Сборник драбблов - Гаррош

Он никак не может до конца прийти в себя. Не из-за боя и даже не из-за поражения, тела это вообще никак не касается. Он будто постоянно дремлет — слышит и видит все, что происходит, говорит и реагирует тоже сам, но все же... иногда Гаррошу кажется, что реальность идет рябью. Может быть, дело в цепях, в клетке, и какой-нибудь хорошей тренировки хватило бы, чтобы стряхнуть с себя этот морок. Но такой возможности нет, и Гаррошу кажется, что его крепко держит что-то еще — кроме вражеских оков. Разговоры на суде ему не интересны, они даже веселить быстро перестают. Все это представление в его глазах бессмысленно, это игра, цели которой он не понимает. Чужая ненависть привычна, то, как некоторые пытаются справиться с ней, прикрываясь какими-то там словами о справедливости — смехотворно. — Вы считаете, что Гаррош Адский Крик может измениться? Поэтому когда он слышит единственные слова, кроме обвинений, которые кажутся ему честными — он поднимает голову. — Да. Они называют это милосердием. Однако Гаррош уверен, что понимает милосердие, даже когда не разделяет его, а то, что болтает здесь маленький принц больше смахивает на глупость. И все же в орке шевелится нечто вроде интереса. Они никогда не недооценивал значимость понимания своего врага. Да, побеждать можно и без этого, но когда ты знаешь, как думает противник, что он считает правильным и важным — это тоже становится твоим оружием. И хотя Гаррош понимает, что скорее всего ни с кем из них ему уже не сражаться, то ли по привычке, то ли сопротивляясь этому пониманию, он решает поговорить. — Ты боишься? Он ищет что-то знакомое и ясное. Нужно же с чего-то начинать. По крайней мере так ему кажется — Гаррош ловит себя на мысли, что эти слова будто не совсем принадлежат ему. Это отвлекает и мешает сосредоточиться, но все же разговор сворачивает к вопросу, который он и хотел задать с самого начала. Что значит это «измениться?». Вот только отвечает Андуин какую-то бессмыслицу. — Ты изменился, из Вождя став заключенным. «Неправда, — думает Гаррош, недоумевая, почему это не очевидно для принца. — Изменилось мое положение, но не я. Я — Гаррош, сын Грома из рода Адских Криков. Я был и останусь им всегда». Человек не может быть так глуп, чтобы это не понимать. Значит, это уловка? Гаррош пытается сообразить, как поддеть эту червоточину, но неожиданно получает ответ. Такой ясный, на какой и рассчитывать не мог: — Орки могут меняться. Ты должен знать это лучше других. Ему приходится отвернуться на один момент, чтобы скрыть усмешку — торжествующую. Вот оно. Разговор идет к концу, Гаррош ляпает что-то про Свет, только для того, чтобы перевести тему. Думает он не о том. Он оглядывается назад, смотрит — как там этот сопляк сказал? — «на все, что он сделал» и вспоминает, почему прошел весь свой путь так, как прошел. «То, чего всегда хотел Альянс. Чтобы орки изменились. Прогнулись под них, перестали быть собой, стали „удобными“. Не хотели сражаться за себя, за нормальную жизнь, ни за что не хотели сражаться. Смирились со своей судьбой. Значит, теперь вот так они прикрывают эти разговоры? Лагеря и то были честнее». Когда в их следующую встречу Андуин заикается о союзе Орды и Альянса, Гаррош говорит себе, что угадал. Он просыпается. И расправляет плечи.