***
Я не опускала руки, надеясь вырваться из башни. И вот, особенной звездной ночью решетка на окне слегка поддалась. Я расшатала ее, со злой силой рванула на себя и выпала из сна, прямиком в мою тихую спальню, – и тут же застыла. Что-то иначе. Определенно, что-то не так. Этот запах… Я глубоко вдохнула, все еще не веря. Осторожно, без лишнего шума, я приподнялась на локтях и облокотилась на смятую подушку. В изножье постели, на самом ее краю сидел Шон. Свежий после душа и вовсе без дымки ментола. Я тронула припухшие веки, избавилась от остатков сна и скользнула изучающим взглядом по худощавой фигуре, чутко замечая жесткую до нелепости позу, его немые руки и болезненно-пустой взгляд иссохшего шоколада. Ломкого и сизого, будто покрытого морозной коркой. Это Шон, которого я знаю, и Шон которого я не знаю совершенно. Мне захотелось поежиться. Зачем он здесь? С бухты-барахты вспомнил о долге опекуна? В такой час? Осенний рассвет едва занялся, небо еще серело. А ведь и правда, сейчас несусветная рань, вроде еще и шести нет. – Какие планы на сегодня, дракошка? – спросил мужчина без улыбки. Я замялась. Еще вчера я подумывала слинять с пар. Трусиха, но ведь я не железная. Не так я мечтала провести семнадцатое октября и не в этой кровати хотела проснуться. Он здесь – рядом, но бесконечно далеко. Когда я ответила, мой сип походил на скрежет: – Ну, по правде сказать… договорилась с друзьями завалиться в одно место. Не то чтобы это было твердо решено. Кристиан обмолвился, я промямлила. Не прыгала от восторга, и мой проницательный друг не настаивал. Да и местом его предложение можно считать лишь с большой натяжкой. Место. Я больше не знала, где мое место. – Вечером? – А-ха, – я пожала плечами. – Наверное. – Если хочешь, сходим кое-куда. Тебе полезно, даже поиграть можем. Я не отлипала от бледного, веснушчатого лица в тщетной надежде хоть слегка согреться. Но Шон запер все эмоции на замок. Передо мною не зеркало, а прочная сталь. Любопытно, а я в его глазах совсем опустилась? Кровь в ушах взбесилась, и я в полной мере ощутила себя дурой. Мимолетное дыхание Шона казалось наркотиком. – Очередной урок? – Ну что ты. Мы вновь зацепились друг за друга взглядами. Ноль тепла. Лихорадка гордости. – Прости, Шон. Я правда уже занята. Раз это не обязательно… Мне даже не пришлось изображать раскаяние. Я раскаивалась, за все. За свои глупые приказы, за слишком раздутое самомнение, за беспечную самонадеянность. За эти глыбы льда в его красивых умных глазах. Шон сглотнул. – С днем рождения, Тимиредис. Он встал и положил ошеломительный букет сиреневых орхидей мне на колени. Навис надо мной, на какую-то долю секунды, мельком. И просто ушел. Мне достался лишь его дождливый запах. Свобода и защищенность. О, я уверена, Шон способен меня защитить. Я принюхалась и поймала слабенький отголосок прокисших сливок. Наверняка от меня несло тем же. Так, с нежными цветами на белоснежном белье, я и встретила новый год своей ломкой жизни. Когда рассвело, в дверь постучался Лиорт, деликатно заглянул и тут же ушел, а потом вернулся с хрустальной вазой. – Помочь тебе, Тими? – Я сама. Нехотя мне все же пришлось шевелиться. Я провела пальцами по хрупким стеблям и ранимым лепесткам. До чего же они прелестны… На каждой веточке прикреплена крошечная капсула с водой. Почему-то меня это растрогало. На солнце цветы заиграли красками, зеленым, сиреневым, крошкой золотого. Кожа слегка оцарапалась. Мои пальцы разворошили цветочную палитру, и я ахнула. В глубине бутонов мерцал браслет, тонкая нить радужных алмазов – сестра-близняшка той, что Шон подарил мне, когда мы ездили к его родителям. Роскошное дополнение к роскошному украшению. Я набрала номер, но опекун не взял трубку. Тогда написала: «Он чудесный. Спасибо, Шон!» Его незабывчивость что-то всколыхнула во мне, и скрепя сердце, я все-таки поехала на занятия. Герцогская известность порой невыносима, и сколько бы я не предпочитала замалчивать этот день, вся Академия знала, что у меня праздник. Бьерн вычурно поздравил меня по-мириндиэльски. Он старался, и я похвалила его за полет мысли. Одногруппники хором оттарабанили кричалку. Я кивала как болванчик. И даже некоторые учителя… К обеду я решила, что язык вот-вот распухнет от бесконечных «спасибо», и мне нечем будет жевать гамбургер. Кристиан неизменно шагал рядом, крепко стискивая мои пальцы в своей тонкой, искусной ладони, и растягивая губы в ухмылке. Толи вежливой, толи ехидной. Мой лучший друг. – Короче, герцогиня. Шли всех этих доброжелателей к троллевой прабабке. И телефон отключи. – Что? – У меня есть бутыль текилы, контрабандной. И у нас весь берег Ирдины в единоличном распоряжении. Но сначала пошалим, как мы любим? Сделай личико попроще и притворись, что слюни по мне пускаешь. – Что? Он вздохнул и возвел очи горе. – Ну же, подруга. Я ведь ослепителен. Ты обязана попасть под мои чары. – Ладно. Сегодня Кристиан впал в неистовство. Актерство сочилось из него ядом амброзии, и все недоледи на десяток метров вокруг травились ее парами. Фиалковые глаза отличались какой-то режущей, блистательной злостью. Мы носились по жутко претенциозным бутикам выспренного «Храма моды», якобы в поисках необычного подарка. Но я воротила нос от всего – как Крис меня и подговорил. Капризничала, жеманно дула губы. Такое сегодня задание. – Есть! – выдохнул он мне в мочку, протягивая кулон на цепочке. Еще запакованный, с пломбой. Летящий дракон. Я сглотнула сухой воздух. – Кристиан… – Так, брось ты эти угрызения совести, герцогиня. Просто прими. Я эту чинушу сразу засек, увидел, что она покупала. Поделом ей. Злые – и добрые – измученные глаза сверкали. – Почему? – отчего-то я скатилась на шепот. – Я ненавижу их. Ненавижу Империю, – так же шепотом признал Кристиан. – Но ты забей на это. Он порвал обертку и довольно хмыкнул. Но тонком браслете висел кулон, изящный дракон, извергающий рубиновые язычки пламени. – Тебе нравится, Тимиредис? – Да, Кристиан. – Тогда носи на щиколотке, не свети всем подряд, хорошо? Я приняла от него краденную вещь. Апогей нашего помешательства. Лиорт схватил меня за руку, пытаясь вразумить, но я отмахнулась от заботы телохранителя. Пробубнела сквозь зубы: – Помнится, тебе велели не останавливать меня, если меня вдруг занесет. Домой я вернулась лишь когда мы с Кристианом приговорили весь огненный напиток. Наша одежда измазалась в речном песке. Друг вручил мне таблетки, чтобы спасти от неизбежного похмелья, и мокро чмокнул меня в уголок рта. Я хихикала и картинно дергала его за щеки. Лиорт бушевал. В гостиной, на столике, нас ожидал торт. Шоколадный брауни с вишней, мой любимый. Я разразилась пьяным смехом и сунула палец в густой крем, шлепнула губами, ммм… Как глупо. С трудом перебирая ногами я добралась до ванны, кое-как умылась и влезла в ночную сорочку. Рухнула на незаправленную с утра постель, смежила веки. В темноте мир вертелся. Мне вдруг почудилось, что ладонь пронзил яркий, мимолетный поцелуй, но, конечно, это был сон. Крепкий, беспробудный, дымно-ментоловый сон без сновидений. Ничего не изменилось.***
В пятницу двадцать четвертого октября Бьерн вытащил меня на кормежку белок в Центральном парке. Мы гуляли по аллее, любуясь наглыми рыжехвостыми прелестницами, легко болтали, сами грызли миндаль и фундук. Внезапно лопатки запекло: спиной и затылком я почувствовала его жгучий взгляд. Темный, пронизывающий взгляд пылал как вечное клеймо. Самый желанный взгляд во вселенной. Мне не хотелось выдать себя, но разве можно противиться соблазну? Сделав вид, что в кроссовок попал камешек, я присела, стянула обувь и начала ее вытряхивать. Едва заметно качнула головой и мазнула взглядом по шедшей за нами паре. Мой Шон и Катина тер Канинг, под руку. Шон и Катина. Я стиснула зубы, чтобы не выдать себя предательским дрожанием губ. Черт. – Тими, у тебя тут… растрепалось. Я выпрямилась, безупречно-галантный Бьерн подхватил меня за локоть, пока я натягивала кроссовок обратно. Вдруг северянин ласково заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо, а потом огладил щеку костяшками пальцев. В его синих глазах плескалось голое чувство. Я отвела взгляд. Так неловко. Ну почему, почему от касания викинга у меня не проступают мурашки? Почему не спирает дыхание? Почему я не хочу наброситься на роскошные бледные губы? Вместо этого мурашки вновь закололи спину – там, куда прилип тяжелый взгляд Шона. – Спасибо, – проворковала я. – Давай свернем с этой тропинки? Я не взяла блондина под руку, зачем навязчивая театральность. Мне ни к чему кривляться, Шон сразу просечет ложь. А так, мы с Бьерном по-дружески гуляем. «Жжжжжжжжжжжжж». Я вынула телефон и открыла чат. Три могильных слова: «Тренировки не будет». С чего бы это? Ха! – Бьерн, я спросить хотела, а на этих выходных у тебя есть время? Хочу с тобой мечами помахать.***
Пятнадцатого ноября, во вторник после занятия в клубе фехтования Бьерн меня порезал. Несильно, лишь пропорол рукав и слегка рассек кожу чуть повыше локтя. Конечно, северянин тут же кинулся извиняться и помог мне обработать рану, залил длинную алую полосу кровоостанавливающей пеной. Я скулила, больше не от боли, а от шока. Викинг порезал мою руку мечом. Очевидно, что в наших жестоких играх подобные напасти неизбежны, и я не таила зла или обиды, о чем и поспешила ему сообщить. А он вдруг провел по моей руке своей широкой ладонью и едва слышно зашептал какие-то слова на своем родном языке. – Что это, Бьерн? – спросила я. – Воззвание к нашим богам. Просьба даровать скорое заживление. Мне стало не по себе… Чужие боги. Я к Имперским-то всегда относилась словно к пережиткам прошлого, к мифам, которые занятно почитать на ночь. Бывало, конечно, обращалась к Ларише, но больше для красного словца и самоуспокоения. А северянин выглядел весьма серьезно. – Бьерн… – начала я предупреждающе. – Не беспокойся, Тимиредис, – попросил блондин. – Мои покровители тебя не тронут. Раны, полученные в бою, почетны. Знаешь, моя родина сурова и красива. Особенная земля, благосклонная к отважным. Наши народы всегда враждовали, но мы с тобой можем изменить это. Понимаешь? Он не смеялся ни надо мной, ни над моей неуклюжестью. Я вгляделась в тревожные синие омуты и, наплевав на горящие от его явного намека щеки, улыбнулась. Невольно за эти два месяца я увидела в Бьерне достойного человека. У нас нашлось много общего, мы оба любили читать, наше неоднозначное чувство юмора совпадало. При этом с Крисом они друг друга на дух не выносили, вечно старались высмеять и уколоть побольнее. «Тер Риату», – цедил Бьерн. «Торгердссон», – не оставался в долгу Кристиан. Я лишь закатывала глаза, тормознуть их не выходило. Викинг не чурался блеснуть остроумием, силой, да и мощным телом, чего скрывать. А Кристиан держал свои темные таланты при себе, за плотной ширмой, но его до звезд в глазах совершенного лица вполне достаточно, чтобы соперничать с сыном посла за мое – и не только мое – внимание. Крис не доверял жителю Северных Островов, и я смекала, что опасения моего подельника по воровству не беспочвенные. «Чуйка срабатывает», – так он выразился. Бьерн – викинг. Викинги слыли нашими врагами почти с начала времен. Викинги непременно хотят захватить мое герцогство. Викинги объединяются с кочевниками. Я и сама все это знала, и поэтому во время посиделок старалась выудить как можно больше про Острова и северян, расспрашивала об обычаях сурового народа и общих правилах поведения. Бьерн охотно сыпал историями, а Крис моего стремления не понимал. Не то чтобы я вывалила на него бомбу с суперновостью о скорой поездке домой к Бьерну. Одобрение Короны получено, и по дипломатическим каналам началось согласование всех мелочей. Мы – герцогиня Сайгирн, ее двоюродный брат и нареченный наследницы престола Империи лорд Аскани тер Ансаби, вместе с проректором Галарэнской Высшей Академии герцогом Шоном тер Дейлом – отправимся на Северные Острова через пару недель после окончания зимней сессии. Разумеется, никто не собирался нести в люди никаких подробностей этих политических маневров, поэтому я хранила все в тайне, ото всех кроме непосредственных участников. В конце концов мне пришлось заметить Кристиану, что если бы я выбирала только правильных друзей, сам придирчивый маркиз тер Риату давно бы вылетел из моего ближнего круга. Они оба – Крис и Бьерн – учили меня опасным умениям, и в обоих случаях я рисковала репутацией и здоровьем. Так что сегодняшнее досадное происшествие – просто не стоящая и выеденного яйца неприятность. Из тех, что произошла – и забыли. Заживет… Но мой друг-блондин все хмурился и бормотал, суетился сверх меры и даже предложил проводить меня домой. Пришлось отказать, заикаясь от смущения. «Сегодня заеду в семь». Это что, тот самый черный вторник?***
Шон жутко злился. Он не подавал виду, стал намного отрешеннее, безучастнее, а все-таки глубоко внутри, под этим толстым слоем волевого льда сегодня он кипел. Я чувствовала его едкое недовольство на уровне инстинкта, мужчина буквально пах яростью. А я… упивалась его близостью, его дыханием, ела глазами его тонкий профиль, млея от россыпи веснушек. Шон на меня и не взглянул лишний раз. Моя душа ломалась, но после одиноких ночей дома, глухого надрывного плача и самоистязаний в попытке найти ответ я все же решила, что нам просто нужно время. Невозможно, чтобы Шон вдруг остыл. Не просто невозможно. Немыслимо. Только не после нашего растворения друг в друге. Не после ритуала в горах. Обмена кровью. Или… он разочарован во мне настолько сильно? Я молчала и не требовала ничего. Шон подождал, пока я залезу на сиденье и пристегнусь, и потом сразу впечатал педаль в пол. От моего дома до особняка Тиану пять минут на машине, но мы выехали на трассу и нехило разогнались, почти на пределе возможностей джипа. Так быстро мы еще не катались, казалось, вот-вот, оторвемся от земли и взлетим в бескрайние небеса. Я уцепилась за волшебное чувство робких бабочек в животе, приправленное специей опасности. Пусть. Мое доверие к Шону настолько велико, что теперь я нахально растеклась по сиденью. Укрылась за ресницами и тихо замурлыкала свеженький хит, подхваченный утром в «Поганке». Кажется, мое равнодушие к возможной аварии его тоже сердило. Шон резко ударил по тормозам и ушел в крутой разворот, мы помчали назад, в сторону «Жасминового рая». Он запарковался и повел меня в дом Императоров. Резко бросил: – Снимай кофту. – Шон? – я ослышалась? – Я жду. Неуклюже я стянула водолазку, и он заметил лейкопластырь на моей левой руке, провел ладонью вдоль линии плеча. Я затрепетала, всем телом потянулась к его чутким длинным пальцам, в исступлении прикрыла веки, но ненадолго. Шон аккуратно сорвал белую ленту и свирепо уставился на порез. Его темные, ледяные глаза сплошной кляксой выделялись на совершенно белом лице с перчинками веснушек. Он схватил меня за запястье, чуть ли не волоком потащил на второй этаж, в нашу спальню – сердце кольнуло – и грубо толкнул на кровать, заставил сесть. Все также хлестко велел: – Ни с места. Тело била дрожь: здесь все пахло им. Шоном. Я вдыхала и вдыхала родной летний дождь и ментол, с горечью признавая, что, кажется, это быстро кончится. Моргнула и поняла, что комода с нижним бельем нет, а на дверном косяке вмятина. Шон скрылся в ванной, загремел ящиками тумбы и наконец вернулся с жидкостью, той самой, которую капал мне на ладонь, когда мы давали клятву верности друг другу. Очень осторожно Шон протер саднящий порез стерильной салфеткой и залил рану. Сказал тихо и буднично: – Если он еще хоть раз… я исполосую его, Тим. А ведь напрямую про уроки с Бьерном я ему не докладывала. И разве сейчас это имеет значение?.. Я сама по себе. И способна защититься сама. – Но Шон, тебя иногда тоже ранят, – напомнила я об очевидном. – К тому же я сама настояла на этих занятиях. И сама глупо проворонила в общем-то несложный выпад. Это ведь лишь царапина, сам же видишь. Ерунда. А Бьерн… Бьерн совершенно ни при чем. Наоборот, возится со мной, что бы им не двигало. Втирается в доверие к девушке, что так удачно волей судьбы стала правительницей враждебного герцогства. Я помотала головой, я что, буду подозревать любого в своем окружении? Любого? – Я не бросаюсь словами, дракошка, – Шон подавил уже зарождавшийся рык и глубоко вздохнул, сжал мне правое плечо. Его шоколадно-карие глаза пронзали насквозь. – И ты впредь будь собраннее, Тими, раз уж ввязалась в эту авантюру. Викинги ценят силу и преклоняются перед воительницами, это уязвимость Бьерна. Сегодня у нас только шахматы. Вечер «черного вторника» обязан завершиться концертом духовых инструментов и праздничным салютом: впервые в жизни я выиграла у Шона. Не притворно, не хаосом, я просто делала верные ходы. Мы играли почти три часа. Шон растаял и поинтересовался: – Я горжусь тобой, Тимиредис. Я не поддавался. Уже и не помню толком, когда проигрывал… – он отнюдь не выглядел расстроенным. – Чего ты хочешь, доро… Тим? Почти бесцветный голос мужчины дрогнул, разбавленный хрипотцой. Я не отрываясь смотрела ему в глаза. Поцелуй. Я хочу твой поцелуй, Шон. Я хочу оказаться под тобой. Я хочу принадлежать. Познать тебя, ласкать тебя, коснуться твоего члена… – Расскажи мне о рунах, которые ты вырезал на груди кочевника. Почему он вдруг начал говорить? Шон на пару секунд замер, и я могла поклясться, что ему стало горько. Но потом он очнулся, принудил себя и кивнул вроде бы одобрительно. В прищуренных глазах мелькнуло что-то такое… темное. Зовущее. – Хорошее желание, Тимиредис. Умное. Что ж… это их руны подчинения души. Основа их религии. Я говорил, мне пришлось изучить. – Он побарабанил пальцами по шахматной доске. – Шрам, который у тебя под коленкой – это руна Одал, ее исконное значение – наследие и родовое имущество. Они пометили тебя как свою собственность, женщину, которой можно навязать что угодно. Что пожелает хозяин. Меня передернуло. – А с женой Тигвара произошло то же самое, верно? Они подвергли ее ритуалу? Шон помедлил, запустил пальцы в волосы, а потом нехотя признал: – Ты же и сама догадалась, Тим. – И запах… Он остается после нанесения рун, не так ли? Агония жертвы источает запах сладкой гнили. Тогда в квартире я учуяла его. И после, с кочевником, пока ты не появился – я уловила, что несло от него. И... Это тебя… эээ… не осчастливило. Скорее, моя восприимчивость тебя расстроила. Я права, Шон? Теперь с лица Шона можно портрет писать – «Кило съеденных лимонов» – настолько он скривился, пусть и на мгновение. Однако мой опекун не ушел от ответа: – Права. Ты умница, ученица. – Но почему я различаю его, Шон? И ты тоже чуешь. Но не другие люди? – Прости, дракошка. Я поняла, что это и был его ответ. Шон обозначил границы. Попробую в другую сторону: – Откуда такой поразительный эффект? Почему руны так влияют на разум? – Тими, кочевники верят. Верят, слышишь? И это не просто какие-то псалмы и скачки с бубном. Это кровавые обряды, насилие над сознанием и подсознанием. Внушение в состоянии транса. Если делать такое постоянно, жертва обречена. Сломается, рано или поздно. И я бы сломалась, без сомнений. – Кочевник хотел превратить меня в рабыню? – Да. – У него бы вышло? – Нет. Потому что я бы не позволил. Ни при каком раскладе. Я же тебе говорил. Никто не смеет делать тебе больно, дракошка. Даже я. «Даже если ты просишь», – вспомнила я. И мой тогдашний ответ: «Мне это нужно, Шон». Ничего не изменилось с того разговора в моей пещере. И он делал мне больно. Почему? Неужто так надо? Я откинулась в кресле, сморгнула с ресниц агонию и хлебнула остывшего латте. – Я ведь так и не сказала тебе спасибо. Ты меня защитил, наказал врагов. Шон опять скривился: – Это работа Палача. Ты важна для Империи. Собирайся, домой отвезу. Шон превосходный учитель искусства притворства.***
Позже той ночью я в очередной раз мучилась неуютом одинокой постели, всего лишь в пяти минутах езды от источника своего счастья. Безразличные слова Шона крутились и крутились в голове, разъедали глупое сердце горечью правды. «Ты важна для Империи». Эта голая правда… колола. Вот так, откровенно высказанная Шоном. Слетая с его чувственных губ, эта правда … оскорбляла. Чего бы я не хотела лично для себя, о чем бы ни мечтала – любое мое желание напрямую отразится на политическом раскладе в стране. Неподъемная, тысячетонная правда… губила. Губила мои надежды на яркое будущее с мужчиной, который стал для меня всем. «Ты важна для Империи». А ведь я увлеклась своей похотью не меньше, чем изучением его ума и жестокости, и при этом и думать забыла о мотивах Шона. Герцогиня и Палач… сейчас нас связывает история. Но изначально Шон проявил удивительную открытость, сразу огорошил меня новостью об истинной природе своей работы, позволил умолить его поделиться мастерством. Оглядываясь назад, я догадалась, что Шон хоть и отговаривал меня тогда в Сайгирне, но не то чтобы очень старательно. Скорее, когда я вывалила на него свою боль, то вручила ему вожжи, а он поставил мне строгие условия. Я добровольно сервировала ему мою свободу воли на блюде. Шон непревзойденный манипулятор. Его манипуляторство, тогда или сейчас? Когда именно он мне лгал? Никогда? Неужели наши отношения выдохлись? Я вертелась на сбитых простынях.***
Порез на руке затянулся крайне быстро, уже к утру длинная царапина почти исчезла. Я моргала и неверяще трогала гладкий бархат новой кожи: разве случалось мне настолько быстро выздоравливать раньше? Да уж, это средство Шона поистине творит чудеса. Мой рот скривился – ему часто нужно и, конечно, Палач использует самые передовые разработки. Вчера, когда он мне помог и потом мы играли в шахматы, на пару часов блеснул мой прежний Шон, ироничный, заботливый, очень честный со мной. Шон, которого мне до боли не хватало, к которому тянуло, словно к магниту. Он смотрел на доску – я на его мягкие ласковые губы. Он передвигал фигуры, я пожирала глазами его длинные чувственные пальцы. Он говорил – я вдыхала воздух, который он выдыхал, пропитывалась летним ливнем и ментолом, будто превращалась в часть его самого. Мне хотелось бросить игру и прильнуть к его худощавой фигуре, опутать всем телом, сцеловать сладкий эфир с его рта… но чутье насмешливо шептало, что нынешний Шон меня оттолкнет, нагрубит. И, чего доброго, вовсе перестанет учить. Если я не буду видеть его хотя бы так, то сойду с ума окончательно. Я не смела задать вопрос, считает ли Шон меня своей девушкой до сих пор. Да и была ли я его девушкой хоть когда-нибудь? Почти никто не знал о такой нашей близости. Императоры не в счет, они принимали меня, пока я интересовала Шона. «Ты моя»… я давно не наслаждалась его жарким собственническим шепотом. Уже почти два месяца Шон не прикасался ко мне любовно. Вместо этого я медленно увядала, не внешне, а глубоко внутри. Условно голубая кровь в моих венах превращалась в черный дым. Шон не проводил свободное время со мной, теперь он отдыхал иначе, благо что желающих разделить с ним вечность хватало. А я… тяготела знанием. И о его прогулках с Катиной тер Канинг в парке. И о частых визитах фантастической брюнетки в его кабинет. И о ее бурном упрямом нраве. Я замечала все, и мое сердце кровоточило темной, насыщенной смертельным ядом кровью. Конечно, я никогда не спрашивала его в лоб, но в душе не сомневалась, что неотразимая брюнетка не понаслышке знакома с мужском обаянием и темпераментом Шона. Она давно упивалась тем, что он так и не подарил мне. «Катина уверена, что теперь я сплю с Виллари». Выходит, до того дня Шон… Каждый вторник и четверг я имела неудовольствие наблюдать за прекрасным, уверенным, летящим видом нашего тренера по фехтованию. Красотка казалась совершенно довольной жизнью, дралась грациозно, гибко, хищно. Меня выворачивало от дикой ревности, но я терпела спазмы ради редких уроков с Шоном. И у меня наивно все еще теплилась надежда на его мужское слово. «Пока мы вместе, у меня никого не будет, кроме тебя». Так Шон пообещал мне в Тер-Шерранте после нашей ссоры. И я верила, потому что отчаянно хотелось ему верить. Только теперь я не постигала, можно ли все еще сказать, что мы вместе. После нашего разговора о кочевниках и рунах Шон больше не учил меня ездить на машине, а тренировки свел к кратким спаррингам два раза в неделю, разговаривал хлестко и отрывисто, строго по делу. Я же всегда старалась вести себя послушно и мягко, но не сумела не скатиться в подозрения, что Палач действует по четкому плану и мало-помалу сводит наше ставшее таким напряженным общение на нет. Давит, давит, давит своим льдом, пока во мне не взыграет герцогское достоинство. Моя израненная гордость так и подстрекала меня поговорить с ним начистоту, однако я сдерживала опасный порыв. В конце концов, мне не хотелось облегчать ему задачу. Шон, если я не нужна тебе больше, если моя нежность и преданность ни к чему тебе, ты скажешь мне об этом сам. Чем шире становилось дыра в моей груди, тем веселее и дружелюбнее я вела себя с людьми. И люди отвечали мне тем же. Все мои дни и вечера по будням отныне дарились Кристиану или Бьерну, теперь я редко покидала их ради уроков с Шоном. В Академии мы зависали в компании парней и девочек из нашей группы и уже традиционно на большой перемене занимали угловой столик в «Поганке». Я не искала лишний раз встреч с опекуном и тем более ни разу после его унизительного приказа не ходила к нему в кабинет. И я чувствовала – все мы чувствовали, – что воздух в Империи поменялся. Об этом не говорили вслух, но народ старался взять от этого года – мирного года перед войной – как можно больше, студенты без зазрения совести пускались во все тяжкие. Кто знает, удастся ли всем нам закончить Академию? Порой, всматриваясь в глаза приятелей, я ловила в зрачках скрытую тревогу. Но никто не смел выражать свои страхи открыто. Никто не хотел, чтобы за ним пришли однажды ночью. В понедельник вместо теории статистических вероятностей нам поставили пару по истории Империи. Я давно догадалась, что раз мы лицезреем лорда Бордена тер Барракша, то Шон уехал на очередное задание. И в этот раз он даже не счел нужным меня предупредить. Меня вдруг скрутила дикая тревога, она разошлась от сердца по всему телу, затлела на кончиках пальцев. Я вполуха слушала наверное по-своему нужную лекцию о союзе с Мириндиэлем. Все-таки про Страну Вечных Цветов я знала достаточно, ведь мое герцогство торговало с ними задолго до вхождения в Империю. С неимоверным трудом я досидела до звонка, разогнула онемевшие пальцы и, взглянув на глубокие полукруглые следы от ногтей, ясно поняла, что не выдержу в Академии ни минуты больше. Сбивчиво извинилась перед Крисом, черкнула сообщение Бьерну и попросила Лиорта отвезти меня домой. Чуткий Лиорт ни разу не заикнулся об остывающих чувствах, не донимал меня наблюдениями о все более редких отлучках. Лиорт заботился и порой обнимал, потчуя меня блинами с медом. Вот и сегодня я отчаянно зажевывала свой необъяснимый страх. Сердце билось все чаще и чаще. Я упала в кровать и принялась ждать.***
Ночью меня вырвал из сна телефонный звонок. Сощурив глаза, я с ужасом пялилась на экран. С августа я ни разу не воспользовалась номером, который скинул мне Шон, и вот теперь Император Тинуириннэль сам вышел на связь. Неспроста. Я торопливо скользнула пальцем по зеленой полоске. – Алло?.. – мой голос треснул. – Тими, собирайся живо. Я заеду через полчаса. Я бестолково слушала гудки. А потом вскочила и засуетилась. Через двадцать минут, когда Тиану рывком дернул дверь, я уже стояла в пальто. Губы отказывались слушаться, и я кое-как выдавила: – Что происходит? Произошло… Но синеглазый правитель мотнул головой и лишь бросил: – Летишь со мной в Ларран. Лиорт, ты тоже. Мое сердце сжалось: с Шоном случилось что-то страшное. Иначе зачем я им там понадобилась? Тиану ничего не выдал, но сам Император приехал за мною посреди ночи. В считанные секунды мы добрались до вертолетной площадки, взмыли в воздух, спустя десять минут уже пересели на частный самолет Императоров и к утру оказались в столице. И снова вертолет – крыша дворца – вниз. – Быстрее. Лиорт, тебе дальше нельзя. Жди герцогиню здесь. Иди на нашу кухню, скажи, чтобы тебя накормили. Все приказы Императора доходили до меня словно в тумане. Я бежала и бежала за ним куда-то по лестнице, на первый этаж, потом еще ниже. Мимо той безликой комнаты, где вечность назад Шон кивнул перед тем, как камера с убийцами родителей наполнилась сизым дымом, и дальше вглубь подземелий дворца. – Сюда. Тиану распахнул створки, толкнул меня вперед, но я застыла на пороге, отказываясь входить и принимать весь ужас открывшейся мне картины. Я отупела. В комнате – камере – сплошь серость, ветхость и больной скрип, оглушительный в неподвижности мертвых стен. Затхлый воздух. Почти могильный холод. И среди всполохов тьмы по углам – единственное яркое пятно, будто оскорбление этому склепу. Узкая постель, застеленная белым льном. Я не хотела видеть. Астер и Арден сидели на стульях рядом. Лицо Ардена неподвижно, лишь сжата острая челюсть, а вот Императрица… плакала. Плакала! Я знала причину. Здесь, на кровати… Шон. Или уже… тело Шона? Он лежал на спине, раскинув руки и ноги, странно укрытый простыней по пояс, неестественно белый, глаза закрыты. Грудь, руки, шея – все в жутких синяках и кровоподтеках. Боги, да на нем места живого не было! Я заледенела, а сам-то он… хоть на толику жив? Заставив себя втянуть глоток здешнего мерзкого воздуха, я умудрилась просипеть: – Шон… он. Астер! Он… что? И будто сквозь вату донесся голос Ардена: – Он на грани, Тимиредис. Впал в кому. А монархиня простонала: – Шон, он… это так… он же всегда выкарабкивался, всегда… Даже в горах… А тут они просекли все о нем, навалились и, – она резко оборвала себя. В кому? Шон без сознания. Но тогда почему его не подключили ко всем этим сложным приборам… Вроде же очень важно следить за ним, питать тело. А Шон просто лежал здесь, весь изломанный и порезанный, с веснушками, рассыпанными грязью, просто глупо лежал на кровати, с жалкой тряпкой на бедрах. Я зарычала и, неестественно вывернув пальцы, ринулась к его так называемым друзьям. Тиану резко схватил меня за плечо и стиснул до хруста. А сломленная Астер подняла мокрые, блестящие хризолитом глаза и умоляюще прошептала: – Тим, позови его. Пожалуйста. Ты можешь. – Что? – Позови его во сне. Разве ты не понимаешь? Только ты можешь… призвать его обратно. Благодаря твоей крови. Он услышит, должен услышать… тебя. На долгие секунды мы застыли, сцепленные горькими взглядами и огорошившим меня знанием. Я до крови прикусила губу и кивнула. Сейчас любые оправдания излишни. Все недомолвки Шона теперь обрели новое звучание, и странности последних месяцев сошлись в этом критическом моменте. Я глубоко дышала, обратившись внутрь себя. К своей сути, к памяти моих родителей, к зову предков. Шон же сказал мне все сразу, еще зимой… Только я глухая. – Другого выхода нет, – скорбно признал Тиану. Проверим. – Хорошо. Но как я попаду туда? Это всегда случалось… спонтанно. – Ложись рядом с ним, – мягко велел Император. – Мы поможем тебе провалиться. Закрой глаза и доверься нам. Я аккуратно сняла пальто и обувь, босиком прошлепала к кровати и неловко присела. Шон никак не откликнулся, все равно что мертвый, кожа холодная, выцветшая настолько, что сливалась с покрывалом и простыней. Я повернулась на бок лицом к нему, прижалась к родному ледяному телу. Положила правую ладонь на его грудь, прямо на едва бьющееся сердце и обреченно закрыла глаза. Медленно вдыхала и выдыхала его с трудом уловимый аромат. Правители, все втроем, встали над нами, соединив руки. Тиану начал напевно читать какие-то слова на древнемириндиэльском, в смысл я не вникала, просто лежала и ждала, когда провалюсь в иное измерение. Вот вступил и Арден, а за ним и Астер. Два низких бархатистых тембра ласково и нежно вторили высокому переливчатому колокольчику Императрицы, звуки плавно перетекали в медовые фразы, и они все лились и лились, воздушные, неотвратимые как запретное заклинание. Мое веки слиплись, сознание заволокло вязким дымом, и я летела, летела… Взмахнула крыльями, вынырнула из окна Черной башни вниз, на любимую плоскую скалу.***
Изломанное тело Мрака распласталось на вытертом камне. Дракон такой огромный, что мне – миниатюрной самочке – даже некуда приземлиться. Я сделала пару кругов и все же нашла просвет, рядом с его красивой рогатой головой. Склонилась и потрепала его лапой, нетерпеливо прорычала: – Мрак… Чешуйчатый дракон лежал на спине, уязвимо подставив мне мощную шею. – Мрак! Мрак! Просыпайся уже, Мрак! Слышишь? Ну хватит спать! Я трясла его, дергала, просила, кричала, умоляла, но все напрасно. Слабое облачко пара вылетало из его пасти, вроде бы намекая, что еще не все потеряно, но дракон отказывался выныривать из бездонного обморока. Мне вспомнился наш последний разговор. После того, как Мрак спросил меня об имени, он больше не приставал ко мне во сне, и я скучала, отчаянно скучала. Его рев не в счет. Перед глазами пронеслись обрывки кошмаров о разрушенной Черной башне и сожженном лесе, об отколовшемся камне – вот этом самом, на котором сейчас я изо всех сил пытаюсь привести его в чувство. – Мрак! Ну вернись ко мне! Я же… прилетела. Я высунула раздвоенный язык и начала вылизывать его красивую морду. Я лизала лоб, брови, щеки и наконец скользнула к пасти. К моему стыдливому ужасу, меня прошило диким возбуждением, неуместной страстью, предательской по отношению к тому, кто в этот миг находился при смерти. Ощущения совершенно схожие с теми, что я всегда испытывала, целуя Шона в губы. Но ничего не помогало, он не слышал меня, не чувствовал меня. Я ему не нужна, и моя особая кровь здесь ни при чем. Кровь. Я оглядела Мрака еще раз, пристальнее, намного внимательнее. На его теле почти нет ран, но оно все изломано, вывернуто под странными углами. А я, что я? Ведь я не трусиха. Я подползла к острому краю скалы и с силой провела по нему крылом. Кожу защипало, но все бесполезно – моя чешуя по-прежнему искристо радужная. Скалой себя не рассечь. Тогда, что же мне делать? Я нервно огляделась – ни одного подходящего камня, лишь мы вдвоем на этой голой бездушной вершине. В отчаянии и поскребла по ней когтями. Когти. Уже не сомневаясь, я полоснула когтем по крылу и увидела, как поступает моя кровь. Мы должны разделить кровь, так же как и на той усыпанной желтыми цветами поляне. Я вновь повернулась к Мраку, нежно приоткрыла его пасть и капнула несколько капель ему на язык. – Мрак, – тихо-тихо шепнула я. – Помнишь, ты спрашивал о моем имени? Очнись, прошу, заклинаю тебя, приди в себя. И тогда я скажу тебе… Минута, две, три… Или?.. вечность, две, три… – Кто ты? – услышала я его низкий рокот. Не привычную гулкость, а отголоски. – Кто ты, дракошка? Как твое имя? Но я лишь открывала и закрывала пасть. – Имя? – ласково пророкотал Мрак. – В миру я Тимиредис. А здесь… Volari.***
В шоколадно-карих глазах Шона бушевал пожар, и в первые секунды я просто жадно хватала ртом воздух. Сердце заходилось в бешеном ритме, скакало галопом – словно в последней безнадежной попытке сбежать от шокирующей правды, которую оно подозревало уже давным-давно, но упрямо отказывалось признавать. Разве могла я в здравом уме помыслить о таком? Допустить в нашем мире существование… чего? Кого? Спустя с десяток судорожных полувсхлипов-полувздохов я начала опасливо впитывать новую реальность. В нос ударил насыщенный запах раскаленного металла, вкусный и жгучий, он выплеснулся подобно вулкану и остыл под проливным летним дождем. Свежий ливень – тайна, расчет и долг, но кипящий металл – это свобода. От соприкосновения с нею захлестывало упоением, подлинной нирваной, и не оставалось никаких шрамов или волдырей. Мы по-прежнему лежали на узкой кровати, застеленной грубыми льняными простынями, наши тела сплелись так крепко, что гонка моей крови отражалась гулом в груди... мужчины? Или?.. Я с силой закусила нижнюю губу. Одной рукой Шон прижимал меня к себе, а пальцами другой нежно водил по моему подбородку. Неотрывно смотрел, прямо-таки пронзал острым взглядом. Этими своими космическими раухтопазами. И его знойный аромат воли, такой же родной, как летний дождь и ментол, ласкал мои ноздри, даря пугающее облегчение. Высвобождение. – Мрак… Кровь забурлила фонтаном в стучащих висках, и меня резко прошиб холодный пот. Он живой, живой, живой… Живой. – Волари, дракошка… Шон улыбнулся и огладил мои истерзанные губы. Расслабился. А я… – Я, я… Я вскочила, молнией спрыгнула с кровати, подхватила свое пальто и ботинки и понеслась прочь. – Тим! Я бежала наверх, ни секунды больше не способная вынести горькой истины в этом затхлом воздухе подземелья. Убийства смердят ржавчиной, интриги разъедают кислотой. Мне надо выше, выше. Выше. Очнувшись на вертолетной площадке на крыше дворца, я замерла на самом краю, на узком поребрике, и раскачалась. Раскинула руки и растопырила пальцы – навстречу манящим ветрам. Теперь ведь мне не грозит разбиться, верно? Теперь я в силах… Шон грубо дернул меня на себя и в сердцах крикнул: – Идиотка! – Ты прав, Шон, – просипела я, давясь словами. – Но ведь для тебя это не открытие? – Думаешь, ты все разгадала? Мы снова столкнулись взглядами, только сейчас по лицу Шона невозможно прочесть ни малейшей эмоции. Ни крупицы мягкой нежности и тепла. Ни капельки хрустальной привязанности. Все вдребезги, мелкими осколками. Я засмеялась, таким горьким изобличительным смехом, проклиная свои чувства к нему. – А ведь ты и впрямь ни разу не соврал мне. «Мы похожи, дракошка», «Я такой же человек как ты, ничем не отличаюсь от тебя», – сколько раз я ловила тебя на этих словах. Только не воспринимала буквально, а стоило бы, да? – Ты все равно не понимаешь, – холодно отрезал Шон, но я его перебила: – Ответь на вопрос, простой. Все эти твои поцелуи, объятия, страсть… для чего ты делал это со мной? Изначально, зачем? Я внезапно увидела, что он стоит на ледяном ветру лишь в одних джинсах и босой. Жилистое тело Шона уже налилось энергией, и мои бабочки затрепетали где-то около пупка, почему-то находя кровавые разводы на четко проступающих косых мышцах его живота губительно-сексуальными. Я отчаянно пыталась сморгнуть наваждение. «Я хочу взять тебя. Я хочу тебя для себя. Это опасно». И в этом он не лгал мне, так? Очень осторожно и медленно, следя за выбором слов, Шон заговорил: – Желание, Тими… очень помогло пробуждению твоей… крови. Твоя увлеченность мною подстегнула… твою суть. – Вот значит как, – заморозила я его каленые объяснения. – Твои родители, Шон, работают над секретным проектом. Вы же едва можете общаться, я заметила, но ты все равно потащил меня к ним на смотрины. Я слышала слова твоей матери о совместимости. Она же все поняла про меня, правда? И Аршисса… Боги, какой же я была дурой! Он ровно признал: – Если у нас появятся дети, Тимиредис, если ты родишь мне, они будут… намного сильнее нас. Да и просто сама ты… Мы можем навсегда закончить войну с кочевниками, если используем нашу природу. Я отзеркалила его ровный тон: – Будь на моем месте иная, но с такой же кровью, наследием, и найди ты ее… Шон, ты бы действовал так же? Он даже не колебался: – Я сразу отметил, что ты сообразительная, ученица. Все наше притворство вмиг оплавилось от его правдивости. Шон больше не дотрагивался до меня, однако его откровенные слова жалили плетьми. Моя растоптанная гордость не смолчала: – Так вот кто я тебе, всем вам? Племенная… рептилия? – Что…, – взревел Шон низким басом Мрака. – Да ты в своем уме? Я ж талдычу тебе, ты ни черта не разобралась! – Так скажи мне! – Нельзя! Безразличия как не бывало, разъяренный Шон навис надо мной, утробно рыча, а я отшатнулась. Такого рыка я от него еще не слышала. Шон явно раньше сдерживался и укрощал свою суть. Сейчас из его груди расходился мощный, раскатистый гул – прямиком от сильного и властного сердца. Его злые глаза полыхнули потусторонним огнем, и у меня задрожали губы. Шон заметил мой ступор и остервенело прикусил изнутри щеку, так, что дернулся подбородок. Принудил дракона смолкнуть. – Думаешь, я смог бы запросто трогать тебя, ласкать тебя, целовать, учить всему, что знаю и даже большему, если бы совершенно наплевать было на тебя? – глухо спросил мужчина. – Думаешь, я робот железный? Машина для убийств? А разве нет? – Я всякого видела тебя, Шон. Столько масок твоих… «Едва я стала постоянно рычать, так необходимость в твои касаниях тут же отпала», подумала я едко и горько. А Шон вновь закрылся и льдисто отчеканил: – Я должен вернуться и все зачистить. Меня узнали, я запомнил нападавших. Я прикажу, чтобы вас с Лиортом отправили назад в Галарэн. Сдавай экзамены и готовься к поездке к викингам. О своем открытии я запрещаю тебе говорить с кем бы то ни было. Под страхом смерти, Тимиредис. … Немота. Тишина. Пропасть. ... «Под страхом смерти, Тимиредис». Это его выбор? «Любой мой выбор означал бы мой… конец. Я бы перестал дышать, Тими. Не ставь меня перед таким выбором, дракошка», вспомнила я его пропитанный мукой голос. Значит, Шон может обойтись без воздуха. – Не твоей, – обронил Шон. И скрылся.***
Последствия моих обвинений обрушились на меня лишь дома. Занимаясь растяжкой в саду, я размышляла о том, что Шон и не думал прекращать вертеть моей жизнью. Только после нашего дикого скандала как это будет? Лишь холодные приказы? Риск? Страх? Возможно ли сбежать из клетки, куда я угодила еще до моего рождения? По праву рождения? Хотела ли я скрыться и оказаться в стылом одиночестве? Совершенно беспомощной перед моей тайной? Прозябать в вечности без него? Моей гнилой злости хватило на несколько дней, она булькала и кипела, выливаясь в маниакальное рвение в учебе и тренировках. С понедельника начинались зачеты и экзамены, и последним в списке стоял предмет Шона. Я готовилась, с тоской ожидая его возвращения, снова и снова я прокручивала в уме все, что случилось с нами за эти полтора года. Наше неминуемое сближение, шок верного Лиорта, уроки жестокого Палача, влечение, страсть, любовь… Я ведь давно пропала, безвозвратно. А Шон… мысли летали от одних его слов к другим, от пламени до льда, все еще не веря, что его душа настолько сухая. Прожженный интриган Палач мог так поступить, но мой заботливый Шон? Мужчина, который пил мою сладкую кровь. Который давал мне клятвы. Убивал моих врагов. «Свобода выбора появляется лишь тогда, когда ты осознаешь совершенно четко, что именно ты выбираешь. Кого ты выбираешь», – учил он меня. А теперь я знаю его, пожалуй, главный и самый охраняемый секрет, источник его силы, и в то же время я как слепой новорожденный котенок вступила в мир жутких сказок. Если я такая же как он – я пока не осмеливалась называть себя вполне определенным словом, – то что уж говорить о тер-шеррантцах? И… о племенах восточных земель? Кто наши соседи на самом деле? Каким могуществом обладают? Кто с кем сражается на этой войне? Шон отказался мне разъяснять, бросив хлесткое «нельзя», но я задавалась назойливым вопросом, смогу ли я принять такую его суть? Смириться с тем, что он меня использовал. Слепил под себя. Влюбил ради моей крови. Неужели в его мотивах оказался лишь голый расчет? Я снова будто услышала его рык: «Если бы совершенно наплевать было на тебя?..» Он обнажился, надеясь на силу моих чувств, а я его отвергла.***
«Мама… расскажи мне сказку. Про принцессу златовласку, Злое чудище под маской, Эликсир любви прекрасной». … «Сказка ложь, да в ней намек…»