***
Матфизика стала первым экзаменом, который я сдала досрочно. Просто потому, что в четверг это была последняя пара в расписании. Я решила, что именно так и буду выбирать очередность: снизу вверх по предметам. Основы программирования, матлогика пошли следом, потом зачеты по матанализу и дискретной математике, курсовая по алгоритмам и структурам данных, с нею очень помог мой блестящий муж. А вот мириндиэльский и историю Империи я оставила на десерт. Я млела от языка Страны Вечных цветов, чуть ли не молилась на леди йор Брили, одну из лучших преподавательниц, у которой мне довелось учиться. Ну а Бордена тер Барракша Шон приказал до поры до времени не теребить. «Я сам договорюсь обо всем с ним». Разумеется. Я хихикнула и едко обронила, как мне повезло, что ни одной пары не вела тер Виллари. А при вопросе насчет зачета у Катины Шон отмахнулся. «Ей не до дрязг, у нее там новый роман». По-хорошему я стала студенткой с удивительно свободным графиком, однако я исправно ходила на все занятия, корпела над лекциями, да и вообще делала вид, что ничего странного не происходит. У нас много народу, кто-то запросто мог за мною следить. Либо Лиорт, либо Кристиан всегда шли со мной рядом. Крис развлекался тем, что подкидывал мне в сумку телефоны и кошельки одногруппников. Наша новая игра – поймай меня за шалостью. Разные мелочи, но теперь я всегда его ловила. – От тебя несет подвохом, – объяснила я, когда друг уже начал недоумевать. Во мне – и вокруг – что-то назревало, какое-то смутное беспокойство, томление. Как в диких снах, когда ты все время опаздываешь на самолет. Хотелось вскочить и бежать, но не куда ни попадя, а к месту, которое все время ускользало из памяти. Я не могла разглядеть его, сколько ни силилась. Наутро я продирала глаза, вымотанная словно после многочасового маршброска по непроходимым горам. Мне все время хотелось спать, чтобы наконец-то успеть куда-то… Куда-то. Шон подтрунивал, что я стала настолько жадной до его ласк, что наплевала на отдых. А потом серьезно говорил, что лучше спать и спать. Набираться сил. Я опять провалилась в дрему, споткнулась – и упала в небо. С тех пор напряжение слегка ослабло. Но все равно по ночам я металась как бешеная и сбивала под собой простынь. Двадцать пятого февраля, в ночь с субботы на воскресенье я едва не шлепнулась с кровати. Шон – во сне, на голом инстинкте – резко выбросил вперед руку и поймал меня за талию. Я проснулась, судорожно хватая ртом воздух. – Шон? – голова кружилась, и его озабоченное лицо вертелось перед глазами. – Ты чего? Только что я тонула в облаках, гоняясь за хвостатым угольно-черным драконом. – Ты рычала во сне, дракошка, – ласково пробурчал Шон. – Рычала? – Да. Так призывно. Шон всегда был готов заниматься любовью. И всегда мог завести меня – с пол-оборота. Вот этой его манерной, дразнящей повадкой. В ту ночь я искусала его больше обычного. После неудавшейся встречи с дощатым полом на меня с новой силой обрушилась тревога. Я ходила – и оглядывалась. Садилась – и меняла место. Дышала – и затылком ощущала ищущий, пронзительный, вездесущий взгляд. В лекционном классе мне стало неуютно, морозно. В «Поганке» разбитная музыка терзала чуткие уши. И только в нашей спальне, в общей с Шоном просторной кровати приходили жалкие крупицы облегчения. – Шон, а мы ведь спим головой на юг? – спешно уточнила я. Внезапно это стало неимоверно важным. – Да, любовь моя, – ни капли не удивился Шон. Он заботливо взбил мне подушку и поманил: – Ложись. Давай голову тебе помассирую. Я упала в лавандовую мягкость, и муж начал нежно и участливо перебирать пряди моих спутанных волос. Шон наблюдал за мной предельно остро. Ласково сцеловывал мою нервозность, оглаживал скрюченные в диком порыве жестокости ладони. Переключал меня – со свирепого рыка на свирепую близость. Его необузданность в постели стала совсем неприкрытой. Он брал меня – в любое время дня и ночи когда хотел, хищнически и даже бесцеремонно. Мне его собственничество безумно нравилось, и такое отношение помогало на пару мгновений сбросить треск в голове. Шон велел сразу же бежать к нему, если станет совсем уж невмоготу.***
Третьего марта, в четверг на второй паре меня накрыло. Под ложечкой стало сосать так, что и терпеть мириндиэльский и леди йор Брили уже не доставало никаких сил. Кое-как, только из уважения к любимой преподавательнице, я дождалась большой перемены и поковыляла к кабинету мужа. Какой бежать? От лихорадки мои ноги едва двигались. Мельком взглянув на меня и раздув ноздри, Шон бросил: – Одевайся тепло и пошли. – Куда? – прохрипела я. Он уже тащил меня за руку, мы спустились на первый этаж, Лиорт схватил мое пальто из гардероба. Шон шел рядом, вплотную, и не таясь крепко держал мою ладонь в своей. На нас неприкрыто глазели, но мне было все равно. Так мы добрались до ректора и с ходу, без стука, распахнули дверь. – Борден, привет! – провозгласил Шон так, словно мы устроили лорду тер Барракшу сюрприз на день рождения. – Поставь экзамен моей студентке, пожалуйста. – Здравствуйте! – пискнула я стыдливо. Брови ученого мужа поползли вверх. – Леди тер Ансаби. У вас что-то случилось? – У нас с Тимиредис есть общее дело, – жестко пресек расспросы Шон. – Историю Империи она на отлично знает, я ручаюсь. Слава Ларише, у ректора хватило такта меня не поддеть. Он лишь хмыкнул и вызвал новенькую секретаршу. – Мэнди? Бланк экзамена мне принесите… – И еще один, – велел Шон. Добавил: – Пусть Брили тоже распишется. Мы уедем. Я попрошу отца вместо меня занятия вести до конца года. Он через пару-тройку дней уже сможет начать. Наверное, там расписание придется поменять. Сами с ним договоритесь. – Хорошо, – спокойно выразил согласие ректор Академии. А может, все дело не в чувстве такта. В мудрости и прозорливости. В наблюдательности и умении делать верные выводы. В конце концов, он преподавал кровавую историю Империи. Когда мы вышли от лорда тер Барракша, Шон окинул меня цепким, тревожным взглядом, налил воды из кулера в приемной и капнул туда успокоительного. Приказал ждать его внизу, в кафе, а сам ненадолго вернулся к себе в кабинет. Я укрылась в «Поганке» с соткавшимся будто ниоткуда Крисом. Лиорт отошел к прилавку со сладостями, дал нам глотка свободы. Перемена давно кончилась, и вокруг грудились непривычно пустые стулья, которые сиротливо подпирали нелепые грибовидные столики. – Слушай, – начала я аккуратно, настойчиво ловя фиалковый прищур. – Мне уехать нужно, по делам герцогства. Вернусь, наверное, только летом. И на связь выходить не смогу. Я потупилась. Между нами – Крисом и мной – выросло чувство ближе, чем тривиальное дружеское участие. Ему я не могла ляпнуть «Пока» и раствориться в небытие безо всяких объяснений. С минуту Кристиан сидел и пялился в одну точку. Злится? Расстроен? Сердит? Или… ему начихать? По застывшей маске на лице трудно судить. Я уж было набрала воздуха и собралась потормошить его, как этот пройдоха расплылся в лукавой улыбке и наконец сам поймал мой взгляд своим острым. Хохотнул. – Езжай, герцогиня, – снисходительно «отпустил» он. – Что уж, я тебя прикрою, как обычно. Найду что наврать всем нашим новым приятелям, ты даже не грузись. Паре троллих болтливых шепну нужную сплетню, и все. Может, и девушку заведу, в кои-то веки. А ты, Тимиредис, за это пообещай мне. Крис посерьезнел. – Что ты хочешь? – спросила я с любопытством. Он грохнул: – Появится у вас драконенок, сделаешь меня любимым дядюшкой. У меня глаза чуть не выпали из орбит. – Откуда ты?.. – Да ладно тебе, я ж не глухой, – отмахнулся Кристиан. Усмехнулся так ехидно, с ноткой превосходства, но ему простительно. – И не тупой, и не слепой. Знаю, что у тебя на цепочке висит. Шон зашел в кафе, отрывисто кивнул Кристиану и отрезал: – Едем. Крис на это лишь показушно скривил губы. Кое-как я встала с высокого стула и засеменила к мужу. Шон снова взял меня за руку. Хорошо, что в «Поганке» практически пусто. Он втиснул меня в свой бок и последние минуты буквально нес на себе. Усадил в джип, очень деликатно, пристегнул, заботливо и понимающе погладил по щекам. Мы помчали сразу в аэропорт. – Шон, а как же наши вещи? – удивилась я. У меня с собой даже зубной щетки нет, не говоря уж о нижнем белье. Ох, не так я рисовала себе начало паломничества. Конечно, весна на дворе, и горы чуть южнее, но погода может запросто взбрыкнуть и там. – Дракошка, – Шон заметно повеселел и закатил глаза. – Ну не отправимся мы без штанов, не парься. Я давно наш походный скарб к родителям закинул. Сэгов Зад встретил нас лучами жаркого солнца и традиционным черным джипом. Незакрытым и с ключами в зажигании. Шон вдавил педаль газа в пол, я скорчилась на переднем сиденье. Мне дышалось легче, но напряжение не спадало. Кожу разъело мурашками – как маленькими разрядами тока. Шон косился на меня, трепал по голове, не остановился по дороге ни разу. Солнце не успело скрыться за вершинами скал, как мы уже обнимались с Алэном и Клариссой. Мама Шона светилась и едва не приплясывала от нетерпения. Я тоже с трудом удерживалась от припляса – мне зудило ринуться в горы сейчас же, сию же секунду. Душа трепыхалась так, словно по ней разлилась сладкая, тягучая, невыносимая лава. Шон гладил меня по спине. – Нельзя, дорогая, – мягко пожурил он, когда я предложила не ждать рассвета. – Тебе важно привыкнуть к этой новой тяге. Я знаю, насколько тебя ломает. Этот палящий огонь в венах. Но мы поживем здесь немного. Просто смирись. Пойдем сейчас – и ты себя загонишь. Я захныкала как маленькая избалованная кукла, но ни слезы, ни сердитый шепот, ни ласки не смягчили запрет Шона. – Дракошка, – одернул он предостерегающе. Сощурился. Рыкнул – гневно, неприкрыто. Я вздохнула и робко оглянулась на родителей Шона. Ален и Кларисса умильно любовались нами, ничуть не смущаясь, в отличие от меня. Я-то сразу покраснела. Придется мне слушаться. Мы гостили у свекров всего лишь три дня, но мне они казались пыткой. Могучие горы манили так сильно, что я не могла даже целоваться с Шоном. Губы горели и потрескались от странного сухого жара. А муж и не обиделся на пренебрежение. С утра до вечера он пропадал с отцом в лаборатории, предоставив заботиться обо мне чуткой Клариссе. А вечером накануне нашего выхода попросил меня сдать кровь. И я – впервые в жизни – сдала. Пытка… Как и всегда, Шон оказался прав, когда сначала тормознул меня. Мне хотелось вцепиться в горы и обломать все ногти о вожделенные скалы, карабкаться день и ночь, пока не найду источник своей силы и не затушу пожар в глотке. Сразу, в ломке, было совершенно безразлично, что за борозду я оставлю позади. Что есть люди, которым я не чужая. Что я все же обязана им. Лиорт отправился в затяжной отпуск, наше прощание в Академии вышло скомканным, но естественным. Он обнимал крепко и строжился, чтобы я не съехала в любовь окончательно. Голубые глаза, в котором часто бушевали штормы, смотрели с редкой для Лиорта безмятежностью. Мой телохранитель доверял Шону абсолютно. И – он знал об узах супружества. А вот Аскани после бомбовых новостей перестал со мной разговаривать. Как и условились с Шоном, нам пришлось рассказать брату, еще месяц назад, на дне рождении Ардена. Удачно хоть что Аса огорошили уже глубокой ночью после разбитной домашней вечеринки. Мы с Шоном перестали скрываться от близких и весь праздничный вечер не отлипали друг от друга. Муж целовал меня – неприкрыто, на глазах у императорской семьи. Бель посмеивалась и дразнила Шона тем, что тот утратил всегда присущее ему хладнокровие. Шон кроме меня никого вокруг не замечал – не хотел – и на любые подначивания откликался в присущей ему манере: «равнофигственно». Зато Ас еще как замечал Шона. Ярость брата нагрелась, вскипела и наконец изверглась наружу. Я переждала брызги шипящих упреков и только после того, как иссякли последние ругательства, приоткрыла рот и набрала воздуха. Но сказал Асу Шон. «Мы с нею женаты. Церемония была закрытой, сейчас нам ни к чему скандал. Ты не имеешь права упрекать ее. И чтобы я больше не слышал твоих едких слов, ясно?» Ох… Как ни странно, ни именинник Арден, ни Бель с Тиану, на Элдред и Брианна не придали значения всплеску наших герцогских разборок. Снова превратившийся в весельчака Элдред схватил гитару и сыграл свадебный марш, а потом потребовал еще раз поцеловаться – как положено, глубоко и с языком. Аскани сбежал в Королевский сад. И с тех пор запер рот на замок. Я решилась написать ему. «Аскани, братишка!» Так, а что дальше? Я уезжаю только Ларише известно насколько? Как-то сухо и беспощадно. Прости? За что… За любовь я не собиралась просить у него прощения. Однако это навело меня на мысль. «Я поняла, что должна сказать тебя самое главное. Ты мне родной, и я тебя очень люблю. Мы с Шоном уезжаем в Тер-Шеррант на полгода. Это секретный проект, подробностей рассказать не могу, извини. Меня не будет на связи. Я предупредила лорда тер Фаррештрбраха, в чрезвычайных ситуациях он обратится к тебе, если будет нужно что-то решить. Хотя это вряд ли. В любом случае, можешь советоваться с тер Пинадой. Ас, нам обоим ведь повезло. И ты, и я – любим, поэтому я и сделала то, что сделала. Это настоящее, Ас. Береги себя. Целую и крепко обнимаю, Твоя сестра Тимиредис». Несколько минут после отправки я сидела и разглядывала стену. А потом пришло в голову, что я должна еще одно письмо. Бьерну. Сердце застучало. Заныло. Руки – и те затряслись. «Привет, Бьерн! Прости, что не ответила тебе сразу. Твои новости меня несколько подкосили, наверное ты поймешь мое смятение. Я тебе очень благодарна и… не знаю. Я сижу и думаю над каждой строчкой. Мы запутались, Бьерн, я запуталась. И ты… В общем, мне придется уехать на стажировку в Тер-Шеррант. Помнишь, я писала, что профессор тер Дейл привлек меня к исследованиям? Я вынуждена быть немногословной, но меня не будет долго, может и полгода, и я не смогу отвечать тебе на письма, такие там требования. Отказаться я не могу и не хочу. Просто не волнуйся за меня, ладно? Ты дорог мне. Я знаю, прозвучало неясно, ведь ты так чувствителен к словам. Бьерн… Себя береги. И кто бы ни встал у тебя на пути – всегда будь хитрее, всегда самым ловким. Я знаю, ты это умеешь. Ты светлый, Бьерн. Обнимаю, Тими». Выдохнула. Теперь я готова. Мама и папа Шона относились ко мне как к родной. На четвертый день, на рассвете, когда мы стояли на пороге, в походных шмотках и с рюкзаками за спиной, Кларисса сжала мою ладонь и сдавленно обронила: – Нам не положено ничего рассказывать, и хоть это и труднейшее испытание, я спокойна, ведь с тобой будет Шон. А он самый сильный из ныне живущих из… нашей породы, нашего вида. Ты слушай его, Тимиредис, но и слушай себя. Многое, что ты увидишь и узнаешь в горах, будет только для тебя. Для тебя одной.***
Мы пошли пешком – прямо на юг, к тем горам, что будоражили меня в сентябре, когда мы приезжали сюда отмечать день рождения Шона. Тогда он сказал, что пока нельзя пересечь заветную границу. Что ж, видимо, теперь можно и нужно. И я сразу почувствовала, как пересекла ее. Воздух стал слаще и насыщеннее, он проникал в тело и порождал готовность, предвкушение, сродни погоне за сексуальным удовольствием. Всю кожу будто окружили маленькие юркие пузырьки, которые лопались и дразнили шагать и шагать дальше, чувствовать острее. Мы прокрались между двух почти одинаковых вершин, похожих на гигантские мохнатые пирамиды, и остановились. Перед нами раскинулась чаща непроходимого темного леса. Я замерла, нахмурила брови. Как подступиться к щетинистым деревьям? Ветви и корни переплетены так тесно и причудливо, что похоже на сеть. И ни малейшего намека на тропинку или хотя бы просвет. – Шон, эээ… – замялась я. – А куда мне идти? Тишина давила на уши. – Это ты мне скажи, – ответил муж ровно. Как странно. – Шон? – Тим, я не знаю, – вздохнул он и наградил меня пронизывающим взглядом. – Просто иди, куда тебя тянет. У тебя же ломка? Как точно Шон передал мое страдание. Я жаждала новой дозы. – Ну да, – уже прохрипела я. – Я никогда не пробовала наркотики, ты знаешь. Но сейчас меня корежит, будто я давно на игле. – Ты на ней с рождения, дракошка, – серьезно подтвердил Шон. Он не отводил глаз, глубоких, шоколадных, потусторонних. – Я не должен направлять тебя, пойми. Иди туда, где ломка меньше. Но предупреждаю, потом это лишь усилит твою тягу. И все паломничество – это скорее… поиск. Поиск высвобождения и откровения о своем предназначении. Да. Острый, неизбежный поиск истины. – Я хочу прилечь, – провозгласила я внезапно даже для себя. А Шон лишь пожал плечами. Ответил мягко: – Ладно. . Ступни гудели – от усталости и нетерпения. Мы быстро шли пешком восемь с половиной часов, с пяти утра. Добрая Кларисса испекла пирог с мясом и завернула нам в дорогу. У нас была горелка, походная турка и пачка кофе. Но мне захотелось чаю, хотя я его никогда не жаловала. – Давай перекусим? – предложила я светским тоном. – Я сама все сделаю. – Конечно, моя хорошая девочка, – покладисто кивнул Шон. С Шоном было намного легче. Я не боялась и, наверное, если бы я не встретила Шона тер Дейла, все равно извилистая дорога судьбы привела бы меня сюда, в Драконьи горы. Затянула бы в поиск смысла жизни. Я не знаю, трудно ли бы мне пришлось одной. Непрерывная хотьба с тяжелым рюкзаком за спиной меня вымотала, но не так чтобы сильно. Скорее всего без наших изнуряющих тренировок несколько раз в неделю я бы скуксилась в первый же час. Никто не прокладывал мощеной кладки для ищущих здешнего таинства, для желающих познать себя через здешнее прозрение. Я зажгла горелку и зачерпнула воду в горном ручье. Порылась в нашем скарбе и выудила пакетик черного чая, бросила прямо в кипящую воду. – Почему-то хочется травяного чаю, а не черного, – буркнула я сквозь зубы. Шон отчего-то засмеялся. – Тайры тебе захотелось. – Тайры? Новое, красивое, знакомое слово. – Это напиток, который заваривают из трав, – легко пояснил Шон. – Как травяной чай. Но собрать их можно только поздней весной. – Любопытно. Мы основательно подкрепились вкусным сочным пирогом, а потом даже забрались в общий спальный мешок и вздремнули пару часов. Шон сказал, иди туда, куда меня тянет. Но меня везде тянет. Нет какой-то путеводной звезды или хотя бы нити, за которую можно ухватиться. Я будто снова оказалась в животе у мамы, везде мне уютно и спокойно-беспокойно. Призрачная нить ускользала. Мне вспомнилась другая ипостась Шона, перед глазами возник образ исполинского Мрака, который источал такую мудрость, что казалось ему не тридцать лет, а триста тридцать. Мы устраивали гонки во сне, летали и говорили. Мрак относился к Волари намного снисходительнее, чем Шон ко мне. Конечно, у Шона проскальзывало наставничество, но я его жена, и он со мною спал. Это все перевернуло, все поменяло. А Мрак хоть и проявлял свой драконий интерес, явно давая понять, что для него Волари привлекательная самка, но нависал над нею как над мелочью и чуть ли не по хвосту лапой не похлопывал, – точь-в-точь заботливый родитель. Куда же нам податься… Перед глазами встала скала, где у нас всегда были свидания с Мраком. Дальше этой скалы сны меня не пускали. Я понятия не имела, что находится вокруг, насколько там на самом деле высоко, какой вид открывается с вершины, окружена ли она другими скалами или может смотрит на гладь моря. Только неприступная Черная башня со стрельчатым окном и плоская скала – в тумане. Я всем существом потянулась к этой скале. – Шон, – растормошила я задремавшего мужа. Я поймала! – Идем скорее! Теперь сквозь коварные заросли виднелась едва заметная тропка. Мы ворвались прямо в гущу негостеприимного можжевельника и двинули напролом. Шли, шли и шли, и шли снова, и опять, спускались на землю на короткий привал, но я дрожала, подрывалась, и мы снова шли. Драконья кровь во мне бурлила, и все хвойные лапы вездесущих кустов, чуть колкими иголками нападающие на лицо, порождали желание расправиться с ними своим, древним способом. Опалить, подпалить… Сквозь клубки ветвей ничего не было видно, сумрачное небо едва мелькало, а солнце и вовсе не доставало до нас – двух путников, бредущих наобум. Пряный, насыщенный запах проник глубоко в ноздри, заполонил иссушенное горло. Мне в рот забралась ягода, темно синяя, горьковатая, и тоже хвойная. Эта едкая горечь пленила наш мир на многие часы вокруг… Я потеряла счет времени. Мы пробирались и пробирались сквозь дремучие заросли можжевельника. Густые мягкие ветви словно сошли с ума на воле, срывали с меня капюшон и взбалмошно хватали за ноющие пряди, бесстыже хлестали по щекам. Увиденная мною тропинка впиталась в темный мох под ногами. Я зажмурилась и теперь шла наощупь – направление чувствую, а глаза лучше сберечь. Изумрудная зелень моего любимого кустарника утомила. Шаг, другой… Еще один. Споткнулась и нырнула носом в мох. Почувствовала запах родного шалфея и слегка успокоилась. Шон обернулся. – Тими? Ты как, в порядке? Дракошка моя нетерпеливая. Он ласково сжал мне плечи и потянул вверх, к своей груди. Погладил по волосам, заправил локоны за уши. – Я вот задаюсь вопросом, а не придется ли нам ночевать в этой колючей мочалке? Шон безропотно прокладывал дорогу, изредка спрашивая меня, шагает ли он в верном направлении. Мне очень хотелось вытащить нож и отбиться от навязчивых ветвей, но я знала – нельзя, это кощунство. Пусть я хоть месяц, хоть два, хоть три проведу в этих зарослях, но не трону ни иголочки. – А можжевельник съедобный? – проявила любопытство я. А что, весьма насущно. – Я тут представила картину маслом, что мы до лета будем блуждать. – Хм-м, – Шон почесал затылок. – Ну, ягоды… горьковатые. Их в основном добавляют к мясу. Давай силки поставим на ночь? Может кто попадется. У запасливого Шона в рюкзаке вовсе не случайно завалялась проволока, и мы сделали петлю. На следующий день мы лакомились необычным жарким из дичи. Благо, воды было достаточно – ручьи попадались часто, и мы все время пополняли наши запасы. Но я начала подозревать, что может случиться, мы набредем на местность, где будет шаром покати. Надо бы придумать запасной план. Нить теперь вела меня надежно, и я не задумывалась, куда идти. Право, лево, верх, низ… это все неважно. Пусть я даже шагаю по кругу. Сколько будет нужно – столько и прошагаю. Ночью меня разбило в припадке. Приснился кошмар, с мамой и папой, их горящей машиной, оглушительный визг и мерзкий, отвратительный запах горелой плоти. Именно визг подсказал мне, что это не быль, а мой жуткий кошмар. Наяву они сгорели молча и сразу, вмиг. Меня трясло настолько сильно, что изо рта пошла пена. Шон кое-как привел меня в чувство. Умыл лицо, бережно и ласково, пртиснул к своей груди и баюкал, как ребенка. Я просипела: – Шон, разве это не грех – искать истину ради мести? – Ну, дорогая… – утешительно произнес муж. – Ты же знаешь историю, я Бордену не солгал. Месть вполне значимый мотив. Здесь имеет вес, кому ты мстишь. – Думаешь, в Рольве есть драконья кровь? Эта Биргитта ведь из рода Сайгирн. Что тогда? Мы будем сражаться во сне? Но Шон вмиг смахнул мои опасения. – Если так, то ее очень мало. Недостаточно даже для снов. Тими, любовь моя. Ты очень бледная, – вот сейчас Шон нахмурился и приложил ладонь мне ко лбу. – И в поту вся. Можем сегодня остаться на месте. – А это… разрешено? – Сама подумай. Тебе нужны силы, если хочешь дойти до конца. Я провалялась два дня. На третью ночь мне стало намного легче, и тут же нестерпимо захотелось Шона, его влекущего худощавого тела. Его запаха и вкуса. Как дикая кошка я набросилась на него сверху и ласкала, исступленно, бесстыдно – а Шон рычал все громче и громче, его рычание перемежалось глубокими, поощрительными стонами. В какой-то миг он сорвался на приказы. – Глубже. Расслабь горло. – Шон крепко намотал мои пряди на кулак и насадил мой рот на свой предельно возбужденный член. – Вот так. Давай, ты справишься. Моя жадная девочка. Я втянула щеки, скользнула языком по венкам и заставила его полностью утратить контроль. В этом и была моя сладкая власть над Шоном. А спустя несколько минут после его изысканного взрыва мне в горло он любовно потерся об меня и – лишь нежностью - поведал, что любая складочка на моем потном теле, любой потайной изгиб – не запрет для него. Он меня поразил – и отомстил сполна. Вылизал, пометил, сцеловал все соки, урча от удовольствия. Наша любовь становилась все более и более дикой, безудержной, животной. Грязной. – Когда ты не моешься, твой аромат слаще, – лениво выдал Шон чуть позже. – Терпкий, манящий. Даже твой пот мне хочется слизать. Распластанная на нем, я провалилась в сон. А проснулась… в зиме.***
– Какого тролля? – просипела я заледеневшим голосом – Я слышал, что они на самом деле жили на этой земле сотни веков назад, – спокойно выдал Шон и хмыкнул. Вместо можжевеловых зарослей нас окружали сугробы. У меня застучали зубы. – Живо надевай куртку зимнюю. Не зря мы тащили на себе эти тяжелые рюкзаки. И не зря Шон паковался так, будто мы собирались в поход в зону вечной мерзлоты. С этой землей – с этими горами – творилась какая-то чехарда. Хотя самих гор я до сих пор не ощутила. Сплошные иголки, куда не глянь. Я не помнила, сколько дней мы продирались сквозь них. И вот теперь такое… Я знала, что жаловаться нельзя. Да и бесполезно, скорее всего. Обратной дороги нет, ее просто не существует. Мы либо дойдем до вожделенного озера, либо сгинем тут навеки. Утеплившись всеми возможными в нашем положении способами, мы побрели сквозь пургу. А я еще волновалась о воде – глянь, да ее тут на океан наберется! Ну на глубокое ледниковое озеро точно… У меня рябило в глазах – от сплошной пелены снега. Но хотя бы появился намек на скалы. Шон шел вперед, непоколебимый, как эти самые скалы. Сколько же в нем выносливости и твердости. Огня. В моем Шоне бесконечность огня, он сам огонь. Пламя, что то ласково обогреет, то пожрет все на своем пути. Он шагал и шагал, впереди, но спрашивал меня, в какую сторону. – А ты чувствуешь это, Шон? – глухо поинтересовалась я. – Направление? Куда нам? Ты знаешь? – Мои чувства здесь не имеют значения, – он обернулся и усмехнулся, снова пронизывающе глядя мне в глаза. Глубокий, будоражащий взгляд, будто Шон стремился рассказать то, о чем не дозволено. Запрещено. – Ты помнишь эти вечные снега? – заупрямилась я. Но Шон огорошил: – Я вообще не догадывался, что здесь может выпадать снег. Тогда я глупо заморгала. – О. – Я думал, ты привычная к холоду. Ты ведь Сайгирн, – слегка поддел он. Дразнится. Да, сейчас мне это и нужно. Небольшая перепалка, чтобы не думать о морозе, кусающем губы и подбородок. – А тебе что, пришлось по прериям шататься? Шон втянул воздух и расплылся уже в искренней, довольной и какой-то гордой улыбке. Так папаши смотрят на своих дочурок, когда те освоили счет до ста. – Ты моя видящая девочка. Улавливаешь суть вещей. И я впрямь уловила. Суть. Это место вытряхивало душу. Мы стояли слишком долго. – Шон, меня тянет вон к той горе. Я указала на вершину, что виднелась за грудой скал. А до скал еще нужно пересечь долину… В этом белом мареве и чутью не доверишься. Сколько до нее часов пути? Или может быть дней? Недель? Снег скрадывал все расстояние, гора была не близко и не далеко, она просто выглядывала, одна очень красивая, нужная и влекущая. Я чихнула – на то, сколько нам еще шагать. Я умею перебирать ногами. За полвечера мы выбрались из долины. Снега насыпало много, но я ныряла в него разве что по колено. Да и черт с ним. – Здесь переночуем. Сейчас обязательно чая горячего и там у меня есть шоколад. Ты все съешь, всю плитку, – строго приказал Шон. Я кивнула как болванчик. Голову вело, каждую косточку ломило. Даже Бьерну не снились такие маршброски. Я ощущала каждый позвонок, потому что там образовалась гулкая тяжесть. И к каждой фаланге пальцев словно прицепили отдельную гирю. Я рухнула прямо на снег, но Шон рыкнул и дернул меня вверх, прислонил к льдистому камню. Его слова не вязались с рыком: – Сейчас, дракошка моя сильная. Я помогу. Потерпи, родная. Маленькая моя девочка. Он споро закрепил тесную палатку, в которой места хватало разве что нашему спальнику. Потом затащил меня внутрь, пробрался зябкими ладонями под одежду и начал меня растирать. Становилось легче, и меня сильно потянуло в сон. Шон шептал нежности, самым бархатным на свете голосом, самым хриплым и низким, обволакивающем тягучей патокой. – Сунь ладони мне в штаны. Это меня встряхнуло. – Ч-что? – Тими, в школе учат, что если очень замерзла, так и нужно греться. Ты все еще ледяная. Я блаженно послушалась. По бедрам Шона пошли мурашки – от моих стылых пальцев. С ним я давно отбросила всю неловкость. Не стала хвататься за его член, просто просунула руки меж его жилистых бедер, и он сжал их. И тогда меня накрыло простое, первобытное счастье.***
Мы брели и брели по снегу, а гора все не приближалась. Все границы между сном и явью стерлись. Если раньше, чтобы уединиться, я закрывалась в ванной и неловко включала воду, то сейчас на все стало плевать. Стыда не было. Мы растапливали снег и заваривали чай с сушеными ягодами, но почти не ели. Впереди одна цель. Выжить. Выжить. Выжить. Но потом и это потеряло смысл.***
Я засыпала в полном изнеможении. Прикрывала веки, а перед слезящимися глазами стоял ослепительный снег. Я снова заснула, а когда разлепила мутные глаза, то искупалась в поту. Термобелье, шерстяные носки, плотная шапка, куртка с подкладом, – душили меня и грозили утопить. Снаружи нещадно палило солнце, щебетали птицы, зеленела трава и цвели всевозможные деревья. Красиво и пряно, как в Галарэне в разгар лета. Я даже не удивилась. Обратилась внутрь себя и сказала спасибо. Снег, лед, колючий ветер – пришли когда нужно. И ушли, когда выполнили свое предназначение. – Куда теперь? – лениво промурчал Шон, с удовольствием греясь на полуденном солнце. Мы попали на потрясающую поляну, усыпанную знакомыми желтыми цветочками. В свете лучей нежные лепестки смотрелись веселее, но сокрытая тайна так и витала в воздухе. Я выбралась из горного ручья, на ходу отжимая чистые волосы. Взглянула на совершенно голого мужа. Мы одни, посреди гор, где нет ни севера ни юга, ни запада ни востока, и даже не ясно, где здесь на самом деле верх, а где низ. Предельно совершенный Шон сливался с природой так, словно именно здесь, посреди затерянного, нетронутого людьми мира и было его исконное место. И я тоже щеголяла перед ним исхудавшим обнаженным телом. Наслаждалась отсутствием кучи слоев ткани на коже. – А нам лучше спешить? – Только тебе это известно, Тими. Эго фразы отличались изысканной обтекаемостью. Сказал все – и в то же время ничего. Пока что меня отсюда никуда не тянуло, даже зов горы ослабел. – Пожалуй, мы заслужили перерыв, – бросила я. – Тогда… иди сюда. Его возбуждение громко кричало – просто своим твердым, налившимся кровью видом. Я голодно облизнулась и поддалась инстинкту. Скользнула – к нему, замерла сверху, окинула его взглядом. – Почему я каждый раз чувствую, что сколько бы не ласкала тебя, не могу насытиться, Шон? Шоколадно-карие глаза опять блеснули раухтопазом. Чем дольше мы находились в Драконьих горах, тем ярче проступал их потусторонний характер. Тем больше Шон походил на зверя. – О, я насышу тебя, дорррррогая, – тут же зарычал Шон. Вскочил – молнией, вспышка – и я уже распластана под ним. Трава щекотала кожу на спине, в ягодицу впился вредный камушек, но так – на контрасте – даже острее. Мое тело жаждало власти Шона надо мной, моей странной боли и страданий, его тисков, царапин и укусов. Лишь Шон умел царапать и кусать настолько нежно и лелейно, что я растекалась под ним и для него. – Я насыщщщщу тебя, обещаю. Так, как тебе еще трудно представить. Снова неясные, расплывчатые фразы – такие же, как и мое улетающее в нирвану сознание. На третий день на поляне пожухла трава и пошел дождь. А значит, нам пришла пора снова двинуться в путь. Спустя пару часов я решила, что вот такая, золотисто-багряно-ржавая осень и есть мое любимое время года в Драконьих горах. Я полюбила эти мощные, древние горы, за их сюрпризы, за непредсказуемость, за то, что я полностью в них потерялась. Тонкая нить, что вела меня к вершине горы, постоянно петляла. То запутается в кустарнике, то утонет в горном ручье, то нырнет под неподъемный валун. Я полюбила свое совершенное безразличие. Мы с Шоном много разговаривали – впрочем – как и всегда, когда не молчали или не занимались любовью. Во время любви мы тоже разговаривали, но иначе. Страсть в словах Шона порождала красные пятна на моих щеках и плечах, и муж не скупился на откровенности и непристойности. – Что тебя заводит больше, дракошка, ласкать меня или принимать мои ласки? – хрипло потребовал он. – Ну, – я сидела на нем в позе наездницы и чувственно скользила вверх-вниз. – Даже твой жгучий взгляд, всего лишь взгляд, понимаешь? – сводит меня с ума. И сразу я представляю, как трону тебя везде. Пройдусь по спине, плечам, спущусь к ягодицам. Погрызу… Когда ты касаешься меня, Шон, удовольствие от твоих пальцев и рта перемежается с удовольствием от твоего контроля. Ты властвуешь, я подчиняюсь. А когда я ласкаю тебя, у меня и вовсе сносит крышу. – Это и есть истинная любовь, жена, – сказал он сквозь зубы, и с силой подал бедра вверх. Заполнил меня до отказа, буквально достал до матки. Его член распирал меня так сильно, что мне хотелось кричать. И я кричала. А он вторил: – Отдать, отдать так, чтобы стать самому еще полнее и насыщеннее. Я обожаю отдавать тебе себя. Обожаю чувствовать себя растраченным и выжатым до последней капли. Но и этого недостаточно, и я готов брать тебя еще и еще и кончать насухую.***
Отдать, чтобы стать полнее… Я отдала свою плоть этому месту, вручила ему свою душу. Подарила горам свою суть. Признала господство этих скал в моей крови. Я сама стала Драконьми горами, мое дыхание вылетало щебетанием птиц, шаги скрипели стрекотом кузнечиков, волосы раскинулись ручьями, а руки и ноги превратились в ветви своенравных деревьев. Я шла среди них, то брела, то бежала вприпрыжку, и смотрела и снизу – на бескрайнее небо, и сверху – на плодородную землю. Границы Драконьих гор терялись в белесом тумане, таком плотном, что он напоминал молоко. Но с каждым днем мне удавалось заглянуть дальше и дальше. Я знала, что если мне суждено умереть здесь, то мягкая как перина почва напитается моей жизненной силой и возьмет от нее древним, варварским способом, чтобы уже другие паломники удивлялись внезапной зиме сразу после знойного лета. Я знала, что Драконьи горы напитывали меня мощью драгоценных недр. От нас с Шоном остались – кожа да кости. Все это неважно. Никогда раньше я не была так сильна. – Шон, – тихо произнесла я, прильнув к его родному жилистому телу. – Завтра мы дойдем. До той горы. Он замер. – Откуда ты знаешь, дракошка? – Я так хочу. Шон назвал меня видящей, и разгадка все время была у меня под носом. Наверное, захоти я немедленно к озеру Полумесяца, то мы проснулись бы там. Но я желала – и велела – привести себя к скале. Наутро я собирала наши пожитки особо тщательно. Дважды заглянула в рюкзаки, убедилась, что мы захватили и веревку, и крюки, и ботинки с шипами. Свернутые куртки, шапки и спальник затолкала на самое дно. Природа затихла – так, будто тоже застыла в ожидании. Мы с Шоном невольно держали языки за зубами. Переглядывались – и подолгу не отпускали глаза друг друга. Трогали ладони, переплетали пальцы и, оторвавшись, гладили щеки, трепали отросшие волосы. Потом мелкими глотками пили кофе – впервые с начала нашего поиска. Зуд струился по моим венам, нутро сжималось, и дыхание сбилось на поверхностное. Я сглотнула ком в горле. – Пора. Шон нацепил на меня рюкзак, бережно расправил лямки и крепко-крепко поцеловал меня в губы. Как тогда, в «Нарвале», его поцелуй скользил точно мед, терпко-изысканный, но и свежий, глубокий. Я познала его язык везде, но когда он оказывался у меня во рту, это было потрясающим, особенным откровением. Шон кусал и лизал, то плавно и нежно, то напористо и совершенно собственнически. От него пахло лишь дождем. С тех пор, как мы пересекли границу и ступили в священные горы, Шон не выкурил ни одной сигареты. У меня так кружилась голова, что в глазах плясали разноцветные пятна. – Я… – простонала я хрипло, – чувствую, что нам направо и вверх. Безвольной рукой я махнула в нужную сторону. Пальцы дрожали. – Как скажешь, дракошка. Шон не стесняясь оттянул пояс штанов и поправил вставший член, а потом шагнул куда я ему велела. С каждым вздохом лес менялся. Мы вышли из осени, а попали в вечнозеленое прохладное лето. Веер оттенков украшал здешние деревья. Трава хвасталась светло-зеленым, листья на кустарниках менялись от белесо-мятного до оливкового и болотного. Мы сделали привал у небольшой заводи, умылись и снова выпили кофе, заедая вчерашнюю зайчатину. Мне не хотелось отдыхать. Первобытная сила распирала мне тело и заставляла упорно шагать вперед, и вперед, и вперед. Глубже к сердцу гор. Я едва дотерпела до последнего глотка кофе. Вековые сосны и кедры насытили воздух хвойный ароматом, а затем появились и ели, раскидистые, пушистые, чуть колючие. Зелень тоже насытилась до густого изумрудного, стала мрачнее – верхушки почти закрывали небо. И под ногами зашелестел папоротник. Этот лес – такой сказочный – ломал все представления о том, как должны расти деревья. Здесь у каждого корня и каждого кустика была своя воля, я чувствовала это кожей. Вдруг все вокруг показалось до боли знакомым. Добрым. – Шон, – взволнованно позвала я. – У меня какое-то чувство неописуемое… кажется, я уже ходила по этому лесу. Во сне… да, Шон! Во сне, когда ты нашел меня в мотеле. Помнишь? Только я видела ночь, а сейчас пока еще день. Муж кивнул и широко улыбнулся. – Ты моя умница. Ты очень близко. Твое чутье подсказало, что к чему. От его похвалы в сердце разлилось тепло. Я вернула ему улыбку, вложила свою любовь и мое безмерное, абсолютное восхищение. – Нам еще слегка пройтись. Я хочу босиком. – Хорошо, любовь моя. Шон опустился на колени и снял с меня кроссовки и носки, наклонился еще ниже и поцеловал щиколотки. Боги… Ласки, на которые способен этот мужчина, заставляли мое тело корчиться от желания, а мою кровь – петь. Он поднялся и взял меня за руку. Мои кроссовки, связанные за шнурки, болтались у него на рюкзаке. Я ступала по чуть прелой, теплой и гостеприимной хвое, мягкой и домашней, ждущей моего следующего шага. Вся эта палитра красок, все эти дивные деревья вокруг, буйные цветы – это порождения моей сути. Только для меня, так как вижу я, как я хочу прожить. Мы остановились – и я запрокинула голову. Перед нами возвышалась груда скал. Шон зарычал так громко, что его рык подхватило эхо, и он ликующе разнесся по округе. А я – остервенело разделась догола, бросая штаны и майку как попало, и – впечаталась всем телом в таинственный камень. Шон тут же прижался сзади, давя еще больше, так, что мои груди сплющились, а живот, бедра и даже лобок терлись об эту скалу. – Дыши, – велел он хрипло. И я дышала. Дышала. Призналась ему: – Ты нужен мне, Шон. Здесь. Пожалуйста. Шон не тратил секунды на раздевание, просто вжикнул молнией на штанах, приподнял меня выше, чтобы ему было удобнее. – Не отрывай руки. Он резко вошел в меня сзади, прижимаясь так плотно, что не пришлось поддерживать мои бедра. Вместо этого огрубевшие ладони накрыли мои, мы переплели пальцы. Его толчки были направленными, размеренными. Ритуальными. То, что мы оба переживали сейчас, вряд ли можно просто назвать занятием любовью. Обряд и клятва. Сродни тому, как мы льнули к статуе Мрака в Тер-Шерранте. Толчок – разряд. Толчок – разряд. Толчок, толчок, толчок. Скала принимала меня, острыми выступами впиваясь в тело. Лаская меня спереди, в то время как Шон ласкал меня сзади. Камень был теплым, а теперь становился горячим. Мой клитор терся о мелкую неровность, посылая жгучие импульсы прямиком к сплетению нервов в центре моего естества. Вдруг Шон снова оглушительно зарычал, высвобождая свой восторг. Разве мыслимо нам существовать друг без друга? Его темп превратился в бешеный. – Дррракошшка, ты одна такая, одна такая и только для меня, моя девочка, моя самочка. Твой запах лучший на свете, твой зов сносит мне крышу. Я, я… – снова свирепый, первобытный рык, неистовые рывки его члена. – Ты моя, моя навечно. Он укусил меня, больно, чуть ниже затылка, потянул на себя и стиснул измятые груди. Мое удовольствие, от волны к волне, от всплеска к всплеску, от распада – тоже было первобытным. Мы рухнули на землю, совершенно потные, грязные и донельзя измотанные. – Я обожаю тебя, Шон. Шон тер Дейл, мой дракон. Я тебя обожаю. Слова из меня просто вырвались, я не могла держать в себе ту вселенную эмоций, что мерцали звездами внутри. Шон ласково пригладил мои буйные спутанные пряди. – Тимиредис, хищница моя маленькая. – Твоя. Давай, давай… минут десять-двадцать, съедим мяса, и полезем. Ладно? День клонился к вечеру, и от дремучих елей протянулись игольчатые тени. – Ты хочешь сегодня? Знаешь, как здесь высоко? – Однажды, помнишь, когда Мрак подхватил меня в воздухе? Я выпала из окна Черной башни. И летела вниз довольно долго. Шон хмыкнул. – Придется карабкаться по горам ночью, Тими. У меня защемило в груди. – Ты предлагаешь подождать до утра? Долгий взгляд в глаза, все понимающий, все чувствующий, разделяющий мою агонию. – Что говорит твоя сущность? – Я умру, если не начну взбираться. Шон начал рыться в рюкзаке и достал горелку, снова кофе и остатки вчерашнего пиршества. – Вот и решили. – Шон? – Что? – Я обожаю тебя.***
Любопытно, что за препятствия встречаются другим паломникам. Может, бурные горные реки? Водопады, куда нужно спрыгнуть? Или вон, бесконечные прерии? Сколько человек не вернулись назад лишь потому, что не знали обратной дороги? Карабкаться по скалам под светом благословенно-полной луны напоминало попытку самоубийства. Мы захватили веревки, крепления и шипастые ботинки. Мы тренировались на пределе сил и возможностей. Наши тела были очень выносливыми. Но здесь требовалась осторожность и крайняя собранность. Один неверный шаг на обманчивый выступ, и все – пропало. Шон взбирался первым, я чуть ниже. Мы не торопились. Связанные одним шнуром так же крепко, как нашими узами. Муж говорил мне, за что и как хвататься, куда ставить ноги, как подтягиваться. Сжатая в комок нервов опасность будила странное чувство. Если я сорвусь – он меня поймает, совершенно точно. Уже прошло несколько часов, вершины деревьев давно скрылись за камнями, и больше не встречалось мелкой травки или скромных цветочков, только вспученные глыбы, которые мы покоряли раз за разом. Короткий перерыв на попить – и снова вверх. Я снова словила безразличие. Я могу взбираться бесконечно, в этой жизни и в следующей, в посмертии, в вечности, единственное, что имело значение – это наш подъем. Шаг, хват – подтянуться. Еще. И еще. Шаг, хват – подтянуться. Отдышаться, облизать пересохшие губы. Шаг, хват… В небе едва забрезжил рассвет. – Последняя, – бросил Шон сипло. Последняя глыба перед вожделенным плато. Шон подтянулся, взобрался наверх. И сразу – перегнулся ко мне и подал руку в перчатке. Буквально за шкирку втащил меня на нашу скалу. Наша скала. Знакомая и чужая. Широкая, да на ней столько места, что можно разбежаться и прыгнуть. Можно хоть вальс танцевать, как на балу в королевском дворце. А во сне мне казалось, что мы с Мраком едва помещаемся. Шон с ухмылкой наблюдал за складкой сомнения на моем лбу. – Ну что ты морщишься, жена. Здесь мы с тобой встречались другими. И то правда. Сколько раз я замирала от восторга, глядя на исполинского дракона. Мрак ведь огромный. Наверное, и Волари… хоть и крошка по сравнению с ним, однако явно значительно выше наших с Шоном человеческих фигур. Я обессиленно разлеглась на камне. Как и во сне, вокруг клубился молочный туман, везде вокруг, кроме светлеющего неба. Скала была теплой, напитанной солнцем, и неприступный камень казался мягче перины в нашей супружеской кровати. Шон прилег рядом, повернулся на бок, лицом ко мне и взял меня за руку. – Тими, тогда на крыше в Ларране… Когда ты все узнала. Ты задала мне вопрос, помнишь? Из всех вопросов Шон мог говорить лишь об одном. Да еще таким голосом, откровенным. Глубоким. Низким. Грудь сдавило, и я шепнула: – Стал ли бы ты соблазнять другую девушку? – Да, – подтвердил он мою догадку. – Я тогда ответил уклончиво. Сказал, что ты сообразительная. Дракошка, ты подумала, что мне все равно, на кого растрачивать свое обаяние? Но ведь я имел в виду, что лишь ты такая, особенная. Особенная – для меня. Что бы не произошло, я ведь показал тебе всю свою грязь, испорченность тем, что никто не осудит за мои решения. Беспощадность… Уязвимость. А потом ты припечатала меня этим словом, обозвала рептилией. Я жутко разозлился. Зная, что Шон может и сейчас полыхнуть гневом, я все же тихо уточнила: – А мы рептилии? Однако Шон засмеялся. Легко. – Ну, драконы – уникальный вид. В нашей сущности кроется способность к смене ипостаси. А еще… мы умеем то, что не по силам ни одному другому животному. Мое сердце билось так яростно. В ушах раздавался грохот. Я затаила дыхание. – Что, Шон? – пробормотала я. Его запах резко усилился, будто я попала в грозовой шторм. Он поднял голову и жгуче посмотрел за меня. Усмехнулся предельно хищно, показав острые зубы. – Изрыгать пламя. Купаться в нем. Ох… Мифы о драконах правдивы, значит? Нет в природе зверя разрушительней. – Поэтому ты так пахнешь, да? Дождем. – Конечно. Иначе огонь сжег бы меня изнутри. Тими, давай вздремнем немного? Мои глаза уже слипались. Этот безумный, невероятно рискованный подъем по почти отвесной скале посреди ночи забрал даже предвкушение. Я провалилась в ватное ничего. Открыла глаза несколько часов спустя, солнце уже докатилось до зенита. Я встала, моргая изо всех сил. Потрясла головой. Шон спал, раскинув руки и ноги, подложив руку под голову. Сначала я любовалась только им. А когда все-таки соизволила окинуть взглядом окрестности, то заверещала от восторга. Туман рассеялся без следа. Передо мной, у подножия скалы с другой стороны – лежала долина. И дальше блестела гладь горного озера. Озера Полумесяца.***
Из пламени родится пламя. До дна иссушит кровь всю суть. Распад, разлет, – рассыплет искры, Сожжет и смерть, и тлен, и жуть. … Всплеснет волной – погасит ярость…