Уязвимость

Его нет в её голове. Как и полузадушенного бестолковыми мыслями голоса. Нет назойливого жужжания скрипки. И заползающего в ноздри запаха сандала. Его нет в её сознании, да и в этом нет нужды — он всегда где-то рядом. Мэйбл ненавидит это место. Каменные головы античных скульптур поворачиваются в её сторону, каждый раз, когда она делает шаг. Чёрные стены ведут к недосягаемому потолку. Однажды Мэйбл подумала о лестнице. И та появилась прямо перед ней. Статуи зароптали, зашевелились, тяжело поднимая мраморные руки, и закатывая лишённые зрачков глаза. Мэйбл осторожно резала высоту — ступеньку за ступенькой. Она видела где-то там, над головой, красные пятна света, что бегали пауками по темноте. Эти огни звали её. А в ушах раздавался всё громче молитвенный рефрен её имени. Мэйбл забралась на ещё одну ступеньку. Свет кричал: скорей, поторапливайся! Хор зовущих голосов заглушал стук крови в перепонках. Мэйбл была совсем близко, она ощутила, как изменился воздух, из безразлично пустого став пыльным, сухим и горьким. Ещё ступень, и… Лестница испарилась так внезапно, что Мэйбл даже не успела вскрикнуть. Падение вышло мягким. В лицо ударил яркий, но совсем не согревающий свет. Под лопатками и локтями что-то захрустело и зашевелилось, когда Мэйбл осторожно села. Вокруг лежало бесконечное поле подсолнухов. Они не пахли. Только безразлично покачивались на слабом ветру. Мэйбл издала горький смешок. Это место совсем не лучше зала с чёрными стенами и скульптурами. — Я не учёл твоих настырных друзей. Билл нарисовался перед ней, загораживая вид на ленивую цепь гор, маячивших вдалеке. Он протянул ладонь, но Мэйбл её проигнорировала. Под ногами захрустела рыжая сухая земля. В такой разве могут расти цветы? Глупые мысли лезут в голову, когда ты в отчаянии — Мэйбл это понимала. Она попробовала вновь подумать о лестнице, потом о воздушном шаре, и даже о самолёте, но ничего не появлялось. Билл шёл за ней следом, она слышала, как он отталкивает льнущие к нему подсолнухи. — Эм… Мэйбл? — он зачем-то всё ещё не оставлял попыток с ней поговорить. Она даже не сбавила шагу. Интересно, сможет ли она дойти до тех гор? — Мне… Немного, право, досадно, — видимо, от волнения Билл стал говорить так, будто они в романе Джейн Остин. Волнения? Мэйбл фыркнула. Это тянет на хорошую шутку. — Досадно, что так вышло. Я очень сожалею, ты не заслужила этого. Мэйбл ударяет злость. Алая, неровная, хлёсткая. Единственное, что Мэйбл Пайнс ненавидит — так это испытывать злость. Она ускоряет шаг. Чёртово поле! Сколько ещё оно собирается длиться? Билл оказывается прямо перед ней, и Мэйбл застывает. Она вспоминает нехорошие вещи. И злоба начинает играть наперегонки со страхом. — Если я могу сделать что-то для тебя, — произносит Билл, тихо подбираясь ближе. Он смотрит на неё так, будто она хрусталь, что может разбиться от одного лишь неосторожно брошенного взгляда. Мэйбл складывает руки на груди. — Можешь. Вернуть меня назад, например. Улыбка Сайфера выглядит нервной. — Этого я не могу. — Тогда катись к чёрту, — Мэйбл грубо отталкивает его и продолжает свой немного бессмысленный путь. Горы не становятся ближе.

*

Стэнфорд говорил, что из любой ситуации можно найти выход и даже извлечь пользу. Одним осенним мокрым утром Мэйбл поняла, что из очередного путешествия его можно больше не ждать. С людьми такое случается. Они исчезают, растворяются, и под эту фразу подходит слово «бесследно», но Мэйбл с этим не согласна. Бесследно не пропадает ничто. Пайнс знает, что наследила достаточно, чтобы о ней помнили. Хотя бы иногда. Случайно. Мэйбл периодически слышит голос. Нет, это не Билл. И не Стэнфорд. Даже не Диппер. У голоса серые глаза, запах машинного масла и лакрицы, и он звучит глухо, будто через пелену дождя. Мэйбл не хочет его слышать, потому что тоска — кислота. И это больно. Ведь с каждым днём, счёт которых в этом измерении невозможен, а потому бессмысленен — надежда, что она не повторит судьбу Стэнфорда — слабеет. Что бы её здесь не окружало, всё какое-то фальшивое, плоское и неполноценное. И самое жуткое — бесконечное. Снег в тёмном лесу не причиняет и капли холода. В длинном поезде не пахнет мыльной водой и железом. А в этом коридоре, увешанном картинами в старомодных рамах не блуждают даже крохотные пылинки. Она бы сошла с ума от тишины, но её шаги раздают гулкое эхо бесконечному коридору. Мэйбл уже знает: он будет длиться до тех пор, пока этому миру не наскучит транслировать ей одно и тоже. Здесь... Почти интересно. Картины не повторяют друг друга. Они все разные. Некоторые выглядят как не заполучившие популярность шедевры именитых творцов, а некоторые вызывают лишь слабую усмешку. В конце концов у Мэйбл начинает пестрить перед глазами, и она больше не смотрит на стены. Её взгляд нацеливается вперёд, на блестящую вдали ручку высокой двери. Мэйбл знает, что никогда до неё не дойдёт. Билл выпрыгивает прямо с одного из полотен. Странно: на его лице полыхает едва сдерживаемое отчаяние. С тяжёлым вздохом, Пайнс останавливается. — В самом деле! Это не смешно, — Билл хватает её за локоть, придвигая к себе и заглядывает в глаза. — Ты меня травишь. Покоя не даёшь. Мэйбл хмурится и делает шаг назад. Они оказываются в цветущем саду. Слишком ярко, аж режет глаза. — О чём ты? Билл разжимает пальцы и отходит в сторону. Он запускает пальцы в волосы, вороша их. Это придаёт ему ещё более безумный вид, чем ранее. Он бестолково блуждает среди пышных клумб. Бормочет себе что-то под нос и трёт лицо ладонями. — Не могу перестать о тебе думать, — наконец сознаётся Сайфер. Он застывает напротив и приваливается плечом к дереву. — Я вспоминаю, как мы проводили время вместе, — он хмыкает. — Помнишь, как ты меня поцеловала? Мэйбл пожимает плечами. Она всеми силами скрывает рвущееся наружу удивление. — Я думал, что оставляя тебя в живых, руководствуюсь благородством. Совсем забыл, что существам вроде меня, оно не присуще. Мэйбл делает два шага вперёд. На губах селится мягкая, пускай и вымученная улыбка. — Должно быть, ты меня ненавидишь, — Билл вторит её выражению лица, словно находя саму мысль об этом очаровательной. В лучах неестественного солнца его лицо тоже кажется каким-то нарисованным. Слишком правильным. Слишком безукоризненным, как и всё вокруг. — Тебе понравилось? — спрашивает Мэйбл. Лицо Сайфера окрашивает недоумение. — Извини? — Когда я тебя поцеловала... Тебе понравилось? Билл моргает несколько раз, словно избавляясь от удивления. Потом он смеётся, запрокидывая голову. Мэйбл думает о выступающих под кожей венах. Что там внутри? Билл справляется с приступом веселья и прислоняется виском к стволу дерева. Его взгляд едва искрится, напоминая шампанское, запертое в стенках бокала. — Вполне может быть, — тянет он хитро. Мэйбл обходит его вместе с деревом по часовой стрелке. Она цепляется за одну из ветвей и пристально смотрит на Билла. — Какой бардак, наверное, в твоей голове, — она сочувственно поджимает губы. — Полная неразбериха. Мэйбл знает о чём говорит. Она была на его месте. — Впервые вижу человека, которому идёт злорадство, — бормочет Билл. — Но ты права. В моих мыслях бардак. Мэйбл хмыкает и вновь подходит ближе. — Могу помочь разобраться с ним. На лицо Сайфера наползает усталость. Он отталкивается от дерева и отходит в сторону. — Мы это уже проходили... — Я не хочу возвращаться. Он, конечно, не верит. Мэйбл ждёт, когда он вновь подойдёт ближе. — Ты не...? — Я много думала об этом. Реальный мир, он... Она отворачивается, не договаривая. Давая возможность Биллу закончить. И он не упускает её. — Разбил тебя. Мэйбл молча переводит на него взгляд. Глаза Сайфера полны понимания. И чего-то тёмного. Не подходящего ни золотистым радужкам, ни выражению глубокого сострадания. — Ты жалеешь, что оставил меня в живых, — резюмирует Мэйбл. Билл вскидывает брови. — Какая непоследовательность, — бросает он, осторожно уменьшая дистанцию. — В твоих мыслях тоже кавардак. Он слишком близко. Мэйбл чувствует горечь мёда. Тепло его дыхания, задевшее висок, когда она кладёт ладонь ему на щёку. И кажется, она слышит шелест его мыслей, разрываемый свистом смычка. Билл подаётся вперёд, обнимая за спину, и замирает, словно спрашивая разрешения. Мэйбл закрывает глаза. На его губах по-прежнему лесная сырость, солнечный удар, и прощальный дым поминальных костров. Он целует её ласково, мелодично. Мэйбл всё превращает в железо. В грозовую злобу. Прикусывает его нижнюю губу, ощущая короткое удовлетворение, когда Билл вздрагивает. Происходящее подчёркивает отсутствие хода времени. Мэйбл вязнет как жалкое насекомое в янтаре. И выныривает, когда Билл принимается покрывать поцелуями её шею. Она раскрывает глаза, впиваясь в однотонную, беспощадную синь над головой. «Вот и всё, — думает Мэйбл, украдкой заводя руку за спину. — Это конец». Холод обжигает ладонь, когда та сталкивается с рукоятью ножа. Мэйбл отстраняется. Во взгляде Сайфера лёгкая тень недоумения. — Я... — она не знает, почему медлит. — Солгала. Билл выпрямляется с кривой ухмылкой. — Да? Что ж, поздравляю, мисс, вам удалось обвести меня вокруг пальца. Мэйбл чувствует, что её пальцы дрожат. — Выпусти меня отсюда, — в её голосе впервые звучит угроза. Но Билл не остаётся впечатлённым. Его взгляд цепляется за её отведённую назад руку, он хмурится, и прежде чем успевает что-то предпринять — Мэйбл нападает. Быть скульптуром — это хорошо знать анатомию. Кем бы ни был Билл, тело у него вполне себе человеческое. Мэйбл опускается рядом с ним в траву. Неизвестно зачем смотрит, как ломаются иголки зрачков, и блекнут пятна солнца в радужках. Его тело стынет. Пайнс наконец отнимает пальцы от чужой груди, и он рассыпается чёрно-жёлтой крошкой. На земле блестит нож. От Билла ничего не остаётся. Даже крохотного намёка, что он существовал. Цветы вокруг гаснут. Поднимается властный ветер, что срывает грубыми пальцами лепестки и толкает Мэйбл в сторону. Она знает. Точнее догадывается — ветер пришёл по её душу. И Мэйбл бежит по полю с подсолнухами, и те вспыхивают как спички. Она пробирается через занесенный метелью лес. Бежит сквозь раскачивающиеся вагоны поезда, и лишь один раз позволяет себе обернуться. Когда двери схлопываются, отхватывая приличную часть волос. Она жертвует ими. Мэйбл несётся по коридору, со стен которого валятся картины. Впереди сверкает дверная ручка. Всё ближе и ближе. Ветер кричит за спиной, надрываясь. Он смолкает, когда Мэйбл захлопывает за собой высокую дверь. Скульптуры злостно шепчутся. Чёрные стены сужаются, норовя заключить в клетку. Нет — расплющить. Лестница гнусно скрипит, не одобряя той спешки, с которой Мэйбл поднимается. С каждой тонкой полоской ступеньки, пространство становится всё плотнее. Оно хочет раздавить. Сломать. Наполнить тишину хрустом стекла. Мэйбл рвано выдыхает, когда впереди зажигается мутные красные огни. Последние двадцать ступенек остаются внизу. И Пайнс слышит треск сухого дерева. Она не смотрит вниз. Её облепляет печным жаром и горьким запахом полыни. В носу лопается маленький сосуд. Мэйбл сглатывает солёную, ржавую вязкость, и тянется вперёд. В ушах раздаётся выстрел, принося обморочное состояние ватного тела. Из последних сил Мэйбл пытается вынырнуть. Лёгкие забиваются песком, сажей, а позвоночник выламывает тёплая боль. Мэйбл кажется, что она задохнётся. Ей кажется, что глазные яблоки сейчас выпадут из орбит. Сердце не выдержит этого бешеного канкана и взорвётся, как газовый баллон. Воздух, — холодный с привкусом пыли и плесени, — заливает гортань. Мэйбл чувствует под щекой деревянную половицу. Приступ кашля заставляет сесть, хотя больше всего сейчас хочется свернуться калачиком и забыться. Этого она себе позволить не может. Мэйбл раскрывает глаза. Она с трудом узнаёт зал церкви. В последний раз, когда она была здесь, в окнах чернела густая ночь. Сейчас за ними пасмурное дневное небо. Холод заставляет поёжиться и обнять себя за плечи. Пошатнувшись, Мэйбл встаёт на ноги, которые тут же её подводят и опрокидывают обратно. Когда она наконец выползает из церкви, осенний воздух пробирает до костей, но избавляет от липкой тошноты. Мэйбл плетётся по пустым улицам, не обращая внимания на редких прохожих, что смотрят на неё с выражением потрясённого ужаса. В опустевшей голове болтается лишь одна мысль: как странно не чувствовать себя стеклянной. Мэйбл нравится. Это стоило того, чтобы быть разбитой.