Звёздный Предел

      В племени Барры, большом и шумном, состоящим сплошь из потомков прародителей Барры, слухи и толки поползли быстро. В соседнем племени мужчина умер самой страшной смертью, в разгар свадьбы, едва забравшись на молодую жену.       Жена та — младшая из трех сестёр, да все они, как одна, были жёнами страшного жреца, погубившего половину племени. Старшая была ведьмой — и её до того боялись, что за страшное деяние изгнали, но убить не осмелились. Но она не ушла далеко, а поселилась в лесу, ровно на середине пути от одного племени к другому, на северном берегу, где непроходимая чаща встала густой стеной.       Весть о несчастье принес сам Барра, видевший всё собственными глазами. Уже через три дня история обрастала новыми деталями — сопровождавшие Барру соплеменники утверждали, что сами были свидетелями тому, как ведьма пришла к Эске и потребовала отмены свадьбы, но он лишь ударил её в ответ, не удостоив и словом, и она затаила злобу; кое-кто утверждал, что Эска даже выбил ей глаз, и ведьма теперь одноглаза, но скрывает пустую глазницу под прекрасными волосами цвета золота; иные говорили — нет, у ведьмы только половина тела была страшной и изувеченной, но другая была нетронутая, словно принадлежала невинной юнице, дабы таким образом завлекать и убивать молодых охотников, забредших в непролазные чащи, и поить их кровью тень жреца; говорили даже, что благодаря этой крови он день ото дня крепчает, и вот-вот обретет плоть. Еще через неделю кое-кто вспомнил, как вскорости погиб один из внуков вождя племени — и это после того, как ведьма во всеуслышание объявила о проклятии жреца.       С тех пор жреце и ведьме говорили тихо, едва слышным шёпотом — имени его в племени Барры никто не знал, а сам Эска и его сыновья бледнели, серели и отказывались произносить его всуе, и силились забыть.       Мария знала всё это и только посмеивалась. Даже слухи о непролазной чаще оставались лишь слухами — всё же, к ведьме вела проторенная тропа.       Дом был починен, чист и опрятен. Свежие срубы приятно пахли свежей древесиной — лака здесь не знали. Люди из племени Барры по его приказу сложили печь — они и впрямь относились к ней с опаской, искоса рассматривая её шрамы, встречая её хмурый, порой безучастный взгляд, но она вылечила одного, затем другого, вывела заблудившегося третьего из леса без единой царапины, из которой она бы сцеживала пищу для бедного Джеймса.       «Ведьма из сказки» — она бы никогда не подумала, что жизнь подведет её к такому итогу. А в том, что это был итог, она не сомневалась. Пути разошлись, каждый пошел своей дорогой. Её дорога вела в уединение, в блаженную тихую глушь, где была лишь она да чужие мысли, записанные корявым почерком в тетради. Каким удивительнейшим образом сбываются случайные мысли, никогда не бывшие мечтами. Когда-то давно, в стерильной лаборатории и нескончаемым потоком внутренних оповещений она только и мечтала, что о каком-то сказочном покое, уединении старой лесной ведьмы за частоколом из человеческих черепов, наводящей ужас на простых смертных. Что ж, отец бы ею гордился. Даже в роли лесной ведьмы она была неподражаема.       … Есть что-то невинное, наивно-честное в первобытном обществе: оно не избаловано деньгами, развитой экономикой и социальной иерархией. Только натуральный обмен, только честная услуга за услугу. Мария просто так, кружкой, зачерпнула парное молоко из кадки и отпила. Посыльные от Барры принесли этим утром, вместе со свертком свежего мяса. И только за то, что вылечила одну из его многочисленных внучек.       Мария мечтательно вздохнула, осматривая недавно сложенную печь и представляя, как тепло будет зимой спать. Никакого больше холода, голода, голосов и последствий случайной коллективной шизофрении. Как удивительна человеческая память! Стоит чему-то уйти из жизни бесследно, навсегда — и его словно бы не существовало вовсе. Всё сжевало время. Или — она сделала еще один глоток — пространство-время, как сказала бы она раньше. Как всё переменилось!       Тетрадь, исписанная убористым почерком, покоилась на столе, раскрытая на середине. Пожелтевшие страницы были придавлены змееподобной подвеской — Мария помнила её еще со времен Сити. Миднайт тогда нашла её в куче какого-то мусора и с тех пор никогда не расставалась. А тут на тебе… Может, стоит сберечь, чтобы потом отдать? Какая упоительная мысль, случайный, детский самообман! Что только не придумает человеческий мозг, дабы уберечь психику от потрясений. Миднайт почему-то решила выписать все исторические периоды Терры и праматерики, а после позачеркивала даты и приводила длинные столбцы каких-то вычислений, напоминающие географические координаты. Мария мало что смыслила в этом, но другого чтива не было.       Зато была самодельная тетрадь из обрывков шёлка, грубой бумаги, и кусков какой-то ткани — домашнее задание, выданное ей Эльзой и Мирой. Мария заполняла её лениво и неспешно, и не то чтобы очень старательно. Многое она опускала, намеренно забывала или из природной вредности — искажала.       Подумать только, а такое было страшное понятие — «искажать». Теперь-то уже всё равно. Мария опустошила кружку и подтянула к себе тетрадь и кисточку. Следовало сделать хотя бы что-то, потому что вечером вновь заявится Барра или кто-то из его потомства — как было это в предыдущие дни, и уж тогда-то не будет времени ни на что другое. Они были беспардонны как дети, и не знали стыда — еще бы, за обновленный домик и сложенную печку лесная ведьма была по гроб (не свой, конечно) в долгу, а потому многие считали возможным и обязательным ломиться к ней по поводу и без.       Мария от скуки дорисовывала лозе новые завитушки, пока картинка не превратилась в сплошную волосатую кляксу. Ну вот — она нагло переводит драгоценный материал! Тем временем, по столу заскользили тени. В лесу рано вечереет — темень опускается тот же час, как солнце немного сходит с середины неба.       Значит, скоро.       Барра был довольно молод. Он был среднего роста и телосложения, немного округл в некоторых местах, и в целом был заурядным представителем первобытного homo sapiens с заросшим жестким волосом лицом и странной настороженностью ко всему новому. Что выгодно отличало его от Эски и Эффы, к моменту их знакомства уже разбалованных редкими дарами «цивилизации».       Барра и его племя были представителями и первопроходцами собственного человеческого пути. Однако, с соседним племенем их объединяло схожее наречие с минимальными различиями — в речи Барры проскакивало… синдарское звучание. В самом деле, Куивиэнен это или нет? И хлипкие заброшенные домики кому-то ведь принадлежали…       Раздался стук. Чернильное пятно расползалось по столу, не знавшему лака. Мария с грустью посмотрела на новое пятно в коллекции — вид у стола был, как у проигравшего войну с плесенью.       Скрип двери. Мария лениво повернула голову на звук — в проеме и впрямь стоял он. Вместе с ним в единственную комнату вошел тяжелый мужской дух. У неё заслезились глаза, но Мария приветственно улыбнулась и кивнула на скамью. Всё же, даже эту скамью делал Барра — или кто-то другой. Она не имеет права быть невежливой.       — Плодотворны ли были сегодня твои труды, друг мой?       Барра легким кивком поблагодарил за кружку воды и опрокинул её тут же. Капли рассыпались по бороде и повисли на усах. Он отодвинул кружку и облокотился о пятнистый стол, уставился на неё тяжело, чернеющими глазами исподлобья. Мария подавила внутреннюю дрожь, оставаясь приветливой.       Барра тяжело вздохнул, не отводя взгляда. И что же он собирался разглядеть? Мария не собиралась обзаводиться новыми «украшениями».       — На собрании старейшин было решено, что пора сеять, — человек принялся степенно оглаживать свою кустистость, многозначительно уставившись в окно. За окном ровным счетом ничего не было — ни птиц, ни белок, за которых мог бы зацепиться взгляд. Только деревья и лениво раскачивающиеся кроны.       — И что же?       Он посмотрел на неё. Опять всё тот же тяжелый, нечитаемый взгляд. Не будь у неё дурной репутации, она бы решила, что нравится. Если приплюсовать еще и то, что он бывает здесь почти каждый вечер…       — Я счёл это неразумным, — Мария закатила глаза.       — Неужели ты думаешь, что я стану портить урожай? — и это не говоря уже о том, что это было ей попросту не под силу. Но новообретенный имидж нужно было поддерживать и при этом не проколоться на обмане. За обманы сжигали — если тут не сжигали, то с лёгкой руки Джеймса (светлая ему память), скоро догадаются.       — Племя на том берегу озера бедствует. Вождь Эска присылал гонцов — передохла половина скота и ушла вся рыба от берега. Они едят прибрежную траву, и у них вспухли животы. Говорят, потому что ты жива. Ведь то же самое было и там, где вы ушли. И когда появились жрец и его спутницы.       Мария вскинула брови. Она слышала об этом впервые.       — Я не покидала этого дома с тех пор, как пришла. Да и твои люди приглядывают за мной.       — Ты символы рисуешь, я всё видел.       — Я записываю свойства цветов и трав. Со временем я постарею и память моя оскудеет, а знания мои должны сохраниться. Если у меня будут преемники, я смогу их передать.       Разговор шёл по привычным рельсам. Мария закусила губу. Мор скота, рыбы? А что же Эльза, Мария? Она думала, с её уходом дела наладятся.       — Вождь Эска прислал гонцов только с этой вестью?       — Требовал выдать тебя.       — Они же знают, где я живу. Отчего не пришли сами? И почему тогда ты не выдал меня им?       — От тебя я видел пока только пользу, не видел вреда своими глазами. А вождю Эске не следовало связывать жизнь своего сына с той, что принадлежала темному жрецу, — Барра сделал паузу. — Я не знаю что произошло там, в стране наших предков. Но отчего-то он смилостивился над вами — его женами, и забрал оттуда… Одно знаю точно, и это было причиной моего отказа: худое на той земле произошло задолго до того, как появился жрец — отец моего отца призвал тех, кто слушал его, оставить полюбившиеся луга и просторы, где они проснулись однажды, и устремиться прочь.       — Появился Голос? — то, что задолго до них, не было секретом. Но доселе ни Эска, ни Эффа не хотели приоткрыть завесу тайны.       Барра хмурился, не желая отвечать. Мария, в целом, его понимала. Сто очков доверия вперёд ей никто не даст. Теперь.       — Ты ведь пришел, чтобы спросить у меня. Спроси меня, я отвечу то, что знаю. Но я хочу знать то, что знаешь ты. Это справедливый обмен.       — Откуда мне знать, что твои слова не будут ложью?       — Может, ты и сможешь проверить. Но дела прошлого — это дела прошлого. Их не изменить, не испытать. Мне тоже остается только поверить тебе.       — Что же, тогда слушай, Мария, жена жреца, — Барра отставил кружку. — Отец моего отца был тем, кто видел сны, не похожие на те, что видели его потомки; он видел реки, что текли вверх и вниз, и в разные стороны — тогда не было ни заката, ни восхода, ни севера, ни юга. Были лишь реки и те, кто плыл. Он плыл долго, очень долго — так долго, что не помнил того времени, когда вступил в реку. Он не мог плыть обратно, лишь стремиться вперёд. Всё, о чем был сон — это река. А потом он проснулся — пробудился, как это ныне зовется. Рядом с ним лежал кто-то, вид которого пробудил в нем приятное чувство. Это была его жена, но она еще спала. Он потянулся к ней, и река была уже забыта на долгие мгновения. Он и не вспомнил бы о ней, как и мы не вспоминаем о своих ночных видениях после того, как утро заполняет наши головы заботами, если бы… если бы его не спросили.       Барра сделал глоток.       — Его жена спала, и голос исходил не от него. Рядом был еще кто-то — похожий на него и в то же время непохожий. Не такой непохожий, как спящая жена, но такой, кто отличался от них обоих сразу. И он спросил отца моего отца: «Откуда ты пришел?» «Я плыл», ответил мой предок, «я плыл и вот я пришел». «Нет, ты не плыл», ответил гость, «я видел, как ты спал долгое время. Звёзды кружились над тобой, и я семижды обошел эту землю и пересчитал всех, кого видел, и ты по-прежнему спал. Ты спал и рос, как молодой побег, но взошло это», — незнакомец показал на лучи, и на огромный шар в небе, — «Это взошло, и ты открыл глаза». «Это всё река», ответил отец моего отца. Это было всё, что он знал.       — И незнакомец ушел?       — Ушел, но не сразу. Прежде научил моего предка и его брата, что пробудился в паре шагов от звуков их голосов, словам — открывать рот и произносить звуки, чтобы называть.       — А до этого они не говорили?       Барра покачал головой.       — Они что, молчали? И ему это не показалось странным?       — Нет, ибо отец моего отца не знал иного. Он тогда только открыл глаза. А незнакомец дал ему имя и назвал свое. Он назвал шар в небе солнцем, а приятное чувство, что поселилось внутри моего предка — радостью.       — И как же он назвал твоего отца?       — Эрмон. А брата его он назвал Эльмир, — эти имена ей ни о чем не говорили.       — А как звал самого себя?       — Нуин .       — Хм. И что же было потом? Он остался с ними?       — Нет, он ушёл. Но затем пришел другой — некто, кто пригнал с собой тучи и морось, он привел с собой ночь; а может, он пришел вслед за ней. Мой предок и его брат впервые видели и свет дня, и темноту ночи. Возможно, потому они посчитали, что пришелец тому виной. Возможно, что так оно и есть.       Мария пожала плечами. У неё не было сил и желания искать аргументы против.       — А как звали его?       — Он не называл имени. Но он называл новые вещи — золото и серебро, смарагды и корунды, и эти вещи умещались в его огромных ладонях. Он называл слово «одежды», и у него они были, украшенные этим золотом и камнями. Он спросил моего предка и его брата — хотите ли вы обладать таким же? И Эльмир согласился.       — А что же твой предок?       — Он смолчал. Его брат с восторгом принимал и познавал всё новое, будь то ночь и звёзды, день и огромное светило. Будь то сверкающие как звёзды камни из глубин земли, будь то одежды, или красивые звуки, что слетали из уст незнакомца. Он называл это песнями, музыкой.       — И Эрмон ушел?       — Да, он ушел. Музыка была красива, но она рождала в нем тревогу. Его вёл Голос — он призвал его слушать, призвал постигать мир своим умом. Голос говорил, что весь мир, где бы ни касалась его нога — уже его; а незнакомец, певший о золоте, призывал служить ему, дабы обладать миром.       Мария хмыкнула. Да, выбор был очевиден.       — Путь моего отца и его отца был нелёгок — они шли долго, они узнали бурю и грозу, туманы и непосильный жар солнца. Но в конце концов, они пришли сюда.       — Это озеро… было обитаемо на тот момент?       — Да. Здесь Эрмон во второй раз повстречал Нуина. Он понял окончательно, что они отличны друг от друга; отличался также Нуин и от того незнакомца, что искусил его брата Эльмира своими песнями. И Нуин сказал, что принадлежит роду квенди, и что он и его народ всегда жили здесь. Но он предупредил моего предка, что ему нельзя здесь оставаться — путь его лежит намного дальше, к западу, где сгущались тени. «Пусть здесь сейчас светло, и блики пляшут на воде, — сказал Нуин, — но это ненадолго. Тени идут сюда, и вскоре их станет больше, чем на западе. Нужно идти на запад — там когда-то моему народу был обещан свет». Но Эрмон не послушал его и остался.       — А что же Голос? Он перестал напутствовать его?       — Возможно. Отец моего отца услышал его лишь единожды — и я рассказал тебе об этом.       — И пришел он сюда, в Землю Обетованную, — пробормотала Мария. — И здесь вы остались. А что же Нуин и его народ?       — Была здесь большая битва, еще до моего рождения: тени пришли, как и предвещал Нуин. Он и его народ были умерщвлены, немногие выжившие из его племени бежали — туда, на запад, где им был обещан свет. Половина из тех, кто пришел с Эрмоном, обернулись против него: «это наказание», — сказали они, — наказание за то, что мы покинули страну предков».       — Проще говоря, в той битве они приняли другую сторону? — уточнила Мария.       — Да.       — И где же они теперь?       — Те, кто выжил, бежали. Эрмон и Нуин погибли в той битве, а мой отец остался, ибо посчитал, что тени ушли — так и вышло, тучи над озером рассеялись, и снова заиграли блики, как встарь. Но мой отец ушел, и отдал свою ношу мне — и я вижу вновь, как удлинились тени, с тех пор как пришли сюда потомки Эльмира.       — Так они ваши родичи… Эска тебе, выходит, троюродный брат?       Барра озадачился. Кажется, он не знал такого слова. Мария махнула рукой.       — Забудь. Но теперь я поняла, почему ты не винишь себя. И теперь мне стало понятно, почему это озеро мы нашли пустым. Мы ожидали найти здесь народ Нуина.       — Ты знала его?       — Нет… — Мария ухватилась за собственные пальцы под столом. Она вдруг почувствовала волнение. — Нет… Но я знала тех, кто знал народ Нуина. Я пришла именно с запада, где, как ты говоришь, «им был обещан свет»… Это ведь об этом ты хотел спросить меня, вождь Барра?       Барра подобрался. Мария вздохнула и подлила себе молока. Ей нужны были силы на столь долгую повесть. Возможно, вся ночь уйдёт на то, чтобы объяснить всё это безумие, которому не было конца и края. А возможно, ей нужно было просто выговориться — Барра как никто другой подходил на роль «попутчика». Мария улыбнулась собственным мыслям. Как всё меняется.       Земля вокруг лагеря была изрыта. Эльза, запахнувшись в свое красное платье, бывшее подвенечное и самое любимое после неожиданного спасения, наблюдала за вскапыванием очередной могилы с хлипкой дозорной башни.       Вождь Эска сделался подозрителен и приказал окружить поселение частоколом, построить дозорные вышки. Эльфийским они не годились и в подметки, но и для тех, кто жил в палатках, это был немыслимый прогресс.       За неполные три луны Эска схоронил сына, внука, второго внука, старшую и младшую внучку и еще двоих сыновей. Итого — она загибала пальцы — осталось пять. Добавить к этому резко проредившееся поголовье и так немногочисленного скота, истощившиеся рыбные места вдоль берега — и становится понятно, почему Эска решил, что будет война. Беда не приходит одна, возможно его брат тоже надумал сняться с места и в поисках плодородной земли идет сюда не с самыми добрыми намерениями.       Высосано из пальца, конечно, да только и эльфы это знали и говорили: «это удлиняются тени». И даром, что все еще позднее лето.       Внезапный уход Марии от жизни мирской в резкое отшельничество и формально-добровольное изгнание ничем племени не помог. Люди роптали, ползли слухи. О том, что они все трое — ведьмы, а Мария самая старая (так и было) и самая страшная среди них. Одноглазая карга, перевертыш, злобный дух, жрец в женской ипостаси. Эльза оттопырила губу. Следя за новыми витками кривотолков, где зерно истины терялось как песчинка в многочисленных слоях перламутра, она понимала теперь, как рождались легенды, за ними мифы, а потом и целые пантеоны. Ни дать ни взять Мария вскоре будет сторожить вход в потусторонний мир. Вскоре люди догадаются, что хоронить трупы так близко от поселений очень вредит здоровью, и захоронения перенесут в лес.       Марии не хватало разве что похожего частокола с черепами мертвецов на верхушках кольев, для большей реалистичности образа.       Эльза спустилась с башни и направилась в свое жилище. Как бы ни хотела Мария уединения, ей все же придется мириться с присутствием Эльзы и быть может, Миры тоже — в конце концов, речь шла о безопасности, если не о благополучии. Если это еще де Гранц как-то волновало.       Эльза сложила в корзину вчерашние лепешки, свежие яйца, полоски вяленой рыбы, отрез недавно сотканной ткани — в последнее время она, что называется, «втянулась» в процесс и находила его медитативным, очищающим мысли. В последнее время она думала слишком много.       К примеру о том, что знаки внимания ей оказывать не перестали. Она находила у своего порога небольшие букеты цветов (что было очень кстати, многие были полезными для употребления и лечения), какие-то допотопные украшения из ярко раскрашенных деревянных бусин (эти она складировала, но не носила), однажды обнаружила даже хороший охотничий нож. Немногие знали о том, что у неё есть Эрка и собственный кинжал.       Это было приятно, в груди теплело. Но вместе с тем знакомый холодок лизал пальцы ног, когда ночами она лежала в своей постели, и непрошенные воспоминания вертелись в голове по кругу. Она не могла вспоминать свой ужас в доме Эоаха и какую-то обреченность. Не могла не вспоминать свое торжество, разгоревшееся фениксом в груди, словно ей кто-то подарил шанс. Как кто, Мария же. Это было даже неожиданно — получить от неё помощь в такой рискованной ситуации. Мария практически пожертвовала собой, не имея запасного плана — то что она осталась жива, было чудом, вмешательством высших сил и не иначе. Но прежняя Мария де Гранц так бы никогда не поступила. Она менялась. Все они — менялись. Возрождались на собственном пепле.       Эльза взяла яблоко из корзины и надкусила. Оно было некультивированным, маленьким и кислым. Мысль о культивированных яблоках возвращала её в Белерианд, где она упрашивала Файнолмэ разбить в Химринге сады. Она планировала упросить Марию и Джеймса способствовать и привести хорошего грунта из Таргелиона, а Миру и Ригу — семян из садов Амон-Эреба.       Маэдросу бы не пришлось мучиться с перераспределением запасов.       В груди опасно зажгло. Она запретила себе думать об этом. Её удел — такие вот букетики, деревянные бусы и кинжал от человека-охотника. Это Аллвентэ было уместно наряжаться в любимые цвета лорда Нельяфинвэ, украшать грудь кораллами, пальцы — драгоценными камнями, а волосы — лентами. Уместно наряжаться и иметь надежду на взаимность от эльфа, пусть и лорда.       Яблоко закончилось, Эльза задумчиво слизывала сок с пальцев. Интересно всё-таки, от кого из охотников кинжал? Хотелось бы надеяться, что не от оставшихся сыновей Эски. Ей хватило, большое спасибо, добавки не надо.       Полог из шкур у входа в жилище вздернулся, впуская охапку свежего воздуха. Мира. Неожиданный гость, пусть и жилище они делят вместе.       Они уставились друг на друга в немой перепалке. Эльза даже порой забывала, что вот эта вот девушка — её сестра. Миднайт с её такими же проблемами в эльфийско-людских отношениях казалась роднее.       — Чего тебе?       Мира окинула взглядом наполовину заполненную корзину.       — Если хочешь идти к Марии, лучше иди сейчас. Эска намечает вечером собрание племени, обязаны присутствовать все. Твое отсутствие заметят, если ты не вернешься до заката.       — О чем он намерен объявить?       Мира дернула плечом и вошла внутрь, отсекая их от мира тяжелым пологом. Они остались в полутьме, горели только огарки свечей из овечьего жира.       — Я знаю только то, что ему давно пора созвать старейшин, да и народ. До чего он додумался, я не знаю. Возможно, он как-то свяжет наше присутствие с бедами в Кшетре и здесь. А возможно, и нет. Но разговоров и толков только что о проклятии жреца Бэды. Его сыновья ропщут.       — Требуют нашей смерти? — рука Эльзы замерла над корзиной. Если они устроят «охоту на ведьм», фантом Джеймса их не спасёт.       — Это вряд ли. Он посылал гонцов к Барре, но Барра разуверил его. Не знаю как, — Мира развела руками. — Но Эска приказал мне учить детей день и ночь, и не только детей, а всех женщин, если они того пожелают.       — А женщинам, как я понимаю, приказал «желать». Чтобы мы обучили всему, что знаем, и нас можно было бы спокойненько пришить, — интересно, а её тайный поклонник был в курсе заговора? Возможно, не поздно выскочить замуж, если он не убоится «тени жреца». Но тогда и конспирология вся насмарку.       Мира покачала головой.       — Это вряд ли. На обучение понадобятся на месяцы, а годы — они до сих пор как новорождённые, мало того, не желают учиться. Страх и паника убивают все зачатки разума.       Эльза начала раздражаться от сестриной манеры вести продуктивный разговор.       — Есть другие идеи?       — Возможно, — Мира перебирала собственные пальцы, — возможно, речь пойдет о том, чтобы пойти дальше, на запад. Это было бы нам на руку.       — Возможно, но только мы ничего не решаем. Особенно после всего, что было раньше. И почему именно на запад, а не на север, восток, юг?       — Не знаю. Но нам было бы лучше на запад.       — «Было бы лучше, было бы лучше», — Эльза передразнила её, сделав голос тонким и приглушенным. — Как видишь, всё что мы ни делаем, не приводит к тому, что «лучше». Я вижу только «хуже».       — Разве? Мы выбрались из Кшетры.       — Ценой Джеймса. Отсюда мы выберемся ценой Марии?       Мира закусила губу. Очевидно, о такой трактовке событий она не подумала.       — Мы можем сказать, — она кинула камень на пробу, — что Мария старше, что она помнит путь.       — Как будто мы с тобой младенцы беспомощные, — проворчала Эльза. — Сейчас как раз тот момент, когда нам с тобой выступать лишний раз не стоит. Хотя бы стоит послушать для начала, что хочет сказать Эска.       — Эска готовится к войне, или к побегу, — отчеканила Мира. — Кшетра показала, что бежать есть от чего.       — От Эффы? Брось, всё что было в Кшетре — дело рук Джеймса… — Эльза запнулась, закусила губу. В голове был белый шум. Кшетра была чем-то странным, ирреальным, миром, который просто не мог существовать — настолько невозможным, что она легче бы поверила в распыленный над южными степями наркотик, чем в то, что там произошло. Удивительно человеческое восприятие объективной реальности.       Она сама — готова была биться об заклад — чувствовала там что-то. Слышала что-то. Рой голосов, напоминающий шум радио, пытающееся уловить нужную волну. Она и забыла, что это было.       Но то, что шумело в её голове сейчас — только кровь и собственные мысли. Ничего, ничего больше. Эльза мотнула головой и опустилась на стул. Она чувствовала себя как-то нехорошо. Подняла голову — а Миры уже и след простыл. Даже полог не колыхался.       Эльза беспомощно уставилась на корзину.       Мария если не выслушает, то хотя бы не откажется вылечить эту внезапную головную боль.       Но перед глазами стремительно темнело. Что же это, черт побери, такое. Гора раскололась с оглушительным треском, золото неровными, прерывистыми толчками выплескивалось наружу, заливая землю. Она дыбилась всё выше в своей агонии, пытаясь заляпать небо, но оно было слишком высоко — точнее, его не было совсем. Была лишь угольная чернота с далёкими точками, и это было то, что видят только астронавты, минуя все сферы. Миднайт посмотрела вниз, когда гора вот-вот должна была вытолкнуть свой плод, но что-то ухватило за ногу и потянуло — вверх.       Пробуждение было резким, как первый вздох ныряльщика. Её кожа едва помнила тепло чужого тела, осталась только ломота и странная, тянущая пустота под животом. Миднайт неловко поднялась на локтях, сводя бёдра. Она засыпала уже одетой — под полуразборчивое бормотание Ирмы и Риги, но плохо помнила, как натянула штаны, рубаху, тунику, вдобавок обмотавшись какой-то длинной тряпицей. Будто всё, что предшествовало одеванию — приснилось. Все истории врали — кожа не хранила чужое тепло, не помнила ничьих прикосновений, только голова была и вправду пустой как колокол.       Воздух вокруг был свежий, переполненный высотой гор и еловых лап, пыли от щебня под ногами и немного — помёта птиц.       Витунна задрал орёл, вспомнила она. Витунн — это ворон, Зрящий, которого нашла она, а приручил Маглор. Его смерть видел Лаэгхен. Точно, Лаэгхен.       Миднайт вдохнула поглубже. Странный запах. Если не поднимать век, то можно подумать, что она находится где-нибудь в высокогорном ущелье с уникальным микроклиматом — там не холодно и не жарко, живут звери и птицы. А глаза с поднятыми веками видят лишь чернильную гладь озера и слабо люминесцирующие точки, мало походящие на звёзды.       Ирма спала тихо, как мёртвая; Рига издавал едва слышный свист. Миднайт медленно поднялась и в полутьме нащупала свои вещи. Поправила сползшие, не до конца зашнурованные штаны, натянула сапоги. Наполнила флягу — вода здесь была ничего так. А других вариантов не было.       Странное дело — она что, собирается отойти от стоянки? Похоже на то. Лаэгхен куда-то запропастился. Он не падал с ними. Если бы падал — упал где-то рядом. Но они обыскали всё, и не нашли ни следа, даже его вещей.       Похоже на какой-то рок. Рок, похожий на ошейник, обмотанный где-то внутри вокруг аорты и натянутый туго, как струна, тащивший её против воли в неизвестность.       Миднайт плюхнулась на землю и запустила руки к корням волос — там было столько пыли, грязи и колтунов, что оставалось только накрутить дреды или состричь под корень, как после Эред Горгорот. Почему она снова в этой точке? И снова с Ирмой. И Ригой. А возможно, дело в ней самой? Это ведь она предложила уничтожить пауков, затолкнула себя и полубессознательное тело Лейден в ту расщелину. Предложила и решила идти не по безопасному Подгорному Тракту, как предлагал эльф, а идти в гору.       Это она решила покинуть Белерианд. Сёстры и друзья потянулись следом.       Какой-то непрекращающийся ночной кошмар. Если они будут простукивать стены в надежде найти пустоты и рукотворные галереи, с её удачей творцами галерей окажутся гоблины. Или твари похуже. Лаэгхен упоминал троллей. Солнечного света здесь нет.       Миднайт долгое время просидела в тишине, время отмеряли лишь мысли, появляющиеся одна за другой. Вывод напрашивался один: она должна отделиться от этих смутно различимых силуэтов во тьме. Она видела кольца голубых прядей, рыжину. Подумать только, эти рыжие волосы она наматывала на пальцы несколько часов назад, оттягивала, перебирала.       Миднайт уставилась на собственные пальцы. На то место, где они были. По крайней мере, будет что вспомнить.       Ветерок мазнул по вспотевшей коже. В нос ударил запах свежей листвы и земли, увлажненной дождём. Кажется, она заставляет ждать. Миднайт тяжело поднялась и побрела навстречу воздушному потоку.       Слева стенка, справа стенка, над головой потолка не достать, налево поворот, где пространство ощутимо шире. Галька под истёртой подошвой сыпется и Миднайт ойкает, сбиваясь с мысли. Слева стенки теперь нет. Карниз. От поворота до карниза три с половиной шага, может, меньше. Какого черта она это запоминает? Это помогает успокоиться и не расплакаться в который раз.       Сколько раз она пожалела, захотела повернуть назад. Но захотеть мало — у неё не было ни волшебной веревки, ни клубка ниток, чтобы в целости и сохранности покинуть этот лабиринт. Свою часть «упряжки», в которой они шли втроём, она бросила там, на стоянке. Ирма же говорила, что жила когда-то под землей в пещерах… Они могли бы выбраться. Выбирались же? Выбрались из Эред Горгорот, из Белерианда, из того проклятого леса, из ямы, полной мертвецов, из горы, что вслед за ними взорвалась потоками лавы…       Желудок сводило от очередного спазма, а опухшие от слёз глаза горели — но ресурсы как тела, так и вещмешка подходили к неминуемому концу. В ногах поселилась слабость и только сводящий с ума запах никуда не исчез.       Как знать, может вода была ядовита. Мария как-то читала всем желающим лекцию о фитопланктоне, которым цветут стоячие водоёмы — он бывает зелёный и красный, от него задыхается рыба, а бывает и такой, что вырабатывает нейротоксин. С её-то удачей…       Закружилась голова. Миднайт изогнулась, но спина не чувствовала опоры сзади — сзади была пустота. Она неловко царапнула кончиками пальцев шершавую стенку, бессмысленно напрягла мышцы икр — как будто это могло ей помочь в начавшемся полёте — и рухнула вниз, пересчитывая костьми камни и уступы. наконец-то       … Линталайэ, один из немногих её друзей среди эльфов, как-то пытался научить её осанвэ. Обучение стопорилось на первом же этапе — на теории, понимании самого понятия. Линто рассказывал что осанвэ — это когда чувствуешь кого-то в своем сердце, ощущаешь присутствие, как будто это некто стоит позади твоего плеча и касается теплой ладонью. Более развитое осанвэ позволяет передавать или ощущать чужие чувства и эмоции, еще более развитое — видеть чужими глазами, слышать чужими ушами. Миднайт плохо представляла себе, как это — «почувствовать в сердце». Она могла представить как «почувствовать в голове» или, строго говоря, вообразить в голове чей-то образ, продуцирующий те эмоции и фразы, которые выдавал бы её собственный мозг.       Возможно дело было в этом — в слишком развитом воображении или наоборот, слишком ограниченном, в силу человеческой природы. Даже Тоби, корабельный робот, шутки выдавал лишь после обработки каких-то сотни тысяч алгоритмов, заложенных в него человеком. В каком-то смысле Тоби можно было назвать человеком — на стадии своей сборки и обработки первичных данных он был подобен младенцу, уясняющим значения слуховых, зрительных и тактильных ощущений.       Как Тоби на основе исходной информации мог комбинировать её кусочки и выдавать свои шутки, так и люди имея известное и неизвестное, устремлялись на непроторенные просторы открытий. Вряд ли человек, не знающий о существовании электромагнитных частот, подумал бы о телефоне или радио.       Миднайт были даны известное и условно известное — два кусочка пазла, но она всё равно не могла нащупать тот зыбкий путь к пониманию теории.       Маглор, не любивший неточностей, давал иное определение.       — Осанвэ есть связь, сформированная лишь однажды и впоследствии сохраняющая свое существование навечно. Она образуется лишь на родстве душ, это способность уловить чужие желания и помыслы, при большей связи осанвэ становится сильнее, и две души ощущают друг друга как самое себя — продолжение, находящееся в ином теле.       — Как фантомные боли отсутствующих конечностей… — Маглор нахмурился, услышав её бормотание. Миднайт торопливо пояснила: — Я слышала от тех, кто терял руки или ноги — они иногда продолжали чувствовать свою отсутствующую руку или ногу, как если бы она чесалась или её покалывало. Но это всего лишь фокус обрубленной нервной системы.       Конечно же, он тогда подумал о Майтимо. Но он кивнул и небрежно подтвердил:       — Вроде того.       Признаться, телепатия и её существование в этом мире прельщали. Но несмотря на это, одна только мысль о том, что кто-то сможет с легкостью прочесть её мысли или уловить эмоции, её коробила. Тут и вслух общаться не всегда хочется…. пусть это и было полезно. Но что-то ей подсказывало, что это скорее эльфийская «заводская настройка», и нолдорские хороводы вокруг неё не дадут никакого результата. Миднайт предприняла еще одну попытку:       — Но ведь для этого обязательно кровное родство?       Нолдо тонко улыбнулся.       — Нет. При всем желании, я не смогу видеть глазами своего брата и слышать, что он слышит, находясь в своей комнате за многие дни пути отсюда. Для этого мой отец создал палантиры. Всё, что я могу — почувствовать его в своем сердце и знать наверняка, что он в порядке.       — Тогда что же родство духа? Кажется, твой старший брат имеет лучшего друга, и связь там тоже сильна. Хотя Фингон вам кровный родственник, и это скорее тоже относится к кровному родству…       Маглор поморщился. Миднайт сделала вид, что не обратила внимания и задумчиво тронула нос.       — Да, это тоже не то… В таком случае, есть ли у тебя кто-то не-родственник, с которым есть осанвэ?       — Есть. Но подобная связь тоже позволяет лишь ощутить присутствие и чувства.       — Рига рассказывал, что на Митрим он слышал ваши голоса внутри своей головы. Это же было осанвэ?       — Верно.       — Но и родства духа не было. Не говоря уже о кровном.       — Родство духа было — на краткий миг. Мой кузен уловил чувства твоего друга, потому что в тот момент чувствовал то же самое. Они, как ты это называешь, — он щелкнул пальцами, — были «на одной волне». Вдобавок, — Маглор указал на глаза, — они смотрели друг на друга. Для Финдарато это было так же непросто, как для меня было бы непросто почувствовать кого-то не из моих братьев на расстоянии. Однако он попробовал — и вы, оказывается, поддаетесь осанвэ.       Всё-таки ей не соскочить. Зря она протянула руки к палантиру и при этом умудрилась попасться самому лорду на глаза. Или это сам Маглор решил оставить его в своем кабинете без присмотра в надежде провести эксперимент? Проклятое любопытство. Миднайт скривилась.       — Не хочу быть подопытным кроликом.       — Но тебе нужно научиться этому.       Оставался последний козырь. И этот туз она швырнула ему — высокомерному сыну Феанора — прямо в лицо.       — Ты сам-то… осязал чьими-то глазами, ушами? Ты хочешь меня научить, не имея сам в этом мастерства. Если ты сам не умеешь, сомневаюсь, что и у меня получится такое с тобой проделать.       Но его не проняло. Маглор медленно прошелся вдоль стола и прислонился к нему, повернувшись к ней и оказавшись всего в шаге. Ей, сидящей на удобном стуле, пришлось задирать голову — иногда она забывала, какой Феанарион высокий. Канафинвэ наклонил голову набок и сощурился, цепко уставившись ей глаза в глаза.       Его пальцы барабанили по поверхности стола. О, разумеется он знал ответ на её вопрос. Подбирал слова?.. Живот защекотало неприятное предчувствие.       — То проявление осанвэ, о котором ты говоришь…. доказательство супружеской связи.       От продолжения диалога их неожиданно спас Ромайон, заявившийся с важным донесением.       Это было именно что осанвэ — но не топорное вмешательство с помощью палантира, или — не приведи Эру! — насильное установление супружеской связи, которое — а совсем другое, но самое что ни на есть настоящее, и Миднайт теперь поняла, каково это — прямо в сердце.       Мысль вторглась во всё естество, пугающая, чужеродная и торжествующая. Она заполонила все её тело горячим, жгущим прикосновением от головы до основания позвоночника и пальцев на ногах, а сердце сжали в черных длинных когтях. Миднайт лежала ничком и боялась вздохнуть, слепым взглядом уставившись в землю. Кровь стучала в горле и в ушах, и уж ими-то она ничего не слышала.       Она слышала прямо изнутри себя, но это не было «продолжением» её, или каким-то фантомом — нет, это было то, что попросту она считала несуществующим. долго       Уж простите великодушно, путеводных знаков нигде не было — а она побывала много где. Сердце неприятно закололо. Миднайт никогда не знала проблем с сердцем и сосудами — её создатели постарались, и это стало новым впечатлением.       Интересно, если она перевернется на спину, дабы не есть землю — это нечто не высосет её душу через рот? нет       Однако. Миднайт перевернулась и сделала вздох. Тиски вокруг сердца разжались и оно неспешно, робко забилось, с трудом не разгоняясь до гоночной скорости. В голове было мутно и содержимое точно только что выплеснулось из центрифуги и пыталось принять устойчивое положение, а перед глазами плясали мушки, но это такая мелочь… Подташнивало. Миднайт вдыхала носом и выдыхала ртом. Она ничего не видела, но мир вокруг вращался. Влево-вправо, влево-вправо, как ньютоновский маятник.       Чужое нетерпение ощущалось, как сотня иголок, воткнутых вертикально в холку. Миднайт вздохнула и села. Что бы оно ни было… она послушает, что оно скажет. Другого выбора всё равно нет.       — Верно.       Миднайт распахнула глаза. Голос, прорезавший тишину, не имеющей ни дна, ни объема, был полнозвучен и моментально заполнил всё ощутимое пространство. Она силилась определить источник, но звук раздавался отовсюду.       — Что же, для нас обоих будет проще, если ты не будешь сомневаться в реальности происходящего.       Голос был бесплотным. Миднайт это поняла в то же мгновение, как он перестал быть таковым. Возле неё зажглись огоньки — настоящие дрожащие язычки пламени, ровно пять — по количеству покрытых чешуёй пальцев, на которых они горели.       Она уставилась на это круглыми глазами. Вопреки сказанному, её рассудок только уверился в не-реальности происходящего. Что-то внутри подмывало тронуть эти красно-золотые, точно усыпанные драгоценной рудой руки, с угольно-черными пальцами и звериными железными когтями.       Затем из темноты выступило лицо — раскаленное на жаровне темное железо, блестящее, со всполохами рубиновых отсветов в змеиных зрачках. Пламя и клубы вулканического дыма струились за спиной, заменяя волосы. Это было не лицо человека или эльфа — что, в общем-то, было понятно сразу. Но дело было не в принадлежности, а в самих чертах, слишком совершенных, слишком…ненастоящих, словно это была картинка в голове художника, идеальная ровно до момента воплощения.       Зыбкость. Вот что это было. Зыбкость ли этого образа перед ней, или зыбкость её крошащегося рассудка… а может быть, зыбкость мира в целом, что разрушался за её спиной тут же, как её голову покидала потребность повернуться назад.       И вот… она во тьме, у которой нет ни запаха, ни оттенка. Она сидит то ли на земле, то ли в пустоте — онемевшие ноги потеряли чувствительность, как и горящее от ссадин тело. Горение это распространилось на всю её сущность единомоментно, и она остро ощутила себя здесь-и-сейчас, противопоставив всем ощущениям «до» и «после». Не существовало ни «до», ни «после» — вот что значило столкнуться с айну. Вот что значило — осанвэ.       Лицо улыбнулось.       — Так вот какая ты, бродяжка. Синдар под пятой Мелиан прозвали вас эльтаури — Властителями звёзд — что, конечно же, неправда.