Бетти Шон Стивен Тэмбри Грейс Майк Присцилла
Пасифика не верит. Перечитывает снова. Затем проверяет правописание. Но оно чудовищно правильное. Каждая буква каллиграфично верна и стоит на своём месте. Наконец взгляд хватается за подпись. Пасифика не так часто видела её, но запомнила эту завитушку сверху, старомодную и чванливую. Ни с чем не перепутать. Боже… Танцующие перед глазами имена наждачкой проехались по мозгу. Присцилла! Этого не может быть взаправду. Её мама — в секте каких-то психов? В чувство вернуло прикосновение к ладони. Диппер забрал идиотский список. — Ты как? Однозначно паршиво. — Не знаю, — выдавила Пасифика. — Чушь какая-то. Я уверена, что моя мать не пропала без вести, как остальные. И я понятия не имею, что она вообще… Господи. — Зато у нас есть живой свидетель, — резонно подметил Диппер, складывая лист и убирая его в карман. Нортвест смерила его злым взглядом и развернулась. Живой свидетель, ха! Очень тактично. Она выбежала из церкви и вдохнула свежий воздух. Плевать, что воняло скисшей древесиной и мусоркой. Всяко лучше, чем то, чем ей приходилось дышать минутами ранее. Позади неё раздались торопливые шаги. Пасифика нырнула рукой в карман, вытаскивая пачку. Она продолжила идти, не обращая внимание на своего «преследователя». Пламя облизнуло кончик сигареты. Чужая рука обрушилась на плечо и дёрнула, разворачивая к себе. Диппер выглядел растерянным. И решительным одновременно. Гений противоречий. — Я знаю, ты расстроена. — Нет. — Сбита с толку? — Уже ближе. Диппер нахмурился и провёл рукой по волосам, вороша кудри. — Но я не понимаю, — заговорил он вспыльчиво, — что именно я сделал не так. Пасифика улыбнулась и выдохнула дым. Диппер даже не поморщился. Его недоумевающий взгляд пригвоздился к ней. — Знаешь, что меня в тебе бесит, Пайнс? — с ноткой вызова спросила Нортвест. — Без понятия, — он рвано пожал плечами. — Ты совершенно не понимаешь чувств других, — выпалила Пасифика. — Именно поэтому Мэйбл легче накидаться какой-нибудь дрянью и замутить с очередным психопатом, чем обратиться к тебе. — То есть... — Диппер поморщился. — Это я во всём виноват? — Нет, дело не в этом, — процедила Нортвест и сделала долгую затяжку. — Мне просто интересно, — недокуренная сигарета упала на землю, и оказалась вдавлена в землю каблуком. Пасифика шагнула ближе. — Чувствуешь ли ты вообще хоть что-то? По губам Диппера проползла судорога раздражения. — Чувства, о которых ты говоришь, — заговорил он. — Это ни что иное как эмоции, которые мешают адекватно воспринимать реальность. Пасифика смерила его пристальным взглядом. Ей хотелось думать, что это его способ самообороны. Что где-то там внутри он всё тот же краснеющий мальчишка, который запинается от волнения. Потому что неприятно думать об обратном. Горько. — Ты неправ, — мягко произнесла она наконец. — Ты вчера испытывал волнение и обеспокоенность. Ты выскочил за мной следом и догнал, потому что... Я не знаю точно, но ты определённо что-то чувствовал в этот момент. — И вот во что это вылилось, — мрачно резюмировал Диппер, наградив её тяжёлым взглядом. — Во что? — В то, что мы болтаем о ерунде и тратим время впустую. Диппер отвернулся, будто пряча свой расстроенный вид. Пасифика ничего не ответила. Она кивнула и зашагала прочь, миновав автомобиль. Позади раздалось глухое ругательство. Диппер не стал на этот раз догонять её. Даже не окликнул по имени.*
В её доме стало очень много музыки. Билл записывал её везде где придётся: в блокнотах поселились ноты по соседству с набросками и датами рождения близких людей, они птицами взлетали по листу оставленной на обеденном столе газеты, проникли на поля её любимого романа. Мэйбл не была против. Утро вползало в окна. Билл не услышал, как она вошла на кухню. Он стоял лицом к падающему свету. Музыка выбиралась из тесных краёв инструмента. Она обкатывала его острые лопатки, следовала за движением локтя. Пайнс могла бы увидеть золотистые нити, образующие треугольники. Но она была трезва, и поэтому только чувствовала. Что-то заставляло её слушать, прилипнув плечом к дверному косяку. Это были всполохи. Лиловые языки пламени. Это были режущие поцелуи ножа. Жалобный скрип сосен. Холодная горсть снега, брошенная в лицо. Мягкое прикосновение любящих рук. Свет. Мэйбл не могла, а если бы и могла, то не захотела бы пошевелиться. Она не возражала. Музыка замолкла резко, оставляя внутри странную неудовлетворённость. Будто ей дали откусить от конфеты и тут же её забрали. Только вместо тающей во рту шоколадно-ликерной обиды — по всему телу прыгали многоточия мурашек. Билл обернулся. На его губах сломалась смущённая улыбка. — Доброе утро. — Не самое доброе, — с заминкой отозвалась Мэйбл. Она отодвинула Билла и принялась искать банку с растворимым кофе. Отвратительным на вкус, но создающим символическое ощущение бодрости. — Спасибо, — Мэйбл повернулась к Сайферу, оставив чайник в одиночестве пыхтеть на старенькой плите. — Ты вчера не ушёл. Билл шутливо поклонился. По его волосам бегали янтарные блики. Мэйбл скользнула взглядом по его лицу. Она помнила эти черты, когда они ещё были одеты в камень. — Что? — спросил он с лёгким смущением. Пайнс усмехнулась, отвернувшись. — Ничего… Никак не привыкну к тому, насколько ты красив. Она не дала чайнику засвистеть. Тот обиженно вздохнул, обдав теплом ребро ладони. Мэйбл вскинула робкий взгляд на Билла. Она восприняла его молчание за обиду. Но на его лице бродила озадаченность. — Ты находишь меня привлекательным? — уточнил он странным тоном. — Э-э… Ну да. Видимо, что-то в её облике выдало степень неуклюжести поднятой темы. Билл миролюбиво улыбнулся. — Красота вещь субъективная, — заметил он и уставился на неё с таким видом, будто собирался немедленно всё бросить и схватиться за холст и кисти. — Я считаю, что ты, в моём понимании, очень… — Всё-всё. Хватит, — оборвала его Мэйбл, поднимая свободную руку. В другой она держала кружку. — Не надо. Её щёки горели, словно она долго растирала их пальцами. И возникшее где-то за оградой рёбер тремоло вызывало досаду. Невовремя! Страшно невовремя. Мэйбл нужно время отойти от вчерашнего. Смириться с тем, что Гидеон мёртв. Убит — отчасти по её вине. Она не может терзаться от возникшего трепета по отношению к Биллу. К тому же, он… Боже. Она даже не знает кто он до конца. Его появление в её жизни также неестественно, как и карамельный вкус в этом кофе, который по всей видимости должен смягчить горечь. Мэйбл пьёт, обжигая язык. — Я тебя расстроил, — тихо произносит Билл, опускаясь рядом. Он несмело дотрагивается до её пальцев, что оказывается, слишком сильно сжали край стола. — Прости, — бормочет Сайфер. Он наклоняется к ней. Задевает носом щёку. Мягкий поцелуй выстреливает в висок. Пиф-паф. Сердце обличительно подпрыгивает. Мэйбл думает, что контур у его радужек похож на жжёный сахар. Она пытается выпрыгнуть из этого состояния, похожего на опьянение, но растекается. Разум зацикливается на узорах, которые рисует Билл кончиками пальцев на тыльной стороне её ладони. Бездумно. Едва ли сам обращает на это внимание. Мэйбл видит нотные завитушки. В её доме стало очень много музыки.*
Они встретились случайно. Мэйбл выходила из участка. Робби просто ошивался поблизости. Удачно проходил мимо. — И… Как всё прошло? Робби смотрит на неё сквозь упавшие на глаза пряди, беспорядочно хлопая по карманам в поисках зажигалки. — Нормально, — Мэйбл жмёт плечом и демонстрирует ладонь полную шелестящих фантиков. — Меня угостили леденцами. — Ха! — фыркает Робби. Он стреляет у проходившего мимо пацана зажигалку. Тот отдаёт её на совсем и ускоряет шаг. — Надеюсь, тебя не слишком замучали. Ну, с вопросами о… — Нет, — тихо прерывает его Пайнс, отпуская цветной шорох в ближайшую урну. В грудь ударяет застарелая боль. — Тебя проводить до дома? — интересуется Робби таким тоном, будто сейчас ночь. Мэйбл поднимает на него взгляд. Смотрит на его тонкие жилистые пальцы, обвитые жуткими кольцами. На то, как они щелчком сбивают пепел с кончика сигареты. — Я не очень хочу домой. Там — нотные вихры. Жгучие радужки. Там она больше не чувствует себя правильно. Робби понимающе кивает. — Можешь позависать у меня, если хочешь. И она соглашается. В его квартире над «Ямой» тоже очень много музыки. Но она отличается. Электрическая гитара Nobels жужжит как шмель. Пузатая акустика жалуется и сердится, потом мягко плачет. Неожиданный кусочек Робби, о котором никто не подозревал — проигрыватель для винила — приводит Мэйбл в настоящий восторг. Как и коробка гуаши, которую он пытается сперва спрятать. — Это не моё. — Не знала, что ты рисуешь. Робби усмехается. Его зрачки становятся широкими. Чёрные пластинки. Подставь под иголку и польётся музыка. Мэйбл хочет знать, под чем он. — Кислота. Он спрашивает не хочет ли она попробовать. Мэйбл вновь соглашается. Она помнит как в первые полчаса её руки оказались объяты землетрясением. Она чувствовала как немеет лицо. — Скоро пройдёт, — заверял Робби и продолжал рассказывать о птицах, льющихся через музыку. Мэйбл помнит как ощущала во рту вкус мелодии. Ей думалось, что эта комната висит в космосе. Миллионы других комнат висят в космосе. От этой мысли становилось хорошо. Они передают друг другу кисть. Мэйбл спрашивает, какой цвет лучше олицетворяет спокойствие. Робби долго смотрит на импровизированную палитру из куска картонной коробки. Улыбается чему-то. Мэйбл касается его лица, повторяя острый съезд линии челюсти. Робби поднимает на неё глаза. — Чёрный. Она смеётся. — Не изменяешь себе, да, Ви? Они рисуют чёрные-чёрные облака на персиковом небе. Пластинка совершает пятый оборот. Никак не может надоесть. — Я видел Тэмбри. Она оказалась галлюцинацией. — Понимаю. Мэйбл думает, что жёлтые дома — это безвкусица. Жёлтый вызывает тревогу и желание высунуть голову в окно, чтобы проветриться. — Всё хорошо? — спрашивает Робби. Он выпускает кисть из пальцев. Она падает прямо на невысохший рисунок, оставляя смазанные линии. — Я не знаю, — бормочет Мэйбл. Она оказывается дома. Солнце топчется по столу. Купается в соломенных волосах. Касание губ ощущается звоном в области виска. Оно стекает кровью вниз, пачкая воротник её рубашки. Мэйбл наклоняется к Биллу. Выдыхает ему в лицо стаю нарисованных птиц. Робби испуганно пятится. — Ты чего это? Вокруг тёмно-зелёные стены, увешанные плакатами. Через плотные завеси залезает монотонный сверчок зари. Вечереет. Мэйбл широко-широко улыбается. Ещё немного, и лопнет в воздухе как Чеширский кот: — Шутка, — говорит она. — Ха… Ну ты даёшь, — Робби поднимается. Мэйбл вспоминает, что они сидят на полу. — Принесу попить. — Ладно, — откликается Пайнс. Ей становится невыносимо стыдно. Она встаёт и распахивает шторы. Тяжёлое окно поддаётся не сразу. Мэйбл вылезает на козырёк, выложенный черепицей, и съезжает вниз. Она ожидает не самого приятного приземления. В мусорные баки или копчиком на твердый асфальт. Но этого не происходит. Её ловят и бережно ставят на землю. Осторожно: предметы из стекла. Мэйбл надсадно смеётся. — Билл. — Кажется, я оборвал всё веселье. Мэйбл смотрит на него наконец. Даже в грязном свете уличных фонарей он — это живопись. Церковный хор в мягкое субботнее утро. Из его присутствия хочется плести венки́. — Что ты здесь делаешь? — Мэйбл задаёт неожиданно логичный вопрос. Она замечает, как он взволнован. Воздух вокруг него дрожит. Тени гнутся. — Я... Я закончил мелодию, Мэйбл. Не хватало всего одного трезвучия. И я нашёл его. Она чувствует радость за него напополам с собственной печалью. Жуткий гибрид из неподходящих друг другу эмоций застревает прогорклым комком в горле. Мэйбл подаётся вперёд. Вытягивает шею и впивается губами в его чуть открывшийся от изумления рот. «Это всё равно что пить солнечный свет», — думает она. Билл замирает, словно не сразу сообразив что происходит. Когда он отзывается, это похоже на терпкую виолончель. Он заинтересованно нежен. Смущён: Мэйбл ощущает жар его лица. Робкие руки почти невесомо замирают на её плечах. Уличный воздух тает в сандаловом дыму. Сайфер вдруг притягивает её ближе. Его пальцы путаются в её волосах. Горячая ладонь смыкается на талии. Сердце превращается в гонг, раскалённый полуденным солнцем Помпей. Мэйбл хочет растаять. Ей очень-очень хорошо. Но, видимо, недостаточно, чтобы не услышать зловредный голос в углу сознания. Фу! Как это неправильно. Пир во время чумы. Фу. Мэйбл резко прерывает поцелуй. Наклоняет голову вниз и делает движение, чтобы выбраться из морочащих голову объятий. Слышится вздох. Билл отпускает её. — Прости, — бросает она, не ощущая за собой вины перед ним. Только отвращение к себе самой. — Тебе не за что извиняться, — убедительным тоном роняет Сайфер. Они неловко обмениваются быстрыми взглядами друг с другом. И наконец двигаются с места. Когда позади остаются тесные улочки, облепленные ночными заведениями, шорох шагов и звон разбиваемых бутылок, Мэйбл решается спросить: — Итак, — её голос невыносимо корёжит от фальшивой бодрости. — Теперь тебе ничто не мешает вернуться домой? — Кое-что мешает, — поправляет Сайфер задумчиво. — Во-первых, я должен найти нужное место, — он резко обходит её и останавливается напротив. Мэйбл чувствует его взгляд, то как он проходится по её лицу скрипичным смычком. И лишь на одну секунду возникает безобразное желание спрятаться. Убежать туда, где острое обжигающее внимание жёлтых глаз её не настигнет. Наваждение проходит. Мэйбл списывает всё на ЛСД. На улицы барахтающиеся в пелёнках ночи. Лицо Билла полно сомнений и неопределённости. — А во-вторых, мне мешаешь ты, — говорит он задумчиво. — Я? — в горле почему-то пересыхает. — Боюсь, что да, — Билл смыкает дистанцию. — Между нами что-то есть. Я слышал твой голос внутри своей головы. Ты вызволила меня из заточения. Он бросает эти странные, лишённые всякого смысла фразы, и Мэйбл кажется, что она тонет в них. — Заточения? — переспрашивает она, хватаясь за единственную соломинку. — Ты был заточён? Во взгляде Сайфера промелькивает какая-то досада. Мэйбл не успевает определить точно, что именно отразилось на дне золотистых радужек. Он целует её неожиданно. Застаёт врасплох. Мысли тают, как ломтики льда, брошенные на солнце. Билл потом прижимает её к себе. Зарывается лицом в её волосы. Сбивчиво признаётся: — Мне страшно. Эти два слова выламывают грудную клетку. — Почему? Пайнс думала, он ничего боится. Она слышит, как он медленно выдыхает и качает головой. — Я не знаю. Билл отстраняется, чтобы увидеть её лицо. Он спрашивает с улыбкой: — Так... О чём ты говорила? Мэйбл теряется. В её голове мешанина из нотных записей, закручивающихся в спираль под пластинку, нарисованных гуашью птиц и мерно покачивающихся звёзд. Она рассматривает их, слегка приподнимая голову. Билл следует её примеру. — Я не помню, — бормочет Мэйбл и берёт его за руку. — Идём уже. Я устала.