* * *
Полгода тишины и покоя – это просто мечты… Он, профессор Громов, чересчур много всего и всех создал за последнее время. И получил за это тоже полной мерой. В старину сказали бы: небеса таких дерзких не любят. Ну, в небесах, может быть, и пусто, но сожжённых нервов не вернёшь и мрака тюремного заключения тоже не забудешь. Нет, всё-таки он, Громов, уже не молод, ему бы посмотреть в небо, послушать хорошую музыку, сделать так, чтобы перед закрытыми глазами перестали плясать формулы, формулы, формулы… А приходится выступать по телевидению, писать статьи, и хорошо хоть то, что не надо водить экскурсии в Фонтанию к машине! Словом, профессора слегка оставили в покое только после Нового года. И вот сейчас, в синих зимних сумерках, Гель Иванович сидел на кровати и, не зажигая огня, старался не думать вообще ни о чём. Или о приятном. У его ребят сейчас зимние каникулы, и это, наверное, весело. А ему, Громову, конечно, их не хватает. Здесь только их изображения. Портрет Сыроежкина с обложки журнала – тот самый, с которого делали лицо Электроника. И карандашный рисунок самого профессора – тонкая серьёзная большеглазая девочка, накручивающая на палец прядь волос. Прототип Электронички. Эля была права – Гель Иванович её просто сочинил и придумал. Ошибалась она в другом. Громову в молодости нравился абсолютно противоположный типаж. Нарядные, раскованные – и бессердечные. Разумеется, счастья ему это не принесло. Тогда он и ушёл в науку и в конце концов сумел, оставаясь один, стать отцом двоих детей. И свою дочь он хотел бы видеть скромной и романтичной, этакой Ассоль. Да только Ассоль всегда обречена ждать капитана Грея, а самому ему, старому профессору, нет-нет да и приснится какая-нибудь хохочущая цыганка, вся в фальшивом золоте и с колдовскими глазами… И если Элечка всегда может выбрать любую судьбу и научиться у жизни чему сама захочет, то Гелю Ивановичу Громову уже поздно что-то менять.* * *
На другое утро профессор вышел подышать воздухом. Хотел пройти мимо почтового ящика – а то вдруг там опять десяток приглашений на разные научные мероприятия? – но всё-таки заглянул. Одно приглашение в ящике действительно обнаружилось, но не из той оперы. Точнее, как раз таки билет в оперу на сегодняшний вечер. Билет был вложен в конверт, где лежала ещё и записка: «Замечательному учёному от поклонников Ваших созданий». – Как кстати! – простодушно и даже вслух, точнее, под нос себе, обрадовался Громов. – Последний раз я был в театре лет десять назад. Надо сходить! …Опера оказалась до невозможности скучной и глупой. Да ещё из последнего ряда, где сидел согласно дармовому билету профессор, видно было плохо и слышно тоже посредственно. Царапать на клочке бумаги формулы было темно и нечем. Ради сегодняшнего вечера Гель Иванович постарался выглядеть самым лучшим образом, то есть, в частности, дать себе труд надеть одинаковые носки и не набивать карманы всякими околонаучными мелочами. А считать в уме мешала музыка. Громов открыл глаза, со вздохом повернул голову – и тут увидел свою соседку. Ему, впрочем, показалось, что он узрел видение. Не цыганку, правда, но сногсшибательную рыжеволосую красавицу. В полумраке лицо её было загадочным и намертво приковывало к себе взгляд. У профессора зашлось сердце, и он поймал себя на том, что смотрит на незнакомку с разинутым ртом. Даже за руку себя ущипнул: слишком часто видел подобное во сне… Ох, как тянулось время до антракта! Но наконец занавес опустили, и девушка пошла к выходу. Влюблённый профессор – за ней. Слова и мысли мешались у него в голове. Заговорить с такой ослепительной и неприступной красавицей ему казалось страшно. Гель Иванович остановился, набрал полную грудь воздуха, сосчитал до пятидесяти, выдохнул… наконец решился и пошёл вслед за удалявшейся незнакомкой. Нагнал он её уже у самого выхода. – Вы уходите? – ох, чего ему стоил даже такой простой вопрос! Красавица слегка обернулась и, едва взглянув на профессора, ответила: – Да. – Если так, то… то я… – Понятно. Вы хотите меня проводить. – Угадали, прекраснейшая из прекрасных. Вы позволите? – Позволю, – на этот раз она ненадолго задержала на нём взгляд. – Правда, дурацкая опера? – Если вы считаете её дурацкой, я только соглашусь. Моё личное мнение не имеет ни малейшего значения, зато ваше – для меня закон. Они вышли из театра. Громов проводил девушку до дому. По дороге он узнал, что родом она из Прибалтики и зовут её Регентруда Вуглускайте. Приехала вот погостить к родственникам да и застряла здесь… Распрощавшись с новой знакомой, Гель Иванович домой не пошёл, хотя было уже очень поздно, темно и холодно. Всю ночь он стоял под окном Регентруды и не мог оторвать от него взгляда…* * *
С этого дня профессор потерял покой. Он забросил свою лабораторию, научную работу, думать забыл об Элеке и Элечке… Всё, чем он раньше жил и без чего прожить не мог – решительно всё затянулось облаком золотых волос, растворилось в глазах возлюбленной. Каждый день Громов искал встреч с ней, старался оказывать ей всякие мелкие услуги и радовался, видя, что ей его присутствие не в тягость. Любовь его росла день ото дня. Через два месяца (в течение которых он ни разу не был в лаборатории) Гель Иванович решился сделать Регентруде предложение. Она только этого и ждала. И, конечно, сказала «да». Свадьба состоялась в начале марта. Первое время профессор был на седьмом небе от счастья. Его молодая жена обращалась к нему только хорошими сторонами. Вообще-то, конечно, у неё их не имелось, но она была великая притворщица и актриса, в конце концов! Однако уже в первых числах апреля воспиталке стало невмоготу ждать, и она начала действовать. Прежде всего Регентруда положила конец нежным словам и ласковым взглядам, которые до сих пор в неограниченном количестве расточала в адрес профессора. Неприятно поразив его этим, она перешла к более решительным действиям. Если Громов делал что-нибудь не так, она хохотала во всё горло. К месту и не к месту, с поводом и без она обзывала мужа «увальнем толстопятым», «крокодилом облезлым» и ещё по-разному, а кроме того, швырялась в него тарелками. Да и спали профессор с профессоршей теперь в разных комнатах. Но самый страшный удар был ещё впереди. …В один прекрасный день воспиталка погнала мужа за покупками и, как только он ушёл, быстро-быстро стёрла с лица весь грим, размочила завитые в парикмахерской волосы, как попало смыла с них краску и осталась такой, какой создала её природа. Ну и удивился Громов, когда вернулся и вместо всё ещё любимой красавицы жены его встретила какая-то нелепая каракатица! – Где Регентруда? – спросил он это несуразное создание. Воспиталка лукаво улыбнулась: – Неужто, Геличка, ты меня не узнал? – Ужели? Боже! – вскричал несчастный профессор Громов и потерял сознание. Когда он очнулся, то понял, что Регентруду он уже не любит. Чаша его терпения и так была переполнена до краёв её выходками. И единственное, что не давало его любви угаснуть, словно свече на ветру, была красота воспиталки. Теперь же выяснилось, что и это обман… Громов незамедлительно предложил жене развод. Она согласилась, не скрывая радости. Только спросила: – Помнишь, когда мы с тобой только поженились, я попросила тебя написать расписку? Ну, там, типа, если мы разведёмся, то я имею право требовать из твоего имущества то, что сама пожелаю? – Да помню, я, старый дурак, написал, хотя и сказал, что мы с тобой будем вместе до скончания века и что всё моё – и так твоё… Ну и к чему ты вспомнила эту глупую историю? Подобные «расписки» не имеют никакой юридической силы. – Фу, какой ты жадный, оказывается… Да только не очень умный. Смотреть надо, на чём пишешь! А то привык формулы на обоях… С этими словами воспиталка вытащила из комода бумажку и сунула Гелю Ивановичу под нос. У профессора потемнело в глазах: несколько строчек его почерком оказались написаны на гербовой бумаге, а внизу красовались подписи каких-то там свидетелей. – Но это же подлог! – слабо защищался Громов. – А поди докажи! Бланк подлинный. Подписи тоже, в том числе и твоя. Откуда видно, что они сделаны не одновременно? – О Господи, да зачем тебе всё это? Забирай что хочешь и иди, чтоб я тебя больше не видел! – Прям вот так? Ловлю на слове. Отдай мне Электроника и Электроничку! Если бы она сказала: «Отдай мне своё сердце!» – это не подействовало бы так на профессора. Он побледнел как смерть и чудом не упал вторично в обморок. Но всё же взял себя в руки: – Регентруда, ты с ума сошла! Элек и Элечка не имущество! Они живые существа и живут своей собственной жизнью! – Ага, а документы у них есть на то, что они люди и граждане? Нету! Только технические паспорта, а у тебя – патент на изобретение. Значит, всё! – Не всё. Это придётся решать в суде! – Ох, Геличка, это ты зря сказал! Тебе одного раза мало? – Если меня оправдали в далёкой Фонтании, то уж у себя на Родине… …Тут профессор Громов жестоко ошибся. Ещё до того, как приступили к рассмотрению его заявления, Регентруда успела познакомиться со всей судейской коллегией. И выяснила, что сидят там люди на руку нечистые да к тому же оказавшиеся толком не в курсе, кто такой Электроник. Воспиталка подарила судье с заседателями на троих кучу кассет со всеми сериями жутко заграничного фильма «Картина маслом», с собой в главной роли. И наплела, что профессорские роботы – что-то вроде кухонных комбайнов или уборщиков станций метро. В итоге «брачный контракт» был признан подлинным. А несчастные электронные ребята – присуждены по суду воспиталке. Потом судейских проклянут собственные дети – фанаты Электроника – и побросают жёны. Ещё после все трое крючкотворов сами окажутся под судом. Но пока Гель Иванович без сил сидел на скамье и бормотал: – Дети мои, что я наделал?! Она вас замучает… бедные… бедные! – Гель, да что ты волнуешься? – удивилась его, бывшая уже, супруга. – Ведь они ненастоящие, они только машины, только роботы! Что ты из-за них переживаешь? Им всё равно, в чьих руках они находятся и как к ним относятся. – Регентруда, – воскликнул профессор, – ты ничего, ничего не понимаешь! – Но ты же сам отписал их мне, Гель, и теперь они мои! А насчёт того, что я ничего не понимаю, ты неправ. Я отлично понимаю, что скоро прославлюсь! Прощай, профессор кислых щей! Может, ты и гениальный учёный, но в житейских делах ты полный лопух! Чао, Геличка!* * *
В тот же день профессор Громов в своём роде отрешился от мира. Мог бы, как один известный доктор наук, и вовсе уйти в монастырь, хотя и не верил в Бога. Но и ничему и никому на земле он тоже уже не верил и смысла в своей жизни не видел. Тем более что коллеги по творческому цеху поставили на профессоре крест, а люди на улицах отворачивались от него, как от предателя. До монастыря дело всё же не дошло, но подозрительные знакомые у Геля Ивановича образовались. Современные «богоискатели и богостроители», ко всем терпимые философы и бессребренники. Будь Громов не в таком состоянии, подумал бы, что они непрочь наложить лапу на его имущество или хотя бы столоваться у него и вообще жить на всём готовом… Но было не до того. Только заумные книжки целыми днями и всё в кучу в голове.