птичка в руках демона

Шумно. До паники и ликования шумно. Гул, гам, громкие голоса, крики, шелест, падение, шаркающие шаги – затапливает, засасывает, погружая в шум по самую макушку. Бора застывает в трёх шагах от Шиён и чувствует, будто взлетает и падает под землю, никак не успокоив тремор рук. Она ощущает спиной – как Шиён ходит, слышит, как ровно и спокойно отдаёт слугам приказы, чувствует, как её, низкий, бархатный, невозмутимый голос пробирается мурашками под позвоночник, оплетается вокруг, сдавливая, добираясь до глотки. Бора крутит головой из стороны в сторону, глупо, по-детски и нелепо, стараясь рассмотреть всё, что попадёт в поле зрения. Страх – такой постоянный, что уже не ощущается вовсе – мешается с радостью, и в груди неприятно шевелится беспокойство, голова болит от множества вопросов, но глаза, глаза её наверняка светятся смешными звёздами. Бора чувствует себя глупой. Очень, очень глупой. Маленькой, крошечной, брошенной в переполох городского шума, привязанной к земле, но выпущенной на волю. Она старается скрыть восторг, успеть перекрыть правдивые эмоции равнодушием, успеть рассмотреть всё – чтобы не казаться Шиён глуповатой девчонкой, которая впервые увидела других людей, ряд рыночных ларьков, поблёскивающую на прилавках рыбу, скопище наваленных овощей, бегающих беспризорных детей между деревянными ящиками и будто вовсе никогда за пределами своей золотой жизни ни разу не бывала. Бора не бывала. Бора несколько забытых раз выезжала с отцом из поместья – одна никогда; потому что негоже и опасно. Весь оглушительный шум и свет безоблачного неба кружит голову. На лице дрожит улыбка. Сердце ходит ходуном, дырявит грудную клетку. Голоса за спиной замолкают, утихают, прекращаются, и Бора понимает это не сразу, только тогда, когда в нос резко ударяет запах мяты, а плеча легонько касается другое плечо. Бора пугливо вздёргивает вверх голову. Её ослепляет яркий солнечный свет. Контуры Шиён, над, высоко, но близко, вкусно-пахуче, до волнения, до сумасшедшего трепета. Бора щурится, чтобы рассмотреть её получше – и кажется, будто стук собственного сердца слышен всем в округе. Щёки розовеют. Ноги слабеют. На лице Шиён гуляет расслабленная полуулыбка. Бора кусает губы, и когда – резкий взгляд чёрных глаз скашивается вниз, на неё, Бора позорно глухо пищит и прячет взгляд, опустив голову. Волосы туго собраны на затылке. Не прикрывают красное лицо. Бора смущённо жмурится. Чувствует себя недозволенно маленькой, когда Шиён стоит почти вплотную. Она давит. Взглядом. Молчанием. Лёгкой ухмылкой. Гордой, ровной осанкой. Шёлком дорогих одежд. Серебро на чёрном поблескивает от солнца. – Собираешься убежать? – раздаётся её спокойный голос сверху. Бора вздрагивает. – Н-нет, – сдавленно щебечет она, сжимаясь от стыда. Бора не понимает своих чувств. Не понимает, почему даже не подумала о побеге, не понимает, почему грудь не раздирает страхом и отвращением, почему – сердце бьётся сладко-болезненно, почему горят скулы, почему закладывает звоном в ушах, и почему подолгу смотреть на блестящее на солнце лицо Шиён попросту невозможно. Бора не может посмотреть ей в глаза. – Мне думалось, первое, что ты сделаешь, безрассудно рванёшь в толпу, пытаясь сбежать. Но… – её тон издевательский, насмешливый, приторный, от него кипятком жгутся противные мурашки, а злость бушует внутри. Но сейчас. Бора лишь сжимает в ладошках ткань ханбока, кусает покусанные губы, смущается и трепещет, старясь ровно дышать. Она настолько взволнована и возбуждена выходом в свет – что не остаётся ничего в душе тёмного. Бора ощущает странную свободу. Бора – может свободно дышать. Но терпеть запросто давление от Шиён не может. Но терпит, неуклюже и смешно реагируя на каждый лишний вздох. – Куда желаешь пойти? – спрашивает Шиён – и Бора чувствует, как она легонько наклоняется, будто намереваясь заглянуть в лицо. – У в-вас же были дела, Госпожа. Толпа вокруг с каждой секундой сжимается более плотной стеной. Но не задевает острыми локтями – лишь проносится мимо. Шум усиливается. Яркое солнце до тошноты слепит глаза, припекая слабо-слабо макушку. Радость мешается с паникой. – Дела? – с очевидно фальшивым удивлением тянет Шиён. – Точно, дела. Не волнуйся, Бора. Мы успеем с ними расправиться. Но для начала… Проведём чудесный день? Мята и табак заполняют лёгкие. Бора глотает испуганный вздох – когда на подбородок ложатся обжигающе горячие пальцы, заставляя голову приподнять. Чтобы… Чтобы Шиён смогла заглянуть, появляясь перед взором с хитрой и довольной улыбкой. – Вместе? – на грани шёпота бархатно чеканит она. Край её шляпы толкается Боре в лоб. Блестящие от солнца карие глаза кажутся смертельной бездной. Бору берёт жар. Гаденькое, липкое чувство. Она не смеет вздохнуть и ответить – только безмолвной пташкой пялится на Шиён в пяти сантиметрах, путаясь от непонятного, непостоянного настроения госпожи и из-за себя. И ещё рассматривая золотистую кожу, усыпанную шрамами да родинками. Шиён отстраняется с мягким смехом. – Чего ты боишься, Бора? – ей нравится рычать середину имени. Бору каждый раз прорезает льдом. Когда Шиён оказывается сбоку, а не напротив, вздохи не делаются всё равно, и весь мир всё равно сжимается, кружится, плывёт яркими красками, становясь безобразной смесью жёлтого цвета. Бора хочет радоваться, что наконец выбралась из клетки четырёх высоких стен, но – вопреки грызущему чувству приятного от ожидания волнения – ей хочется расплакаться. Наверняка вина Шиён. Бора слишком много к ней. Этого становится безумного много; намного больше, чем помещается в собственном крошечном и побаливающем теле. – Я не боюсь, – с силой выдавливает она. – Так подними голову. Вздёрни гордый подбородок, – насмешка по-прежнему просачивается в её голос. Бора начинает злиться. – Намереваешься весь день провести, опустив в пол голову? Если так, я бы нашла более полезное применение твоему лицу. Очередная провокация – в очередной раз срабатывает. Бора резко, быстро, гневно поднимает голову, взгляд направляет на неё, ощущая жгущие от гнева глаза, ощущая, как напряглись у скул мышцы, чувствуя, какой неудержимой злостью сковало тело, перекрывая вездесущее алое смущение. Шиён улыбается. Не добро – но не зло. Одобрительно. Довольно. Расслаблено. Бора задыхается невдыхаемым воздухом. Шиён такая высокая, Бора такая низкая, Шиён такая большая и сильная, Бора такая маленькая и хрупкая. И от осознания, что собственная злость забавит госпожу – злость прибавляется. Бесконечный круг. Где Бора проигрывает, а Шиён побеждает. – Так-то лучше, – негромко говорит Шиён, медленно, с удовольствием рассматривая Бору. Бора чувствует, как резкий взгляд задерживается на губах. Красные пятна на теле мнимо начинают ныть. Бора начинает жалеть, что согласилась. Что осознанно, добровольно выехала с Шиён из поместья, согласившись провести наедине несколько часов. Это было ошибкой. Глупой и безрассудной. Окрылённой желанием выпорхнуть наружу. И, получается, что… Они вдвоём посреди залитой солнцем площади, их боязливо обходит нескончаемый поток людей, заинтересованно оборачиваясь поначалу на одетую красиво и дорого госпожу, и только потом на крошечную рядом золотистую девчонку, и в этой суматохе не расправить крыльев, не взмахнуть, не подвигать затёкшими мышцами, не развеять на ветру заплесневевшие крылья. Бора попадает в ловушку – ей некуда от Шиён намного сильнее, чем в доме. Здесь – везде беззащитно. Потому глупый, глупый, глупый разум, такой неразумный, ничегошеньки не знающий, всему быстро доверяющий – ту заботу, защиту, стену, покой, находит в ней. Высокой и широкоплечей. С уверенной усмешкой и блестящими азартом демоническими глазами. Бора – в окружении всего, что наводит панику – зависима. Слабее всего. И она видит это, понимает в отражении чёрных зрачков наверху. Тошнота возвращается. Бора хочет обратно не-домой. – Не боишься? – громче и серьёзней вопрошает Шиён. Бора отводит взгляд, но не опускает в пол. Ранее – за подобное Шиён бы ударила. Но теперь она выжидает ответа. Бора ощущает её прожигающий взгляд поначалу на щеке, позднее на шее, где до сих пор видны кровавые пятна ночных поцелуев. В голове каша. Суета. Несуразица. Почему Шиён такая. Почему её Госпожа – такая. Почему ждёт и не проявляет агрессии. Почему ласкает взглядом – а не выдирает сердце из груди. Неужели… Та… Ночь… Бора судорожно сглатывает. От мыслей дурно. – Я не боюсь, – уверенно заявляет она. – В таком случае… Почему дрожишь? – Не от страха. Шиён с секунду молчит. Её утробное мычание проходит по костям. – От возбуждения? У Боры вспыхивает: – Нет! Мягкий, глубокий и бархатный смех по воспалённой стыдом коже проходит табуном мурашек. – Дразнить тебя – удовольствие, – желание ударить её освещённое солнцем лицо никак не утихнет. – Но, как бы мне ни хотелось, простоять на улице весь день мы не можем. Я предлагаю пообедать. Тебя… Следует хорошенько откормить. На возмущение не хватает сил. Бора вымоталась за утро. Бора не уверена, что доживёт до вечера. И любая открытая, до ужасающе неловкого незрелая реакция издевательскую госпожу веселит до безобразного сильно. Пришедшая усталость – скорее смирение, потому что Шиён никогда не замолчит, продолжит насмехаться, вспоминать, ухитряться ударить словами больнее, ударить до яркого смущения, от которого все внутренности перекручиваются в тугой жгут – та самая усталость позволяет молча увести подальше от её пристальных глаз взгляд, усматривая вдалеке живописные вывески. Толпа. Бора сглатывает. Людей намного больше, чем она ожидала увидеть. Слишком много людей. Незнакомцев. У них острые и серые лица. У них потемневшие и угнетённые глаза. У них грязная и потёртая одежда. И все – большие, неприятно-крупные, будто способные затоптать. Боре кажется, она вот-вот упадёт в обморок. Мир кружится. Двоится. Пятнами и кляксами. Белёсыми разводами. Сбоку от чужих шагов шумит песок. – Бора? – Да?.. – из горла; сдавленно и шёпотом. Сухие глаза слезятся. Непонятно, из-за чего хуже. Из-за Шиён или забитой битком узкой торговой улочки. Всё там же сбоку – раздаётся громкий выдох. Секундой спустя Шиён появляется перед взором прямо, ровно, возвышаясь, отгораживая высоким и до беспамятства сильным телом от толпы, солнца, гама – когда мягким бархатным тембром перекрывает неприятно режущие слух голоса. Бора не хочет смотреть на неё, как потерявшийся ребёнок. Но от ощущения внутри, то, какой горячей накрыло волной, то, как забилось сердце, то, как расслабились плечи – её взгляд наверняка кажется отчаянно нуждающимся в защите. Бора не хочет искать защиту у неё. Боре нужна защита от неё. Но… – Боишься потеряться в толпе? – усмехаясь, негромко говорит Шиён – однако голос её слышится парадоксально громко. Наверное, потому что Бора только её слышать и желает. – Нет, – упрямо, гордо. Несгибаемая птичка. У которой влажные глаза да трясущиеся маленькие руки. Крылья. Хрупкие кости. Защита пушистых перьев собрана на макушке. Холод морозит затылок. Ступни обдаёт подступающей зимой. Шиён улыбается. Опять, вновь. Боре хочется на неё ругаться – но слова застревают до глотки, не желая формироваться в нормальные предложения. У Шиён согнутые на груди руки, крупные рукава свисают с запястьев, оголяя острые косточки, показывая обманчиво мягкие ладони. Она чуть склоняет вбок голову, прищуривается, присматривается, беззаботная улыбка тенью на пухлых губах. Бора ловит себя на осознании – что паника отступает, когда она смотрит вплотную на Шиён. И от осознания паника приходит новая. Глухая и невидимая. От неё всего лишь очередной хаос воротится в душе. И потом, когда они подолгу всматриваются в глаза друг друга, безмолвно пересекаясь так, будто желая отыскать, прочитать, увидеть нечто – Шиён размыкает руки. Ткань чёрных одеяний колышется. Улыбка с её губ сползает, и уже тень не безмятежности, тень какой-то безумной озабоченности, которую в её глазах Бора видеть не хочет совсем. Это показывает Шиён не злобным, жестоким демоном – а кем-то другим. А кем-то другим называть её не хочется. Её хочется до желчи ненавидеть и проклинать. Но не находить в её высоком теле что-то, что-то… Такое. Шиён протягивает руку ладонью вверх. – Я буду держать тебя. Чтобы не потерялась. Такое… Похожее на ощущение защиты. Бора делает рефлекторный шаг назад. Крошечный и едва заметный. Шиён замечает и хмурится. – Не противься. Мне не желается потратить весь день на поиски, если кому-то вдруг захочется тебя выкрасть. Я не хочу трогать твою руку. Я не хочу касаться тебя. Потому что – страшусь собственных чувств. – Н-не нужн-но, Госпожа. Я не потеряюсь. Громкое, безумное, дурацкое сердце тарабанит об рёбра. Бора неотрывно глядит на чуть согнутые мягкие пальцы, зачем-то совсем не вовремя вспомнив их ощущение на и в себе. Кожа не прекращает подвергаться мурашками и румянцем. Приказной голос – раздавшийся, кажется, по всей округе – заставляет побледнеть, потерять безбожную на щеках красноту. И. Напугаться. Пусть в её тоне никакого крика – только тихое, суровое, твёрдое, властное: – Возьми меня за руку, Бора. Как по команде, как отдрессированное маленькое, напуганное животное, Бора сокращает между ними расстояние и шустро, неуклюже, себя ненавидя – кладёт собственную крошечную ладонь поверх её крупной и длинной. Тут же хочется уродливо заплакать от чересчур множества сильных чувств, бушующих внутри. Кожа рук Шиён чуть прохладная и мягкая. Бора дрожит. Не от холода. Не от страха. Довольную улыбку Шиён она не видит – но явственно ощущает. И когда Шиён, сжав её руку в своей, вызвав новую волну чего-то обжигающего и ледяного по венам, поворачивается, встаёт вровень, сделав небольшой шаг вперёд, прижатая едва не вплотную плечом в плечо, усматривает вдалеке нужную им забегаловку, Бора… У неё кружится голова, да, у неё болезненно шумит сердце, да, у неё приливает к щекам кровь, да, у неё мокнет зажатая в захвате ладонь, да – она волнуется, она сжимается, она мечтает провалиться под землю. Но… Ей… Рядом с Шиён, чувствуя её руку, чувствуя её пульс, её тепло, её прохладу, её мягкость, её крепкую хватку, чувствуя – её. Идущую рядом. Тянущую за собой. Сквозь толпу, что покорно перед ними расступается. Чувствуя рядом с собой высокую, спокойную, безбожно сильно пахнущую мятой да табаком Шиён… Совсем, ни капельки, ни чуточки не страшно. Бора по-прежнему чувствует себя в безопасности. В безопасности от всего, кроме Шиён.        \        В забегаловке, в которую они приходят – ожидаемо заполнено и накурено, ветер не успевает рассеивать горький табачный запах, кружащий вокруг. Но хозяйка, увидев Шиён, вспыхивает краснотой и судорожно бежит к ним, чтобы предоставить лучшее место, подальше, поспокойней, и Бора, неосознанно прячущаяся за крепкой спиной, чувствует постоянную, но обострившуюся безысходность, в который раз понимая – как много власти в руках Шиён. Бора плетётся за ней следом, опустив в пол голову, наблюдая за собственными ногами, за почвой, слушая, не вдумываясь, в разговоры, и терпя совсем глупое желание схватиться ладонью за ткань на рукаве Шиён. К ней – Боре – никто не обращается. Все глядят на Шиён. И от того, как десяток взглядов направлены на неё, тем самым попадая на Бору, окружая, задавливая, в груди – начинает давить точно так же, до недостатка кислорода, до дыма в лёгких, словно то самое горькое за несколько минут добралось внутрь, отравив. Шиён, рядом, очень рядом, так, что чувствуется её тепло и запах, у неё вежливый и спокойный тон голоса, почти добрый, почти мягкий, когда она отвечает на несколько вопросов – пока они добираются до стола. Шиён подаёт Боре руку, поднимая её на террасу. Бора безвольно поддаётся, только потому что чересчур растерялась ото всего. Шиён сажает её за стол, осторожно доведя до места, медленно выпускает её ладонь из своей, и, одарив долгим, улыбчивым взглядом, усаживается сама, так элегантно и до выверенного красиво, что Бора ощущает себя до того незначительной и отвратительной в неспособности сдержать эмоции – что готовится заплакать. Но она лишь сжимает ткань на коленках, устремив туда же рябящий волнением взгляд. – Что будете, Госпожа Ли? – хозяйка тотчас оказывается рядом, у стола, лилейно-зазывно, обольстительно, доброжелательно. – Соджу, будь добра. И принеси трубку. – А… Дама Госпожи?.. Шиён смеётся. Бора вздрагивает. – Что ты будешь? – на голос – как же иначе – Бора ведётся, поднимает голову. Шиён пристально глядит на неё. Подперев рукою щёку в излюбленном жесте. От очередного укуса губа саднит. – Я не голодна, Госпожа, – слабо, но ровно, тихо, но без заиканий. Размягчённые черты её лица остреют. – Разве я… – замолчав, Шиён кривит рот, чтобы тяжело, недовольно вздохнуть и продолжить: – Не проверяй моё терпение. К следующей неделе я хочу увидеть у тебя щёки. Ешь, Бора. Много. Иначе придётся заталкивать насильно. Пугливая птичка послушно кивает, но ничего о своих пожеланиях не говорит. Недовольство на золотом лице, орошаемом тусклым позднеосенним солнцем, растёт, усиливается, прогоняя остатки непонятной нежности. – Принеси ей твоё самое вкусное блюдо. Где побольше мяса, – её раздражение ощущается собственным телом, и – пугает; не потому, что Бора ожидает скорой расправы, а потому что подобный тон от неё никогда не слышала. Неизвестность в случае с Шиён – самое ужасающее. Хозяйка поспешно удаляется, секундой спустя подбегает, кладёт тонкую трубу, табак, соджу и чашку, вновь уносясь прочь. Шиён молчит. Раскуривает табак, наливает соджу. Пьёт, медленно, устремив взгляд на небо. Чужие разговоры доносятся приглушённо. Почти уединение. Бора не знает, как себя вести. Говорить? Молчать? Спрашивать? Смотреть? Извиниться? Спросить – почему они здесь? Зачем, в конце-то концов, она Шиён. Что ею движет. Почему она вовсе не показывает свою власть, как ранее. Не стремится показать всем, в первую очередь Боре, кто над кем властвует, кто кому принадлежит. Будто они взаправду вышли прогуляться. Будто Бора взаправду – её треклятая жена. – Поговори со мной. От внезапности раздавшегося голоса Бора вздрагивает. – П-поговорить?.. – Тишина меня угнетает. А твоё волнение раздражает. Исподтишка Бора глядит на Шиён, опустив голову, но подняв взгляд, а Шиён сидит вполоборота, подогнув коленку и уложив руку на неё же, удерживая дымящуюся трубку да спуская тот же густой белёсый дым с приоткрытых губ. Бора пялится. Она понимает, что пялится. И не может себя остановить. Спокойствие Шиён – как дурман. Как причина позволить своевольство. Как причина не бояться сделать лишнее, не разрешённое движение. Бора любуется. Да. Любуется. Её собранными волосами, тенью от сеточной шляпы, падающей на переносицу, на кисти рук, на пальцы, на влагу соджу на припухлых губах. И неосторожно заметно втягивая запах табака и мяты. Слабый ветер тревожит кожу. Свежо. Спокойно. Свободно. – О чём с вами поговорить, Госпожа? – Ммм, – Шиён затягивается, уголок губ тянется в ухмылке. – Твоё самочувствие пришло в норму? Бора на грани того, чтобы по-детски надуться, обидевшись. Шиён зацепилась за одно – и не отпускает. Бора устала краснеть. Устала терпеть вспыхивающее между рёбер невыносимое чувство. – Я в порядке, благодарю за вашу заботу. Приложив чашку к губам, Шиён громко фыркает. – С каких пор ты настолько вежливая? – Вы же просили… – мямлит она. – Я приказала. Не просила. Прежняя злость перетекает в какую-то неясную гаденькую обидку. Бора сильнее сжимает на коленках ладони, чтобы сдержаться. Шиён обманчиво безмятежна и добра. Наученная ошибками – Бора сдерживается. Но терпеть сложно. От Шиён свербит каждый участок кожи, свербит всё внутри, наливается огненным в теле, желая найти выход. Выхода не находится. И Бора, невовремя вспоминая события не столь далёких дней, те чувства не хочет выражать вовсе. Никак. Никогда. Меньше о Шиён думать – меньше с Шиён делать. Потому что в эмоциональной перепалке Бора всегда останется избитой. – Да, Госпожа. Вы приказали. И я… – следующее Бора выдавливает из себя с силой: – Послушалась. Шиён резким движением вливает в рот соджу, столь же резко проглатывая. От каждого слова Боры Шиён становится более недовольной. Это заставляет теряться, нервничать, безобразно волноваться. Потому что… Она ведь… Просила… Приказывала о повиновении. Того желала. То – вбивала. И сейчас ей не нравится, что Бора… Что Бора примирительно и покорно соглашается на всё, не выпуская наружу эмоций?.. Невозможно угадать, как вести себя с ней правильно. Невозможно. Бора желает спокойной жизни – потому осторожна и смиренна. Но Шиён вновь что-то не по душе. И от того неминуемо пострадает Бора. Пока что же. Шиён безмолвно пьёт и курит, задумчиво вглядываясь в редкие облака. Когда она заговаривает, дым с её губ едва касается носа Боры: – Тебе понравилась господская купальня? Провокация. Опять. В третий раз – Бора держится. Незаметно втянув носом воздух, она полушепчет: – Да. Во много удобней, чем прежняя. – М. Я рада. А… – она стряхивает указательным пепел, по-прежнему не пересекаясь взглядом, – куда подевался твой излюбленный красный ханбок? Её попытки вывести на чувства – ощущаются, как настоящая пытка. Жестокие и изощрённые. – Испачкался. Мне негоже ходить в грязном. Иначе как я смогу соответствовать Госпоже. Шиён цокает языком. Шиён цокает языком. Несдержанно и кошмарно недовольно. Бора отчего-то чувствует приглушённое ликование. – В следующий раз, Бора, просто ходи обнажённой. Госпоже безусловно понравится, – она почти рычит, хрипло и раздосадованно, почти угрожая. На этот раз выдержка не помогает – но её опрометчивую реакцию скрывает вовремя вернувшаяся хозяйка. Бора упрятывает красное лицо, опустив вновь голову, делая вдохи-выдохи, успокаивая сердце. Она уверена, мимо Шиён не прошло. Но её ответные слова – не услышит. Сейчас, по крайней мере. На немного, но Бора спасена. Еда огромной порцией стоит перед носом. – Придётся съесть всё, – нараспев тянет Шиён, прикладывая к губам трубку. Пусть тон весел, никакого настоящего веселья там нет, ведь острые глаза режут холодом, показывая, указывая, приказывая. Приятный мясной запах будоражит желудок. Голод приходит резко и сразу. Когда приходит – Бора думает, что съест с тарелки всё. Ей отчего-то совсем не желается противиться сейчас. Изворачиваться, только бы продолжать хранить голод. Но, запихнув первый кусочек мяса, Бора давится. Смачно и некрасиво. Потому что Шиён говорит: – Как доешь, пойдём в тканевую лавку. Нужно заказать тебе свадебное одеяние.        \        Какое свадебное одеяние. Какое свадебное одеяние?! Бора почти кричит-вопит, почти несдержанно вскрикивает, возмущается, почти наружу выпускает бушующие чувства – но гасится, когда замечает сквозь лукавый блеск в чёрных глазах не уходящее давление, вынудившее замолкнуть. Казалось – спроси Бора, не сдержись, Шиён начнёт, не закончит, забросает невыносимым словами, от которых смущённо и некомфортно, зацепится за открытые эмоции и вызовет смерч. Ведь, конечно, конечно – Боре нужно одеяние. Они же… С Шиён… Вроде как… Помолвлены?.. Или вовсе нет… Ведь… Своего очевидного согласия Бора никогда не выказывала. И Шиён, никак иначе, непреклонными словами про злосчастное свадебное одеяние в бесконечный раз напоминает, что Бора, маленькая, глупая, несдержанная, безлживая Бора, ей – навечно, до истерики навсегда – принадлежит. Они идут сквозь поредевшую толпу, где каждый обязательно обернётся, покосится, взглянет долгим то ли напуганным, то ли отвращённым взглядом, пройдёт мимо, избегая, убегая, и Шиён идёт на крошечные полшага впереди, но идёт, ведёт за собой, не позволяя обогнать. И. Держит влажную ладошку Боры в своей сухой и от ветра поздней осени прохладной. В крупной ладони собственная будто тонет, помещается полностью, оказывается в цепкой, но нежно-бархатной хватке. Шиён не дозволяет Боре отстать, отступить, прижимается плечом, словно взаправду страшась, что её украдут. Боре тяжело дышать в духоте толпы и от давящего на грудь чувства. Голова опущена, плечи дрожат, губы сухие да покусанные. Ноги едва слушаются. Бора плетётся следом за Шиён ненавистно покорно, переваривая-осознавая, и с каждым шагом приближения к тканевой лавке – путы на горле стягиваются до кислотной тошноты. Клетка, задавно захлопнувшаяся, закрытая на выкинутый ключ, по-прежнему золотую птичку пугает прутьями из серебра, то ли золота. В какой-то момент, когда голова начинает кружиться до того сильно, что предчувствуешь скорый обморок, Бора ощущает – как меж собственных пальцев протолкнулись чужие пальцы, сжав подушечки на костяшках. Бора горит. Бора – сгорает. – Ты дрожишь, – тихо, с читаемой в голосе усмешкой говорит Шиён, не опуская взгляда на дрогнувшую в испуге Бору. – Почему ты дрожишь? Вы правда не понимаете, Госпожа? Вам правда ответить – или вы издеваетесь. – Х-холодн-но, – едва совладав с собой, кряхтит Бора. Хватка ладони Шиён крепнет. Она сжимает пальцами другие пальцы, оглаживая большим тыльную сторону ладони. Боре кажется – ещё секунда, и она превратится в пыль. В мыслях безобразно громко кричит о мягких руках Шиён, касающихся собственных, о том, что Шиён её касается, о том, что касания её не приносят боль – и о том, что Бора не должна, нет, нет, не должна наслаждаться, когда мягкая, сухая да прохладная кожа касается ладони. Когда вокруг, везде, всюду, под каждой клеточкой покрытого мурашками тела густо заполняется её запах, становясь вместо воздуха – кислородом, напитывая лёгкие. – Потерпи немного, – и не разгадать, она насмехается или взаправду поверила, – мы почти пришли. Бора не находит решимости поднять глаз. В помещении их встречают с ожидаемо громким, дружелюбным приветствием. Что в отличие от хозяйки той забегаловки – звучат искренними. Шиён отпускает её руку, чтобы осторожно подтолкнуть в спину, пропуская вперёд себя. – Госпожа Ли! – звонко голосит мужчина – он одет красочно и ярко, Бора видит мелькающие подолы его длинных одеяний. Дверь за спиной с тихим стуком закрывается. И там же, за спиной, Бора ощущает Шиён – едва, почти лопатками к груди, её запах, её после улицы холод, её дыхание, ровное и почти бесшумное. И её ладони на спине. Пальцы у позвоночника. Давят. Кончиками ногтей через ткань одежды. Бора задерживает дыхание, и оно надувается в груди, грозясь лопнуть. – Давно вы к нам не заглядывали, – продолжает причитать мужчина, голос которого кажется неприятно сладостным и заискивающим. Бора вскидывает робко кверху голову, от интереса углядеть, как выглядит обладатель до кошмарного неприятного голоса. Не молод и не стар, кучеряв и улыбчив до раздражительного. За его спиной ширмы и одежды. Над ухом раздаётся уже до безбожного – ненавистного – приятный голос: – Не находилось случая, – тон её обыкновенно деловой. Почти со всеми Шиён разговаривает так, будто проводит сделку. С одной Борой… Она… – Теперь же… – Бора чувствует за спиной движение. Шиён наклоняется. Так, чтобы дотянуться до застывшей в растерянности Боры. Наклониться, дотянуться – чтобы коснуться едва, едва, почти, совсем близко губами кошмарно горячей раковины уха, опаляя до вздрога севшим бархатом: – Привела свою жену. Бора издаёт позорно долгий и приглушённый стон, на грани писка. Шиён усмехается, щекотно смехом трогая воспалённое ухо, и Бора… Ей плохо. Да. Плохо. От самодовольства Шиён. От изучающего взгляда хозяина лавки. От собственного бессилия. И. Боре… Трепетно-волнительно-туго где-то пониже живота. Очень мерзкое, влажное чувство, что будто пульсирует от каждого вздоха Шиён, от каждого вздоха своего, когда мята и табак проникают внутрь. – О! – громкий хлопок в ладоши приводит в чувства. Шиён отстраняется. Бора облегчённо сглатывает, но напряжение никуда не пропадает. – Поздравляю, Госпожа Ли. Пришли выбрать свадебные наряды? – Как всегда проницательно, Джуён. – Замечательно! – он вновь хлопает в ладоши. – Тогда проходите, проходите. Что вы в дверях стоите! Они не двигаются, потому что не двигается Бора. А Шиён за спиной, издеваясь-насмехаясь, что-то проверяя, чего-то ожидая – лишь держит на спине свою прохладную широкую ладонь, пуская мурашки. Хозяин лавки с лёгким недоумением вперивается в них, скрываясь за стеной. В спину приходит толчок. Душа – если то оно имеется – сворачивается в плотный комочек, дрожащая да напуганная. – Двигайся, – тихо говорит Шиён. Краска с щёк никогда не сойдет. Бора подскакивает, отскакивает, делая первый неуклюжий и крошечный шаг вперёд. Шиён негромко смеётся позади. Они преодолевают небольшое расстояние и входят в помещение, увешанное цветастыми кусками ткани, недоделанными нарядами, валяющимися всюду: и на ширме, и на тумбочках, и на стенах, цепляясь за деревяшки. Хозяин суетится вокруг, достаёт непонятные ленты и уголь, бумагу, белые кусочки ткани, и у Боры от разнообразия никогда не виденного кружится голова. И восторг, глухой, но ощутимый, растёт внутри. Пусть Шиён выводит на чувства, выводит из себя, сбивает с толку – Бора может разглядеть множество всего интересного, посетить те места, куда попасть не мечтала. Вся её одежда покупалась матерью, все походы в город – были в закрытой повозке, с закрытыми окнами, чтобы никто не пробрался, чтобы слабенькую Бору защитить. А Шиён… В груди плавится странное, тёплое чувство. Немножко щекотное. Распространяется от рёбер всюду. Бора мельком через плечо оборачивается на Шиён, пока хозяин о чём-то беспечно болтает, и ощущает, как сердце пропустило удар, когда Шиён, наклонив голову, встречается с ней взглядом. Бора шустро отворачивается. Сердечные удары – безумные. – Мне требуется снять мерки, – хозяин вертит в руках белёсую ленту, пронзительным, кропотливым взглядом следуя по телу Боры. Под его тщательным рассматриванием неловко. – На глаз не определишь? – Госпожа Ли! – возмущается он. – О вашем чувстве юмора ходят сказы, но не принижайте мою работу. Бора того не видит, но уверена, что на губах Шиён отразилась небольшая улыбка. – Джуён, ты должен понимать… Я не позволю кому бы то ни было прикоснуться к моей жене. Позорный дрожащий полустон едва не послышался в стенах лавки. Бора опустила голову, сжала в ладошках юбку, зажмурила глаза – тем представляя, что она очутилась где-то не здесь. Ей стыдно, смущённо, волнительно. Непонятно. Нечто пёстрое жжётся в животе, перекручивается и взрывается. Хозяин лавки громко, визгливо и некрасиво смеётся. – Госпожа Ли! Никто в здравом уме не полезет к тому, что принадлежит вам. Этот человек отчего-то начинает раздражать. – Я сама сниму мерки, – говорит Шиён и Бора почти плачется. – С этим не будет проблем? Одним движением хозяин лавки ловко бросает белёсую ленту, пролетевшую над опущенной головой Боры. По звуку – Шиён тотчас ленту поймала. – Я не сомневаюсь в вашем мастерстве что-либо снимать. Шиён вновь смеётся. Бора хочет провалиться под землю. На локте крепнет чужой захват. – Пойдём, – бархатно шепчет она, ноги – безвольные слабаки – покорно поддаются. Она послушно плетётся следом за Шиён, ощущая на затылке прожигающий взгляд подёрнутых весельем глаз, и ладонь поверх тканей недозволенно мягкая, а рядом с Шиён – недозволенно хорошо-волнительно-плохо. Шиён заводит её, слабую и дрожащую под давлением морозного мятного запаха, за высокую исписанную искусством ширму, закрывая и своим высоким крупным телом выход из закутка. Бора смотрит вниз и видит чужую обувь. Ровную ткань не колыхающегося черного ханбока. Ей так беспокойно. Сердце тарабанит об грудь со свирепой силой. Пространства вокруг мало. Шиён слишком близко. Бора слишком в ней погрязла. – Тебе нужно раздеться? – её голос – обыкновенно глубокий и сильный – в данную минуту звучит со слабым хрипом и наверняка с нечаянным вопросом. Бора глубже втягивает носом воздух и тут же об этом жалеет. Появляется дикое, срочное желание поднять подбородок и найти мельтешащим да поволоченным влагой взглядом её острое, но мягкое, но грубое, но нежное лицо. – Нет, мерки снять можно поверх одеяний, – голос хозяина лавки срабатывает, как кнут. Бора приходит в трезвость. Вместо сладостного, патокой волнения, только горькое – бешенство. Страх, непонимание, осторожность. – Какая жалость, – нарочито лживо хихикает Шиён. – Посмотришь на меня? – вновь вопрос. От осознания, что Шиён, что госпожа, что её жестокая госпожа спрашивает – комок, тугой, крепкий, болезненный, что селится заживо в животе, почти взрывается. – Госпожа… – несмело сходит с покусанных губ. Вокруг непростительно томная атмосфера. Приглушённый свет, тревожна тишина, в которой дыхание Боры громыхает грозой, а дыхания Шиён не слышно вовсе. На просьбы Шиён отзываться желается намного смиреннее, чем на приказы. Бора очень, очень медленно, неспешно, с содроганием и страхом приподнимает подбородок, чтобы исподлобья взглянуть на мягкую ухмылку мягких губ сверху. Улыбка та, что прежде скорее довольный звериный оскал, отбрасывает остроту, становясь сплошным усмирением. Бора неосознанно задерживает дыхание; напрягается. И когда она вот так, снизу вверх, маленькая и крошечная смотрит на высокую и сильную, когда тусклые пятна освещения, пробирающиеся сквозь щели и зазубрины лучи солнца нечётко падают на её собранные туго чёрные волосы, когда её глаза едва-едва скрыты серебристой сеткой шляпы, когда её длинные одеяния мягко подминаются в крупных складках, шлейфом тёмного моря спадая по худому, жилистому, натренированному мечом телу, и когда взгляд бездной чёрных, пропащих глаз кажется тёмно-карим, всего-то затемнённым, и когда на дне зрачков мелькает приглушённая, нежданная нежность, Бора, смотря на неё, на неё такую, думает, где-то чересчур глубоко в себе, так скрыто и так отчаянно, что. Что Шиён…. Безумно красива. – Хорошо, – на грани шёпота заговаривает Шиён, – твоё послушание… Меня услаждает. Шиён прикусывает пухлую нижнюю губу и у Боры меркнет в глазах. Как в трансе она наблюдает за длинными пальцами. Шиён берёт в ладони белёсую тоненькую ленточку, что мягко, едва не шёлково скользит по кожи, крутит, рассматривает, и лишь спустя минуту возвращает взгляд на Бору. Этот взгляд – слишком нов. Спокойный, но лукавый, нежный, но с остатками тяжёлой черноты, медленно что ползёт по телу, намеренно открыто, намеренно издевательски. И Боре… Нравится?.. Тело покрывается мурашками. А тяжесть внизу – становится неуходящей. И это пугает. Как же это пугает. – Стой ровно. Бора делает крошечный кивок. Уголки губ Шиён ширятся, превращая улыбку в слишком широкую. До небольших морщинок. Белёсая лента в руках. Задержанное дыхание. Прямая осанка. Дрожащие мокрые ладони. Шиён подходит. Шажок. Один шажок. Бора прилагает все усилия, чтобы не отпрянуть. И не опустить вниз голову. Потому что она, чтобы отвлечься, разглядывает вышивку на одеждах Шиён, лишь бы сердце не шумело так позорно громко. Конец ленты Шиён прикладывает к плечу – второй к плечу другому. Бора едва не упирается ей носом в шею. Запах – даже сквозь задержанное дыхание – прорывается остро-горько-вкусно. Хочется собрать языком. Жарко, душно, жарко, очень душно, очень холодно, очень горячо, очень плохо, очень хорошо, запутано, много, приглушённо, ярко, табачно-морозно, близко, не-далеко. Бора слышит её дыхание. С такого расстояния взаправду слышит. Оно тихое и прерывистое. Непостоянное. С долгими вдохами и затянутыми выдохами. Шиён измеряет плечи. На две секунды задерживает ленту и убирает. Спускает руки на талию, скользя, едва касаясь костяшками ткани ханбока. Бора неосознанно собственные руки поднимает вверх. Шиён глухо прыскает. Бора тонет. Она не просто на дне – она на дне утонула. Захлебнулась. Тоненькая лента окружает талию, Шиён её натягивает, наклоняет голову – и Бора чует запах её волос. Травы. Немножко горько. Очень свежо. Следом она, не размыкая белёсое кольцо, поднимает ленту по талии к груди, подминая под собой ткань. Бора глотает стон, что вышел бы жалким скулежом. Когда лента обвязала грудь – Шиён встала ближе, ещё ближе, почти вплотную, животом к животу, и лоб Боры плотно упёрся ей в подбородок. Если она опустит голову – окажется на ключицах Шиён. В полуобъятиях. Потому она не двигается, только беззвучно поскуливает, чувствуя, как ощутимо лента сдавливает грудь, из-за чего без того задушенное дыхание мертвеет. И после… Шиён укладывает подбородок Боре на плечо. – Не вздрагивай, – грозно, но очевидно фальшиво полусмеёётся она, – с этой стороны не увидеть цифр. Щека Шиён упирается в щёку собственную. Её кожа бархатная. Бора начинает молиться – лишь бы выдержать. На прошлые измерения у Шиён уходило две секунды. И когда Бора про себя отсчитала пять, а Шиён по-прежнему прижималась до того близко, что наверняка ощущает звук чужое бешенного сердце – приходит понимание. Шиён её обнимает. Шиён. Её. Обнимает. – Го-госпож-жа, – сдавленным и задыхающимся тихим голосом щебечет Бора, её руки, до сих пор поднятые наверх, от усталости дрожат – но опустит, наткнётся на руки Шиён. Запах так густ. Запах так силён. И… И её тепло. Обволакивает, защищает. Бора, укрытая её телом, сгорающая от смущения, не чувствует угрозы. – Я любуюсь цифрами, подожди. – Госпожа-а-а… – капризное, плаксивое. Её бархатный, низкий смех льётся на ухо. Спина извелась в мурашках. Шиён отстраняется. Бора видит её блестящие хитростью глаза. И надувает губы. Шиён – расслабленная и весь день не показывающая ни малейшей агрессии – влечёт до того, что Бора на миг забывает про осторожность и собственный наказ не открывать перед ней чувства. Тем более – не вести себя так. Обиженно глядеть на неё снизу, дожидаясь… Ласки?! Бора встряхивается и мигом скрывает всё. Глупая, глупая маленькая птичка. Куда лезешь… Куда стремишься. Зачем участвуешь в её играх. Поддаёшься и даже отдаёшься. – Вам разве не нужно цифры записывать?.. – бормочет Бора, и, не выдержав, отворачивает голову, лишь бы не видеть Шиён. Отвлечься. Нужно отвлечься. И отвлекать Шиён разговорами отчего-то всегда получается хорошо. Она отвлекается. Много говорит, но мало трогает. И если Шиён ещё раз дотронется – Бора не сможет вынести. Чувств. – Нет, – лукаво протягивает она. – У меня прекрасная память, Бора. Как же от неё… Неспокойно. Не так, чтобы боязно и дико странно, а трепетом волнительно, невыносимо, нестерпимо. Хочется сбежать, убраться из закутка, обогнуть ширму и оказаться не в крошечном пространстве, почти припечатанной к стене её крупным телом. И так же не хочется двигаться. Постыдно, неправильно. Вразрез с мыслями. Не хочется. Хочется к ней. К её запаху плотно к коже и её рукам на талии, под одеждой. Боре тошно. От себя. Если от Шиён можно укрыться, упрятав вбок взгляд, то от себя никак не спрятаться. И от вспышкой приходящих воспоминаний той ночи, от мыслей, непотребных, похабных, смущённых, неправильных – до того мерзко-отвратительно в душе. К себе. Не к Шиён – пусть винить её просто. Бора… теперь… Не может. Потому что ласковый взгляд тех её глаз и объятий – то, из-за чего любая появляющаяся злость напрочь пропадает. По звукам – Шиён намеренно громко шуршит белёсой лентой, привлекая внимание. – Теперь следует измерить бёдра. На языке появляется металлический привкус. Бора не вытерпит эту муку. – Ты ведь не ударишь меня коленом? – Нет, Госпожа, – только если не будете трогать. Бора не в силах справиться с собственными пагубными мыслями, так откуда обещание, что она с перепугу не оттолкнёт Шиён, как уже бывало, не испугается резкости-внезапности движений, решив увеличить меж ними расстояние. Но Бора говорит – не сделаю. И не возвращает взгляд. Старается дышать мерно, тщетно надеясь, что глупое, дурацкое, обезумевшее сердце прекратит безумный танец, громыхая об кости слабых рёбер. Когда на мгновение наступает подозрительная, но искомая тишина, миг невероятного спокойствия, Бора успевает понадеяться – в очередной раз беспечно глупо; почему такая глупая птичка, – что пытки прекратятся, попытки доказать, что Бора её вещь тоже, что попытки посильнее смутить, вогнать в краску, поиздеваться, выказывая свой игривый, невыносимый характер, что закончатся игры Шиён. Неясные и непонятные. Откуда идут. Для чего. Почему её поведение так непостоянно. Так меняется. Чего она хочет. Чего. В сумбуре мыслей отыскивается понимание, что Боре, все эти очевидные попытки показать власть, начинают нравиться. Шиён же… Не относится к ней… Как к вещи? Шиён ведь… Вовсе не демон. – Ты вновь совсем на меня не смотришь, – раздаётся на ухо. Бора подпрыгивает. – Успела уйти в мысли? – Госпожа… – О чём думала? О вас. – Ни о чём. – По твоим блестящим глазкам того не скажешь. – Ни о чём, Госпожа. – Бора. Посмотри на меня, – в голос просачивается привычная сталь. От неё дрожат коленки. Бора не хочет поворачиваться. Почему Шиён настолько важен зрительный контакт? Неужели недостаточно, что Бора не срывается в грубость, а постоянно до противного вежлива. Не хочется быть наказанной за непослушание. Глаза Шиён тонут в полумраке, но горят тёмно-красным. Каким-то диким, тревожным, недовольным. Резкие перемены её настроения – пугают. Бора это ненавидит. Шиён прищуривается. Для давления. Срабатывает. Бора сглатывает, ощущая по коже холод. Смотрит на неё – близкую, но далекую, на крошечном расстоянии, на всю такую же залитую тусклым осенним солнцем и до того невыносимо красивую, что в раздражении царапает слипшиеся лёгкие. Сердце хочется выдрать. Оно не поддаётся разуму. Оно хочет к ней. Шиён кладёт полупрохладную ладонь на горячую щёку. – Ты… Думала обо мне, верно? – её губы едва шевелятся, но слова слышны до оглушительного чётко. – У тебя щёки намного румянее, чем были. И слишком покусанные губы. Бора пытается взгляд, который раз, трусливо увести, но ладонь на лице мешает даже выдохнуть. Она глядит в чужие тёмные глаза, не находя в них собственного отражения. Только блики да тьму. И видя только взгляд, её, её, её взгляд, просто её, очертания её лица, размякшего, без резкости, присущей жестокости. Шиён кажется почти трепетной. Почти осторожной. Это вскруживает голову. Будто она ожидает от Боры чего-то нужного ей. Бора не понимает того, как и не понимает чужих мотивов, потому молчит и боится моргать, сжигаясь об смущение, румянец что на ушах, щеках и шее. Спустя секунды, растянутые на вечность, высушенные красные глаза, смертельное волнение, эмоции Шиён сменяются, как и море, непостоянно и не в ту сторону, куда желалось. Пустота и раздражение. И после Шиён опускается на колени. А Бора – сгорает. – Г-госпожа?.. – успевшим понизиться на шёпот криком. – Мне нужно измерить бёдра. Шиён перед ней стоит на коленях. Приклонив голову, чтобы суметь обхватить бёдра ленточкой. Бора смотрит вниз и не находится. Нигде. Она теряется. Она рассыпается. Она – один пульс. Одно биение. Она дрожь и паника. Длинные одеяния Шиён ложатся на пол, изгибаясь. Чёрный касается светлого дерева. Ленты вокруг бёдер не чувствуется – ткань ханбока снизу плотная и широкая. Чтобы ощутить, нужно коснуться под. Либо сильно надавить. Шиён не давит. Аккуратно обхватывает, скрепляет, едва подминая розовые одежды под белёсой тоненькой лентой. Бора глядит вниз, прижав подбородок к ключицам. Пялится. Шиён внизу. Шиён снизу. Шиён на коленях. Шиён около её ног. Шиён ниже. Плечи её – крепки и широки. Внизу она не беззащитна. Кажется сильнее. В горле сухо. Между ног – нет. Бора догорает. Её собранные чёрные волосы сверху выглядят до того красиво и аккуратно, что появляется стойкое желание растрепать причёску. Схватиться за её макушку. К ней – притронуться. Шиён поднимает взгляд наверх. Хищная улыбка на до безумия мягких губах. – Нравится вид? Бора отвечает, не успев выйти из транса: – Да. – Бор-ра, – рычание, довольная усмешка. – Ты очаровательна. И, и, и прежде чем волна жгучая, будто нагретая утренним летним солнцем, пройдёт по венам, прежде чем сказанное осознается, прежде, чем Бора вспомнит эти же слова, но сказанные другим тоном голоса не тут, Шиён, с секунду поглядев на обомлевшую Бору, прижимается лицом к ноге. Подминая ткань юбки ханбока щекой, ощутимо коснувшись ноги, пробравшись, добравшись. Её обжигающе горячее дыхание следом продирается сквозь ткань. Лбом она утыкается в живот. И не поднимает проказливый взгляд, чтобы проследить за смущением. Она прижимается и гулко втягивает носом запах. По-прежнему стоя на коленях. Перед Борой. Госпожа, Шиён, её Госпожа, её – нет! – Шиён – стоит на коленях, чтобы ласково, будто по-собачьи преданно уткнуться лицом в ногу. Бора. Падает. Назад. Спотыкается и пятится, бешено, дико, загнанно, не понимая, не осознавая, просто пятится и хочет прекратить. Себя. Её. К ней. Всё. Хватит. Слишком. Не выносимо. Её – невыносимо. Не получается. Боры не хватает. Когда взволнованная и напуганная Бора отшатывается маленькими птичьими шагами, взаправду пытаясь будто взмахнуть крошечными руками да взлететь – Шиён, распрямляясь, не хохочет, как бывало, после удачно сделанной проделки. Бору это пугает ещё сильнее. Хочется расплакаться. И на неё накричать. Выносить её поступки – невозможно. Они противоречат всему, что Бора о Шиён знала. Шиён поднимается на ноги. Бора, забившись в угол между ширмой и стеной, глядит на неё широко распахнутыми глазами. – Просила не бить, – она поднимает руку, оглаживая щёку. – К ужину появится синяк. Бора спешит сорваться в извинения, но горло сковал ужас. Шиён же, накрутив белёсую ленточку на руку, отворачивается полубоком. В её глазах мельком Бора замечает разочарование. Не будет… бить в отместку?.. Не накажет?.. Или оставила до момента, как вернутся домой?.. – Джуён, – внезапно, непривычно за последние минуты громкий голос – вполне ожидаемо дрожащую от испуга Бору пугает, а сердце замирает на крошечное мгновение. – Да, Госпожа Ли? – Сколько добавлять к меркам, если к церемонии она прибавит в весе? Наступает недолгое молчание. – Госпожа Ли… – благоговейно хрипит хозяин. – Неужели! Вы надумали родить наследника? Что. Что? Что?! Голова в тумане, погрязла, запуталась, забылась, и Бора, позабыв, как её отчаянно откармливали, подумала тоже – об этом. И лёд сковал тело. И истерика спешно догнала. И дыхание покинуло, оборвавшись. От Шиён раздаётся кошмарно грустный и злобный смешок, режущий хрипом да холодом: – Нет, не надумала. – Ой! Простите мою оплошность. Но слишком вы… И пока они говорят. – Достаточно, Джуён. Я задала вопрос. Для Боры – не наступает облегчения. – М. Госпожа Ли, тут не предугадать. Не стоит ли в таком случае – заказать наряд позднее? Чтобы не ошибиться с размером. Для Боры – всё истеричное и суетливое, громкое и шумливое, больное и быстрое, она давит на уши ладонями и зажмуривается, стараясь не заплакать. Слабая и эмоциональная. Бора не может вытерпеть то, что Шиён делает с её чувствами. Бора хочет свернуться в комочек и долго плакать. И чтобы её никто, никогда не трогал. Шиён уходит. Выходит за ширму. И голос её слышится приглушённым. Бора падает в бездну. Темно, душно, но холодно, узко, плохо, хочется домой. Дома, которого нет. – Джуён, сегодня ты на редкость раздражаешь. Я знаю, на следующей неделе ты уезжаешь из города. Заказывать у иных мастеров желания не имеется. – Ах, вы так доверяете мне. Не подведу вас, Госпожа Ли. Оставьте мне мерки. Я распоряжусь, чтобы одеяние сделали на размер больше. – Благодарю. – Что насчёт ткани, что, если… Голоса тонут. Потухают. Только шум. Звонкий. В ушах. Голове. Только темнота. Бора не справляется. Эмоции выходят за края, переливаются, заливают, гадкой жидкостью в глотке, мерзким около солнечного сплетения. – …маешь? Вторгается что-то кроме звонкого шума. Бора понимает кто, без надобности поднять голову или прислушаться. – Чт… о? – Ты в порядке? – Да. – Не сиди на полу. Тут наверняка грязно. – Госпожа, что вы хотели? – слабо, хрипло, но нехотя грубо. – Мне помочь тебе подняться? И ком, и тьма, и чернота, и хаос, боль, неясное бешенное внутри закрутилось, стало резким, таким кошмарно огромным, что вышло, выплюнулось, бездумно и бесстрашно-безмозгло: – Госпожа, что вы хотели?! И не пришёл страх. Боре слишком плохо, чтобы содрогаться от ужаса расправы. Она слышит тяжёлые шаги. Приближающиеся. И кричит: – Не подходите! Нет. Вас – достаточно. Мне много. Дайте свободы. Дайте свободно подышать без пожирающих заживо изнурительных чувств. И. Всё. Тишина. Нет рук, сдавливающих горло, нет рук, отдирающих от пола, нет рук, ударяющих пол лицу, нет рук, дерущих волосы. Нет Шиён. Только её тусклый, серый, но резкий, густой голос: – Ткань. Какую хочешь ткань для свадебного наряда? – М-мне любая подойдёт. – Выбери что-нибудь. Одурманивающее чувство безнаказанности, опьянившее глупую птичку. Она, укрыв лицо ладонями, и укрытая растрепавшимися волосами, она, спрятавшись так далеко, как могла, так защищённо, как могла, упрямствует и играет с огнём. Говорит, упрямо и без должного уважения: – Мне всё равно. – Мне тем более. Выбери, – несменяемым тоном. Что – наверняка из-за шока – не влияют. Боре слишком хаотично. Она слишком – везде. Слишком рвётся. Разрывается. Чтобы заботиться о тоне и словах. Чтобы заметить, что Шиён… Что Шиён не срывается, как бывало. Что не стремиться причинить боль. – Не хочу. Мне не нужны никакие наряды. – М, – протяжное, прошедшее по костям. Удаляющиеся шаги. Обескураженный шёпот хозяина: – Т-так… Какую тканечку выберем? – Походит голой. – Госпожа Ли… – Приятно было повидаться, Джуён. До встречи. Громкий хлопок двери. Второй точно такой же громкий, оглушительный. Отчаянный вздох. – Жена Госпожи… Вы пойдёте следом? Нет. – Даже если вы поссорились, я не могу удерживать вас тут долго. Пожалуйста, последуйте за Госпожой Ли. Нет. – Я не хочу, чтобы она разнесла мне всю лавку, – плаксивое. – Ну, пожалуйста. А наряд я сделаю. Госпожа попсихует да успокоится. А свадьбу уже не отменить. Пойдите за ней. Нет. – Жена Госпожи! – Нет… – тихенькое. – Что? – Не пойду. – Как Госпожа Ли взяла вас в жёны. Такую противную партию ещё нужно постараться найти. Лучше бы не брала. Лучше бы не появлялась в моей жизни. – Я вас прошу, уходите. Госпожа Ли наверняка ждёт вас снаружи. – Мне всё равно. – Да прекратите! Ведёте себя, как маленькая. Метлой погоню. Не пойду, не пойду, не пойду, не пойду. – Хорошо. Пять минут. Придёте в себя – и выметайтесь.        \        На улице покорно ожидающая Шиён кажется на мгновение затухшим штормом. Бора идёт к ней. Растрёпанная и зарёванная. Шиён не награждает даже недовольным, гневным взглядом. Отталкивается от стены и ныряет в толпу. И не берёт Бору за руку.