Звёздный Предел

      — Ты им настолько доверяешь?       Миднайт прикрыла глаза. Штраус уже не впервые поднимал эту тему, подступаясь каждый раз с новой стороны. По правде сказать… она и сама не знала, почему доверяет. А потому застыла с упакованными одеялами в руках.       Рига не сдавался.       — Мы прожили с ними от силы пару месяцев, но уже ведём себя так, как будто мы часть их народа, такие же подданные. Сказали собирать вещички — как быстро собираем! И переезжаем в спешке неизвестно куда…       — Известно куда — на другой берег, — негромко ответила Миднайт, отмерев. — Мы не уйдём далеко. Джеймса до сих пор ищут.       — Как же.       — Не только он пропал.       Не говорить же ему, что и сами нолдор не верили в успех поисков? Мария как-то поймала Амбаруссар в попытке расспросить, но остроухие близнецы ретировались, не сказав и пары слов. Разумеется, у них были дела поважнее. Тот самый второй народ, или вернее, «вторая половина нолдор», что замаячила на горизонте. Миднайт тоже не удавалось добиться аудиенции у короля.       Но что еще оставалось делать?       — Что ты предлагаешь? Напасть на них? — устало спросила она. — Говори, предлагай идеи. У меня их нет.       — Мы могли бы отправиться на поиски.       — Этим занимается отряд под началом Линталайэ, который был в дозоре. Местность они знают куда лучше нас, а мы толком не владеем еще ни мечами, ни луками — какой от нас толк?       — У нас есть….       — … и растратим его попусту. Но шуму наделаем точно больше нужного, — Миднайт откинула одеяла просто на пол и упала на тахту. Скоро этот дом займут новые постояльцы, а они на том берегу будут довольствоваться шатрами и палатками… Хотя вполне может статься, что их тоже займут строительством.       Больше, чем вопросы доверия, её занимали планы короля нолдор на будущее. Неужели они остановятся на том, что просто переедут на другой берег и обустроят там новое поселение? И будут все жить у одной воды, кормиться с одной реки… Не похоже на правду. Если бы кто спрашивал её — она бы уехала как можно дальше, южнее, или заняла бы местность в горах, где проще отстраивать оборонные укрепления. Отряд, в котором был Джеймс, распылен без следа, и только Линто, раненный тремя стрелами, принятый за мёртвого, избежал участи быть пропавшим без вести.       — Поверь, никто из нас не хочет бросить Джея. Но если ты спрашиваешь меня, то я и впрямь не знаю, что еще мы можем сделать.       Рига цыкнул и пропал с поля зрения. Хлопнула входная дверь, впустив холодный воздух, Миднайт перевела потерянный взгляд на злосчастные одеяла. В чем-то Штраус был прав. Неужели они впрямь готовы идти у кого-то на поводу?.. Миднайт вздохнула и потерла виски, крепко зажмурившись.       Дверь снова хлопнула. Рига?.. Нет, Мира. Они уставились друг на друга как зеркальные отражения. Мира по обыкновению собрала волосы в пучок на затылке, задрапировалась в какое-то темное шерстяное платье и теперь смотрела на неё глазами замершего оленя. В руках — огромная корзина, явно тяжелая.       — Не думала, что застану тебя здесь.       — Где еще мне быть? — огрызнулась старшая. Да, явно не в запыленном домике на задворках вселенной с тюком одеял наперевес. Тогда, где место Джея? — Что в корзине?       Мира без слов отодвинула полотно, закрывавшее содержимое. Какие-то травки, банки-склянки — лекарское добро. Мария в последнее время как с цепи сорвалась и, не имея возможности самой переступить черту поселения, гоняла какую-то девицу из нолдор в обмен на обучение. Не сказать, что обмен равноценный… но выбирать не приходилось.       Миднайт тронула губу.       — Тебе будет неудобно тащить в корзине, — Мира сухо кивнула и сделала шаг в сторону, дабы её обойти.       Почему-то, глядя на сестру, вспомнилось, что близнецы были здесь редким явлением. До того редким, что Амбаруссар, которые в первые недели их добровольно-принудительного переселения странствовавшие где-то в лесах, по возвращении тут же взялись допытываться о близнецах женского пола, взявшихся из ниоткуда. Выцепили немногословную Миру, долго её о чем-то допрашивали. А после удивлялись, как это близнецы могут быть настолько независимыми друг от друга — так, что порой и вовсе забывали о существовании другого.       В последнее время Мира всё молчаливее и молчаливее. Миднайт слышала её болтовню всего пару раз — и то, в контексте медицинских терминов и каких-то лазаретных историй.       — Если тебе есть, что мне сказать, просто скажи.       — Ничего, — выдохнула ей сестра. С истончившихся губ, покрытых сеткой облупившейся кожи, сорвалось облачко пара. — Вернулся дозорный отряд. Мне позволено осматривать и лечить дозорных, может, что-то узнаю о Джеймсе.       Она отодвинула полотно с корзины. Внутри были свежие бинты, какие-то скляночки, горшочки — Миднайт мало что в этом понимала.       — Тогда поспеши.       … Значит, снова ничего.       Тогда еще, пару дней назад, король Канафинвэ вернулся в лагерь взвинченный и накалённый до предела. Он не срывался на приближенных и не повышал голоса, но одно лишь его обледеневшее выражение лица и едва покрасневшие от напряжения губы вынуждали остерегаться его недовольства.       Миднайт пыталась — правда, пыталась. Когда привезли раненого нолдо по имени Линталайэ — того самого, кто ныне возглавлял поиски — тогда к выжившему не допустили даже Марию, и всю ночь под стенами лазарета они простояли с ней вдвоем, слушая заунывные песнопения «учениц Эстэ».       — Его найдут, найдут, — и непонятно, кого Мария утешала больше: Миднайт или — почему-то — себя.       Все одеяла были упакованы, хрупкие вещи — сложены в плетеные корзины, и всё только и дожидались, когда прибудут повозки с того берега, чтобы забрать последнюю партию народа. Миднайт так и не легла спать, заняв себя настройкой механических часов. Было бы здорово, если бы здесь течение времени соответствовало террианскому — с другой стороны, вопросов бы только прибавилось.       Место за столом напротив было занято Марией — она спала, уронив голову на светлую поверхность и что-то бормотала во сне. Был уже разгар полудня, когда, наконец, пришли новости.        — Разведчики Нолофинвэ обнаружили кого-то живого в топях Сереха, — поделился Алассион. Миднайт застыла в дверном проёме и слышала, как Мария отрывает голову от стола.       — Это же по ту сторону гор?!       Стражник кивнул.       — И где… где тот выживший сейчас? Это Джеймс? Он из наших?       — Мне это неизвестно. Но Нолофинвэ поделился с нами новостями, потому что на выжившем были наши доспехи.       — Джей был в доспехах тогда? — Миднайт резко повернула голову, хлёстнув Алассиона несобранными волосами. Мария осоловело хлопала глазами, кутаясь в длинный шерстяной кафтан, который просто, как одеяло, накинула поверх своей нильской униформы.       — Да. Его нашли?!       — Еще неизвестно. Он в сознании?       Алассион снова покачал головой. Миднайт только заметила, что у него самого вид был порядком уставший и помятый. Точно несколько дней не спал. Хотя Мария клялась и божилась — они это могут!       — Не знаю. Мне вообще не было велено докладывать вам, но я знаю, что вы всю неделю ждали вестей.       Неделя. Прошла целая неделя.       — А где остальные раньяр?       — Эльза и Мира уже отправились на тот берег. Рига поехал с ними, но должен вернуться, чтобы помочь перевезти вещи. Ирма на полигоне, тренируется.       — Полигон?       Миднайт сдвинула брови. Сбитая с толку, она совершенно растеряла слова.       — Место, где тренируются, — подсказала Мария, встав рядом. — Где мы можем найти короля Канафинвэ?       — Его здесь нет, — нолдо вздохнул и протянул руку, сжав предплечье Марии. — Молитесь, уповайте на эстель.       Мария тряхнула плечом, чтобы сбросить чужое прикосновение, но эльда уже отстранился и покинул порог.       — Что вообще такое «эстель»?       Между Первым и Вторым и Третьим домами всё было однозначно. После того единственного разговора, где Макалаурэ принял единоличное решение оставить народу Нолофинвэ их уже отстроенный и укрепленный лагерь, им не было нужды встречаться вновь. Со своей задачей справлялись гонцы и вестовые птицы, которых успел обучить Турко.       Но эти загадочные странники… были неспокойны. Миднайт Скайрайс старалась сдерживать их, но Макалаурэ видел, что попытки столь же тщетны, как попытки Валар примирить потомков Мириэль и Индис. Неровен час, сбегут в неизвестность в попытках отыскать своего собрата.       Он их понимал. Майтимо однажды точно так же исчез без следа. Жив ли, мёртв ли… Хвала Эру, если мёртв. Если жив, то все эти годы… в глазах Финдекано он видел отражение своего решения. Он видел лицо трижды предателя, насквозь ледяное и закостеневшее.       Нельзя позволить им сбежать и действовать по своему усмотрению. Лучше пойти на уступки — сколь угодно малые, ибо на большее на этой черной земле надеяться не смели. Они были в сердце лагеря нолдор, они были воинами — какими-то сбежавшими воинами, о чем он узнал совершенно вскользь, и предавший однажды (он знал по себе) предаст вновь.       И всё же, теперь он сжимал поводья, в стороне ехал немногословный Амбарусса, в лагере Карнистир оставался за главного. Тьелко и Курво уже обустраивали другой берег. Амбарто возглавил небольшой отряд разведчиков и уехал на север, чтобы разузнать, каким образом выживший мог оказаться по ту сторону Эред Ветрин за столь короткое время.       — Мы стали встречаться чаще, чем в Валиноре, племянник, — Макалаурэ слегка наклонил голову. Приближенный дяди с суровым лицом и неприязненным взглядом (будто бы ему не плевать) указал в сторону наскоро обустроенной левады, где нолдор Второго и Третьего домов держали немногих выживших лошадей. Их было не больше десятка — до ужаса исхудавших, хромоногих клячей. И всё же жажда жизни в них была так же сильна.       Дядя разнуздывал своего коня, подаренного ему еще отцом — сердце Макалаурэ сжалось на миг. Конь зафыркал, завидев его, и начал рыть копытом землю. Нолофинвэ остановился вполоборота к нему и долго-долго гладил жеребца по морде, пока тот не позволил покорно снять с себя уздечку и удила. Нолофинвэ сбросил ремешки на невысокий столбик и похлопал норовистого коня по крутой шее, отправив прочь.       — Я его назвал так в память о твоем отце. Чтобы не забывать, как можно обращаться с подобным характером. Металл может быть гибким и податливым, если его хорошо разогреть, может быть непробиваемым и крепким, если его закалить, а может и вовсе раскрошиться, как песчаник, если он окажется сырым.       Внутренности заледенели от внутреннего гнева. Канафинвэ лишь усилием воли сдержался. Не сейчас.       — Ты никогда не был силен ни в кузнечном мастерстве, ни в работе с камнем, дядя. Нолофинвэ будто не услышал укола.       — Раута мне и впрямь напоминает моего брата. Не в обиду самому Феанаро, ведь я его любил.       На горизонте вновь замаячил тот нолдо, что проводил его сюда. Тот о чем-то спорил с Амбаруссой, оставшемся с лошадьми. Дядя взглянул на них лишь мельком, в голосе его едва ли звучала толика интереса.       — Но ты ведь примчался в такую даль не за пустыми разговорами, племянник. Что тебе нужно?       — Дошли слухи о твоей находке в топях.       Дядя скосил на него взгляд — пристальный и немигающий, как у орла Манвэ. Выдержал паузу, взвешивая, давать ли ответ. Точно его племянник не о живом эльда говорил — а так, о мимоходом оброненной вещи. Впрочем, этот юноша, хоть и мало походил на нолдо, очевидно был важен, раз венценосный племянник потрудился прибыть лично, едва новости достигли его лагеря.       Раута, негласный лошадиный вожак их отряда, непрестанно ржал и отказывался ступать дальше, беспокойно дергая ушами и пытаясь сжевать удила.       Нолофинвэ и сам не понимал, чего им понадобилось так далеко от заслона Эред Ветрин. Военачальнику и правителю достаточно увидеть равнину Ард-Гален с высоты горных вершин, но сам он, подобно мальчишке, хотел своими ногами пройти, своими руками прикоснуться к месту, где в последний раз ступала нога старшего брата. Племянник сказал, что у Феанаро нет могилы — где-то здесь, на одном из пологих холмов он сгорел, и пепел его ныне покоился под высокой травой.       Высокая трава сменилась топью. Раута беспокойно ржал и кусал поводья, но он только сильнее сжимал коленями опавшие лошадиные бока и понукал идти вперед. Но очевидное беспокойство Рауты передалось другим, и только любопытный и отчаянный, как и его погибший хозяин, Суро склонил голову, ощипывая черными губами растущие у самой земли болотные колючки.       — Он чует кровь, — вполголоса объяснил Айканаро. — Там, впереди, кто-то еще живой.       «Или недавно погибший», закончил он про себя.       Он соскочил на землю и потрепал Суро по холке. Темно-серый в яблоках любимец Аракано ткнулся в плечо нового хозяина и, осторожно ступая, повел его твердой тропой. Там, среди мерцающих огоньков и множества разлагающихся под водой трупов, они отыскали необычно смуглого юношу с обескровленным лицом, наполовину погруженного в зловонную воду. Его лицо от правой скулы до самой переносицы было рассечено давнишним шрамом — но и без него, этого юного нолдо в доспехах Первого Дома было не признать. Губы, ссохшиеся и побелевшие от налета, едва шевелились, а полуоткрытые глаза смотрели прямо в толщу воды — в зеленые лица мертвецов. Будто бы не он говорил с ними, а они не оставляли его.       «Морок?», только и успел подумать Нолофинвэ, когда другой его племянник, Финдарато, уже успел соскользнуть со своей лошади и устремился вперёд.       — Бедняга! — Айканаро отстранился, позволив руке с отцовским кольцом коснуться лба юноши. Лицо Инголдо исказило беспокойство, сменившееся смятением. — Я совсем не слышу его орэ. И фэа не могу ощутить, она будто…       — Ускользнула, — закончил Айко, перехватывая предплечье старшего брата. Потянул наверх — не ровен час, оступится на здешней нетвердой земле и упадёт под воду, к этим спящим лицам. — Ему недолго осталось.       — Он еще живой. И на нем доспехи… — Нолофинвэ поджал губы, признав характерный стиль учеников Феанаро. — Забираем его, нельзя оставлять его так. Если его фэа и впрямь стремится в Мандос, она не найдет пути среди этих проклятых болот.       Он не помнил лица этого юноши, столь непохожего на остальных нолдор. Но даже если и так, ему все еще оставалось что сказать сыновьям старшего брата. Полу. Брата.       Айканаро с легкостью подхватил беднягу на руки и усадил на Суро, крепко перехватив поводья.       Нолофинвэ поднял руку, отдав сигнал о возвращении для тех, кто дожидался их на берегу болот. Здесь более нечего было делать. Всё, как и рассказывал его ныне венценосный племянник — эти топи были и впрямь местом жуткого побоища, и ни высокая зеленая трава, обманчиво растущая на берегах, ни нежные трели сумрачных птиц не могли скрыть неприглядную тень грязной смерти. Из воды на него смотрели одинаково пустыми глазами и твари Моринготто, и даже смутно узнаваемые лица, которые он навеки сотрет из бессмертной памяти.       Раута сделал нетвердый шаг вперед и замер. Стало так тихо. Ни плеска воды, ни хриплого лошадиного дыхания. Нолофинвэ обернулся, чтобы поторопить племянников.       И обомлел.       «Морок!»       «… и даже эхо ваших рыданий не перейдёт гор…»       Скорбное лицо немо разевало рот, но вместо звука голоса Намо с них стекал лишь сизый смрадный дым. Молочный туман скрадывал черты, но неотрывный взгляд глаза-в-глаза выдавал Феанаро. Полные призрачные губы искривились, как у ребёнка, вот-вот готового зарыдать, протянулась рука — Нолофинвэ чувствовал зловоние рассеявшегося праха на расстоянии пальца.       Это был призрак, видение. След — но никак на Огненный Дух. Его брат никогда не был… таким. Это всё… обман.       Призрак распахнул руки, в ушах зазвенел немой крик, и видение осыпалось белыми тлеющими искрами пепла, истаяв в тумане болот.       Его разбудил лишь оклик оруженосца.       — Мой король, что вы увидели? Прикажете остановиться?       Нолофинвэ внезапно почувствовал как свежий ветер овевает его лицо — холодный и резкий, будто бы он все еще брёл во Льдах.       — Прикажу. Возвращаться… — оглянулся: призрачный пепел тонул в смрадных водах.       Это и вправду был тот самый ранья, Джеймс. Он лежал на грубой походной постели из травы, шкур и чьего-то плаща, и на него мало кто обращал внимания. Целители Нолофинвэ были сосредоточены на тех, кто пострадал в недавней битве, где погиб Аракано.       — Питьо, его нужно забрать, — младший приблизился и ответил так же негромко:       — Разве его не опасно так везти?       — Я не вижу видимых ран. Его нужно отвезти к его родным. Они и так уже извелись.       — И извели тебя, — проницательно заметил Амбарусса. Он тоже, как и Курво, не одобрял своевольного поведения этих… раньяр. Но Макалаурэ они были зачем-то нужны, да и Тьелко отнесся к ним благосклонно. В частности, он время от времени уделял время деве с необычными волосами цвета лазурной морской глади, чтобы научить её фехтованию.       Тьелкормо Куруфин ничего не говорил, но Амбаруссар наслушались его ворчанья и, признаться, разделяли опасения. Едва взошло новое светило, как они нашли беды на свою голову, и впутали еще это неожиданно проникшегося Макалаурэ. Что уж говорить о той черноволосой деве, что могла свободно входить в его дом. Амбаруссе она была неприятна и непонятна еще по одной причине: совершенно не похоже было на то, что у неё была столь же близкая сестра, как у него самого — брат. Эти девы-близнецы были схожи лишь лицом, но их речь и манеры, осанка и даже взгляд разнились. И, что самое странное — одна не замечала существования другой.       Для них, у кого семья значила всё, и семеро братьев стояли стеной против всего мира подобная разобщенность скорее была проявлением Искажения, но никак не того, за что они боролись. За Свет. За Правду. За Эстель.       Тело раньи было легким и податливым. Его голова безвольно болталась из бока в бок под пристальными и неприязненными взглядами целительниц народа Ноло, которые даже не приблизились, чтобы дать напутственное слово для больного. Амбарусса решил везти его в своем седле — всё же, он был лучшим всадником, чем старший брат. Макалаурэ был же во власти своих серых дум. Он даже не заметил Финьо, который провожал их взглядом из тени прохудившихся палаток. Признаться, Амбаруссе тоже было на него плевать, пусть он и был лучшим другом Майтимо.       На ранью, безвольной тряпкой покоившегося на шее его коня, в целом, тоже было плевать.       Раньяр столпились у ворот — трое, остальные трое уже были на том берегу. Дева, похожая на ваниэ, впилась в безвольное тело перед Амбаруссой. Черноволосая — та самая почти-что-наперсница Кано, удержала её за запястье.       Голубоволосая Ирма скрестила руки на груди и прислонилась плечом к воротам.       — Бедолага Джей. Эта планета так и норовит его прикончить.       Странные слова — Амбарусса даже не успел их толком обдумать, как Ирма сама приблизилась к нему и легко стащила бессознательное тело с лошади.       — Странные слова ты выбираешь для радости, ранья Ирма, — негромко сказал Макалаурэ, передавая поводья.       — Будь ты посреди пустыни, не стал бы лечить захромавшую лошадь. Добил бы, да и дело с концом.       Ранья Миднайт шикнула на неё и обратилась к нолдор:       — Не обращайте внимания. У неё злые шутки. Где они его нашли?       — В топях Сереха, — пояснил старший брат. — Далеко отсюда.       — И впрямь, — обронила ранья. — Далеко.       Мария жестами указала на одну из свободных коек. Помещение, отведенное под лазарет, было практически пустым — недоставало раненых и самих кандидатов на заселение, да и почти все целительницы уже успели перебраться на тот берег. Оставалась только несносная Кампилоссэ, сейчас застывшая у изголовья.       Всё, что видела Мария — тело, покрытое холодным потом и поверхностное, прерывистое дыхание. Зрачки едва реагируют на свет. Они пытались разбудить его — всеми доступными способами, от болезненных щипков до прокола кожи острым скальпелем (под испуганные возгласы остроухих целительниц) — ничего.       Диагноз был неутешительный.       Кома.       — Что будем делать? — лениво поинтересовалась Ирма, едва удалось выпроводить охающую Кампилоссэ под благовидным предлогом. Мария механически накладывала пластырь на небольшой порез на руке Халпаста, который она оставила самолично. Кровь текла, на свертывалась — ничего сверхъестественного.       Ничего, кроме набора симптомов, достаточно характерных для коматоза и анамнеза, который утверждал, что Джей не мог так долго протянуть в подобных условиях без капельниц и надлежащего поддержания жизнеобеспечения.       Она была сбита с толку. Исходные данные были, но уравнение не складывалось. В нем оставалась лишь одна переменная — та самая, о которой ей думать не хотелось.       «Уповайте на эстель».       В их мире бы сказали — «уповайте на Бога», но непременно с долей насмешки, с сарказмом, ведь для их мира Бога не существовало. Те, кто хоть на что-то уповал кроме самих себя, говорили полушёпотом «уповайте на милость Валенсиано».       Валенсиано была единственным богом их мира. Самопровозглашенным и под стать самому миру — жестоким.       — Ждать.       — Как долго?       — Сколько придется, — вмешалась Миднайт. — Держи, Лейден, твои часы.       — И зачем они мне?       — Отмерять время. Будем сменяться у Джея каждые четыре часа. Четыре часа дежурства, восемь часов перерыва. Так, пока он не очнется.       — … или пока не умрет, — закончила Ирма, оглянувшись на бессознательное тело. Халпаст в целом больше походил на свежий труп, чем на человека, имеющего шанс очнуться. — Кто первый?       — Я, — бесцветно отозвалась Мария. — Идите. Мне нужно еще подумать.       Никто спорить не стал. Ирма ушла — по её словам, позаимствовать птицу у Амбаруссы, дабы отправить весть на тот берег, а Миднайт направилась к Маглору — он говорил, Джеймса нашли на болотах? Будь так, ядовитые испарения могли объяснить его состояние. Но Мария протестовала. По её данным, у Джеймса не было объективных причин равно как и умереть от чего-то подобного, так и оставаться в живых.       «Парадоксально», так сказала де Гранц. «Но как есть. Но я обязательно разберусь со всем этим».       Любопытно. Если всё-таки души существуют, и собираются в каком-то определенном месте этого мира, то можно ли как-то с ними взаимодействовать?       Вряд ли у этих беспечных нолдор прежде были причины проводить телефонную линию в Чертоги.       К исходу третьего часа звук разбивающихся капель просверлил ощутимую дыру в черепе. Глаза слипались. Разумная мысль не шла. Джеймсу было не лучше и не хуже. Мария развернула свой инструментарий и пробовала одно за другим, вплоть до электрической симуляции мышечных сокращений. Джеймс лишь на пару мгновений сбился с ритма дыхания, но оно выровнялось.       Как будто его увлёк самый прекрасный сон в его жизни, а злобная лекарша выставляла против него целую армию будильников.       Датчик показывал температуру тела тридцать два и пять. Джей уже должен быть мёртв. Его состояние напоминало анабиоз, только вокруг него не было амниотической жидкости, и тело не было подключено к системе жизнеобеспечения в рамках анабиоза для длительных перелётов.       Если динамика не изменится, а, иначе говоря, статика останется статикой… Ирма правду говорила. Хромую лошадь посреди пустыни лучше добить. Нерационально тратить на неё ресурсы.       Мария тяжело поднялась на ноги. Если сюда вскоре переселятся другие нолдор, нужно организовать Джеймсу какое-то подобие приватности и перенести его в более укромное место. Или поставить ширму, на худой конец.       На короткое время заглянула Кампилоссэ. В последнее время они практически не пересекались, сохраняя вежливо-холодный нейтралитет и абсолютно взаимно избегая встреч. Но сейчас остроухая лекарша прошла прямо к ней и опустила на низкий стол, где в кучу были свалены инопланетные инструменты, поднос с дымящимися чашками.       — Поешь, — сказала она неожиданно мягко. — Ты бдишь с самого утра. Голод и усталость плохие помощники.       — Я не могу понять, что с ним, — Мария грызла солёный ноготь. — Не могу, не понимаю.       — Он блуждает, — Кампилоссэ хватило лишь взгляда. Странно, что раньяр не могли разглядеть столь очевидную истину.       — Где?       — В незримом мире, где мы встречаем марева и сны. Боюсь, сейчас он видит отнюдь не те, что посылает благословенный Владыка Ирмо.       — Не знаю такого, — бесцветно ответила ранья. — Я знаю, что он спит. Я не знаю, почему я не могу его разбудить. Он должен или умереть, или проснуться. Его состояние ненормально.       Медленный вдох и выдох. Нолдиэ взяла чайник и наполнила пустую чашку. Она сама отбирала травы, проваривала их и пела над ними. Они успокаивали разум, согревали душу и расслабляли тело. Самое то для издёрганной, измученной странницы. Пусть она была злой и колкой, неприятной, насквозь пропитанной искажением — она была беспомощна так же, как и они когда-то. Беспомощна, но боролась.       — Это мирувор. Выпей.       Тонкие пальцы в мелких порезах, с обкусанными ногтями выхватили чашку из рук и в одно мгновение опрокинули содержимое в горло. С губ сорвалось облачко пара, но Мария де Гранц как будто и не заметила, что обожглась.       Кампилоссэ ушла, и прошло совсем немного времени, прежде чем механические часы, оставленные Миднайт, коротко завибрировали. Через пару минут послышались тяжелые шаги Лейден.       Ирма опустилась рядом, опустив на земляной пол тяжелую сумку. Внутри что-то гулко громыхало, да и взгляд у карвонки был цепким, сосредоточенным. Она разом выхватила взглядом состояние Марии и мотнула головой:       — Ничего?       — Ничего.       — Я отправила сообщение на тот берег. Если повезёт, они будут здесь завтра. От Эльзы и Миры пользы больше, чем от нас.       — Угу.       — Вставай, — Ирма немилосердно встряхнула её плечо. — Иди, прогуляйся и проспись. Сейчас от тебя мало толку. Свежие мысли приходят только после сна.       — Сейчас твой черед? А Миднайт?       — Ушла говорить с остроухими. А у меня тоже появились кое-какие идеи. Я разобрала кое-что из нашего, — кивнула на сумку, — попробую собрать одну штуку. Может, разбудит твоего симулянта.       Ноги сами привели к знакомому дому — теперь в окнах не горело так много света, как прежде. Больше не было нужды. Если так подумать, со времени восхода Анара — так здесь называли Солнце — она больше здесь не бывала.       Миднайт как раз раздумывала над тем, стоит ли ей беспокоить короля сейчас — к тому же вопрос был таким глупым, что вряд ли предполагал важный ответ.       Справедливости ради, расспрашивать нужно было тех, кто Джеймса нашел — представителей противоположного лагеря, таинственных родственников местной королевской семьи.       Дверь распахнулась сама. На землю уже спустились сумерки, и король предстал перед ней неожиданно простоволосым — без венца, парадных одежд и примечательных украшений. Он был без плаща, в распахнутой рубашке и простых штанах. Только на руке оставалось рубиновое кольцо, которое показалось смутно знакомым. Миднайт слишком засмотрелась на примечательный звездчатый рубин, и потому не сразу расслышала слова, сказанные хриплым голосом.       — Госпожа Миднайт.       Макалаурэ посторонился, пропуская девушку внутрь.       Бумаги лежали точно так же, как и несколько дней назад — видно, совсем к ним не притрагивался, странно.       — Итак? — он аккуратно обошел её и присел на край стола, руками упираясь в столешницу. Миднайт отстраненно следила за его движениями, краем сознания отмечая некую вольность движений и позы.       — Что — итак?       — Вы же зачем-то пришли сюда. Мне хотелось бы услышать причину. Я не читаю мысли, — у стола стоял красивый золотой канделябр с растительным рисунком. Отблеск золота тонул в темно-серых глазах напротив — те попросту поглощали любое тепло.       Миднайт сглотнула, сжимая в кулаке холщовую ткань простых штанов. Холодно, чертовски холодно.       Макалаурэ тяжело вздохнул и сдернул с кресла свой сброшенный плащ, подбитый мехом, чтобы накинуть Миднайт на плечи. На доли секунды задержал руки на её пальцах, слишком холодных, и отстранился, поворачиваясь к столу.       Она стояла ни живая, ни мертвая, обледеневшими кончиками пальцев цепляя пушистый соболиный мех.       — Кто те…. тот народ, которым вы оставляете лагерь?       — Пришедшие вместе с новым огнем — другая часть нашего народа, оставленная на том берегу. Их предводитель младший полубрат нашего отца и наш дядя, Нолофинвэ, — он говорил размеренно и гулко, и словом не упомянув ни о чем из того, о чем она тайком прочла в его тайных записях.       Нолдо пошарил рукой по многочисленным записям, бесцеремонно смахивая на пол прочие важные бумаги, в том числе и недавние донесения, и письмо дяди, отправленное вместе со спасенным братом, и наброски ответа.       — Ах вот оно где, — Канафинвэ говорил нарочито негромко, еще тише, чем в трапезной, создавая иллюзию некой интимности разговора, что, естественно, было лишь игрой восприятия. Так казалось самой Миднайт.       Он продемонстрировал небольшую сшитую книжицу, и Миднайт её тут же узнала: это её страницы она фотографировала и переводила, личные чувства и записи самого Макалаурэ — слишком личные, чтобы какая-то вторженка копалась в них безнаказанно.       — Знаешь, что это?       Миднайт отрицательно мотнула головой. Канафинвэ усмехнулся.       — Это черновик моей будущей летописи. Не так давно я разговаривал со своим дядей Нолофинвэ, и выяснил, что у нас разные взгляды на то, что когда-то нас разделили.       Миднайт облизнула сухие губы.       — Хотите записать свою правду.       Ту правду, которая про проклятие, или же ту, которая про клятву? Ту правду, где пропал некий Майтимо и сгорели корабли для Финдекано Отважного или ту, где он ныне Верховный Король?       — Так это называется? — Макалаурэ задумчиво коснулся подбородка и выглянул в окно — то самое, через которое она сбегала после взлома и кражи личной информации. — Кажется, я понимаю смысл этих слов.       «Вряд ли»       Неожиданно на ум пришли записи Лейно, за чтением которых она коротала часть полёта — тогда они показались настолько бредовыми, что она быстро забросила их. Но кажется… кажется… что-то оттуда было знакомым. Или нет?.. Миднайт мотнула головой.       — Вы со мной не согласны?       — Напротив. Сколько людей, столько мнений. В таком случае, боюсь, на Севере — она кивнула в сторону окна, — тоже своя правда. Своя история. Как знать, вдруг там тоже есть летописцы?       — Зачем Врагу это?       — Затем, что если он победит, никто не усомнился в его правде. В том, что он поступал как должен, и боролся за правое дело. Историю пишут победители, — она опустила взгляд. — А там можно и недосказать, и переврать. Всё равно, что сочинить свою историю с нуля.       — Он не победит, — губы Маглора сжались в тонкую линию. — Он, Душитель, никогда не победит.       — Хорошо, — покладисто согласилась она. — Да и вряд ли те существа могут читать и писать.       Его взгляд будто потеплел, в глазах заплясали искорки смеха. Он остановился у канделябра, обхватив его ножку, и двинулся вдоль стола, заваленного всякой всячиной. Таким — простоволосым, не обремененным даже видом власти и забот, он казался и впрямь красивым. А еще молодым. Сколько ему лет? Если они и впрямь бессмертны, то он мог быть куда как старше, чем казался. Прежде он казался ей почти что ровесником, или же едва ли старше Риги и Ирмы.       Миднайт зажмурилась, не в силах совладать с чувствами, прорастающими внутри ледяным кустарником. Но уже не было той обезоруживающей неуверенности, преследовавшей её до порога его кабинета. Она кусала губы. Джеймс.       Какая, в самом деле, разница, за какую правду воюют нолдор и по какой причине кто сжег корабли — кто они такие, чтобы вот так просто судить? Им ли, дезертирам, предателям и просто людям, которые жаждали жить? Им ли, кто не раз ошибался, ни разу не сказав и слова против жестоким приказам Валенсиано, покорно, словно скот, терпели высокомерие и холодность мадам вышестоящих… Кто они? Всего лишь шахматные фигуры, из-за прихоти движения Вселенной ставшие у власти. Кем были сами раньяр? Солдатами с оружием в руках. Что им мешало так долго откладывать восстание, терпеть всё это?       А эти эльдар приняли их, как своих родичей, потерянных и заблудших, отогрели. Не задавали вопросов, не раскладывали на пыточном столе — что та же Мария сделала бы даже без приказа, а Миднайт даже не подумала бы вмешаться. Если бы Арда и Нил поменялись местами, кто сказал, что судьба нолдор была бы лучше?       Миднайт отвела взгляд.       Да, они не рассказали всего, о том же Проклятии и Клятве — в самом деле, имели ли это для тех, кто не верил во всю эту чушь, хоть какое-то значение? В конце концов, это даже не их дело. Да даже если оно и имеет место… От него никуда не деться, если эта сила фундаментальна так же, как гравитация или ядерное взаимодействие.       В чем тогда они виновны? Лишь в том, что не стали теперь пренебрежение и равнодушие к себе? В том, что решили сами вершить свою судьбу?       Они достойны сочувствия — не жалости и не презрения.       — Леди Миднайт?       — А? — она отшатнулась. Видимо, Канафинвэ не раз пытался дозваться, поэтому и подошел так близко, склонившись почти в половину своего роста. Миднайт доставала ему едва ли до груди. — Простите, я…       — Ничего страшного. Я говорил, что понимаю ваши порывы. Я сам уже… утратил надежду. А ваш собрат здесь, с вами. Еще есть эстель. А теперь ступайте отдыхать. Завтра будет тяжелый день.       … Опять эта эстель.       Кажется, Миднайт интуитивно понимала, что оно значит. Надежда? Что еще могло быть применимо ко всему происходящему…       Ранья поклонилась без лишних слов и так же, пребывая в каких-то своих думах, выскользнула за дверь.       Макалаурэ провел рукой по волосам, окидывая взглядом ворох документов, раскиданных по полу. И что на него только нашло?       Квента Нолдоринва… Он повертел в руках стёртую книжицу. В голове всплыли слова Миднайт вперемешку с её невысказанными мыслями — он свободно читал их в её душе.       История — это то, что сочиняют и пишут победители. Смысл учить её? Вся она наполовину лжива. А что не солгано — недосказано. И именно из-за этого мы поколениями повторяли те же ошибки, и так ничему и не научились.       Стоит ли… Стоит ли писать о них — о смертных, блуждавших среди звезд и спустившихся вниз, в этот роковой час? Помощь ли они несут или бедствия? Он вспоминал потускневшее золото глаз, когда Мария яростно выплевывала ядовитые слова. Стоит ли винить Миднайт в том, что она коснулась слишком личного — Клятвы, но — не стала их винить? Столь же ясно он прочел не просто сочувствие — понимание — в её душе.       Не стоит. Она, как и он, отчаянно пытается защитить своё, в меру своих сил, идя против своей души.       Макалаурэ отбросил книжицу в камин. Пусть горит. Вместе с его юными мыслями, мечтами и предубеждениями. В обездоленных Сирых Землях нет места беспечности вечно юного Валинора.       Он понимал чувства отца, который в ночь перед сожжением кораблей за собственным шатром сжигал единственный привезенный сюда портрет матери — здесь, ничтожным пред волею Моргота чувствам не было места. Отец это понял первым из всех.