Звёздный Предел

      Дым заволакивал город. Он спускался с небес, темно-черный и серый, как толстые змеи, окутывал шипящий камень зданий, машины, стелился по земле. Город охватывала паника. Люди волной хлынули в подземные ходы, кто-то падал, отравившись газом, кого-то топтали, кто-то стоял, смирившись с концом. Человечество гибло, наихудшим путем из всех возможных. Убив себя, землю и, наконец, воздух.       В подземелье, по которому когда-то сновали железные многосоставные гусеницы, набитые пассажирами, было не протолкнуться. Яд сочился сквозь вентиляцию, сквозь щели в породе и каменных плит. Свет отражался от бесполезных защитных костюмов, играл бликами на поверхности темных очков. Люди дышали. Не могли не дышать — глубоко, всем объемом легких. Каждый вдох вел к смерти.       Миднайт дернулась и проснулась. Эльфийская луна светила в полную силу, поднимаясь к высшей точке небосклона. Сна не было ни в одном глазу. Она встала и протянула руки к кувшину, по обыкновению стоящему возле кровати.       Сколько себя помнила, она всегда по нескольку раз просыпается посреди ночи от болезненной жажды иссушенного горла, оттого что опять дышала ртом всю ночь, стараясь заглотнуть побольше воздуха. Миднайт села на постели и опустила босые ноги на холодный пол, игнорируя комнатные туфли. Вместе с холодом, поднявшимся вверх от ног, с пробудившегося сознания слетели остатки сна. Время работать.       Миднайт зажгла свечи, обставив канделябрами стол (глаза болели от перманентного ночного бдения, и слабели), и северный угол комнаты, где ночью, казалось, собирались все тени мира. Как раз в том самом углу стоял большой шкаф, где по большей части вперемешку лежали личные вещи, стопка запасных одеял (рано или поздно после каждой уборки там воцарялся настоящий хаос), и плащ. Миднайт накинула его прямо поверх ночной рубашки, взяла одну свечу и вышла.       Замок Маглора пребывал в блаженной сонной тишине. Она постаралась максимально далеко пройти от сторожевых комнат, где отдыхали сменные дозорные, и вышла к внутренней крепостной стене. Земля покрылась легкой ледяной коркой, падал снег. Очень не вовремя, но ничего не поделаешь. Тилион светил ярко, и Миднайт прижала пальцами основание фитиля, загасив огонь, чтобы не привлекать внимание излишне зорких эльфов, и двинулась к амбарам. Там, за стеной был построен большой сарай, где хранилось сено — там было достаточно просторно для него, сухо, а хранилось такое количество снопов по соседству с зерном — последнее бы взошло раньше времени.       Миднайт подошла совсем близко к стене, у основания обляпанной мхом и лишайником, и наугад запустила руки. Есть. Она сдернула толстую ткань, и подобранным бруском переломила точащую медную проволоку. От всего тайника исходило покалывающее тепло, от которого дрожали кровеносные сосуды, прилегающие слишком близко к коже. Следом Миднайт выкорчевала тонкие металлические пластины, торчащие из земли. Должно быть, это все похоже на какой-то черный магический ритуал со стороны. Она усмехнулась своим мыслям и закутала заряженный планшет в полу плаща, и завернув остатки зарядной системы в ткань, концом туфли сбросив горстку земли и снега обратно в яму.       Без конца оправдывая свои действия тем, что выхода иного нет и не будет, пришлось поступить вопреки собственно принятому правилу. Доводы Марии и Ирмы многолетней давности были некстати, да и слухи, поползшие из Дориата вместе с их нежелательными гостями… Слова синдарского посла стали как искра от лучины в разогретой степи в период засухи — пожар домыслов и догадок затронул все земли от Невраста до Таргелиона.       Макалаурэ замкнулся в себе. А может и не в себе, но его речи, движения и взгляды резко утратили градус — Миднайт в том его не винила, ошибаются все. Но в чем провинились остальные? Это всё было как-то взаимосвязано, включая внезапную опалу-не опалу Эльзы в Химринге, и затишье в Хелеворне. От Марии и Джеймса давно не было вестей, гонцы Карнистира разговаривали с Маглором за закрытыми дверьми в присутствии одного лишь Ромайона.       Где-то была ошибка, пустившая все наперекосяк. Но где? На ум приходило лишь то приключение в Эред Горгорот, но с той поры прошло так много времени… Эльфы думают медленно — это верно, но не настолько. Ирма? Она была в Дориате пару раз (а может, и больше), говорила с Мелиан — может, копать с той стороны? Бог весь что.       Миднайт мотнула головой и максимально бесшумно затворила за собой дверь, скинув плащ у камина. За механической работой в голове судорожно роились разные мысли, перетекая из одного в другое, оборачиваясь то тем, то иным. Верно говорят, ночь — время иллюзий, все, что ни произошло и надумано, истает с рассветом.       Сев на ковер у пламени, она включила прибор. Сон навел на некоторые мысли, которые следовало бы проверить. Весь этот дым, метро, машины — полузабытые истории прошлого, которые, к счастью, произошли не с ней. Когда-то очень давно, еще на Земле. Только вот историей она всегда интересовалась мало, не для того, чтобы смотреть реконструкции и видеоматериалы, а картинка была слишком реалистичной.       Газ был совершенным человеческим изобретением, с каждым столетием совершенствуясь, теряя цвет и запах, вкус, и в некоторых случаях имея разные возможности. В дыму растворяли яд, легкий, который мог только усыпить на сутки с лишним, и настолько сильный, что поедал камень и железо, пластик за считанные минуты, а не столетия. Был еще свет — настолько чистый и непорочный, что все рядом с ним становилось грязью и таяло в его лучах, будь то плоть, вода или земля. Впрочем, с таким светом и сами эльфы были знакомы, разве что не понимали его силу. Чем же еще могли быть три Сильмарилла, вобравшие в себя первичную космическую энергию, которая называлась айнурской песней?       Миднайт усмехнулась. Этот свет мог бы повергнуть и Луну, и Солнце, достигнув самой кромки Ильменя и заставить за считанные секунды устыдиться звезды Варды, мертво сияющие где-то вдали. Сила этих камней могла бы стереть Ангамандо с лица земли, довести искажение Моргота до совершенства, которое называется точкой невозврата, вершиной, от которой лишь один путь — вниз, в пустоту.       А дым… дымом наполняли огромные мешки, которые поднимались на сотни и метров над землей, в далекую эпоху служившие первыми летальными аппаратами. На экране зазмеились строчки. Старые заметки, которые они оставляли друг другу в общем чате, когда-то давно жалуясь на новоприобретенных лордов-эльфов, пока Джеймс не поднял тему о ноосфере, и Ирма подхватила её — всё это незримо оседало на тончайшем уровне мироздания, как пыль на паутинке.       А в центре, или в темнейшем углу, сидела сила, которая соткала её и была чувствительна к малейшим колебаниям. Миднайт помрачнела, но продолжила смотреть. Планшет едва светился, поставив подсветку на минимальную мощность, и услужливо подсовывал файлы на полузабытом языке. Они проскакивали перед глазами, информация въедалась в подкорку слишком быстро, чтобы отученный мозг мог переварить её адекватно. Заметки о главных ошибках мировой истории, провоцировавшие войны и массовые геноциды, которые она собирала со времен Академии, информация о пандемиях (как будто Земля последнюю тройку тысяч лет настойчиво пыталась избавиться от людской заразы всеми доступными путями), сдвиги литосферных плит, изменившие карты до неузнаваемости… Всё не то. То.       Миднайт метнулась к столу и сбросила на пол карту Белерианда. Плюс еще парочку — тех кусочков земель, что были за Синими Горами, копия карты из Таргелиона, подаренная королем Белегоста Карнистиру, и составленная Лаэгхеном, бывавшим по ту сторону.       Программа, показывавшая климатические и географические изменения в цветном и паттерновом плане, неумолимо отматывала время назад, и смутно похожие очертания Земных праматериков двигались в стороны, сужаясь. Стоп. Там где цвет темно-серый — «отчужденная» климатическая зона, ближе к тогдашнему новому магнитному полюсу. Градация оттенков, демонстрирующих общий климатический фон, была очень похожа на тот, что был в Белерианде. Только сейчас несколько теплее. Миднайт обратила перемотку. И снова, и снова.       Всё, что она знала из истории, что материки Земли похожей формы существовали многие миллионы лет назад, когда еще не было разумных прямоходящих существ. Или же людей — человечество никогда не принимало всерьез гипотез о существовании иных «сверхрас» до них самих. А последний переворот магнитных полюсов с похожей картинкой на карте — меньше миллиона лет назад. И что же это? Параллельная реальность, искажение времени, или искажение человеческих представлений о пространстве во временном потоке, по-простому именуемое ложью?       Миднайт закрыла вкладку, и переключилась на другую. Настроение было хуже некуда — раз за разом она использовала новые источники, сравнивая нынешнее и прошлое, документы и домыслы, рассказы эльфов — подтверждений было всё больше. Когда-то она даже осмелилась заговорить с Канафинвэ об этом, о чем сейчас сожалела. Но он слушал её сбивчивые и тихие соображения внимательно, не перебивая, а после спрашивая, всё глубже вникая в суть вопроса, а потом сказал, что и ему нужно хорошенько поразмыслить над этим. Что, если теперь он вспомнил об этом и сложил два и два? Опасения синдар, идущие не иначе как от Мелиан… Зачем она только вмешивается, когда её родной Дориат вне опасности? Не то, чтобы они сами представляли такую уж большую опасность…покуда молчали.       Документы, всученные Томасом Лейно в их последний разговор. Он знал, что это нужно, знал — это отражалось в его глазах, сияющих, как глаза эльфов (Миднайт, только начиная осознавать и сравнивать отсутствие этой важной разницы, оборвала себя на полумысли — не готова и не время), и протянул нечто, сокрытое в маленькой, невзрачной флеш-карте. Она открывала его уже в который раз.       Это было всё то же имя — Нарайвэ, Феникс (как угодно), писала о новом солнце — взамен Ариэн. Оно было хорошо знакомым шаром из чистого огня и газа, приносившее порой засухи, ослепление, и ожоги. Писала о войнах, где полегло немало «её» воинов, об оружии, оставленном более воинственными предками. И войны и за власть в эльфийском народе, между собой и между братственными народами, между детьми Эру.       Миднайт запустила руки в волосы. И всё это она осмелилась доверить Маглору. Чем она думала? Одно хорошо, возможно он будет следить зорко за настроениями народа и братьев и предотвратит, если вдруг всё это не окажется банальным литературным вымыслом. А написания художественной литературы в прозе Миднайт за эльфами пока не замечала. Они не были склонны фантазировать, в отличие от людей.       Самые странные из заметок, написанные другой рукой, писались на очень странной помеси языков — до того трудной, что сам Маглор, выдающийся лингвист, не мог их расшифровать. Но то было на бумаге — в том пакете, что обнаружился на борту Актины, а в информации, переброшенной с карты на планшет, были правки. Раньше Миднайт откровенно трусила их читать — ибо тогда в её голове, возможно, поселится очередная неконтролируемая паника, она будет вынуждена действовать в одиночку и наверняка оступится. Довериться она никому не может. Разве что…       Нет! Нет, нет и нет.       Правки были на их родном языке — немного устаревшем диалекте, на котором говорили тогда еще живые пассажиры «Нарвала», последние беженцы с Земли. Значит, тот, кто их сделал, тот, кто знал об этом немыслимом прошлом-параллельном, когда-то жил с ней самой совсем рядом, возможно даже они виделись, если ему или ей было позволено покидать капсулу. Или же кто-то из патрициев — элиты, которым позволено было работать и передвигаться по ограниченной части корабля, рожать детей или производить потомство другим способом — а ведь она сама была из тех, последних, кто родился на корабле без участия матери.       Миднайт встала и беспокойно заходила по комнате. От камина было слишком жарко, на лбу выступил пот, да и ноги затекли. Она приблизилась к окну и уткнулась лбом в холодный камень, подставленный всем ветрам. Времени прошло много — Тилион слегка задерживался на небосклоне, но с востока расплывались желто-розовые облака.       Мама. Кто она была? Оставили ли её в живых после того, как она, как и десятки других женщин, стала донором своих биологических материалов для создания совершенного человеческого потомства? С искусственно соскобленными возможными пороками, слабостями, болезнями. Усовершенствованными лакунами генов, где это было нужно — кого хотели они создать? И кого создали… Миднайт бессильно поскребла отросшими ногтями по щербатому камню. Под ногтями еще остались комья земли и зола, а вот еще добавилась легкая каменная крошка. Скоро к ней присоединятся и чернила.       Миднайт вернулась к насиженному месту, и обреченно уставилась на сияющий экран, одним своим видом укоряющий её совесть. Хотела правды? Читай, читай! С детства она была слишком любопытной, оторванной от мира в пользу полувозможных полувероятностей, называемых фантазиями, рассеянной, какой-то не приземленной… Как только ей такой удалось выжить? Удалось, ценой смещения полюсов в её собственной голове.       Она закрыла лицо руками. Арда, поначалу такая прекрасная, вдохновляющая и манящая чистым первозданным воздухом, отравляла её. Дарила уйму надежд, эстель и амдир, которые только затмевали разум, гипнотизировали, и она, как кролик, пойманный взглядом удава, шла в змеиную глотку. В детстве она была куда свободней себя нынешней. Сильнее, смелее и…       У той Миднайт было всё.       Нынешняя, приподнявшись, стащила со стола бумагу и писчие принадлежности. Всё, Моргот дери весь мир, к этому шло.       Это было сродни возвращению на круги не своя. За окном бушевала метель, разгневанный Сулимо швырял комья снега в стекло, которое совсем не музыкально звенело всю ночь. Пришлось подбить ставни тяжелым пуховым одеялом, чтобы жена не проснулась.       Гонец постучался уже ночью, замерзший и злой от непогоды, которая словно избрала этот дом для выхода своей бессильной ярости. Всучив послание из Врат, не приняв даже приглашения отогреться у огня и переждать бурю, эльф вскочил в седло и поскакал по дороге выше, в замок лордов.       Рига подоткнул одеяло и опустил под подушкой плотное одеяло, чтобы Мира не замерзла, сел спиной к очагу и вернулся к самому узнаваемому за всю его жизнь почерку. «Последней ночью я проснулась от кошмара, каких у меня уже не было очень давно. Мне снилось, что я на Земле — возможно, в какой-то из жизней, а если быть реалисткой — под влиянием нахлынувших на ночь глядя воспоминаний. Попробуй угадать? Мне снилось метро. Я стояла у входа, а по земле стелился ядовитый дым. В метро спасаться было верхом нерациональности — ведь хлор тяжелее воздуха, но разве работает мозг во сне? Раздавали костюмы из какого-то раскатанного металла — все в них были толстыми и неповоротливыми. Но если они еще могли спасти от белого дыма, то от черного, что застил солнце — нет. Заводов было слишком много, и в воздухе — слишком много металла. Люди задыхались на глазах, они падали с почерневшими лицами. Перед смертью они обнажали языки, сплошь в фиолетовых пятнах. Странно, что во сне я зацикливалась именно на этом, а не на попытке выжить. Вокруг, как в старых фильмах: перевернутые машины, огонь и дым. Горстка выживших — как отряд победителей в бессмысленной гонке, устроенной ради чьего-то жестокого развлечения. Многие лица показались мне знакомыми, и только. А проснулась я оттого, что задыхалась. Снова.       Следом стояла небольшая клякса — должно быть, Миднайт опять задумалась, решая, стоит ли продолжать? Вспоминая, к чему писала? Может быть, это очередной поток мысли, но тогда каким чудом он попал в его руки, если до этого последние виденные им подобные излияния горели в огнях Элизиума? Рига почесал подбородок и вернулся к чтению. И впрямь, сон очень странный, если она, конечно, не вспоминала о существовании подземных путей перед сном. …Потому, этой ночью я опять не сплю. И пусть по ночам мне работается лучше, из-за зрения я трачу всё больше свечей. Маглор урезает расходы, ненамного, но в частности ощутимо. Эта зима намного холоднее предыдущих, и он опасается, что запасы перераспределены неверно. Наш снег перемешан с сажей, что летит с Ангамандо — и мои кошмары понемногу обращаются явью. На твоем-то юге, такого, поди, не встретишь.       Как же? Рига повернул голову в сторону едва трепещущего одеяла — дуло из всех невидимых щелей, холод поднимался даже от деревянного пола. Там — сажа, здесь — ветер. Не спасает даже заслон из гор или дремучие леса под боком. Даже лаиквенди понемногу перебирались под Амон-Эреб, спасаясь от жестокой стужи. Я помню содержание всех твоих писем. Наконец, я отыскала в себе смелость ответить... пусть и не по пунктам. Надеюсь, ты не станешь судить меня слишком жестоко. Впрочем, если и осудишь — я заслуживаю этого. Ты зол на меня из-за ситуации с Канафинвэ. Я злюсь на себя не меньше. Я доверилась еще кому-то, и боюсь, что оступилась. Или вернее сказать, обожглась [тут была ирония]? Я не смогу всего описать в письме, пусть и пишу тебе на родном наречии. Суть в том, что… все знали. Всё будто бы уже сделано, и я этого боюсь. Боюсь, что это известно лишь мне (Канафинвэ не в счет, ибо он — сам понимаешь), и я не знаю, что со всем этим делать. Я давно выросла, но стала ли я самостоятельной? Нет. Прости меня, что вспоминаю тебя, и заговариваю первой только когда это нужно мне я эгоист. Ты когда-то сделал меня лучше, чем я была, и вот мы вернулись к началу.       Рига усмехнулся. Она даже не стала переписывать начисто — в этом смелости было куда больше, чем по сотне раз перебирать слова, в надежде подобрать верные. Но как ты? Как моя сестра? Надеюсь, Химрингские волнения не затронули ваше благополучие. Надеюсь, что у вас всё…благополучно.       Рига потер переносицу, вспоминая начало ночи. Горячим когда-то поцелуям пришли на смену зверино-голодные, отчаянные почти-укусы, потом едва теплые, уставшие. Мира всхлипывала не в такт умелым, отточенным ласкам, а слишком сдавленным в объятиях костям, больше не противясь его остервенелым движениям, а после довольно быстро уснула. Он смотрел в потолок до того момента, как в дверь постучался посланник. И вот он читает эти строки.       А что до химрингских волнений… Что-то такое долетало, но и они с женой не настолько близки ко «двору» лордов, чтобы это хоть как-то их задело. То ли дело неосторожные Миднайт и Эльза, бросившиеся прямо на линию огня. Хех, «здесь была ирония» — он уже вновь начинает думать её же мыслями. Рига поднял мимолетный взгляд на её сестру, и вернулся к тексту. ... обязательная вступительная часть подошла к концу. Время кульминации, дорогой друг. Учитывая теперь то, что я знаю, и знает Маглор тоже, ситуация выходит крайне неприятная для всех. Если так продолжится и дальше…боюсь, мы плохо закончим. Помнишь истории о приближенных правителей, которые хотели заполучить власть, а после они попадали в опалу? Наверное, не помнишь... Ты никогда не читал такое. Спроси мою сестру при случае. Мы вот на этой самой точке, учти. И это причисление нас к нолдор… Зачем? Я продолжаю размышлять над этим. Ведь всё стало меняться, едва мы вернулись по домам (домам ли? как думаешь?), как будто на нас прилюдно заявили права. Смешно подумать. Пока у меня есть запасы смелости, я начну их тратить. Поэтому и пишу тебе: мне это всё не нравится, очень не нравится. И... я хочу уйти.       Рига моргнул. Ты, верно, задаешься вопросом — к кому идти? Вернее — куда... За горы, за море...почему бы нет? Искать, находить... хотя бы наших дальних родственников, с круглыми ушами и морщинистой кожей. Но я не хочу смущать твой разум — пока всё хорошо, правильно — ловите моменты, наслаждайтесь. Но я для себя уже решила всё. У меня есть чем откупиться (и вот у меня стойкое ощущение, что я кому-то стала принадлежать, и скорее всего, это правда) от феанариони, не волнуйся. Это... никоим образом вас не затронет.       Силы великие. Рига боялся переворачивать лист — Миднайт экономила бумагу, и она была пропитана чернилами с двух сторон. Наверное действительно потому, что Маглор туго затягивал пояса. И, должно быть, подводя итог... Развязка, не имеющая ничего общего ни с прологом, ни с общим сюжетом. Так, идея, скользящая между строк. Но я равно как и ты, ненавижу намёки, поэтому нахожу в себе силы писать (заметь, все-таки не говорить) прямо. Мне совсем нелегко писать это. Я бы, наверное, могла написать кому другому — Мария бы поняла меня ничуть не хуже и наверняка бы поддержала. Может, это оттого, что ты намного дальше?       Миднайт оглянулась на окно — уже занимался рассвет, стражники подтягивались на сторожевую башню, чтобы пропеть в тонкие серебряные трубы о наступлении нового дня. Хорошая традиция, романтическая. Взгляд вернулся к неоконченному письму, исчерканному, в грязных кляксах. Переписывать времени нет. Она решительно обмакнула кончик пера в чернильницу. Ей просто достаточно знать, что кто-нибудь (о нет, далеко не кто-нибудь, а именно он) прочтет, и пусть даже никогда не ответит, или ответное письмо затеряется в пути, камень в её груди станет песком и осядет в слабеющих легких. Спасть — не спадет никогда. Ты можешь на меня злиться за всё, что я тут понаписала, ясно и не очень, — злись, но ты-то знаешь причины даже куда лучше, чем я сама. Захочешь ответить — обязательно приложи список всех моих прегрешений, этот отклик непременно меня растормошит. Главное, чтобы ответ (если таковой будет) не опоздал.       Рига въелся взглядом в строчки. Миднайт улыбалась ему сквозь них — в своей излюбленной острозубой иронии. …Не опоздай и не сожалей, если на то пошло. Мне кажется, что я понимаю. Когда-то я настолько хорошо тебя знала, что отгадывала, куда ты отправился после очередных учений или по какому поводу очередная самоволка. Я, знаешь, гордилась этим. Что знаю тебя лучше, чем твои закадычные выпивохи-друзья. И только потом поняла причину, почему. А ты ведь знал, да? Ты молчал, за что я благодарна тебе. Я была не готова так же, как не готова сейчас и не буду готова никогда впредь (прости, что написала про «сейчас» — это так, для полноты картины). Я почти никогда об этом не вспоминаю, разве что сейчас. «Было время, когда мы были друг у друга, и у нас всё это было» — помнишь? Я её вспомнила так ясно, когда думала, что не выберусь из тех скал.       Рига судорожно откинул лист и схватился за корни волос. Они жалобно затрещали, растянув виски. В глазах горело. Листик тоже тлел — огонь жадно слизывал дрожащие строки. Опомнившись, он схватил письмо. Нужно дочитать, пока не наступил рассвет. А потом — пусть сгорит. Я до сих пор помню вкус того мыльного хлеба, который мы мешали в стаканчике и синтезировали в каком-то поломанном и пыльном трансформаторе, выброшенном на помойке — у того хлеба тоже, наверное, был этот вкус. Ты, наверное, сейчас посмеешься и скажешь, что у меня все воспоминания крепятся на еде. Но это еда долгое время была основной движущей силой, смыслом, мы жили ради нее, боролись за нее… Теперь-то мы так не делаем. Мы выросли из тех штанов и драных курток из полиуретана, вещи вокруг, как и мы сами, стали сложней. Почему мы не могли, словно животные, просто заботиться о собственном выживании и выживании вида? Наверное, из-за того, что мы люди. Хотя вон эльфы точно такие же. Знаешь (ты-то знаешь лучше всех, и наверное, нет необходимости вновь дублировать всё это в письменном виде, но я скажу — вернее, напишу) же, что я та еще трусиха. Боюсь всего нового, а если оно приходит — стремлюсь уничтожить. Ведь знаешь же? Было уже такое когда-то. С нами. И вот, снова этот страх, страх, что побуждает меня писать, изливаться — и кому? Тебе! Зная, что поймешь ты лучше всех, и ты же осудишь. Посмотришь укоряюще, может, кольнет где-то в боку. У меня тоже. Мне страшно, Рига, очень страшно. Я здесь, во Вратах, совершенно одна — я думала, что одна справлюсь, научусь наконец-то жить (выживать) самостоятельно, без твоей и Марии помощи, но я провалилась. Каюсь, я не отвечала тебе потому, что верила — так научусь куда быстрей. Нет. Помоги мне. Я…       Рига бросил письмо в огонь. Сдернул одеяло — ставни давно уже не дрожали, небо прояснилось. Розовое, желтое, голубое… Рассвет был прекрасен. [не могу без тебя.]       Миднайт разрыдалась. В груди было непривычно жарко, как будто изнутри разрывала пневмония — было очень похоже. Но теперь легкие не выкашляешь напополам с кровью, легче не станет, и на этом все не закончится. Глаза нещадно болели после бессонной ночи, прибывающая в голову кровь давила в виски — комната плыла, чернила запачкали алые простыни. Она всегда ненавидела алый цвет.       Тогда все закончилось несколько иначе — помощь была облачена в белую перчатку из дорогой мягкой кожи, приправлена отсутствием запаха и ослепительным светом подземной лаборатории, ударившей в глаза. Сейчас в глаза бил рассвет.       Новый день, новое начало. За окном пели трубы, пробуждая крепость и раскинувшееся под дланью Макалаурэ поселение нолдор.       Миднайт надломила листик и оторвала кусочек с последней фразой. И обессиленно уронила руки на голову. Письмо нужно было еще свернуть и запечатать воском. Со свечей как раз натекло изрядно. Сил нет искать еще и сургуч.       …Письмо обрывалось на середине мысли. В этом была вся она — в порыве неожиданной вдохновенной искренности вдруг отдернула руку — не неожиданно, скорее по привычке, сохраняя память об обожженных пальцах.       Миднайт нервно повела плечом, схватила плащ и письмо, и, как была, вылетела наружу, оставив ворох черновиков и обрывков на волю ворвавшегося рассветного ветра.

Конец Арки Второй