Во сне я неспешно гуляла по лесу, чистому и свежему, и кажется, подлинно доброму. Я широко распахнула глаза и вовсю любовалась буйством причудливых красок, что постепенно сгущались из темно-лилового в фиолетовый и еще глубже в чернильный. В закатных сумерках почти не удавалось поймать ни сочных, чуть прелых трав, ни могучих своенравных деревьев, но мне вовсе не было страшно, наоборот, впервые за много дней на меня снизошло спокойствие, даже умиротворение. От штиля в истрепанных чувствах мне хотелось смеяться, я словно насквозь пропиталась этим непостижимым уголком мироздания, таким загадочным и будто волшебным, что я сама стала волшебством. Я ступала мягко, буквально плыла по воздуху над ласковой хвойной периной. Босые ноги наслаждались теплом щедрой и гостеприимной земли, она все еще парила, всюду разливая свой особенный аромат – тот самый, мой любимый, влекущий в греховную бездну, – свежего летнего ливня и горьковатого ментола. Да, да…
ему, родному, здесь самое место. До чего же мне хорошо… Я судорожно уцепилась за мой счастливый запах и, во внезапно нахлынувшей волне немого отчаяния, прильнула к бархатной от нежных волос коже. Сразу стало легче, и я медленно выдохнула. Теперь накатила эйфория, почти… почти экстаз. От ощущения абсолютной свободы из горла вырвался низкий и предательски-грудной стон, и я сдалась на милость инстинкта – потерлась о грудь щекой, втиснулась в надежное, сильное тело, оплела его руками и ногами, обласкала тугие росчерки шрамов…
Черт.
Я резко села и поморщилась от скрипа изможденной кровати.
Моя растерянность сменилась шокирующим осознанием – я в мотеле, куда накануне вечером добралась пешком, устав так, что даже не осилила мытье в душе, едва одета – кажется, на мне только бесстыдные полупрозрачные трусики – и я больше не одна. Шон, голый по пояс, а может, и ниже, крепко спал рядом, на боку, лицом ко мне. Стояла глубокая ночь, и поэтому снаружи царила темень, но комнату выручал слабый и одинокий уличный фонарь. Я жутко захотела в туалет и одновременно почувствовала зверский голод. Первым делом не дам себе лопнуть.
Спрыгнув с кровати, я босиком метнулась к санузлу и позволила телу расслабиться. Теперь в душ надо бы… Щеколда на двери сломана – ну и ладно, кому это мешает? Как я накануне провалилась в бездну вспоминалось мне весьма смутно, но вряд ли у меня достало сил на лишние шевеления. Значит, это сделал Шон, снял одежду с меня, а потом и с себя, и лег со мною рядом. Бегать от него больше нет смысла, далеко точно не сумею, даже если он сейчас не проснется, да и в любом случае у меня всего пара дней. Поэтому я завернулась в полотенце, скомкала в руках несвежие трусики и вернулась в спальню, тихо подкралась к своему рюкзаку, вытащила оттуда новое провокационное белье, чистые носки и длинную футболку и напялила все это на себя. Использованная полосочка кружева нырнула в мусорную корзину.
Пакет с едой Шон разобрал, кола оказалась в неизвестно как затесавшемся в этот ветхий номер мини-баре, там же лежали хлеб, колбаса и все остальное. Я вынула добычу, надорвала упаковку и, примостившись на край кровати рядом со столиком, взялась за еду. Я размеренно жевала свои скромные бутерброды и запивала газировкой прямо из бутылки. Ноги все еще гудели, шея и плечи затекли. Ничего.
– Привет, Тимиредис.
– Привет, Шон.
– Поделишься? Я давно не ел, голодный.
Безразлично поведя плечами, я угостила его колбасой с кусочком хлеба, намазанного творожным сыром.
– Оливки хочешь?
– Да, давай. И запить.
Я выловила пару оливок единственной имевшейся у меня ложкой, вручила ее ночному гостю и потом предложила колу. Шон начал жадно пить. Я сделала ему еще один бутерброд. Он протянул руку и потрогал мои влажные волосы, нахмурился. В полутьме я не видела выражения его глаз, да и вообще, на его лицо я старалась лишний раз не смотреть.
– Ты и вправду похожа на меня, дракошка. Ни истерик, ни разборок… Даже удивления не высказала, обнаружив меня в своем номере. Ты укутайся получше, а то у тебя голова мокрая.
Я хмыкнула, мол, тебе-то что?
Шон цокнул языком и дернул меня на себя, заставил лечь рядом с ним, накрыл одеялом. Мы оказались лицом к лицу, очень близко, он вжался в мою грудь своим худощавым торсом, двинул бедрами. Я опять чувствовала его твердое возбуждение, едва скованную страсть,
драконье пламя, но разве это что-то значит? Просто химия, физиология, два практически голых тела рядом.
– Это не просто, извини за прямоту, ночной стояк, Тими… – голос мужчины был низким и хриплым, и очень серьезным. – Это реакция моя, герцога Шона тер Дейла, на тебя, юную и прекрасную Тимиредис тер Ансаби, герцогиню Сайгирн. И мое желание сильное и яркое, особенное, потому что я… испытываю к тебе чувства.
Я промолчала – что тут скажешь? Про свои чувства он говорил уже мне однажды, и даже их он использовал в своей изощренной манипуляции.
– Молчишь, дракошка, – грустно усмехнулся Шон. – Я понимаю, почему. Я причинил тебе боль. Дракошка, ты выспалась? Поехали домой?
– К кому домой, Шон? К тебе или ко мне?
Мне хотелось оттолкнуть его, нагрубить, но я не могла шевельнуться. А он просто сказал:
– К нам. Дом Ти ведь и твой дом тоже, Тими, ты часть нашей семьи.
Ну, нет, эту переваренную лапшу мы уже досыта ели. Он что же, совсем за безвольную дуру меня держит?
– Шон, в этом нет необходимости, – процедила я чопорно. – Ты нашел меня – хорошо. Не стоило напрягаться, я бы и сама послезавтра нашлась, ведь у нас поездка, я все помню и осознаю ответственность. Я никуда не убегу, обещаю, и отыграю все в наилучшем виде.
Он погладил меня по щеке кончиками пальцев, они слегка дрожали и едва ощутимо пахли ментолом. На левом предплечье и тыльной стороне ладони у него был длинный порез, а на запястье тускло блестел подаренный мною браслет. Меня накрыло волной нехватки воздуха, сердце изнутри кольнуло иглами, и я зажмурилась, лишь бы не встречаться глазами с этим пронизывающим, выворачивающим душу темно-шоколадным взглядом. Мужчина снова заговорил, тихо и с крупицей безнадежного отчаяния:
– Пожалуйста, Тимиредис. Я… не могу тебе приказать, но я очень прошу тебя, поедем домой, ради меня. Я должен рассказать тебе кое-что. Потом, если ты захочешь, можешь уйти – я не буду тебя удерживать.
Шон столько сделал для меня, много раз помогал, приезжал ночью, учил расправляться с врагами. А сейчас он просил, в его голосе слышались невероятная мольба и смирение. Я не могла отказать ему, и мне самой, как ни горько это признавать, это было нужно.
Чтобы преодолеть мои чувства, недостаточно двух недель.
Боюсь, и целой моей жизни мало.
– Хорошо, Шон, давай поедем.
Он не вскочил сразу, вместо этого притиснул меня к себе еще крепче, стал гладить по голове и спину, целовать в макушку. Так, будто не мог оторваться, он глубоко дышал, зарывался в мои волосы, перебирал пряди, а я лежала, уткнувшись носом в его грудь, изо всех сил стараясь не заплакать.
– Тими, дракошка моя неожиданная, я так рад, что с тобой все хорошо, – надтреснутым голосом произнес Шон. – Я чуть с ума не сошел, пока искал тебя.
– Надо вещи собрать все, чтобы следов не было.
– Давай все в рюкзак твой скидаю, оставим где-нибудь по дороге.
Он ослабил объятия, я встала с кровати, чувствуя легкое головокружение, и начала одеваться. Бюстгальтером я решила пренебречь, все равно дрянной, просто натянула утепленные джинсы, сверху толстовку, свои нелепые сапоги и, наконец, пальто. Шон тем временем тоже оделся, его вещи были неброскими и по виду недорогими. Он не изменяет себе, та дама на рецепции скорее всего и не вспомнит толком его веснушчатого лица. Покидав еду и оставшуюся одежду – даже трусики из мусорки – в мой уже потрепанный рюкзак, он подал мне руку. Я захлопнула дверь, и мы спустились по лестнице, заглянули в холл. Добродушная мадам мирно сопела на небольшом диванчике. Я решила не нарушать ее сон и оставила ключи на стойке.
Машина Шона – простой седан неопределимого в ночи оттенка – стояла за углом. Он учтиво открыл переднюю пассажирскую дверь, и я села. Шон закинул мой хлам на заднее сиденье, устроился на месте водителя, повернулся ко мне, мягко взял из моих рук пряжку и сам щелкнул ремнем безопасности, тоже пристегнулся и завел двигатель. Сердце защемило, он заботился обо мне как раньше, до расправы над тер Соурр и кочевником, делал все согласно нашему ритуалу, как уже много-много раз до нашего изматывающего отчуждения.
– Не против, если я закурю?
Нервничает.
– Конечно, нет… Шон, как ты вычислил, в каком я мотеле?
– С помощью формулы Пуассона, – последовал ироничный ответ. – Я же блестяще знаю свой предмет, дракошка.
Вот это да… Не уверена, насколько это правда, но Шон гениален, в который раз убеждаюсь. Он прикурил и затянулся привычно чувственно, зажав сигарету чуть дрожащими пальцами, медленно выдохнул колечко дыма, и мы тронулись. По моим ощущениям до дома Императоров минут тридцать езды, учитывая, что ночью город пустует. Я зажмурила веки и старалась ни о чем серьезном не размышлять, так, мурлыкала очередную звонкую песенку из «Поганки». Где-то минут через десять Шон тормознул и избавился от рюкзака. Когда я открыла глаза снова, мы уже заехали во двор дома Тиану.
– Позволь мне, дракошка…
Шон открыл мне дверцу, помог выйти, тут же, не давая опомниться, подхватил на руки, прижал к себе и понес в гостиную. Я обрадовалась, что не в спальню – это чувствовалось бы слишком интимно, слишком обезоруживающе и слишком больно. С осторожностью опустил меня на пол, сам избавил от сомнительного пальто, небрежно отбросил его куда-то в угол, а потом взял за плечи, нежно погладил и усадил на диван, наклонился и снял с меня сапоги. Отшвырнул и их тоже. Да что это с ним?
– Хочешь пойти умыться, дракошка? Мне тоже нужна минутка. Налить тебе чего-нибудь?
– Стакана воды будет достаточно, наверное, – пробормотала я скованно.
– Хорошо, дорогая. Ты иди в спальню для гостей – там есть все в ванной, а я наверх поднимусь.
Слова Шона звучали мягко и ненавязчиво.
Он все понимает.
Наскоро брызнув водой на пылающие щеки и кое-как расчесав подобие птичьего гнезда на голове, я вернулась в гостиную. Стакан с водой нашелся на журнальном столике, горел приглушенный свет – Шон включил торшер. Сам он стоял у стеклянной стены и смотрел на сад. Когда я зашла, мужчина не обернулся, его плечи напряглись. Тишину нарушил его негромкий низкий голос:
– Ты так ни разу и не спросила, как я стал Палачом. Хотя… ведь я обещал ничего не утаивать, отвечать на твои вопросы. Почему, Тими?
Я сказала от сердца:
– Не хотела, чтобы у тебя было впечатление, что я занимаюсь психоанализом. Не думала, что имею право нарушать твои границы.
Пожалуй, это самое точное и правдивое объяснение, которое я могла ему озвучить.
– Ты очень тактична, Тимиредис. Знаешь, когда не следует пересекать черту. Я ждал и боялся твоего вопроса. Мы стали с тобой очень близки… опасно близки. Критично. Посмотри на меня.
Он завел руки за шею, подцепил майку за ворот и стащил ее через голову. Я знала, что увижу – его развитую, гибкую, сильную спину в страшных бороздах шрамов.
– Ты всегда так осторожно гладила их, и я читал в тебе сочувствие к перенесенной мною боли. Так мило и деликатно меня трогала… Каждый раз тянулась к ним кончиками пальцев. По правде говоря, дракошка, я и не помню толком, как именно получил их. Точнее, почему – я знаю, но вот что я чувствовал, все стерлось. Война с кочевниками была в самом разгаре, они мощно нападали вдоль границ Восточных гор. Я… в то время я уже стал близок с Императорами, статистические вероятности и прогнозы мне легко давались, и я предсказывал, где может произойти следующая атака.
Он наконец-то обернулся и уставился мне в глаза. Война окончилась девять лет назад. Получается, в то время Шон еще учился в Академии, как я сейчас? И на нем висела такая ответственность?
– У меня была родная сестра, Леана, старше меня на три года. Моя семья… родители молчали о нашей крови, тогда никто из нас не догадывался, что мы не такие как все. Просто многие вещи давались играючи, все списывали на наследие гениев. А в голове у Ли вечно плясал ветер, эта наивная дуреха обчиталась дешевых романов, а потом взяла да и влюбилась во врага. Из всех возможных парней она запала на шпиона, тот работал под прикрытием в гвардии у Киарда, сливал кочевникам наши планы. Он здорово ей мозги запудрил, с тер Соурр ты видела, как это бывает. Глупышка выболтала ему все – кто я такой, что из знатного древнего рода, чем занимаюсь и насколько близок с правящей семьей, и насколько опасный. Она просто сбрендила от любви, Тим, иначе я не могу объяснить почему именно при ее помощи меня поймали.
В ужасе я закрыла рот рукой, чтобы сдержать стон.
Нет судьбы хуже чем оказаться в плену у зверей, которые разумны, да еще и по вине родного человека.
И он… дорого заплатил за свободу? Я отчаянно хотела узнать, я понимала, что теперь Шон мне расскажет, но в то же время до рези в животе боялась его саморазоблачения.
А Шон криво усмехнулся, подошел ко мне и сел на корточки, положил ладони по обе стороны от моих бедер.
– Самое лютое, дракошка, что и ее не пощадили, об этом я узнал позже, когда искал ее. Ты же больше чем наслышана об их кровавой вере. Это ужас перед сумасшедшим богом вперемешку с обожанием. Они истребляют своих же, кочевников из соседних племен, чтобы в очередной раз выслужиться перед Хашургом. Я считался почетной и ценной добычей, повод для гордости весьма сомнительный, скажу тебе. Меня держали в крохотном поселении, в самом сердце Восточных гор, и я знал наверняка, что закончу свой путь на жертвенном алтаре. Мне было страшно и безнадежно, я ничего не мог поделать, не мог ни есть ни пить, и тем более не мог сбежать, да чего там, я даже и сидеть-то толком не мог. И я… оказывался на том алтаре не единожды, Тим. Враги отмечали какой-то праздник и растягивали ритуал на несколько дней. Едва стемнеет, они привязывали меня к гадкому камню вниз животом, и шаманы творили это с моей спиной. А остальные смотрели, все племя, молча. Меня пичкали отваром, я так понял, наркотой какой-то, скорее всего, чтобы не умер раньше времени от болевого шока. Я корчился в агонии, но не волновался об этом, мне это тогда казалось правильным, я чувствовал себя облагодетельствованным и даже требовал еще. Полный изврат. Это продолжалось четыре ночи, я метался между кайфом и явью, и в какой-то миг наступило прозрение, мне свезло. Они решили, что я уже на грани, и не сковали меня. Перестали опаивать.
По моим щекам непрерывно текли слезы, Шон сидел передо мною и не опускал головы, но его лицо расплывалось перед глазами. Отмерев, я робко дотронулась до острой скулы, он перехватил мою ладонь и мягко лизнул запястье. Признался, глядя мне в глаза:
– Того племени больше нет, Тими, я… вырезал их всех. Растерзал. Поголовно. Всех – и женщин, и стариков, и детей. Просто помешательство на мести, желание причинить такую же боль. Я выкрал нож, но мне он не понадобился, потому что… случилось кое-что странное, непредвиденное. Вдруг все показались мелкой добычей, я справился буквально вмиг. И перед тем, как полоснуть по очередному горлу, я распарывал им спины. Но это еще не все. Я стал другим, пер… – Шон запнулся, словно рот шлепнули. Его лицо выцвело до мертвенно-бледного, и на щеках чернели всегда такие солнечные веснушки, сейчас похожие на пятна от оспы. Он поморщился. – Дорогая, прости, что до конца не могу раскрыться, даже теперь и даже тебе, но не в этом суть. Я брал жизни и не мог бросить, дракошка… Пачкался в их крови и хохотал. Рычал. А потом меня нашел Ти, в обмороке, голого, переломанного и перемазанного в своей и чужой грязи. Когда я очнулся, то накинулся на него. Они с Аром меня едва скрутили, вырубили опять, поместили на самодельные носилки и вынесли оттуда.
Я молчала, кусала губы, просто гладила его по колкому лицу, по мягким кудрям, растрепанным больше обычного, по жилистым рукам. Столько боли, столько страданий – и Шон несет это в себе больше десяти лет.
– Лучшие палачи, Тимиредис, получаются из жертв. Потому что мы знаем, на какие слабости давить, за какие струнки дергать. Я долго приходил в себя, чуть не умер от заражения крови, потом с полгода ни с кем не разговаривал. Физически не мог говорить. Бродил по Драконьим горам... Понял, кто я. Родители так и не узнали о предательстве Леаны, я не рассказал до сих пор. Ее доверие и любовь тоже просто растоптали, дракошка. А я как пришел в себя более-менее, обнаружил, что способен на жестокость, и дико помешался на контроле. Так и я стал тем, кто я есть сейчас.
Шон стих, по-прежнему буравя мои глаза. Что этот мужчина искал в них? Ужас, подобный тому, что выплеснулся из меня, когда он убил похитителей у меня на глазах? Отвращение к его хладнокровному поступку? Я не представляю, что стало бы с моей психикой, окажись я на его месте. С мамой и папой случилась жуткая трагедия – и мою душу разъедала жажда расправы, жажда убийства. Это меня травило. А Шон? Столько страданий, и как он еще не двинулся рассудком окончательно. И он не убивает всех подряд, только самых гнилых, самых мерзких людей. Шон сильный.
– Тебя схватили, хотели пытать, и я покончил с ними, как умею и как посчитал должным. Но потом, когда я шагнул к тебе, Тим… я увидел в твоих глазах страх, и боялась ты меня. Ты смотрела на меня также, как смотрят мои жертвы, если перед казнью я снимаю маску. Как на монстра, несущего мучительную смерть. Я такой, какой есть, и другим я уже вряд ли стану, моя работа – это мой способ избавиться от кошмаров прошлого. Но ты… разумеется, ты не обязана связывать свою жизнь с Палачом. Я решил тогда, что мне нужно отдалиться от тебя, внешне охладел и даже сам поощрял твои встречи с другими парнями, со взрослыми мужчинами. Хотел, как лучше для тебя, Тим, как бы трудно это мне не давалось. А ты не понимала и скрывала обиды, и ждала, что терпение это твое перекроет все. Слушалась меня во всем. Иногда я даже подозревал, что тебе нравилось, когда я приказывал тебе.
Он был обезоруживающе откровенен, выворачивая передо мной темную изнанку своей души, и заслуживал равного отношения, такой же обезоруживающей откровенности.
Я прикусила губу, мы с ним оба зависли над бездной. Сложно, ломко, но как иначе?
– Да, Шон, нравилось… Я даже тащилась от этого, как маньячка конченная. Меня твоя властность заводила дико, и это не отнимало у меня странной свободы и защищенности, что ты всегда мне дарил. Бывало, я… мне… я жаждала… умолять об этом.
Внезапно та отвратительная сцена на крыше и разговор Шона с Бель стали неважными. Правда, как оголенные нервы, причиняла боль и в то же время заставляла кровь бурлить, жгла и ныла, прямо между ног.
Теперь уже я не отводила взгляда, который, наверное, стал темным и шальным. У Шона резко сбилось дыхание.
Что он видит в моих глазах? Боль? Она там есть… Уязвимость? И она там есть… Страх никогда на испытать этого тянущего сладкого чувства, которое накрывало меня лавиной похоти, стоило ему жестко произнести: «Это приказ, Тим»? И это там есть… Я ничего не таила от него, ничего больше не стыдилась.
– Ты говорил, что «Мрак» – это твой позывной, Шон. Но… ведь это и вправду имя… Его имя?
– Я не лгал тебе. Моей сущности так было легче, воевать так.
Я снова погладила его. Невесомо, лишь кончиками пальцев, провела по вискам, подбородку с чуть выступившей щетиной, очертила красивую и жесткую линию губ. Шон смотрел мне в глаза, не мигая. Меня затянуло, безвозвратно.
– Я люблю тебя, Тимиредис тер Ансаби.
Его признание потрясло. Шон оголил суть, – для меня – сбросил всю защиту, разорвал все покровы. А я… мне тоже захотелось обнажиться перед ним.
– И я люблю тебя, Шон тер Дейл.
Он вдохнул глубоко и с наслаждением, зрачки расширились. Повторил:
– Я люблю тебя. Как одержимый. – Он взял мое лицо в ладони, нежно погладил скулы, надавил пальцами на рот. – Дракошка, ты хочешь, чтобы я… приказал тебе?
Эта наша связь, сумасшедшая, ненормальная, делающая нас уязвимыми и слабыми, зависимыми – ее не разорвать простым усилием воли, она всегда будет тянуть нас друг к другу, сколько бы мы не сопротивлялись.
Принятие нашей связи и нашей сути – это доверие, самое чистое. Наивысшее. Я доверила Шону жизнь.
– Да, Шон. Прикажи, и я подчинюсь… беспрекословно.
Сказала, – и ступила на лезвие бритвы. Отдалась нужде. В глазах заплясали искры, грудь налилась, и влажное лоно сжалось, будто его скрутило тугим узлом.
Шон не спеша встал и навис надо мной. Погладил меня по голове, ласково и настойчиво. Взял за щеку и приподнял лицо. Взгляд, которым он меня наградил, был жестким и темным.
– Поднимись.
Я вытянулась перед ним, ожидая его дальнейших указаний. Шон отступил и произнес:
– Иди наверх, в нашу спальню.
У меня зашумело в ушах… Шон знает, что делает. И он знает, что я ему доверяю.
– Х-хорошо.
Я обогнула его и направилась к лестнице. Он шел следом, я затылком чувствовала пристальный, кипящий взгляд. Когда я шагнула на ступеньки, он потер меня по спине и слегка подтолкнул. Шепнул хрипло:
– Это же я, дракошка. Не бойся.
– Я не боюсь. – Я продолжала перебирать ногами, добралась до нужной двери слева по коридору и слабыми, дрожащими пальцами тронула ручку. Шон накрыл мою ладонь своей, крепко сжал и надавил. Дверь открылась, и мы вошли. Я потерялась во времени, но явно стояла глубокая ночь. Окно не зашторено, сквозь него виднелись знакомые кипарисы и светила полная Луна. Меня всегда завораживало это потустороннее зрелище. Шон все также был за моей спиной, он подвел меня ближе к окну и развернул к себе. Снова погладил меня по волосам, по лицу, и отступил на пару шагов. Приказал низким бархатным голосом:
– Догола, Тимиредис.
Я часто дышала. Мы столько раз ласкали друг друга, но никогда я не раздевалась под его пронизывающим взглядом так, чтобы предстать совсем без одежды. Я поднесла дрожащие руки к толстовке.
– Не медли. И все эти тряпки ужасные больше не носи. Я куплю тебе все, что попросишь.
«
Беспрекословно», я обещала ему. Я стянула толстовку через голову, которая уже сильно кружилась от волнения и возбуждения. Под толстовкой у меня длинная футболка, а на ногах джинсы и носки. Решила начать с них, пока еще могу стоять. Я согнула сначала одну, а потом и вторую ногу, избавилась от носков, отшвырнула их в сторону. Положила ладони на пояс джинсов и нерешительно потянула молнию.
– Снимай вместе с бельем.
– Хорошо.
Он стоял и пристально наблюдал, как я спускаю вниз теплые узкие джинсы вместе с кружевными трусиками. Наклонившись перед ним, я стянула их с пяток и небрежно откинула ногой. Футболка доставала мне до середины бедер, была просторной – мешком висела на моей фигуре. Своей уязвимой плотью я вдруг остро начала чувствовать прохладный воздух в комнате.
Шон снова заговорил, жестко, хлестко, низким хриплым голосом:
– Я жду, Тим. Снимай футболку.
Между ног у меня стало невыносимо жарко и влажно, возбуждение закрутилось в спираль. Мне было непривычно, я смущалась и в то же время заводилась от его командного тона. Я собрала футболку сбоку пальцами и потянула вверх, выше, выше, вдоль бедер, оголила их, вдоль талии и ребер – я остро осознавала, что вся нижняя часть тела теперь открыта, он видит мои бедра и лобок полностью, выше – грудь также обнажилась и, наконец, я стянула футболку через голову и встала ровно.
– Бросай ее на пол.
Бросила.
– Иди сюда. Ко мне.
Шон замер в паре метров от меня, свет от Луны падал ему на лицо, его губы приоткрылись, а глаза лихорадочно блестели. Медленно я подошла и встала перед ним. Он не касался меня, просто смотрел, сначала на лицо, потом опустил взгляд ниже – на шею, на грудь с твердыми пиками сосков, еще ниже на трепещущий плоский живот и остановился на моем застенчивом лоне, пристально разглядывая место сопряжения моих бедер. Просто смотрел и шумно дышал, его грудь вздымалась, его запах опьянял, это было безумно эротично.
– Ты такая красивая, дракошка… Невероятно сексапильная.
– И что теперь, Шон?
Он вновь поднял свой горящий взгляд к моему лицу, в неподражаемых шоколадных глазах плескалось едва обузданное безумие, заговорил хрипло и предельно, до боли серьезно:
– Я всегда дразнил тебя и себя, играя в чувственные игры, почти заходя за черту, почти занимаясь с тобой... Но все равно я сдерживал свою жадность и тебя берег. Тими… если я отпущу себя сейчас, то назад дороги не будет. Я буду любить тебя по-настоящему, по-взрослому, страстной мужской любовью. Я возьму, а ты отдашь. После этого ты будешь принадлежать мне всегда, до конца жизни, безвозвратно. Такого я… не могу тебе приказать. Ты знаешь, кто я. Ты хочешь этого? Выйдешь за меня замуж?
У меня приоткрылся рот. Замуж… Мы обсуждаем это ночью, я – впервые полностью голой перед ним, а Шон в одних явно тесных ему брюках. Пожалуй, это самое странное и самое интимное предложение руки и сердца. Разве такой выверт судьбы вообразишь? Вот так, без церемониала, ресторанов и цветов, стоя перед ним без одежды, с обнаженным телом и ранимой душой взять и услышать, что он хочет на мне жениться?
Все-таки хочет? Он, чья жизнь на виду существует только как притворство, хочет… мое герцогство или меня саму? Шон сощурился, раздул ноздри и хищно ждал, теперь ни на секунду не отпуская моего взгляда. Ждал. Молча. Я дышала и пыталась совладать с волнением, которое мешало ясно мыслить.
Так… Если ему нужна моя земля, то теперь нет смысла очаровывать меня и тем более окольцовывать. Я ведь уверила его, что когда настанет необходимость – буду следовать его распоряжениям, какими бы жестокими они ни оказались. Если ему нужны дети… от такой как я? Сильные, сильнее нас, он сам признал, чего нам ожидать от потомства. Это его желание? Продолжение рода, соединение крови, еще большее могущество? Но когда я обвинила его там, на крыше ларранского дворца, он пришел в ярость и надолго исчез, а потом и вовсе решил меня бросить. И вот теперь после моего капризного побега от обиды и боли мы стоим
здесь и говорим о
браке… То есть не обсуждаем, а тянем время.
Я тянула время. А Шон жег меня темным хлестким взглядом и словно выворачивал мне душу, читая мои непотребные подозрения о его скрытых мотивах. Я терялась, и он это понимал, вроде бы давал мне пространство, но все равно не отходил и держал мои глаза на привязи. Я облизала внезапно пересохшие губы и с трудом сглотнула, невольно обласкала это худощавое шикарное тело, остановилась на красноречивой выпуклости внизу живота. Он меня хочет. Вот она я – вся его, раздевшаяся для него. Дотронься – тут же вспыхну. Прикажи – и отдамся с радостью влюбленной рабыни. Так почему не взять меня без лишней ответственности? Записать в полезные любовницы? Я так завишу от него, настолько млею, что согласилась бы на эти унизительные условия, и каждый раз была согласна, когда мы вместе спали.
Черт, я окончательно запуталась и с досадой мотнула головой.
– Ты возьмешь, а я отдам? Что отдам, Шон?
– Свою свободу воли, дракошка. Будешь моя, во всех смыслах. Ведомость самки заложена в нашей крови, в таких парах. Я всегда буду главным. Согласна на это?
Надо ему ответить.
В конце концов, все сводится к простому выбору:
верю я Шону или не верю. Все сводится к тому самому хрупкому доверию, которое он почти утратил, когда я подслушала тот его разговор с Астер.
Верю ли я Шону?
Я его знаю.
Ведь я с самого начала знала о его жуткой работе. Знала о его жестком нраве. О беспощадности. Он сам рассказал, что потерял счет своим жертвам.
Больше того, я знаю о его крови, которую можно назвать
драконьей.
Он доверился мне, юной, неопытной, тогда еще восемнадцатилетней наивной девушке.
Потому что сразу понял там, в «Нарвале» – это было только начало.
И поцеловал, смутил, заявил свои права.
Подарил мне свой запах свободы и защищенности.
И забрал мою преданность.
Уже тогда.
А сейчас… либо все закончится, либо наступит новое начало.
Впрочем, кого я тут хочу перехитрить? Шон знает, что делает…
Знает, как со мной говорить. Он всегда заботился о моей чести, всегда меня защищал. Он
убивал за меня. И он не воспользуется мною, чтобы потом бросить.
В моей душе воцарилось полное согласие с гулко бьющимся и так любящим его сердцем.
Я шепнула ласково и со всей искренностью:
– Помнишь, Шон, еще полгода назад я сказала тебе, что ты единственный, кому я хочу проиграть. Единственный, чьей воле я хочу подчиниться. Что если суждено, я хочу, чтобы это был ты. Я выбрала тебя сразу… еще когда мы встретились на ступенях главного корпуса в «Нарвале»… Да, Шон, я за тебя выйду, и буду до конца жизни принадлежать лишь тебе.
– Ох, дракошка…
Шон медленно опустился передо мною на колени, уперся лбом в живот, сипло хватил воздуха, обнял за ягодицы, а потом интимно и откровенно поцеловал внутреннюю сторону бедра, чуть втянув чувствительную кожу в свой рот.
– Ты здесь так изысканно пахнешь… Не смущайся, дракошка. И расслабься. Я буду любить тебя. Всем сердцем, всей душой, всем моим телом я буду любить тебя.
***
Любить. Любить. Любить… Шон любит меня. Шон любит. Меня. Любит меня. Он будет любить меня. Любить меня. Любить.
***
Шон стоял передо мной на коленях, уткнувшись в сопряжение моих бедер. Дышал мной, глубоко и влажно, любовно… Жадно. Наслаждался моим запахом. Мои нервы не выдержали, и я робко шепнула:
– Шон?
Он сделал еще один судорожный вдох, с усилием оторвался от моего естества и тут же нежно поцеловал чуть выше лобка. Впервые.
Меня пронзило искрой пламени, – его лицо так близко, – возбуждение стекало каплями вниз, едва не залило пол перед ним. В смущении от того, что его незамысловатые, но такие яркие прикосновения выбили меня из равновесия, заставили течь для него, я переступила с ноги на ногу. Он смотрел на меня
там. Хищно, сузив глаза. Вдруг остро захотелось прикрыться.
– Не смей, – строго предостерег Шон.
– Не смей что?
– Стыдиться моего восхищения и удовольствия, которое я тебе доставляю.
Ох… Хорошо, что на улице все еще глухая ночь, иначе бы Шон удостоился счастья любоваться моим пунцовым телом. Он медленно поднялся, и я очутилась в кольце его сильных рук, ноги оторвались от пола, он понес меня на кровать и бережно опустил на покрывало.
Я лежала перед ним, распластанная, влажная и совершенно голая, а Шон нависал надо мной все еще одетый в брюки. Пряжка темного ремня тускло блестела в призрачном лунном свете. Он застегнут на молнию и полностью владеет собой. Несправедливо. Я тоже хочу его видеть, вобрать в себя образ его роскошного тела, его колом вставшего члена, заставить потеряться в эмоциях. Я потянулась к нему с намерением исправить эту вопиющую оплошность, но Шон упрямо мотнул головой.
– Тими, сегодня я подарю тебе ласки, но… пойми, это очень важно для меня. Я хочу впервые заняться с тобой любовью после того как ты скажешь мне «да» перед алтарем. После, поняла?
Мое сердце упало, ведь я хотела его
сейчас, сию секунду, всего без остатка, до помешательства, до унижения. Хотела отдаться ему, вручить себя, разделить с ним самую важную в своей жизни ночь любви. Я истосковалась и почти сошла с ума от мучительной похоти, запрет трогать его приносил страдание. И теперь выходит, что нам придется снова ждать? Споткнуться на пороге чуда? Я сообразила, что даже если мы объявим о помолвке прямо завтра утром, по всем законам, негласно принятым среди имперской знати, должно пройти хотя бы несколько месяцев прежде чем состоится непременно пышная свадьба. Что поделать, северные герцогини не выходят замуж скромно. По таким поводам негоже прятаться.
Видимо, все разочарование мира отпечаталось на моем лице.
Шон аккуратно присел рядом и дразняще уточнил:
– Тебе кажется, что это слишком долго, дракошка?
– Шон…
Ну зачем он меня смущает? Я и так уязвима сейчас, и разумом и телом.
– Тими, я не хочу, и честно говоря не в состоянии ждать больше, не полгода, не месяц и даже не неделю. Ты теперь знаешь, что мы не обычные люди. Точнее, не просто люди. Прости, я бы рассказал тебе больше, абсолютно все – о твоей крови и наших снах, кто мы на самом деле и что принесет наш союз, что это все значит и как с этим жить, но я не имею права. Это
запрещено. Чтобы приобщиться к таинству, нужно пройти паломничество в Драконьих горах.
Я нервно сглотнула.
– Так вот почему они называются Драконьими… Вовсе не из-за острых скал.
– Да, любовь моя.
Мое сердце пропустило удар и забилось как сбрендившее. Никогда раньше Шон не называл меня так.
Он протянул руку и погладил меня, едва-едва, как перышком, начиная с шеи провел бархатной ладонью вниз по декольте, между напряженными полушариями грудей, по дрожащему от восторга животу и еще ниже, слегка тронул лобок и перешел на бедра, сжал левое колено.
Его прикосновение было почти невинным, но распалило меня настолько, что я застонала от исступления.
Шон хрипло сказал:
– Тими… есть обряд. Закрытый, известный немногим. Ти, Ар и Бель венчались так в Лариндейле, я тебе говорил. Ты согласна переплести со мною сущности так? Это ритуал связывания душ, только для таких как мы, он нерушим и необратим. Я тебе откровенно признаюсь, что после него ты не сможешь ни с кем быть кроме меня. И я буду предан тебе вечно. Это судьбоносное решение, дракошка.
Его ладонь сжимала и поглаживала колено, но сейчас он убрал руку. Не хочет давить. Позволяет еще раз выбрать.
– Подумай, Тимиредис, я не буду тебя слишком торопить. Ты же все равно не до конца понимаешь, с кем связалась, ты можешь требовать от меня сначала паломничества. Я… пойму.
Его очередная чуткость меня рассердила.
– Разве я уже не ответила тебе, Шон? – почти прорычала я. – Ты спросил, хочу ли я выйти за тебя, и я ответила согласием, со всей искренностью. Ты лучшее, что случилось со мной в жизни. Шон… понимаешь, для меня счастье так выразить свою любовь к тебе. Поверь, это не сиюминутный каприз под влиянием взбесившихся гормонов. Это не желание захомутать привлекательного холостяка даже. Просто, Шон… Я не вынесу больше спать без тебя, дышать без тебя и жить без тебя. Наверное, это звучит по-девчачьи наивно и слащаво. Но я так чувствую, Шон, уже давно. Я ведь
твоя. И я… верю тебе. Принимаю тебя. Любого, слышишь?
Он выдохнул:
– Хорошо.
Шон отбросил все колебания, наклонился ко мне и начал целовать в губы. Положил одну ладонь под затылок, другой сжал подбородок, не давая отодвинуться, и словно изголодавшийся зверь обрушился на мой рот, раздвинул языком зубы и принялся лизать язык. Я тут же сдалась его напору. Он не мог и не хотел останавливаться, и я отвечала ему с дикой страстью, заводясь от почти болезненных ласк. Слегка отстранившись, мужчина шепнул:
– Сегодня я буду нежным и жестким с тобой, Тими, как никогда прежде. Не бойся. Ты мне доверяешь?
– Да, – прошелестела я севшим голосом.
– Я трону тебя… везде. Не испытывай стыда. Просто наслаждайся.
– Я… хорошо, Шон.
– Я люблю тебя.
Сознание окончательно заволокло сладким пленом, остались лишь жадные нервы на сверхчувствительной коже. Поцелуи Шона часто поражали дерзостью, но сегодня он превзошел сам себя. Он не давал мне ни секунды передышки. Терзал мой рот языком, губами и зубами, кусал меня и тут же зализывал укусы. Сладкая боль, мимолетная и вознаграждаемая, заставляла желать еще большей остроты. К черту нежность. Мне хотелось стать разрушенной, истрепанной, хотелось, чтобы он развратил меня. Я выгнулась в немой мольбе, и Шон тихонько засмеялся. Он сжал руку на моем затылке, натянув волосы, и спустился губами к уху, облизал мочку и вобрал ее в горячий влажный рот, начал посасывать.
– Ты покорная и отзывчивая, дракошка. Хорошая девочка.
Из моего горла высвободился стон.
А Шон обласкал мой подбородок, сцеловал сдавленный звук с шеи, нежил худые ключицы. Он не гладил меня, лишь соблазнял умелыми губами, втягивал кожу, прикусывал и успокаивал языком. И снова, снова, снова… Ниже и ниже. Откровеннее.
– Ты можешь потрогать меня, – разрешил Шон. – Обними.
Мои руки метнулись к его плечам и с силой вцепились в крепкие мышцы, пропарывая кожу ногтями.
– Умница, – снова похвалил он и зарылся лицом в мою грудь.
Я дышала его запахом, который стал заметно гуще, мощный грозовой ливень и клубы душистого ментола, тело напряглось как струна, покрылось липкой испариной, все в муке сильной, скручивающей ломоты предвкушения. Я бесстыдно подставляла горошины ноющих сосков под его щедрый рот и уже громко стонала и взвизгивала, когда он милостиво смыкал вокруг них губы, посасывал и покусывал, будто истязал мою плоть слегка шершавым языком. Я поцарапала Шона, вся охваченная огненным нетерпением, и он зарычал:
– Тебе больно, Тими?
– Немного…
Лишние мысли приносили агонию, отвлекали от ощущений.
– Тебе хорошо?
– Безумно, – признала я, вновь проваливаясь в транс.
Шон ласкал меня беспощадно, ни на секунду не отрывая щек и губ от моей кожи, везде, везде... Он начинал с нежности и невесомых поцелуев, скользил по трепещущему телу лишь кончиком умелого языка, а когда я принималась хныкать в истоме, с силой всасывал плоть и пускал в ход зубы. Болезненные странные ласки распаляли, и я стонала в голос от толп мурашек, что расходились волнами при каждом его укусе. А потом он снова баловал меня нежностью и деликатностью, заставляя извиваться под его милостью и млеть от награды. Его волшебный рот прошелся по рукам, нырнул в подмышечные впадины и локтевые сгибы, погрыз запястья, он обсасывал пальцы и лизал кожу между ними, а потом спустился ниже и уделил вниманием моим ногам от пяточек и вверх по икрам и бедрам.
Шон дышал на меня влажным горячим воздухом, с хрипом вырывающимся из его рта.
Он склонился над лобком и с наслаждением лизнул.
Я замерла, затаилась, стихла – ведь раньше Шон не дотрагивался до меня
здесь.
Вся моя взбесившаяся кровь собралась в пульсирующий, ждущий узел.
Между ног ныло, и оттуда расходились горячие волны блаженства, приятные, резкие, и недостаточные.
Внезапно он схватил меня за ребра и грубо перевернул на живот.
– Положи руки на подушку.
Разве я смела ему противиться?
Шон принялся дразниться по новой. Его властный, невероятно порочный рот по-хозяйски прошелся по затылку, шее и спине, ощутимо пометил ягодицы, потерся об них щеками, спустился еще ниже. Он вылизывал складки между упругими полушариями и гладкими бедрами, частым дыханием соблазняя меня наконец-то раздвинуть для него ноги. Зарывшись носом в сморщенную простынь, сквозь приоткрытые веки с трудом воспринимая очертания комнаты, я в мольбе выстанывала его имя, в ушах звенели колокольчики, и я мечтала лишь о том, чтобы Шон не останавливался, никогда, никогда.
Мне хотелось упиваться его ласками вечно.
– Ты мое любимое лакомство, дракошка, – задыхаясь, пробормотал Шон.
Голос был низким и грудным, с ломкой хрипотцой.
– Раскройся для меня.
Шон просунул под меня руку, прошелся пальцами от груди к лобку, надавил и заставил приподняться и согнуть ноги в коленях. Стыд уже давно покинул мое возбужденное тело, и все, чего я слушалась – это лишь его хлестких приказов, которые сулили еще большее наслаждение. Все, что я могла – это подчиниться ему. Покориться его мужской воле. Раствориться в нем.
– Вот так, любовь моя – простонал Шон и уверенно скользнул языком от ягодиц вниз, между предательски мокрых складок, закружил искусным ртом по моей нежной плоти, сомкнул губы на, на… на
клиторе и принялся сосать и лизать набухший от вожделения бугорок. О-о… Меня пронзило сладко-огненным разрядом тока, мне казалось, что я существую только там, внизу, я лишь средоточие нервов в одной единственной точке, где сейчас его рот. Я потерялась, я скулила, просила… Боги… это, это… восхитительно, умопомрачительно, шикарно до потери сознания. Моя наивысшая слабость, абсолютная беззащитность, уязвимость.
И сила.
Смерч удовольствия, что срывал все на своем пути.
Я закричала, забилась от страха перед чересчур яркими ощущениями, а он уронил жесткие ладони на внутреннюю сторону моих бедер, сжал, чтобы я не дергалась, и все не прекращал эту пламенную великолепную пытку. Эйфория от его рта вдруг стала болезненно острой, пальцы на ногах поджались, я напряглась и застыла, боясь пошевелиться и упустить это пронзительное чувство, все восприятие сузилось до жадного комка обнаженных нервов, который Шон страстно ублажал своими губами. Он меня облизывал, посасывал и целовал с диким пылом. Он господствовал надо мной, хотя мое тело и было сверху. Прикосновения Шона теперь ощущались почти нестерпимыми, на грани возможного, ослепительно яркими, и вдруг краткий, острый миг – и я разлетелась искрами по всей вселенной, взорвалась и опала, дрожа всем телом и отчего-то замечая, что Шон с рычанием слизывает мой сок.
Он мягко перевернул меня на спину и собрал обильную влагу со складок и бедер своим ртом, больше не касаясь самого уязвимого, болезненно-чувствительного местечка. Я очень медленно приходила в себя, под веками пронеслись образы моего голого тела с широко раскинутыми ногами перед все еще одетым в брюки Шоном. Он оторвался от меня, слез с кровати и довольно облизал припухшие губы. Уже светало, и я отчетливо разглядела красивую выпуклость между его ног. Резко покраснела.
– Ты очень вкусная, Тимиредис. И ароматная. Твое влечение пахнет потрясающе.
– Шон…, – пискнула я.
– Тшш, дракошка. Никакого стыда, я же сказал.
Он наклонился и снова нежно поцеловал меня в губы. Я ощутила свой собственный вкус, и он оказался терпким и очень приятным, сладковато-солоноватым. Необычным.
– А как же ты? – осмелилась я спросить.
Шон усмехнулся очень по-взрослому.
– Если ты дотронешься до меня даже через брюки, я тут же кончу.
– Могу я?..
–
Да.
Приподнявшись на локтях, я повернулась к нему, взяла за руку и толкнула его на кровать, заставила лечь на спину. Трясущимися пальцами расстегнула его ремень, кое-как высвободила пуговицу и дернула молнию. Подтянулась вверх, чтобы было удобнее, и скользнула ладошкой в его боксеры.
Шон невероятно сексуальный.
Его твердый и шелковистый член подрагивал, я провела пальцами вверх и вниз по гладкой плоти с выступающими венами, погладила снова и снова, обхватила ствол рукой, нежно приласкала головку, растирая смазку, изучая, какой он. Шон резко положил свою ладонь сверху, прямо на ткань, и с силой надавил, тут же выгнулся и хрипло застонал.
Сперма полилась фонтаном, горячая и липкая.
Я завороженно смотрела на такое явное проявление его удовольствия.
Восхитительно.
Мне захотелось вкусить его, облизать пальцы, и я было поднесла их ко рту, но Шон перехватил мою руку.
– Рано, дорогая, – мягко шепнул он. – Позже попробуешь, когда захочешь и будешь готова. Я многому научу тебя.
– О.
Я и смутилась, и закусила нижнюю губу в нетерпении. Мне нравятся
все его мужские уроки. Наше влечение друг к другу изысканно, в чем-то порочно, и от этого еще слаще. Шон меня раздразнил и явно намекнул, что в постели все лишь начинается. А он меж тем заботливо поинтересовался:
– Я искусал тебя, Тими. Тебе больно? Может, саднит?
Не желая отмахиваться, я прислушалась к своему телу. Я разомлела, по жилам неслась чистая эйфория, смесь удовлетворения от внезапно бессонной ночи и чувства совершенной принадлежности, мне хотелось выгибаться и выгибаться для него, мурчать и тереться о сильное худощавое тело.
– Нет, Шон, не больно совсем. Признаться, это потрясающе остро. Невообразимо приятно... До полной потери связи с реальностью.
Шон нашел мои глаза и серьезно пояснил:
– Это мой инстинкт, дракошка. Схватить тебя. Пометить тебя. Я долго тебя искал, злился и волновался, и моя сущность взяла верх, утвердила на тебя свое право. Ты… если захочешь меня укусить, даже до крови, не стесняйся.
– Ладно, – промямила я сонно.
– Поспи, дорогая. У нас будет насыщенный вечер.
– А что вечером? – любопытство всплеснулось через силу, но его ответа я уже не услышала.
***
Любовь… ладонью на щеке…
И прядь волос в мужской руке…
Расколет ночь бессильный стон…
В слепящем свете – только он…
…
Любовь… Любовь… Любовь… Лю…
