Boy Toy

Глупый. Какой же чертовски глупый кролик. Оказывается, лишь слегка на крошечного зверька надави — и он уже готов на всё, чтобы спасти свою ценную шкурку. Но неприглядная истина в том, что даже самый отчаянно дикий омега ни в жизнь от змеиного хищника никуда не сбежит. Повисшая между гибридами тишина длится целую вечность. Добыча нарочито смело рвётся повторить свои последние произнесённые змею слова, но напускное притворство, увы, не в силах скрыть от хищника краску природного омежьего смущения, огнём полыхающего на красивом мальчишеском лице. Чимин непроизвольно складывает губки бантиком, сводя голые коленки вместе. И всё косится опасливо, якобы незаметно, на внушительных размеров стояк Чонгука, с грехом пополам сокрытый тканью серых спортивок. Ха-ха. То, что Чонгук считывает Чимина как открытую книгу, отнюдь ни для кого из них не секрет. Между хищником и добычей установилось некое подобие связи, спровоцированное бессознательным запечатлением змея на кролике. И связь эта всячески способствует усилению странного притяжения между ними, которому Чимин не может противиться. Омега медленно, но верно становится практически безвольной марионеткой, послушно бредущей прямиком в руки ядовитого монстра. Как правило, подобная смертельная зависимость между парочками, если их, конечно же, связывает глубокая взаимная любовь, считается едва ли не божественным благословением. В случае же таких отношений, какие сложились у Чимина и Чонгука, почти что неразрывная связь их сродни самого настоящего проклятия. Вероятно, именно из-за неё хищный гибрид чувствует себя страшно виноватым перед омегой. По-крайней мере так Чонгук полагает. Упрямо верит, что только из-за своей собственной больной зависимости перед добычей он становится мягче, податливей и будто бы даже слабее. Змей накрепко привязал к себе беззащитного зверька, и оттого, наверное, сущность альфы теперь откликается перманентно в хищнике излишней уступчивостью. Но в данной ситуации, сложившейся между ними, показная небольшая грубость придётся очень кстати. Чонгук ласкает взглядом стройные подтянутые ножки, на молочной коже которых явственно видны расползающиеся безобразные рубцы и отметины пережитого ранее омегой по вине змеиного гибрида невыразимого ужаса. Уже в скором времени альфа непременно позаботится о том, чтобы на златовласом мальчике не осталось ни одного уродливого пятнышка. Он сотрёт их всех до единого. Потому что терпеть не может лицезреть на добыче, всецело принадлежащей только ему одному, кривые линии трещин, очерняющих такую исключительную, немыслимую омежью красоту. Змей ступает шаг навстречу кролику, а Чимин, буквально на физическом уровне ощутив надвигающуюся всё ближе к нему опасность в лице ядовитого хищника, повинуется безусловным природным рефлексам и почти вслепую отступает назад. На устах Чонгука расцветает насмешливая улыбка, и в тот же миг омега улавливает тихое, но вопиюще издевательское: — Неужели весь из себя такой храбрый крольчонок струсил? В голове омеги вихрем кружатся мысли — тревожные, неспокойные. И в какой-то мере они настолько резки и стремительны, что Чонгук не может цепко ухватиться ни за одну из них. Но, должно быть, ему это вовсе и не нужно, ведь появившееся на кукольном лице Чимина неподдельное сожаление говорит само за себя. Однако змей всё же отчего-то более чем уверен: кролику ни в жизнь не даст стыдливо отступить от задуманного его неуёмная и безграничная гордость. — Я не боюсь тебя, Чонгук, — сорванным голосом возражает, но тут же крепко сжимает маленькие пальчики в кулачки, явно противореча своим же собственным словам. Омега, безусловно, хищника больше смерти боится. Змей безмолвно, на пробу, делает ещё один шаг в сторону своей добычи. Но Чимин, на сей раз попытавшись напустить на себя нелепое спокойствие, так и остаётся стоять на месте, наблюдая за тем, как неторопливо крадётся к нему хищный альфа. Знал бы он, насколько испуганным и жалким выглядит сейчас в антрацитовых глазах змея! Но глупый кролик принципиально не хочет признавать, что его слабое и беззащитное существо для таких, как Чонгук — на один зубок. Даже в те моменты, когда омега пытается змею противостоять, огрызаясь и кусаясь, он, как не изворачивайся, в смертельных руках Чонгука — не более, чем крошечный желторотый птенец, изо всех сил притворяющийся сильнее, нежели он есть на самом деле. Шаг. И ещё один. Змей неумолимо и неотвратимо навстречу своей добычи близится, но на полпути отчего-то пугающе резко останавливается, явно на что-то отвлекаясь. Угольные зрачки тотчас впиваются в сплошь усеянный стеклянными осколками пол. Один из таких осколков, оставшись незамеченным для омеги, сейчас покоится между его ступнями, и Чонгук с безучастным видом наклоняется вперёд, чтобы его подобрать. Признаться честно, альфа вовсе не ожидал всплеск яростной злости от едва пришедшего в себя Чимина. Змей попросту не смог предвидеть сокрушительной силы гнев, излучаемый омегой, по одной простой причине: сознание мальчика до сих пор было затуманено, и хаотичные мысли его непрестанно путались, отчего читать их, предугадывая дальнейшие действия разъярённой добычи, попросту не представлялось хищнику возможным. Как следствие, теперь скулы его огнём горят от бесчисленных пощёчин. Пусть и удары Чимина, в которые он, несомненно, вкладывал всю свою крайнюю злость и раздражение, ощущались детским лепетом по сравнению с тем, что действительно привыкло выдерживать тело Чонгука. — Ну, конечно же, не боишься, зайка, — с едва уловимым смешком, наконец, отзывается альфа, ловко смахнув пальцами упавшие на глаза непослушные пряди волос. Чонгук, вообще-то едва ли сдерживает смех, рвущийся из него наружу. Его изрядно веселит безнадёжная отчаянность омеги и его святая вера в то, что как только он ляжет под змея, тотчас чудесным образом непоколебимая связь между гибридами разрушится, и хищник оставит свою добычу в покое, даруя тому желанную свободу. Вот только бедняжка не учёл кое-что очень и очень важное… Последнее слово всегда остаётся за Чонгуком. Подняв осколок с пола, змеиный гибрид спешно поднимается, оказываясь всего в нескольких сантиметров от румяного лица Чимина. Они немыслимо близки сейчас друг к другу. Омега с трудом пытается сдержать рвущееся наружу сердце, плотнее смыкая плюшевые губы вместе, — но всё тщетно. Его маленькая обнажённая грудь в присутствии хищника стабильно трепещет, как в лихорадке. В больших же ореховых глазах предсказуемо сквозит неприкрытая паника. — Маленький, ты до безумия сильно дрожишь. Чонгук у Чимина далеко не первый. И мучительное осознание того, что кто-то ещё, помимо него, смел касаться его добычи, неумолимо порождает в змее дикое, необузданное и неконтролируемое желание содрать с омеги кожу, в которую наверняка въелась липкая грязь чужих рук. Ах, и как же златовласый легко предсказуем! Особенно сейчас, когда насквозь фальшивая улыбка застывает недвижимо на соблазнительных розовых устах и он тянет лживое: — Во мне бывало гораздо больше членов, чем у тебя когда-либо омег, Чонгук. Змеиный гибрид насмешливо скалится, растягивая уголки губ в ответной улыбке. Занимательно наблюдать, как Чимин своим очаровательным ротиком с каждым разом неуклонно всё глубже копает ямку под себя. Альфа саркастически хмыкает, облизывая хищным взглядом сладостную пухлость чужих губ, что побуждают его собственный язык бешено пульсировать желанием непозволительной для них близости. Чонгуку эгоистично сильно хочется во всех отношениях разрушить их прелестное омежье очарование. Хочется вторгнуться в этот до боли дерзкий рот и в безмолвной борьбе встретиться с бесстрашным язычком. Хочется провести кончиком своего собственного по ровному ряду маленьких, но острых зубов, и заставить, наконец, неукротимого мальчика взахлёб упиваться ядовитой змеиной слюной, беспрерывно глотая её вместе с жизненно необходимым воздухом. Боже правый, от одной только мысли, как эти блядские губы могли бы восхитительно смотреться, заглатывая до упора крупные змеиные члены, в широких спортивках становится до чёртиков тесно. Но то, что происходит дальше, Чонгук, откровенно говоря, никак от вредного кролика не ожидает. Потому что Чимин, подчиняясь влиянию необъяснимой интимности момента, действует прежде, чем змей делает шаг к нему навстречу. Омега по доброй воле тянется к Чонгуку первым, и, приподнявшись на носочках, прижимается своими губами к хищным, почти что в целомудренном поцелуе. Но при этом всё никак не решается собственные трепещущие от волнения веки разлепить, жутко перед змеиным гибридом нервничая. Чонгука словно током прошибает. Потому что Чимин целуется слишком невинно и до крайности деликатно. Змею же одного короткого прикосновения к таким манящим, сладким губам совершенно недостаточно. Он мгновенно цепляется пальцами за хрупкую челюсть и побуждает добычу шире открыть рот, бессовестно углубляя поцелуй. Чонгук целует дрожащего в его руках омегу предельно жёстко и до умопомрачения напористо. Так, как он привык. И так, как им обоим это сейчас нужно. Змеиные пальцы оставляют на тонкой молочной коже добычи электрические импульсы, разгоняя по их венам лихорадочное возбуждение. Поцелуй выходит неаккуратным, торопливым и излишне влажным. Языки двух гибридов без устали сталкиваются между собой в унисон, стимулируя их общую вязкую слюну стекать беспорядочным ручейком с пухлой нижней губы прямиком на подрагивающий подбородок добычи. И змею приходится приложить немало усилий, чтобы не сожрать Чимина всего и без остатка, сразу, сейчас же. Поэтому он первым отрывается от губ омеги, но только для того, чтобы сжать в грубоватых ладонях пшеничные пряди и внимательно взглянуть на своего мальчика. Пиздецки красивый. На молочных щеках Чимина теплится мягкий румянец. А на самом дне отливающих первородным золотом радужек желание близости искрится. Откровенное и непреодолимое. Доверительное. Омеге до щемящей боли между тончайших сплетений собственных рёбер не хочется отрываться от ненасытных, но таких животворящих губ змеиных. Хищника хочется присвоить всего себе. Эгоистично и совсем уж по-детски. Оттого добыча инстинктивно всё теснее жмётся к широкой и на ощупь, словно бы из гранитного камня литой груди Чонгука. Ластится к самому смертоносному на свете хищнику с наивной доверчивостью, согреваясь в таком вожделенном ему тепле змеиных объятий. И как-то даже излишне бережно оглаживает несоизмеримо маленькими ладонями по сравнению с внушительными переливами натренированных мышц грудь и пресс альфы. До мурашек красивый. Омегу в ту же секунду бесцеремонно и нагло накрывает осознание болезненное, неотвратимое: тело хищника, что, кажется, затих совсем, позволяя чужим пальчикам вдоволь изучать себя, ощущается, как самая настоящая священная реликвия. Златовласого в руках змея ведёт совершенно нешуточно. Первые капельки смазки неосязаемо для его не особо развитых обонятельных рецепторов, но весьма ощутимо для сверхчувствительного змея медленно проступают с дырочки, невольно выделяющей влагу, вязкую и липкую. Запах добычи становится всё слаще и волнующе, и Чонгук дышит им жадно и ненасытно, глубоко и во все лёгкие. Он омегу своего чувствует на всех уровнях. Всецело и безусловно. И Чимин тоже чувствует Чонгука. Взаимно и в равной мере. Он очень чутко улавливает то, как альфа с трудом сдерживает себя, и сам же пересекает черту почти неощутимую, между ними двумя проведённую, норовя приручить свирепого зверя, без страха и опаски склонив его пред собою. Добыча кротко к хищнику ласкается и, игриво коснувшись юрким язычком маленького колечка, принимается слепо и до самозабвения зацеловывать поблёскивающий в его губе металл. Мальчик бесстыже играется с Чонгуком, испытывая его железную выдержку на прочность. А она, в свою очередь, неумолимо и безвозвратно даёт крошечные трещинки. И змея впервые хватает только на то, чтобы прошептать хриплое: «‎‎Ты само блядство, Чимин»‎. Потому что омега мужчину на эмоции, надёжно под семью замками сокрытые, всё-таки выводит — и разрушительная сущность хищника в связи с этим бесится страшно. Чонгуку до скрежета в зубах хочется откусить этот чёртов язык, которым кролик ласкает теперь уже собственные плюшевые губы. Альфе до безумия ревностно. И видит Бог, до чего же ему сложно сдерживать свою звериную сущность, что каждый раз неумолимо наружу рвётся, срывая цепи стальные, возжелав хрупкого, но такого бесцеремонного мальчика раздавить легко и бесшумно, как бабочку, до самого основания добычу свою разрушив. А Чимин только стонет тихо, но бесконечно развратно. И до зодиакальных созвездий в глазах охуенно. Омега от боли, видно, удовольствие получает абсолютно не невинное. А ею, вдоволь не насытившись, вновь к змею тянется, прижимаясь тесно, чтобы кожа к коже и плоть к плоти. Чтобы неразрывно и незыблемо. Нерушимо. И Чонгуку в такие моменты воистину непросто бороться со своими мыслями далеко не праведными, спровоцированными его внутренним хищником. А он довольно кровожаден. Они опять сталкиваются губами, незамедлительно увлекая друг друга в поцелуй, ещё более яростный и агрессивный, нежели предыдущий. Омега, не ожидавший такого неистового напора от Чонгука, заметно тушуется и едва ли не с ног валится. Однако упасть наземь Чимину не позволяют чужие руки, бережно обвитые вокруг крошечной талии. Тем временем его собственные мягкие ладони, словно намагниченные, почти невесомо покоятся на каменной груди альфы. Оторвать их от чужого тела он не в силах. Да и, откровенно говоря, не хочется вовсе. Ах, знал бы глупый кролик, как же змея эти блядские крошечные ладони до предела заводят, вынуждая вдоль по самому краю закалённого годами самообладания ходить и, чёрт возьми, вновь и вновь уговаривать самого себя быть к златовласому омеге чуть более терпеливым и снисходительным! Просто потому, что повалить его, блять, на голые коленки, взяв силой, прямо тут, на ледяном мраморе, как самое настоящее животное, Чонгуку пиздец как не терпится. Их языки сплетаются лихорадочно в погоне за недостижимым удовольствием. Чимину и Чонгуку одного поцелуя, чтобы друг другом под завязку насытиться, никогда не бывает достаточно. Они давно уже поняли, что целоваться могут дурную бесконечность. Никто из бывших любовников и любовниц змея не идёт ни в какое сравнение со златовласым омегой, чьи кроткие прикосновения поистине нежны и ласковы, а запах до приторности сладкий и манящий. Чимин своим теплом неизменно заботливо обволакивает истинную тёмную сущность Чонгука, и они оба невозвратимо тонут в поцелуях, диких, напрочь тормозов лишённых. Каждый миллиметр кожи хищника заходится огнём гореть. Оказывается, омежьи руки могут жалить ничуть не слабее укусов пчелиных. Неистово больно. Но всё равно боль эта не сравнится с той, которую привык испытывать на себе Чонгук. В попытке отвлечься от мыслей, он одним резким движением поднимает обнажённого парня на руки, срывая с его пухлых губ удивительно высокий стон. И, обхватив покрепче тонкую талию татуированными руками, направляется к лестнице, по пути спотыкаясь. А перед ступеньками, ведущими на второй этаж квартиры, и вовсе останавливается, так и не успев ступнями дотянуться до их холодной поверхности. Потому что Чимин углубляет поцелуй. И Чонгук чувствует явственно, насколько его собственные ощущения накалены до самого предела. Они неожиданно сталкиваются носами, и аккуратный омежий приятно ласкает лицо хищника своим горячим дыханием. Жар маленького тела, что жмётся к нему так требовательно и нетерпеливо, буквально намертво въедается в его собственную, скованную ледяным холодом змеиную кожу. Альфе до безумия сильно хочется омегу заключить в себя, вынудив крошечного зверька кричать громко и о пощаде молить слёзно, пока сознание и тело его сплетается со змеиным в одно целое — единое и неделимое. Чонгук и сам прекрасно понимает, что желание эгоистичное настолько сильно обладать чужим человеком — оно вовсе не нормальное и уж точно не поддаётся никаким логическим объяснениям. Но отступать от желаемого он всё равно не намерен. И у добычи в таком случае взаправду перед хищным змеем нет ни единого шанса на чудесное спасение. Не исключено, что играет Чонгук грязно и несправедливо. Но, по правде сказать, он ведь никогда и не был честен. И Чимин, что сам себя заключил в объятия ядовитые, — неопровержимое тому доказательство. Ниже тазобедренных косточек альфы, покоясь на его играющем рельефными мышцами животе, стремительно твердеет омежий член. Змей почти без остановки искусно чужой рот ласкает. И златовласый, балансируя почти на самой грани сознания, задыхается неотвратимо. А всякий раз, как поцелуй их на крошечную долю секунды прерывается, Чимин делает тщетные попытки глотнуть воздух, да поглубже. Вот только, к сожалению, не всегда ему это удаётся. Потому как хищник умышленно не позволяет мальчику перевести дыхание, эгоцентрично желая разрушить нежные кроличьи лёгкие до такой степени, чтобы добыча им одним только дышала. Змей обхватывает крепче тонкую талию и начинает подниматься по ступеням лестницы вверх. Но с омегой в руках подъём, кажется, длится вечность целую. Ведь почти на каждой ступеньке Чонгук тормозит, отвлекаясь на плюшевые губы, исступленно их покусывая. И всё досадует, что научился рядом с Чимином сдерживаться. Сердится, чёрт возьми, сам на себя, что не в силах дать своему внутреннему хищнику волю быть с добычей жёстче и беспощаднее. Нетерпимее, в конце-концов. Однако толстые железные цепи, которыми альфа себя старательно и накрепко обвязывает, вот-вот затрещат по швам, лопнув. Кролик перед ним слишком красив и греховен. И зверь Чонгука неумолимо на свободу просится. Скулит истошно, становясь всё нетерпеливее. Чувствует явственно, как бесстыдно ласкается о его живот эрегированный член омеги. И не может никак насытиться любимой сладостью. Чонгук с рукой на сердце поклясться может: ещё чуть-чуть — и он своевольно и неизлечимо погрязнет в Чимине сам. Омега слегка соскальзывает вниз. И змею приходится кольцами рук обхватить обнажённого мальчика покрепче, прижав к своему телу теснее, продолжая подниматься по лестнице на второй этаж. Чимин порой, конечно, пытается слегка осадить жаркий пыл хищника, прерывая поцелуй, но Чонгук ни в какую не даёт ему от себя даже на миллиметр отстраниться, тотчас впиваясь острыми клыками в пухлую нижнюю губу, безмолвно угрожая ему глупостей не делать. И златовласому не остаётся ничего, кроме как стонами собственными давиться, неумолимо призывая змеиного гибрида не останавливаться. Зверёк, окольцованный крепкими руками, выглядит на фоне хищника совсем уж маленьким и хрупким. Едва ощутимый вес омеги против более крупного и сильного Чонгука ничтожен. А может быть, всё дело в разрушительной силы привлекательности змея и мягкой уступчивости кролика, что, неразрывно сплетаясь между собой в одно целое, создают тот самый разительный контраст, который смеет затрагивать даже самые потаённые струны человеческой души Чонгука. С одной стороны, ему хочется подчинять, контролировать слабый разум своей добычи, всецело овладев его субтильным телом. С другой — беспрекословно подчиниться самому. Чонгуку так чертовски нравится осознание собственного превосходства перед добычей. И нравится понимать, что в любой момент он может схватить омегу за тонкую шею и, не прикладывая особых усилий, сокрушить мальчика, сцеловывая с омежьих соблазнительных уст его последние сладостные вздохи. В конце-концов, Чонгуку просто нравится думать, что в любой момент он запросто может заключить зверька с собой. В тотальной изоляции. Чтобы он впредь и навечно принадлежал одному только ему. — Сбавь обороты, Чонгук, — омега скулит, страшась того, насколько судорожно сокращаются его лёгкие в попытках задышать. Чонгук отступает слегка, милостиво позволяя мальчику глотнуть воздуха. Чимин дышит тяжело, рывками, а у Чонгука голова кругом от пламенного жара омежьего тела, что жмётся к нему так рьяно и самозабвенно в поисках тепла и защиты. Несколько непослушных золотистых прядей то и дело цепляются за угольные, причудливо сплетаясь с ними воедино. — С чего бы вдруг? — змей улыбается криво в ответ, хоть просьбу безмолвную омеги отступить беспрекословно выполняет, явно сдерживаясь, чтобы вновь не прильнуть ненароком к его сладким устам, запечатывая на них бесконечные поцелуи. Хищник облизывается плотоядно, кружа взглядом нечитаемым по стройному телу и уделяя особенное внимание налитым кровью бусинкам припухших сосков. И, едва заметно усмехнувшись, произносит мягко, но властно. — Открой для меня ротик, Чимин. Кролик изумлённо на альфу глядит, растерявшись. Ему ни в какую не хочется подчиняться просьбе Чонгука, скорее походившую на приказ категоричный. Но вместе с тем, мальчик ведь бросил сгоряча хищнику, что этой ночью готов пойти на всё ради своей обещанной свободы. Альфе же больше нравится Чимина искусно «через не хочу» ломать. В ином случае кролик, как и все остальные змеиные игрушки, очень скоро бы хищнику наскучил. Но с Чимином всё иначе, совершенно по-другому. Омегу хочется заставить страдать. Нестерпимо хочется, чтобы малыш мучился от осознания собственных чувств к змею, потаённых, идущих вразрез с его устоявшимися, абсолютно ничтожными убеждениями. Однако мальчик должен прийти к этой неприглядной истине сам. И к счастью, Чонгук умеет ждать. Альфа абсолютно уверен в том, что уже совсем скоро неприступная крепость Чимина падёт к его ногам. Ведь омега, пусть и неосознанно, но всё же делает первые неуверенные шаги навстречу змеиному гибриду. К примеру, он, наконец, без своих фирменных истерик повинуется просьбе альфы, робко раздвигая губки и послушно выпячивая маленький язык. И собственные уста Чонгука огнём заходятся гореть от нетерпения, пока под кожей лава раскалённая струится, неутомимо пуская по кровеносным сосудам хищника жар неумолимый, неизбежный. И, ни на секунду не разрывая зрительный контакт с добычей, хищник весьма показательно сплёвывает вязкую слюну на услужливо высунутый перед ним язычок. Змеиная жидкость во рту поначалу жжётся от непривычки, и самая первая эмоция, что проскальзывает на красивом румяном лице омеги — смесь невыразимого отвращения и полной растерянности. Мальчик поначалу даже кривится непроизвольно, но почти сразу же замирает, ещё больше раскрасневшись. Прямо по его дрожащим от новой волны сильнейшего возбуждения бёдрам крупными капельками начинает буйно стекать естественная смазка, и пунцовый от смущения Чимин в змеиных руках боязливо застывает. Чонгук же, в свой черёд, приковав потемневший взгляд к горлу омеги, тоже стоит, не двигаясь совершенно. И, похоже, терпеливо чего-то выжидает. Наверное, воочию убедится желает, чтобы добыча точно и беспрекословно слюну его сглотнула, пустив змеиный яд струиться по своим венам. У хищника от одной только мысли об этом буквально напрочь крышу срывает. — Ну же, глотай, Чимини, — Чонгук звучит крайне нетерпеливо. — Попробуй меня. И он тотчас змею повинуется. Омега, блять, глотает покорно слюну ядовитую, губительную. Заливаясь румянцем смущения, Чимин несколько неуверенно сглатывает змеиный плевок, глядя на Чонгука неотрывно, доверчиво и беззащитно. Так, словно мальчик на самом деле ожидает чужого безусловного одобрения на свою смиренную покорность, влажным взглядом золотистых глаз мысленно умоляя змея признать его слепую готовность хищника во всём слушаться. От напускной смелости и решимости воле змеиной до последнего своего вздоха отчаянно сопротивляться, которыми омега горел ещё пару минут назад, предсказуемо не остаётся ни следа. Добыча, стиснув зубы, стоически дожидается от хищника ответной реакции, заметно притихнув. И лишь едва подрагивающие уста златовласого выдают в нём странное волнение. Но, так и не дождавшись от Чонгука ровным счётом никакой реакции, Чимин смущается страшно и торопится спрятать лицо в ложбинке между острыми ключицами змея. Вследствие чего светлые пряди, прижимаясь к чувствительной коже альфы, вызывают лёгкую щекотку, и он с трудом удерживает себя от того, чтобы ненароком не оттолкнуть мальчика из-за такой глупости несусветной. Чимин, взглянув украдкой из-под полуопущенных ресниц, застенчиво посматривает на пленительной красоты змеиного гибрида, напрочь отогнав от себя мысли, что непрестанно до этого самого момента связывали его по рукам и ногам, уговаривая хищнику всячески противиться. И переливающиеся призывно блеском от смешанной слюны розовые губки омеги вновь нетерпеливо касаются хищных, вовлекая Чонгука в ещё один невинный поцелуй. Вот только змей никогда не отличался натурой нежной и трепетной. Оттого уже вскоре практически целомудренные омежьи прикосновения под неудержимым напором змеиного гибрида превращаются в некое подобие соревнования за право незыблемое доминировать и подчинять, невозвратимо закрепляя между ними почти болезненное влечение. И, наконец, спустя непрерывную череду украденных с чужих уст пьянящих поцелуев, с ума тотально и неоспоримо сводящих, Чонгук останавливается у двери спальни, этой ночью принадлежащей одному только Чимину. То, что змей делил с мальчиком постель, укутывая бессознательное тельце собственным теплом, омега никогда не узнает. Свою секундную слабость хищник предпочёл бы уволочь за собой в могилу. Потому что Чонгук, впервые поддавшись искушению остаться с кем-либо в кровати, кажется, пробудил в себе нечто давно забытое и воистину звериное. Далеко не человеческое. Этой ночью змей так и не нашёл в себе силы сомкнуть веки, до бесконечности долго наблюдая за своей тихо сопящей добычей, уютно свернувшейся у него под боком. Чимин, безусловно, до боли красив. И до звёздочек в глазах прекрасен. — Постой, Чонгук, — омега боязливо опускается на кровать, чувствуя, как под ним тут же прогибается мягенький матрас. В ореховых глазах кролика испуг, искренний и нескрываемый, теплится. Змей же испытующе за кроликом следит, криво улыбнувшись невысказанной мысли: Чимин, бесспорно, очень жалеет, что не сумел удержать за зубами свой собственный язычок. Но сказанного не воротишь, ведь так говорят? Стало быть, выбор сделан и процесс идёт. — Боишься меня? — Слишком много чести, Змей, — хмурится недовольно. Вот только слова его, дерзкие и излишне спесивые, абсолютно не вяжутся с мыслями, что безумным вихрем кружатся в светлой головушке. Пусть Чонгук и не в силах уловить их все до единой, однако эмоции страха на кукольном лице златовласого он считывает безупречно. Змей прекрасно понимает одну достаточно простую истину: омега любой ценой от хищника хочет сбежать. Да вот только Чонгук, несмотря на свою непривычную мягкость и аккуратность по отношению к добыче, будучи по натуре своей хищником смертоносным, вовсе не мягкотел и уж точно излишней покладистостью не страдает. Ему, как и прежде, безумно сильно хочется давить на совершенно беззащитного зверька до тех самых пор, пока его крошечное тело и слабый разум, пока он, чёрт возьми, сам не падёт ниц перед змеем, поверженный и сломленный. И взволнованный взгляд не прирученного дикого малыша, что затаился за сенью густых ресниц, донельзя усугубляет положение. Чимин ведёт себя, точно загнанная в угол лакомая добыча. И отнюдь не удивительно, что полная беспомощность жертвы так чертовски сильно сводит с ума хищную часть Чонгука. Змей абсолютно не в праве совладать со рвущимися из него наружу инстинктами прирождённого охотника. Альфа вдруг резко замирает и недвижимо созерцает красоту своей добычи. Пристально и, пожалуй, даже крайне жутко. Чонгук ласкает взглядом ангельское личико. Ему всегда особенно сильно нравились по-омежьи пухлые щёки и блестящие от их общей слюны кукольные губки. Чего уж там, омега в его руках — дьявольское искушение и всеобщая смерть. Змеиные члены ни за что не уместились бы в этот маленький и дерзкий ротик. Но даже это не остановило бы Чонгука от того, чтобы сполна накормить кролика своим семенем, с особенной тщательностью пачкая белёсой жидкостью ангельское личико блондинчика. Змеиного гибрида сейчас абсолютно не волнует страх чужой. Пожалуй, он и вправду излишне нетерпелив и ненасытно жаден. Одним резким движением руки Чонгук давит на омежью грудь обнажённую, а другой, схватившись за острый локоток, переворачивает кролика к себе спиной, целиком и полностью раскрывая его перед собой в коленно-локтевой. Омега успевает лишь вздрогнуть от неожиданности, круто поворачивая голову в сторону Чонгука, пытаясь разглядеть хищника боковым зрением. — Только посмей войти в меня без смазки, Змей ты нечестивый! Предпринятые кроликом попытки вывернуться из железных тисков альфы, вцепившегося в него мёртвой хваткой, забавны, но безуспешны. Поскольку хищник ни в какую с места не сдвигается. Чонгук глядит пристально прямо на две пухлые ягодицы, зазывно перед ним извивающиеся. Скалится хищно, впиваясь татуированными пальцами в молочную кожу, и слегка раскрывает мальчика, с упоением обнажив блестящую от влаги и трепетно пульсирующую розовую дырочку. Собственные члены змея дёргаются в сладостном предвкушении, потихоньку наливаясь кровью при виде аккуратного, нежного и, несомненного, чувствительного колечка мышц, призывно зазывающего Чонгука войти в него до самого основания, разрушив его напускную невинность. Чимин везде такой крошечный и хрупкий. Такой чертовски маленький и беззащитный. Хищник оттого и не уверен совсем, сможет ли омега принять его безболезненно. Трахать блондинчика пальцами в планы Чона, увы, не входило. Да и менять он их не желает. Ему не терпится поскорее вторгнуться в животрепещущего от невольного страха перед змеем Чимина одновременно двумя членами, овладевая его восхитительной задницей так, чтобы он непременно и неизбежно сидеть неделями не мог. Чонгук не в силах взгляд голодный оторвать от нуждающейся в его членах дырочки, без устали пускающей тягучие соки, напоминающие сладковатый мёд. Неторопливо, капелька за капелькой, стекает смазка по молочным бёдрам на белоснежные простыни, едва хищный гибрид, сжав ягодицы в мозолистых ладонях, раздвигает их в стороны, открывая пошире. Омега безбожно и донельзя отчаянно перед змеем течёт. Тонкие нити смазки, красиво сплетаясь друг с другом, тянутся от одной половинке к другой, испытывая на прочность и без того шаткое терпение Чонгука. Ему сейчас как никогда сложно удерживать себя в руках, чтобы ни в коем разе не прильнуть крупным носом к манящей ягодичной ложбинке, бесцеремонно и со вкусом отлизывая своему омеге. Чёртова мысль попробовать Чимина на вкус непрестанно манит хищника, бесстыже соблазняя. Брюнет дует слегка между омежьих ягодиц, обвеивая пульсирующее от возбуждения колечко мышц приятной прохладой, и Чимин в стыдливом румянце спешит уткнуться лицом в подушку, спрятавшись хоть куда-нибудь от невыносимого змея. И с положения, в котором Чонгук замирает, прекрасно видно изрядно заалевшие ушки добычи. Яснее ясного, что маленький кролик отчего-то сильно стесняется. Альфа в тот же миг аккуратно укладывается сверху на мальчика, упираясь руками по обе стороны от стройного тела, вплотную вжимая омегу в кровать. Чимин при этом всё ещё стоит на четвереньках, полностью раскрытый перед Чонгуком. И его голая попка неизбежно упирается в твёрдую промежность змея, мягко пульсируя. Альфа с очень довольным видом только сильнее вдавливает своё возбуждение в омежьи ягодицы, горячо выдыхая на ушко: — Почему бы и нет? Ты весь течёшь, малыш. И Чимин практически вжимает сам себя в подушку, вдруг почувствовав, как неторопливо грубоватая ладонь хищника принялась спускаться к тому месту, где между собой сплетаются их тела. Чонгук тем временем с интересом следит за жадно пульсирующей влажной промежностью, безошибочно предполагая, что его мальчик уже почти готов принять его. Как минимум один палец войти должен спокойно и без хлопот. Змей в своей правоте нисколько не сомневается. Основы омежьей физиологии он усвоил порядочно. Единственное, что его щемяще тревожит, так это собственный участившийся сердечный ритм. Наверняка в альфе сейчас рвёт и мечет змеиное начало. Вот только терять над собой контроль, уж кому-кому, но Чонгуку абсолютно не свойственно. Однако его звериные инстинкты противоречат здравому человеческому смыслу, буквально умоляя хищника овладеть омегой, навек присвоив себе. И всё упрашивают драть добычу неистово и самозабвенно, до тех самых пор, пока каждый миллиметр Чимина не будет заклеймён несмываемой печатью змеиного семени. — Больно, Чонгук, — жалобно вскрикивает омега, посильнее закутавшись в простыни, трусливо уворачиваясь от ритмично разрабатывающих его анальный проход пальцев хищного гибрида. Неужели девственный? — С кем у тебя был первый раз? — неожиданно интимный вопрос из уст Чонгука звучит весьма скептически. Он значительно ускоряет темп движений внутри омеги, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Чимин вскоре окончательно сведёт змеиного хищника с ума. Притом в самом прямом смысле, ведь сладкий омежий запах голову хищника кружит буквально до умопомрачения. Златовласый сильно напрягается, туго сжимаясь вокруг Чонгука. Мальчик решает для собственного же блага тактично промолчать, проигнорировав откровенный вопрос. Что, конечно же, в корне не устраивает Чонгука. Змей намеренно добавляет ещё два пальца, на манер ножниц, растягивая дырочку, и одновременно с этим большим пальцем забавляется с розоватой каймой сфинктера, приятно её лаская. Дыхание блондина в сию же секунду с ритма сбивается. Удивительно, но Чонгук стоны сладостные из омеги одними только пальцами умело выбивает. Беспорядочные мокрые звуки не утихают ни на мгновение, отбиваясь от стен спальни короткими мелодичными стонами. По молочным округлым бёдрам без устали струится тягучая смазка, пачкая природными соками некогда чистые простыни. — Если я задал тебе вопрос, малыш, я рассчитываю получить на него ответ. — А-ах, это не твоё змеиное дело, — скулит тихонько в ответ, вызывая у Чонгука ядовитую ухмылку. Чертовски упрямый зверёк. И с каких таких пор откровенное непослушание не на шутку заводит его? Широкая ладонь хищника с громким шлепком опускается на мягкую половинку и будто хлыстом нежную кожу рассекает, заставляя Чимина от боли резкой невольно в комочек съёжиться. От сильного удара под собственной кожей хищника жар пламенем расходится. Омежья же в ушибленном местечке наверняка в ту же секунду порозовела, приобрёв едва различимый след, оставленный змеиной ладонью. Однако Чимин так и не осмеливается оглянуться назад, чтобы ненароком не встретиться взглядами с Чонгуком.. — Кто трахал тебя, Чимин? — Альфа, конечно же, прекрасно осведомлён о том, что кролик давно уже не девственник. И, к великому сожалению, с этим ничего не поделаешь. Но хищнику, вопреки всему, хочется знать, кто именно посмел посягнуть на его мальчика. И добыча нутром чувствуя опасность, исходящую от раздражённого бог весть знает чем змея, лишь глубже зарывается лицом в подушку, лишая себя кислорода. Тонкая молочная шея моментально и против воли его заливается лёгким стыдливым румянцем. — Тебе-то какая разница? — шепчет омега тоненьким голоском, судорожно всхлипывая. Однако Чонгук попыток словесно надавить на маленькое существо прекращать не планирует, бесхитростными манипуляциями добиваясь от него правдивого ответа. И Чимин вот-вот ему сдастся, правду неприглядную змею неизбежно раскрыв. До неё осталось совсем чуть-чуть зверька додавить. — Непослушных омег стегают кнутом, а не балуют пряниками, малыш. Мне казалось, ты готов пойти на всё ради собственной свободы. Или я ошибся в тебе? — отвечает альфа вкрадчиво, прижавшись своим виском к чужому. Под омежьей кожей стремительно ускоряется пульс. Чонгук взахлёб слушает чужое безумное сердцебиение, пальцами продолжая разрабатывать гладкие стенки тугой задницы, чтобы несколько смягчить боль неминуемую от предстоящего сладостного слияния их тел. Чимин же безнадёжно теряется в реальности. Кончики умелых хищных пальцев вбиваются в него ритмично и буквально возносят его на седьмое небо, погружая в блаженное беспамятство. Впрочем, несмотря на то, что слабый разум кролика переполняют первые сентиментальные чувства, локализующиеся где-то в районе трепещущей груди, он всё отгоняет их старательно, не до конца растеряв остатки собственной гордости. Пока ещё слишком для них рано. — Подцепил незнакомца в клубе, теперь доволен? Что с тобой не так, Чонгук… — Чимин дышит прерывисто и неровно, тщетно пытаясь сдерживать протяжные стоны, что упорно срываются с его уст при каждом резком движении пальцев, аккуратно массирующим заветную точку. Между тем змеиному гибриду что-то всё же в уклончивом ответе Чимина не даёт покоя. И он лишь на одно короткое мгновение замирает, чтобы вчитаться внимательнее в беспорядочные мысли кролика. И, наконец, Чонгук предельно ясно видит того, от кого у него моментально кровь в жилах раскалённой лавой вскипает. Смутный образ ненавидимого им гибрида всего на микросекунду возникает в голове омеги и сразу же куда-то пропадает. Но хищнику этого вполне достаточно. Сука, чёртов Чон Хосок. Так вот оно что. Теперь понятно, почему этот ублюдок из последних сил рвался защитить Чимина, ограждая его от змеиного влияния. — Шлюха, — с нескрываемым отвращением кривится Чонгук, откровенно жалея, что тогда искренне посочувствовал бете, не избив его до смерти. Чимин демонстративно игнорирует хищника, старательно удерживая на лице маску равнодушия, но ровно до тех пор, пока вышедший из себя Чонгук не сжимает в кулаке светлые пряди, рывком поднимая голову омеги вверх. И совершенно усталый мальчик, наконец, оглядывается на своего мучителя, нехотя встречаясь с ним взглядами. — Нравится, когда тебя незнакомцы в задницу дерут безбожно, не так ли? Чонгук никогда попусту словами не раскидывается. И змею хорошо известно, что он омегу своей грубостью больно ранит. Раньше альфа бесчисленное количество раз позволял себе заходить слишком далеко, кролика всячески унижая. Однако, дабы разрушить между ними высокую глухую стену, Чонгуку необходимо в корне переломить порывы гордости Чимина. И тогда у него непременно появится возможность удерживать свою добычу на гораздо более коротком поводке. — Как видишь сам, Чонгуки, — в голосе кролика проскакивают нотки решимости неумолимой ответить змею той же монетой, стараясь побольнее задеть его несомненно величественное змеиное достоинство. На самом деле хищному гибриду довольно забавно наблюдать за тем, как омега, кажется, нисколько не сопротивляясь пальцам змеиным в своей же собственной заднице, продолжает словесно против него бунтовать, вопреки истинным желаниям и чувствам. — Но ты ведь после этого отвяжешься, наконец, от меня? — Ну конечно же… Нет. Чонгук слишком далеко зашёл, чтобы идти у него на поводу, неожиданно резко сдавшись, отпуская зверька на волю. Ну уж нет! Альфу теперь ничто не в силах остановить. Блондин, конечно, может заниматься самообманом, сколько душе его угодно, но одно хищник знает точно: секс не принесёт мальчику того, что он так неистово желает. Чонгук от Чимина ни в жизнь не откажется. На привычно холодном лице брюнета впервые появляется подобие ухмылки озорной, и змей, удерживая зрительный контакт со своей добычей, неторопливо распускает шнурки на спортивных штанах. И как только Чонгук ослабляет хватку на золотистых волосах, омега, вдруг почувствовав резкую слабость в теле, слишком сильно давит своим весом на раненую коленку и от тягучей боли жалобно скулит. Змей в одно мгновение осторожно вытаскивает пальцы, смазанные омежьими соками, а в другое за считанные секунды переворачивает блондина на спину. Чимин снова мучительно краснеет, нервно сжимая подушку пальцами. В груди нещадно тянет от того, что обезумевшее сердце, кажется, вот-вот грозится пробить грудную клетку насквозь, вырвавшись наружу. У добычи и впрямь нервы на пределе от того, что вскоре произойдёт между ним и Чонгуком. Хищник жадно слизывает с пальцев медовую смазку, не сводя глаз с омеги, притаившегося среди смятых простыней. Добыча его на вкус сладка, но не слишком приторна. Омежья сладость змея неумолимо влечёт, но никогда не приедается. Никакими словами не описать это их волшебное непреодолимое влечение друг к другу. Но Чимин для Чонгука слаще плода запретного фрукта. Омегу непросто забыть, и уж точно нелегко не стремиться вкусить от встреч с ним большее. Намного большее. Возбуждение мальчика нетронутым покоится на впалом молочном животике. Небольшой аккуратный член так и просится получить желаемую разрядку, сыскав её от змеиных рук. И Чонгук спешит стянуть с себя спортивные штаны, а после, не проронив ни слова, замирает в откровенном предвкушении, терпеливо выжидая реакции своей добычи. И реагирует Чимин на змеиную наготу гораздо занимательней, чем от пугливого крошечного зверька, в общем-то, ожидалось. Он крайне напуган. Глубокая темнота стремительно затапливает золотистую радужку. Однако сам омега остаётся лежать на постели недвижимо, буквально оцепенев. Впрочем, хищник, даже будучи придавленным испуганным взглядом златовласого, пока что отказываться от своей маленькой игры не собирается: он широкой ладонью оглаживает крупный, увитый вздувшимися венами член и с ленцой тянется к другому. И непосредственно в этот самый момент маленького зверька и охватывает невообразимой силы паника. Чимин глядит на Чонгука неверяще, потрясённо. Меж сильных, налитых мышцами ног альфы один под другим пульсируют два неприлично толстых члена. И они настолько большие, что, вполне вероятно, могут оказаться во много раз шире собственных рук добычи. Змей усмехается довольно, наслаждаясь страхом откровенным, что как на ладони отражается в неестественно распахнутых радужках крошечного зверька. И, по-хозяйски хватая мальчика за тонкие щиколотки, с завидной лёгкостью тянет его к самому краю кровати, оказываясь точно между его широко разведёнными ногами. Чимин же нервно кусает губы, страшась пред змеем вновь дать слабину, стыдливо расплакавшись. Хах, Чонгук видит его насквозь... И, если честно, он крайне уж нескромно восторгается завораживающим зрелищем. Змей ведь даже и не скрывает своего явного удовольствия от происходящего. Вообще говоря, для Чонгука подобное поведение кролика не является чем-то действительно из ряда вон выходящим. Всякий омега иль альфа, ни черта не смыслящий в анатомической особенности строения тел змеиных гибридов, приползают к нему, напустив на себя шаткую уверенность того, что непременно справятся с хищником. Вот только никто из них никогда не учитывают того, что «‎справляться» им предстоит как таково не с самим Чонгуком, а с тем, что припрятано у него в штанах. И, как следствие, отчаянные смельчаки все и всегда заканчивают одинаково: хищником поверженные и собственной кровью вперемешку со змеиным семенем перепачканные, они заливаются слезами на переполошенных матрасах, на грязном полу, в бассейнах и на вечеринках, — как и где придётся. Чонгук никогда не отказывается от того, что ему так великодушно преподносят. И, словно бы потешаясь издевательски над Чимином, Чонгук весьма высокомерно укладывает свои члены аккурат на его живот, поразительно заслоняя ими практически половину омежьего тела. И светловолосому непросто признаться даже самому себе, что против невообразимо огромных змеиных дружков его собственный половой орган попросту злая шутка природы. — Боюсь, ты больше не сможешь ходить без моей помощи, — шепчет заговорщически Чонгук, звучно сплюнув на вымазанную сладкой смазкой дырочку, что тут же заходится импульсивно сжиматься и разжиматься, жадно всасывая в себя змеиный плевок. Чимин вдруг в ужасном отчаянии застывает, глядя на Чонгука недоумевающе. — Ты ведь обещал оставить меня в покое? — златовласый вновь задаётся изрядно волнующим его вопросом, нервно покусывая губу. Чонгук же раздражённо толкает язык за щёку, встречаясь с добычей взглядами. Глаза у его мальчика красные и заплаканные, но от этого они становятся только более красивыми, определённо придавая кролику ту самую потерянную невинность, которую он так глупо с бетой потерял. — Ты уйдёшь от меня только после того, как я заполню тебя во всех отношениях своим семенем, малыш, — змей нарочно бедняжку ещё больше запугивает, нисколечко его не жалея. То, что Чонгук свои слова в жизнь воплощать сегодня уж точно не собирается, знать Чимину, пожалуй, необязательно. — А теперь расслабь задницу. И добыча, кажется, только сейчас по-настоящему осознаёт, что его тело неосознанно от хищника защищается, боязливо сжимаясь. И внизу омежьего живота ощущения особенно болезненны, словно бы все его внутренности в один крошечный момент разом стянуло в крепко затянутый узел. Чонгук пальцем касается трусливо сжимающейся дырочки и обводит мозолистыми подушечками бархатную каёмку, размазывая по ней свою слюну. Между гибридами царит абсолютное безмолвие, прерываемое одним только отчаянным биением сердца добычи. И альфа вновь было порывается ввести палец в Чимина, но его мальчик всё ещё болезненно напряжен, и по всем канонам задуманному змеем свершиться не суждено. Однако Чонгук останавливаться на достигнутом совершенно не намерен. Сегодня он непременно доведёт омегу до предела и неизбежно окропит мальчика его же собственными слезами, чего бы ему это ни стоило. И уже в следующий миг альфа приближает головку члена к едва разработанному входу, и на секунду ему и вправду кажется, что он в омеге весь не поместится. Член Чонгука против хрупкого тела Чимина выглядит до боли отвратительным, больше напоминая орудие пыток. Но змей не отступит назад. И слёзы Чимина — сильнейший для него мотиватор. Чонгук едва проталкивает свой член, однако стоического мужества омеги хватает лишь на то, чтобы принять в себя одну только крупную головку. Ибо, ощутив, как змей натягивает омежью промежность до полного заполнения, причиняя ему боль, Чимин сразу же разводит панику. В его светлой головушке разрастается настоящая буря. И чтобы Пака утихомирить, Чонгук давит своим членом на сжавшийся проход сильнее, вновь попытавшись войти в него. — М-мне больно! — всхлипывает Чимин, судорожно сжав простыни до побелевших костяшек. И, пытаясь изо все сил жжение в заднице перетерпеть, он стискивает зубы до скрежета. Однако всё без толку. Ему неистово больно. И горит у златовласого не только его сокровенное местечко, в которое напрасно пытается протолкнуться Чонгук, нет. Его словно бы всего разрывает на части, нещадно ломая. И, по идее, Чонгуку пора бы уже было и смиловаться над своей добычей, пожалев хрупкое существо, но моментально нахлынувшие на него воспоминания о собственном чувстве вины перед кроликом пуще прежнего выводят его из себя. Может быть, Гуку стоит отклониться от первоначального плана, разрушив Чимина этой ночью основательно. Однако ещё слишком рано. Тем не менее, не давая отчёта своим же действиям, что идут вразрез с изначальными намерениями, Чонгук внезапно склоняется над омегой, одной рукой обхватывая тонкую шею, чтобы помочь себе сильнее толкнуться в мальчика, проталкивая свой член постепенно глубже, миллиметр за миллиметром. И тотчас же заплаканные глазки добычи в страхе расширяются, едва он ощущает, как угрожающе и бесстыдно змеиные пальцы сдавливают его пульсирующую в безумном темпе яремную вену. — Я знаю, ты можешь принять меня, — шипит Чонгук, не в силах оторвать взгляда от искусанных пухлых уст и золотистых радужек, безмолвно умоляющих Гука защитить его от своей же сущности змеиной. И пусть ему не терпится сейчас взять Чимина, всецело окутав себя теплом его крошечного тела, он попросту не посмеет сделать своему мальчику слишком больно. Однажды Чонгук непременно овладеет душой и телом Чимина, сливаясь с ним в одно целое и неделимое. И он обязательно пометит златовласого всецело собой, да так, что омега неизбежно забудет свой собственный запах, потому что каждый сантиметр кожи его будет запечатан Чонгуком. Но произойдёт это, конечно же, не сейчас. И уж точно не сегодня. И хотя самоконтроль альфы висит на волоске, он уверен в одном: змей быстрее самому себе навредит, чем кролику боль причинит. Чимин же, воспользовавшись секундной заминкой хищника, не в силах больше терпеть обжигающего давления внизу собственного живота, пытается было вырваться из ослабевшей хватки, приподняв туловище так, чтобы ухватиться покрепче за край кровати. Но все усилия его, так или иначе, оказываются тщетны. — Когда-нибудь ты поймёшь, что бегать от меня бессмысленно, — Чонгук касается горячими губами молочной шеи, длинными пальцами настойчиво прижимая омегу к кровати. И у Чимина в тот же миг спирает воздух в лёгких. Он бесповоротно и необратимо задыхается, являя змеиному взору смесь панического страха и нестерпимой боли. И, по правде сказать, Чонгук мог бы с лёгкостью отравить зверька, обеспечивая себе беспрепятственное проникновение. И он бы, безусловно мог, сделать так, что Чимин под неотвратимым действием змеиного яда возжелал бы всячески его ублажать. Но в последнее время в этом не было прямой необходимости. Потому что омега самовольно думает о змеином гибриде. И сокровенные желания добычи сильны настолько, что связь между ним и хищником крепнет неумолимо. И с каждым днём всё сильнее. Чимин для Чонгука подобен запертой в лабораторной клетке маленькой зверюшке. И он великодушно позволяет кролику действовать на свой страх и риск, внимательно наблюдая за его поведением. Секунда — и змей ослабляет удушающую на хрупкой шее хватку, сдерживая яд, готовый вот-вот вырваться наружу. Ещё одна — и гибриды неминуемо встречаются взглядами, пока Чонгук продолжает на добычу свою напирать, толкнувшись глубже. И посреди почти полного слияния болезненных стонов Чимина вперемешку с глухим утробным рычанием Чонгука, маленький зверёк настолько паникует, едва от боли не потеряв сознание, что неосознанно выпускает на волю своё внутреннее существо — среди светлых влажных прядей боязливо проявляются два крохотных кроличьих ушка. Чонгук ещё немного растягивает омежью дырочку, создавая видимость того, что входит он в омегу целиком по самые яйца. Но правда в том, что внутри хрупкого тела Чимина банально не хватает места даже для одного члена, чего уж говорить о двух. Но ведь его малыш, в конце-концов должен научиться послушно принимать их. И вне всякого сомнения, он должен привыкнуть к ним. Жаждать только их. Иначе как он сможет впредь быть с Чонгуком? Как сможет понести от его семени? Соблазнительное видение раскинувшегося в их общей постели Чимина, до чёртиков наполненного змеиным семенем и пылающего от лихорадочного желания слиться со своим альфой воедино, явив всем тёмную, как сама ночь, метку, кою на всю жизнь запечатал клыками Чонгук на молочной коже своего омеги, преследуют хищника без устали, изо дня в день. И он абсолютно убеждён в одном: никто и ничто не посмеет лишить его совместного будущего с его златовласым мальчиком. Потому что Чонгук заслуживает Чимина. Напоследок, крайне исступлённо надавив на тугую дырочку, змей, наконец, проталкивает головку члена целиком в горячее нутро мальчика, вырывая из его дрожащей груди сдавленный всхлип. И тотчас маленькие ладони цепляются за Чонгука, как за надёжную опору и единственное своё спасение, отчаянно раздирая ногтями смуглую кожу до проступающих на ней первых капель алой крови. — Я-я не могу, Чонгук. Ты слишком большой, — тихо всхлипывает омега, ослабив хватку на раскатистых плечах мужчины. И тотчас спешит ладонями прикрыть опухшие веки, стыдливо скрывая выступившие слёзы. — Не могу, пойми же ты! — Вновь повторяет, но уже более затравленно. И в этот самый миг Чонгук ощущает ни с чем не сравнимую тёплую влагу, внезапно скользнувшую по его бёдрам, и медленно опустив взгляд вниз, подтверждает свои догадки. Чимин обмочился. Страх перед змеем, который, по его убеждению, готовился было причинить ему боль нестерпимую, подвёл Чимина к черте, после которой жизнь его уже никогда не станет прежней. Дрожащие ноги мальчика и искажённое страхом и стыдом лицо его тотчас же побледнели, как полотно. И как бы омега ни старался прикрыть свою испачканную естественными выделениями промежность от пристального взора змеиного, альфа не спешил сводить с него глаз, затаивших в себе целые космические бездны. Для Чонгука постыдная реакция организма его добычи не выходит за рамки обыденности. Всякий, кто предлагал себя ему, уже вскоре слёзно молили хищника немедленно прекратить, однако вслед за этим незаметно, но неотвратимо становились змеем одержимыми. Змеиный гибрид порывисто отдёргивает крошечные пальцы от заплаканного личика, засматриваясь на раскрасневшиеся красные щёки и мокрые золотистые глаза мальчика, который тут же крепко сжимает веки, наотрез отказываясь смотреть на Чонгука в ответ. И Гук не впервые ловит себя на мысли, что омежьи слёзы пробуждают в нём неведомо какие чувства, вызывая очень быстрое привыкание. Змею отчего-то неистово сильно хочется касаться губами солёных дорожек, переплетающихся изящными узорами на скулах златовласого. И кроме этого, кролик рядом с ним всегда настолько запредельно трепетен и беззащитен, что иной раз Чонгуку хочется лишить его всякой защиты, всецело обнажив пред собой душу и тело маленького, но такого чувствительного кролика. В такие моменты хищного гибрида и вправду словно бы разрывает на части, поскольку доминирующая над ним звериная часть изо всех сил рвётся Чимину причинить боль, пока ничтожная человеческая всячески этому препятствует, нисколько ей не уступая. Альфа пытливо ведёт большим пальцем по омежьей щеке, а смахнув с неё одинокую слезинку, тянет окроплённую солёной влагой подушечку к собственным губам. И в ту же секунду на кончике змеиного языка застывает лёгкая горечь страданий его мальчика. Страшных и нестерпимых. И они, вероятно, вызывают у Чонгука сильную зависимость, действуя точно как спусковой крючок. Потому что ему вдруг хочется сломить Чимина, надругаться над ним, раз и навсегда обесчестив, как и полагается смертоносному хищнику. Но он по какой-то причине попросту не в силах заставить себя сделать ничего из этого. Да и, честно сказать, Чонгук не планировал изначально заходить дальше дежурных запугиваний. И теперь от своих же собственных поспешных действий что-то внутри него мелкой стружкой крошится. Лицезреть Чимина пристыженным и уязвлённым — явно не то, чего альфа добивался. Он легко и безболезненно выходит из омеги, несмотря на запредельную узость. Вслед за его членом тонкими нитями тянется смазка, которой густо увита красная пульсирующая головка. В тот же миг с уст Чимина срывается последний болезненный всхлип, и он сразу же затихает, наконец, позволяя своему телу расслабиться. Альфа незыблемой стеной нависает над запуганным зверьком, не позволяя ему ни с места двинуться. А тот, в свою очередь, лежит под хищником, уязвимый и беззащитный, раскрытый, как на ладони. И всё дрожит боязливо, настороженно прижав к макушке длинные кроличьи уши. Выглядит жалким и до смерти напуганным. Должно быть, и в самом деле страшится змеем быть съеденным, пока сам хищник наблюдает за своей добычей спокойно, без лишних эмоций. И пусть Чонгук не чувствует ни капли раскаяния или сожаления о содеянном, тем не менее, его собственное тело наотрез отказывается подчиняться напору звериной сути. А пока чужой страх не стал ему тяжким бременем, альфе срочно нужно уложить ослабевшего мальчика спать. Поэтому тихо и аккуратно змей тянется к Чимину, убирая маленькие ладони от опутанного горькими слезами красивого лица. Омега, по-прежнему с силой сжав веки, категорически не желает открывать глаза. Но Чонгуку, хочет того добыча или нет, необходимо позаботиться о нём, исцелив раны, чтобы облегчить страдания его мальчика. Чонгук мягко целует влажные солёные губы. И Чимин, застигнутый врасплох проявленной к нему предельной аккуратности, под змеем от страха больше не дрожит. Поцелуй становится слегка глубже и требовательней. Умышленно. Поскольку альфа, воспользовавшись тем, что омежье внимание сейчас отвлечено на плавные движения их уст, расставляет руки по бокам от белокурой головы и лёгким движением языка проталкивает в рот кролика змеиный яд, позволяя ему властвовать в хрупком теле. Теперь же Чонгуку остаётся лишь отдать правильный приказ. Однако если Чимин сам не позволит змею помочь себе, проку от его токсинов будет мало. Иными словами, Чонгук исцелить его по-другому никак не сможет, а насильно заставлять омегу принять себя — мучительно. Кролик слишком уж деликатный и ранимый. И только поэтому хищник даёт ему право решать самому, позволять ли змею обладать своим телом иль же впредь касаться себя ему строго настрого запретить. Чонгук изначально знал, что так легко Чимин ему этой ночью не подчинится, но внезапное предложение, откровенно сказать, не на шутку заинтересовало его, подцепив на крючок, и в итоге он согласился, просто чтобы посмотреть, насколько далеко в своих обещаниях сможет зайти добыча. И пусть между ними пока ещё зияет огромная воронка взаимного непонимания, змей нутром чувствует, что рано или поздно ломкая крепость Чимина падёт, и тогда кролик, несомненно, придёт к нему сам. Ох, и если это действительно произойдёт, Чонгук сдерживать себя не станет. Спустя мгновение, как только змеиный яд начинает действовать в усталом организме добычи, омега проваливается в дрёму, тихо посапывая. Чонгук почти сразу же отрывается от плюшевых губ и чересчур уж осторожно стирает застывшие разводы слёз на молочных щёчках прекрасного создания. Следом он замечает, что тонкая шея потихоньку окрашивается в зелёный, а незначительные раны на стройных ножках уже успели благополучно затянуться. На самом деле альфа никогда прежде не использовал свой яд ни для чего хорошего. Но с Чимином у Чонгука многие вещи происходят впервые. Хищник резко поднимается с кровати, одеваясь. Ему пора перекладывать мирно спящего омегу на чистую кровать.