Пой для меня

      ― Милорд, мы уже прибыли, ― легкий толчок в бок заставил меня пробудиться.       ― Мы не опоздали? ― на ощупь водя руками по сидению, я, все-таки, нашел доску и небольшую дорожную сумку, которую Рик успел подготовить. Закидывая легкий мешок за плечо, я развернулся в ту сторону, откуда доносились голоса и грохот разгружающихся вещей.       ― Нет, мы прибыли как раз вовремя. Давайте я Вам помогу, ― Син, мужчина в возрасте, любезно обхватил мое запястье своей рукой, и, придерживая второй за талию, вытащил из душной кареты.       Его ладонь была твердая и все в мозолях, отчего доставляла мне легкий дискомфорт.       ― А где мои родители? ― на самом деле, меня особо не волновало, где они. Я их не вижу и, вряд ли когда-нибудь вообще увижу хоть что-то. Но их… Их я видеть не желал, даже больше, как бы меня не стошнило на пышное, красного цвета платье моей матери, если она все еще носит таковые.       Помнится мне, что однажды, будучи глупым и наивным ребенком, и все еще зрячим, я случайно пролил на ее бальное платье мёд. Да, до сих пор при этих воспоминаниях спина начинает глухо ныть, помня вкус розги.       Ее, Ванессу Лий, никогда не интересовали дети. Заботой Ее Графского Высочества были лишь интриги, сплетни, мода и любовники. И, что-то мне подсказывает, что моя мать так и осталась надменной стервой, которую горячо любит мой отец.       ― Ваша матушка не в том виде, чтобы выходить к нам, мой господин, а отец, в силу упертости Вашей матушки, остался рядом, ― стоя уже на земле, я тактично высвободил руку, расправляя плечи и оттряхивая свой камзол от несуществующей пыли, ― прошу простить за грубость Вашей маменьки.       ― Что Вы, она достойна такого мнения, если я правильно его понял. Что ж, надеюсь, что обратно Вы доберетесь без бед. Поверьте, она вряд ли разрешит Вам остаться, даже в домике для слуг. Уж больно Вы мои прислуги, так, поверьте, она считает. Поэтому, ― просунув руку в свой мешок, я выудил из него три золотых монеты, протягивая их вперед, точно не зная, где стоит старший охраны, ― остановитесь в хорошей таверне.       ― Мой господин, это слишком много, Вы и сами это знаете. Я не приму, ― его голос, как и всегда, отличался суровостью и твердостью.       Мне рассказывали, что на лице у него был шрам, пересекающий ровно половину. Говорят, он сражался за наш род, но мать его не любила, и, в то же время, выгнать не могла, так он и перешел в мои владенья.       ― Это не обсуждается, Син. Лошади устали, да и твои ребята тоже. Не проявляй ко мне неуважение, ты ведь знаешь, я обидчив, ― да, он знал насколько был скверен мой характер, поэтому, чуть помявшись, он взял три золотых, положив с характерным звоном в свой карман, и тяжело выдохнул.       ― Вы слишком щедры, господин. Эта щедрость Вас погубит.       ― Поверьте, в сравнение с Вашей преданностью она никуда не идет. Прошу, доведите меня до нужной комнаты, а то, боюсь, меня тут не очень жалуют, мало ли, ― протянув, с некой неохотой, руку, я замер в ожидании.       ― Да, конечно, господин, ― и, беря меня в этот раз под руку, мужчина повел меня куда-то в бок, предупреждая обо всех мелочах под ногами, ― мой граф, все хотел спросить, как же Вы достаете нужную сумму, уж извините меня за дерзость?       ― О, все проще, чем Вы думаете, Син. Гравировка каждой монеты отличается, и, ну право, Син, неужели Вы думаете, что это так трудно, запомнить всего четыре монеты?       ― Юный господин, в том то и дело, что гравировка почти не отличается, разве что вес. Но, а если у вас в сумке нет медяка, а только золото и серебро, как Вы узнаете, что его там нет? ― воодушевленно продолжая свою тираду, охранник кого-то вскользь поприветствовал, открыл дверь и продолжил говорить, уже чуть тише.         ― И что же Вы хотите этим сказать? Поверьте, даром провидца я не обладаю, меня, видимо, сила совсем обделила, тогда, как у всего моего рода она есть, Вам ли не знать.       ― Может, она просто не пробуждена? ― заводя меня в теплое помещение, поспешно снимая с моих ног обувь, он провел меня дальше, с легкостью после усаживая на мягкий диван.       ― Ох, прошу, не надо этой мистики. Максимум, что спит во мне – так это разум. Ведь, будь он у меня, я бы сюда не приехал, ― тоскливо протянул я, облокачиваясь на спинку мебели.       Диван был мягкий, почти новый, все еще отдавая запахом дерева.       ― Не говорите так, господин…       ― Нет, отчего же, пусть говорит, ― этот голос, с примесью змеиного яда и надменности, я бы узнал, скорее всего, из сотни, вряд ли, из тысячи. Звук каблуков отдавался эхом в просторной комнате.       Она соизволила прийти.       ― Мама, как я рад нашей встрече, ― специально разворачиваясь в противоположную сторону от белокурой женщины, я привстал, протягивая руки в пустоту.       ― Не притворяйся, я прекрасно знаю, что у тебя превосходный слух, да и опыта у тебя много.       ― А Вас, маменька, не обманешь, ― разворачиваясь в сторону женщины, я уловил нить ее эмоций, ее отвращение и в тоже время сожаление. Я, как обычно это бывает, почувствовал, как ее улыбка расползается по губам, а глаза, имеющий синий цвет, сужаются в хитром прищуре. И, возможно, что все это лишь игра моего воображения. Обман разума, чтоб хоть как-то заменить мою слепоту, но, это помогает мне не сойти с ума. Я в это верю.       ― Попрошу тебя, сынок, прекрати язвить. С минуты на минуту здесь будет принц и его Величество Маркус, будь добр, веди себя благородно. Ах, да, тебе не сообщили? Ты выходишь замуж, мой дорогой, да, действительно дорогой сын. За его Высочество Виллиама, ― Син, стоящей рядом, тихо попросил моего прощения, сказал, что ему жаль, и что-то в этом духе, и ушел.       В голове как-то не укладывалось. Абсолютно ничего не укладывалось.       ― То есть, Вы, мама, решили меня использовать? ― можно ли было считать это предательством? Или их предательство случилось еще тогда, десять лет назад, когда они разрешили остаться в их спальне, уложили меня подушками и укрыли с головой одеялом? Можно ли сказать, что именно тогда свершилось их предательство?       Я нежеланный ребенок, ребенок, который не должен был рождаться.       Оракул сказал, что я разрушу Империю. Оракул сказал, что меня надо убить. Но, моей матери было интересно, она родила. И ничего не происходило, пока информация не просочилась к королю. Тогда Его Величество отдал указ, который и по сей день мне неизвестен. Но факт остается фактом.       ― А что если и так? Не уж то ты думаешь, что я отдам свою дочь за тирана и деспота? За кого, за Войну? Никогда. Неважно, будущий ли он король, неважно, насколько он силен и как богат, нет, это не имеет значения. Зачем мне мучить своего ребенка, когда есть ты?       ― А не думаешь ли ты, что мы с ним разрушим Империю? ― усмехнувшись, я проглотил вставший в горле комок, мысленно унимая дрожь в коленях.       ― Ты слеп, очнись, мальчик. Максимум, что ты можешь, это переломать себе кости, неудачно упав, или зацепив какую-нибудь вазу. Это твой максимум разрушений. Да, нашего короля было нелегко в этом убедить, но, поверь, мне это удалось, ― за парадной дверью начался какой-то переполох и, видимо, тоже это услышав, женщина зашагала в сторону двери, ― вот и они. Мой мальчик, ты вырос стройным, женоподобным созданием. Уверена, что твоя смерть в порыве гнева Войны не будет такой уж печальной, никто даже не заметит. Сэм, черт возьми, быстро поднимай всю прислугу. Несите угощения. Сэм! ― и она вышла за дверь комнаты, тихо прикрывая за собой деревянную преграду.       Что такое предательство? Слово? Действие?       Предательство ― это мои родные.       Предательство ― это мои глаза.