Лиха не ведала, глаз от беды не прятала, Быть тебе, девица, нашей — сама виноватая! Мельница «Невеста полоза»
В кафе на углу Центральной продавали черешню. Она не была внесена в меню — приклеена на обложке стикером с манящей надписью, и Паше подумалось сперва — это внутренняя шутка поваров. Но черешню можно было заказать — целую рассыпчатую гору и поедать, поедать — пока не лопнешь, и друзья твои не лопнут тоже, и не начнут, переваливаясь бочонками, катиться к выходу. А там кто-то скажет, что можно бы и ещё ягодку съесть — и шарообразная орава покатится назад, сверкая героической готовностью в глазах. Такова была притягательная магия черешни. Джим вернулся от стойки с кофе: для Ухуры и Хикару, — и с молочным коктейлем для доктора. — Как ты и просил, Боунз: чёрный как твоя душа, — под всеобщие аплодисменты он поставил перед Маккоем стакан. — Кажется, я не просил холодный, как сердце моей бывшей, — у доктора морщинки сговорились и убежали на лоб вслед за бровями, и Джим запрокинул голову и совершенно безобразно заржал. В кафе было раздольно и шумно, разговоры катились по помещению как мячик — бросили оттуда по диагонали вверх, поймали в самом центре, прокатили влево, повели между столиков, остановились у одного, и, обогнув, ушли в совсем в другой угол. — Хикару, — пальцы Джима заплясали по стенке стаканчика, — какое самое жестокое упражнение ты делал? Ухура приподняла уголки губ, острые, как её ключицы, разрезающие ткань воздушного сарафана, и опустила улыбчиво глаза — она, кажется, знала. — Две минуты непрерывных прыжков, — Хикару отправил в рот ещё одну ягоду. Ему, конечно, не поверили, и Джим со Скотти высыпали на улицу — проверять гипотезу эмпирически. Они шли в противоход, вниз и вверх, как разладившиеся поршни, и с каждым новым прыжком запал их потухал. Внутрь признавший поражение Скотти вполз хрипящей развалиной. — Сколько я продержался? — спросила, вцепившись в стол, страдающая рука — остальное тело так и осталось остывать на полу. — Двадцать семь секунд, — безжалостно сказал Спок. Вошедший Джим врезался в столики и сносил людей и стулья — ему всё казалось, что в помещении стало слишком много — ненужных препятствий, и, добравшись до друзей, он так и заявил. И его тоже ждало разочарование: бессердечные Спок и секундная стрелка отсчитали ему рекорд в минуту и две секунды, — но Спок добавил, «неплохо», и что-то было в его тоне такое, не снисходительное, но едва тёплое — как суп из микроволновки. Забегали, замельтешили официанты: в кафе вслед за Джимом в обход всех санитарных норм залетела бабочка, — и они погнались за нею, преисполненные исполнительности. Тёмные крылышки с белой оторочкой садились то на шторы, то на столы, и Скотти с пола кричал, размахивая платком, которым утирал лоб: «хватай её, хватай!», — и подхлёстнутые его пламенным призывом посетители тоже подключились к погоне. Кинсер стоял посреди заведения и раздавал направления. Впрочем, не слишком успешно: пару раз столкнулись, дезориентированные охотничьим азартом и плохой регулировкой Гэри Митчелл — один из Калтехских студентов — и Джим, и Хикару едва не сломал ногу, неудачно врезавшись в стойку. Хотелось смеяться и петь, но черешня давила из переполненного желудка на диафрагму, так что сложно было даже дышать, и получалось только — немного радостно булькать. Ухура спрятала ладонью улыбку и обернулась к Споку, в её зрачках и изгибе губ укрывался озорной вопрос — и почти уже вылетел наружу, но она вдруг вся застекленела, промёрзла насквозь, приросла к стулу и спросила, наверное, совсем не то, что намеревалась: — Разве он не выглядит потерянным?***
Мир замер, сжался до микрона и пробежался разрядом по её спине. Ветер вздыбил пыльную быль Центральной площади. Тротуар врезался в босую пятку, отдался волной в позвоночник, и кости застукали, затряслись. «Светила ли луна там, где ты родился, Спок?», хотела спросить Нийота, но вместо этого вышло: — Разве он не выглядит потерянным? Он — в парусиновых штанах и рубашке нараспашку, шёл, прихрамывая, мимо широких окон кафе, где прятались от полуденного солнца горожане и туристы, они — в стороне изобилия, он — в пустоте одиночества. Спок оглянулся вслед за Нийотой. — Действительно, — он склонил заинтересованно голову. Защёлкали в голове кнопки калькулятора, покатились вагончики мыслей по развилкам блок-схем, и он сказал, тоном заправского анализатора: — Принимая во внимание общий вид субъекта и видимые нарушения моторики, можно предположить предшествующую черепно-мозговую травму. — Кто сказал ЧМТ? У доктора Маккоя была удивительная способность вырастать из-под земли там, где кому-то было больно и плохо, обкладывать всех окружающих — и больного — последними словами и совершать гуманистическое чудо. Не прошло и десяти минут, как коктейль и случайная бабочка были забыты, а по Центральной улице из больницы к кафе и обратно маршировала стройная колонна санитаров. Доктор шёл во главе этой процессии, и ему не хватало только какого-нибудь штандарта — чтобы было совсем торжественно. В больнице — отправили на рентген, отправили на КТ, отправили — кровь на токсикологию. Санитары и медсёстры бегали — туда-сюда, от их пчелиного мельтешения рябило в глазах. Нийота опустила голову на руки и тихо выдохнула. Идти никуда не хотелось. — Za vsyu zhizn' stol'ko ne hodil po bol'nicam, kak etim letom, — Паша Чехов спустился со второго этажа как с неба и сел рядом, и Нийота, кажется, что-то промычала, то ли «ага», то ли «и не говори», а может «феномен Баадера-Майнхоф». Вот так они и сидели, и ждали — неизвестно чего. Паша тихонько болтал ногами — у него хорошо получалось изображать беззаботность. Он, наверное, дожидался, пока Нийота соберёт себя в кулак и поднимется на выход — а потом Ухуре за эту мысль стало стыдно. Он, наверное, таким и был — беззаботным и позитивным немного ребёнком, и действительно, если не волновался о, в общем-то, незнакомце, то хотя бы хотел узнать, чем дело кончится — а не пытался перед нею разыграть спектакль. Остальные разбежались кто куда: у Скотти и Кинсера были неотложные работы по поиску инженерных решений, Хикару спешил на тренировку, а Спок и вовсе — не был заинтересован в даровой раздаче эмпатии первым встречным, и только неугомонный Джим, вместе с Нийотой и Пашей, затерялся в недрах приземистого здания клиники. Он же и скатился сверху кубарём и сообщил, что за Джона Доу можно вполне себе перестать волноваться. Хлопали двери, скрипели верхушки деревьев, и лихой ветер поддувал в дыру под пьедесталом статуи Основателя. В кафе на углу закончилась черешня, Паша Чехов ускакал домой гулять с котом, а Джим Кирк выдумывал истории до самой базы — его выпроводили восвояси то ли сестра Чапел, то ли сам Маккой, и это оскорбило его чувства в каждой бочке затычки и попрало статус лучшего друга местного хирурга. Поэтому теперь он выражал свою фрустрацию социально приемлемым и самым привычным ему образом — болтал, не затыкаясь. — Итак, одно из двух, — глаза у него сияли радостным предвкушением, — выяснить наверняка, что происходит в этом городе или — степень доктора философии по лингвистике? Призрак покинутого корабля и лесного могильника снова вырос над их головами. Это было неуютно и жутко, и Ухура не хотела это обсуждать. — Почему я должна выбирать? Джим развёл руками — она всё же попалась в его ловушку. — Это мысленный эксперимент! Представь! — Степень. — Ага, — он задумчиво почесал подбородок. И, поскольку Кирк был физически неспособен сохранять интригу, тут же выдал себя с потрохами: — Я выбрал первое. Павел тоже. Боунз послал меня нахер, а Спок не понял вопроса. Забор турбазы виднелся вдалеке, и из ворот вытекала к пляжу тонкая струйка студентов. Тихие волны мерно шуршали по песку и катились обратно, цепляя хваткими пальцами воды тёмные песчинки и зелёную тину. Собирали ещё один большой костёр. — С подобной постановкой задачи — неудивительно. Никому из вас не нужна степень в лингвистике. Джим хохотнул — разлетелась по округе низкая мягкость его голоса — и зашагал вперёд восхитительно молча. Вечером гитара в его руках скрипела обмоткой струн, и огни костра играли на лакированной деке и его лице, пока он пел о смелости сменить опостылевшую рутину на манящую неизвестность, и песня стелилась по прохладному небу и остывшему песку хулиганистым вывертом — это была рассказанная во всеуслышание маленькая тайна, понятная лишь двоим из всех собравшихся. Спину тянуло уютной тяжестью — Гейла навалилась сзади и то и дело норовила урвать у Нийоты кружку с ирландским кофе. Рыжие пряди застилали глаза, и казалось, весь мир был в пушистом и буйном огне. Ключи в темноте выскользали из рук, пока совсем не свалились на дощатый пол коридора, и Нийота прыснула со смеху — такая она неуклюжая. Схватившись за рёбра, Гейла картинно сползла по стенке рядом. — Гитарист милашка, — сложённые руки невпопад ходили ходуном у груди. Ухура прищурилась: отдалённо напоминало биение сердца. — У нас были бы самые рыжие дети с самыми голубыми глазами. — Мерзость, — фыркающий смех снова вырвался наружу, — не хочу слышать о детях и Джиме в одном предложении. С пола раздалось цоканье. — Значит, Джим. Подруга, если ты его застолбила, так и скажи, я отъебусь. Едва схваченные ключи опять ехидно поскакали вниз, но смеяться как-то расхотелось. Господи боже. Дверь поддалась на уговоры раза с четвёртого, как препод, не желающий поставить тебе зачёт. Желтоватый от старых плафонов свет разлетелся в узкой пустоте комнаты, чтобы забраться в каждый уголок, и Гейла застонала — у неё от лба к темени волнами разошлась мигрень, и в стоне этом послышалось что-то новое, незнакомое — не на нужной высоте. В кончиках пальцев закололо, и лопатки упёрлись в пол, и едкая пыль припорошила с ног до головы, заползла в нос и глаза. Стало трудно дышать. — Что за сопелка у тебя под кроватью? — незнакомое оформилось во вполне различимый тихий свист. Если это очередной ухажёр в отсутствие хозяек пробрался в комнату клясться Гейле в вечной любви и звёздах с неба, то ускорение под зад он получит с двух ног — так Ухура решила и угрожающе двинулась к кровати. — Что? — Гейла всё ещё не справилась с резкой сменой освещения. Что-то бухнуло о деревянное днище и заметалось лихорадочно по полу; с потревоженной тумбочки посыпалась дождём косметика, а незваный гость попытался вскочить на ноги и не успел: его зажали в углу вооружённые до зубов девушки, Нийота — своей босоножкой, Гейла — феном. — Ты кто такой? — Гейла размахивала феном как дубиной и держалась за голову одновременно. — Что ты тут забыл? Нарушитель сжался, закрылся руками, как скорлупой, и только напуганные глаза цвета мёда виднелись сквозь защиту. Босоножка медленно опустилась к бедру. Запоздалое узнавание резануло Нийоту краем тонкого бумажного листа. Из угла, сверкая белизной больничной сорочки, глядел на них сегодняшний случайный пациент.***
— Девочка, извини меня, но это бред, — доктор Маккой скрестил руки на груди. Он выглядел незыблемой горой циничного реализма в их с Гейлой взбаламученной комнатушке, но глаза у него влажно блестели — ему тоже пришлось экстренно протрезветь. — У парня в крови настоящий коктейль и, — он сжал зубы, словно говорить ему было физически больно, — Спок прав, ЧМТ. Он тебе не только о зелёном змие будет вещать. Пациент понуро сидел на кровати. Он быстро оценил всех собравшихся — взглядом как выстрелом — и на мгновение, страшное мгновение показалось Нийоте, что радужки его глаз разрослись, захватили зрачок, оставив лишь тонкую вертикальную щёлку. Но это была лишь кратковременная иллюзия искривления. — Они найдут меня, — шептал он, обняв покатые плечи. Он весь был — нескладный и словно не державший в жизни ничего тяжелее смартфона. Светлые волосы висели сосульками до подбородка, и он всё повторял: — Они заставят меня проглотить Время. Не дайте им поглотить Время. — Знатно его крутит, — Гейла сидела напротив, вглядываясь в пустое полотно чужого лица. — Где раздобыл такую забористую дурь? Ответ лежал на поверхности — и немного в котловине. Он был покрыт лесом, камнем и бетоном, и занимал общей площадью тридцать квадратных миль. Нийота обернулась к Маккою — и не встретила в нём поддержки. — Доктор, — начала она, но он лишь сказал, устало и разбито: — Нет, — потому что она не была Джимом Кирком и определённо не Пашей Чеховым, она была всего лишь Нийотой Ухурой, и у неё было ровно ноль рычагов давления на него. Доктор ушёл со своим пленником, и ничто не могло его остановить, потому что Ухура была не тем человеком — она не умела делать других счастливыми. Гейла закрыла за ними дверь, прикрыла оставленное нараспашку окно. Она долго стояла там, на границе между светлой коробкой помещения и тёмной наружностью, провожала глазами двух людей до самого забора. — Странные дела, — она постучала костяшками по стеклу, — цела москитная сетка, — и это стало последней каплей. Этот парень ворвался в цепочку ошеломительных событий — неразумно и нелепо, и как-то невовремя, и пролетел со своей невероятной историей мимо — упущенным шансом и подспудным ощущением неправильности. В нём всё было неправильно: и невероятное, путанное от волнения описание служителей Великого Змея, засевших в катакомбах под городом, и то — как удобно это объяснялось галлюциногенами с одной стороны, и теорией заговора — с другой, и он сам, мягкий и высокий, словно бумажный, и такой ошеломительно нездешний, но в то же время — так подходящий этому всегородскому безумию. Противный холодок исколол иголками кожу, но воздух в лёгких жёг, словно кислота. Ухура накинула на плечи лёгкую кофту. — Гейл, — сказала она. — Мы должны ему помочь. Гейла обернулась к ней — лёгкая и огненная, и последние сомнения утонули в ямочках её щёк. — Мы украдём укурка из больницы? — Да. — Того самого, что ты отдала мистеру Вискарь-вместо-ужина? — Да. Гейла прищурилась — побежали от глаз к вискам паутинки — и спросила последний, контрольный — ей тоже было интересно, куда всё заведёт: — С чего ты решила, что ему вообще нужна помощь? — Не знаю. Чувствую. Джим Кирк имел обыкновение плохо влиять на всех, но главное — на Ухуру. Гейла захлопала в ладоши. — Ага! — рассмеялась она. — Судьба! Когда они выскочили на улицу, над их головами пронеслись крики и смех полуночников — база не засыпала ни на секунду, захваченная в круговерть жизни, и никто не заметил и не удивился их пропаже.***
Каменное здание больницы напоминало гиганта, решившего отжать десятку от пола на главной площади — голова-козырёк нависала в сосредоточенном напряжении, и тело, обрубленное по плечи, скрадывалось тьмой. Год за годом ветер и дождь сдирали краску с колонн у главного входа, и кирпич крошился рыжей пылью. Кладка под рукой ощущалась дряхлой от прожитых лет, там, за стеной — страдания и надежда тысяч, сохранённые в бетоне и камне. Войти как ни в чём ни бывало, объявить, что пришли к доктору, выслушать ворчание об устроенном проходном дворе, пробраться в раздевалку и стащить форму, вывести Джона Доу через чёрный выход — готово. Если думать об этом, как о ежедневной рутине, станет легче. Ухура прикрыла глаза и приготовилась. — Привет, — проявили неожиданную вежливость кусты боярышника. Ухура с Гейлой отскочили от стены разом, застигнутые за своим постыдным, уголовно наказуемым занятием. Кусты заходили ходуном, потрясли листьями и явили миру Джона Доу, всё в той же больничной — уже не такой белоснежной — сорочке. — Я знал, что вы придёте. Ещё днём понял, ты — меня видишь. Его лицо, как полная луна, светило неуместным энтузиазмом. Гейла изображала рыбу — открывала и закрывала рот, очень натурально, если бы не крутила головой от парня к горящим окнам здания. — Как? — она указала на окно. Парень улыбнулся шире — разошёлся кратером по луне рот. — Я выбрался из Общества. Сбежать из вашего лазарета было легко. За исключением того, что никто давно не говорит «лазарет». И того, что это была неправда: ничто не сравнится по внимательности с доктором Маккоем, уже однажды упустившего пациента: он как ищейка чуял пренебрежение здоровьем. Содеянное граничило по невозможности с тем, чтобы забраться в запертую комнату через затянутое москитной сеткой окно — и не повредить эту сеть в процессе. — Давай с начала. Расскажи, от чего бежишь. Он так и остановился — всё ещё светящийся, немного дезориентированный, являя боярышнику голый зад. — Прямо здесь? — глупо спросил он.***
Спок стоял у своего трейлера, строгий и недвижимый, и только едва видимый парок изо рта выдавал в нём не статую, но — человека из плоти и крови. Ухура сказала: «привет», — и Джон Доу сказал: «привет», — а Гейла издала какой-то полузадушенный ультразвук и всплеснула в восхищении руками: — Ничего себе! Живёшь прямо здесь? — Мисс Ухура, — тон Спока оставался невозмутимым, — ваше сообщение стало для меня неожиданностью. В уютной тесноте трейлера Джон подсобрался, почуяв если не безопасность, то хотя бы право перевести дух. В свитере с чужого плеча, что был слишком для него велик, он смотрелся нахохленным воробьём. Он говорил, так, словно слова копились в нём всю жизнь, давили изнутри и вот — прорвало дамбу, и свирепый поток пустился вниз, не замечая препятствий, торопливый, порой нескладный, безжалостный — до тех пор пока не иссякнет совсем. Мысль в этом потоке барахталась, утекала сквозь пальцы за тоннами воды — здесь нагромоздили друг на друга и общество серых кардиналов, и похищения людей по всей стране, и видимую лишь избранным зловещую звезду, что зажглась на небе восемь лет назад, и — конец времён. Спок слушал молчаливо и лишь в самом конце глянул на Ухуру с Гейлой исподлобья заинтересованно и беззлобно, в его исполнении — почти хулиганисто: — Вы похитили пациента из больницы. — Он сам похитился. Спок опустил взгляд на кружку. В кристальной чистоте его жилища их треволнения виделись чем-то постыдным — будто пятнающим эту белизну. — Прелестно. На Нийоту налетела какая-то воодушевляющая весёлость — ну правда же, всё случилось без них! А потом накатило другим — но ведь они действительно планировали! — И что мы собираемся делать? — Гейла обрушилась щекой на кулак — она так и просидела весь рассказ. — С этими сутенёрами? Джон Доу — в сбивчивой суматохе рассказа он так и не представился — вздрогнул, пошёл рябью и снова скукожился — кожа у него словно отошла от мышц и сморщилась, и волосы упали на лицо защитным частоколом грязных прядей. — Ничего. Ничего не надо, — он слабо дёрнул плечом. — Помогите мне выбраться из города. Из города вилась узкая дорога, с обеих сторон на неё наползали валы серой земли, и она бежала — вдаль к шоссе. Это было единственное её предназначение — добраться до трассы, и узкое полотно храбро бежало сквозь лес, чтобы вырваться из леденящих тайн Гравити Фоллз. А там, на шоссе — раздавался рокот моторов, и повседневная жизнь разливалась сетями асфальта по всей огромной стране, артериями вдоль бескрайней пустоты межгородья, капиллярной сетью — в города. — Скажите, чего вы этим добьётесь? — спросил Спок, и их знакомый вздрогнул, словно его ударили. Он раскачивался на стуле, тонкие руки обнимали колени — улитка в своей скорлупе, которую вот-вот раздавят. — Что это за вопрос такой? — процедила Гейла, закипая, и Ухура тоже попросила: — Объяснись, Спок. Спок кивнул им, «конечно», и обратился к парню. Внимательные тёмные глаза цепко следили за его движениями. — Борьба с симптомами не искоренит проблему. Вы говорили — их руки протянулись повсюду, — Джон Доу всхлипнул откуда-то из кокона рук. — Хорошо. Значит, Вы понимаете: куда бы Вы не сбежали, Вас найдут — это лишь вопрос времени. Всегда существует шанс обратиться к официальным инстанциям, — Спок сделал небольшой глоток из кружки. — но полиция Вам не поверит. И это Вам тоже прекрасно известно, иначе Вы не искали бы укрытия от опаснейшей организации у двух едва ли совершеннолетних студенток. Задрожал панцирь, заходил ходуном, и Джон Доу усиленно задышал в попытке скрыть рыдания. Его тихое «пожалуйста» заглушил грохот — Гейла поднялась с диванчика и влепила Споку оглушительную пощёчину. — Заканчивай! — закричала она. — Ты его триггеришь! Кожа в месте удара была цвета слоновой кости, и Спок прикоснулся к ней ладонью. Сквозь пальцы проглядывала пятнами желтизна. Он чуть приподнял голову, чтобы видеть Гейлу — она горела бушующей яростью — и пламя отражалось в его глазах. — Эмоции могут застилать взор, но… — У него травма, ты, консервная банка! — Гейла обернулась к подруге, не ожидавшая такого предательства. — Нийота, где ты откопала этого упыря? У него сердца нет! От её голоса дрожала походная кружка. От её голоса затрепетал до смерти напуганный Джон Доу, и у Ухуры разболелась голова — пробралась к вискам ноющими волнами боль и смешала в палитру градиентов всё вокруг: белые узкие руки, ладонь, оливковые пятна на коже, рыжее море волос. Высоко в небесах вспыхнула и отсчитала миру очередную пятилетку самая красная на свете звезда. — Нам нужен голый мозг, — под закрытыми веками заволновались и разошлись круги. — Но Гейла права, Спок. Парень травмирован, и ты не можешь требовать от него мыслить рационально. Это попросту невозможно. В нём мелькнула эта мимолётная искра противоречия, и уже ушла вниз нижняя губа — Спок готовился возразить, но это было выше её сил — терпеть его возражения, и Нийота пригрозила ему пальцем: — Не перебивай меня. Губа вернулась на место, и её энергия ушла вверх, потащила за собой бровь — словно маятник Ньютона. Спок всё ещё держал руку у щеки, его спокойная уверенность заполняла весь объём трейлера, и Нийота тоже почувствовала себя уверенней, и пообещала: — Мы разберёмся с Обществом, но он — жертва и ему нужно уехать, — быстрые пальцы вперёд разума забегали по списку контактов. — Скотти, может Кирк — они найдут способ и обеспечат ему безопасность, пока мы не найдём управу, и… Лёгкая ладонь Джона Доу опустилась Нийоте на плечо. — Мисс, — сказал он слабо, и этого хватило — чтобы она прекратила компульсивный набор. У него глаза сузились и рот ушёл вбок — но он вернул его обратно, одним волевым движением, и встряхнулся, вытянулся, провернул плечи — и стал ещё выше. — Я попробую, — голос у него чуть дрожал. — Я пойду с вами. Спок опустил руку. — Вы ошибаетесь в моих намерениях, мисс Ухура. Всё, что я хотел предложить — это… — но тут в дверь раздался мерный трёхчастный стук, и Спок едва заметно напрягся. — Прошу меня извинить, — он поднялся и вышел в прохладу ночи.***
Джон Доу был прав: за ним пришли. Это были обычные люди, простые люди — пройдёшь, и не заметишь, и не было в них ничего пугающего, но один из этих людей зашёл в трейлер — на свету блеснули розоватые от недосыпа, или препаратов, белки глаз, и сказал: — Пройдёмте. И они подчинились. Ещё не вполне круглая, но уже пузатая луна ухмылялась в вышине, и воздух тихо шелестел сквозь тёмные хвоинки, ласково обнимал лицо. Их проводник бесшумно шагал по лесному настилу, не утруждая себя оборачиваться — он знал, что за ним следуют. Спок висел безвольной куклой у него на плече. Покорно плёлся, то и дело спотыкаясь, Джон Доу — всё так же неестественно вытянутый, но — полностью раздавленный. Руки его как шланги безвольно болтались вдоль тела, и тонкие серебряные дорожки катились по лицу. Он не моргал. Монументы административных зданий смотрели на пленников стеклянными глазами мертвецов. Доска пьедестала статуи сдвинулась, ушла вниз — за нею темнел провал прохода, тянул из-под земли сладковатой смесью сырости и гнили. Не было ни страха, ни волнительного предчувствия — как тогда, в тёплый солнечный день, когда Ухура стояла перед входом на корабль, окружённая кучкой энтузиастов. Окружающий мир прорывался к ней сквозь толстое синеватое стекло и оседал на стенках снаружи — это ощущение тоже было знакомо — откуда? В катакомбах пульсировал слабый свет — это невиданные лишайники спускались слоевищем до самого пола и светили — приглушённым красным огнём. Воздух летел, обгоняя людей, по галереям и вдруг затормозил, разбившись на тысячи потоков, когда процессия оказалась в большой круглой зале. Пятеро поднялись со своих подушек в центре — красное гуляло по их лицам, очерчивая углы, и они казались статуями, как та, что хранила вход в их убежище. Они обходили кругом своих пленников, клали руки на плечи Джону Доу, брали его лицо в ладони как самый любящий родитель — и улыбались. Их руки были мокрыми от его слёз. Спок лежал на полу, бледный до желтизны, и там, куда Нийота старалась не смотреть, слиплись тёмные волосы, и уже подсыхала подкислившаяся корочка. У Гейлы руки покрылись гусиной кожей, холодный ветерок лениво шевелил короткие волоски. — Пожри их, — прошептала Джону женщина с нежным девичьим голосом и глазами дряхлой старухи. Она касалась его лица, словно он был самым хрупким цветком — едва-едва — и его зубы стучали друг о друга, и дрожали мышцы — шеи и лица, будто он хотел уйти от её пальцев, и не мог. — Пожри их, и будешь прощён. — Пожалуйста, — зубы его не попадали друг на друга, — нет, пожалуйста, нет. — Взрасти в себе Пожирателя душ. — Нет, нет, не могу. Не заставляйте, не могу! Глаза у него, наполненные страданием и водой из медовых стали почти золотыми. Волосы у Гейлы стянули на себя свет лишайников — казались медными. Кровь у Спока так страшно темнела грязно-фиолетовым. Их тела, тело Ухуры, им не принадлежали — откуда, откуда это сковывающее дежавю? Бытие завернулось спиралью, врезалось в потолок и пол и сложилось в её голове в одно высокое, звенящее керамикой в каждой гласной: «У тебя в кармане» У Нийоты в кармане поджидал маленький зверь — он вцепился ей в пальцы острыми медными зубами до самой крови. Натянутая тетива не выдержала и лопнула — и она тоже лопнула и надломилась, свалилась на каменный пол. Все мышцы свело болезненной судорогой, и всё, что она могла — рыдать, скорчившись на полу. А потом кто-то закричал — Гейла, подумала Нийота, это Гейла, её тоже отпустило это жуткое оцепенение, и она кинулась на обидчиков то ли фурией, то ли валькирией, за нею горели в полумраке её тяжёлые кудри. «Пожалуйста, не надо», — попросила Нийота, а может, просто подумала — губы слиплись, приросли друг к другу и тоже не слушались, потому что тут же раздался влажный душераздирающий треск, и Гейла распласталась в ногах культистов. И едва она коснулась пола, как поползло по нему что-то светящейся сизой рекой. Оно коснулось ноги — холодное и скользкое, пробрало ледяным шёлком прикосновения до самых костей, заслонило собой потолок и мягкий мерный свет растений золотыми глазами-блюдцами. И о боже, боже, оно было такое же как… такое же как — кровь в тёмных волосах. Исполинский змей кинулся к культистам. Один, другой, третий они исчезали в широкой пасти. Ухура зажмурилась и нащупала чужую руку — горячую как солнце, и другую — холодную как космос, и две эти руки до странного её уравновесили, заземлили, заставили — смотреть и слушать. Кровь лилась у обоих, Нийота коснулась дрожащими пальцами засохшей корки и влажной, горячей путаницы прядей. Над её головой блестела всполохами чешуя, и шумели в ушах ломкими звуками хрупкие тела. Она прижала к себе Гейлу и Спока и попыталась отползти подальше — хотя бы к углу. Какие же они тяжёлые! Лопаток коснулось — тёплое и влажное, и оттуда, где ужасный змей расправлялся со своими тюремщиками, смотрел на неё вертикальными зрачками в глазах цвета мёда Джон Доу. — Прости, — он моргнул, и узкая щель зрачков снова стала дырой, — позволь мне вам помочь.***
Восходящее солнце бросало на площадь яркость рыжины, и в этой рыжине всё казалось огненным — тёплым студенческим костром на рассвете. Липкая кровь пропитала одежду там, где его касался, поддерживая, их нечаянный спаситель, и его собственная запеклась и стянула кожу на затылке. Спок поправил капюшон толстовки. Вероятность того, что они заметили его особенность, составляла восемьдесят процентов. Узловатые костлявые пальцы чуть надавили на рёбра — они плелись странной процессией, оперевшись друг на друга вчетвером. Больница была в двух шагах, но до трейлера идти и идти. Им троим — Ухуре, её взрывной подруге и человеку без имени, не помешает небольшая инъекция концентрированного доктора Маккоя внутривенно, но себе этого Спок позволить не мог. Катились в голове многогранными костями вопросы без ответа. Человек-змея был, конечно, важен — он был даже несомненно важен, иначе Общество не стало бы его искать — но как был связан он с красной звездой? Сколько подобных ячеек скрывалось по всей стране — или мире? Как быстро Общество восполнит потерю? У самого здания земля чуть качнулась — человек без имени отпустил его и привалился к стене. — Я, — он прикрыл глаза, — я не пойду с вами, наверное, — восходящее солнце горело прямо ему в лицо, и он вдруг улыбнулся. — Да, наверное, я не пойду. За углом слышались шорохи шин, и кто-то шептался, сетуя на рутину, «представляешь? один цент лишний остался от бюджета на закупки». Шелестели кусты боярышника, просвечивали тонкими листьями зарево восхода, Спок схватил рукой стену — земля всё ещё колыхалась, и сверху прилетело, знакомое и насмешливое: — Куда это ты не пойдёшь, дружок? Бог троицу любит. Доктор Маккой, во всём своём ехидном великолепии, глядел на их печальное сборище из открытого окна. — Оу, — Гейла задрала голову и, как типичный представитель усреднённого человека, высказала очевиднейшее наблюдение: — Мы остановились на привал прямо под окнами доктора Секси. — Выглядите так, будто у всех у вас ЧМТ. Подниметесь сами, или я зову санитаров? Он был чрезвычайно доволен собой. Где-то у входа захлопали двери, затопали ноги — к их пятачку болезненного спокойствия высыпала толпа. Толпа гудела наперебой голосами — Чехова: «мы вас по всему лесу искали!», — Сулу: «кроме клингонского сектора», — механика Скотта: «вас бы выдрать как сидоровых коз», — существа с корабля — Кинсера: «да». — Как же это? Где вас так? И Джеймса — конечно же. Он подбежал, размахивая руками, как курица-наседка, всё не знал, к кому кинуться в первую очередь — да так и не решил — только поглядел растерянно наверх. Доктор фыркнул и скрылся в тишине кабинета. — Тащите всех сюда. Нужно помогать ближнему. — Ну так бог им в помощь, — буркнул Скотт. Спок хотел скинуть с плеча тёплые пальцы — там, наверху, не ждало ничего кроме беды, ведь доктор, конечно же, поймёт — потому что даже не нужно быть гениальным хирургом, которым он, несомненно, являлся, чтобы понять такую простую вещь, но пальцы были мягкие и бойкие, и держали крепко — бурей колких эмоций, а у него почти не было сил. Человек без имени оттолкнулся от стены и поковылял вместе с Гейлой. Они вцепились друг в друга — идеально выверенная скульптура стоявших разобщённо и упавших вместе, и парень сказал девушке: — Запишите меня правильно. Запишите: Найджел Селай, — и Гейла улыбнулась, не губами даже — всем страдающим телом: — Скажешь это доктору Ещё-по-одной, ящерка. Джеймс склонился к уху Спока. — А она хороша, — засмеялся, тихим невесомым выдохом. Горячий жар прокатился — от уха по шее, и осел — под диафрагмой. У дверей остановились. Там, за стеклянным полотном, изучала Спока неизвестность, уже поглотившая большую часть процессии, а чуть впереди — двое мужчин, вчерашних мальчишек, таких непохожих на людей с фотографии, и всё-таки — бывших ими во плоти. Ещё двое подошли сзади, поравнялись с ними — девушка и ребёнок. Нийота Ухура шла практически сама, покрытая пылью и грязью, и пальцы её были изрезаны в кровь. Она сжала ладонь Чехова и тоже застыла — и мир вместе с ней застыл. — Спок, — её острый взгляд проникал прямо в его суть, — не ходи, если не готов. И ему иррационально захотелось сказать ей — какая она наблюдательная и храбрая, не потому что она выглядела потерянной, а потому что это была правда. Но он сказал: — Напротив, мисс Ухура. Моя решимость полагается удовлетворительной, — потому что она ждала от него не похвалы — а ответа. Она кивнула и взглянула на небо: на далёкое солнце у горизонта, затухающую луну в вышине и — куда-то ещё, в пустоту воздушной громады, туда, где по ночам висел ковш большой медведицы. — Хорошо, — гладкая кожа сияла на границе света и тени. На лице застыла странная эмоция — тихой задумчивости и какого-то понимания. Ухура спросила: — Там, где ты родился — светила ли луна? — Нет, — это было удивительно и — в точку. — Я родился в новолуние. Кто-то толкнул дверь — Чехов или Джеймс — и они вчетвером вошли внутрь.