*
Затем было серо-зелёное море, белый песок под ногами, много сочувствия и незнакомых лиц. Мэйбл после обеда кормила крикливых чаек сардинами. Она знала, что ей помогут. Люди со светлыми улыбками хлопотали над ней. Иногда Пайнс жмурилась, позволяя рассыпающимся через высокие окна лучам соорудить вокруг их голов нимбы. — Как тебе удалось вызвать полицию? — Диппер шёл рядом и на птиц поглядывал с неодобрением. Он не знал, что таинственным похитителем был Гидеон. Всё, что он знал о нём: это то, что они расстались, а он уехал в Австралию. — Я не вызывала, — Мэйбл подошла к кромке воды, чтобы ополоснуть пальцы. Ложь далась на удивление легко. Солёная вода ужалила ранку на пальце. Полицейские неожиданно легко ей поверили и даже не растерялись. Вызвали скорую, связались с отделением, офицер со смешной фамилией даже напоил Мэйбл чаем. Они опечатали дом, который, как оказалось, стоял на продажу уже лет пять. Вероятно, в агенстве про него совсем забыли. Чай был горький и немного солёный: Мэйбл никак не могла унять слёзы. Полицейский гладил её по плечу и повторял: — Мы поймаем этого подонка. А она знала: не поймают. Некого ловить. Диппер не унимался: — Но… — Наверное, соседи, — бросила она беспечно, не желая рассказывать о тени и голосе. Не хватало ещё, чтобы из просто травмированной девочки она стала поехавшей на всю голову. Брат замолк, но кажется, что лишь для того, чтобы подбросить самому себе новых теорий, обдумывая услышанное. Мэйбл рада его видеть. Но это усталая радость. Вполсилы. Она всё чаще находит пустоту там, где были эмоции. Вещи, которые её смешили, уже не кажутся такими уж забавными. Былая ветреная влюбчивость обернулась в назойливый страх. — Я стала стеклянной, — признаётся Мэйбл кому-то из докторов. — Диппер, — она мягко берёт его за руку. — Я хочу домой. Она скучает по скульптурам. По скарпелю и долоту, по долгим разговорам с камнем и музыке струганного дерева. Даже по глине. Здесь ей дают лепить только из пластилина. Мэйбл его почему-то терпеть не может. Она хочет домой. Её пальцы тоскуют без дела, становятся с каждым днём всё более чужими. Сколько её не было в мастерской? Пол года. Целые шесть месяцев! Диппер слушает её внятные доводы, потом им же внимает и главврач центра. Мэйбл изображает счастливое лицо. Улыбку пластилиновой фигурки.*
Она приходит в себя резко, словно её вышвыривает из холодного моря на скалистый берег. Всего лишь показалось. Каменное изваяние смотрит на неё с немым упрёком, мол: ну ты даёшь, дурёха. — Хватит на сегодня, — говорит Мэйбл самой себе и от греха подальше накрывает статую тканью. Она делает несколько шагов к выходу и замирает. Хруст пластика под подошвами ботинок явно ей не чудится. Неуловимое чувство селится внутри, будто её застали на месте преступления. Мэйбл оглядывается на так и не законченную скульптуру. Человек из сна вновь начнёт жаловаться — проносится в голове эхо мыслей. Остатки кассеты отправляются в мусорку. Мэйбл решает, что нарочно не будет спать сегодня.*
Шелест садовой дорожки вгрызается в неторопливую речь хозяйки дома. — Смешно даже, но я всю жизнь была скептиком, — она тихо смеётся. — Пока мы с женой не перебрались сюда. — Так часто и происходит, — настраивая частомер, отзывается Диппер. — Все мы… Чёртова штука. Пасифика ещё в детстве поняла, что мир полон пугающего дерьма, которое не объяснить сквозняками, расшатанными половицами или грызунами. Когда Диппер согласился помочь, перешагнув через своё отношение к делам её семейства — уже тогда она поняла, чем бы хотела заниматься по жизни. Наверное, её увлекли все эти ритуалы. Свечи, мелом накарябанные на полу руны, сидение перед зеркалом, ветхие страницы древних книг, которые Пайнсу перешли в наследство от без вести пропавшего дяди. Минуло не меньше десяти лет, а интерес Пасифики так и не испарился. Она уже как и Диппер умела делить духов и призраков на категории, спокойно отличала шумерские руны от кельтских и утратила способность бояться. — Вы писали, что самое неспокойное место — кухня. Голос Пайнса вырывает из разошедшихся нитками во все стороны размышлений. — Да… Начнёте с неё? — Разумеется. Ведите.*
Порошок переливался цветами радуги. Чёрт знает, из чего его делали, но Мэйбл он нравился совсем не из-за приятного внешнего вида. — Не моё дело, малявка, — Робби держит пакетик, игнорируя протянутую купюру. — Но это уже третий раз за неделю… За его спиной неразборчивая неоновая надпись истерично мигает тремя буквами. Может, так и задумывалось, а может — просто неполадки. — Не знала, что ты силён в математике, Ви, — уверенная ухмылка и тон, подобранный у Пасифики, должны отвести внимание от подрагивающих пальцев. — Просто… — Робби в поисках слов оглядывается назад. Вздыхает. Снова обращает взгляд на Пайнс. — Ты в порядке? — Определённо. Теперь просто прекрати эту смехотворщину и отдай мне хренов порошок. — Дура, — устало бросает Робби, но её словам внемлет. Мэйбл отмечает ненароком, что под своей карикатурной грубостью он прячет некоторую неловкость. Она почти способна найти в этом что-то милое. Хотя это слово явно последнее, что приходит на ум, когда думаешь о Робби. Но скоро это перестанет иметь всякое значение. Она скроется в обшарпанном туалете, чтобы совершить свой ритуал с предвкушающей неспешностью. Ноздри опаляет. Мир на несколько минут становится ярко-красным. Мэйбл подмигнёт разрисованному зеркалу и вернётся в клуб. Люди становятся все до единого родными душами. Она отвешивает комментарий какому-то парню по поводу его татуировок. Тот предлагает отправиться в "место покруче". Мэйбл мягко даёт понять, что ей это неинтересно. Затем она кружит в танце бритую налысо девушку, теряясь в глубине её зрачков. Мэйбл заряжает воздух своим смехом. Ей хорошо. Пока она не натыкается взглядом на Робби. Мрачное внимание, с которым следуют его глаза за ней — заставляет оставить веселье и вернуться к нему. Мэйбл спрашивает в чём дело. Её немного ведёт после бурных плясок, поэтому приходится сесть. — Ты можешь справляться и без этой дряни, — Робби говорит ей чепуху полную. С таким видом, будто знает, через что ей пришлось пройти. Но Мэйбл не чувствует злобы. Поэтому и Робби, как и все остальные — очень хорошие. Как котята. Она глупо хихикает, растекаясь по барной стойке. — Я не могу. Валентино отвлекается от расставления бутылок и смотрит на неё с неожиданным и почти пугающим участием. — Почему это? Мэйбл вспоминает странный чужой дом, который никак не желал её отпустить. Петляющую садовую дорожку, и гравий до боли впивающийся в голые ступни. Вспоминает дымный шорох волн, таких же измученно-серых, как глаза Робби. Она медлит с ответом, наблюдая как всё ниже опускаются его брови. — Потому что я сделана из стекла, — выдыхает Пайнс и недолго смеётся, как заведённая кукла. Люди за её спиной аплодируют и свистят. Музыка затихает визгом электрогитары. А потом продолжается вновь с гнусавой басовой партии. — Ну, стекло неплохо отражает свет, не так ли? Робби вновь делает вид, что понимает, о чём говорит. Он прячет взгляд на своих ногтях, покрытых успевшим облупиться чёрным лаком. Мэйбл подпирает голову рукой. — Даже разбитое? Дурман в голове заставляет думать, что выглядит Робби очень неплохо и таинственно с этой размазанной по нижнему веку подводкой, и бледной кожей. Он похож на вампира, по которым так сильно сохла маленькая Мэйбл. — Ага. Даже разбитое, — Робби отвечает через две ступеньки тишины, а потом вновь накидывает на себя облик неприкаянной беззаботности. — Хочешь выпить? Она не хочет, но соглашается. Из чистой вежливости.