Я кричу, ты кричишь, Мы все кричим, потому что мы напуганы Тем, что скрывается за углом. Мы стоим на месте Потому что нам дороги наши жизни, Так что давай думать о чём-нибудь приятном. Twenty One Pilots «Forest»
— Ты в порядке? — первое, что он услышал, когда грохот обвала стих. — Да. Думаю, — отозвался Паша. Голос звучал глухо, и ушах всё ещё стоял гул. Он уловил движение где-то рядом с собой — скорее всего, Маккой кивнул в ответ, забыв, что без укатившегося куда-то фонарика, его было не разглядеть. — Сулу? — продолжил доктор перекличку, и звуки улетели в ватную тишину. А Паша подумал — почему Сулу, почему один только Сулу, а как же — Джим, Скотти, Нийота, мистер Спок — куда исчезли они из списка предполагаемо живых? Но от Сулу тоже — никакого ответа. Внутренности его сжались и свернулись в клубок. Рывком сев, Паша пошарил руками рядом с собой. — Tvoyu mat’. Пальцами он наткнулся на шероховатую ткань футболки Хикару. — Доктор, — позвал он, — сюда! Он здесь. Вдвоём они вытащили Хикару из-под обломков. Паша волочил за ноги, доктор держал корпус, придерживал шею, аккуратно и уверенно — так его, наверное учили, и так, наверное, правильно — не повредить ничего в этой сложной системе — голове, и как это всё-таки хорошо — Паша подумал, эгоистично и некстати, что у них здесь, с собой, есть доктор — склонился над — боже, только бы не — бездыханным телом, проверил пульс. — Живой, — сказал Маккой. И добавил, больше Паше, чем себе: — Не трясись, малец. Паша обхватил себя за плечи — не было у него там тряски. У него было — в груди покалывающий холодок и пара глубоких вдохов-выдохов, чтобы не дрожали губы, брови, чтобы не было губительного соблазна — разрыдаться. — Боунз, Павел, Сулу! — приглушённым криком из-за груды металла пробился голос Джима. — Вы живы? Справедливо рассудив, что он будет только мешать доктору, Паша метнулся к обвалу. — Хикару ранен, Джим, — прокричал он в ответ. — Без сознания. Мы пытаемся, — он запнулся, поправил сам себя, — доктор пытается что-нибудь сделать. — Хорошая новость: он будет жить, — отозвался со своего поста Маккой. — Плохая новость: сейчас я ничем не могу ему помочь. Нужно выбираться на поверхность и поскорее. Паша послушно передал его слова Джиму. Какое-то время из-за обвала не доносилось ни звука, а затем их спросили: — Вы выберетесь отсюда? — Или умрём, пытаясь. Я попробую сориентироваться, где мы находимся, — предложил Паша, доставая телефон. Включая экран, он уже знал, что увидит на нём: связь не ловила сквозь толщу земли и металла ещё на первом уровне, не то что здесь — где-то совсем под. Маккой глянул на него — снизу-вверх. — Всё ещё без связи? — Надо найти диспетчерскую. Возможно, удастся включить собственную антенну корабля. Если фазер всё ещё работает, — лихорадочно крутились в мозгу шестерёнки, работали на благую цель — вытащить их отсюда. — Только сперва нужно включить питание. Может, в инженерном есть аварийный генератор, или где-то в стенах на случай чего. В каких-нибудь стратегически важных помещениях или там, где собиралось много людей. Мостик, каюта капитана, медотсек? Если найдём медотсек, может, там будет что-нибудь, чтобы помочь Хикару. Он поднялся на ноги. Телефон же сунул обратно в карман — пока что он бесполезен. — Думаешь, здесь есть медотсек? — Вы совсем не читаете научную фантастику, доктор? Он сам не знал, зачем спросил: домашняя библиотека доктора говорила сама за себя. Но Паше захотелось вдруг — вот так его подначить, выпустить наружу озорное, лёгкое, не уколоть, но подцепить. И, может быть, самую малость — почувствовать над ситуацией контроль. Маккой поднялся на ноги, отряхнул грязь с коленей, всё ещё — Паша почти хохотнул — в своей панамке. Как только не слетела. — Итак, у нас на руках человек без сознания — а я предупреждал «не берите Сулу», — Паша закусил щеку, чтобы не возразить, что предупреждал доктор совсем о другом, — под землёй, и единственный выход завалило. Ни малейшего понятия, где мы находимся. И без фонарика. — Это лишнее, — Паша совсем расстроился: ему и без описания их незавидного положения было не по себе. — Фонарик бы только ограничивал поле зрения. Потом глаза привыкнут к темноте, и всё будет нормально. Ну, вы и без меня знаете. — Хотел услышать твоё авторитетное мнение, — беззлобно отозвался Маккой. Он поднял Хикару, всё так же, осторожно придерживая за шею, перехватил того за талию. — Даже носилок не соорудить, чёрт возьми. Похоже, мы отлично проведём время. — Не глупите, доктор, — возразил Паша. Он взял Сулу под другую руку и перекинул через плечо, распределяя вес между ними обоими. — Незачем тащить всё на себе. И они начали неловко своё восхождение.***
Юный Джим козликом отпрыгнул от завала, бодро держа пальцы вверх. — Всё пучком, — заверил он. — Значит, план-ураган: мы в темпе вальсируем в сторону выхода, Павел и Боунз несут Сулу к выходу другому, что-то происходит — победа! Встречаемся на поверхности. У Джима Кирка, как Скотти уже понял, многое на свете было — не то чтобы просто, но как-то — легкотечно. Едва не разбился на ржавой вышке? Вот это экспириенс! Завалило обломками старинного корабля? Не беда — прорвёмся. Явный зануда Спок пригладил пальцем разодранную свою в падении рубашку, как самое любимое дитя, и бросил, будто бы в пустоту: — Не могу не отметить некоторые недостатки обозначенного плана. — Нет никаких недостатков! Это — недостающие детали. И за заполнение большого плана незначительными деталями я назначаю, — Джим улыбнулся — во всю ширь своего безграничного лица, — тебя, Спок. Новоявленный секретарь открыл было рот, губы его растянулись в немом сопротивлении, и весь он вытянулся, подобрался, готовый возражать, но Джим уже зашагал, уверенно, в сторону от обвала. Ухура ободряюще похлопала парня по плечу. — Ты привыкнешь, — пообещала она. Ах, если бы было у них немного больше времени и пару ковшей экскаватора! Но подгоняла в спину ответственность за чужие всё-таки жизни, за тех, кто влезли сюда за его идеей и его, если не мечтой, то — обсессией. И право слово, надо было идти одному. А нижний коридор всё отказывался кончаться, и значило это, отметил Скотти, что фюзеляж расширялся книзу вширь и, верно, был самым что ни на есть настоящим жестяным блюдцем. Нестареющая классика, хоть Скотти бы на месте инженера и начертил бы что-нибудь… обтекаемее. Коридор всё не кончался, и молчал, угасшей своей жизнью, не мёртвой, но законсервированной в анабиозе, как будто — в умелых руках — всё ещё способный гудеть. Вдруг на плечи опустился могильный холод, и что-то ужалило, куснуло руку, вырвалось из ума на язык ёмкое ругательство — на привычном родном, и фонарик выскользнул из пальцев и укатился, постукивая по гулкому полу. — Осторожней, — Джим уже кинулся за ускользнувшим гаджетом, но Ухура схватила его за рукав. — Это что такое? — прошептала она, словно голос на полтона выше мог нарушить хрупкое равновесие, в котором остановился корабль. У неё пятна грязи и старой смазки отпечатались на лице и шее и был разодран рукав — зацепилась, пока падала. Она стояла, уперев ладони в колени, глядя туда, где над лучом света застывшего фонарика колыхалась тьма. Колыхалась. Что за? Плотная тень набросилась на фонарик, поглотив единственный их источник света, затрещало и хлопнуло взрывом батареек в самом её нутре, и воздух взревел от неожиданной боли, и кто-то закричал вместе с ним — от страха. Темнота взбухла и разлилась по всему коридору, заполонила собой пространство, и заверещало тысячью голосов — проклятиями на все лады. Врезались в сознание, вгрызлись и сломили сопротивление разума смутные образы — скорее ощущений, чем картин. «Интерес» и «нарушение», и «боль», и «смерть», «смерть», «смерть». Желудок скрутило, ноги, как назло, примёрзли к полу, а сбоку что-то рвануло, свистнуло, и прямо в сердце мглы полетел брошенный кем-то высокоточный снаряд. Он не должен был ни во что воткнуться, он должен был пролететь до самой стены и впечататься в неё — настолько сильным был бросок, но врезался в мягкое тело, как в неньютоновскую жидкость, и тьма вскрикнула, вобрала щупальца — и вдруг схлынула прочь. И пока корабельная тень с воем и грохотом отступала зализывать раны, Спок наощупь подобрался к месту, где она, угрожая расправой всему живому, недавно висела. — Мистер Кирк, вы только что бросили в совершенно неизученное и однозначно враждебное существо, — и, хотя голос его оставался абсолютно невозмутимым, проскакивало в нём нечто — позвякивающее, — ботинком? Ещё одна тень рядом — явственно человеческая — задвигалась, потянулась коротким движением вверх-вниз: — Попробовать стоило. — И мы примем за нулевую гипотезу, что поведение типа А в данной ситуации приносит больше пользы, чем поведение типа Б, — задумчиво отозвался Спок. — Теперь у вас нет ботинка. — Ты такой мелочный! Сам-то что сделал? Хоть у кого-то всё было нормально. Скотти обернулся к Ухуре. «Я в порядке», — прошептала она, и он кивнул — отлично. И на короткий миг малодушно захотелось вдруг вернуться домой к своим замкнутым цепям. Цепи тебя не убьют — если только ты не совсем дурак. Джим уже двинулся дальше, прыгая на полутора ногах — вторая, под защитой одного лишь носка — Скотти, наконец, разглядел в обступившем мраке — кончиками пальцев касалась пола. С куда меньшим безрассудством последовал за ним и Спок. На ходу они продолжали свою научную дискуссию: — Они сотворили Ньярлатхотепа и сделали Его Своим посланцем. Они облачили Его в Хаос, дабы облик Его был вечно скрыт между звезд. — Никогда бы не подумал, что ты опустишься до Некрономикона Уилсона, — Джим ойкнул, наступив босой ногой на острый камень. — Это же практически фанфик. — Лучше знать и иметь в виду, чем не знать и осуждать, мистер Кирк. По-хорошему, Скотти было плевать на Лавкрафта и фанфики. Их могли убить — вот что было важно. Мрачные коридоры и многочисленные отсеки исполинского корабля не пугали его, как механика, но какая ещё поганая мерзость могла засесть здесь за годы, что эта красавица провела в заточении? Скотти провёл рукой по обшивке. «А ты своенравная леди», — заключил он. Холодный металл ничего ему не ответил.***
— Мы поворачиваем всегда направо или всегда налево? — поинтересовался Маккой на первой развилке. — Давайте налево, — пожал плечами Паша. Ему было не принципиально. Принципиально ему было то, что плечо уже начинало немного подвывать, стянутое грузом бессознательного тела, и единственное, чего Паше с каждым шагом всё более хотелось — бросить всё и усесться посреди корабля. Какой из него после этого исследователь? Какой друг? Он стиснул зубы и сделал ещё один шаг. — А мама твоя знает, как ты развлекаешься? — Ну, — тут Паша всё-таки запнулся и выровнял кое-как в пространстве неуклюжее тело и закончил, более смущенно чем задумчиво: — Полагаю, ей лучше не знать. Маккой терпеливо ждал, пока Паша распутается в своих ногах. — Что за дети нынче пошли! Мог бы уткнуться в свой компьютер и заниматься тем, чем там занимаются вундеркинды. Или дрочить на порнушку из интернета. Или курить травку. Зуб даю, Джим в свои пятнадцать именно этим и занимался. Но нет, тебе же надо сунуть нос всюду и переломить половину костей в процессе. В лучшем случае. — Джим здесь ни при чём, — попытался оправдаться Паша, но прозвучало до обидного неубедительно. В любом случае, Маккоя не впечатлило. — Вы превысили лимит лапши, которая может поместиться на моих ушах, молодой человек. Джима надо бы хорошенько выпороть за пагубное влияние на подрастающее поколение. Он до странного успокаивал — этот бубнёж. Словно заземлял это подвешенное состояние — вот так правильно, вот что вечно: у себя в кабинете и в глубоком лесу, сидя в гостиной или пробираясь по жуткому подземелью, окружённый толпой подростков (мистер Скотт не в счёт) — доктор Маккой будет гундеть. И Паша почувствовал вдруг какую-то новую, светлую благодарность этому человеку — он ведь мог сдать их родителям, особенно Пашу, и не было бы никаких приключений и опасностей, но вместо этого — доктор ходил-бродил за ними и периодически — проформы ради — капал на мозги. Несмотря на ситуацию, Паша рассмеялся своим мыслям. Теперь, при знакомстве более близком, Маккой ему определённо нравился. — Что смешного? — Ya by vsekh v lyubvi moej vykupal, da v doma obnesen okean ee, — вместо ответа зачитал он. — Ничего не понял, — признался Маккой — Неважно, доктор. Мысли вслух, — Паша двинулся дальше. Когда именно возник этот потусторонний шум, он не смог бы сказать и под пытками. Он родился, неслышимый, вторя их шагам, шуму дыхания, шороху ткани, и поплыл, незамеченным, вслед. Он нарастал плавно, шелестом ветерка, вошёл в резонанс привычным звукам и набирал силу отстранённым гулом на острие сознания, так что когда они с доктором заподозрили неладное, влажный рокот уже со всех сторон сдавливал виски. Вслед за шумом пришёл хозяин — и абсолютная чернота обрела телесность. Паша не знал, как его назвать, но это было оно. То, чем пугали детей, то, чего перестали бояться взрослые — они-то верили в другие ужасы, но то, что шло им навстречу, не шло в сравнение с торжеством антропоцентризма. Паша вспомнил народные славянские сказки, что в детстве зачитывал до дыр — их монстров он представлял в разы страшнее, чем видел потом на ярких разворотах иллюстраций. Этому чудовищу его воображение проиграло. Он приближался, наполненный хлюпающими звуками, голосами, что шептали, скрипели, стонали в нём, накладываясь друг на друга в дьявольской какофонии. Он приближался, и перед Пашей вставали картины будущего: их распотрошенные тела, и существо, что погружает когти в раны, разверзая плоть, сжимая мышцы, кровь струится по его предплечьям. Сквозь муть видений, почувствовал он прикосновение холодной ладони к своему затылку. Доктор с силой развернул его к себе, лицо его казалось размытым в туманном мороке. — Беги малыш, — приказал он. — Со всех ног беги. Маккой рванул Хикару на себя, освобождая Пашу от ноши, перекидывая его через плечо. Паша с ужасом наблюдал за его манипуляциями, слишком напуган, слишком растерян, чтобы помешать. — Вы не сможете бежать быстро, — выдавил он, вернув контроль над сознанием. Существо выплывало из мрака, обретало очертания. Краем глаза Паша заметил завихрения темноты, тянущиеся от его сердцевины. Плоть его пошла рябью, сминая тело в более компактную оболочку. Оно менялось, принимая человеческие очертания, и он не был уверен, что страшнее. Все звуки мира пели миллиардами голосов. Всё зло мира тянулось к ним, Паша уже почти ощущал его липкое прикосновение, пока только разыгравшимся воображением, но «совсем скоро», — обещали голоса, прокатываясь в его голове тысячей языков и диалектов. — Ты, блядь, меня слышал или нет? Вместо того чтобы послушаться, Паша огляделся, стараясь не смотреть на подбирающийся к ним ужас. Обшивка на потолке отходила слоями, лист металла держался на честном слове — как и почти всё на этом корабле. Голова готова была взорваться. Надеясь, что это то, о чём он думает, Паша ухватился за края дыры в обшивке, повиснув на этом уступе, утягивая вниз. Металл со скрипом поддался, затрещал и, утянув за собой часть потолка, обрушился на пути чудовища. Множество голосов зашелестели на все лады, раздосадованные возникшим препятствием. Паша потянул за руку бесчувственного Хикару, что мёртвым грузом висел на плече у Маккоя. — Мы бежим, — задыхаясь, выдавил он, — вместе. Существо за их спинами толкнуло преграду. Оно выло, оно пело, оно скрипело и скрежетало. Доктор обернулся на звуки, стиснул зубы, кивнул, коротко и мрачно, и сорвался с места. Паша устремился за ним, в темноту.***
Во всём, что касается экипировки, они, право слово, проебались. Всё, чем Скотти мог оправдать себя лично — потому что местный, пусть даже и гениальный на головушку по сравнению с остальной плесенью, сброд оправдать было никак нельзя, это то, что экспедиция планировалась большей частью разведывательная. Прогуляться вглубь на сотню футов, вправо-влево, поваландаться и зафиксировать на готовящейся карте устройство начала подземного лабиринта. Если повезёт — прихватить парочку образцов инопланетного разума, и здесь — Скотти мог быть горд — они неимоверно преуспели. Невиданное оружие обещало множество увлекательных вечеров мозгового штурма вместе с молодым Чеховым — отличная компания, которую Скотти с радостью был готов терпеть. Для этого, конечно же, сперва нужно было Павла найти. Над плечом вздохнула Ухура. — Вы не представляете, как я напьюсь, когда мы отсюда выберемся, — чётко обозначила она свои цели, и Скотти глянул на неё — ого. Девушка явно знала, чего хочет, и не стеснялась об этом сказать. — Всецело поддерживаю начинания дамы, — согласился он, а идущий впереди Спок философски заметил: — Не могу не осудить деструктивные механизмы борьбы со стрессом, — и — вот чудеса — поддержал его не кто иной как Джим Кирк. Кажется, у них на глазах рождалась препротиворечивейшая коалиция. Глухой удар пришёлся по правую руку, прямо изнутри боковой стены, что-то завозилось за пластиковой перегородкой, и в неё — под аккомпанемент короткого вскрика — тут же полетел второй ботинок. Зверское нападение обуви сопроводило тихое ворчание и до дрожи уверенный, приказ Джима: — А ну выходи, — вид он имел донельзя боевой, в своих нежно-салатовых носочках и Споком по правую руку. Встала рядом с ними и Ухура, и сверкнуло что-то в её тонких пальцах мимолётной искрой. Джим направил трикодер на стену как шпагу, видно, вознамерившись заанализировать подлого врага до смерти. Тогда Скотти прикинул возможное расстояние до выхода, а также — ожидаемую силу укуса совести, угрожающей бритвами-зубками вгрызться в его мягкое бренное тело после того как он оставит здесь детей на произвол судьбы — и результаты были неутешительны. Стена снова заворчала, топотом перетекла на потолок и завозилась деловито. Вздохнул надсадно, уставший металл, чихнул сквозь стыки пылью, откинулся люк, и к их ногам, отчаянно пыхтя, вывалился самый маленький на свете йети. Он был крошечный — ну, не мальчик-с-пальчик, но малыш — для среднестатистического снежного человека — и весь будто слеплен из камня, и пока он поднимался на ноги перед всей честной компанией, Скотти всё ждал подспудно хруста от трения лицевых и корпусных пластин — но хруста не последовало. Он распрямился — серый и узловатый, словно кто-то содрал распластавшийся по породе лишайник и прилепил ему на лицо. Как будто лицо его было одной огромной раковиной, готовой вот-вот захлопнуться. Из сердца этой раковины в провалах черноты смотрели на них блеском на острие грифеля внимательные зрачки. Запищал в руке у Джима трикодер, зашкворчал в поисках директории и пискнул, капитулируя перед необычным существом. Крохотной своей ручкой оно отвело от себя детектор. — Убери, — попросило оно. — Невежливо. У Джима брови поползли вверх, устроились на лбу угловатым домиком, и он послушался, убрал прибор, защёлкнул застёжку — ну может ведь, когда хочет! Скотти проглотил рвущуюся наружу усмешку: у Спока тоже поползла — одна — и он, как мог старался с нею, предательницей, совладать, балансируя на грани ошеломления. И только Ухура приветственно мотнула рукой. — Здравствуйте, — и существо кивнуло ей в ответ. — Вы — хозяин? Оно — он — отряхнуло свой лишайник, обвело коридор и зияющую дыру в полу тоскливым взглядом и — пожало плечами. — Пытаюсь чинить. Вы ломаете. Скотти приосанился — ну ничего себе заявления! — Ломать эту леди — последнее, что мы хотели бы сделать, приятель. Но по её нутру, кажется, шарится сбежавший экспонат класса кетер. А мы ещё и разделились с нашими друзьями. Ты, может, видел их, а, приятель? Человечек на первом же «приятель» сморщил слоевище и взглянул на Скотти, пристально и цепко, будто проверяя на изъяны и трещины. О, Скотти знал этот взгляд. Точно также он сам смотрел на людей. — Выведу вас наружу. Это всё. Ваши друзья уже мертвы. Джим, уже заново обретший свой одинокий ботинок, сдавленно крякнул. В смысле — мертвы? Как это — мертвы? — Да уж, приятель, спасибо. Очень вдохновляюще. Блестящее острие грифеля пробуравило в Скотти дыру. — Вы впустили зло, — сказал их неспециальный проводник, словно не было в этом чего-то такого, чего-то сверх. «Вы впустили зло», почти как «встречаемся в пять» или «ужин на плите», ни обвинений, ни причитаний — сухая констатация факта. Но зло есть зло. Кожа покрылась мурашками от воспоминаний о встрече с неведомым, пробралось что-то кристаллами ментола под кожу, и Скотти как-то совершенно явственно почувствовал себя куском мяса. Тому чудовищу не были интересны их личности и истории, их идеи и их стремления. На этом корабле они были — мясо в консервной банке. В спину донеслось шёпотом Ухуры: «как появится связь, звоним в полицию». Человечек из лишайников забрался легко на перекладину, спрыгнул — почти бесшумно и обернулся — поманил за собою. Скотти поймал промелькнувшее в глазах Джима — хмурое и сосредоточенное беспокойство, и двинулся вперёд, к обещанному выходу. Остальные последовали за ним. К сожалению, для их спутника, по всей видимости, тоже не было принципиальной разницы между мясом и ними.***
Серо-чёрная круговерть поворотов, углов и покорёженных пластин мелькала перед глазами как ускоренная перемоткой кассета, а под рукой, и в горле — стучало горячее сердце, два как одно, своё всё жаловалось настойчиво привкусом металла на корне языка, чужое — напоминало об ответственности. Корабль вертелся целым городом проспектов, переулков и тупиков, собранных воедино неземной мыслью далёкого архитектора, наскакивал навстречу построенный за годы после крушения полосой препятствий, и в кромешной темноте глаза не сразу выхватывали нужное. Под носком прогнулась и ушла пластина, сбоку налетела сеть проводов, и потянуло с другой стороны, унесло за собой — вниз, вперёд. Вскрик настиг ушей, словно со стороны, выбило дыхание из лёгких — безжалостно и резко. Падение длилось — одну вечную секунду. — Твою мать, — прошипел Маккой. На него свалилось разом — полумёртвым грузом два тела, и слова из него стелились странно, будто тянулись через роликовый пресс. — Ты только не пугайся, — распростёрлось нисколько не подозрительное, сопровождённое очередным — шипением-вдохом: — Я вывихнул ногу. С этими словами что-то катастрофически разладилось в Пашином сознании и в мироустройстве в целом. Чёрт возьми! Это не было неожиданностью, даже больше, это было только вопросом времени, но сейчас Паше бы хотелось, чтобы мир работал не по привычным законам подлости. Он прислушался к звукам из темноты. Возможно, они запутали существо, возможно, оно не слышало оглушительного топота ног, падения трёх тяжёлых тел, крик доктора, его собственный сдавленный хрип. Ток нёсся по нервам, обостряя восприятие до предела, вычленяя песню звуков, что в обычной ситуации его ухо никогда бы не различило: свистящий вздох, стук когтей по полу коридора, лёгкий лязг задетого металла. Совсем рядом. Поддаваться никто не собирался: нечто приближалось. Тысячи вариантов событий проносились в его голове в поисках спасения. Нечто приближалось, а им было некуда бежать. Больше ничего не оставалось. Паша выхватил фазер. — Малыш. Отдай мне эту штуку. Подействует ли фазер? Убьёт ли он — это? Может ли такое существо умереть? У него одна попытка. — Лучше будет если выстрелю я, — предпринял доктор новую попытку. Если он обернётся, только потеряет время и — решимость. Времени нет, да и решимости-то почти не завезли. Сейчас по крайней мере существовал шанс, что они выживут — все они. Руки крепче сжали рукоятку, пальцы вцепились в курок. Вселенная сузилась до узкой полосы видимого пространства: зловещая тень, наступающая из липкого сумрака, скользкая тёмная кровь на руках существа, — во всём мире не осталось более ничего. Кровь же стучала у него в ушах, щекам горячо от слёз обиды и страха. О, ему страшно, как же страшно! Тень сделала шаг навстречу. Вспышка света озарила тёмный коридор.***
В проёме пылало белым июньское солнце, слепило глаза. Маленькая фигурка на границе света и тени размывалась, подхваченная горячим воздухом наружности. Они прошли последние несколько футов — солнце горело в глазах как огонь — и наружность захватила и их тоже, пахнула в лицо теплом и светом. Подслеповато моргая, Скотти огляделся. Плато, на котором они оказались, уходило вниз пологим склоном, усыпанным луговой травой с проплешиной, что узкой тропой вилась от входа на корабль вниз, обходя выступавшие тут и там кочки, а на одной из кочек… — Боунз! — крикнул счастливо Джим. Он побежал вниз, кубарем, корпусом вперёд, и сверкала в свете солнца его обтянутая в носок пятка. Доктор, что-то настойчиво втолковывавший расположившимся напротив Сулу и Чехову, со смирённым спокойствием подхватил повалившегося на него Джима. — Вот вы где, паршивцы, — он прошёлся взглядом по их потрёпанным слегка фигурам, пересчитал поголовье — и, видимо, посчитал ситуацию удовлетворительной. Скотти облегчённо вздохнул. — Все живы. Когда все живы — это хорошо. Жить — это хорошо. Это замечательно, знаете. Я люблю жизнь, я люблю быть живым. Но самое главное — в загадочный подземный корабль, как только что подтвердилось, вело как минимум два хода. Павел Чехов неловко поднялся на ноги, отрешённо, словно механически, отряхнув джинсы от земли и мелких травинок. Виду он был весьма потрёпанного, и Скотти заметил мимовольно, что глаза его припухли и покраснели. — Мы можем теперь идти? — спросил Павел с надеждой. — Можем теперь, да? Джим кивнул и похлопал парня по плечу. — Достаточно на сегодня впечатлений. Хикару, ты в порядке? Молчаливый Сулу провёл пятернёй по голове, остановившись на лбу, где пробегала линия роста волос — там наливалась бугром большая шишка. — В полном. Маккой хмуро покачал головой. — В порядке он. Тебя контузило, герой. Я отведу парня в больницу на рентген, Джим. А там посмотрим. Как минимум, постельный режим гарантирован. Спок, заинтересованно наблюдавший за их маленькой пикировкой, вдруг откашлялся. — Думаю, что выражу всеобщее мнение, если скажу, — начал он, — к большому моему сожалению, недавнее столкновение с неведомым образцом явно нематериального происхождения выдало не только нашу общую, — здесь голос его запал на мгновение — провал в сигнале радиочастот, — неподготовленность в вопросах исследования аномалий, но также и поставило под сомнение само дальнейшее изучение загадочного космического судна. Слова его взбудоражили всех присутствующих. Они переглянулись: у каждого на лице остался отпечаток пережитого ужаса и всё довлеющего над ними любопытства. Опасность, конечно, была и даже — несомненно была, но опасность эта никак не хотела вставать в систему ценностей напротив — или выше — возможного, грядущего, прорыва. Ни на минуту не угасавший научный интерес вспыхнул в голове у Скотти с новой силой, и он знал, видел по глазам остальных, по напряжённой, беспокойной, задумчивости их поз — не у него одного. Вот, например — лихорадочно соображал подхлёстнутый мозг — хлопнувшая батарейка нанесла твари определённый, пусть и малоощутимый, урон, и, в конце концов, был ведь фазер! Разобраться бы, как работает, приспособить как средство самозащиты, и отправиться — подготовленными, вперёд, к новым свершениям. — Мы можем продолжить. Оно ушло. Оно больше не вернётся, — сказал вдруг Павел, и больше, как они ни бились, ничего не сказал. Вдалеке между изумрудной зелени хвои раздалась птичья трель, как чётки — раз, два, три, вспорхнуло перьями, испуганное тельце, и полетело — разбрасывая треск по всей округе. Скотти огляделся. — А знаете, неплохо бы иметь представление, где мы находимся, — заключил он. Повсюду, сколько хватало глаз — горы да леса. — Ну так, мало ли нам захочется вернуться домой. — Ой, — спохватился Павел. — Сейчас, — и он полез в карман за телефоном. — В этом нет необходимости, мистер Чехов. Местность мне знакома, — прервал его Спок. — Как и мне, — неожиданно подал голос их проводник. Он только что вылез на свет из лона корабля, и видом своим вызвал нешуточный ажиотаж у незнакомой с ним части команды. Бедный Павел и вовсе дернулся от неожиданности — да так, что чуть не повалился наземь. — Ох, — вырвалось у него. — Я тебя видел. Уродец пожал плечами. — Ищу детали по окрестностям. Вполне возможно. Он приблизился, осторожно ступая по тропинке — тик в тик под его маленькие ножки. Солнце катилось по гребням наростов его панциря, вспыхивало ярко, попадая в ловушку зарубок. Павел неуверенно протянул руку, и человечек хлопнул по ней своей бугристой ладошкой. — Слушай, приятель, — понял вдруг Скотти несколько невежливую истину, — а как зовут-то тебя? Существо поглядело на него чёрными провалами глаз. — Кинсер. Ничего ужасающего или сверх навороченного. Даже забавно в какой-то мере, учитывая исключительную неразговорчивость их проводника. — Ну привет, Кинсер, — Скотти тоже отбил ему пять. — Будем знакомы. Их непутёвая команда искателей представилась — все по очереди, «а это я, а вот я, бла-бла, как поживаешь», один за одним и даже вечно недовольный доктор. И Кинсер всё глядел на Скотти — искал ли спасения от повышенного внимания к своей персоне, или обещал особо жестокую смерть персонально ему — за ту же внезапную популярность. Ощутив похлопывание по спине, Скотти обернулся — на него сверкал отполированными пластинами зубов Джим Кирк. — Бездна тоже смотрит в тебя, — заметил он. Скотти неуверенно кивнул. Крайне, конечно, сомнительно, что Ницше попадал в такие ситуации. Он вряд ли знал, что иногда нет нужды сражаться с чудовищами. Иногда в бездне нет ничего ужасного.