Boy Toy

Чимин может жизнью поклясться, что он уже видел эту заросшую кустарниками полянку ранее. Кролик с ужасом всматривается в колонну окутанных туманом деревьев, как две капли воды похожих друг на друга, и отчаянно желает найти между ними хоть какое-нибудь внешнее отличие, но перед глазами мелькает всё та же серая безжизненная картинка. И как бы мальчик не пытался найти выход из леса, он неизменно только и делает, что петляет по бескрайней чаще кругами, нехотя признаваясь самому себе: с течением времени вокруг него ни черта не меняется. От толстых древесных стволов, поросших мокрым мхом, исходит липкая сырость, усиливая духоту, застывшую в воздухе вокруг омеги. И, скорее всего, Пака давно бы уже стошнило, если бы не жгучие спазмы голода, безжалостно терзающие его желудок. Блондин стонет обречённо, стараясь усмирить нарастающую боль в собственных лёгких, что сжимаются и разжимаются судорожно, беспрестанно аккумулируя потоки ледяного воздуха. И ничего бы этого не случилось, если бы Чимин не свернул тогда с шоссе в поисках наиболее короткого пути. Однако сделанного не воротишь. И винить себя сейчас, блуждая хрен знает где, в чёрной глубине леса, окруженного со всех сторон ворохом листьев, омега считает совершенно обоснованно бессмысленным. Всё, о чём добыча только может в сей момент думать — это то, что ещё чуть-чуть и его ноги откажут окончательно нести своего хозяина по липкой, засасывающей по самые щиколотки грязи в поисках чудесного спасения. К тому же с момента прошлой ночи его не отпускает жуткая боль, пульсирующая неустанно в висках, но мальчик не желает абсолютно возвращаться мыслями к тому, что произошло с ним за эти прошедшие часы. Иначе омега Чимина просто сойдёт с ума, если Пак всё же позволит себе с головой нырнуть в пучину окутывающей его сплошь щемящей тоски, острой жалости к себе и терзающих приступов угрызений совести. Кролик в бессильной ярости на самого себя скрипит зубами. Однако уже в следующую секунду его возвращает в реальность резкая боль в бедре, причиной которой выпало стать острой ветке. Она, глубоко впившись в омежью ляжку, рисует на гладкой кожи ровную линию, оставляя за собой кровоточащую рану. Чимин поспешно отдёргивает пострадавшее бедро от источника жуткого дискомфорта, и тотчас его многострадальная нога опускается в лужу, утопая в грязной воде. И мальчику даже представить страшно, сколько же сейчас под ней копошится дождевых червей и других мерзких паразитов, о которых знать ему для собственного же блага, пожалуй, необязательно. От затянувшейся на долгие часы ходьбы спина гибрида ноет невыносимо, как и всё тело. Но хуже всего обстоят дела со всем, что находится чуть ниже поясницы. Из-за предельно низкой температуры ягодицы, ноги и ступни Чимина онемели до такой степени, что шевелить он ими может чисто автоматически, по памяти. И чем дальше кролик забирается в лесную чащу, тем гуще клубится вокруг него туман, застилающий ему обзор. Лишь только единожды, балансируя на грани глубокого отчаяния, желая хоть немного, но от холода отогреться, гибрид попытался было обратиться в свою звериную форму, несмотря на страх быть съеденным какой-то хищной тварью из леса. Однако почти сразу же блондин потерпел неудачу. Потому что омега внутри Пака оказался куда значительнее унижен, запуган и, что ни странно, обижен, нежели сам Чимин. И именно по этой причине мальчик, к несчастью, попросту не смог обратиться в кролика. Посему блондин испытывает сейчас ужасный стыд. В первую очередь за самого себя. И одновременно с этим он злится жутко на свой организм, который какого-то чёрта отгородился от собственного хозяина, затаив вселенскую обиду на змеиного ублюдка. Так, словно Чонгук что-то да значит для его внутренней омежьей сущности... Ага, конечно, разбежался! Это же просто чушь собачья! Ну уж нетушки! Чимин не станет больше думать о змее. Точно не сейчас. Первым делом он просто обязан выбраться из этого забытого богом кошмарного места. Омега и правда чертовски устал от того, что всё время пребывания в лесных дебрях его мысли постоянно вращаются вокруг одного и того же: жгучая ненависть, полное отрицание происходящего, после которого следует недлительное принятие и, конечно же, грёбаный Чонгук. Чон, мать его, Чонгук. Кролик ни на миг не останавливается, продолжая перебирать кое-как ослабевшими ногами по грязи, по лужам, по заросшей травой еле заметной дорожке. И вскоре, дойдя до небольшого перекрёстка тропинок, добыча на свой страх и риск сворачивает в совершенно противоположном направлении от того, откуда он только что пришёл. На ходу, разумеется, пытаясь подавить в себе смутную тревогу, навевающую ощущением того, будто эта тропинка, которую Чимин на авось выбрал, непременно заводит его только глубже и глубже в лесные дебри. Однако Пак по глупости своей либо же, наоборот, от излишней гордости, от интуиции своей тотчас отрекается, поскольку в глухой местности, где ничего ровным счётом друг от друга не отличается, она вряд ли окажется ему полезной. В окружении ничем не отличающихся друг от друга деревьев омега словно бродит среди сотни тысяч зеркал. Вот только вместо своего болезненного отражения блондин видит за толстыми стёклами лишь только собственную непомерную печаль. Ко всему прочему, кролик не знает, который сейчас час. Солнце, по всей видимости, давно уже взошло над горизонтом, но что-то подсказывает омеге, что оно вскоре вновь скроется далеко за холмами, окутывая всё вокруг тошнотворным мраком. Вся предыдущая ночь для Чимина прошла словно в тумане. Мальчик почти ни черта из того, что вчера делал, не помнит, но в одном он уверен на все сто процентов — сейчас около полудня. Впрочем, Пак может и ошибаться. Но есть кое-что ещё, что сомнению категорически не подлежит. Добыча из леса своим ходом живым ни в жизнь не выберется. И как назло, мысли, сгущающиеся над его блондинистой головой самой настоящей грозовой тучей, без промедления отражаются и на самой погоде. Мелкие капли дождя через считанные секунды собираются в более крупные, без устали касаясь оголённой кожи мальчика. В ушах непрерывно свистит ветер, порываясь снести с ног и без того замученную добычу. И самое обидное — гибриду от непогоды даже скрыться негде. В какой-то момент у него даже возникает мысль, что окажись он полностью голым, наверняка было бы в разы теплее, чем разгуливать в насквозь промокшей тонкой одежде в разбушевавшийся циклон. Однако Чимин далеко не из тех, кто запросто сдаётся, смирившись со своей незавидной судьбой. Поэтому он быстро находит в себе силы противостоять безжалостной стихии и слегка ускоряет шаг. Во всяком случае, ему так кажется. Хотя, по правде сказать, двигается мальчик всё также медленно, ну точно как черепаха. Но от усталости, что лежит на его хрупких плечах неподъёмной тяжестью, омеге хочется верить, что пока что держится он молодцом. Мокрые золотистые пряди неприятно липнут к лицу, и с самых их кончиков уныло вдоль красных щёк стекают обжигающие холодом капельки дождя. Добыче приходится что есть мочи внушать самому себе, что волны жуткого холода, окутывающие туманом его тонкую фигуру, ничто иное, как плод его собственного истощённого воображения. А уже через пару часов непрерывных блужданий по пустынной лесной местности Паку приходится едва ли не на ощупь брести через непроглядную лесную чащу, борясь с ни на шутку разбушевавшейся природой. Между тем в какой-то момент бесплодные и долгие скитания Чимина благополучно подходят к концу, поскольку под грубой подошвой измазанных в грязи ботинок омега наконец-то ощущает заветную твёрдость асфальтного покрытия. И сиюминутно он поднимает голову, неверяще всматриваясь вдаль перед собой. Омега с места не двигается, стоит так, словно намертво к земле прирос, напрочь отказываясь верить своим собственным глазам. На него, откровенно говоря, лишний раз смотреть больно: мальчик до крайности истощённый и опустошенный. Острые локти и коленки от частых падений содраны до крови, а сам он весь с макушки до пят облеплен давно уже сгнившими листьями. Ярко разукрашенный глубокими царапинами и многочисленными ссадинами, голодный, холодный и до чёртиков усталый, гибрид выглядит так, словно с минуты на минуту может лишиться жизни. На некогда прекрасном личике Чимина сейчас возлегает тень тревожная, сотканная из мешанины терзающих его эмоций: безмерной печали и острой жалости к самому себе. Омега отчаянно хватается за огромный камень, что вблизи к нему лежит, боясь в который раз прокатиться задницей по грязи, и с силой оттолкнувшись от него, на дрожащих ногах посылает себя дальше в путь. Деревья впереди кролика всё более и более сгущаются, но в просветах между их раскидистыми кронами, к большому удивлению мальчика, вместо кромешной темноты слабо проглядывается пустынная трасса. Пак невольно ускоряет шаг, упрямо превозмогая страшную усталость. И пусть он истощен морально и физически, но даже в таком состоянии добыча не перестаёт уверять самого себя: его спасение уже совсем близко. Пока что чистое самовнушение работает на его усталом сознании на ура. В конце концов, случившегося не изменишь, а ведь могло быть и хуже. Чимин судорожно перебирает ногами, погрязая в чёрных водах луж, не упуская ни на секунду взора от еле заметного просвета между деревьями, что, искушая, манит мальчика к себе. Кролик отталкивает острые ветви со своего пути, часто спотыкается о крупные камни, жутко терзая нежную кожу. И, тем не менее, не останавливаясь, почти что бежит, оставляя позади себя заросли густых кустарников, что неустанно царапают его голые дрожащие бедра и лодыжки, израненные ссадинами плечи и руки, бледное и до смерти напуганное лицо. И, наконец, минуя последние деревья, сильно запыхавшийся гибрид выскакивает на узкую тропинку, ведущую прямиком к асфальтированной дороге. Омега делает несколько осторожных шагов, приближаясь к ней всё ближе, пока, в конечном счёте, не выбирается из густой лесной чащи, в которой застрял едва ли не на целые сутки. И тотчас же отчаянный жалостливый скулёж срывается с уст Чимина, едва только расфокусированный взгляд его цепляет прямо посреди пустой трассы тёмную расплывчатую фигуру хищника, что бессердечно, жестоко и бесчеловечно оставил свою добычу в гребанном лесу. Совсем неподалёку от омеги припаркована на обочине до боли знакомая иномарка, мерным звуком работающего двигателя разрывая гнетущую тишину, по всей видимости, испокон веков воцарившуюся в этой глуши. Впрочем, окажись сейчас странное видение всего лишь очередной проделкой истощенного рассудка мальчика, Пак ни капельки этому не удивится. Посему омега, неверяще уставившись перед собой, что есть сил жмурится, яростно растирая опухшие веки тыльной стороной ладони. А после, резко разлепив глаза, испуганно пятится назад на полусогнутых ногах. Потому что около дорогого автомобиля, прислонившись спиной к пассажирской двери, безбожно промокая под проливным дождём, стоит ненавистный Чимину всей душой и телом, всеми мыслями и чувствами змеиный гибрид. Бездонные чёрные глаза Чонгука незамедлительно встречаются с заплаканными ореховыми. И кролик, не находя в себе силы больше притворяться сильным, падает разбитый и подавленный на содранные коленки, срываясь в безумной истерике. Отчего-то именно в эту самую секунду мальчику кажется, будто вся тяжесть мира разом опускается ему на плечи, обрушивая на добычу шквал нескончаемых мощных ударов, придавливая его к мокрой земле страшными муками совести. Добыче, как никогда, хочется лишь одного: чтобы безжалостный ливень смыл с него холодными струями жалкие слёзы разом с кипящей внутри его разбитой души бурей противоречивых эмоций. Чимин рыдает, совершенно не жалея горло: громко, пронзительно, бесстыже. И крики его отчаянные разносятся эхом на всю округу. Он запечатывает на собственных губах солёную горечь стекающих по его щекам предательских слезинок, и желудок его тут же скручивается в болезненных спазмах. Чонгук приближается к своей добыче бесшумно, крайне осторожно. Чимин взгляд свой, наполненный испугом неподдельным, опускает в ту же секунду, как слышит приближающиеся шаги альфы, ни капельки не желая лицезреть красивое самодовольное лицо хищника. Жгучий, мучительный стыд словно бы разъедает омегу изнутри, а признание собственной неполноценности, слабости и униженности всякий раз, как змей оказывается где-то совсем рядом, и вовсе не даёт ему возможности продохнуть спокойно, словно намереваясь неотступно преследовать кролика до конца дней его весьма жалкого существования. В один момент светловолосый настолько сильно грязнет в собственных мыслях, упрямых, нетерпеливых и удушающих, что не сразу различает заплывшими от слёз глазами смутные очертания огромных мокрых ботинок, что останавливаются в непосредственной близости к его голым, безжалостно разодранным коленкам. И омега в ту же секунду крепко зажмуривает веки, а после от страха весь сжимается в крохотный клубочек, будто заранее готовясь услышать чёрствое «Поднимайся сейчас же!» или же неумолимое «Быстро сел, блять, в машину. Не выводи меня, Чимин...». В коротких промежутках между всхлипываниями омега неосознанно вздрагивает в ожидании агрессивного выпада со стороны змея. Однако ничего такого не происходит. Потому как змеиный гибрид действует совершенно вразрез тому, что успел напридумывать себе запуганный до чёртиков кролик. Хищник медленно присаживается рядом с бьющейся в истерике добыче, окинув мальчишку тяжёлым немигающим взором. Чимин изо всех сил старается сидеть неподвижно, хоть и весь крупной дрожью заходится, ощущая близкое присутствие своего едва ли не кровного врага, Чонгука. Омега, цепко вперив абсолютно пустой взгляд в землю, с ненавистным ему альфой обмениваться зрительным контактом напрочь отказывается. По понятным на то причинам... И именно поэтому добыча не сразу подмечает то, насколько хищник близь к нему подступается. Осознаёт, что вновь попал в змеиную ловушку только тогда, когда на его испрещенную слёзными дорожками щеку ложатся невесомо чужие пальцы. Сухой мозолистой подушечкой Чонгук практически эфемерно касается холодной кожи кролика, поглаживая и лаская бархатистую мягкость. Но Пак, немедля ни секунды, с нескрываемой ненавистью отшлёпывает большую ладонь прочь от себя. И тотчас кролик весь внутренне напрягается, ожидая от альфы ответного сокрушительного удара. Однако змей обижать омегу не спешит. Чонгук молчит, ни слова не произносит, а на Чимина застоявшаяся тишина между ними жутко давит, заставляя невольно хищнику подчиниться. Омеге всё никак не удаётся из головы выбросить тревожные мысли о том, что с минуты на минуту терпение змеиного гибрида лопнет, и он вновь больно схватит его за волосы, поневоле затягивая протестующего мальчика к себе в машину. Пак в страхе замирает, глаза зажмуривает и, сжимая руки в кулачки, мысленно готовится мужественно терпеть унижения. Но ответного удара не следует. Ни сейчас, ни позднее. Вместо него Чонгук, мягко накрыв ладонью щеку добычи, плавным движением руки подталкивает Чимина поднять свои заплаканные глаза, чтобы неминуемо и всецело мальчик в двух иссиня-чёрных безднах растворился, что глядят неотрывно, в упор, в то время как омега безошибочно улавливает проскальзывающие нотки горечи в усилившемся приторном сладком змеином запахе. И в этот самый миг словно бы ледяная корочка между гибридами трескается, осыпаясь пылью ниц на землю. Кролик с замиранием сердца наблюдает за брюнетом, чьё дьявольски красивое, но, к сожалению, начисто лишённое эмоций лицо буквально нависает в каких-то жалких нескольких сантиметрах над его собственным. Мальчик смотрит на змея пытливо и проницательно, несмотря на свою смертельную усталость, что сильно сказывается на мыслительной и физической деятельности изнеможённого тела Пака. Разобрать отражение внутренней борьбы противоречивых чувств Чонгука, спрятанных на глубине его блестящих угольных зрачков, для Чимина всякий раз кажется чем-то непостижимым, едва мыслимым. Сколько бы раз омега не пытался заглянуть глубже в ледяное змеиное сердце, в аспидных глазах хищника он неизменно видит только своё собственное разбитое отображение. Однако на сей раз, кажется, всё иначе, поскольку кролик незримые изменения в поведении Чона чувствует. Физически. Альфа мозолистой подушечкой большого пальца внезапно, одним махом, слёзы обиды с раскрасневшихся щек добычи смахивает. Что, откровенно говоря, абсолютно бесполезно. Потому что текут они безостановочно, смешиваясь воедино с крупными дождевыми каплями, непрерывно на их телах оседающими. Но Чонгука, должно быть, это мало волнует. И Пака, вообще-то, тоже. Потому что неужто змей только что впервые проявил к нему заботу? Просто немыслимо. Но что действительно в поведении хищного гибрида совершенно из ряда вон выходящее? Уже в следующую секунду крепкие руки альфы осторожно подхватывают омегу под коленками, пользуясь неспособностью мальчика сопротивляться и вырываться из-за накатившей на него усталости, сонливости, отчаяния и страха. А приподняв ослабленное тельце над землей, словно пушинку невесомую, хищник бережно прижимает добычу к своей твёрдой широкой груди. И Чимин точно не уверен, является ли его странное секундное наваждение неизбежным следствием слишком долгого пребывания под сводами леса и хлёсткими пощёчинами безжалостного ветра, но привычно холодные руки Чонгука сейчас ощущаются правильно тёплыми на его оголённых участках кожи. За всё это время с момента их встречи альфа так и не проронил ни слова. Змей несколько мгновений просто стоит посреди пустынной трассы, окружённый густым непроглядным лесом и со всех сторон обдуваемый ветром, изящно танцующим вокруг тёмного силуэта хищника, что, жадно окольцевав свою драгоценную добычу руками, прижимает практически бессознательного мальчика к себе так мучительно крепко, словно он в любую секунду может во веки веков исчезнуть из его жизни. Побледневшие уста блондина неистово дрожат, и, чтобы скрыть бьющий его колотун, Чимин плотно сжимает губы в тонкую полоску. Его миловидное личико потихоньку теряет буйство красок. Ослабевший человеческий разум, по ниточке лишаясь сознания, затягивает омегу словно бы в бездонную чёрную дыру. Кольца змеиных рук туманом окутывают тело такой нужной сейчас ему приятной теплотой, и светловолосый, наконец, расслабляется, позволяя налитой свинцом голове свалиться прямо на чонгукову грудь. Впервые змеиный хищник кого-либо настолько к себе близко подпустил. Сквозь замутнённое сознание добыча тонко улавливает тихую вибрацию чужого ускоренного биения сердца, готового протолкнуться сквозь рёбра, вырвавшись из груди. Кролик бессильно закрывает веки, доверив альфе впредь нести ответственность за своё слабое и беззащитное тело. И тотчас в хищных объятиях забывается сном. Последнее, что осязает омега — размеренный рык мотора, отдающий вибрацией в спину сквозь мягкое кожаное сидение, в которое бережно усадил его Чонгук, и обжигающее тепло широкой ладони, что в собственническом жесте покоится на обнаженном бедре уснувшего гибрида. И почти сразу же чёрная иномарка срывается с места, пустив колёсами облако пыли, обволакивающее дымкой безмолвный лес, оставляя его далеко за собой, словно кошмарный сон, что непременно канет в небытие с новым пробуждением.

*******

— Разве она не прелестна? — оценивающий взгляд Чимина вновь возвращается к масляной картине, пока его мать, вразрез непривычно мягкому выражению на её лице и спокойному ласковому тону, которым она обращается к своему светловолосому сыну, твёрдо держит его под локоть, не желая ни на секунду выпускать омегу из поля своего зрения. За тёплой улыбкой женщины неизменно скрывается стремление всё, что касается жизни её драгоценного чада, контролировать. А любит ли в таком случае госпожа Пак своего сына или только поддерживает образ заботливой матери? Без всяких сомнений, любит. Просто способы показать любовь свою материнскую у женщины, скажем так, своеобразные. Картина перед глазами омеги висит, безусловно, прекрасная. Едва только блондин подходит к ней, чтобы рассмотреть её вблизи, тихие перешёптывания гостей за его спиной враз замолкают, и в сию же секунду в богато убранном торжественном зале воцаряется тягучая тишина. Словно бы все присутствующие здесь гибриды только и ждут реакции самого главного гвоздя этого вечера — единственного сына четы Пак, Чимина. Не исключено, что кролику всеобщее внимание, направленное аккурат на его хрупкую прекрасную фигуру, попросту чудится. Однако из-за отдалённости расположения картины от эпицентра светского вечера и собственного состояния некой отстранённости парню и впрямь кажется, что целый мир вокруг него в безмолвии замирает. И до кролика вскоре медленно доходит, почему все с таким любопытством глазеют на него. На полотне картины маслом написан его собственный портрет. Ах, точно… как же Чимин мог позабыть про особенный подарок, обещанный ему отцом ко дню рождения? Омега внимательно осматривает облицованную золотом рамку и следом переводит взгляд на холст, некогда белёсый, на котором искусными масляными мазками изображён облачённый в нежные и будто бы даже воздушные одежды, точно самый настоящий ангел, сидит на резном кресле красоты невероятной златовласый парень, в изящных руках держа букет шикарных роз. Бесспорно, глава семейства хорошенько позаботился о том, чтобы творил портрет его драгоценного сына лучший художник страны. Удивительно и то, что ни одна, даже самая крошечная деталь внешности Чимина не ускользнула от внимания мастера и его умелых профессиональных рук. Волны мягких светлых волос омеги казались тщательно прорисованы, волосинка к волосинке. Ореховые глаза блестели искорками, словно живые. Любовно выписанные кистью художника изящные черты лица на полотне картины, безусловно, привлекают к себе внимание своей удивительной природной красотой, вызывая восхищение у каждого присутствующего на светском вечере гостя. Жаль только, сам Чимин не делит всеобщий восторг. Признаться честно, он этой картине предпочёл бы лучше получить в подарок роскошную квартиру где-нибудь на другом конце света, чтобы, наконец, сбежать подальше от родителей. Однако омега своими капризами портить предкам торжественный вечер не спешит, да и обламывать веселье гостям уж и подавно желанием не горит. Даже если очень сильно захотелось бы, кролик всё равно показывать свой дерзкий до неприличия характер при всех незнакомых ему гибридах ни в жизнь не осмелился бы. У них в семье отношения и без этого, как струна нерва натянутые. И особенно сильно не ладит Чимин с отцом. Пусть господин Пак и верит свято в то, что его драгоценный сын в нём души не чает. Но осуждать мужчину за это омега не станет, прекрасно понимая, насколько умело он сыпет отцу в глаза песок, припорошенный фальшивой любовью. Потому что панически боится. Страшится того, что рано или поздно все его маленькие грязные секреты, которые он отчаянно от родителей скрывает, наружу вылезут. И уж тогда мальчику будет ох как несдобровать. Именно по этой причине Чимину изо дня в день приходится примерять на себя до боли осточертелый ему образ пай мальчика, каким он, конечно же, не является. Потому что так вообще-то проще. Сын дарит отцу торопливый поцелуй в колючую щеку, выражая дежурную благодарность альфе за подарок, по его мнению, достойный только самого красивого и благородного омеги на свете. Сегодня вечером в их особняке с большим размахом проходит торжественное открытие новых электростанций, запатентованных и разработанных компанией отца. По словам главы семейства Пак, убранства красивее собственного сына на белом свете не сыщешь. И потому-то и решено было повесить на самое видное место полотно с портретом Чимина, чтобы разномастные гибриды непременно по достоинству оценили прелестного и очаровательного юного наследника господина Пака. А потому провозглашённая собственными родителями звёздочка программы, желая хоть капельку скрасить тухлый вечер и ненадолго отвлечься от пристального внимания чужих ему людей к его скромной персоне, порывается было взять с подноса официанта ещё один бокальчик игристого, но на полпути к осуществлению желаемого его прерывает крепкая хватка материнской ладони. — Омегам не пристало сильно налегать на алкоголь, солнышко. Подумай о своём теле, — шепчет на ухо женщина, одаривая сына вежливой улыбкой. Её слова бессознательно закладывают мину и услужливо поджигают фитиль, порождая в блондине целую бурю эмоций, сотканных из его взрывного характера. Поучительные речи матери о том, что он, будучи омегой, делать должен, а что нет, его неизменно ужасно удручают и злят. Однако, хотя нехотя, но через силу ему приходится изобразить жалкое подобие смирения, тщательно скрывая от пронырливого взора госпожи Пак выражение клокочущего внутри его души тотального возмущения. Чимин поспешно отдёргивает руку, повисшую в воздухе на полпути к бокалу, и, круто развернувшись к официанту спиной, послушно следует за женщиной. В щедро украшенной позолотой гостиной, что едва вмещает всех приглашённых гостей, буквально трескаясь по швам, накрыты столы, уставленные изысканными яствами и дорогими алкогольными напитками. Различные по статусу гибриды по-хозяйски расхаживают по залу, приглашая друг друга на маленькие беседы, которые неизменно происходят прежде всего для приличия, а не исходят из искреннего интереса. Однако стоит отдать должное: всякий раз, как тонкий стан Чимина проплывает мимо небольшой группы гостей, собравшихся обсудить дела насущные, убранные в дорогие костюмы и искусно расшитые платья, мужчины и женщины тотчас замолкают, восхищёнными взглядами вонзаясь в гордо расправленную худенькую спину омеги. Незавидная участь оказаться в эпицентре стыковки сальных взглядов не обходит стороной и госпожу Пак, плавной походкой кошки идущую навстречу каким-то людям. Блондин давно уже привык ловить на себе оценивающие взгляды, адресованные ему гибридами разных сословий. Однако кролику до сих пор становится немного не по себе, когда его изящную, словно вылепленную искусными руками мастера фигуру нагло облизывают глазами альфы, что как минимум вдвое его старше. Поскольку на лицах их, увядающих и старческих, изрезанных глубокими морщинами, неизменно читается дикое и грубое животное желание всецело добычей обладать и полностью себе восхитительной красоты омегу подчинить. В стенах особняка звонким эхом разносится живая классическая музыка. Чимин прижимается ближе к матери, пока она знакомит его с доселе неизвестными ему омегами: женами и мужьями владельцев других влиятельных компаний. Кролик с удовольствием плюнул бы на приличия, сбежав под каким-нибудь предлогом из железных оков матери, которыми она удерживает сына подле себя, вынуждая вежливо кланяться каждому встречному и поперечному. Однако остаться одному в окружении хищных гибридов теперь-то не кажется блондину такой уж и хорошей идеей. Хотя бы потому, что к нему в любой момент может подкатить с двоякими намерениями какой-нибудь альфа-старикан. А увидь сына отец с потенциальным, как сказал бы он, осеменителем, того, поди, у него и сердце от переживаний схватит. А следом начнётся привычная шарманка о том, как важно уважать себя, храня честь смолоду и бла бла бла. Чимин безустанно склоняет голову в наизусть изученном лёгком поклоне, приветствуя важных гостей, приглашённых родителями, упорно пытаясь игнорировать их ответные откровенные взгляды. Хищники и добычи пялятся на него беззастенчиво, беспрестанно одаривая мальчика слащавыми улыбками. Блондину неистово хочется катапультироваться из этого дрянного местечка, оказавшись подальше от страдающей гиперопекой родни. Кролик с удовольствием, взамен присутствию на светских вечерах, где он, очевидно, выступает только в качестве красивой побрякушки, прожигал бы свою юность в клубах и на вечеринках, отрываясь с друзьями до самого рассвета, упиваясь алкогольными коктейлями до потери пульса. Однако пока омега вынужден жить по чужим правилам, под одной крышей с жуткими консерваторами, на своей беззаботной и бурной молодости он может смело ставить жирный крест. — Я как раз хотел поинтересоваться, могу ли я приобрести эту чудесную картину? — младший Пак краем уха улавливает разговор отца с хищным, без всяких сомнений, альфой, пока мать неторопливо подводит сына под руку к беседующим гибридам, что выстроились в небольшой круг вокруг хозяина вечера. А гости, в свою очередь, завидев ещё издали две стройные омежьи фигуры, плывущие в их сторону раскачивающейся плавной походкой, глаз от прелестных созданий ни на секунду не отводят, рассматривая их точёные стройные фигуры с откровенным любопытством. А едва только женщина с сыном встают к ним в круг, гибриды заторможено кивают, обмениваясь с госпожой Пак взаимными приветствиями. Чимин довольно ловко подмечает, что на какую-то долю секунды вопрос, адресованный главе кроличьего семейства, выбивает господина Пака из колеи. Отец глядит на удивлённое лицо своего сына, а после, улыбнувшись ему как-то даже виновато, являя россыпь лучистых морщинок вокруг припухших от усталости и бессонных ночей век, немедля отворачивается вновь к гостям, отрицательно качая головой: — Картина принадлежит моему сыну. И ни за какие деньги не продаётся. Чимин на слова альфы их семейства никак не реагирует, отвлекаясь на тихие перешёптывания, без устали блуждающие за его спиной по залу огромной гостиной. Пристальный взгляд карих глаз добычи то и дело возвращается к масляному портрету, на котором изображён он сам. И, наблюдая за неподдельным восхищением гостей, внимательно рассматривающих живописное полотно, кролик в сей момент чувствует себя необычайно красивым и действительно желанным. Гибриды кучками толпятся около картины, лаская восторженными взглядами написанного маслом на холсте юного омегу, обмениваясь на полутонах хвалебными комментариями. А златовласый, подчиняясь власти чужого интереса и воспользовавшись тем, что его мать отвлекается на болтовню с гостями, аккуратно выскальзывает из её крепких объятий, направляясь, как заворожённый, к толпе людей, окружающих его портрет. И мальчиком в этот момент неудержимо движет какой-то примитивный животный инстинкт. А уже через несколько секунд Чимин оказывается в самом центре торжественного зала, окружённый со всех сторон оценивающими взглядами, и с гордостью осознаёт, что является главным предметом обсуждения на светском вечере. — Ты, несомненно, унаследовал нежную красоту своей матери, — откуда-то из-за спины к нему осторожно подбирается взрослый омега. Пак с ним, кажется, даже отдалённо знаком. Его муж, если парень не ошибается в своих догадках, является давним соратником и партнёром отца. Кролик в ответ на изысканный комплимент лишь слегка растягивает уголки пухлых уст в скромной улыбке, несколько смутившись. — Святая правда, — мило улыбается другой омега, незаметно вклиниваясь между гибридами. — Ты выглядишь неоспоримо прелестно, куколка. Чимин, безусловно, знает, что матушкой природой он красотой неземной и волшебной наделён. Комплименты с колыбели градом сыпятся ему на голову, потешая и без того немалое омежье самолюбие. Добыча непременно принимает их трепетно и с благодарностью, безуспешно пытаясь скрыть ладонью предательскую краску смущения, что неизменно разливается у него на щёчках, выдавая врождённую застенчивость гибрида с головой. Ну, совсем как прежде! Однако лёгкое чувство стеснения, словно мощным порывом ветром сносит вслед за чем-то совершенно отдалённым, почти неуловимым, но так умело выбивающим почву из-под ног мальчика. Омегу внезапно умело подминает по себя невесомый, жутко притягательный аромат, ласкающий сладостью чувствительные рецепторы обоняния кролика. По залу прокатывается восхищённый ропот. Чимин его и не замечает вовсе. Ведомый неизвестным запахом, он медленно поворачивает голову в сторону входной двери и в тот же миг глазами цепляется за одного единственного гибрида, что разительно отличается от сотни других. Кролик судорожно ведёт носиком из стороны в сторону, не желая терять ни на секунду незримую нить, непременно ведущую его к вожделенной сладости, и, откланявшись учтиво омегам, что заискивающе к нему обращаются, осторожными шагами направляется к неизвестному обладателю соблазнительного аромата, всецело опьяняющего его животную сущность. Видит Бог, добыча с такой дурманящей сладостью сталкивается впервые. И оттого, наверное, совладать с собой мальчик совершенно не в силах. Златовласый беспокойно крутится с боку на бок, будто пытаясь стряхнуть с себя странное наваждение, навеваемое ему извне до боли знакомым запахом. Сознание омеги пробуждается неторопливо, он лишь через долгие пару минут окончательно отходит от сна глубокого. И едва мальчик с горе пополам, но всё </i>же приоткрывает словно бы свинцом налитые веки, тотчас буквально к кровати его пригвождает мучительное осознание происходящего. Чимин захлёбывается, задыхается в змеиных феромонах, в которых он окутан буквально от макушки и до самых пяточек. Пробуждённый ото сна парень, наконец, начинает понимать, что лежит он явно в не в своей постели, отмечая под своей головой непривычную мягкость подушки. Каждый нерв в его теле от пережитого им ночного потрясения вибрирует, точно струна натянутая. Пожалуй, единственное, что добычу несказанно радует сейчас — вместо пронизывающего жгучего холода омега заключён в тепле столь ему желанном, словно в самом настоящем коконе. Блондин с трудом распахивает опухшие веки, чувствуя себя откровенно паршиво и отвратительно скверно. Мальчик ощущает себя хуже пресловутого выжатого лимона. И это несмотря на то, что проспал он непробудным сном, по ощущениям, несколько дней кряду. Добыча медленно скользит открытыми ладонями по гладкой поверхности простыни, с предельной осторожностью поглаживая опустевшую соседнюю сторону постели, на которой всё ещё чувствуется эфемерное тепло чужого присутствия. Словно тот, кто ненароком оставил за собой призрачный след незадолго до пробуждения омеги, лежал в непосредственной близости, рядом с ним. Кролик лениво приподнимает голову, что трещит нещадно, с усилием заставляя себя принять сидячее положение. И сразу же Чимин запускает пальчики в свои взлохмаченные волосы, судорожно сжимая светлые пряди у корней, пытаясь унять подкатившую внезапно к его горлу тошноту, сопровождаемую сильным головокружением. Каждый кубический сантиметр воздуха, которым мальчик со всех сторон в этой треклятой комнате окружен, насквозь пропитан хищником смертельным, которого он по своей собственной неосторожности подпустил к себе куда ближе, чем следовало. Широко распахнутые ореховые глаза настороженно исследуют интерьер незнакомый комнаты, упираясь первым делом в панорамные окна, что размещаются практически во всю выдержанную в прохладных тонах стену. За плотными стёклами виднеются чёткие очертания ночного мегаполиса, залитого яркими огнями высотных зданий. Омега скользит взглядом дальше, долго на одном месте не задерживаясь, спешно отвернув голову в противоположную сторону. Параллельно окнам он замечает в темноте очерк слегка приоткрытой двери и отчего-то растерянно опускает глаза вниз, на высеченный ледяным тёмным мрамором пол. Под тяжестью веса добычи неторопливо проседает мягкий, будто воздушное облачко, матрас. Кролик всего несколько секунд присматривается к своему собственному телу, пока его в конце концов не озаряет очень неприятное открытие. Чимин проснулся не в своей одежде. Стройная омежья фигура утопает почти по острые коленки в снятом с чужого плеча чёрном худи. Мягкий материал одеяния струится волнами, ласково обволакивая тело приятным теплом. Кролик ни на шутку настораживается. Потому что вещь эта, судя по сильному запаху сладких хищных феромонов, несомненно, принадлежит Чонгуку. Естественно, возникает вопрос: где, черт возьми, Пак сейчас находится? Добыча тихо встаёт с кровати, невольно вслушиваясь в полнейшую тишину, но не улавливает ни единого звука за распахнутой дверью, кроме собственного тревожного стука сердца, что отдаётся неприятными толчками в барабанных перепонках. Чимин каждым сантиметром кожи чувствует огненную волну циркулирующего, выброшенного в кровь адреналина и пуще прежнего нервничает, озираясь по углам погружённой в темноту ночную комнаты в полной растерянности. Рукава худи альфы то и дело норовят сползти вниз, спрятав под плотной тканью пухлые пальчики. И омеге приходится то и дело подтягивать их выше, оголяя вспотевшие от страха ладони, которое того и гляди сожмутся в кулаки, словно в решительной готовности отбиваться отчаянно от неподвижно застывшей в воздухе опасности. Сделав как можно глубже вдох и затаив настороже дыхание, златовласый на цыпочках покидает комнату. А за дверью расстилается узкий длинный коридор, что предстаёт перед чужаком совсем не таким, каким его успел вообразить себе Чимин. Облицованные стеклом стены ведут к эдакой закрученной лестнице, спускающейся по кругу вниз. Кроме того, по бокам от омеги располагается целый ряд дверей, тоже стеклянных, каждая из которых, словно бы являясь естественным продолжением коридора, выходит на каскад винтовых лестниц, также ведущих, по всей видимости, на нижний этаж квартиры. И с этого места добыча, наконец, начинает слышать тихие звуки копошения, доносившиеся снизу. Бесшумно ступая к лестнице, Пак упрямо старается подавить в себе предательское желание спрятаться, забившись в самый укромный уголок неизвестной ему квартиры, и сидеть там тихо, как истинный боязливый кролик, склонив голову перед страхом. Вокруг него висят огромные картины, но их Чимин оставляет без внимания. Ничто в окружающей обстановке не дарит мальчику ощущение полной безопасности. Омега, по-хорошему, даже знать не знает, в каком он районе города сейчас находится. Ночной вид из огромного окна, демонстрирующий лишь расползающиеся облаками крохотных огоньков высоток, к несчастью, не даёт ни малейшего представления о том, куда увёз свою добычу хищник. Напуганный зверёк, подойдя вблизь к винтовой лестнице, осторожно опускает ногу на первую ступень, тут же ощутив обжигающий холод, жадно облизывающий узкие голые ступни. Мальчик зябко ёжится, сетуя на себя за то, что не надел тапочки, услужливо оставленные хозяином квартиры возле кровати. Однако, не останавливаясь, пусть неохотно и боязливо, но спускаться вниз он всё же продолжает. И с каждой новой пройденной ступенью сердце Чимина болезненно в недобрых предчувствиях сжимается. Омеге нисколечко не стыдно признаться, что он попросту боится увидеть того, кто скрывается за поворотом лестницы. Златоволосый страшится ступить за стену этого спасительного коридора и узреть воочию ненавистное присутствие одной конкретной души, с которой они оказались заперты под этой проклятой крышей. — Проснулся? — знакомый хищный голос обращается к Паку слишком уж неожиданно, заставляя Чимина замереть на полпути, прислушиваясь внимательно к шорохам, что доносятся, скорее всего, из кухни. — Садись за стол, — омега игнорирует просьбу хищника, осторожно выглядывая из-за стены и тотчас упираясь глазами в широкую спину змея, закрывающую собой обзор на то, чем посреди ночи занимается альфа на кухне. И как только Чонгук умудрился заметить присутствие кролика в нескольких метрах от себя, ни разу не обернувшись? Мальчик весь сжимается непроизвольно, будто бы силясь спрятаться от испытующего взора змея. Но, судя по откровенной незаинтересованности альфы, которая проявляется затяжным молчанием и отсутствием какой-либо реакции на запуганного кролика, Чонгука чужой страх мало волнует. — Где я? — вопрос срывается с пухлых уст Пака сам собой, и, наскоро опережая тревожные мысли, он в считанные секунды достигает адресата, что стоит совершенно неподвижно, больше не скрываясь от добычи за стеной. Отделанная зеркальными потолками и стеклянными стенами квартира до сих пор немного пугает мальчика, непривычного к подобному роду обстановки. У него от изобилия собственных отражений почти на каждой горизонтальной и вертикальной плоскости жутко кружится голова. Потому Чимин и медлит слегка, поначалу стараясь взять себя в руки, прежде чем он рванет неумолимо к эпицентру всех своих проблем. Чёрта с два, омега спустит с рук хищнику его вчерашнюю вопиющую выходку! — Когда ты уже, наконец, перестанешь делать вид, что меня в упор рядом с тобой не существует, и начнёшь отвечать, когда я спрашиваю тебя о чём-то? Ответить мне, Чонгук, это самая малость того, что ты можешь сделать, чтобы хотя бы слегка искупить свою вину за то, что оставил меня совершенного одного в грёбаном лесу на целые, мать его, сутки. От тяжёлого упрека, без боязни сорвавшегося с уст Чимина, альфа вдруг замирает, прерываясь на мгновение от того, чем он за кухонной стойкой занимается. В один крошечный момент атмосфера между гибридами неумолимо накаляется, расползаясь в воздухе уродливыми, безобразными разломами взаимной неприязни. Златовласый поклясться может: он ощущает чуть ли не всем своим нутром изрядно подпорченное настроение змеиного гибрида. — Сначала ты сядешь, — красивые рельефные спинные мышцы брюнета лениво перекатываются под бронзовой кожей, напрягаясь в ожидании словесной схватки. — Тогда отвези меня в общежитие, потому что по доброй воле рядом с тобой быть я не желаю, — тут же отрезает добыча, покрепче стиснув челюсти, намереваясь змеиной воле до последнего сопротивляться. После вчерашних событий от хищника не стоит ожидать ничего хорошего. Омега в этом непоколебимо уверен. Оттого мальчик так и остаётся стоять неподвижно на нижних ступенях лестницы, ощущая непреодолимое желание из квартиры, где каждый кубический миллиметр об этом проклятом змее истошно кричит, сбежать. Зачем Чонгуку она вообще такая безбожно огромная и где-то у чёрта на куличиках сдалась, если дни и ночи напролёт он всё равно проводит в общежитии? Взгляд Чимина вновь устремляется к ничем не зашторенным окнам, сквозь стёкла которых за ним безмолвно наблюдают далёкие звёзды. Пустынные улицы давно уже окутала тёмной поволокой темноты старушка-ночь, оттого и определить своё местонахождение омеге не под силу. Да и в городе ли они вообще, или несносный змей утащил добычу в дыру куда подальше, за пределы Сеула? Чёрт его знает. — И верни мне мой телефон, — просит мальчик спокойно настолько, насколько это вообще возможно в данной ситуации, учитывая его и без того шаткое самообладание. И, наконец, осмелившись приблизиться ближе к Чону, делает ещё пару шагов вниз, неизменно держась настороже. Хочешь не хочешь, но от суровой действительности Паку никуда не деться — он всё еще находится на вражеской территории. И враг этот негласный, пожалуй, слишком уж резко оборачивается лицом к лицу к омеге, отчего Чимин нервно пытается протолкнуть по пересохшему горлу тягучую вязкую слюну, сдерживая внутреннюю дрожь, находясь в крошечном шаге от того, чтобы во всех отношениях из-за хищного гибрида не сойти с ума. И вопреки тому, что спокойно стоящий в каких-то жалких нескольких метрах от него самого Чон Чонгук вовсе не выглядит сейчас угрожающим, глядя на кролика с толикой бесящего безразличия, златовласого до сих пор преследует холодный змеиный взгляд хищника, которым он щедро наградил мальчика вчерашней ночью, до того, как выжать газ в пол, сполна накормив его пылью из-под колёс иномарки. Лишь растрёпанные в беспорядке иссиня-чёрные волосы несколько смягчают пугающую отстранённость Чонгука. И невольно в сознание омеги мысль предательская закрадывается о том, а удавалось ли кому-нибудь разглядеть более слабую и уязвимую сторону змея? Позволял ли сам хищник кому-то лицезреть его отчасти таким домашним и далеко не безупречным, каким видит брюнета именно сейчас Чимин? — Верни телефон, Чонгук. Без него я отсюда сам не уеду. И, должно быть, небрежно брошенные слова в адрес хищного гибрида брюнета самую малость, но задевают. Златовласый, всякий раз оказавшись рядом с главной причиной своих бессонных ночей и пролитых слёз, благодаря своими опрометчивым поступкам и, несомненно, острому язычку, неизменно балансирует на острие ножа, переступая некую черту дозволенного, его же руками проведённую. Змей без промедления изгибает аккуратную тёмную бровь в непритворной насмешке, по всей видимости, даже немного обиженный таким пренебрежением со стороны крошечной беззащитной зверюшки. В данный момент альфа, как никогда убеждён в том, что Чимина в безумном его упрямстве переплюнуть не удалось бы никому из тех, кого он когда-либо знавал. Однако Чонгук ведь тоже хищник далеко не простой. Своеобразная игра в кошки-мышки заложенные в нём природой звериные инстинкты пробуждает. И в этой самой игре хищник готов до победного конца жертву свою втихую повсюду подстерегать, пока трусливый кролик в один прекрасный день добровольно в его искусно смастерённую ловушку не забредёт. А Чимин невольно, неосознанно к ней сам приближается. Боязливо и неохотно. Тем не менее добыча прямо в руки хищника ступает, блуждая взглядом по немногочисленной мебели, расположенной вдоль стеклянных стен. Он глазами проходится мельком по пустым столам, мысленно отмечая про себя, что интерьер Чонгуковой квартиры, выдержанной в духе абсолютного минимализма, в совершенстве отражает сдержанный, часто безэмоциональный и жёсткий характер её владельца. Единственным украшением змеиного жилища служат хрупкие стеклянные статуэтки, сиротливо стоящие там и сям на холодных поверхностях. Омега, вдоль и поперёк исследуя незнакомую гостиную, изо всех сил старается не глазеть на обнажённый торс хищного гибрида, что, облокотившись неестественно расслаблено о кухонную стойку поясницей, застыл в явном напряжении, глядя неотрывно на объятого трепетным испугом мальчика перед собой. Как, собственно, и ожидалось, свой телефон омега в гостиной не находит. Потому, возмущённый и разгневанный, он принимается открывать все выдвижные ящики, которые только попадаются ему на глаза, озверело вытаскивая из них содержимое, а не отыскав желаемое, бросает чужие вещи прямиком на пол. Тишину звенящую, натягивающую нервы до предела, добыча нарушает вспышкой собственной пылающей ярости. И отражается она от стен оглушительным звоном на миллионы осколок по мрамору разлетающихся изящных статуэток, коих златовласый себе под ноги со столов и полок неумолимо сметает. Чонгук же в бесконечном молчании за разъярённым мальчиком наблюдает. Однако сдерживать нрав его буйный совершенно не спешит. Только лишь взглядом двух холодных ониксов насквозь добычу свою прожигает, а вслед за тем шепчет едкое и разящее огненной стрелой прямиком в чувствительное омежье сердце: — Ну как, легче стало? Чимин, стиснув зубы до ломоты в челюстях, почти что задыхается, взрываясь новой волной праведного негодования. Пусть и под глухим раздражением Пака скрывается очевидное намерение толику обиды в собственном взгляде от Чонгука трусливо утаить. Отчего-то омегу злит ужасно непоколебимое, несгибаемое, неиссякаемое спокойствие змеиного гибрида. И именно по этой причине кролик едва ли не кричит благим матом, руша и круша всё вокруг себя, лишь бы вывести хищника хоть на какую-нибудь маломальскую ответную реакцию. Чонгук, как правило, добычу свою частенько выводит из себя. По мелочам, безо всяких на то причин. И наоборот, когда причины на злость со стороны кролика имеются, и ещё какие! Однако сейчас хищник попросту игнорирует Пака, сознательно не обращая на возмущённого до глубины души змеиным бесчувствием омегу ни капельки внимания. И это после всех тех зверств, что он с ним всё это время творил? Ну просто немыслимо! Признаться честно, Чимин и сам не знает, какую именно реакцию из хищника он своим вопиющим поведением пытается выбить, но явно не полнейшее безразличие к происходящему. Блондинчика изрядно бесит и то, что на фоне убийственно флегматичного Чонгука он выглядит сейчас как самый настоящий безумец. Вот только воистину сумасшедшим среди них двоих был, есть и всегда будет ненавистный кролику хищник, до смерти одержимый своей добычей. В конечном итоге предельно вымотавшись от тщетных попыток пошатнуть тишину и покой змея, Пак попросту плюёт на свой откровенный страх перед ним, стремительными шагами наступая на хищника, весь свой недалёкий путь, остро ощущая, как под его голыми ступнями, словно бы огнём всепоглощающим горит земля. — Где мой телефон? Я уезжаю, Чонгук. — Ты остаешься здесь, — непререкаемо бросает хищник в ответ, не сводя вмиг потемневших глаз с омеги. И вот опять двадцать пять… — Наша песня хороша… — глухо рычит златовласый, стараясь держать себя в руках, но сохранять внешнее спокойствие, прикидываясь, будто это не он только что рвал и метал личные вещи змеиного хищника, превращая некогда безупречный порядок его квартиры в самый что ни на есть настоящий ад кромешный, выходит у него из ряда вон плохо. — Ты мне что-то запрещаешь? Я непременно иду против твоих запретов. С какого чёрта, милый мой, ты вообще решил, что имеешь хоть малейшее право голоса в моей жизни? То, как я крашусь, равно как и то, где и с кем я провожу своё свободное время, тебя совершенно волновать не должно. Однако, с какого-то перепуга моя жизнь с недавних пор вертится исключительно вокруг твоего одобрения. Всё, что касается меня, блять, почему-то контролируешь ты, Чонгук! Ты и твоё до безумия раздутое эго! — Вижу, урок ты свой усвоил хорошо, — с ленивой ухмылкой шепчет змей, привалившись плечом к дверному проёму. Мощные, хорошо развитые мышцы хищного тела, не сокрытые одеждой, от малейших движений гибрида, напрягаясь, в глаза добыче неумолимо бросаются. И Паку приходится смущённо одёргивать себя, поскольку взгляд его, бессовестный, то и дело норовит соскользнуть чуть выше кромки свободных домашних штанов альфы, облизав красивый рельеф твёрдых кубиков пресса, лениво перекатывающихся под оливковой кожей. — Ну чего ты умолк, зайчонок? Продолжай! Мне очень любопытно, чем же закончится твоё пламенное выступление. Вот же змей подколодный! Пламенное выступление? Зайчонок? — Я для тебя что, шутка какая-то или как? После всего того, что ты натворил, ты ещё и смеяться надо мной вздумал? Я молю отпустить меня, блять, домой, Чонгук! А что получаю взамен? Одни лишь изощрённые издевательства с твоей стороны! — Ты без внимания моего ни секундочки прожить не сможешь. Само твоё существование в шкуре слабого и беззащитного зверька — уже злая шутка природы, разве нет? И в сию же секунду в гостиной раздаётся оглушительный звук звонкой пощёчины. И без промедления ей сопутствует ещё один удар. Однако в этот раз более хлёсткий, нестерпимо чуть выступающую скулу змеиного хищника жалящий. А следом ещё один. Собственную ладонь добычи неумолимо обжигает огнём ледяным, едва только чувствительная кожа соприкасается с чужой твёрдой щекой в хлёстком ударе, с очевидным намерением сделать Чонгуку больно. Вот только ему, судя по полному отсутствию реакции, хоть бы хны на ядовитые пощёчины, без устали и с диким свистом разрезающие уже изрядно онемевшие скулы. Между тем омега в сей раз и впрямь к змею, что стоит смирно, будто бы даже не шевелится, сознательно позволяя блондину беспощадно опалять его обнажённое жгучими ударами тело, непреклонен, неуступчив, беспощаден. Несмотря на собственную боль, волнами пронизывающие дрожащие руки, Чимин ни на секунду не останавливается, сжимая аккуратные ладони в маленькие кулачки и со всей дури продолжая наносить непрерывные толчки по крепкому торсу хищнику. И в заключении, желая уловить от змеиного гибрида хоть какой-нибудь проблеск эмоций на совершенно безучастном лице, мальчик вкладывает всю свою волю в последний удар, целясь аккурат в выпяченную колесом грудь альфы. Вот только и на этот раз Чонгуку всё так же до лампочки. И пока омега пребывает в расстроенных чувствах оттого, что он так и не смог вывести Чона из себя на ответную реакцию своей откровенной провокацией, он упускает из виду кое-что очень важное. Именно в тот самый момент, когда Пака с головой накрывает лавина осознания только что случившегося, змей понуро опускает голову вниз, позволяя смольным прядям, упавшим на лицо, утаить от своей добычи заалевшие от жгучих пощёчин щёки и едва уловимый, почти что эфемерный намек на искреннее сожаление в поникшем взгляде цвета оникса глаз. А ещё немного погодя, слегка успокоившись после мощной эмоциональной встряски, к Чимину, наконец, возвращается физическая способность осязать и воспринимать окружающий мир вокруг себя, чувствовать самого себя и ощущать присутствие ещё одной живой души подле себя. Вместе с тем на омегу волнами начинает накатывает и непомерная усталость, совпадая с приливом вдруг, откуда ни возьмись, острой режущей боли в ступне. А после минутной паузы, опустив опечаленные глаза на свои маленькие пальчики, кролик тотчас подмечает алую струйку крови, ручейком стекающую на тёмный мрамор. Ну просто выше всяких похвал! Ему для полноты картины сейчас только стеклянного осколка, неосторожно загнанного в чувствительную кожу, не хватало! — Ты закончил? Тихий хриплый голос Чонгука будто бы силой заставляет Чимина тотчас поднять голову и взглянуть хищнику в пустые бездонные глаза. Охваченный растерянностью, омега слегка прищуривает опухшие веки. В последний раз, помнится Паку, когда он посмел поднять руку на альфу, тот моментально в ответ наградил его пощёчиной. Увесистой и оглушающей. Так отчего же сейчас змеиный гибрид не спешит избить мальчика до потери пульса? С тех самых пор ведь в отношениях между ними ни черта не изменилось? — А ты что стоишь? Ну, давай же, ударь меня, Альфа! Ни в чём себе не отказывай! Однако хищник так и остаётся стоять неподвижно на месте, глядя как-то странно на свою добычу, приподняв проколотую бровь, словно бы даже в искреннем недоумении. Но что, собственно, поражает Чимина больше всего во всей этой ситуации, происходящей сейчас между ними, так это не молчаливое смирение, на удивление омеги, великодушно проявленное змеем, а его словно бы горящая огнём скула, на которой виднеется отчётливый след собственной аккуратной ладони. Блондин только сейчас с ужасом понимает, какую же огромную силу он вложил в свои удары. — Чимин, сядь, пожалуйста, и мы поговорим спокойно, без истерик. Да что за муха такая его за задницу укусила? — А знаешь что? Иди-ка ты в жопу, Чонгук. Я ухожу прямо сейчас, уяснил? И немедля омега, заметно хромая, но изо всех сил пересиливая острую боль, разливающуюся раскалённой лавой по ступне, очагом которой является повреждённый осколком пальчик на ноге, без оглядки выбегает из этой проклятой гостиной, чтобы отыскать среди бесчисленных стеклянных стен заветную дверь, ведущую на выход. Её ведь не может не быть здесь, верно? Но сколько бы добыча не изворачивалась в поисках своей цели, коридорную дверь, чёрт бы её побрал, мальчик так и не отыскал. И всего через несколько минут безуспешных поисков раздосадованный, ничего не понимающий Чимин возвращается к исходной точке, от которой хронически сильно хочется сбежать куда только глаза глядят. Однако, вопреки своим неусыпным опасениям и парализующему перед ядовитым хищником страху, он подступается к змею в этот раз намного, намного ближе. Вот чёрт, — про себя кролик думает. — Ну разве так сложно Чонгуку хоть единожды не быть мудаком и без откровенных издевательств отпустить его, блин, домой? А опрометчиво подняв взгляд на самодовольное лицо хозяина квартиры, Пак вновь вспоминает, как тот безжалостно оставил его в глуши совершенно одного и вдруг понимает. Змеиному гибриду не быть мудаком не то чтобы уж прямо сложно, вовсе нет... это попросту невозможно! — Ладно, один хрен с тобой, — некогда звучный и чарующий высокий голос омеги, срываясь на обиженный писк, сейчас звучит как никогда надломлено, слабо и очень устало. — Ну что тебе от меня нужно? Неторопливо тянутся минуты напряжённого ожидания, в течение которых единственным ответом добыче служит затянувшаяся тишина, прерываемая ускоренным стуком собственного сердца Пака, звонко пульсирующего в ушах. Неизменно царящее между гибридами безмолвие кролику порядком уже надоедает. — У тебя есть язык не просто так, Чонгук! Скажи прямо, чего ты хочешь? — но хищник свою добычу нарочно игнорирует, глядя на него, как и всегда, без особого проявления эмоций. Хотя, как бы не так. Потому что Чимин сейчас поклясться искренне, с рукой на сердце может, что он, кажется, разглядел на долю крошечной секунды в змеином строгом лице неуловимую искорку чего-то, что без устали бьётся и бьётся, но всё никак не пробьётся сквозь ледяную маску безразличия, что успела глубоко пустить свои корни, не позволяя хищнику проявлять какие-либо чувства, помимо самых простых, отрицательных, на зубок изученных. И главная проблема кролика лишь в том, что он точно не знает, как к Чону ближе подобраться. Змеиный альфа больше над добычей своей в открытую не насмехается, да и вроде как не злится даже. И в этот самый момент в голове мальчика вспыхивает яркими огоньками простое осознание. Он тотчас же бесстыдно опускает взгляд на внушающих размеров промежность альфы, хмыкая презрительно про себя, будто бы наконец отыскав истинную причину больной привязанности Чонгука к себе. — Тебе ведь нужен от меня только секс, да? И даже не смей отрицать этого. Тонкие крылья носа хищного гибрида тотчас словно бы в возмущении раздуваются, и змей фыркает устало, силясь, наверное, не закатить глаза. Чимин же, воспользовавшись небольшой заминкой Чона, вблизь полон решительности к нему подступается. — Ну а как же иначе? Я ведь наверняка единственный гибрид в стенах нашего громадного университета, который до сего времени не раздвинул перед тобой ещё свои ножки. И тотчас омега, кивнув самому себе в подтверждение своих же слов собственных, стягивает с себя одним резким движением мешковатую толстовку, обнажаясь перед хищным гибридом. Худи Чонгука стрелой летит на пол и за считанные секунды оказывается лежать грудой, сотканной из мягкой ткани, прямо под их ногами. В квартире воцаряется обманчивая тишина, непременно предвещающая большую бурю. И она наступает почти мгновенно гибридам на пятки, едва только Чимин произносит тихое, но до чёртиков провоцирующее: — Тогда так тому и быть. Трахни меня, Альфа. Змей недовольно поджимает губы, принимаясь облизывать свою добычу диким, ничего не понимающим взглядом. Впрочем, догадаться, собственно, какие сейчас сложные мыслительные процессы у него в холодной, как правило, голове происходят — дохлый номер. Однако добыча любой ценой покончит со странной одержимостью змея, связывающую парней нитями незримыми. Чего бы ему это не стоило! Омега благородно преподнесёт хищному гибриду то, что он так неистово желает. И тогда кролик в этом отчего-то незыблемо уверен: невыносимый альфа его непременно оставит в покое. Пусть и неумолимое решение Чимина со змеем все связи на корню обрубить вовсе не соответствует его истинным постыдным желаниям. О чём уж говорить, если при одной только мысли о сексе с Чонгуком глупый зверёк внутри Пака начинает метаться ещё отчаяннее, стремясь не столько с глубокой привязанностью хищника раз и навсегда покончить, сколько оказаться подмятым под его молодое крепкое тело без единого шанса на побег. И как бы Пак не отнекивался от чувств своих собственных к Гуку, неправильных, иррациональных, едва тот коснется его ласково и успокаивающе, Чимин заречься может, что упорное нежелание добычи пред хищником преклониться, беспрекословно тому повинуясь, тотчас как рукой снимет. Но как бы там ни было, подобные мысли, навеянные златовласому исключительно звериными инстинктами, в один прекрасный день сведут мальчика в могилу. Хотя, если быть объективными, инстинктивные ли они на самом деле? Вопрос хороший. Вообще-то, была бы его воля, омега с превеликим удовольствием спихнул бы своё необъяснимое влечение к змею на вытекающие последствия циркуляции хищного яда в своей крови. Однако Чимин ведь не настолько глупый мальчик, чтобы не догадаться, что действительно с ним в последнее время происходит. И подсознательно он искренне питает неприязнь к той части себя, которая норовит любой ценой избавиться от всего, что связывает его с Чонгуком. Потому что к альфе его тянет постоянно и неизбежно. И омега нипочем в этом не признается даже самому себе. Он вовек не примет свои же собственные чувства к парню, что всякий раз гордость добычи размазывает грязью по асфальту. К парню, что неумолимо толкает его к самому краю пропасти, понуждая чувствовать себя маленьким и хрупким, в точности как лежащая сейчас подле его голых ступней разбитая на тысячи и тысячи осколков стеклянная статуэтка. Омега взаправду себя не понимает. Не хочет, во всяком случае, понимать. Почему же он, сука, всякий раз беспрекословно проглатывает свою обиду на змеиного хищника и не столь важно, насколько ужасно Чонгук с ним себя ведёт? Однажды Пак уже пережил много горя безутешного в своём не таком уж и далёком прошлом, так почему же он вновь смиренно наступает на свои же собственные грабли во второй раз? Змей без устали выводит кролика на эмоции, но самое страшное заключается в том, что они вовсе не являются негативными. Чимин не на шутку вожделён Чонгуком. И если бы Чон только знал, о чём на самом деле грезит наяву златовласый... Хотя альфа, с его-то способностями считывать окружающих его существ, словно они попросту книги открытые, наверняка без особых усилий распознал зачатки чувств в сердце кролика ещё до того, как мальчик осязал их сам. — Как же я жалок, — надсадно думает про себя блондин. Но как бы там ни было, ничто из этого теперь для Чимина не имеет значения. Он позволит сексу стереть плотское влечение между ними, избавив гибридов от взаимной неприязни. И, видит Бог, омега верит, что это действительно поможет прекратить неутомимые преследование со стороны змеиного гибрида. Пак оборвет к чертям всю эту нездоровую одержимость, которую к нему испытывает Чонгук, потому что очевидно, что корень проблемы лежит в том, что омега, скорее всего, единственный, в ком змей пока что так и не сумел пригреть свои члены. Других причин неусыпного интереса альфы к своей персоне блондин попросту не видит. И если ради своей свободы ему придётся подложить себя под хищника, так тому и быть. Но зато зверёк, наконец, вернёт свою жизнь в прежнее русло, выкинув ненавистного брюнета целиком и полностью из своей головы и из предательски трепещущего в змеином присутствии сердца. После их секса добыча, наконец, перестанет быть для хищника столь особенной. Омега безжалостно давит в себе едва уловимый внутренний протест, грозящий вот-вот вырваться наружу, едва он ловит на себе сверлящий взгляд Чонгука, не предвещающий ничего доброго. — Возьми меня прямо сейчас, Альфа, — на этот раз заявляет златовласый, решительно, по доброй воле бросаясь в коварную ловушку змеиного гибрида. — Этой ночью я весь в твоей власти. Чего бы добыче это ни стоило, он непременно вернёт себе свою свободу.

*******

Чимин, кажется, и не дышит вовсе. Омега мертвым грузом осыпается в сильных руках Чонгука, совершенно бессознательно покоясь головой на его твёрдой груди. Мертвенно бледное лицо бережно обрамляют мокрые золотистые волосы, практически полностью сливаясь с кожей, что утратила былой привлекательный румянец. Посиневшие губы добычи мелко дрожат, изредка совсем уж тихо всхлипывая. И в данный момент змей искренне страшится того, что его мальчик в любой момент может испустить дух, оставив Чона навек одним. Призрачный запах леса всё ещё обволакивает густой дымкой продрогшее невесомое тельце, заточённое в его собственных объятиях, словно бы выражая скорбь вселенскую по душе, которую так и не смог утянуть на веки вечные в свои тёмные, далёкие глубины. Хищник грубо толкает массивную дверь, ведущую в просторное жилище, что расположилось в одном из самых престижных районов их мегаполиса, спешно пересекая порог высотного здания с драгоценной ношей в руках, проигнорировав напрочь уважительный кивок охранника, что денно и нощно стоит на страже безопасности достопочтенных хозяев. Скоростной лифт немедля взлетает ввысь и за считанные секунды доставляет своих гостей на последний этаж высотки, полностью выкупленный только под одного Чонгука. Змеиный гибрид в несколько широких шагов сокращает расстояние к входной двери собственной квартиры, ощущая в своих руках практически неосязаемый вес бессознательного омеги. Коснувшись сенсорной панели широкой ладонью и дождавшись, пока замок откроется, змей едва ли не с порога срывается в сторону своей комнаты, что находится на втором этаже. А быстро добравшись туда, на какое-то время оставляет мальчика лежать на просторной кровати одного, пока сам включает набираться воду в ванной. Спустя всего пару минут хищный гибрид возвращается к кролику, осторожно стягивая с него мокрую одежду. И тотчас перед змеем во всей своей нагой красе предстаёт хрупкое омежье тело, вынуждая Чонгука на крошечный миг невольно в неподвижности застыть. От увиденного глубоко в недрах хищной груди буквально клокочет глухая ярость, пока в его собственном сознании возрождается что-то доселе ему неведомое. Брюнет невесомо касается огрубевшими подушечками молочной кожи кролика, скользя пальцами в опасной близости от запаховой железы. Чимин во всех смыслах сейчас чист, никем не тронут. Кроме того, что всё тело его сплошь усеяно уродливыми ссадинами и синяки. Некоторые из них, безусловно, Пак хватанул лесу, но откуда взялись другие? В памяти хищника вдруг всплывают пока что ещё совсем свежие воспоминания о том, как его омега едва ли не стал жертвой изнасилования. И мысли об этом вызывают в Чонгуке жгучую злость, которую ему приходится через внутренний протест своего истинного зверя в себе подавлять, чтобы ненароком не растерзать ни в чём не повинного мальчика, лежащего на его кровати в ворохе белоснежных простыней, по-прежнему неподвижно. Зайчонок сейчас совершенно беззащитный и беспомощный. Многочисленные следы борьбы за свою жизнь яркой россыпью украшают его худенькое тельце. И отчетливей всего их видно на безжизненном лице, на котором то там, то сям запеклись тёмные струйки крови. Хищник наклоняется неторопливо к своей добыче, замирая всего в нескольких сантиметрах от подрагивающих губ. Чонгук хрипло шепчет что-то неуловимое омеге на ушко, следом аккуратно притягивая блондина теснее к своей груди, ловко просунув одну руку под острые коленки, другую же пристроив на спине. Он бережно несёт Чимина в ванну, погружая спящего мальчика в тёплую воду, чтобы тот хоть немного отогрелся от холода. А сам тем временем садится на крышку унитаза, по-хозяйски закинув длинные ноги на белоснежные бортики. И на какое-то время змеиный гибрид с головой погружается в раздумья, бездонными зрачками сканируя каждый сантиметр ангельского личика омеги, чутко подмечая даже самые малейшие детали, которые раньше почему-то упускал из виду. Например, длинные тёмные реснички, что невесомо лежат на пухлых щёчках, усыпанных едва заметными крошечными веснушками. Пак Чимин и в самом деле выглядит как падший ангел. И красоту его невероятную, кажется, ничуть не портит даже залёгшая на его лице тень усталости и изнеможения. Время от времени искоса поглядывая на спящего безмятежным сном омегу, перед Чонгуком невольно всплывает вчерашний образ мальчика, что, стоя на коленках подле машины, молил слёзно не бросать его одного в лесу, глядя на змея с ничем не прикрытой паникой в заплаканных глазах. Измученный вид кролика без устали преследовал хищника на протяжении целых суток, побуждая мысли вращаться неусыпно вокруг образа беззащитного зверька, который наверняка заблудился в лесу в тщетных попытках найти из непроглядной чащи спасительный выход. В подобных мыслях хищник незаметно для самого себя проводит целый час, во время которого так ни разу и не сводит глаз с омеги. А после он вдруг резко встаёт, засучив рукава до локтя, намереваясь начисто Чимина отмыть от засохшей густым слоем на его нежной кожи грязи, одновременно избавив его и от собственноручно принесённых ему мучений адских. Хищник цепляет мягкую мочалку, старательно скользя ею по худому телу, оставляя на нём только лишь мыльные разводы. Холодная отрешённость, что давным давно застыла каменным изваянием в чёрных как уголь зрачках, непривычно резко контрастирует с ласковостью, что затаилась в каждом движении хищника. Чонгук терпеть не в силах эдакое чувство странное, что словно бы изнутри его изъедает. Кажется, ещё недавняя чрезмерная нетерпимость, нарочитая грубость и маниакальная ревность в сторону кролика неторопливо отступают на второй план, сменяясь непомерной тяжестью, давящей тяжёлым грузом на грудь, к которому змей не привык. Его до бесконечности сильно гложет чувство вины. И оно будто бы возвращает змея в те времена, когда ему только-только исполнилось девять.