Что там за чертой? Свет чернее тьмы?
Ярче света тьма, вечно дует ветер.
Манишь за собой, только кто же ты
Воплощение зла, или ангел светел?
Когда Игни ушла, показалось, словно бы свеча затухла, оставляя за собой только густые сумерки, но все же и они не были лишены тепла. Лиса была светом в конце тоннеля, но не исключала того факта, но по пути к нему будет только тьма тлеющих углей и сожженного пепла. Неро никогда не отличался особой любви к философии, но последние несколько ночей все чаще думал о том, что его жизнь вновь обрела смысл. С самого начала им был Нэш и отчаянная, неподдельная к нему любовь. Но со временем юный лис понял, что у этих чувств нет будущего, и обречены они сгнить в стенах проклятого цирка. Неро сдался после неудавшегося побега и решил для себя, что все кончено. Он был слишком виноват перед нагом, который из-за него лишился руки, чтобы думать о чем-то кроме собственного стыда. А ведь думать надо было о многом. И приход кицунэ не только любовь к огненной искусительнице разжег, но и оживил ту, сломанную и разбитую, печальную, как луна. Неро Лапланка заново полюбил однорукого змея. И больше не осталось иного выбора, как бороться за эту странную, во многом неправильную и неестественную любовь, ибо никогда еще ни одна кицунэ не питала к ёкаю чувств по той причине, что лисов убивали во младенчестве. Посему Неро очень боялся, что его любовь — надуманная только им, что ни Нэш, ни Игни не признают его, отвергнут, сочтут безумцем. Он так страшился остаться в одиночестве. Дрессировщик застегнул ремень на собственных брюках, поморщившись. Еще этот Флин, так невовремя со своей похотью. Чего ему не сидится в борделях, все тянет и тянет сюда, как муху на… мед. Мысль о том, что теперь Неро обречен каждые три дня ублажать этого ублюдка, кольнула в сознании, осев где-то на дне — не это сейчас основная проблема. Конт наверняка уже предупрежден, Неро давно учуял запах его маленького разведчика. Сфинкс наверняка в курсе сделки и всего остального. Но он сам приказал защищать маленькую лисичку любой ценой — Лапланка и защитил, как сумел, и не только поэтому. Просто одна лишь мысль, что Флин надругается над нею, заставляла гнев полыхать в самом сердце. Больше никогда Неро не позволит причинить боль тем, кто ему дорог больше жизни. Он, наконец, поднял глаза на Нэша, с которым остался наедине. Змей выглядел уставшим, но зато вполне сносно — Игни потрудилась на славу, лисья слюна, правда, обладала целебными свойствами. Перед глазами сразу встала картина того, с каким трепетом юная кицунэ зализывала раны на худом теле, оставленные плетью, с какой любовью шептала нежные слова в знак успокоения, и какими глазами глядела на самого Неро — полными жалости и чего-то еще, сильного, яркого, настоящего. Благодарности, надо полагать. Кицунэ была благодарна за заступничество и где-то на мыслечувственном уровне поклялась, что не останется в долгу. Наг заметил его долгий взгляд и подполз ближе, озадаченно вскинув брови. Нэш тоже влюблен в Лисью Принцессу, здесь и к гадалке не ходи — все по жестам и улыбкам понятно. Змей давно так не улыбался. — Как ты, мой друг? — тихо спросил он, уставившись внимательным желтым глазом. — Безрассудства тебе не занимать. — Поучать меня вздумал? — тут же взбеленился Неро, вскинув подбородок. — Напротив. Отблагодарить. Игни еще слишком юна, чтобы заступаться и мучиться… — Не тебе решать, — отрезал дрессировщик, ввергнув змея в полнейшее замешательство, но тут же пожалел о сказанном. — Я имею в виду, что она намного сильнее, чем кажется. — Я знаю. Это и страш-ш-шно, — спокойно отозвался наг, подползя еще ближе. Неро нахмурился, но не отступил. — Она еще совсем ребенок, а Флин слишком жесток. И если бы я мог, если обладал такой силой, — тут Нэш замолчал, словно собирался выдать непосильно огромную тайну, — я бы воспретил ей питать ко мне любовь. Я бы пожелал, чтобы она была свободна, — выдохнул он, глядя дрессировщику в глаза. Неро сглотнул, на мгновение зачаровавшись золотом его очей. А потом до него дошел смысл сказанных слов. — Ты несправедлив, — прорычал Неро, отведя взгляд. — Не тебе решать, кого ей любить. — Но уж лучше такого же свободного и гордого, чем старого и сломленного, согласись, — бесстрастно заметил Нэш. — Уж лучше ей любить тебя. — Какая жалость, что я влюблен в вас обоих, верно? — он выпалил это на одном дыхании, и сам же испугался собственных слов, но бурлившие в сердце чувства было не остановить. — Какая жалость, что я обезумел после встречи с нею, воспылав страстью и любовью, такой, какой еще никогда не знавал. Какая жалость, что я не сумел забыть тебя, старого и сломленного, но бесконечно прекрасного, — последние слова были сказаны шепотом, и Неро от ужаса раскрыл глаза, жадно хватая ртом воздух. Вот и все. Назад дороги нет. Ну же, Нэш! Кричи! Назови безумцем! Проклинай! Скажи хоть что-нибудь! Мой милый, нежный Нэш… Но змей молчал, а дело шло к рассвету. Скоро нужно будет убираться отсюда, найти Тоффи и получить распоряжение от Контелеймона. Уж сфинкс знает, что делать с Флином, сделкой и всем этим миром. В отличие от Неро, он точно знает, как следует поступить. И когда он прикажет действовать, ёкай будет бороться яростнее всех, чтобы затопить боль отказа и невзаимных чувств, чтобы навсегда забыться во имя свободы тех, кого он любил. Чтобы просто забыть. — Уже поздно, — хрипло произнес дрессировщик, намереваясь закончить с приборкой после водных процедур, устроенных Игни. — Я пойду… — Глупый лис-с-с, — прошипел Нэш и вдруг подался к нему, необычайно юрко обвив Лапланку израненным хвостом. — Малышка Ис-са так дико смотрела на то, как мужчина возжелал мужчину. Так испуганно и осуждающе. Она может возненавидеть нас за такую дерзость, мой друг. Возненавидеть и навсегда отвернуться. — Нас? — рассеянно переспросил Неро, словно сквозь дымку наблюдая за тем, как змеиные кольца все крепче обнимали его тело, будто наг боялся, что он сбежит. — Я смолчу об этом. — Не получится. Уж коли я вижу твое буйное сердце насквозь, то наша чуткая Ис-са — подавно. Ты очутился в западне, и я хочу помочь тебе выбраться, — тихо проговорил Нэш, и его лицо очутилась на уровне дрессировщика так, что он смог ощутить теплое дыхание на своих щеках. — Как же? Прикажешь полюбить кто-то другого? Запретишь? — горько усмехнулся лис и резко дернулся, попытавшись вырваться из объятий, но не рассчитал сил, и змей застонал от боли в израненном хвосте. — Извини… Прости меня, Нэш! — в сердцах воскликнул Неро, опустившись перед ним на колени, а чувства внутри вопили и буянили, как полчище непризнанных и обделенных. — Если бы я только мог, — насмешливо проговорил змей, скупо улыбнувшись. — Но, увы, мне это не под силу. А, может, это и к лучшему, кто знает. Ты говоришь, что — любишь? — Люблю, — надломанным голосом подтвердил Неро, ловя каждое его слово. — Тогда борись, мой друг. Борись во имя своих чувств, — запальчиво заговорил Нэш, схватившись одной рукой за его плечо. Волосы высохшие причесать бы надо. — Борись, как Игни, отчаянно и храбро. Борись, коли мне это не под силу. Я знаю тебя уже будто тысячу лет и каждый раз удивляюсь тебе, словно впервой, — в голосе его проскользнуло нечто теплое, как отблеск вечерней свечи. — И я благодарен за то, что ты сейчас здесь, Неро. Дрессировщик замер, невидяще глядя перед собой. Из-за вставших в горле чувств было трудно дышать, и он молчал, не двигался, боясь пошевелиться. Как же он был глуп, раз не замечал раньше этого блеска в золотом глазе, этой искренности в бледной улыбке. Слишком зациклен на жалости к самому себе, слишком отстранен, слишком печален и одинок, Неро Лапланка не знал того, что его чувства не были потоплены в колодце невзаимности, а лишь на время подморожены опаской. Лис осторожно, будто на пробу, коснулся рукой влажных волос, выдохнул шумно, напугав самого себя, и уже хотел отшатнуться, как Нэш перехватил его ладонь, положив себе на щеку, и прикрыл глаз. Разрешал. Разрешал себя касаться, разрешал чувствовать и любить. И Неро оцеловал седые пряди, хаотично ведя губами от виска до затылка; поднялся на ноги и зарыскал по сторонам. Игни не унесла своего гребня с собой, и он это знал. Ёкай намерен довести до конца то, что она начала. Все так же молча, без слов, он поднял с земли золотую безделицу и сел позади змея, снова коснувшись его волос. Он молчал, лишь иногда подрагивали его плечи то ли от холода, то ли от неизживаемой тревоги. В этот предрассветный час вершилось нечто странное, нечто измученное и покалеченное, но готовое расправить крылья и устремиться к небу. Нежно и ласково, боясь причинить хоть малейшую боль, Неро расчесывал серебряные волосы, длинные, но тонкие, бесконечно красивые, но ломкие и больные. Он бы многое отдал за дорогостоящие сыворотки с востока, но не в его власти такая роскошь. Пока что. Однажды, когда Контелеймон совершит свою маленькую революцию, господин Лапланка увезет их обоих — Нэша и Игни — далеко-далеко отсюда. В сторону Драконьего Хребта, на север от гор Угры, захваченных людьми. Прочь от Долины Ветров, где сейчас расположился Цирк. Они будут жить в его старой лачужке на берегу безымянного озерца, собирать ягоды в ближайших лесах, охотиться на косуль и зайцев и продавать шкуры в деревеньке за пару километров оттуда. Неро возродит старый матушкин сад, притащит с чердака пряжу — вдруг малышке Игни приглянется такое ремесло. А коли нет, он сам этим займется — продать он все равно не сможет, уж слишком много воспоминаний хранят старые клубки. И они заживут все вместе, по-настоящему. Не будет больше ночей, полных боли и унижения, не будет Флина, не будет Крейзов. Не будет проклятого цирка отныне в их жизни. Неро, в приливе необузданных чувств, прижался губами к беззащитной змеиной шее, вдыхая аромат любимого тела. Оно пахло кровью, лекарствами и соломой. Совсем немного проточной водой и бинтами. Наг вздрогнул от этого прикосновения, тяжело вздохнув, но так ничего и не сказал. Молчание сейчас, правда, — золото. Дрессировщик снова огляделся и увидел разбросанные цветы, принесенные Игни. Некоторые совсем пожухли, но все же есть и те, которые до сих пор сияли непорочной чистотой. Кицунэ хотела вплести их Нэшу в волосы, и Неро исполнит ее задумку. Отложив в сторону драгоценный гребешок, лис принялся неумело и нескладно плести косу, попутно вставляя в пряди маки, васильки и ромашки. Игни, конечно, была маком, пламенным и горячим. Сам Неро — васильком, синим, как его глаза, печальным, как туман. А Нэш походил на ромашку, седую и белую, с золотом в сердцевине. Этот букет был прекрасен, это сочетание — гармоничным. И коли их любви дано случиться в этом мире, лисица обязательно примет их чувства к ней и друг к другу. Змей неожиданно вздрогнул, когда дрессировщик вставил в косу очередной цветок, и обернулся, не дав закончить. Но господин Лапланка не стал возражать, опешив то ли от взгляда прямого, то ли от собственного екнувшего сердца. — Что же мы творим, дорогой мой друг? — шепотом вопросил Нэш, чуть ли не вплотную к нему приблизившись. — Я не знаю. Совершенно не знаю, — так же тихо ответил Неро и подался вперед, ощущая осторожное дыхание на своих устах. — Но, прошу, не смей отступать, — сказал и прижался к таким близким губам в отчаянном поцелуе. Давно желанном и неимоверно чистом, как роса по утру. Змей растерянно вздохнул, но не отстранился, а только ответно приоткрыл губы, дав почувствовать свой неукротимый жар. Его давно не целовали в попытке выразить чувства, а не унять собственную похоть. Не целовали так трепетно и осторожно, почти что целомудренно, лишь скользя по коже, страшась причинить боль. И он отвечал так же нежно. Позволял гладить шею, лицо и плечи. И не было в этом той грязи, которая была постоянно, которая жила в этой клетке, словно бессмертный паразит, будто на миг отступила и она, дав место свету и той самой настоящей любви, о которой толковала Игни. Юная лисичка обязательно их поймет, ибо нет в этом неправедности и ревности — змей любил ее так же сильно, как Неро сейчас, так же трепетно и ласково. Дрессировщик перехватил нижнюю губу, и наг едва ли не утратил способность нормально мыслить. Они были вынуждены скрывать и отрицать, бежать и прятаться, но Огненная Кицунэ строго настрого запретила сдаваться. И Нэш даже на мгновение поверил в то, что однажды он сможет так же свободно, как ветер и птицы, жить на этом свете. А пока он позволит Неро себя целовать, позволит самому себе ощущать осторожную любовь на своих губах. До тех пор, покуда не настанет рассвет, и угнетенные твари не предпримут попытку высвободиться из стальных сетей своих пленителей. И тогда — Нэш и сам готов будет бороться.***
Господ не будет еще один день, и Игни решила вновь наведаться в лазарет, чтобы украсть кое-какие лекарства. Она взяла ту же мазь для Нэша, немного бинтов, обезболивающие, которые в прошлый раз приносил Неро на всякий случай, а еще прихватила настойку от отеков — для Икара. Наверное, где-то глубоко внутри лисицы спал альтруист, усыпленный правилами Лисьего Котлована, но в цирке не было ни маменьки, ни сестер, поэтому некому было поучать и настаивать на спасительном эгоизме. Конт сказал, что изменить мир в одиночку не получится, и Игни намеревалась прислушаться к его словам, ведь изменить мир она отчаянно хотела. Лиса прекрасно знала, что Контелеймон видит все, происходящее в пределах цирка, у него повсюду глаза и уши в лице юного фавна с оленьими рожками. Раньше кицунэ не хотела признаваться даже самой себе в том, что не просто потребность в информации связывало Конта с маленьким фавном, но теперь-то она знает, что здесь виновна любовь. Такая странная! Такая необычная, но самая настоящая. Старейшины бы назвали это греходеянием, прокляли бы и изгнали, но Игни теперь, правда, не в Лисьем Котловане, и правила здесь совершенно другие. Здесь, в проклятом цирке, где каждый метр пропитан болью, спасением была только любовь. Лисица вновь сбежала из дворца Крейзов и теперь спешила ночными тропами — не к Нэшу — к Икару, чтобы отдать ему украденные лекарства. А потом она обязательно наведается в змеиный корпус. Только вот что-то неизведанное и большое глодало ее беспокойную душу, интуиция ли то, предостережение свыше, Игни не знала. Оставалось только верить, что все тревоги — ложные, но надеяться на авось она, к сожалению, давно разучилась. Завтра ночью Неро пойдет к Флину заместо нее, и кицунэ даже думать страшилась, что охотник вздумает сотворить с гордым лисьим сыном. Те же гнусности, что и с Нэшем? Или на сей раз смягчиться и не причинит лишней боли? Но один раз узрев лицо палача, никогда не посмеешь уповать на его милосердие. Таковому не бывать. Она боялась, ужасно боялась после этого увидеть в глазах господина Лапланки ту же пустоту, что и во взгляде змея. Храбрый, сильный, уверенный и неустрашимый, разве господин Неро может сломиться под натиском унизительных издевательств и чужого превосходства? Игни хотела бы верить, что нет, но этот цирк, он разрушает изнутри. Ей хотелось помочь, убедить, подарить свет и донести его до сердца каждого плененного мутанта, не только Нэша и Неро. Юная лисица вдруг ощутила непосильную ответственность за каждого невольника проклятого цирка, ведь она, пожалуй, единственная, кто не утратила лик свободы, она была ее воплощением, как факел в пещерах, как солнце посреди мрачного неба. И это было одновременно настолько очевидно и настолько сложно, что сознание просто рвалось на куски. Что же может маленькая лисичка сделать с этим миром, как изменить? Но она видела надежду в глазах Контелеймона, слышала трепет в словах Неро — они что-то знают, к чему-то готовятся, грандиозному и важному, но пока ее не посвящают — не по причине нежелание, а по причине предостережения. Игни еще не готова. Но времени так мало, что готовиться придется в два раза быстрее. Беглянка остановилась на развилке, одна дорожка которой вела к алконосту, а другая — в змеиный корпус. И для начала ей нужно сделать выбор между любовью и всеобщим благополучием. Как тебе такая задачка, отчаянно смелая дочь Луноликого? Тяжелый вздох разрушил гробовую тишину, и лисица оправилась от минутного наваждения и повернула туда, куда собиралась с самого начала. Для начала она навестит Икара, потому что он нуждался в ней больше, чем Нэш, как бы несправедливо это сейчас ни звучало. Свой огонь она решила нести каждому потерянному и изможденному. Знакомая клетка, накрытая брезентом, окончательно смыла посторонние размышления, и Игни, крадучись, подошла ближе, напряженно втягивая носом воздух. Чужих запахов, кроме своего и Икара, она не ощущала, хотя, несколько часов назад здесь был кто-то еще — кентавр, тот, с белоснежной шкурой. Неро назвал его Эвдженисом, тот самый, с которым парень-орел сбегает почти каждую ночь. Ей повезло, что сегодня не такая ночь. Лисица зябко повела плечами, но все же улыбнулась — ей нравился тот факт, что любовь жила в этом месте, несмотря на попытки ее изничтожить. Из любви родится пламя, которое обуяет здесь всех и каждого. — Привет, пернатый, — насмешливо поздоровалась Игни, бесцеремонно пролезши через прутья. Боялась ли она, что Икар нападет? О, да. Страшилась ли, что обо всем расскажет? Еще как. Но уверенность в том, что он ненавидит этот цирк так же, как она, была сильнее. — Чего пришла, Лисья Шкура? — подозрительно поинтересовался мутант, прищурив темно-карие глаза. Замерзший и грязный, весь в следах от плети и ушибах. Лекарями птичий корпус явно не баловали. — Подарок тебе принесла, грубиян, — фыркнула лисица и тут же полезла рыться в холщовой сумке. Кажется, Нэшу придется поделиться чудодейственной мазью — кицунэ заметила рваную рану прямо на оголенном животе. Неро ведь говорил, что цирковые номера лишь прилюдные пытки. Усомниться в этом ни разу не приходилось. — Чего это хозяйская собачонка так расщедрилась? — не унимался Икар. — Задобрить меня решила? Так вот, я совершенно бесполезен в твоей игре. Иди лучше нага какого приручи. — Не понимаю, о чем ты, — ответила Игни, едва сдержав улыбку. Если бы он только знал, что его слава отчасти не были только издевкой. — Играешь здесь только ты. И роль неразумного ребенка тебе совершенно не идет. — Ха! От ребенка слышу, — огрызнулся мутант, но уже менее враждебно. — Я принесла лекарства, глупый, — вздохнула кицунэ, продемонстрировав бинты и склянки. — И ты мне совершенно не нужен. — Зачем тогда пришла? — недоверчиво прорычал алконост, ощерившись. — Неужто только помочь? — Ну да, — легко отозвалась она. — Ты мне понравился, вот и все. Корыстных целей я не преследую, взамен ничего не прошу, так что… можешь расслабиться. — Правду, значит, молвят, — задумчиво проговорил Икар, мимолетно улыбнувшись. — О спустившемся с небес Ангеле, жалеющем грешные души. — Молвят, говоришь, — нахмурилась кицунэ, нервно пожевав губу. — Сочту это за комплимент. Откуда ты об этом услышал? — Все шепчутся, — туманно отозвался он. — Одни говорят о том, что он, мол, прогнал людей от клетки старого одноглазого нага с помощью воспылавшего огня. Другие, что он жалеет всех тех, над кем надругались, кого пленили или унизили. А третьи и вовсе с благоговением говорят о том, что Ангел этот пришел, чтобы всех спасти. — А ты… — хрипло начала лиса, но голос почему-то сорвался. — А чему веришь ты? — Теперь всему и сразу понемногу, я полагаю. Здесь давно не рассказывали сказок и не питали надежд. Почему бы и не поверить — худо от этого точно не станет. Тем более, что вот она ты — прямо передо мной, пришла, чтобы залечить раны. Часть рассказанного почти сбылась, сама посуди. — Мечтатель, — фыркнула Игни, нервно пожевав губы. — Никакой я не Ангел… — Тогда зачем ты здесь? — вспылил алконост, снова отшатнувшись, словно дикарь какой. Кицунэ нахмурилась. — Покуда мне знать? Чтобы помочь. Лекарства вон принесла… Чего тебе еще от меня надо? Ты хочешь, чтобы я в одиночку уничтожила цирк и освободила всех вас? — и только произнеся это в слух, она поняла, что сама хотела именно этого. Хотела в один прекрасный момент встать посреди пылающих вольеров и глядеть на все это глазами победительницы, чтобы все мутанты бежали в леса и жили там своей новой, прекрасной жизнью, чтобы держались друг за друга, и потом, однажды, сплотились, чтобы дать бой человеческой жестокости и… победить. Об этом она мечтала, и теперь эта цель четко встала перед ее взором, словно негаснущий факел. Икар показал ей, чего не хватало этому цирку, чтобы восстать — надежды. Символа этой надежды, который поведет за собой всех угнетенных и сломленных. И Игни обязана им стать. Она задумчиво посмотрела на Икара, а потом широко улыбнулась до боли в мышцах лица. Теперь все находится в ее руках, чужие жизни — и Нэш, и Неро, и Конт, и Икар, и даже те, чьих имен она не знает. Первородная Кицунэ послала ее сюда, чтобы ее дочь возродила из пепла уничтоженную гордость и желание жить. Вот и весь простой секрет — Игни подожжет это место, и это уже не просто в метафорическом смысле. Огненная Кицунэ начнет действовать уже сегодня, она станет искрой, как того хотел Контелеймон, постоянно ведя свои странные, двусмысленные беседы. Смотри же, маменька! Твоя малышка больше не будет прятаться и думать только о себе. Теперь на ее плечах — непосильная ноша, несколько десятков жизней. Однажды ты ее обязательно простишь. Однажды, но — не сегодня. — Я не Ангел, Сэй, — произнесла она, сделав к нему шаг. Да, лиса помнила его настоящее имя. — Но я сожгу это место до тла. Я тебе обещаю. — Я… не хочу, чтобы ты в одиночку была, — хрипло сказал алконост, подняв глаза. — Я буду за тебя, Лисья Шкура. До самого конца. Контелеймон сказал, что единолично судьбы не вершат. Огненной Кицунэ нужны союзники, и, кажется, одного она уже нашла. Игни подняла глаза к небу, все так же сжимая склянки с мазями. Луна сегодня блеклая, но в день ее триумфа она будет сиять как никогда, отражая блики пылающих костров. По-другому быть не могло.***
День, когда должны быть выполнены условия сделки, Игни провела в клетке Контелеймона, слушая его мрачные рассказы о судьбах цирковых обитателей. Он поведал историю старого алконоста по кличке Стервятник, который умер тремя неделями раннее. Его всю ночь оплакивал наг с золотой чешуей — самый старший из шести живших в цирке; этого змея прозвали Жнецом за то, что он всегда приходил к пустым клеткам и шипел в безлунной ночи. Сфинкс говорил о прекрасном русале со дна Бескрайнего океана, но цирк его обезобразил до такой степени, что кроме как лежать пластом во время избиения, он больше ничего не мог. О наге по имени Спирос и о его единственной слабости, шелке Оше, принцессе Медвежьего моря; о кентавре Элии и его всаднице, человеческой девушке Мэй; об устрашающем морском хищнике-полуакуле Мако, которого поймали месяц назад и который сразу успел разодрать на смерть помощника дрессировщика — этими историями был наполнен пасмурный осенний день. Игни видела в каждой из них боль и сожаления, потерянную надежду и желание все исправить. И обещала сама себе, что свершится правосудие, и каждая рассказанная быль обретет счастливый конец. И ее собственная тоже. Привалившись к теплому боку Конта, она думала о своей собственной истории, в которой были Нэш и господин Лапланка. Лисица не знала почему, но они оба, в равной своей степени, были важны для незамысловатого сюжета, были необходимы ей самой. Наверное, она просто сходила с ума, раз думала, что и за Неро теперь готова пожертвовать всем. Хотя, может, это было лишь чувство долга за его заступничество, но кицунэ ощущала всем своим естеством, что за этим всем стоит несколько больше, чем простая благодарность. Она не хотела отдавать Черного Лиса в похотливые лапы человеческого ублюдка. И пока Сфинкс говорил ей о том, что каждая здесь тварь живет только за счет чудотворной любви, она думала о том, что этой ночью будет рядом с Неро. Лиса придет к нему, чтобы выразить благодарность, перед самой встречей с Флином. Она лишь хотела, чтобы ему не было так больно и одиноко, как если бы она просто молилась за него в своей роскошной обители. Как если бы просто радовалась, что на его месте оказалась не она. Сейчас Игни бы много дала за то, чтобы самой пойти к Флину. Пойти и перегрызть ему глотку за все те унижения, которые он творил с Нэшем, за все похотливые взгляды, которые бросал на господина Лапланку. Нынешняя Лисья Принцесса не болела душой за себя единственную, она болела за целый мир. — Конт, я так хочу уйти отсюда, — вдруг произнесла она, огладив пальцами шелковистую шкуру. — Куда-нибудь далеко-далеко! — Ты уйдешь, крошка, однажды уйдешь, — заверил ее сфинкс, неопределенно хмыкнув. — В цирке говорят, что я ангел, — вздохнула она, сладко потянувшись. — Говорят, что я должна всех спасти. Но почему я? Ответь мне, Контик. — Потому что ты единственная здесь еще хранишь в себе свободу, Игни, — серьезно заявил Контелеймон, посмотрев на нее внимательными зелеными глазами. Его даже не удивил тот факт, что лисица в курсе всех здешних слухов. — Я хочу их всех освободить. Я хочу, чтобы все закончилось, Конт, — поделилась она, поморщив нос. — Но я пока ничего не знаю… Сегодня Неро… Сегодня этот день, а я такая жалкая и беспомощная! — Это его бой, крошка, и ты ничего с этим не сделаешь, — мрачно отозвался сфинкс. — Неро — мальчик взрослый, он крепче, чем кажется, ты за него не волнуйся. — Но это все из-за меня, — упрямо мотнула головой кицунэ, поджав губы. — Он будет страдать по моей вине. — Просто, некоторые ценнее других, вот и все. Ты должна беречь себя, если хочешь спасти их всех. Слова его больно ударили по сознанию, заставив маленькую лисичку вздрогнуть. Как это — ценнее? А разве не каждая жизнь это величайшая в мире ценность? — Что же ты говоришь такое, Конт, — в ужасе прошептала она, невидяще глядя в красивое смуглое лицо. — Как ты можешь — так?.. — Я дольше живу в этом мире, — просто ответил он и обратил взгляд к небу. — Во многом смыслю. Ты должна бороться за жизни близких. Я и сам за тебя или Тоф любому глотку порву. Но есть разница между любовью и целым миром. И коли ты вознамерилась стать той, кем тебя считают, ты должна сделать выбор. Тебя никто не станет винить, весли ты выберешь благополучие тех, кого любишь. Однако ты сама себя возненавидишь, если не воспользуешься шансом все исправить. Вот и вся штука, крошка. — То есть ты хочешь, чтобы я закрыла глаза на все, что здесь твориться? — нахмурилась Игни и чуть отстранилась. — Закрыла глаза на издевательства и жестокость? — В том-то и дело, что я хочу, чтобы ты все это увидела. Но не с одной стороны, а — с нескольких. В этом цирке издеваются не только над твоим Нэшем, здесь уродуют всех, — тон сфинкса становился все раздражительнее по мере сказанных слов. Кажется, ему надоела лисье упрямство. Игни даже усмехнулась. — Как же это несправедливо, Конт. Ты-то живешь припеваючи… И только произнеся это во слух, она поняла, как оплошалась. Взгляд старшего друга тут же изменился, лисица словно бы на яву почувствовала дуновение холодного ветра. Не ей было судить, кому легче жить, и это она понимала, только вот слишком уж было обидно за саму себя, несчастную и слабую. Но ведь Конт лишился семьи и дома, потерял все, чего только возможно, а сама Игни не слишком-то и держалась за Лисий Котлован и не горела желанием вернуться. Она почти добровольно оттуда сбежала, если уж смотреть с этой стороны. Сфинкс был не виноват в том, что глупая лисичка переиначила его слова на свой лад, хотя давно убедила себя, что готова пожертвовать всем ради великого освобождения. И даже любовью. Так отчего же ты упрямишься, маленькая бестия? Она была потеряна. Так обидно позволить себе геройствовать, только познав любовь, но по-другому не получится. Тут либо до конца своих дней тихориться, либо расправить огненные крылья и дать себе дорогу в будущее. Вот и вся штука, без жертвы не будет счастья, а с жертвой — спокойствия. И юная лисичка все же отдаст предпочтение последнему, чтобы однажды проснуться утром и осознать, что все осталось позади. — Прости меня, Конт. Я тебя услышала, — со вздохом произнесла Игни и поднялась на ноги, снова потянувшись. Уже вечерело, а значит, пора отправляться к Неро, все-таки она пообещала самой себе, что не оставит его одного этой чудовищной ночью. — Не извиняйся, крошка, — усмехнулся сфинкс. — Я, и правда, совсем здесь разленился. Пора бы размяться, — задумчиво проговорил и на мгновение затих. — Сегодня возвращаются господа. — Я помню, — лисица поежилась. — Так что не засиживайся, к полуночи не забудь вернуться. — Прямо как в сказке. — В чудовищной сказке, — вздохнул Контелеймон и вдруг сделал движение, словно хотел сказать что-то еще, но так и не осмелился. — Я вернусь. И все останется в тайне, как Флин и обещал. Не волнуйся за меня, Контик, — Игни лучезарно улыбнулась и, не прощаясь, выскользнула из клетки, упорхнув в сторону жилого комплекса. Но она не знала, что Флин всех обманул, не знала, что господа про все узнают уже сегодня или — завтра рано утром, ведь на щедрый донос охотник на нагов не поскупится, опишет все в подробностях. Сфинкс все это знал, но смолчал, чтобы Неро выполнил свою часть сделки, чтобы Игни возненавидела людей еще больше. Все должно быть так, ведь без жертв не обойтись. Беги, маленькая лисичка, утешь своего возлюбленного, а потом возвращайся и сожги этот цирк до тла. Все будет так, как задумал Контелеймон.