Кровь, Смерть и Обречение

1 — У нее револьвер! — Кто осматривал одежду?! — Его не было! Не знаю, откуда она его взяла! — Ты пустоголовая курица, Карен Джонс! — Ох, заткнись! — Что ты делаешь? Дай его сюда. Опусти револьвер. Живо!..       Лора поднимает взгляд от куска железа в своих руках. Ее окружают незнакомые женские лица. Бледные, испуганные, встревоженные, враждебные. От нее что-то хотят. Держат дистанцию, как будто у нее в руках запаленная шашка динамита. — Опусти револьвер, милочка, — женщина постарше протягивает руку. — давай… вот так… Отдай его мне сюда…       Лора почти позволяет забрать железо. Оно ей не нужно. Лора даже не знает, что оно делает у нее в руках, почему все вокруг вдруг подняли такой гвалт.       Но раздаются быстрые шаги. И появляется мужчина.       Лора дергается и вспоминает, что у нее в руках револьвер. Револьвер чуть поднимается, и женщина отдергивает руку. — Что у вас происходит? — Они протащили в лагерь девку с оружием, Датч! Эти кретины!..       Датч открывает и закрывает рот и переводит ошарашенный взгляд на Лору. Мелкие волоски на затылке встают дыбом. — Милочка, вам нечего…       Он не договаривает. Потому что позади Датча снова раздаются шаги, и появляется еще один мужчина.       И Майка.       Лора издает задушенный крик и направляет на него револьвер. — Воу, воу! — одна рука Майки взлетает вверх, другая дергается к оружию на поясе.       Датч резко оборачивается и толкает его в плечо. — Майка! Уйди! — Датч поднимает руки и поворачивается к Лоре, которая тут же переводит револьвер на него. — Милочка. Ну же… Все хорошо…. Вы в безопасности. Это ни к чему… Просто… просто опустите револьвер…       Он делает шаг вперед. Второй мужчина, гигант, похожий на медведя, переводит взгляд с него на Лору и обратно: — Датч!.. — Датч, — повторяет Майка; Лора переводит револьвер с Датча на Майку. Ее руки ходят ходуном. — Черт, Майка! Я сказал: уйди! — рявкает Датч, и Лора снова меняет цель. — Ты пугаешь ее! — Слышал это?! Проваливай! Убирайся! — гигант отталкивает Майку. Майка, спотыкаясь, пятится назад.       К общему гвалту присоединяются еще голоса: — У девки револьвер! — Что за девка?.. — Что происходит? — раздается голос Ленни, и сам он выныривает из темноты. Видит револьвер, и его глаза расширяются, он открывает и закрывает рот. — Вы протащили в лагерь девку с оружием, мистер Саммерс! — огрызается женщина.       Лора не знает, во что целиться. Знает, что железка в руках — это стена между ней и опасностью. — Все, замолчите! — голос Датча перекрывает все другие голоса, он смотрит только на Лору, не на револьвер, а прямо в глаза, держит руки перед собой, делает еще шаг. — Датч! — окликает гигант. — Не делай этого. Дай мне разобраться. — Датч! — повторяет женщина. — Я сказал: тихо!       Датч делает еще несколько осторожных шагов, держа руки перед собой. Его глаза черные. Они что-то смутно напоминают. Он так близко, что дуло почти упирается в его ладони. Руки Лоры ходят ходуном, онемевший палец дрожит на спусковом крючке. Она ничего не контролирует. Даже собственное тело. — Тише, тише, — ладонь Датча медленно ложится на ствол. Лора уверена, что сейчас жахнет.       Ничего не происходит. Палец не слушается. Пальцы Датча смыкаются на стволе, и он плавно опускает его вниз, а потом так же плавно второй рукой разжимает ее окостеневшую хватку. Рукоятка выскальзывает из вспотевшей ладони, стена падает, Лора остается без защиты.       Она слышит коллективный выдох. Женщины рядом что-то говорят. Датч выпрямляется, коротко выдыхает, откидывает барабан. — Хах, — он склоняет голову на бок, на секунду оборачивается к толпе. — Механизм отсырел… — Мы входили в воду, — сдавленно говорит Ленни.       Датч ставит барабан на место, не глядя, передает револьвер назад, и его забирает гигант. Взгляд Датча возвращается к Лоре, становится мягким. Он медленно протягивает руки, касается ее плеч кончиками пальцев. Она дергается, и он убирает ладони. — Тише, мэм. Вы в безопасности.       Их обступают люди. Взгляд Лоры панически мечется с одного незнакомого лица на другое. Женщины, мужчины. Выражения заспанные, растерянные, любопытные, хмурые, недоверчивые. Испуганное, встревоженное лицо Ленни. Еще одно лицо выныривает из темноты. Лора вскрикивает, отдергивается, шарахается в сторону, едва не валится на землю. Датч резко оборачивается, кривит лицо в гримасе. — Черт, Майка! — рыкает гигант. — Что ты еще здесь делаешь?! Уйди, ты пугаешь ее до чертиков!       Майка вскидывает руки и, наконец, уходит. Сзади кто-то накидывает на плечи теплый плед. Рука Датча ложится на спину. Лора съеживается. — Ш-ш, ш-ш-ш, все, мэм, все. Все позади. Все закончилось. 2       Строберри, ночная дорога, душная хибара, Валентайн — они были навечно вклеймлены в ее память. Все после переправы через реку — мутные вспышки, обрывки и провалы в темноту.       Когда она пришла в себя, на ней была другая, чистая одежда. Кто-то прикасался к ней, раздевал, видел. Этих мыслей хватило на новый приступ паники. Она пыталась проснуться, щипала себя, кусала, но не получилось. Она увязла в кошмаре.       Все говорили, «лагерь опустел». Но в нем было слишком много людей. Все в одной куче, как муравьи. Спали прямо на земле, на жестких матрасах и подстилках, почти вплотную, под открытым небом. Или вырубались, где придется, на земле, вповалку, пьяные. В тело постоянно что-то впивалось, трава, жужжали, садились, наползали, кусали насекомые. Один из немногих шатров принадлежал Датчу, но Лора — Лору «поселили» с другими женщинами. Чужими, далекими.       Даже на ранчо у них была комната. Ей случалось спать в одной кровати с Рут, иногда с Кларком. Но это была ее семья. Она знала их всю жизнь.       Ни о какой приватности не шло речи. На одном конце лагере слышно было все, что происходит на другом. Когда готовилась еда, запах забивался в ноздри. К нему мешался запах лошадей и табака. Чтобы помыться, нужно было ставить перегородки и лить воду из бочки, пока вокруг шумел лагерь. Другие женщины хаживали к реке, но у Лоры не хватало смелости шагнуть чуть дальше их закутка. Зубную щетку она делила с Карен, грубоватой, громкой, пугающей. Ели из одних тарелок, одними столовыми приборами, из общего котла, докладывали своими же ложками, посуду мыли в одном тазу, используя одну и ту же воду за раз, вытирали одним и тем же полотенцем. Что не доели — сливали обратно в котел, передавали друг другу, будто это было нормой. Лора не могла доедать даже за Кларком.       Нужду справляли неподалеку от лагеря; Гримшоу требовала, чтобы отходили как можно дальше, но люди, к ужасу Лоры, через раз пренебрегали правилом. Она видела, как пошатывающийся старик мочится едва ли не у их повозок. В другой раз она видела, как Карен садится неподалеку между деревьев. Только когда она задрала юбку, до Лоры дошло, что происходит, и она резко отвернулась.       Это было стыдно, дико. Она не могла пользоваться нужником на ранчо, ждала вечера, когда рядом не было никого, не могла пользоваться туалетом в школе, если поблизости находились люди.       В первое пробуждение она пришла в себя с переполненным мочевым пузырем и кишечником, и терпела, пока не стало больно, пока не стало казаться, что моча польется вниз по ноге, если она протерпит еще секунду. Через унижение, едва слышно спросила, где туалет. Карен хихикнула, колко пошутила, но, увидела ее лицо, взяла за руку и потащила за собой в сторону от лагеря. Лора хотела бы, чтобы это был кто угодно, кроме нее.       «Не стесняйся, детка, все мы какаем.»       Когда унижение закончилось, Лора лежала на жесткой подстилке, слушала разговоры вокруг себя, слишком громкие, чтобы их игнорировать, не в силах уснуть.       Лора хотела бежать без оглядки, прочь от шума, от лиц, но вспоминала равнодушные глаза законников, их мелькающие в темноте белые шляпы, мерзкие хари бандитов, взвивающиеся языки пламени и легкость, с которой два стрелка сметают, прорывают, стирают из существования оцепление, и забивалась подальше на свой матрас. Кто-то постоянно находился рядом, гладил по спине, ласково разговаривал, нашептывал слова утешения. Кажется, Эбигейл. Иногда негритянка, Тилли. Карен, тоже, и еще девочка — Мери-Бет. Гримшоу, четкая, резкая, прямая подходила, заглядывала ей в лицо, затягивалась сигаретой, что-то говорила, касалась плеча, проводила ладонью по затылку. Лора едва обращала внимание.       Время от времени мерещился детский голос. Наверное, рассудок ускользал. Была еще Адлер, миссис Адлер, вдова; дерганая, жесткая, закрытая, с бешеным, выжженным взглядом. Она проводила много времени одна и пугала ее не меньше мужчин, которых был полон лагерь. Они приводили ее в ужас.       Датч, теплые руки и добрая улыбка. Но стоило сомкнуть веки, и эти ладони закрывали ей рот, а густой голос шептал на ухо: «Пикнешь — убью». Мексиканец, тонкий, с тяжелыми веками, Лоре не нравился его режущий взгляд. Старик, вечно навеселе, похожий на бездомного из Нью Йорка. От него пахло виски, старым потом и иногда мочой. Он казался безобидным, но Лора не могла избавиться от мысли, что… Артур Морган, гигант, похожий на медведя.       Ленни она не видела. Он избегал ее.       Были и другие.       Хуже всех был Майка Белл. Сновал от лагеря к окраине и обратно; его резкий голос ножом вспарывал затылок. И вновь и снова, как открытая рана, накатывали отхлынувшие волны старого кошмара. Ее снова валили на пол, снова наваливались сверху, снова давили; руки хватали, душили, лапали, липкие, горячие, грубые; в ноздри забивался запах крови, табака, перегара, блевотины, гари.       Лора никогда так не желала, чтобы кто-то умер. Ни Эдди Купер. Ни душные, пропахшие насилием Вэс и Винни с их тухлыми рыбьими глазами и слюнявыми ртами; давно мертвые.       Ленни обещал не говорить. Но они догадывались. Она видела по выражениям лиц; чувствовала по взглядам. Отвращение, укор, жалость, презрение, осуждение; слабая, опороченная, грязная. Недостойная находиться рядом с людьми.       Или нет; ей кажется.       Внизу и в животе — тупая боль, два, три дня, неделю спустя. Она просыпалась от нее ночью, понимала, что боли давно нет, но есть что-то, что она выскрести не может. В голове.       Что внутри что-то шевелится, живое, склизкое, чужеродное, помещенное туда против воли, враждебное. Паразит.       Готовое выползти, вырваться наружу в любой момент, стоит ослабить бдительность. Просто караулит, подстерегает, ждет удобного момента. Разорвет, прогрызет зубами и когтями живот, вырвется наружу, едва она уснет.       И она старалась не спать.       Не получалось.       Она восстанавливала в памяти моменты с доктором — методичным и сухим человеком, разложившем ее на кушетке, как книжку, залезавшим внутрь, будто она была коробкой, из которой следовало достать лишнее. Память предавала ее. Превращала в мутные сгустки целые куски воспоминаний. Залезал он внутрь? Что говорил? Делал? Может, его вовсе не было. Но Гримшоу упоминала, что Ленни и Белл отвозили ее к врачу.       Он вытащил это из нее? Может она понести ребенка, если ее взяли насильно? И что ей делать, если это произойдет?..       Она вырежет его из себя. Ее рука начинала дрожать, когда она представляла боль. Но она позволила это сделать с собой, чтобы выжить. Просто лежала и принимала. Так же, как съежилась перед отморозками в Нью Йорке, как относила на почту письма и посылки отца, как отпустила руку Купера, нависшего над Кларком, как послушно поднималась за Беллом по лестнице, как замерла, когда Кларка ударили ножом в горло. Она закрывала глаза и продолжала видеть лица. Осуждающее, разочарованное — Джин. Лицо Датча, и других были бы такими же, если бы они знали (они знают), что она позволила сделать с собой, чтобы сохранить жизнь. Карен; Гримшоу. Рут.       «Что я должна была делать?»       «Я бы умерла, » — говорит Джин. — «Умерла, но не дала с собой это сделать.»       И Джин не дала бы; Джин бы там не оказалась. Джин бы не следовала за отцом из города в город, с ранчо на ранчо, из одного захолустья в другое, пока на ней не оказались удушающие толстые пальцы. Но Лора все принимала, и принимала, и принимала и принимала. Она должна была умереть, но умер Кларк. Она знала, что будет, если он не замолчит, но ничего не сделала. И его ударили в горло. Ему было тринадцать. И Рут.       «Придержите младшую. Может пригодиться».       «Мертва. Похищена. Ты можешь проверить тела. Но сначала, скажи, куда папаша дел деньги.»       На четвертый день Лора начала различать лица и имена.       Женщины, кроме Карен и Сэди, казались безопасными. Карен врывалась в ее пространство, выталкивала наружу громко и бестактно. С Сэди случились О’Дрисколлы. Лора не знала как. Ей было плевать. Знала, что она потеряла мужа. И кто знает, что еще. Лора читала по глазам: Сэди хочет умереть. Сэди тоже умерла бы, но не дала сделать с собой это. Рядом с ней Лора чувствовала себя жалкой. Лгуньей, притворщицей. Как будто все что случилось — это просто выдумка, отговорка, чтобы оправдать свою жизнь. Это рождало бессилие, страх, стыд, где-то глубоко — тлеющие искорки злости, желание сорваться, щелкнуть зубами, задыхающуюся, тихую злобу.       Но Лора не огрызалась. Ничего кроме односложных ответов в первые дни.       Однако, сознание вернулось. И ей оставалось бесконечные минуты вариться в душном киселе мыслей, образов и воспоминаний. Или попытаться забить голову и руки чем-то еще.       Ей нужно было зацепиться за что-то. 3       Ручку вытаскивают из пальцев. Лора оборачивается. — Дай сюда.       Рут улыбается и показывает язык. От нее пахнет ванильными конфетами. Ручка лениво вращается между тонких пальчиков.       Это было пять лет назад; Рут было одиннадцать. Лора отказалась играть с ней. В отместку, Рут утащила ее тетрадь с конспектами, исписанную аккуратным почерком, разрезала ножницами. Хорошо разрезала, фигурно. У Рут всегда был талант к рукоделию. Позже они развесили готовые гирлянды в спальне.       Но тогда Лора нагнала ее на лестнице и хорошенько отлупила по заднице. Ангельское личико Рут кривилось, покраснело, как у младенца, ее губы и подбородок дрожали, она размазывала по лицу слезы и сопли, она уродливо рыдала, ее трясло, она выла.       «Ненавижу! Отец все узнает!»       Лора испугалась, умоляла не говорить. Рут, избалованная мелкая срань, конечно, настучала. Отец покачал головой, повздыхал и послал Лору за платьем, которого Рут абсолютно не заслуживала. Но Лора была рада отделаться малой кровью.       Сейчас, ужимки, обезьянство и дурость не вызывают растерянность или досаду, а навевают скуку. И Рут ведет себя лучше, но Рут уже не ребенок, хотя иногда ведет себя так. Ей шестнадцать.       Под взглядом Лоры, Рут мнется с полминуты, закатывает досадливо глаза и со вздохом протягивает ручку обратно. — Ты зану-у-уда, Лора Миллер.       Лора забирает ручку и склоняется над тетрадью. Но сконцентрироваться на задаче мешает присутствие сестры за спиной. — Что ты делаешь? — голос раздается ядом, теплое, пахнущее ванилью дыхание щекочет щеку. — Планы. — Планы? — Уроков. — Для Кларка? — Ну, кто-то должен его учить.       Рут снова вздохает и отталкивается от стола, смотрит за занавеску. Дождь барабанит по стеклу, капли стекают вниз, оставляя подтеки. — Ты за уроки садиться не собираешься, я так полагаю, — Лора разделяет страницу пополам; базовая математика, литература, английский. Она - воспитательница младшей группы, не профессор. Пока ее знаний хватает Кларку. Но что дальше? — Зачем? — Ну, ты должна знать что-то. — Зачем? — Рут смотрит на нее. На светлом личике — искренний вопрос. — Чтобы стоять на ногах. — Ты не стоишь на ногах, — у Лоры екает сердце, а Рут берет со стола чернильницу, отвлеченно вертит в пальцах. — Папа все покупает. — Я работала.       Рут пожимает плечами. — Ну, теперь-то ты не работаешь, и я не вижу, чтобы что-то изменилось. Это же просто, ну, — она взмахивает рукой. — так, хобби. Это не настоящие деньги. — Кто-то на эти деньги выживает. Рут снова пожимает плечами, присаживается на край стола. — Да, ну, что ж, я не хочу выживать. Мы едем в Чикаго! — она легонько толкает Лору в плечо, улыбается. — Кто знает… Может, найду себе богатого симпатичного жениха, а? — Тебе шестнадцать. — Ну и что?       Лоры хочет заметить, что Рут нужно образование, что-то, на что она сможет опереться, если останется одна. Что должно быть что-то еще.       Но так ли это? Рут жила без забот за счет отца. Что изменится, если на место отца встанет муж? У Рут нет стремлений в жизни. Ей просто нравится жить. Ее интересуют развлечения, любовные романы и путешествия. Она наслаждается каждой секундой, ей хорошо. Их бегство она восприняла как приключение. Побег из скучной рутины. Рут красивая. Мама была младше отца на пятнадцать лет, из разорившейся семьи. Он взял ее, потому что она была молодой и красивой, а у него были деньги. Особой любви между ними не было. — Может, это и не плохой план. Ты уж смотри, выбирай хорошенько. — Мм-хм. У тебя какие планы?       Планы. Не так давно у нее были планы. Она хотела преподавать. Хотела себя доказать. Может, получить дополнительное образование, обучать детей постарше. Ей нравилось обучать.       Непохоже было, чтобы в ближайшее время ей представится возможность устроиться на работу. Они нигде не задерживаются дольше двух-трех месяцев. Ей приходила в голову мысль уйти. Отправиться в свободное плавание. Она была взрослой женщиной.       Но на пути два препятствия: Кларк и деньги. Кларк беспомощен. Ему нужна любовь, забота, а не просто еда и одежда. Отец его не отдаст, а если бы и отдал, Рут рава, Лора не знает, сможет ли прокормить себя, не говоря о мальчишке, которого нужно одевать и развлекать. И, откровенно, Рут недалеко ушла от него. Оставить их двоих на отца? Нет.       Хотя, может, дело не в деньгах, а в малодушии. Но ситуация не прижимала, у них было что поесть, что надеть и крыша под головой. И пока ситуация не прижимала, Лора была согласна плыть по течению. — Доедем до Чикаго и там посмотрим.       Рут улыбается. 4       Она не могла избегать всех мужчин.       Было как минимум двое, которые не приводили ее в ужас, как остальные. Может, они выглядели старыми. Может, дело было в глазах Хозэи Мэттьюза, в выцветшей фотографии возле его спальника. И мистер Штраус; сухой, сутулый человечишка с выцветшими глазками и лягушачьим ртом. Умом Лора понимала, что ошибается, но при взгляде на него ей не казалось, что у него вообще могут быть какие-то плотские желания.       Не последние люди в лагере. Поэтому заговорила она с мисс Гримшоу, а от нее интересующий Лору вопрос ушел наверх, к мистеру Мэттьюзу. И через какое-то время она сидела рядом с Хозэей Мэттьюзом. Он выслушал ее, покивал, положил ладонь на плечи, и она не вздрогнула, когда он погладил ее по спине. — Ничего, милая, ничего. Сейчас выясним, — он обернулся, повертел головой. — Ленни! Поди-ка сюда, парень.       Ленни волшебным образом появился. Старался смотреть куда угодно, только не на Лору. Лора не могла отделаться от мысли, что он видел ее без всего. — Мисс Миллер, — неловко пробормотал он, скользнул взглядом с ее лица вниз, споткнулся и опустил его на ноги. — У девушки была сестра, — мистер Мэттьюз успокаивающе провел ладонью по ее спине. — Ты ее видел? — Я не знаю, сэр. Майка осматривал тела.       Мистер Мэттьюз помрачнел. — Вот как? Что ж… Он здесь?       Ленни передернул плечами, а Лора оцепенела. — Не знаю, — он повертел головой. — Артур!       Морган, у своей повозки, пишущий что-то в маленькой книжке, медленно поднял голову. — Эй, Артур! Майка здесь?! — Не ори мне через весь лагерь, мальчик. Или останешься без гортани.       Ленни заметно стушевался, тяжело сглотнул. — Кончай, Артур, — раздраженно бросил мистер Мэттьюз. — Ты возвращался, ты видел его коня или нет? Он здесь? — Я слышал, если произнести волшебное слово, он появится. «Блэкуотер». — Не надо, — к Лоре вернулся голос.       Мэттьюз нахмурился и пригвоздил ее взглядом к месту. Лора отвела свой. — Он ничего вам не сделает, милочка. Но мы должны с ним поговорить. Ну-ну, — он извлек из кармана платок, наскоро промокнул им ее лицо. — Не нужно бояться. Страх он… просто дает больше власти тем, кого вы боитесь, — его ладонь легла на ее плечо. Послышались шаги, шорох кустов, и: — Что за шум здесь?       Лора застыла. Внутренности сжались, стало трудно дышать. Голова опустела. — Хах, кто бы мог подумать, что это сработает? — пробормотал Хозэа и повысил голос: — Иди-ка сюда. Иди, иди!       Почти против воли, Лора подняла голову. Ей хватило сил скользнуть взглядом по лицу и уронить его вниз. — Мисс Миллер… Что ты хочешь, Хозэя?       Лора задрожала. Мистер Мэттьюз быстро глянул на нее, и его пальцы успокаивающе сжали ее плечо. — Ленни говорит, ты проверял тела после вашей стычки с парнями Колма. — Говорит, а, неужели?       Ленни посмотрел в сторону и почесал затылок. — Ты видел девушку? У мисс Лоры была сестра.       Белл подошел чуть ближе, и Лора увидела его сапоги. — Я не знаю. Может быть. Может быть нет. У меня не было проверять каждое тело. Было темно, и мы спешили. — Видел или нет? — потребовал Мэттьюз. Его пальцы на плече Лоры чуть подрагивали, и это не придавало уверенности. — Нет; не значит, что его не было. Как я сказал: мы спешили, старик.       Губы Лоры шевельнулись. —...ться? — Что? — Хозэя наклонился к ней. — …вернуться, — чуть громче. Белл поперхнулся. — Вернуться? — Лора подняла взгляд. — Все сгорело, что осталось, растащили птицы и звери, — он повернулся к Лоре, и она стиснула зубы, чтобы они не стучали друг о друга. — Мне жаль, мэм, но прошло слишком много времени.       Мистер Мэттьюз помолчал. — Н-да…. Скверное дело. Жаль, что ты не сделал этого сразу, Майка.       Лицо Белла из притворно соболезнующего приняло кисло-раздраженное выражение. — У нас на хвосте были чертовы О’Дрисколлы, старик. — Когда это тебя останавливало? — Мэттьюз посмотрел на Лору. — Мне жаль, милая, но, боюсь, он прав. Прошло слишком много времени. Возвращаться на запад слишком опасно. Нас преследует закон. Но наши разведчики будут держать глаза открытыми. Белл то ли хрюкнул, то ли поперхнулся, и мистер Мэттьюз, сдвинув челюсть, повернул голову к нему. — Это все? — Белл поднял брови. — Если тебе нечего добавить, — сухо ответил мистер Мэттьюз. Белл посмотрел на Лору. — Она мертва, мэм. Забудьте о ней. Ленни провел рукой по лицу. — Ох, да ради Бога. — пробормотал мистер Мэттьюз. — Просто… просто топай отсюда. — Похрен, старик.