Звёздный Предел

      — Миднайт?       — А она разве не вставала? Я слышала шорохи.       Скоблящее чувство превратились в холодные пальцы — холоднее, чем у неё — они сжали сердце. Рига вдруг почувствовал себя абсолютно пустым — холодной, пустой куклой, из которой вынули все органы. Опустошенным сосудом. От кончиков ног и до сердца его заполнил один вязкий ужас. Он и не знал, что может издавать такой вой.       — Миднайт…       Рига в ужасе заозирался — точно он мог разглядеть что-то вполутьме. Но он точно разглядел расширенные от такого же ужаса глаза Ирмы — она смотрела прямо на него, не осталось и следа вчерашнего веселья.       Он чувствовал себя беспомощно, как ребенок, чью руку родители отпустили в толпе. И толпа вынесла его куда-то на задворки Вселенной, где только пустые, полусгнившие коробки из переработанного картона, легкая пороша снега и зловонные кучи. Он словно вернулся в детство — единомоментно, сразу, словно с разбегу прыгнул в воду, а она вдруг оказалась машиной времени — и вот он снова, четырнадцатилетний, стоит в зловонном холодном переулке и стягивает сапоги с мертвеца за миг до того, как черноволосая макушка появится из-за поворота на том конце переулка.       И почему это чувство пришло только сейчас. Он вспомнил свои мысли прошлой ночью. Он смертник, она смертник.       Он согнулся в три погибели, до боли натянув волосы, и издал протяжный хрип. Из него со свистом выходил воздух. Он сдувался, ощущая себя маленьким и ничтожным.       Тёплое касание. Ирма обволокла его плотным одеялом, прижавшись к его спине, обхватила руками живот. Её лоб уперся прямо в плечо и он улавливал её едва ощутимый, человеческий запах. Это немного успокоило, он приходил в себя.       Они сидели, уподобившись статуям, какое-то время. Рига пришел в движение первым. Ирма проявила неожиданную тактичность и молча, быстро, затолкала вещи с рюкзак, наполнила фляги — свою и его. Вещей Миднайт не нашлось — очевидно, она не просто булькнула галькой на дно подземного озера, а вполне сознательно (или нет), собралась и ушла.       В голове не укладывалось, почему.       Она иногда была непоследовательной, но никогда — настолько. Ирма с присвистом выдохнула и с раздражением уставилась на собственные дрожащие руки. Даже руки предавали её. Она пыталась завязать узел на верёвке, что соединяла бы её и Ригу, но узлы один за другим распускались.       — Нужно её найти, — хрипло сказала она. — Она могла уйти недалеко. Надо позвать.       — Зови, — прошелестел ответ.       Голос тоже подвел. От шока она не могла говорить громче едва различимого шёпота. А горло горело. Ирма с жадностью пила воду, но её было недостаточно. А Рига всё повторял: «Зови, зови её». Словно он тоже тронулся.       Она тронулась, он тронулся, Миднайт — очевидно. Блеск. Их было семеро. Осталось двое. Судьба каждого из пятерых неизвестна.       С её губ срывался только тонкий, натужный высокий писк — у неё сроду не было такого голоса. Грудь распирало от крика, а крик не шёл. Рига впал в кататонию, не издавая ни звука ни шороха, резко обратившись сам внутрь себя и заперевшись, выбросив ключ.       Дышать, только дышать. К черту, она здесь не умрёт, не умрёт. Выжить там, далеко за звёздами — что казалось почти сном воспалённого разума — чтобы окончить свой путь здесь, вот так…       — Чем она только думала?!       Крик разлетелся под сводами. Крик разлетелся внутри, прорвав какую-то плотину. Её вырвало, из глаз щедрым потоком хлынули слёзы. Чертовы узлы… не поддаются… Ирма попыталась утереться. Она же не ревела, никогда не ревела… Все слёзы остались там, ушли бесценной влагой в песок там, где багровела кровь Гринджо. Не к добру она вспомнила его, не вспоминала ведь столько лет…       Она просто успела к кому-то привязаться. Успела посчитать кого-то семьей, а семья осыпалась, как сухие иголки с ёлки. Она-то подумала, что Миднайт наконец взяла яйца в кулак — свои или Риги — неважно, и наконец решила жить одним днём, не оглядываясь на вчера и завтра. А она и впрямь решила пожить одним днём. Конченая дура.       — Миднайт! — закричала она, во всю мощь лёгких. — Ты дура! Дура! Знай это!       «Дура, дура, дура….», эхо гулким рокотом подхватило её вопли, и они разнеслись во все края, и утонули во тьме.       Этот крик доставлял немыслимое, ни с чем не сравнимое садистское удовольствие. Пользуясь случаем, она наконец могла высказать всё, что она думала. Рига вторил ей — вслух, но по большей частью молча, предоставляя ей роль примы в огромном акустическом зале.       Ирма смотрела, как на глади озера расходятся круги.       Вода дребезжала и расходилась мелкими кругами, пока Ирма выплевывала все знакомые проклятие и ругательства, какие только знала — на родном языке, на нилу, на квенья и отдельные слова на синдарине, подслушанном у дориатских пограничников. Взрыв ярости смешивался с приступами смеха, но она понимала, что это пройдёт. Она должна выплакаться здесь, чтобы никто вовне не посмел упрекнуть её в слабости. Она же солдат, гладиатор… Все слёзы остались там, с Гринджо и с её первой жертвой на арене, когда ей впервые пришлось убить своего на потеху чужим.       Она отчаянно захотела увидеть песок. Настоящий, жёлтый. Можно даже белый, выжженный под солнцем. Ощутить его текучесть и жар, крупицы соли среди песчинок.       Ирма зачерпывала полные ладони воды с сияющими частицами фитопланктона, и ей мерещился песок.       Эхо все еще блуждало над головой.       Рига отмер и поднялся на ноги.       — Не поможет, — он был до странного спокоен. — Нам нужны палантиры. Нужно ехать к нолдор и просить их.       — А если она здесь, за поворотом? Спит или в обмороке? — в ней внезапно проснулось раздражение. — К нолдор, как же… Если ты не заметил, мы туда и направлялись.       Штраус проигнорировал её выпад.       — Ты так кричала, что мертвые бы встали. А Миднайт всегда спит чутко. Ирма покосилась на него. Рига осёкся и встал, поворачиваясь к ней спиной. Они явно подумали об одном и том же. Вы меня в свой уютный мирок не пускаете… Нет никакого мирка, и не было.       Она переключилась на палантиры. Злость схлынула так же резко, как и появилась.       — Если мы под горой, палантиры не дотянутся, — Ирма вспомнила то, что говорил эльф.       — Возможно, об этом стоило спросить не лесного эльфа, а сыновей их творца.       Раздался стук. Ирма отвлеклась от своих видений и увидела Ригу, стоящего у стены. Его силуэт тонул в полумраке, но он стоял достаточно близко, чтобы разглядеть его поднятую руку. Он постучал снова — самими костяшками пальцев. Звук был гулкий.       — Тут пустоты, — сказал он ровным голосом. — Ты была права. Может быть, вырытые галереи. Возможно, мы недалеко от залов наугрим.       Или гоблинов, вспомнила она предположение Миднайт. Ирма закашлялась и постучала по груди. Звук был глухой, но пустота там была ничуть не меньше.       — Прошло столько лет, — нолдо подлил вина собеседнику. — С тех пор ни весточки. Даже Палантир не дотягивается. Не думаешь, что они уже давно мертвы?       — Нет. С той же логикой можно утверждать что мертвы и те, что остались за морем, — возразил лорд Врат. — Однако думается мне, что наша мать, и наши дражайшие полутётушки с полудядей — живы. Почему же раньяр ты хоронишь так скоро?       На щеке Карнистира дёрнулась жила.       — Потому что мы с тобой оба знаем, что за перевалом всё не так чисто, и вести, приходящие с дозоров — тревожны. Разве тот эльф-беглец из Ангбанда не показался тебе или Нельо странным? Ты сам мне рассказывал, что он был наполовину безумен, а на другую половину — под властью Врага. И тебе, Кано, будет же лучше считать их мертвыми. Многим стало очевидно, что та ранья запала тебе в душу. Твой выбор многим непонятен, но никто не посмеет тебя судить. Однако, что будет, если они вернутся другими? Подвластными Врагу? Они ушли в неизвестность, по собственному почину, ничего толком не объяснив — это ли не тревожный признак?       Менестрель коснулся подбородка, отвел руку к столешнице и забарабанил. Мотив выходил тягучий и прерывистый, как дыхание выбравшегося из воды. Не пожелав отвечать, он перевел тему:       — Не так давно мне писал Инголдо.       — Снова напрашивался в гости? — Морьо всё больше багровел от вина. Макалаурэ отставил кувшин. Пьяный младший брат был хорошим слушателем, однако дельные, хотя и скупые, комментарии получались только у трезвого.       — Он никогда и не напрашивался, просто заявлялся однажды на порог. Впрочем… на этот раз мы его нескоро увидим, он покинул Минас-Тирит, и похоже, что надолго.       — И что же?       — Поделился тем, что видел не так давно во сне. Ему приснились огромные леса по ту сторону гор, ледяные пустоши и равнины — и все в огне. Впрочем, взгляни сам, — Макалаурэ отрывистым движением выдернул из столешницы ящик и выудил из вороха исписанных листов нужный — отрывок письма Финдарато. «… всё в огне. Но я смотрел сверху, паря над ними, словно майа Манвэ. Спустившись, я смог разглядеть всё четче — это было не вольное пламя, ширившееся и пожирающее траву и листву — нет, это было множество огней в вытянутых руках. Сотни сотен, тысячи тысяч рук. Они расползались в стороны от огромного кострища на юг, на север, на восток и на запад — в Белерианд. Мне кажется, я знаю, что я видел, но остерегаюсь писать и говорить об этом вслух»       — Поэтому я не только хочу верить, но и знаю, что они живы. И думается мне, они наконец нашли то, что искали.       Карнистир утвердительно кивнул и снова взялся за кувшин, не горя желанием погружаться дальше в рассуждения.       Канафинвэ вышел из собственных покоев, растирая в пальцах пепел от сожжённого письма кузена. Если Морьо и не вспомнит об этом разговоре — ничего страшного. Но порой ему казалось, что последние годы он говорит с пустотой. Все его слова и мелодии поглощает сама бездна, не отдавая ничего взамен, даже крупиц скупого эха.       Он остановился напротив черных дверей, скрытых под совершенно неуместным здесь гобеленом. Местная мастерица вышила туманный Митрим: озеро, скрытые вязкой дымкой горы и кружащих в предрассветных сумерках птиц. На него эта картина навевала тоску. Миднайт же она очень нравилась — она упоминала, что вид очень похож на тот, что она впервые увидела в этом мире.       Стыдно признаться — непогрешимая эльфийская память — он не помнил, что испытывал, когда в первый раз увидел Митрим. На протяжении долгих лет — сначала строительства укреплений, разведок и вылазок под началом отца, а после и вовсе смутно-туманного времени пленения Майтимо — он видел эти клубящиеся туманы и морось над озером каждый день. Вернее, тогда это были ночи. Отсутствие света было непривычным, чем-то угнетающим, но он скоро привык. Его зрение было острым, как оказалось — куда острее, чем у… людей.       Он почти не помнил и первую встречу. Они были пришельцами, но и нолдор были пришельцами тоже. Маглор тогда почти ничего не знал об Эндорэ, о его истории, традициях, культуре. Немногие мориквенди решились на контакт с аманэльдар. Обеим сторонам было тревожно, непонятно, в какой-то мере страшно.       А этим… эльтаури или как их прозвали синдар — вовсе не было страшно. От них исходило лишь любопытство, интерес детей к окружающему миру, удивление отсутствию светил.       Маглор тогда от скуки предложил обучать их языку и обычаям. Разумеется, подозрение в них шпионов Врага тоже имело места, но он вспомнил свое давнишнее холодное, разумное любопытство: кто это, что это, зачем пришли, откуда, что намерены делать дальше. Раньяр не торопились давать ответы. Они узнавали друг друга — и продолжали делать открытия спустя долгие годы.       Как так вышло, что эта непонятная вспышка эмоций, почти подростковый бунт — иначе он спонтанный побег Миднайт Скайрайс не мог определить — так разозлил. Опечалил. Он приказал закрыть двери её покоев, не тревожить их, скрыть за случайными гобеленами, чтобы взгляд не цеплялся лишний раз за дверные ручки.       Это было как раз тогда, когда Элу Тингол прознал о резне в Альквалондэ. Так совпало — совпало ли? — что его жена, королева-майэ Мелиан успела побеседовать с одной из раньяр. А после Тингол предложил свою помощь — но в обмен на то, что раньяр не будут участвовать в политике нолдор, что они исчезнут, словно их и не было. Маэдрос взял время на раздумья, а Маглор…       Что же, тогда он сделался слишком подозрительным. Ведь действительно, он и сам не заметил, как странно было то, что чужаки столь быстро и органично вписались в их мир. Словно бы кто-то обточил их заранее, огранил и вставил в оправу. Ни один синда, лаиквендо или фалатрим не был вхож в военный совет нолдор. А они — были.       Идея о повязании их клятвой — пусть и вассальной — была его. Всецело его. Он не хотел сомневаться в том, что делает и с кем.       Миднайт сидела по обыкновению у окна. Маглор невольно залюбовался на её ноги: согнутую в колене, прислоненную к стеклу, и другую, едва цепляющую носком пол. Они о чем-то говорили, но он сам уже не помнил суть изначальной беседы. Помнил лишь то, что её последовавший вопрос выветрил все ненужные мысли из головы и оставил там одно раздражение.       — Почему вы не можете отказаться от Сильмариллов? Хотя бы на время?       — Довольно глупый вопрос.       Миднайт рассеянно кивнула, словно бы и не заметив его растущего недовольства. Её пальцы скользили по кайме стеклянного бокала, рождая мелодичный звон.       — Я знаю, просто… пытаюсь понять ход ваших мыслей. Я много думала об этом. Ваша Клятва… в ней есть определенное отчаяние. Звучит так, словно вы бросились напролом, сжигая позади все мосты, — он молчал, а она продолжала. — Но вы же бессмертны, разве нет? Почему вы не можете уйти за горы, выждать, родить детей, чтобы пополнить свое войско… усовершенствоваться. Или… — её взгляд забегал, но она не успела договорить.       Он хлопнул по столу, подскочив к ней так стремительно, что полы его одежд взметнулись.       — Думай, о чем говоришь, — прошипел он с присвистом.       Миднайт подняла на него свои золотые глаза. Странно безмятежные, почти безумные.       — Так вы все погибнете. Вас год от года всё меньше, и количество воинов никак не восполняется. А враг множится тем временем.       — Родить дитя, чтобы отправить его в бой? Да ты безумна! — он стоял слишком близко к ней, пылая от ярости, но в в глазах Миднайт не было страха. Только печаль.       — В таком случае, ты готов к тому, что Клятва… невыполнима?       — Я не хочу говорить об этом. С тобой.       Она отступила.       — Прости меня. Мне вправду кажется это важным.       — Хочешь быть уверена, на той ли ты стороне?       — Как ты можешь такое говорить? — ранья осеклась. — Впрочем, ты можешь быть прав. Возможно, и не стоит нам доверять. Я не знаю своего будущего, я не могу его предвидеть. Однако… я хочу чтобы ты знал: я не хочу, и не захочу быть на стороне этой… погани. Каким бы ни были его мотивы, изначальные и нынешние, если всё приводит к бессмысленной бойне… все мотивы и аргументы теряют свою ценность.       Миднайт пожевала губу, взгляд её потяжелел.       — Боюсь, все войны сводятся к одной только бессмысленной бойне. Поверь, я много их видела. И ни одной из них нет оправдания.       Это был тяжелый разговор, бессмысленный — на его взгляд, отравивший воспоминания о многих, интересных беседах с Миднайт, когда она рассказывала о своем мире, его истории — так, урывками, но это было интересно, словно бы прикоснуться к звезде, о которой тебе известна лишь сущая малость — её свет. Но что заставило её родиться, гореть, и протягивать свой свет сквозь бездну? Всё это были её речи, её мысли, её сравнения. Он находил их довольно поэтическими, и нередко черпал из них вдохновение.       Однако вдохновение в последние годы превратились лишь в кипу исписанной бумаги, до сих пор не оформившуюся в самостоятельно произведение. Не хватало ключа — того, с которого всё должно начаться.       И всё же его тянуло в эти комнаты — тесные по сравнению с его, без просторной террасы, где он любил сиживать теплым вечерами и порой даже музицировать. Здесь он был частым гостем.       Маглор протянул руку и отодвинул полог, толкнув дверь. Опустевшая комната дохнула холодом, но рядом с камином уже было заготовлено немало дров, на рабочем столе лежали бумаги, которые ему предстояло разбирать еще полночи.       Карантир не успел уехать — с его земель примчал посланник на взмыленном коне.       — Письмо, — отрапортовал он. — Из Ногрода, от короля наугрим.       — Что же ему понадобилось, — Карнистир взял письмо. Маглор неторопливо пил вино.       Морьо активно налаживал связи с гномьими королевствами, строил тракты и налаживал монетную систему, до той поры среди эльдар не принятую.       — Что там? — нетерпеливо спросил он. Морифинвэ погрузился в чтение жалких нескольких строк, и вид его всё больше был удивленным.       — Пишет, обнаружил чужаков в дальних выработанных шахтах на нижних уровнях королевства. Они зовут себя нолдор, он крайне обеспокоен тем, как они попали туда. Пишет, что они совсем не похожи на эльдар. Но в оружии признана работа нолдор.       Маглор замер.       Она.       Миднайт молчала. Очевидно, это было вступление — обязательная часть, увертюра, до, собственно, представления. Её-то уже представили, только непонятно, зачем.       Лицо отстранилось, перестав заполнять собой всю ширину обзора. Она позволила себе тщательно рассмотреть существо перед собой: уж она-то видела майар впервые. До этого как-то больше везло Ирме, да и то, по её словам, Мелиан немногим отличалась от окружавших её эльдар.       Этот же был… опустившим условности вроде «облика эрухини». У него, кажется, были рога — над головой клубилось что-то вроде дыма, как над разбуженным вулканом, и виднелись какие-то отростки странной формы. Майа был высокий, облаченный в одежды из вороньих перьев и вулканического стекла — по крайней мере, было похоже на то. Миднайт старалась не задумываться о том, как подобное можно было в принципе скроить и сшить, но возможно это и не одежды вовсе…       Между тем, майа отпустил огоньки на свободу — Миднайт проследила взглядом их траекторию, а они повисли в опасной близости от её головы и волос — и цепко ухватил её подбородок, вздёрнув повыше.       — Мне нравится цвет твоих глаз, — сказал он. — Цвет золота. Более всех материй в Арде Повелитель любит именно этот металл.       Миднайт продолжала молчать. Не потому, что она не хотела говорить — нет, даже мысли не проскочило ответить. Сложно проскочить, когда в голове и так такое их столпотворение, что она молчала, силясь определить порядок и приоритетность вопросов и мыслей. За одно она зацепилась крепко — золото. Гора, полная золота.       Длинный, черный коготь почти нежно прошелся по её щеке. Майа придвинул свое пылающее лицо еще ближе, сократив расстояние до минимума, а Миднайт всё пыталась осмыслить происходящее.       Может, он хочет их выцарапать?.. Вырвать из глазниц?.. Ей резко поплохело, едва эта мысль пробилась на передний план.       — Кто…ты? — собственный голос был похож на скрип несмазанного колеса. А осмысленность речи — на детский лепет. Миднайт сглотнула. — Ты ведь… не Туво?       Странный вопрос. Как будто она имеет представление о том, кто и что есть Туво.       Наконец, майа отстранился. Холодок мазнул кожу.       Он был высокий, даже очень. Миднайт пришлось задирать голову, а подняться не было сил. Она осталась сидеть, неловко ощупывая онемевшие лодыжки. Понемногу ненужные мысли рассасывались, отходили на задний план. Он говорил о Повелителе…       — Ты из Ангамандо, — не дождавшись ответа, заключила она.       — Верно, — майа не сводил с неё рубинового взгляда. Даже будь она без одежды, она бы не испытывала и десятой доли той скованности, что сейчас, под этим взглядом. Он был словно экзаменатор в конце пути. Какие уроки она извлекла, какие результаты дало её исследование, какой ценности труд она положит перед тем, как выйти за дверь.       Язык приклеился к нёбу. Она не знала что сказать, или спросить — он пришёл из Ангбанда, здесь было всё однозначно.       Перед глазами снова вихрем пронеслись — Эред Горгорот, паучьи жала, величиной с миномёт, пики Ангбанда во время Дагор Аглареб; далёкое зарево от взрыва, учиненное на востоке Дортониона; принесение вассальной клятвы, отчужденность лордов нолдор после; побег — иначе не назовёшь — из Белерианда, лес, пожар, горы трупов; Гора, отвесные скалы, пустоши по северную сторону, и снова огонь, трупы… Лаэгхен. Бесследно исчезнувший под этой горой. Что если…?       Миднайт расширила глаза, испугавшись даже продумать до конца свою догадку.       Майа осклабился.       — До тебя так долго доходит… Но я горжусь тобой. Спустя столько времени ты всё же преодолела этот путь… Он был долог и труден, я знаю это. И вот, теперь, — ты предо мной! — Он развёл руки в стороны, и перья всколыхнулись, напоминая размах гигантской птицы. Миднайт медленно осмысливала происходящее. То, что до неё так долго, и даже туго — доходит, она уже поняла. Лаэгхен ведь был рядом с самого, с самого начала.       Она сглотнула. Горечь, с едким привкусом желчи коснулась горла и заполнила рот. Она в сердцах сплюнула. Мерзость. До чего же мерзость…       — Скажи мне… поведай одну только вещь, правдиво: Лаэгхен и Туво… это ты? Всегда был ты?       Майа расхохотался, так весело и счастливо, что впору сказать — «светло», но Миднайт не обманывалась. Она ждала и словно наяву видела искрящиеся брызги золота, в которые превращался этот фонтан смеха.       — Даже у меня есть понятие чести, дорогая моя! Понимаю, ты искала его, дабы он дал тебе мудрый совет… Да только Туво, как ни крути, не лучший советчик… Даже будь я прихвостнем Аманвалар, ни за что бы не советовал слушать его. Что может нашептать тебе трус, предавший одного Валу, а после другого и сбежавший, как мерзеннейшая тварь? О, он прячется, ибо он слаб и труслив, чтобы предстать передо мной, чтобы защитить то, что ему дорого… Он предпочтет прятаться за твоей спиной, а после — как знать? — ударить в неё ножом. Хотела бы ты такого совета?       — Так говоришь ты, — ответила Миднайт. — У него, должно быть, иная точка зрения.       — И всё же, реальность именно такова: он предал и своих, и чужих — и сбежал. Попытался было устроить свое королевство… да не вышло. Ха-ха, на это было так забавно глядеть… Он ведь первым нашел Последышей! Он хитёр и быстр, я не стану спорить с этим. Но стоило мне появиться, как он сбежал, как лань, бросив новорожденное дитя волкам.       — Ты весьма лестного о себе мнения, — Миднайт хмыкнула, постаравшись придать голосу холод. Было трудновато, в горле все еще ощущалась желчь, и противно жгло. — Волки нападают в открытую, ты больше похож на подколодную змею. Только и можешь, что брызгаться ядом.       Майа приблизился — она, сама не зная как, ощущала это. Нечто просто стало ближе.       — Тогда я сделаю, как ты просишь, — нежно сказал он.       Золотое сияние поугасло, и она лучше разглядела его лицо — раскаленное добела железо, со змеиными зрачками рубинового цвета. Пламя и едкие испарения струйками колыхались на плечах. Железный коготь упирался ей в лоб.       Перед глазами замелькали слайды. Рига, озеро, Макалаурэ, нолдор, советы, корабль, звёзды… О нет! Думай о другом, о другом, о Ниле — нет, там консул! Валенсиано! Дневник, записи, чернила, лицо — вспыхнуло лицо — Ланбенголмор, черное солнце, нолдор — нет! Нет, другое, Китобойня, Карвон, Консилиум, карандаш… рисунки, карты…. Миднайт зажмурилась, завозилась в железной хватке, думать о железе, броне, руда, добыча, копальни, таблица элементов, химия, запах реагентов, Мария! Джеймс, нет-нет-нет, черт, нет, не думать о них, не думать!!!       Майа отпрянул. На его губах змеилась довольная усмешка.       — Что ж…. занятно. Весьма, весьма…       Он приблизился. Миднайт попятилась, все еще не в силах соображать. Перед глазами плясали кадры жизни — о Валар, Боги, Звёзды, Эру — которые невольно она выдала Ему…       — На самом деле, я пришел сказать… Наш Повелитель очень… очень доволен тобой, — Каура издал ласковый смешок. — Велел передать тебе это… А также проследить, дабы ты не сбилась с пути… Слишком многие пытались отвратить тебя от него, но ты сильнее их, как поразительно! Ты твердо придерживаешься отмеренного тебе.       Её внутренности заледенели. Она подскочила и набросилась — совершенно вслепую, неожиданно для самой себя. У нее не было даже складного ножа, но была зажжённая внутри сигнальная лампочка — убить, уничтожить, ликвидировать угрозу! Миднайт сделала выпад, но кулак зацепил только дым.       — О да, — смеясь, майа кружил вокруг. — Именно так! Он хвалит тебя, немногие удостаиваются этой чести.       — Нет у меня никакого повелителя! — прорычала она, и зарядила ногой. Нога прошла сквозь железно-дымное тело и ее сковало ледяной судорогой. Миднайт рухнула на колено, жалобно хрустнула кость. Она взвыла. Перед глазами заплясали цветные мухи.       — Ошибаешься, — горячие ладони почти нежно обхватили её собственные и помогли подняться. Миднайт колотило. На ощупь, как… как чудовище. Его руки были покрыты чешуёй, горячие, одновременно холодные, отбрасывающие золотой отблеск. — Всё твое существование… вся твоя жизнь — ты обязана этим именно Ему. Владыка щедр на милости, разве ты не заметила? Он подарил тебе свободу, всё, что у тебя есть. Я слышу в тебе Его ноты, неуловимые, едва слышимые — но в этом вся прелесть Диссонанса, не так ли? Ты замечаешь, что «что-то не так» слишком поздно… А теперь…       Как странно — сама она не могла его нащупать. Миднайт отскочила, к стене, но это обжигающе-ледяное тело вновь настигло её, обхватывая ладонями лицо. Она ощущала себя забитой, плаксивой девчонкой: эта неизвестность, это вседозволенность и всесилие, которое демонстрировал какой-то вшивый майа, раб Моринготто… её коленки позорно тряслись.       — Я подарю тебе Благословение, — выдохнул Каура и коснулся губами её лба.       Благословение запылало, как клеймо. Миднайт осела на пол. Что-то ярко вспыхнуло — должно быть, Каура обратился в какую-то погань, чтобы вновь сбежать, но и вспышки хватило.       Она вдруг увидела стеклянные, выцветшие глаза напротив. Всего в паре шагов от себя.       На этом испорченном, почерневшем от гематом лице было сложно узнать знакомые черты.       Но глаза были его — его, Лаэгхена.       Он лежал на спине, раскинув руки, как снежный ангел. Незрячий взгляд смотрел прямо в неё.       Пришла в себя от легкого касания к волосам. Миднайт вздрогнула, отнимая руки от лица: ей самой казалось, что она превратилась в статую от этого поцелуя и просидела целую вечность, не двигаясь. Она ничего не видела, не слышала, не ощущала. Где-то рядом лежал труп, и её била дрожь. И сама себе не могла сказать, снится ей это или нет.       — Вставай, — шепнул кто-то. Голос был как будто знаком.       — Лаэг?..       — Никогда не сокращай имя эльда, — голос прозвучал строже. Затем вновь смягчился:       — Вставай. Я покажу тебе путь, прежде чем уйду.       — Не нужен мне никакой путь, — пробурчала она, — я знаю его. Этот путь ведет во тьму, так что лучше мне остаться здесь.       — Не дури. Все тени тают от прямого света. Ты давно не видела солнца, вот и пала духом.       — Еще скажи, что ты не лежишь здесь, мёртвый, — если это всего лишь сон, почему бы и нет? Еще скажи, что это не ты от самого начала служил Ему, вёл нас — меня — к гибели. Прямо к нему в руки.       Голос вздохнул.       — Я виноват перед тобой, Энтеломэ. Если бы я не был так слаб духом, то не пустил бы тьму в свое сердце. Я знал, что несу с собой зло, и пусть на душе всё равно было тяжело, это не умаляет груза моей вины. Теперь я расплатился за это — Чертоги, где мне пребывать покуда стоит мир, уже отворили передо мной врата, и я слышу их зов. Но я не уйду, пока ты здесь.       ...Нечто холодное, неосязаемое... коснулось её ободранной ладони. Скользящее движение коснулось предплечья, локтя, плеча и, наконец, скулы.       Миднайт почувствовала что-то щемящее в сердце. Не желчную горечь, а печаль, принадлежащую совсем не ей. Светлую, омытую искренними потоками слёз, груз вины, облегчение, щемящую тоску — вот что охватило сердце. А потом тонкой струной зазвенела мысль, в осанвэ. Мысли и впрямь были как будто ее — только отдельно.       Я пытался оградить тебя, пока мог — ты зря залезла в палантир, Татье поила тебя по моей просьбе, но я не смог помочь тебе больше, защитить. Ворон… я пытался отослать его прочь, дабы он позвал на помощь… но он не отставал от меня, ибо видел тьму. Умная птица. Он храбро сражался с той тварью в облике орла и погиб.       Миднайт прижала руку к груди. Прикосновение мазнуло следом.       Тогда, может, ты вообще не станешь уходить?       Она отчетливо слышала шорохи— как будто кто-то присел на корточки рядом. Всей кожей она ощущала как всколыхнулся от движения воздух, прохладное дыхание рядом. Но протянула руку — туда, где ощущала — снова ничего.       Меня здесь уже нет, прошептало бестелесное осанвэ, осталась моя мысль, удерживаемая остатками воли. И как всякая тень, я растаю под светом.       Тогда, может, останемся здесь?       Миднайт невесело усмехнулась. Я человек, мне недолго нужно, чтобы умереть от истощения, и тогда растаем вместе, вдвоём.       Тебе нельзя.       Осанвэ натянулось сильнее струны, больно.       Твоя воля сильнее моей, она не даст тебе умереть. Ты от рождения воин — я видел это. И Каура знает это. Он пытается запугать тебя, развеять семена сомнения над благодатной почвой. Но ты… ты стань твёрдой как камень. Возвращайся к голодрим. Их стены, ставшие твоим домом, сберегут тебя. Там ты вспомнишь, кто ты есть. Ты забыла. Возьми в руки своё оружие и вспомни. Оно здесь, со мной, возразила она. Её меч, скованный из железа корабля.       Нет. Я помню… то твоё оружие, которое источало жидкий огонь. Оно напомнит тебе.       Она прерывисто вздохнула.       Оно напомнит тебе. Напомнит об Эстель. А теперь…       Миднайт вздрогнула. Снова те же слова, то же касание. Нечто коснулось её лба — там, где пылало, но как будто изнутри — холодными устами и остудило его. И, как в ускоренной ленте, она увидела путь — несколько поворотов, озеро, карниз, выбоина слева… заброшенный гномий чертог, пролеты, один, второй, лестница, тайные двери…       Мягкий шелест, едва ощутимое касание — похожее на листья, у самых губ. Шелест и запах, что вёл её сюда, таяли, и походили на последние отзвуки эха.       Тебе пора на свет…       — А ты? Как же ты? — Миднайт спросила вслух и потянулась вперед. Ничего. Ни шелеста, ни дыхания. Наткнулась лишь на ледяную руку рядом. Неживую.       Отпрянула. Потом схватила снова, обеими руками, точно хотела согреть. Она ведь даже не сможет его похоронить…       Оставь меня.       Поворот, один, другой… Озеро. Она брела, как сомнамбула, держась за стену, в полной темноте. У озера было тихо, даже не было запахов. Человеческих тел, еды, смолы — ничего этого не было, хотя озеро было то же. Всё так же слабо светился планктон. Миднайт приблизилась к берегу и присела. Вода была подобна черному зеркалу. В ней ничего не отражалось.       Она протянула руку и похлопала по воде — так Ирма всегда делала у любого водоёма. Ирма… Перед глазами мелькнуло нечто рыжее, но Миднайт задвинула подальше эту мысль. Довольно. Наклонилась ниже, чтобы напиться. Чтобы она ни говорила, жажда мучила всё равно. А уж если бы она выбирала способ самоубийства — так это ножом в горло, или в сердце — всяко быстрее.       Возможно, для мира так будет лучше…       Миднайт продолжала хлопать раскрытой ладонью по воде. Больно, ощутимо. Значит, она всё еще жива — не призрак. Плеснула воды на лицо, и еще, больше, больше. Смыть эти треклятые касания, чьи бы они ни были.       Интересно, тут глубоко?       Не раздеваясь, она сиганула в воду, бросив вещи на берегу. Как холодно! Ледяные объятия отрезвили её, но Миднайт плыла и плыла, разгоняя тучи планктона, делая широкие гребки. Можно подумать, она успела взять от этой жизни всё… Самоубиться, чтобы миру стало лучше? Ха! Ха! Ха! Ну нет… Мелиан хотела избавиться, Татье хотела избавиться… И Лаэгхен — погиб напрасно? Сёстры… Джеймс. Он ведь тоже боролся, и все они — боролись.       Миднайт натолкнулась на берег, больше похожий на края каменной чаши и подтянулась наверх. Нежную, истончившуюся до состояния бумаги кожи встретила россыпь гальки. Миднайт свернулась клубком как была — нагая, и закрыла глаза.