Дороги мои, дороги

Я смотрел на Мартина и всё пытался разобраться в себе и на следующий день. Хотел понять, что моё собственное сознание видит в нём? Я влюбляюсь или просто симпатизирую ему, как человеку, который находится рядом и помогает мне? Или ищу замену Кириллу? Последнего я отчаянно не желал, понимая, что ни к чему хорошему это не приведёт. Как гласит народная мудрость, подрочи, и всё пройдёт. Я усмехнулся, представив, как начинаю заниматься этим прямо на заднем сиденье машины. Желательно пусть водила, низенький пузатенький мужик, выйдет из салона. А Мартин… Пожалуй, он пусть останется. Но он со вчерашнего дня особо никаких знаков внимания не проявлял. Разговаривал сдержанно, о каких-то бытовых вещах. Не было случайных касаний, двусмысленных фраз о чае, от которых я морозился накануне, но сейчас бы был вполне не против услышать. Лишь бы понять, что же тогда случилось на самом деле. Часов в пять дня мы доехали до Горячего Ключа. Вышли на трассе, рядом с кучей мелких магазинчиков на обочине. Там мы разжились новой одеждой, пледом, внешним аккумулятором для телефона, рюкзаком — правда, небольшим, китайским и тряпочным, но лучше, чем ничего. Мартин останавливаться на ночь не захотел и решил сразу рвануть дальше на юг. На моё предложение отдохнуть отмахнулся. — Может, отдохнём. Скорее всего, так и будет, потому что машину тут взять быстро получается не всегда. Все едут семьями, с багажом, а дальше по трассе ебические пробки. Кому надо катать там с собой непонятно кого? Он оказался прав — мы кучу времени проторчали на дороге, потом пешком прошли чуть дальше, но никто так и не остановился, хотя машин было много. Из тех, кто останавливался у магазинчиков, брать нас с собой тоже никто не хотел. Уже начало темнеть, когда наконец на обочине тормознула машина. Вообще она тормознула не рядом с нами, а дальше, метрах так в тридцати. Поэтому мы не поняли, решил ли водила подвезти нас или остановился по какой-то другой причине. Поссать или сбегать в магазин. Когда мы трусцой добежали до машины, дверь открылась, и с переднего пассажирского сиденья вывалилась девушка с длинными светлыми волосами. Даже не вывалилась, а буквально вылетела, будто бы ей придали нихреновое такое ускорение. Я застыл в нескольких метрах от тачки в полнейшем ступоре, Мартин же не остановился и подскочил к девушке. Она подняла на него красные заплаканные глаза с размазанной под ними тушью. — Эй, ты как? — начал было он, присев перед ней на корточки. Но с противоположной стороны вылез высокий плечистый парень с какими-то бешеными глазами и лицом, перекосившимся от злости. — Отвали, блять, мудак! Танька, в машину быстро, овца тупорылая. — Ты сам меня выкинул! — всхлипывая, ответила она. — Завались, кому говорю, — прорычал он. — А ты, блять, кто? Вали отсюда, — выкрикнул, подходя вплотную к Мартину. Тот встал с корточек во весь рост и спокойно посмотрел на него. — Утихни. Она не поедет с тобой. — Чё-ё-ё? Я тебя предупреждаю, пацан, лучше не лезь. Дело явно пахло жареным. Парень схватил девчонку за руку, сильно дёрнул, а затем пнул ногой под живот, от чего она завыла в голос, как сирена. В следующую секунду Мартин ловко ударил его ногой по коленке, затем попытался дать в челюсть, но парень успел увернуться, а затем врезал Мартину под дых. Они были одного роста, но парень был крепче сложен и явно сильнее. Всё происходило очень быстро, я не знал, как реагировать. Они напрыгнули друг на друга, как бойцовские петухи, повалились на землю. Девчонка верещала так, что уши закладывало, а Мартин уже оказался снизу и явно лишился всякой инициативы в драке. Видя, как исказилось от боли его лицо, я наконец очнулся и кинулся на помощь, уже ни о чём не думая. Подскочил к усевшемуся на Мартина парню сзади и, особо не целясь — драться я не умел — врезал ему своим острым коленом по спине. Парень зарычал от ярости, повернулся ко мне, но в это время Мартин ловко, как уж, вывернулся из-под него. — Шакалы сраные! Один на один не можешь, да, уёбок? Вот же мудак. Девчонку лупить ему было нормально, а как получил сам, так начал взывать к нашей чести. Мартин перекатился, подмял противника под себя и несколько раз сильно ударил по лицу. Парень сопротивлялся, но с каждым ударом всё более вяло, а потом совсем отключился. И тут вдруг девчонка завыла ещё громче. — Вы убили Жо-о-орика! Уби-и-или! Из придорожных магазинчиков, которые были метрах в пятидесяти, уже выглядывали любопытные зеваки. — Уби-и-или! Вызовите полицию! Жо-о-орик! — Давай, сваливаем отсюда. Быстрее! — Мартин вскочил на ноги, схватил рюкзак и потянул меня за локоть. — А ты и правда овца тупорылая, — бросил он девчонке. Хорошо, что здесь вдоль трассы были уже не бескрайние поля, а лесные заросли. Мы шмыгнули между деревьев и драпанули прочь. Я то и дело спотыкался, но старался не отставать. Уже стемнело, Мартина я различал с трудом, он оглядывался на меня и то и дело поторапливал. Минут через десять мы выбежали к просёлочной, присыпанной щебёнкой дороге. Близко к ней Мартин подходить не стал — придержал меня за плечо, и мы остались между деревьями. Сердце будто бы стучало где-то в висках. — Ты его убил? — с трудом восстановив дыхание, спросил я. — Блин, да нет, вырубил просто. Он дышал. Ничего, оклемается. — Жёстко ты его… Не, он заслужил, конечно, но, бля, я думал, мы пытаемся не отсвечиваться. — У меня триггер на таких мудаков, — хмуро ответил он. — Папаша такой же был. — И идиотка эта ещё. Какого хрена она начала за него заступаться, интересно. — Да её тоже можно понять. У неё психика поломана напрочь. Я… Видел такое. Сталкивался на очень близком расстоянии. Я замолчал, надеясь, что он что-то расскажет о своём прошлом. Но он только опустился на землю и принялся нервно ломать попадавшиеся ему под руку ветки. Тогда я решил попробовать по-другому — вывести его на эмоции. — Да ладно тебе, поломана. Она просто овца, ты правильно сказал. — Нет, я погорячился, — он клюнул на крючок, грозно сверкнув на меня глазами. — Блин, ты не был в такой ситуации и не знаешь, каково это. Моя мать, ну, она не была глупой. Она четыре иностранных языка знала, занималась бизнесом, и очень успешно. Но когда человека ломают постепенно и последовательно, он этого и сам может не заметить. Он говорил с такой непередаваемой болью в голосе. Я пожалел, что спросил — будто бы резко и грубо содрал корку с глубокой раны, и из неё тут же хлынули гной и кровь. Сел рядом и, сомневаясь, стоит ли — вдруг он взбрыкнёт? — коснулся его плеча. Мы сидели так… долго. Тишину нарушал лишь стрёкот цикад и шелест листьев. А небо здесь было таким ясным и звёздным. Я такое мало где видел. Я смотрел на это небо, чувствуя под ладонью тепло его тела. Он молчал, напряжённо думал о чём-то своём. А потом снова заговорил. — Самое раннее детство, которое я помню, тогда ещё всё нормально было. Мои родители, они, ну… Очень богатые были. Но как-то постепенно у отца всё перестало ладиться, сначала он просто ворчал, а потом начал конкретно срываться на мне и на матери. Ну это из того, что я помню — может, всё стало ухудшаться гораздо раньше. Я не перебивал. Уже не из-за того, что желал побольше узнать о нём — просто хотел дать возможность выговориться. Он явно слишком долго копил эту боль. — Мать много раз порывалась уйти, но её всё время что-то останавливало. То боялась, что он нас без копейки оставит — а он влиятельный утырок. То меня без отца не хотела оставлять — да лучше, блин, без отца, чем с таким вот. То боялась его, то надеялась, что всё наладится. Она так и не решилась на это, пока он сам нас обоих не выгнал. Мне было одиннадцать. А он, — Мартин разломал и отбросил очередную сухую ветку. — Он сошёлся с восемнадцатилетним парнем. Студентиком-моделью. Он, сорокатрехлетний, с восемнадцатилетним пацаном, прикинь? Осыпал его всеми благами с ног до головы. Квартиру ему купил. Но я этому пацану до сих пор благодарен, знаешь, если б не он, может, у нас бы не было нескольких спокойных счастливых лет. Потом мать умерла, ну а я… Ну ты знаешь, чем я потом начал заниматься. — Мартин… Мне жаль. Ну а что ещё я мог сказать. Он хмыкнул и отмахнулся. — Да не надо жалеть. Как вышло, так вышло. Но боль из его голоса никуда не ушла. Не зная, что сказать, я погладил его по плечу. Готовясь чутко отреагировать на каждое движение, отпустить, если попытается отстраниться. С открывшейся мне правдой сложно было представить, что на самом деле у него на уме. Все те прикосновения ко мне… Что это? Способ проработать травму, нанесённую отцом-тираном, ушедшим от матери к юноше? Мартин, как же мне сложно тебя понять. Он не шевелился, даже, кажется, дыхание затаил. Подушечки пальцев чувствовали мурашки на его коже. Я вздрогнул от неожиданности, когда он вдруг перехватил мою руку. Заглянул в глаза, смотрел так внимательно, будто пытаясь понять, о чём я думаю. Разве у меня на лбу не написано? Вряд ли я для него такая же загадка, как и он для меня. Его рука, сомкнувшаяся на моём запястье, разжалась, поползла выше по предплечью, затем легла на плечо. — Кого ты видишь? — спросил он еле слышно. — Тебя, кого же ещё? Я продемонстрировал оскорблённую невинность, хотя прекрасно понимал, что он имеет в виду. А он подвинулся ближе. Наши губы разделяли всего сантиметров двадцать. — Меня или его? Тогда ведь в предбаннике ты видел его. — Ну а ты? — спросил я, сглотнув ком в горле. — Кого видел ты? — Я давно уже вижу только тебя. Я не успел до конца осознать его слова, потому что он коснулся моих губ своими. Коснулся и застыл, прикрыв глаза, наверное, ожидая, что я оттолкну. Но я не отталкивал. Тогда он поцеловал уже смелее, дотронулся ладонью до моей щеки, обвёл пальцем линию скулы, затем взял за подбородок, заставляя приподнять голову. Я прикрыл глаза, подался ему навстречу, разомкнул губы, впуская его язык и мятное дыхание. Правильно, неправильно… Наверное, я подумаю об этом потом. Наверное… Его ладони скользнули по моим ключицам, чуть отогнули новую футболку. Затем опустились ниже, легли на талию. Я отвечал на поцелуй, тёрся носом, чувствовал жар и расползающиеся мурашки от его рук на моём теле. Чёрт. Чёрт. Мы совсем одни, тут больше никого нет, только деревья и стрекочущие где-то в листве цикады, нам никто не должен помешать. Я прижался к нему сильнее, накрыл его ладони своими, заставляя сжать меня крепче, теснее, ещё ближе. Мои ладони тоже дорвались, принялись исследовать его тело, я беспорядочно дотрагивался, оглаживал всё, что оказывалось под моими руками. Живот, пресс, рёбра, грудь, соски, ключицы — мои жадные бесстыдные пальцы забрались под футболку, ощупывая всё, что им попадалось на пути. У него сбилось дыхание, а сердце так громко билось под моей рукой. Он оторвался от моих губ, принялся целовать скулы, шею, а шея, чёрт, она всегда была у меня особенно чувствительным местом. Я наклонил голову, с удовольствием предоставляя больше пространства для манёвра его блядско-шустрому языку. Влажное касание за ухом, лёгкий укус за мочку, а затем снова всё внимание к шее, а я прижимал его к себе всё теснее и теснее, блин, когда я успел залезть к нему на колени? Он не остался в долгу и тоже залез под мою футболку, но затем, наверное, решив, что этого недостаточно, потянул её наверх. Ладно, ради этого я пару мгновений потерплю отсутствие твоих губ на моей коже. Я поднял руки, позволяя раздеть меня, а затем, чтобы потом снова не отрываться от процесса, стянул его футболку, она полетела куда-то в сторону, вслед за моей. Он хотел было что-то сказать, но мне слова были не нужны, я не хотел ничего слышать, я торопливо снова припал к его губам. Поговорить можно и потом, зачем сейчас это делать? Я же прекрасно вижу, что ты тоже меня хочешь, твой член, блин, упирается ровнёхонько в мой. Было бы неплохо, если б он упёрся мне в задницу, но сейчас придётся ограничиться только дрочкой. Кажется, он понял мой мысленный посыл, даже, наверное, мольбу… Руки крепко сжимают мои бёдра, от ощущения тесноты в белье хочется завыть в голос, но рот занят другим, более важным делом. Но я всё же с облегчением выдохнул ему в губы, когда почувствовал, как его пальцы накрыли мой член поверх ткани спортивных штанов. Облегчение, правда, было недолгим, уже через мгновение этого касания, сжатия, поглаживания снова стало недостаточно. Я потёрся об его руку, простонал что-то просяще. Резинка на штанах отогнулась, горячее прикосновение к низу живота, а затем к члену, но снова через ткань, пусть и теперь на один слой ближе, зачем только я купил сегодня эти трусы? Мог бы обойтись и без них. Он будто дразнил, будто нарочно касался мучительно медленно, в абсолютный рассинхрон с нашими губами, которые всё не могли насытиться. Я не вытерпел, отпустил его, сам приподнялся и приспустил оставшуюся на мне одежду. Он посмотрел на меня каким-то затуманенным, расфокусированным взглядом, накрыл наконец ладонью и сжал мой член. А я в это время приспустил и его штаны, чтобы в таком положении освободить член хотя бы частично. — Родион… — Чего? Мартин промолчал, закусил губу, а затем снова утянул в поцелуй. Я прижал двумя ладонями наши члены друг к другу, кожа к коже, размазал большим пальцем выступившую у кого-то смазку, а может, сразу у обоих. Головки налились красным, буквально пульсировали, мне одновременно хотелось и смотреть туда, и продолжать его целовать, но приходилось выбирать что-то одно. Он крепко обнял меня, опустил голову мне на плечо, прикусил кожу, а затем мягко поцеловал место укуса. Не имея сил растягивать удовольствие, я быстрее задвигал рукой, а свободной ладонью провёл по его волосам, спине, груди, нажал большим пальцем на острый сосок. Почувствовал, как Мартин подхватывает меня за бёдра, затем за ягодицы — отлично, товарищ, вы нашли ещё одну мою чувствительную зону. Одновременно поцелуи в шею, поглаживание ягодиц и дрочка — мне этого сейчас хватит за глаза. Я шумно выдохнул и кончил ему на живот. Он, ещё сильнее, наверное, до синяков сжав мою задницу, кончил следом за мной. Выдохнул резко, но без единого звука, его сперма тоже разлилась по его животу, смешиваясь с моей. Я обнимал его, чувствовал его дыхание на своей шее. Как можно дольше не хотелось ни о чём думать, как можно дольше просто сидеть в вакууме, прижавшись друг к другу. Никаких слов, никаких вопросов, никаких мыслей. Но к моей досаде он вскоре нарушил эту тишину, не дал полноценно ею насладиться. — Всё ещё видишь меня? Твою мать, ну зачем? Я поцеловал его, желая заткнуть глупый рот, из которого лились глупые вопросы. — Надо на ночь устроиться, — сказал, не без труда отрываясь от него. — У нас только плед. — Я за время путешествий с тобой уже отвык от комфорта. — Это правильно, — сказал он, наконец улыбнувшись. — Ну впрочем, завтра доберёмся до одного приморского посёлка, у меня друг там кемпинг держит. Сможем остановиться и отдохнуть в палатке, а не на голой земле. Я кивнул. Вытер живот и член, оделся, дождался, пока Мартин обустроит нам спальное место, подгребёт траву и листья и накроет их пледом. А затем устроился у него под боком, спиной к нему. Мартин ткнулся носом мне в затылок и положил ладонь поперёк моего живота, принялся медленно поглаживать. Спасибо хоть, что больше ничего не говорил и не задавал вопросов. Правда, меня самого вопросы мучили. Прежде всего, что означали эти слова: «Я давно уже вижу только тебя»?