Звёздный Предел

      Вблизи Химринг всегда казался горбатым мертвым великаном — о примерно таких когда-то любили рассказывать его венценосные дедушка с бабушкой, вспоминая времена Великого Похода. Но у нынешнего великана были тысячи золотых глаз, свет которых едва ли искажала плотная стена шквального ветра, вставшая на пути принца.       Финдекано добрался до крепости Нельяфинвэ только поздней ночью. Его отряд ввалился в главные ворота, побитый дождем и градом, недавно пронесшимся по окрестным землям — лёд весь остаток вечера барабанил в ставни и стекла, и сумерки наступили много быстрей.       …Боль, сдавливавшая виски на протяжении последнего месяца, отступила. Он уже не впервые убеждался в том, что присутствие лучшего друга действует на него куда лучше любого лекарства. Либо же Финьо всюду приносил дарованное ему благословение Манвэ на своих плечах, и, как теплым плащом, делился со всяким, кто бы ни нуждался в нем. Маэдрос знал наверняка, что был одним из них — но едва ли возглавлял этот список. Он встречал друга лично, скрепив приветствие крепкими объятиями. Финдекано выглядел расхристанным, но привычно улыбался сквозь оставленные на лице полосы грязи.       — Эру ради, неужели ливень стал для тебя таким страшным противником, Астальдо? — когда спутники Финдекано ушли, оставив их одних в каминном зале, Майтимо позволил себе потрепать наследного принца по мокрым косам.       — Ветер подгонял меня в спину, — фыркнул тот. — Руссо, ты видел вообще, что в твоих землях творится?       — Что может быть занимательней того зрелища, что я вижу? Благо, Турукано не видел. Тебя давно не кунали головой в песок.       Финдекано отстранился и распустил косы, сматывая ленты, и вместе с тем на пол полились тяжелые грязные капли.       — Если перестанешь дразниться, я отдам тебе письмо, которое отец отправил со мной лично. Будет очень жаль, если оно сейчас же отправится в камин, а ты получишь мое вольное изложение.       — Если оно будет в песне, то я согласен, — Нельо повел рукой в сторону, приглашая к огню, и сам опустился в любимое кресло с высокой спинкой и подлокотниками, закинув ступню на отставленное колено. На небольшом столике рядом стоял полный кувшин вина. Финдекано разлил его по кубкам, и с удивлением наблюдал, как кузен жадно опустошает свой первый кубок.       — Не в песне… Но лучше бы тебе прочесть.       — Дело настолько срочное, что ты предпочел мое мрачное общество с бутылью вина теплой купели и сытному ужину? Ну-ну.       — Тебе понравится, — в своей манере съязвил Фингон, а после посерьезнел: — Но помимо того, что в письме, я хочу сказать тебе кое-что, что тревожит меня больше: южные лаиквенди клянутся, что их лесами проходил Таурон не так давно. Его следы ушли на юго-восток.       — Сирионские? Разве это не владения Финдарато и Артаресто?       — Так. Финдэ написал моему отцу, а я счел нужным сообщить тебе. До нас дошли слухи, что Ард-Гален еще не полностью зачищена, и орки стремятся на запад.       — Один на юг, другие на запад… Уж не к благому Свету ли, которого на Западе давно нет? — фыркнул Маэдрос. — Какое мне дело до Оромэ? Пусть идет себе, куда хочет — в Валиноре не разгуляешься, а тут такой простор, — иронично протянул феанарион. — А что до орков — это моя забота. Еще ни один их отряд не достиг Эред Луин. Я послал отловить предводителей живьем, если еще таковые появятся: оставайся, и поглядим, что они скажут.       — Ты применяешь пытки?       — Они не понимают иного языка, кроме языка силы и брани. Бранью от них мало добьешься, остается другой вариант. Макалаурэ, кстати, тоже с этим неплохо справляется. Некоторые сведения до Дагор Аглареб мы получили от него. Благодаря им Саурон не достал нас со стороны Сириона, хотя и намеревался.       — Они лгут, как гадят, — с отвращением заметил кузен. — Ты веришь их словам?       — Не словам, — парировал Маэдрос. — Впрочем, опустим это. Ты все еще не желаешь воспользоваться моим гостеприимством?       Финдекано дернулся, будто бы хотел что-то сказать, но передумал. Он полез за пазуху и вытащил оттуда наглухо запечатанное письмо — кожаный конверт был едва влажным. На бечевке, стягивающей его, была королевская печать с оттиском кольца Нолофинвэ.       — Пожалуй, — согласился Финьо. — Но прочти его до того, как ляжешь спать. Не откладывай в долгий ящик. И я останусь — хочу поглядеть, как ты тут всем заправляешь.       — Хорошо, — лорд запихнул конверт за пазуху. — В таком случае, не составишь мне компанию в прогулке утром? Я уже долгое время не покидал ворота крепости.       Финдекано отрывисто кивнул и вышел за дверь.       Не слышать ничего, кроме ветра в ушах и оглушительного стука копыт о камни, тонкого свиста плаща и отдаленных, малоразличимых голосов вокруг — Маэдрос вдыхал морозный, сухой ветер рваными глотками, припав к крутой шее буланого жеребца, рассекающего равнину арбалетной стрелой, и не думал. Он держался в седле крепко и уверенно, будто бы годами не слезал со спины своего жеребца, превратившись с ним в единый порыв дыхания Сулимо, растворившись в воздухе, оторвавшись от земли.       Хлопанье крыльев. Крик птицы — оглушительный, резкий. Камнем вниз — Маэдрос распахнул глаза, вздернув голову. Не орел, ястреб. Финьо нагонял его.       Финдекано резко натянул поводья — его кобыла заржала и встала на дыбы, перебирая ногами. Маэдрос остановился.       — Еще солнце не показалось из-за гор, как ты пустился во всю прыть. Какая же это прогулка? Это состязание, брат мой.       — Пусть так. Сегодня будет хороший день, — Маэдрос протянул руку, и ястреб Финьо, описывавший круги над его головой, послушно опустился на правое предплечье, сомкнув под когтями толстый наруч. Его рыжеватые перья отливали красным в едва расползающихся темных сумерках. — Он красавец.       — Тебе хотел подарить, — фыркнул Фингон. — Но теперь уж нет: он стал моим самым близким другом в Хитлуме, с тех пор как Турукано нас покинул.       — Из-за того, что он рыжий?       — Амбаруссар тоже рыжие, но я ведь не называю их лучшими друзьями. А Ракко вон, гляди, нашел тебя, и даже остановить смог.       — Не знай я, что он твой — не остановился бы.       — Тебя мало кто остановить может. Как и твоего отца, — Маэдрос поднял руку, и птица перелетела к Финдекано. На наруче остались глубокие борозды. А под ним были почти такие же.       Они без лишних слов тронули поводья и снова пустились вскачь, оставив немногочисленный отряд лорда Химринга позади. Маэдрос и сам не мог бы сказать, куда держит путь: просто вперед, чтобы заставить кровь остыть и замолчать, оставив после себя ничего, кроме мимолетного шума в висках. Финдекано скакал рядом — его Рокко летел впереди, набирая высоту и яростно рассекая крыльями воздух, будто его крылья были так же хорошо наточены, как нолдорские ножи.       На Ард-Гален пусто и тихо. Мертво. Над Ангамандо по-прежнему клубится дым и смог, черным пеплом оседая на вершине Тангородрим, укрывая копотью полосу земли у самых Врат. Моргот ведет себя исправно в своей временной темнице: сидит на своем черном троне, измысливая новые витки искажения и заполняя их пустыми нотами, множит орков день за днем, а может, выдумывает еще какие формы для своих темных последователей. Отряды орков на равнине редеют — Фингону он не солгал, с тех пор, как Карнистир и Макалаурэ выставили заслон на западе, потоки их иссякли. А может, какие из них проникли дальше и глубже в смертные земли, какие не знали и они сами.       В ушах шумела кровь. Рядом натужно всхрапывала кобылица под крепкими ногами кузена — тот следовал за ним молча, изредка высверкивая синим взглядом по сторонам. Над ними — бескрайнее серое небо, как тогда, в первый его рассвет, затененный гигантской тенью крыльев.       Фингон всегда понимал его мысли — видел, не читая и не касаясь осанвэ. Сейчас же сам Маэдрос был заперт для всех, не желая обнажать свой искалеченный разум, уродливый ныне более, чем его тело. Кровь, кровь. Она пронизывает его тело, опутывая горячими оковами, как реки — землю. Являются ли реки — оковами? Жилами, стягивающими дух Арды, и его тоже нужно выплеснуть, вырвать наружу? Его дух не знал покоя, метаясь, запертый, в темнице своей полусгнившей клети. Как отказаться от этой мысли? Кому пустить кровь, дабы вырвать это из головы…       — Руссандол? — оклик долетел ему в спину. Финьо снова отстал. Сердце болезненно ухало в груди, растягивая вены взад-вперед, взад-вперед… Он сердцем ощущал каждую кость, как прутья клетки. — Руссо, тебя так письмо разгневало?       Финьо знал его лучше всех. Так было в Валиноре — он делил это место по праву рядом с Канафинвэ, знавшего его дольше всех. Но теперь…есть ли разница? Ах да, письмо.       Он машинально сунул руку за пазуху — письмо так и было там. Он просидел с ним ночь, вышел к завтраку и вскочил с ним в седло. Кожа конверта давно просохла от дождевой воды, пропитавшись вновь его потом и жаром.       — Элу Тингол, — настойчиво повторил Финьо. — Да, в одном отец с ним согласен, но… «…Эльвэ недоволен твоими действиями на севере его границ. До меня дошли вести, дорогой племянник, о попытке зачистить Эред Горгорот от засевших там чудовищ, но увенчалась ли она успехом? Измышления пришельцев сотрясли половину Белерианда, однако шуму было куда больше, нежели толку — в этом с Эльвэ мне придется согласиться. Он требует, чтобы впредь нолдор сообщали и советовались с ним в своих действиях у его границ, и я, как король нолдор, присоединяюсь к этому требованию. Нельяфинвэ, ты разумен. Я не верю, что им удалось опутать твой разум — со зла ли или с доброго помысла. Прими же мой совет: дай остановиться им там, где должно. Не приближай их к себе больше, чем того они заслуживают. Иной другой нолдо пошел бы на риск ради своего народа и освобождения этой земли и, поскольку они теперь также часть нашего народа и твои вассалы, не позволяй им занимать не свое место…»       Маэдрос скомкал лист обратно вчетверо — небрежно и равнодушно, сунув вместе с конвертом вновь за пазуху. Значит, Эльвэ недоволен… Тем лучше. Этого слизня давно пора выколупать из его раковины, заставить показать свое лицо.       — Если Эльвэ чем-то недоволен, об этом стоит говорить лично, с послом ли или приехать самому лично. Видно, он многое хочет обсудить со мной.       — Не с тобой, — хмыкнул Фингон. — С моим отцом, хотя и его он видеть не желает.       — Зато я всегда открыт для переговоров, — с ироничной усмешкой заметил Маэдрос. — Я мог бы послать парламентеров, если буду уверен, что их впустят в Менегрот. Если же мои нолдор не слышали его слов своими ушами — что же, тогда письмо будто бы и не прочитано. Сгодится для растопки.       — Однако тот случай, — перебил тот снова. — У Нан-Дунгортеб… Что ты скажешь об этом?       Маэдрос резко натянул поводья и обернулся.       — Что сделано, то сделано. Стал бы твой отец терпеть гнездо подобной заразы под своим боком? Нет. А от своего я избавился.       — Твоя правда, — Финдекано сдался. Маэдрос ослабил хватку на загривке своего жеребца, готовясь пуститься вскачь. Но куда? Вниз по отвесному склону? Дальше, в лес? Он рассеянно оглядел раскинувшееся перед ним серо-зеленое пространство, едва укрытое дымкой таявшего рассветного тумана. Обратно к Химрингу он не стремится, а ниже холмов лишь заставы, дороги новехонькие, гномами таргелионскими мощеные… Дальше земли Макалаурэ. Его брата гнетет и гнет к земле, но он расставляет локти, когда припадает к спине своего жеребца — неправильно, ведь его собственный отец, Нолофинвэ, нередко не позволял первенцу расставлять локти, как крылья орла, а поди ж ты… Его тянет вверх, к небу, к орлам Сулимо… Финдекано, сам, когда в последний раз в жизни сидел на спине орла Манвэ (он не обманывался на этот счет) чувствовал себя королем мира, не иначе. Мощные крылья Торондора резали облака и раздирали ядовитый морготов смрад в клочья, но Маэдрос не видел того великолепия, а может, не видел, но помнил полет…       Так ли он хочет взаправду связываться с Эльвэ? Даже его собственный отец брезговал лишний раз общаться с этим своевольным владыкой, и сарказм Майтимо был вполне предсказуем. Но что гнетет его тогда? Те осторожные, но не лишенные прямолинейности слова отца о приближенных лорда Химринга? Право его, однако… и сам Финдекано был с ним согласен. И Майтимо, со скользнувшей по его лицу мрачноватой усмешкой — тоже.       Когда они въехали на мостовую у первых химрингских ворот, лошади уже едва дышали, взмыленные, со стоящими спутанными гривами. Жеребец Майтимо, под стать своему хозяину, неспокойно перебирал копытами, фыркал и вертелся, не скованный повелительными движениями бедер всадника. Сам взгляд Майтимо — непривычно рассеянный, спутанный, подернутый болотной пеленой. Орэ его кануло в бездну мыслей, куда более ни ему, ни кому другому не было хода. Отдав жеребца конюшему, лорд стремительно удалился в свою башню, не забыв на ходу отдать несколько распоряжений — четких, гласных.       Майтимо спал до самого утра следующего дня.       — Уж не знаю, что ты с ним делал, — сказал ему химрингский лекарь, — но спасибо тебе, принц Финдекано: у лорда Нельяфинвэ давно бессонница, порожденная кошмарами. Этот отдых ему был жизненно необходим.       — Он сам себя загнал, — ответил принц. — А я пока останусь. У меня еще остались здесь незаконченные дела.       — Ваше присутствие будет нам только в радость, — смиренно ответил лекарь и удалился. Молчаливый советник Майтимо, Нолонмар, с сухим отрешенным поклоном пригласил следовать за собой.       На следующее утро Майтимо упорно делал вид, что он бодр и весел, однако не сошли до конца еще темные круги под его хрупкой, истончившейся кожей у глаз, у губ залегли жесткие складки. Впрочем, улыбка, которую он рисовал, казалась живой и естественной, и у Финдекано немного отлегло от сердца. На завтрак кухарки подали нежное мясо куропатки, сочащееся густым ягодно-животным соком, мягкий белый хлеб и сливочный сыр, соблазнявший одним своим видом.       — Морьо решил изобразить щедрость, — Майтимо кивнул на головку сыра, — у него в Таргелионе полно такого добра. Земли плодовитые, и коровы брюхатые сплошь и рядом.       — И это хорошо. Нашим народам необходим отдых, необходима надежда, — Финдекано опустился на лавку напротив и отрезал себе кусок. — И только ты, кажется, об этом забываешь.       — И поэтому ты решил погостить здесь подольше? — кузен выгнул бровь.       — Не только, — уклончиво ответил Финдекано. — Впрочем, ты и сам увидишь, для чего я здесь.       Майтимо мотнул рыжей гривой — не заплетенной по обыкновению в скучную косу, а убранной под медный обруч, и только. Финдекано вспомнил, как на эту, отличающую его от темноволосого большинства черту, велись многие нолдиэр, что стайками вздыхали под окнами дома Фэанаро — порой и вчерашние воздыхательницы самого отца.       — Ты говорил вчера о том, что Тургон покинул Хитлум. Далеко ли он отправился?       — Не знаю, — Финдекано прикрыл веки, — он не говорил с нами об этом. Но город его еще стоит, и полон жителей. Временами он покидает его, и с каждым годом все чаще.       — А что Ириссэ?       — Уезжает с ним. Я не видел её уже очень давно. Уж не о Тьелко ты так беспокоишься?       Майтимо ухмыльнулся и поднял бокал с вином, салютуя кузену.       — Не смог удержаться. О Тьелко беспокоиться мне нечего, но он-то остается здесь, а Ириссэ Турукано вскоре спрячет ото всех насовсем.       — Будь у тебя сестра, ты бы поступил так же.       — Но у меня нет сестер, — заметил Нельо, глотнув вина. Густое, еще летнее вино придало его губам темный, как будто окровавленный оттенок. — И слава Эру.       Слава Эру, что здесь нет моей матери, говорили его глаза. Слава Эру, что нет этой слабости, как сестра, мать или возлюбленная.       Слава Эру, что он оставил тебе братьев, думал Финдекано, ответным жестом поднимая бокал. Слава Эру, что за твоей спиной стоит эта сила. Ради тебя, ради своих прошлых ошибок они пойдут на всё.       — Хорошо, что ты здесь, Финдекано, — внезапно сказал Нельо.       Он поднял голову.       — Хорошо… пока Турукано не покинул Невраст, и пока ты здесь… мне нужен кто-то, кто знает о Хитлуме больше, чем я.       Финдекано выдохнул.       А много позже пришла зима, укутав Химринг в плотное снежное одеяло. Земледельцы шутили, что под плотной снежной шапкой земля согреется быстрее, чем под скупым северным солнцем. Принц Фингон успел покинуть Предел Маэдроса еще до первых снегопадов, а после Химринг оказался отрезанным от эльфийских государств со всех сторон.       Эльф кутался в тяжелый домотканный плащ, зачарованный волосами и словами оставшейся за Завесой супруги и сощуренными глазами всматривался сквозь буран. Метели на севере вздымали целые горы снега и льда — как только нолдор умудряются разъезжать туда-сюда в такую непогоду? Сзади раздались голоса и одинокие выкрики — спутники разыскивали своего предводителя. Зажигать факелы опасно — Ард-Гален все еще полна темнорождённых чудовищ, да и не зажжется огонь в такой ветер, разве что разрывать кинжалами яму в мерзлой земле.       — Мальгалад! Мальгалад!       — Я здесь, друг! — золотоволосый синда нагнал его, резко развернул за плечи. Да, он… Кто же еще? Сам Гортхаур не выйдет из-за ворот для того чтобы наслать мороку на горстку синдар — пусть и посланников Тингола.       Он втихомолку клял владыку за такой подарок — покинуть теплый дом и объятия молодой жены ради сомнительного удовольствия лицезреть владыку Маэдроса — воскресшего пленника из Ангамандо, и, как говорили видавшие его синдар — испещренного вдоль и поперек рубцами, ожогами и с правой рукой из заточенной стали.       Много чего рассказывали о нолдор в Дориате. Говаривали, что глаза их сияют самым настоящим огнем — как ослепляющий Анар, только жара больше, от которого тлеют волосы и одежда. Говорили, что на их благословенных берегах не чтут Валар, почитая их за друзей и соседей, а сила — единственный способ и язык договориться с этим огненным племенем. И пусть Финдарато, внук Ольвэ, был совсем иным — но и в нем, и в сестре его Галадриэли проскакивало то самое наследие.       Им предстоял последний, самый трудный, переход. Нолдор вырыли глубокие рвы у своих холодных холмов, насыпали вал, мерзлый и скользкий. Далеко к востоку мягко мерцали огни последних постов — нолдор на западной границе снабдили их связкой масляных факелов и парой фляжек крепкого алкоголя.       — Мальгалад, — рядом с ним остановился высокий золотоволосый синда, держа крепкого белого скакуна на поводу, — там…голодрим. Нагнали нас с юга.       Орофер посторонился. Теперь Мальгалад видел их отчетливо: более крепкая и высокая стать, нежели у синдар, кони, крупный пес рядом с предводителем. Последний, с гладко убранными назад серебристыми волосами — этого было достаточно, чтобы быть узнанным — бросил на него мимолетный, острый взгляд, и бросил что-то на нолдорине.       Другой нолдо жестом показал седлать коней. Ветер поднимался от земли стеной: следовало переждать, голоса тонули в снежном вое, но голодрим торопили. Пёс переступал лапами возле коня хозяина и настороженно всматривался в смазанные метелью окрестности. Орофер подвел ему коня, встревоженного и бесконечно прядающего ушами — Мальгаладу ничего не оставалось, кроме как успокаивающе потрепать его по холке, а после вскочить в седло.       Не размениваясь на лишние переговоры, нолдор сомкнули вокруг отряда синдар кольцо и последовали за Келегормом Охотником, чей пес, оглушительно взлаяв, исчез в седом подступающем мраке. Мальгалад туже затянул меховой ворот плаща и уткнулся в него, стараясь не смотреть наверх — в чернеющее, будто разрезанное когтистой лапой беззвездное небо.       Маэдрос вертел в руках резную шкатулку, задумчиво вглядываясь в пламя очага, растопленного в главном чертоге. Его белое, молочного оттенка лицо с розовыми пятнами от жара, резко выделялось на фоне тускло освещенного зала и рдеющих нечесанных волос. Приезд брата выдернул владыку Восточного Белерианда буквально из постели, а теперь он еще задумчиво разглядывал посольство синдар. Дело было безотлагательное, но, очевидно, не поспешного решения.       Минуты капали, как горячий воск в нечаянно пролитые лужицы вина.       Вино Химринга было терпким, немного кислым, но куда более полным на вкус, чем все изысканные десертные вина Менегрота. По крайней мере, Мальгалада тянуло пробовать еще и еще, глоток за глотком, покуда его лоб испепеляли прозрачно-стальные глаза рыжего лорда напротив. Повисшую было тишину нарушал только звонкий треск орехов, принесенных с кладовок для лорда Келегорма, и более деликатное шебуршание Орофера, расположившегося по его правую руку — тот время от времени наклонялся к нему, чтобы обменять полный кубок на пустой — сам Орофер не оценил здешнего питья, но и допустить опьянения легко хмелеющего Мальгалада не мог, взяв «ритуал гостеприимства» на себя.       — Очевидно, не добившись ответа от короля Финголфина, — Маэдрос заговорил на синдарине, проигнорировав взгляд брата, — Элу Тингол решил задвинуть собственную неприязнь и заговорить напрямую со мной. Что же, это определенно заслуживает внимания. Говори, я слушаю тебя.       — Имя мое Мальгалад, принц Маэдрос. И я буду говорить не только от имени короля Элу Тингола, но и от всего народа Огражденного Королевства. Верно, ты знаешь обо всем, что писал мой король твоему королю, — Маэдрос смотрел на синда, не мигая. Мальгалад слышал что-то о смуте среди голодрим из-за короны Финвэ, но ни один мускул на лице низложенного законного короля не дрогнул, — и потому не стану задерживать тебя более, чем нужно. Много шуму наделали твои подданные в землях Нан Дунгортеб, и встревожены этим королева Мелиан и народ наш, это так — но не с тем послал меня Элу Тингол. Ведь дело касается твоих владений, принц Маэдрос.       Наконец, он полностью повернулся к нему. Мальгалад смог полностью разглядеть его лицо: белое настолько, что кое-где проглядывались синие полосы вен. На фоне кроваво-медных волос розовые рубцы и воспаленная кое-где кожа создавали общий отталкивающий образ, как и тонкие — когда-то, видно, пухлые и очень красивые — искусанные губы, будто бы обкусанное ухо… Всё затмевали лишь глаза. Пусть прозрачные, как зимнее небо, пусть холодные и серые как сталь — они одни оживляли этот в целом неживой, трупный образ, наполняя его огнем, придавая всему этому существу, сидящему напротив у камина, смысл. Не будь этого огня в глазах — испепеляющего или сверкающего — осталась бы лишь оболочка, не плотнее рисовой бумаги.       — Что же такого происходит в моих владениях, что Элу Тингол решился сунуть нос дальше своей Завесы? — надменно спросил Маэдрос, усмехаясь. Рот разорвал это лицо, придав ему лишней, анатомической живости. Где-то слева когда-то не хватало зубов — там стояли новые, из чьей-то кости и с железными коронками.       — Твоими владениями проходят лишь Валар известные пути. Орки двигались через горы от юга на север — ты это знаешь; теперь же они идут обратно, но кружным путем — тебе известно и это; но известно ли, что этими же тропами прошел сам Владыка Лесов? Над Ангбандом дым курится все меньше. Валар обратили сюда свой взор.       — Это ненадолго. Вскоре они найдут за горами то, что им нужно, — отмахнулся лорд. Казалось, его вовсе не трогает то, чем встревожен весь народ за границей Пояса. — Заберут понравившуюся игрушку к себе домой и вновь позабудут об Эндорэ. Но это лишь вступление. С этим Тингол мог обратиться и к ближайшим своим соседям — братьям моим, Куруфину и Келегорму. Что за дело лично ко мне?       — Как вам известно, наша королева — из майар, — Мальгалад поднял голову и встретился с ним взглядами — острыми и тяжелыми. — Она видит и прозревает куда большее в сплетениях песен и нитей Арды, нежели мы; но меньше, чем Моргот — и его тяжелые мысли довлеют над Эндорэ, отравляя эти земли, как мертвая кровь — воду.       — Синдар знают толк в воде, — отметил лорд Келегорм, наклонившись к брату. С орехами он давно расправился, принимая посольство за следующее блюдо. — Я слыхал, что вы любите разбавлять вино для гостей Дориата, но теперь вижу, что и разбавлять речи вы умеете. Время наше дорого, синдарский посланник.       — Но это именно то, что тревожит нас. И что важно вам самим, как и всем квенди Белерианда. Не только Моринготто травит нас, но и иждивенцы ваши — тоже. Новые, неизвестного языка и наследия поются песни; новые нити вплетены в Арду, но они — сор, ошметки — не найти ни начала, ни конца. Рано или поздно они сплетутся в такой узел, который ни распутать, ни вплести в узор. Только рубить — и вместе с другими жизнями эрухини.       Маэдрос выпрямился.       — Выбирай слова, Мальгалад из народа Тингола. Ты говоришь о моих подданных, о моем народе.       — Спроси их сам, — синда не отводил упрямого, сощуренного взгляда. — Спроси, что они читают и пишут, покуда того не видишь ни ты, ни твои братья. Спроси, что они знают, и как говорят между собой, не используя писем и сплетения душ. Если в гобелене много узелков, он теряет свою ценность: его изнанка уродлива, как и неоконченный сюжет.       — У моего брата на лице те же шрамы, что и в душе, — заметил Охотник, непринужденно вклинившись в разговор. На лице старшего из феанорингов не дрогнул ни единый мускул, но он сощурился, посмотрев на брата, на что лорд Келегорм поднял руку, показывая, что намерен закончить, — скажешь, он перестает быть частью Арды, из-за того, что тело его, как холст, испорчено не тем сюжетом? На шрамах написана не любовь и благость, как не написана вся щедрость его души и желание мира, на них написана реальность. Моргот был здесь и до прихода «иждивенцев», и Арда уже была Искажена. А после добавили мы, — он криво усмехнулся. — Но вот загадка: на мне нет шрамов! Что ты можешь судить о моей изнанке?       — Не нам судить, — встрял доселе молчавший синда с золотыми, как у ваниар, волосами. — И даже не нашим королям. Все покажет время и то, что мы оставим после себя. Благодарю за прием, владыка Маэдрос.       Орофер поднялся из-за стола и отвесил сухой поклон, придерживая за локоть захмелевшего Мальгалада. В чертоге было жутко натоплено, и пламя едва ли не трещало в волосах феанорингов — искры метались меж спутанных волос братьев, перекидываясь на их глаза. Когда синдар ушли, они еще оставались там — высокие и безмолвные, глядящие в пламя.       Маэдрос держал шкатулку с подарком Куруфина на коленях.       Младший брат редко делал подобные подарки — малообъяснимые сами по себе, с адресатом они приобретали совершенно новый смысл — как раз в духе их отца, таким образом изобретшего слова для ковки клинков и для других, более великих его творений. Но подарком от Атаринкэ был маленький шарообразный камень из черного, гладко отполированного мориона — из того же материала отец когда-то сделал знаменитые палантиры. Но этот камень был невероятно холодным, словно бы укрытым ледяной коркой.       Как сам Маэдрос — он давно не слышал голосов своих братьев, которые звали его.