В определённом смысле, мы все пришельцы на странной планете. Большую часть своей жизни мы тянемся к другим, пытаясь наладить с ними связи. И если за свой век нам удалось дотянуться и по-настоящему сблизиться хотя бы с двумя людьми, нам очень повезло. Джин Родденберри
Дождей ожидали с начала июля как самого далёкого друга. Облака постепенно надувались серостью, бежали по небу угрюмыми бычками, и над лесом и по окраинам то и дело высыпало щедрой пригоршней капель, но долгожданный, всамделишный дождь только вчера пролился по городу и окрестностям сплошной стеной, загнал горожан по домам к теплу домашних печек и электрических каминов. Ливень пролился вчера, простучал ритмичной мелодией по металлу и шиферам крыш, разорвал гладкую поверхность озера, наполнил канистры и бочки водой и никак не сдавал позиций — уже целые сутки. По серому асфальту вертлявых улочек и в трёхдневной траве газонов поскакивали, сверкая блестящими мокрыми боками, крохотные лягушки, и на тропинки то и дело выползали улитки. Мамину клумбу за окном заливало водой, бархатцы и герани под давлением клонились книзу, почти спрессованные трудностями этого лета. Как утверждала сама Лариса Иринеевна, погода всерьёз взялась за её нехитрые посадки — но за что же природа в таком случае наказывала всех остальных, теоретизировать наотрез отказывалась. Джим вернулся в дом, взъерошенный и дрожащий, волоча горсть улиток в чёрных пальцах и литры стекающей с его волос и одежды воды. — Джеймс, — Спок поправил воротник своей флисовой рубашки. Под нею краснела новенькая футболка с незамысловатой надписью «I’m with illogical» на груди и стрелками — вправо и влево. — Позволь усомниться в твоих способах организации досуга. Мама просунула в комнату белое круглое лицо и — свитер. — Джим Кирк! — высокий её голос взвился до самого потолка. — Убирать эту грязь из моего дома будете вы. Живо в ванную! — Есть, мэм! По возвращении Джим принялся рассаживать свой улов по крышке опустевшей обувной коробки. Со своими горящим чистейшим восторгом лицом он походил на мокрого лабрадора. Улитки всё никак не хотели сидеть смирно. Они покачивали своими глазками на длинных стебельках и ползли, куда-то врозь, и всё никак не нацепляли на мокрые панцири клейкие бумажки с номерами. У Джима от усердия на лбу выступил пот, смешался с приволоченной с улицы мокротой, покатился вниз. Между зубов мелькал прикушенный от усердия язык. Неподалёку Скотти рисовал концентрические круги малярным скотчем. — Построение абсолютно правильной окружности — малодостижимый идеал, но и мы не фунт изюма, — бормотал он, разглаживая слипшиеся складки. У Хикару в руках оказался ещё один, цельный круг — Ухура сложила ножницы в подставку — и круг этот был радостно нашлёпнут мишенью в самый центр окружностей Скотти. К импровизированному треку с пронумерованными улитками подполз Джим. Под его чутким руководством спортсмены выстраивались в центре спинами друг к другу, и дана была уже почти команда на старт — Хикару поднял к потолку пистолет с липучками, когда открылась дверь, и пространство заполнилось возгласом возмущения и какого-то, если не смирения, то уже сходящего на нет протеста: — Твою мамашу, Джим, что за цирк ты тут устроил? Доктор на пороге комнаты был вида много менее пришибленного дождём, чем презревший все зонты как класс Джим, и всё же, ворвалась вперёд него эта ни с чем не сравнимая мокрая уличная свежесть. У ног его вился, потираясь пушистыми боками о влажноватую у ступней штанину, Лёва. Всё разом заполонило таким знакомым ощущением приязни и правильности — они все Маккоя давно ждали, его лишь и не хватало до полного сбора (кроме, может быть, Кинсера, который упорно остался починять транспортаторную) — но вместе с этим какое-то зудящее, практически ритуальное чувство тревоги прокатилось у Паши по позвонкам и осело в животе — это был взрослый, преступающий последнюю границу; не как Скотти, потому что Скотти был фальшивым взрослым — большим ребёнком, а настоящий, пусть и знакомый и славный, но всё-таки — ещё не совсем свой. Как будто, если он войдёт, то флуктуации мира навсегда расшатают систему, доведут до точки бифуркации и — неотвратимо этот мир изменят. Паша стряхнул оцепенелость и подпрыгнул с места. — Проходите…!***
— …доктор Маккой. Обтянутый сухой кожей старик напоминал мертвеца. Трупное окоченение до него уже добралось и обживало свою новую обитель — неподвижная маска лица скользила по костям черепа, движения его застыли, застекленели на полпути в пугающем подобии приветствия, словно за каждый новый цикл скольжения миофиламентов старик вынужден был отваливать состояние в налоговую. Из пустых глазниц смотрели на Леонарда два чёрных куска угля. Восковые губы задвигались, пропуская воздух через искусственные связки, и шевеление родило новые звуки: — Признаться, не ожидал сегодня гостей. Отвратительно жёлтый кончик ушного хряща горел в свете лампы прихожей. Леонард мог поклясться, что ходячий скелет никогда никого не ожидал в гости — в этом и был смысл всех этих танцев с жуткой избушкой, и понимание это обронило в нём какую-то жалкую солидарность, которую тут же вытеснил здравый смысл. Он прокашлялся забитым горлом. — Если бы я мог…***
— …уйти, я бы ушла, — Ухура заложила пальцем Хищные вещи. С каждым днём её поверхностные знания языка послушно уступали пониманию, хотя она и путалась порой в склонениях. К гоночному треку она потеряла всякий интерес. А там развивались драматические события брюхоногого масштаба. Улитка номер один так и сидела на кругляшке старта и щупала воздух своими усиками — всё никак не могла выбрать, куда же ей ползти. Вторая усиленно рванула к финишу — с улиточьей прытью — и уже добралась до границы первой окружности. Третья решила не искать лёгких путей и продвигалась вперёд не по прямой, а нарезая из центра спирали. К ней склонился Хикару — она чем-то отзывалась в его упорной душе — и давал советы по дыханию. Четвёртая бегунья то и дело останавливалась отдышаться, и Скотти брызгал перед нею водой из пульверизатора. Короче, фавориты начального этапа были определены. Маккой потянул Хикару за рукав. — Ты поехавший? Это же улитка! Они по-другому дышат! Хикару скосил глаза к своему локтю, который сжимали короткие пальцы. — Иногда правильный путь не самый простой, — просто сказал он и вернулся к своему занятию. — Советую к нему прислушаться, мистер Сулу, — очень серьёзно заблестел глазами Спок. — Доктор большой специалист в области нечеловеческой физиологии. Большой специалист дёрнулся вдруг, вздрогнул всем телом. В горле у него забулькали вскипающие возмущения, да так и потопили все слова, перекрыли доступ к языку. В шипящем кипении только и послышалось «…теперь ему смешно». Джим оторвался от созерцания улитки номер два. — Да будет тебе, Боунз! Будь ближе к народу. — Я и так близок к народу! — браво справился со звуками доктор. — У меня в больнице один сплошной народ! Одни суют в прямую кишку баклажан и пытаются назвиздеть, что это они так упали, вторые стейнер покупают как комплектующие., — но что-то там забурлило снова и потопило окончание фразы. Грядущую бурю умело и ненавязчиво предотвратил Скотти. Досадливо хлопнув по бедру, он обратился к окружающим: — Послушайте, друзья, ну отчего же она не ползёт? Я её так и эдак, и даже подлил в водицу, — он потряс пульверизатором, — стимулирующей жидкости. Бедолага бегунья номер четыре и правда не впечатлялась стараниями и страданиями Скотти и, более того, поползла вовсе в другую сторону и пересекла — линию старта. Ведь Скотти, в отличие от доктора Маккоя, специалистом по нечеловеческой физиологии не был. Да и с человеческой у него тоже, откровенно говоря, не складывалось: он был человеком широкой души, но узкой специализации. — Растворы этилового спирта низкой концентрации не являются аттрактантом для моллюсков, — благодушно пояснил ему Спок. Скотти угрожающе ткнул его носиком пульверизатора. — Молодой человек, в руке своей я держу цельнозерновой шотландский скотч! Звать его «раствором этилового спирта» не просто пошлость — а очень даже преступление на национальной почве, — он ещё немного потряс бутылкой и махнул рукой. — Да что с тобой разговаривать, ты ж пропащий. Зря только растратил отличное пойло. Первая улитка тем временем выбрала, наконец, направление — только вперёд — и выбрав, не сходила с пути и теперь шустро нагоняла вторую. Доктор Маккой с прозрачными намерениями бочком притирался к Скотти, но бдительная Ухура, не глядя, шлёпнула его по руке. Потирая ушибленную кисть, он решил обратить свою фрустрацию в другое русло — и докопался до Джима: — Лучше скажи, чем вы двое целыми днями занимаетесь? Вы двое — это Джим и Спок, что в прошлом месяце волками друг на друга смотрели, а сейчас вдруг оказались просто — не разлей вода. У Джима по лицу скользнула искра воодушевления, и он растянул рот до ушей. — Превращаем данные в результаты. Спок кивнул. — Совместная работа видится предпочтительней ввиду сокращения затрачиваемого времени, а также усиления эффективности, обусловленного различным культурным и научным наследием работников. — Мы будем вместе публиковаться! — пояснил Джим. — Или друг на друга ссылаться. Мы ещё не решили. — О Боже, — доктор схватился за сердце, — всё ещё хуже, чем я думал. — Да! — Джим принялся стягивать выданный ему свитер. К мокрому телу налипла пропитанная водою футболка, смело утверждавшая миру: «I’m illogical». — Это бета-версия, но я хотел всем такие сделать. Со стороны кровати что-то загрохотало. Задетая лампа завертелась на тумбочке и шлёпнулась набок, покачав на прощание плафоном, и следом за ней комнату наполнил металлический перезвон. Восставшая с кровати Ухура направилась к Джиму — и выглядела она устрашающе. — Джим Кирк, — она враз стала такой серьёзной, словно от сказанных ею слов зависела судьба если не мира, то — хотя бы города, — я хочу платье с этой надписью. Джим хохотнул. — Ну давай…***
— …попотолкуем. Спина старика издала какой-то звук, то ли вздох, то ли — ничего себе — смех и двинулась дальше, вглубь лачуги. — Вы всегда умели выбирать выражения, доктор. Каждый шаг отдавался в ушах гудением, и из-под половиц раздавался тихий гул. Может, там, под защитой тёмной древесины удобно расположился механизм-излучатель, а может, и что похуже — с этим хмырём не угадаешь. Всегда — это правда и даже как-то приятно, если не вспоминать, чьи именно слова сейчас прошелестели в воздухе, и не задумываться — как он это узнал. И в прихожей, и в коридоре, тут и там, гордо красовались узкие стеклянные бока каких-то концептуальных статуэток. Тонкие как шпаги стремились они вверх языками разноцветного, запечатлённого в едином мгновении пламени — современное, мать его, искусство. Прошли в полупустую гостиную. У старика всё было пустое: и гостиная, и дом, и он сам. Дряхленькое кресло у телевизора казалось застывшим во времени и — никогда не бывшим в употреблении. Спок его и сейчас проигнорировал — ноги его поплыли дальше, где в окружении завихрений новых статуэток стояли два низеньких стула перед кофейным столиком. Он встал рядом с ними — этой карликовой мебелью, и сделался вдруг невероятно меньше, этот высушенный великан в безграничной пустоте. Словно хижина эта строилась для целой толпы, и он один выглядел в ней потеряно. — Чаю? — предложил Спок. У него был выжидающий и бесцветный взгляд, и ему не требовалось ни задирать голову, чтобы посмотреть Леонарду в глаза, ни смотреть свысока — они со стариком были одного роста. И тогда Леонард тоже себе показался маленьким и ничтожным — пылинкой на подоле мироздания. — Нет уж, увольте. Подсыпете мне чего-нибудь, а потом от меня останутся — рожки да ножки. — И всё же вы здесь. — Даже не войне ведут переговоры. Старик приподнял бровь. — Значит, мы на войне? Это то, что Леонард в нём ненавидел — в обоих Споках: как они цеплялись к словам. Как они могли впериться в несущественную деталь, повиснуть клещом и пропустить мимо ушей главное. — Уж не знаю, где мы, и, откровенно говоря…***
— …знать не желаю! Доктор Маккой почуял слабость — и вышел на тропу войны, и с проштрафившегося Джима уже в несколько рук стягивали мокрую футболку. — Это было в высшей степени неразумно, Джеймс, — безжалостно согласился с доктором Спок. — Развитие у тебя острой респираторной инфекции не является предпочтительным исходом сегодняшнего вечера. Напомню, что на моё собственное восстановление было потрачено непозволительно много времени и… — Мы выбиваемся из графика? — спросил Джим, и сверкающая его улыбка тотчас сменила выражение ошеломлённой обеспокоенности, и это показалось вдруг — так тайно и интимно, и только между ними двумя, что Паша невольно отвёл в смущении взгляд. Об улиточьих бегах сразу как-то забылось, потому что их Джим вот так вот, можно сказать — облажался, сразу в двух вещах: не снял мокрую одежду и — спалился перед Маккоем и Споком. Хикару в июне глотал обезбол горстями и с горстью — чего-то ещё, что-то там ему было прописано, пока Паша разбирался с правилами приёма. Выходило, конечно, всё не так — вот это нельзя мешать с этим, это пьётся раз в день, а это вообще принимается после еды… — Технически, — важно уточнил Хикару, словно разглашал древнюю мудрость, — любая таблетка употребляется после еды. Ты же хоть раз в своей жизни до этого ел. Паша разложил инструкции обратно по коробочкам и очень серьёзно попросил: — Пожалуйста, не говори такого при докторе. Хикару ему тогда подмигнул — у него было собственное видение своего лечения, продиктованное желанием поскорее встать на ноги и перестать ощущать это скребущее чувство беспомощности и предательства — от своего тела. Финишные прямые были давно преодолены, и первой улиткой, и второй, и упорной третьей, и даже последней — что сбегала в другую сторону от медвежьей услуги Скотти, но кто из них проскочил первой, никто из собравшихся не смог бы сказать даже под дулом фазера. — Ребят, имейте совесть! — взмолилась Ухура. — Джим, ты — последний человек, которого я хотела бы видеть без одежды. — Да, друзья, — Скотти задумчиво вертел в руках бутылку из-под пульверизатора — словно решал для себя, стоил ли разбавленный в воде шотландский цельнозерновой скотч быть вылитым в раковину — а не ему в рот, — не раздевайтесь на глазах у молодёжи. Свитер на голое тело натирал Джиму кожу, и по запястьям и шее у него расползлись красные пятна, но он сидел, насупившись, и дулся — несерьёзно, на весь мир и ни на кого конкретно. Расползшихся по комнате улиток собрали обратно в коробку и понесли на клумбу. Под сплошными струями ливня Ухура в болотниках Андрея Митрича возвращала гонщиц в лоно природы, и Скотти шёл за ней, как верный оруженосец. И он держал над нею зонтик, пока она рассаживала улиток на листья бархатцев, и дождь заливал ему за воротник. Хикару радостно махал, провожая в добрый путь свою протеже — ему казалось, именно его наставления сделали из неё чемпионку. Спок всё рассматривал книги на полке, ходил взад-вперёд, будто бы было ему отчего-то неуютно и, наконец, спросил: — Ваши советы, мистер Сулу, были продиктованы очевидным профессионализмом. Полагаю, в этом деле вы не новичок? — и Хикару уставился на него, вроде как «мне приятно, что ты отметил» и вроде бы «а ты что, не знал?». — Да я и не скрывал, — он почесал за ухом. — Бегаю уже лет пять. — Расскажите. Что-то не вполне правильное случилось в этой просьбе. Спок спрашивал не так, будто ему интересно — но будто посчитал нужным это спросить. Как алгоритм он подчинился заложенному в него представлению о том, как следует вести разговор, заметил накатившую тишину и заполнил её: открыл один из ящиков в своём архиве, откопал нужную папку, выбрал тему. Словно для него эта светская беседа поддерживалась необходимостью, а не взаимным интересом. Словно он был — пришельцем, не умеющим разговаривать с людьми. — Да твоего ежа, Спок! — сказал доктор. Он тоже заметил — невозможно было не заметить. — Не нужно соблюдать ритуалы, чтобы заработать очки дружбы. Дружба — она вообще не об этом! Спок долго не отвечал. У него вообще был такой вид, словно он всерьёз решился разгадать этот выкрик — как загадку. Острые углы его силуэта смягчались густой прозрачной серостью, тянущейся из окна — темнеть не начнёт до самой ночи. И сам он был — каким-то неясным, каким-то таинственным, крылось что-то такое в его взгляде, прямой спине, сомкнутых в ниточку губах. — О чём тогда? Доктор Маккой. Что есть дружба — если не сложная сеть ритуалов, что каждый из нас повторяет в ожидании, что кто-то — должным образом отреагирует в ответ? Его прямая спина, и взгляд, и сомкнутые губы яркими пятнами выступили из серости. И сейчас Паша понял одну простую вещь о мистере Споке: он и правда раскладывает в уме эту загадку, по слоям — как хороший учёный, и если в этом он не преуспеет, то и хорошим человеком он сам себя…***
…назвать не сможет. У старика в морщинках таилась какая-то — дополнительная реальность, последний скрытый смысл, словно это в них за маской — он настоящий, и стоит только распрямить эту кожу, и он откроется весь, и все его каверзные вопросы потеряют свою актуальность. Ноги в ботинках ныли костьми, пол под ногами всё гудел, и Спок уже в который раз спрашивал разными словами, но одно и то же: «зачем пришли, если подозреваете опасность?». Ему — чурбану семи пядей во лбу без капли эмпатии, казалось — это нелогично. — Потому что нечего тут анализировать! Это человеческая жизнь, она вне сферы вашей логики… — Она в сфере милосердия, — он вдруг дёрнул всем лицом, как судорогой, и из его морщин посыпалась улыбка. — Да, доктор. Задавайте свои вопросы — я расскажу. Улыбка эта — маленькая и едва заметная нашинковала внутренности лучше отборных поварских ножей. В горле заколотилось и заклокотало металлом сердце, придавленное сверху реакционной деятельностью взбудораженного мозга — «да ладно, вот так просто?» и одновременно «да не, не может быть так просто» — тысячью сомнений, чтобы в конце концов сдаться под натиском железобетонного «ой, да какая в жопу разница». Леонард своего добился, и сомнения были уже недопустимы, потому что вели к…***
…бездействию. И эта атмосфера всеобщей сонной расслабленности повлияла на всех, и даже на Джима, который не мог сидеть без дела долго — он начинал сходить с ума. На коленях у него пристроился Лёва, и Джим все пытался коту что-то втолковать — может быть, общую теорию относительности. Лёва ничего не отвечал, и только тянул в разные стороны пятнистые лапы. Скотти и Хикару на время собирали фазер, а доктор был назначен судьёй и в обязанности ему вменялось следить за временем, но он то и дело отвлекался на Ухуру — они с нею спорили о латыни. Спок подошёл к Паше и спросил беззвучно «можно?». Ну, конечно, можно. Так они и сидели вместе, Спок скользил по лицам и головам — всей их маленькой счастливой семёрке, выискивая в этой разношёрстной общности что-то своё. — Ведущим фактором объединения частных механизмов в целостную систему является достижение полезного приспособительного результата, — подумав, ответил он на первый вопрос загадки, и Джим с другого конца комнаты ему подмигнул. Стоял лёгкий, земляной запах, немного сухой от затопленной печки, струи воды барабанили по стеклу, а ребята — Паша несмело покатал на языке: «команда», и оно встало, как влитое — говорили и смеялись, и дурачились, и было так тепло и хорошо, и чувствовалось — так правильно, что совсем не хотелось верить, будто к концу лета они все разлетятся — по разным уголкам страны, и их маленький утопический мирок развалится, лопнет как пузырь, уступив внешнему жестокому давлению. Паша прикусил губу и еле слышно вздохнул. Впервые за целую вечность ему не хотелось, чтобы лето в сонноскучающем Гравити Фоллз закончилось.