халат. Голову повело, в глазах заплясали разноцветные пятна.
Дверь рывком распахнулась, и на пороге возник Шон, одетый в темные домашние штаны и белую майку, босой и встрепанный, в глазах бушует тревога. Увидев меня, он облегченно выдохнул, а потом перевел взгляд на мои ноги в черных ажурных чулках. Подо мной уже собралась небольшая лужа.
Он неспешно приблизился, не проронив ни слова о безумной картине перед глазами, тронул воду и поморщился. Вынул пробку, и тишину разорвал громкий, словно от недоуменного возмущения, всплеск воды.
– Давай-ка сюда.
Он снова осторожно усадил меня на бортик, как и утром.
– Прости.
Пожав плечами, что, видимо, означало что-то наподобие «забей», Шон наклонился, раздвинул полы моего махрового халата и аккуратно и почти не касаясь моей кожи стянул с меня один, а потом и второй чулок, небрежно их отбросил. Потрогал мой нос и почему-то ступни.
– Ты совсем закоченела тут. Я сейчас включу душ, настрою воду и отвернусь, а ты разденешься, залезешь и будешь греться. Я не уйду, просто не буду смотреть, хорошо?
– Как тебе угодно, Шон.
Он дернулся, но ничего не добавил, просто сделал то, о чем сказал. Когда он уселся прямо на пол лицом к окну, я сбросила халат и нырнула под почти горячую воду. Лишь теперь я ощутила, насколько сильно продрогла. Я стояла под струями воды, а потом, не в силах больше поддерживать себя в таком положении, сползла по стенке вниз. Блаженные минуты текли и текли, я закрыла глаза, растворяясь в тепле.
– Достаточно.
Он выключил воду и набросил на меня большое мягкое полотенце, стараясь не опускать взгляд ниже моего лица. Его собственное лицо было напряженным и хмурым.
– Где у тебя белье? В чем ты обычно спишь?
– В спальне. Я не взяла с собой ничего.
– Жди здесь.
Несколько минут Шон перебирал мои вещи. Вернулся, держа в руках мою самую детскую ночную рубашку – длинную, хлопковую, с широкими рукавами, закрывающими половину ладоней. И еще тонкие кружевные трусики черного цвета, почти прозрачные. Схватил первые, что увидел? Сквозь пелену моего нескромного безразличия стал потихоньку пробиваться стыд.
– Сама оденешься или помочь?
– Прости. Я сама.
Я буквально вырвала одежду из рук мужчины.
– Прекрати это, Тимиредис. – Его тон резанул жёсткостью.
– Что прекратить?
– Извиняться. Меня это… злит.
Шон метнулся из ванной, сжав кулаки. Злит? Но… почему? Я покачала головой в недоумении. Мне настолько неловко, и я чувствовала себя крайне неуклюже оттого, что ему пришлось возиться со мной, нянчиться словно с младенцем. Сегодня очень трудный, черный во всех смыслах день, но я – наследница своих матери и отца, мне следовало быть сильнее и выдержаннее. Я натянула сорочку, вытерла волосы и замотала их в полотенце. Вышла в спальню,
к нему.
Пронизывающий, даже ищущий взгляд темных озабоченных глаз окинул меня с головы до пят. Я заметила, что кровать уже расправлена.
– Тебе надо волосы высушить? Так и простудиться недолго.
Ну вот, опять.
– Я сейчас распущу, они сами высохнут минут за сорок.
– Понял. Ладно. Ты ложись, – он откинул край одеяла.
Я осторожно подошла, села на кровать с правой стороны, подобрала ноги и легла на подушку, перед этим сбросив полотенце на стул. Распределила волосы. Все-таки очень холодно. Я потянулась за одеялом, но не успела – Шон меня опередил, укутав им со всех сторон. А как же он сам? Просто лег рядом, поверх покрывала, разве ему будет удобно спать? Я нахмурилась. Я слабая сегодня, потерянная… Наверное, ему в тягость со мной возиться. Открыла рот.
– Это не так, дракошка. И не надо просить прощения, ты ни в чем не виновата.
Опять мои мысли считал, поразительно.
– Тогда почему ты сердишься, Шон?
– Я сержусь на то, как ты воспринимаешь мою помощь.
– Я тебя не понимаю, Шон.
Он повернулся на бок и посмотрел на меня, вместо ожидаемо жёсткого взгляд карих глаз был ласковым, трепетным и полным искренней заботы и тревоги.
– Тими, сегодня, конечно, откровенно не самый лучший день, чтобы обозначить это, но кто я для тебя?
Я сглотнула комок, внезапно образовавшийся в горле. Как описать свои чувства к нему? Восхищение, нежность, тревогу за него, тягу, переходящую в страсть, в болезненную зависимость. Как рассказать ему о той мешанине смутных образов, что накрывают меня, стоит мне попытаться осмыслить наши отношения? В голове крутились роковые слова, которые я никогда не произносила вслух, ни для кого, потому что они несли с собой уязвимость. А на уязвимость, как он сам меня учил, можно надавить.
Мужчина погладил меня по щеке, обволакивая своей лаской.
– Не можешь выразить, дорогая? А я вот давно себе признался.
И вдруг я точно, до острой ясности осознала, что его присутствие здесь, в родовом замке, в моей спальне, которую я занимала с детства, в моей кровати – это самая естественная вещь на свете, самая честная, самая правильная. И что мое восприятие его заботы как тяжелой обязанности для него ему оскорбительно.
– Шон, ложись под одеяло.
– Уверена?
– Пожалуйста.
Он приподнял одеяло со своей стороны и лег, укрыв теперь уже нас обоих. Мне тут же стало уютно. Я юркнула ему под мышку, устроилась поудобнее и прижала свои голые ступни к его ногам. Он лежал чуть боком, мой нос упирался ему в грудь, одну ладонь я положила себе под щеку, а другую ему на ребра поверх майки. Шон не обнимал меня, его левая рука свободно тянулась вдоль его поджарого худощавого тела. Провокационная ситуация.
Мне не хотелось спать, я просто не могла заснуть, когда он рядом, настолько близко.
– Как твоя рана на плече? Хорошо заживает?
Он хмыкнул.
– У тебя легкая рука. Уже все затянулось.
– Можно, я проверю?
Еще провокационнее.
– Проверь.
Его голос звучал низко и хрипло.
Вместо того чтобы просто коснуться его плеча сверху, я опустила руку ниже, ближе к его животу и поднырнула под край майки, огладила его талию и, не отрываясь от его приятной кожи, скользнула ладонью вверх. Нашла маленький шов на лопатке и нежно провела по нему пальцами. Действительно, уже почти и не чувствуется. Шон замер и позволял мне касаться себя, дыша через рот, намеренно ритмично и медленно. Убедившись, что со швом все в порядке, я стала мягко и деликатно гладить его спину, легонько трогая его шрамы, их было много, рваные полосы, идущие сверху вниз по косой. Шон молчал, уставившись на меня, в его глазах проступал блеск, зрачки расширились. Я провоцировала его, и он, конечно, это понимал, но не отталкивал меня. Эту трескучую тишину хотелось заполнить.
– Шон, а тебе снятся кошмары?
– Случаются, дракошка.
Неудивительно, ведь он не железный.
– Это из-за твоей работы? Из-за того, что ты делаешь на своей должности?
Я продолжала гладить его под майкой, спустившись уже на поясницу, как маньячка. Его запах летнего дождя и ментола опьянял. Его развитые мышцы завораживали, тугие, стальные – спина, широкая сверху, переходила в узкую талию и стройные ноги. Я вспомнила, как видела его у пруда в доме в Галарэне. Худощавое тело Шона было невероятно сексапильным.
– Моя работа, Тимиредис – это мой способ избавиться от кошмаров.
Сколько еще он позволит мне проявлять любопытство? По моему телу ползли мурашки. Дойдя до линии его штанов, я провела пальцами вдоль пояса и сместила дерзкую ладонь на его плоский живот.
И тут же оказалась рывком прижата с бедрам Шона, он крепко обхватил мои ягодицы и отрывисто бросил:
– Играешь с огнем, дракошка. Уверена, что хочешь доиграть до конца?
Его возбужденное естество упиралось мне в лобок. И тут меня накрыло осознанием.
– Шон, а как мы будем жить вместе в Галарэне? Я… я не могу спокойно дышать рядом с тобой. Желание касаться тебя нестерпимо.
Он все также лежал на боку, вжимаясь в меня, обхватывая меня за попу сильными смелыми пальцами, недвусмысленно намекая, куда меня завела моя провокация.
– Спать вместе в одной постели – не лучшая затея, дорогая. Я должен тебя защищать, даже от себя самого.
– И от меня самой тоже?
– Ты хочешь меня, Тим? Хочешь, чтобы я взял тебя сейчас?
Разве это не очевидно? Я потеряла свое достоинство в одержимом стремлении познать его. Спровоцировала. Мне опять стало неловко и даже стыдно за свою слабость и навязчивость. Дура. Я отвела взгляд и попыталась отодвинуться, но Шон не позволил.
– Сказал же, прекрати. Моя собственная реакция на тебя предельно наглядна, я не раз тебе говорил. И сейчас мне хочется лечь на тебя сверху, схватить за запястья и показать тебе, насколько всепоглощающей бывает страсть.
– Но ты не можешь, не можешь себя отпустить, так? Зачем тебе та…
– Тими, я
приказываю тебе, перестань думать, что ты мне в тягость. Ты не навязчива, не слаба, и ты отнюдь не дура.
Это телепатия, не иначе. Я пораженно уставилась в его лицо.
– Кажется, мы запутались, Шон, по крайней мере я точно. Решили быть вместе, признались в тяге друг к другу, все эти разговоры о близости ведем – причем, с твоей подачи. А как на деле осуществить это «быть вместе», не до конца поняли.
Шон улыбнулся.
– Просто еще не время, дракошка.
– Не время, Шон. Знаешь, Тирнари спрашивала меня о тебе, в «Нарвале» перед моим отъездом в Галарэн. И я сказала ей про притяжение, что сродни химии, про… желание. Она тоже просила не торопиться, «время покажет», так она выразилась. Но Шон, этой роскоши у нас ведь может и не случиться. Ты при мне говорил Лиорту о войне, она ведь неизбежна? И, возможно, на два фронта, так?
– Все так, Тимиредис.
– Я не знаю, куда нас занесет в этой войне, тебя и меня, учитывая то, чем ты занимаешься, и мое положение в этой Империи… Что если возможности проверить верность чувств и не представится? И тогда я никогда не узнаю…
Шон отпустил меня, отодвинулся слегка, переместил руку мне на плечо. Мое тело рвалось к нему, бороться с этим неимоверно трудно.
– Тимиредис, дракошка, поверь, страх что-то упустить – это не та причина, чтобы… отдаться мне.
– А какая причина верная, Шон?
Он посмотрел мне прямо в глаза, твёрдо, пронизывающе, даже с вызовом.
– Любовь, Тим.
Я пораженно застыла. Повторила едва слышно, на выдохе:
–
Любовь?
– Да, дракошка. Любовь… и принятие. Это единственная причина, по которой стоит решаться на близость.
– Шон, а ты… Ты же хочешь нашей близости, но не позволяешь себе, держишь свою страсть в узде. Это значит, что ты?..
Он вздохнул обреченно и обронил:
– Прости за перевод темы, но я вынужден тебе сообщить. Мне доложили вечером, что у вас в замке крот.
И, видя мое озадаченное выражение лица, пояснил:
– Крот – это вражеский шпион, Тими. Стукач.
Кто-то из слуг работает на врагов?
– И что будем делать?
– Пока ничего, наблюдать будем, использовать. Лишнего вне этой спальни не болтать, тут у меня глушилка, говорить можно свободно. Потом, в критический момент, задействуем крота, чтобы ввести противника в заблуждение. Тими, может, поспим уже? Завтра еще к визиту посла подготовиться надо.
Он просто ушел от темы. Просто ушел от темы.
***
Проснувшись, я зажмурилась от бившего прямо в лицо утреннего солнца и невольно подняла ладонь, чтобы прикрыть глаза. Я лежала на боку, крепко прижатая к надежному телу мужчины, лопатками чувствуя его размеренное расслабленное дыхание. Моя голова покоилась где-то рядом с подмышкой Шона, спиною я вжалась в его грудь и живот, а чуть согнутые в коленях ноги плотно прилегали к его бедрам. Его теплая ладонь распласталась внизу поперек моего живота, чуть ниже пупка, утверждая свое право, не позволяя мне отодвинуться. Это ощущение настолько приятно и настолько интимно, что мне не хотелось шевелиться, хотя тело требовало уделить ему внимание. Под одеялом я вспотела. Во сне моя длинная ночная рубашка задралась, и я остро чувствовала ткань его штанов, затылок обдувало его сладким дыханием. Это было блаженство, утреннее блаженство, и я упивалась им. От вчерашней тревоги, чувства неловкости и вины не осталось и следа, в душе и разуме царило умиротворение. Все мои сомнения о природе неудержимой тяги развеялись как дым, и я с кристальной откровенностью призналась, хотя бы самой себе, в своих чувствах к Шону. Врать себе и бегать от своего внутреннего «я» совершенно бессмысленно. Я принимаю его, всем сердцем, всей душой и всем трепещущим от его близости телом, со всеми его заморочками, жуткой работой и способностью к манипулированию. Но вчера он избежал излишней открытости, он же просчитал меня, догадался, что именно я хотела спросить, когда мы заговорили о близости. Что же, я отпущу ситуацию, пусть все идет своим чередом. Наши жизни переплелись, мы будем часто проводить время вместе, учиться, тренироваться, поселимся в одном доме. Я не стану настаивать на сближении, и, конечно, не собираюсь его отталкивать.
«Все мои распоряжения выполнять беспрекословно, никакой самодеятельности или отлынивания», вновь вспомнилось мне. Как и прежде, я подчинюсь твоей воле, Шон.
Шею обласкало его легким поцелуем, опекун тихонько поднялся и ушел к себе, молча. Хорошо, раз он считает, что так надо – пусть все идет, как он хочет, как мыслит лучшим. Сегодня я могу позволить себе поваляться в кровати подольше – перед приездом посла Северных Островов следует набраться сил. Быстро метнувшись в ванную, я вернулась в спальню и зарылась в одеяло.
Досыпать.
Когда спустилась на завтрак, часы показывали без десяти двенадцать.
– Доброе утро! – солнечно поприветствовала я читающего что-то на планшете Шона и смурного Аскани, который уставился в окно, стоя около него с чашкой кофе в руках. Весь ежистый вид двоюродного брата источал крайнее недовольство, а опекун с беззаботным выражением лица расслабленно сидел в кресле. Он сверкнул теплой улыбкой:
– Выспалась, дракошка?
Аскани поморщился.
Я растянула губы:
– Ну да, как можно не выспаться, провалявшись до обеда?
– Герцог, вы и завтра в присутствии посла будете так к Тимиредис обращаться?
Шон пожал плечами, пояснил с ленцой:
– Аскани, я разграничиваю семью и
не семью. Перед тобой нам с Тими бессмысленно ломать комедию. Как и тебе нет смысла обращаться к Бри «Ваше Высочество», находясь лишь в обществе Астер, Тиану и Ардена.
Это был меткий удар, и Аскани его выдержал, выражение его кислого лица не поменялось. Он чопорно выдал:
– Это не относится к завтрашнему визиту.
Шон пробормотал даже вроде и одобрительно:
– Угу.
А мне отчего-то в голову пришло нелестное воспоминание о Моське и слоне.
Конечно, я понимала недовольство двоюродного брата, ведь о предстоящем посещении Сайгирна высоким гостем он узнал только вчера, причем не от меня. По правде говоря, я не имела права скрывать от него подобные дела, как-никак Аскани пока-что мой наследник. Но – экзамены, выпускной, Галарэн – и время на то, чтобы выработать линию поведения, собрать нужные нам сведения, попытаться проникнуть в замыслы отнюдь не простодушного посла… все это заставляло держать язык за зубами. Визит северян простой и непростой, ведь посол едет в отпуск и чисто внешне не будет представлять интересы Северных Островов во время нашей встречи. Шону доложили, что лорд Торгердссон путешествует с двумя помощниками и одним из своих сыновей. Любопытно.
– Герцог, как вы узнали, кто будет сопровождать лорда Торгердссона? – Ас пытливо уставился в красивые шоколадные глаза моего тайного опекуна.
Хороший вопрос, братишка.
– Аскани, в узком кругу зови меня Шон, мы же почти родственники. – Нет, ну он точно его дразнит! – А при после и вообще других разных левых людях уж так и быть, обращайся «лорд тер Дейл». И, отвечая на твой вопрос, скажу очевидное – из данных разведки, полученных через Ардена.
Одним только именем Императора Шон дал понять, насколько близок он с Короной. Аскани замолчал – он не был глупцом.
А дальше пошло обсуждение деталей: где разместить, чем кормить, во что одеться, что показывать в замке и окрестностях. Мы решили, что помощь Аса более чем желательна, все-таки брат прекрасно воспитан и умеет включать режим учтивости и изысканности, когда того требуют обстоятельства. Благодаря неоднозначным слухам, разнёсшимся в интернете после выпускного, присутствие Шона тоже могло сойти за условно уместное.
Я с головой погрузилась в герцогские хлопоты и осознала со всей ясностью, что детство – беззаботное время, когда ответственность ограничивается лишь отметками в школьном дневнике – ушло безвозвратно. Ни один даже суперграмотный управляющий, будь он хоть семи пядей во лбу, как наш лорд тер Фаррештрбрах, не заменит герцогской короны. И сейчас высоким титулом герцогини Сайгирн владела я. За моей спиной десятки поколений выдающихся предков, я – и Аскани, как следующий на право наследования – должны быть этого достойны.
Ближе к вечеру я поднялась на самую высокую башню замка, присела на крыше недалеко от края и окинула зеленую цветущую панораму любовным взглядом. Лиорт стоял у входа на чердак, наблюдая за мной и охраняя меня, Шону позвонили, и он отъехал «по делам». Я вдыхала воздух родной земли, пьянела от захватывающего вида и от высоты – добрых восемьдесят с лишним метров. Родиться наследницей богатого края, политически значимого, граничащего с двумя воинственными соседями – это своего рода приговор. Сколько могла, я старалась оставаться в стороне от государственных интриг, надеялась, что еще нескоро мне придется принять на себя герцогские обязанности, но судьба-каверзница настигла меня, пинком погоняя и ехидно хохоча вслед.
Завтра я должна постараться на славу и обнаружить уязвимое место лорда Рагаста Торгердссона.
Уже ближе к ночи я спустилась на третий этаж, прошла к себе в спальню и аккуратно приготовилась ко сну. Шон все еще не вернулся, Лиорт ночевал не в смежной комнате, а в дальней по коридору – той, которую якобы занимал мой ухажер и тайный опекун. Устав от суеты дня, я завалилась на кровать, отчего-то она показалась мне слишком просторной и какой-то пустой, что ли... Укуталась в одеяло, зарылась лицом в подушку. Так и есть, я уловила его слабый аромат. Хорошо-то как... И уже проваливаясь в сон, в полудреме я ощутила, как со спины меня притиснули к себе родные худощавые, но невероятно сильные руки. Шон нежно поцеловал меня в шею, как и утром, и пробормотал:
– Сладких снов, дракошка.
– Сладких снов, Шон.
***
Едва родившись, мы на смерть обречены.
И каждый вдох ее стихийно приближает.
Тем слаще жизни драгоценные дары,
Что их судьба неумолимо отнимает.
…
Но разве сим утешиться… достойно?
