Звёздный Предел

      — Вы знакомы? — свистящим шепотом поинтересовалась Ирма, наклонив голову к Риге. А он упал на песок, как стоял — с ровной спиной и безвольным телом Миднайт в руках. Сейчас её волосы безнадежно испачкались в песке и пыли, но он Штраус не обращал на это внимания. — Прозвучало как пароль.       — Не то чтобы…       Рига сглотнул, хотя слюны не было: рот резко пересох, язык раздулся и едва ворочался, выплетая слова. На лбу вздулась жилка, взгляд лихорадочно забегал: по разрисованному лицу старухи, по её украшениям, звенящих на костлявых руках, ткани одежды — но ничего узнать не мог. Он мотнул головой, и Ирма перевела взгляд на закипающий котелок, над которым причудливыми завихрениями вился серебристый пар. Старуха двигалась очень резво для своего дряхлого, пожелтевшего от солнца тела, и разве что не гремела костями, только браслетами из подозрительных металлов, но ранья решила не заострять на этом внимание. До поры до времени. Пока только одно располагало в этой странной, внешности — отсутствие клыков и заплывших слизью тёмных склер. Она максимально походила на человека — своей старостью, жёлтыми, полустёртыми зубами, глубокими морщинами и пострадавшей от ультрафиолета кожей.       Ирма машинально дотронулась до своих щек — немного обветренных и покусанных то холодом, то жарой, то еще какой неприятностью, но на коже не было характерных заломов и дряблости, которую вызывает враждебное солнце, прохудившийся озоновый слой и огромные солярные зеркала над атмосферой.       Она не могла припомнить, чтобы здешнее солнце обжигало её хоть раз. Или чтобы подобные проблемы были у светлокожих эльфов, или вообще у альбиноски Миры. С момента, как они ступили под эти гостеприимные своды пещер, Ирму не покидало назойливое ощущение, что они снова нырнули в червоточину. Одно солнце, одна луна… Праматерь Терра, ты ли это?       Рига продолжал изучать здешнее убранство, снова задаваясь вопросом: что они на самом деле видели тогда, почти двадцать пять лет назад? И были ли то действительно авари в лесу Таур-им-Дуинат? Нет уж, там, определенно, были эльфы… С правильными чертами, сияющими глазами, чуть более, чем у нолдор, хмурыми лицами.       Как случилось так, что их народ так изменился? Были ли это они, их потомки?       Наследники культуры, или другая, побочная ветвь?       Воспоминания вращались по кругу, выныривая с периферии подсознания, которое услужливо подбрасывало нужные эпизоды, как карты в казино.       Тогда он и Мира говорили с Эрестором — он был одержим картографией, и со всех дозорных отрядов требовал детального документирования окрестностей. Порой он и сам отправлялся в небольшие путешествия в пределах видимости с холма, зарисовывая местные растения, птиц и зверей. На тот момент единственным кричащим белым пятном оставался Таур-им-Дуинат. Поселение народа Амбаруссар у холма разрасталось, и древесины для построек и для отопления зимой не хватало. Лаиквенди Оссирианда воспретили вырубку леса в своих владениях, а Карнистир настоятельно советовал избегать конфликтов с возможными союзниками.       Сам Амрод считал, что из лаиквенди не выйдет не только воинов, но и охотников. О чем тут можно было говорить?       В тот раз они решили одним махом убить двух зайцев — удовлетворить исследовательских интерес Эрестора — правой руки и ближайшего советника феанорингов, а также вдоволь запастись древесиной на грядущую зиму.       Рига был одним из членов отряда, Мира отправилась взамен Эрестора — за время, проведенное с эльфами, она неплохо научилась разбираться в местной флоре и целительстве, удачно сочетая с измышлениями, порожденными их родной культурой. Эрестора не пустил старший из Амбаруссар, отправив к Морифинвэ за каким-то важным делом.       Итак, именно таким образом они и оказались в том страшно-густом лесу, где стоял плотный воздух и ужасно высокая влажность. Рига вдыхал воздух полными объемами лёгких, от чего сильно кололо под ребрами, и мечтал о кислородной маске. Тогда… ему казалось, что он бредит.       Лошади еще у кромки леса страшно разволновались, рыли копытами землю и всячески пытались повернуть назад, пусть и ценой неподчинения своему седоку. Одного молодого нолдо конь сбросил с седла и стремглав понесся прочь. Остальные в сёдлах сумели удержаться, но чем дальше, тем больше сам Рига хотел повернуть назад.       Здесь он впервые увидел буйство красок Арды, а может, всё дело было в воспалённом сознании. Цвета плыли и сплывались в галлюциногенные видения, куда-то подевался отряд… Кажется, провожатый из лаиквенди, с необычным именем Гви, звал его. Но туман в голове рассеялся, и он обнаружил себя в месте куда более темном, чем был до того времени, у границы какого-то поселения. Именно там он повстречался с таинственной старухой, которая его врачевала от дурмана, окутывающего деревья Междуречья. Он её запомнил очень хорошо, несмотря на клубы дыма, струящиеся из её длинной, надтреснутой трубки.       Наверное потому, что она была действительно старой — и единственной такой в том поселении, где встреченное им небольшое племя квенди раскрашивало кожу.       У этой старухи тоже была пергаментно-коричневая кожа, желтые крепкие зубы, и в целом она больше походила на ожившую мумию со своим костистым лицом, запавшими глазами и блёклым взглядом. Тогда он назвал её человеком, за что получил раскатистый смех.       — Ты не должен быть здесь, — сказала она вместо приветствия, и дым валил из её рта, словно она вылезла прямиком из раскола земли. — Не твоё место, не твоя судьба. Тогда он, еще по-настоящему молодой и полный любопытства, воспринял её слова как настоящее чудо, реальное предсказание, хотя и отнесся же сразу с чисто человеческим скептицизмом, а потому решил подыграть.       — Я знаю, но разве для нас возможен путь назад? — Миры на самом деле там не было. Всё, что он услышал и видел, он рассказал ей сам. Потом. За дверьми выделенной им комнаты в крепости, полушёпотом, в полубреду. Мира брала у него образцы крови, чтобы найти после следы наркотических веществ.       — Он всегда есть — тот же, каким вы и пришли, — старуха вытащила изо рта пожёванную трубку и сосредоточилась на перетирании каких-то листьев в кашицу. — Ты ослеплён, твои глаза куда лучше видят в темноте. Когда солнце зайдет, ты снова увидишь путь.       — Угу, — он больше с интересом смотрел, как она что-то готовит: нарезает горько пахнущий корешок, похожий на имбирь, и добавляет в котелок, где уже варились какие-то алые (лаиквенди говорили — морготовы, ядовитые) ягоды, листья, палочки. Смотрел и откровенно надеялся, что ему не предложат это в пищу.       В те слова он откровенно не верил — они уничтожили корабль, по разным причинам. Чтобы никогда не вернуться в Элизиум — потому что так хотели он и Миднайт; чтобы датчики, вшитые в панель управления, никогда не рассказали об их маршруте мозговому центру — два; потому, что они не хотели снова участвовать в войне — три.       Рига закусил травинку. С последним они очень просчитались, со вторым — пятьдесят на пятьдесят. Андроида Тоби на корабле тоже не было — девчонки посадили модуль, остальная часть вращалась на орбите, и они не поминали её всуе. Что же, они найдут какой-то способ туда добраться и улететь обратно? Звучало дико.       Он вздрогнул, осознав, что женщина продолжает на него смотреть, и дым, валивший из её рта, больше не заволакивает зрение. Эрестор же приказал разведать обстановку, точно.       — Вы ведь хозяева этого леса? Мой, — он запнулся, но быстро выправился, — народ только обживается здесь. Мы пришли воевать с Черным Врагом на севере и предлагаем союз, пока нас не уничтожили всех поодиночке.       Она хмыкнула, немо пошевелив губами. Рядом с ней села какая-то нис, с золотисто-рыжеватыми волосами, тоже разрисованная с головы до пят. Она переняла у старухи пост над варевом, не вымолвив ни слова. А Штраусу выпала очередная возможность сравнить квенди и калаквенди: в глазах этой молодой эльфийки совсем не было света. Напротив, они были агатово-черными, почти матовыми, как два жука. Странно, подумал он тогда, ведь я прежде не видел черноглазых эльфов.       У старухи перед ним глаза были выцветшие, молочно-белые, словно она надела поверх зрачков толстые линзы. Сам зрачок казался белым, а не черным — в полутьме он не мог сказать точно. Но её глаза были самым светлым пятном в этом полумраке.       Она издала хриплый звук — то ли кашель, то ли хмыканье, то ли удивленный вздох.       — Поодиночке. Надо же, — сказала она. — А я и не разглядела сразу.       Её рука метнулась вперед — поразительно быстро для такой древней развалины. Коричневая, иссохшая и когтистая как сук. Ногти впились в челюсть Риги, давно не знавшую бритвы, и повернули из стороны в сторону. Крепкий ноготь очертил на его лице полукруг, и рука опустилась.       — Поодиночке… — повторила женщина. — Поодиночке…       Она затянулась своей длинной трубкой, и из носа повалил едкий дым. Нис, склонившаяся над котелком, медленно ворочала палку-мешалку против часовой стрелки, и дымок над зельем увивался за ней.       — Я слышал, — Рига предпринял еще одну попытку, — что последний правитель здешних мест по имени Дэнетор, погиб недалеко отсюда. Его смерть рассеяла ваши народы по холмам и лесам.       — Черный Всадник всегда получает то, чего желает, — невпопад ответила та, ни согласившись с предположением гостя, ни опровергнув. — Будь то чья-то жизнь, судьба…или власть ими распоряжаться.       — Не всегда. Из его плена можно сбежать, от него можно скрыться, — кто не знал о спасении Нельяфинвэ, ныне Маэдроса? А об Ограждённом королевстве, о до сих пор не покоренных лаиквенди? — Разве мы все ныне под его рукой? Нет!       Нис неловко дёрнула рукой, и котелок опрокинулся. Старуха рассмеялась.       — Ты ходишь по земле, которую ворочал он. Ты пьёшь воду, которой касался он. Ты дышишь воздухом, что пропитан его дыханием. Часть его, даже куда большая, чем есть в нас — в тебе. И с теми, кто пришел с тобой.       Штраус усмехнулся.       — И кто же пришел со мной?       Она указала когтистым пальцем на тускло поблескивающую лужицу. В шатре было темно, только в небольших чашах неровным пламенем занимался животный жир — едкий запах плыл по помещению, от него вдобавок мутило. Неровный танец света и тени преломлялся в воде. Рига пытался угадать, что именно он видел.       А старуха забормотала, её голос ввинчивался в уши, словно тонкий гвоздь, который на долгие годы застрянет в нежной мякоти мозга, напоминая о себе в случайный час:       — Бессмертные души в смертных телах. Смертные души — в телах бессмертных. Суждено одному рассыпаться в прах, троим — в агонии путь в бессмертье. Двоим не найти спасения — ни на том берегу, ни на этом, последний остается смотреть и молить о смерти.       Рига поднял голову. Семь. Если он правильно расслышал, сосчитал — она говорила о семерых. Семь было и феанорингов, но старуха неоднократно повторяла: «ты», «твоя кровь», «твоя плоть». Он сидел перед ней, словно без одежды, абсолютно нагой и мягкотелый как младенец. Протяни она руку, вспори ему живот — она пересчитает все внутренности.       Ему стало нехорошо. В лужице что-то поблескивало. Он видел себя — как он тонет в воде, спит в гробу. Нет, не в гробу… Это не вода, это насыщенный кислородом раствор, и спит он в капсуле. Тоби перестукивает своими блоками, конфигурируясь в разные фигуры, сам для себя транслируя разные сообщения, поступающие с бортового компьютера. Он обходит такие же капсулы — их семь штук, они стоят в ряд, как братский могильник.       Он с трудом оторвался от картинки. Этот лес… его испарения точно были ядовиты.       — Вот, пей, — старуха подвинула к нему плошку, остро пахнущую имбирём, медом и чем-то еще. — Еще немного, и ты протянешь ноги прямо в моем доме.       Рига растерянно поднес плошку к лицу, чтобы вдохнуть запах, и на горячую воду капнула кровь. Одна капля, другая, третья. Зрение мутилось.       — Пей, — повторила она. — Это остановит действие яда. Но помни: раз ты уже здесь, ты пройдешь по пути, что тебе постелен. Если захочешь сойти…приходи ко мне снова.       Имбирь обжигал горло и желудок. Казалось, что он не ел часы: когда он покинул это гостеприимное место, его несколько раз рвало желчью. Когда добрался до лагеря, которым стали нолдор у границы Таур-им-Дуинат, схлопотал внушение от целителя: ядовитые пары привели к тому, что у него подскочило давление и лопнули капилляры на лице. Рига слышал только странный гул в голове, сотню голосов, шепчущих, как белый шум: это были его собственные голоса, его-мальчишки, его-подростка, его-мужчины. Они смеялись, плакали, а вскоре затихли.       Да, это было так. Когда он со встревоженным отрядом и Эрестором вновь вернулись туда, то не обнаружили никакого племени: только смрад, много галлюциногенных растений и одичавшие деревья, пожирающие случайную живность.       Рига до сих пор сомневался, были ли они в трезвом уме и добром здравии, когда повстречали того…энта. Но вот, эти авари-недоавари-абайяри были снова перед ним, только уж…слегка другие.       — Я помню, — Рига сморщил лоб, — это ведь вы тогда…понарассказывали мне всякого. Что-то смерть и бессмертие, мосты и пути… Я тогда еще подумал «полная бессмыслица», так оно и оказалось.       Старуха — не та, уже другая — неприятно засмеялась. Но её сухие, похожие на ветки руки — совсем как тогда — продолжали помешивать варево против часовой стрелки. Рига готов был поклясться, что это еще один из методов гипноза. Её плавные, уверенные движения, запах, пар, слова — всё это подкидывало фрагменты не из реального здесь-и-сейчас, а совсем другого…которое помнил уже совсем другой человек.       — Ой ли? Только это были не мы, но те, что предшествовали нам. Но та, что говорила с тобой, вовсе не ошиблась — это вам покуда не достало храбрости сдёрнуть пелену с очей. Безрассудная храбрость и трусость — две стороны одной медали. В первом случае вы закрываете глаза, чтобы не видеть пасти, в которую бросаетесь. В другом — смотрите и не можете пошевелиться, пока она вас не проглотит.       — Варианта что-то сделать с этой «пастью» вы не предусматриваете, так? — вмешалась Ирма, недовольно фыркнув. — Вас послушать — так мы все обреченные новорождённые крольчата, так еще и трусы.       — Это ваш выбор, и его последствия, — она подняла голову от котелка и впервые взглянула Лейден в глаза — они были чем-то похожи на её собственные, только поблекшие с годами, студенистые и холодные. — И винить вам нужно лишь себя самих.       Миднайт вздохнула и пошевелилась. Ирма недовольно ткнула её пару раз в висок, но так и не добилась пробуждения. Что же… мясо, взятое с ледника, тоже не быстро оттаивает…       — И от этого не будет проку, не так ли? Но Рига так и не задал свой вопрос. Что именно тогда предсказала ваша предшественница?       — Мне это неведомо. Однако это было вовсе не предсказание.       Ирма хмыкнула.       — А как же. Не вы ли сказали нам «бессмертные души в смертных телах» при встрече? Точь-в-точь те же слова.       Матриарх перевела взгляд на источник.       — Что только подтверждает эту истину, — спокойно сказала она. — Она видела то же, что вижу я. Однако, твой друг неправильно истолковал эти слова. Он сказал «одному», когда имелось в виду «кому-то», он сказал — «еще двоим», «еще троим» и назвал число. Но не одному из семерых — а кому-то, а именно «кому-то». У всех нас разные судьбы и разные пути. Но пути кончаются все одинаково, будь ты человек или эльф — смертью. Смертью твоей собственной или смертью мира — это не имеет значения. Потому это может касаться не только вас.       Как предполагала Мария, подумалось Ирма. Просто впечатлительному (как оказалось) Риге не повезло первому добраться до тех странных существ. Услышь это предсказание тот же Эрестор — и басенка хранилась бы в перечне народного фольклора здешних мест. Но нет же…сделанного не воротишь.       — «Один» всегда подразумевает кого-то конкретного, в то время как «кто-то» оставляет простор для фантазии, — Рига фыркнул. — Я уверен в том, что я слышал. Но мне сказали: если захочешь сойти с пути, каким бы он там ни был — приходи. И вот я здесь, вновь в гостях у вашего странного рода. И на сей раз я хочу ясности, никаких туманных слов!       Он начинал злиться. Миднайт в целебном сне снова скуксилась и дёрнула руками, словно пытаясь защититься. Ирма перехватила её кисти и сжала под неодобрительным взглядом лаиквендо.       — Ясности какого рода ты хочешь? — резко одёрнула Штрауса матриарх. — Если вмешаешься в судьбу этого мира — умрешь. Продолжишь идти по своей накатанной дорожке — умрешь. Ты — из Второго Народа, и смерть тебе уготована в любом случае, а ты хочешь знать, стал ли ты бессмертным? Как знать! — она наклонилась ближе и зашептала, безобразно искривляя свой щербатый, потрескавшийся рот: — Только вот незадача: ты в ловушке, ты попался, как мотылёк в паутину, только вот, после того, как паук выпьет из тебя все соки, твоя оболочка останется здесь, в этой паутине. Она не сгниёт, не станет пищей для земли и её детей, у неё не будет шанса переродиться во что-то большее.       Рига вытянул подбородок, не отшатнувшись от смрада её дыхания, перемешанного с табачным дымом, пусть трубки рядом не было. Снова галлюцинация? Видимо он оставался спокоен, собрав все внутренности в тугой узел.       — А как же та часть бабочки, что в пауке? — послышался хриплый, со сна, голос. Рига нахмурился и обернулся, однако голос едва очнувшейся Миднайт был полон иронии, словно она здравствовала всё это время. — Разве она не станет энергией, что придает ему жизни? Разве она не умрет вместе с пауком и не превратится в труху?       — Пауки живут намного дольше мотыльков, дорогая гостья, — парировала престарелая абайярэ. — Для существа, живущего три дня, три года кажутся вечностью. Но и такая вечность имеет свой конец. Любая вечность…окончательна.       Ирма почесала нос, словно не удивившись внезапному пробуждению Скайрайс. Варево в котелке превращалось в что-то запредельно страшное, что напрочь блокировало все обонятельные рецепторы. Наверняка этот запах и привел её в чувство — а ведь старуха прекратила над ним свои махинации.       Миднайт не сдавалась, хрипло прокашлявшись. Её поддержал Лаэгхен и она привольно облокотилась на него спиной под неодобрительным взглядом Рыжего.       — А если паука съест птица?       Матриарх усмехнулась острой, лукавой улыбкой.       — А как ты поймешь, смертная в тебе душа или нет? Будь наш мир правилен и праведен, и эльфы рождались вместе с миром, и люди отделялись от тела Бога — всё было бы правильно. Но в мире появились и демоны, и орки, и гномы. Кто теперь предугадает, кто истинно бессмертен?       Ирма крепко задумалась. Эти слова, хотя и казались полнейшей провокацией и способом запудрить мозги, внезапно обрели какой-то смысл, по крайней мере, они объясняли странные речи Салмара, который перестал являться, как только они покинули долину реки Сирион.       — Истинное бессмертие, — прошептал Лаэгхен. — О чем вы?       Матриарх отвела взор.       — Душа есть у всех. У всех свой путь и своя боль. Свой долг, который нужно выплатить. Свое имя, которое нужно оправдать — перед собой и перед Всеотцом. Наши сородичи стали орками, а мы…не те, не другие. Более.       — Но ведь их родные тоже кого-то потеряли, разве это не боль? Разве это умаляет их страдания? Потерять отца, дочь, мать или сына?       — Нет… Каждому воздается по долгу его, и по силе его. Запомни, юный человек, у всего есть душа: у меня и у тебя, и даже у них, порабощенных и искаженных.       Ирма кое-что припоминала. Одни бездумно рычали, другие — кричали проклятия, и на смертном одре их лица искажал страх и отчаяние. Разве они бывают у зверей? Нет, у зверей тоже есть душа, таящаяся за створкой зрачка… Тогда кто они, если и впрямь бездушны? Роботы, андроиды, клоны? А может…гомункулы?       Ирма скосилась на Миднайт, и заметила её мрачный, предупреждающий взгляд. Она выдохнула. Нет, у Миднайт всё же душа была.       Старуха тем временем продолжала гудеть сломанным радиоприёмником, подкидывая всё больше хлама в их разбухшие как тыквы головы:       — …одни не смогли выдержать своих страданий, отрицая то, кем они стали. Душа забилась в закоулки, не видя и не слыша, не узнавая свое отражение в воде. Других спас гнев, нас спасла вера. Это то, что сохраняет нас самих. В той или иной мере мы что-то потеряли и теряем до сих пор. Но в том наш удел — идти, спотыкаясь, но всё же идти. Не стоит презирать тех, кто сломался. Камни, — кресты, подумал Рига, — что они взвалили на спины, как жуки-скарабеи, слишком тяжелы, и они раздавили их. Не стоит их презирать… Мы можем лишь оплакивать их.       — А вы можете объяснить, почему так случилось? Вы просто выплачиваете долг, не спрашивая счета? Откуда вам знать, выплачиваете ли вы свой долг, или вам взвалили чей-то еще? Берут ли проценты?       Старуха покачала головой, глядя на Ригу, как на неразумное дитя. Конечно, вряд ли она знала, что такое «‎проценты».       — А разве мы можем что-то изменить? Мы можем перекроить свое лицо — здесь и сейчас? Нет. Возможно, нас скоро совсем не станет — и это, несомненно, во благо.       Ирма покачала головой и попыталась абстрагироваться от этого головоломного разговора. Воин на берегу Источника перебирал длинными пальцами струны её черепаховой лиры и мурлыкал себе под нос. Лицо скрытое под слоями краски смягчилось, и он всё больше походил на человека. Человека…       Не эльфы, не орки. Эру закинул в огромный чан эрухини, айнур и уйму очков энтропии, и принялся мешать то по, то против часовой стрелки. Варево пузырилось и лопалось, меняло цвет и текстуру, сталкивались электроны, атомы, молекулы… Появились гномы, орки, полуорки, возможно будут и полуэльфы, полугномы… Мир менялся и жил без своего создателя, возводил идолов и творил и вытворял не меньше — как уж тут не восхититься, когда фигурки ожили сами по себе?       —… У нас есть легенда о Создателе. О том, что все души выходят и возвращаются в него — вам уже известно. Но что если я скажу, что он изначально и есть единство всех этих душ, а не кто-то другой?       Не закинул, так нырнул сам, мгновенно превратившись в бульон? И все эти части, кусочки пазла — полуорки, полуэльфы, полугномы — ищут путь к друг другу, к воссоединению? Воин с раскрашенным лицом играл мелодию по кругу, она то возносилась, то ниспадала, ныряя в этот каменный колодец. Ирма слышала что-то похожее в Дориате: так играют музыку наученные королевой придворные эльдар. Она еще называется так странно…       — Что вы хотите сказать?       — Что если наш долг — долг перед вами, который мы задолжали вам до сотворения этого мира? А был предыдущий?       — Бред.       — Но вы ведь из последующего мира, не так ли?       Рига замер, мгновенно подобравшись и весь как-то навострившись, но Миднайт, приняв сидячее положение, чуть сжала его руку и спокойно ответила:       — Мы переселились с Терры, но не уничтожали её.       — Как и наши предки, — матриарх наклонила голова, соглашаясь, — покинули Куивиэнен, в поисках нового дома, и ошиблись.       …она называлась — Вечная цикличность. Воин, наконец, поймал её взгляд и прикрыл веки.       — Мы не первые, а вы, — старуха указала на Ригу и Миднайт черпаком, — не последние. Ваши прародители не уничтожили свой дом, покинув его — но теперь он мёртв, как и они; вы покинули свой дом, оборвав все связи — осколки единого целого вряд ли смогут существовать по отдельности.       — А как насчет прижиться в другом единстве? Человеку можно пересадить чужой орган, и он приживется. Можно перелить чужую кровь — и она так же будет бежать по венам.       — Вы принадлежите другому миру, — просто ответила та. — И здешняя плоть будет отторгать вас столько, сколько вы будете ходить по ней. Так было всегда.       — Вы говорите, что наше существование куда опаснее, чем существование орков? — усомнился Рига, скривившись. — Конечно, родная грязь ближе к телу, чем инопланетная хтонь.       Миднайт его перебила:       — Вы что-то говорили об Илуватаре. Как он связан с нами?       — Это-то вас и спасает, — хмыкнула женщина, принявшись, наконец, разливать свое варево по плошкам. — Не просто так вы пришли сюда. Ваши души связаны с ним, но тела, — она подняла глаза на Миднайт, совсем как Ирма с пару минут назад, и еще не окрепшую Скайрайс пробил озноб, — по сути своей прах и пыль — чужеродны. Вам предстоит очиститься от той грязи, что налипла на вас. Если пожелаешь так истолковать, то в том мой долг. Огромная, страшная сила призвала вас из темнейших глубин Эа, и пусть она есть Искажение, всё во благо Его. Всё в угоду Замыслу.       Миднайт сглотнула.        — Выпей, — ей сунули в руки нечто в щербатой миске, не имеющее знакомого запаха и вида. — Я вас излишне заговорила. И ступайте отдыхать.       Плошка перешла из рук в руки. Миднайт немного посомневалась, вглядываясь в нечто густое и остро пахнущее, пока Рига не отнял её и не сделал сам первый глоток. Ирма отказалась, сразу устроив себе спальное место и отвернувшись носом к каменной стене.       Им предлагалось остаться прямо здесь, у священного Источника — тепло исходило только от запыленных, тканных полотен, протянутых над головами в качестве защиты от дождя и ветра. Ирме хватало и этого. Миднайт и Рига о чем-то бубнели до самого утра.