красная шапочка

      Опустевшая половина кровати не кажется неожиданностью после тех слов, что Чонгук позволил себе проронить в уязвимости раннего утра. Переполненный эмоциями, так долго хранимыми в самых потаённых уголках тревожной души и наконец вырвавшимися наружу, чтобы разрушить всё, что им с Тэхёном удалось построить за эти три недели.       Казалось бы, эта смена — пустой звук, мимолётная картинка по сравнению с теми тремя годами, что они провели в нескончаемой игре в тяни-толкай, где Чонгук лишь отталкивал Тэхёна с каждой попыткой пересечь пропасть, которую юноша же и вырыл перед протянутой ему рукой. Однако ему так совсем не кажется, когда он садится на холодной кровати и прячет лицо в ладонях, под зажмуренными веками прокручивая самые яркие мгновения упущенных дней, не в силах подавить их горькое послевкусие.       Они с Тэхёном даже не разъехались ещё, смена окончится лишь завтра утром, но Чонгук всё равно не может сдержать разрастающееся под кожей чувство щемящей горести. Она слишком стремительно расползается, заполняя собой пробелы, оставленные холодом простыней и стоящей за ними недосказанности, чтобы воспротивиться и удержать себя целым.       Возможно, такой исход стоило предугадать с самого начала. Чонгук пошёл на это, зная, чем всё может обернуться — от чего он бежал без оглядки три года, потому что понимал, что шаг навстречу может стать шагом в бездну. В которой он останется ни с чем, кроме подожжённого заживо сердца, а Тэхён двинется дальше, оставит его в кровати, которую они не раз делили жаркими ночами, и не оглянется так же, как всё это время пытался заставить себя не оглядываться на его тёплый голос и искрящую ухмылку Чонгук.       Пустая постель — более чем весомое доказательство того, что всё вышло именно так. И как бы мысли не возвращались к прошёптанным в его кожу словам, трепетным улыбкам и нежным касаниям губ, Чонгук не может отогнать сводящее кончики пальцев болезненное разочарование, которое не осмеливается назвать по истинному имени.       На завтрак его отряд приходит чуть позже, ведь сходившие встретить рассвет и потерявшие столь драгоценный сон дети с трудом выбираются из кроватей и канючат сквозь зарядку и поход в столовую. Чонгук с головой уходит в попытки растрясти засыпающих на ходу ребят, и обязанности вытесняют из головы эти хрупкие, тягостные мысли.       Пока он не подходит к вожатскому столику и не замечает, что Тэхён сидит не на привычном месте рядом, а по ту сторону стола, с самого края от Хосока, как и в начале смены.       Чонгук не знает, почему это задевает сильнее, — откат в самый-самый старт, — чем пробуждение в одиночку, ведь это вполне оправданно. Друзья приветствуют его и пододвигают к усевшемуся за стол Чонгуку тарелку с фруктами, но тот даже не смотрит на завтрак, украдкой поглядывая на так и не поднявшего на него взгляд Тэхёна.       У него никогда не было отношений, не было интрижек и даже увлечённостей без каких-либо обязательств, чтобы судить, как нужно себя вести по их окончании. Чонгук собирает себя по крупицам, смотря в тарелку, когда понимает, что даже взгляд на непривычно тихого и лишь изредка подключающегося к разговору Тэхёна острыми иглами прошивает уголки едва заметно воспалённых глаз.       Он улыбается, отвечает на обращённые к нему слова, когда обсуждающие последний поход Юнги и Хосок поворачиваются к нему и ловят его опущенный взгляд. Остывшие вафли комом застревают в горле, что саднит каждый раз, когда он слышит голос Тэхёна, так и не взглянувшего на него даже украдкой.       Чонгук старается не думать о том, что оказался именно там, где боялся очутиться последние три года, но эти мысли не отпускают даже когда он замечает беспокойный взгляд Чимина, наблюдавшего за ним весь завтрак. Это давит, насильно сводит и без того сбитое с размеренного ритма сердце, и Чонгук поспешно уходит собирать свой отряд в поход до того, как может пересечься с нахмуренным Чимином или попытаться выловить скрывшегося после завтрака Тэхёна. Зачем — не понимает сам, но сдерживает себя с трудом.       Последний за смену поход помогает отпустить себя на пару переполненных смехом, кричалками, лагерными песнями и играми с детьми часов. Возможно, те замечают непривычную сдержанность своего вожатого, а может, у них просто хорошая память и они очень хотят порадовать Чонгука до окончания смены, потому что дарят ему огромный венок из самых разных полевых цветов, исписанный насыщенно зелёными, жёлтыми, лиловыми и белыми красками. — Давайте сделаем фото на память! — предлагает Хесон, с улыбкой, как и все остальные дети, смотря на то, как Чонгук надевает не самый лёгкий, но невозможно красивый венок на голову и поворачивается к замершим в ожидании ребятам с искренней счастливой улыбкой на лице.       Они чуть не опаздывают вернуться в лагерь до обеда, устроив полноценную фотосессию как всем отрядом, так и по отдельности и маленькими и не очень группами. Миён даже останавливает проходившую мимо бабушку и просит сфотографировать их всех вместе. Дети относятся к этой идее со скептицизмом, но бабушка даже не спрашивает, как держать телефон и куда тыкать на экране, а делает им такие зачётные фотки, что Чонгук со своим увлечением к съёмке может только локти кусать.       Бабушка в ответ на радостные благодарности зовёт всех детей к своему участку совсем неподалёку от лагеря, куда отряд её провожает, слушая истории про прошлые казусные смены, которые деревня запомнила надолго. Исчезая за калиткой, бабушка выносит им домашние яблоки и груши и нахваливает венок, гордо восседающий на чонгуковой голове подобно короне, робкой радостью теплясь на искусанных нервно губах.       Держащему в руках набитый яблоками пакет Чонгуку даже мерещится бело-рыжее пятнышко, скользнувшее между досок в выкрашенном в зелёный заборе. Но не успевает он окликнуть Хани, как отряд настаивает на скором возвращении в лагерь к долгожданному обеду и тащит своих заболтавшихся с бабушкой вожатых в сторону радужной калитки, маячащей на другом конце улицы.       Поправляя пахучий венок, из-под которого едва виднеются его отросшие волосы, Чонгук идёт в конце колонны. Не подпевая лагерному гимну и кричалке своего отряда, вновь оседает в тревожности, накрывающей с каждым сокращённым шагом между ним и лагерем.       Не хотел он, чтобы всё заканчивалось так. Чтобы последний день смены бесповоротно отравил всю поездку, ещё вчерашним вечером казавшуюся одним из самых счастливых времён в его жизни. Чонгук был счастлив, без предрассудков, волнения за будущее и последствия своих необдуманных действий, совершённых по велению наконец отозвавшегося сердца. Только теперь оно надрывается с каждым упущенным мгновением, каждым утерянным взглядом карих глаз, сменивших свою искристую теплоту на тихую отчуждённость, и он не знает, как подавить подступающую к горлу неприятную эмоцию, которую не может назвать, когда смотрит на отстранённого Тэхёна, ещё вчера целовавшего его скулы, губы и плечи так, словно никогда не хотел Чонгука отпускать.       Кажется, он собирался с самого начала. Таймер бомбы замедленного действия был запущен на причале у озера, а может, ещё раньше, на самой первой чёртовой встрече, и время наконец истекло. У них был срок годности, и он наконец подошёл к концу. Розовые очки и чувство летней беспечности лишь отсрочили неизбежное, то, что Чонгук должен был предугадать, но на деле лишь погряз в этой ловушке с головой и теперь разгребает последствия.       Какую бы агонию не вызывало одно осознание, Чонгук всё равно не может подавить жгущее подушечки пальцев желание протянуть руку и коснуться Тэхёна, поддеть уголки его губ и вернуть на них такую тёплую, яркую улыбку, что согревала лучше любой ветровки. Забрать свои слова обратно и умолять продлить их таймер, завести часы заново, пусть это и сделает больно трёхкратно, когда стрелки вновь остановятся в полночь.       Чонгук знает, что это глупо и совсем бессмысленно, но сдерживается едва.       Даже когда видит Тэхёна, Чимина, Юнги и Хосока после объявления последнего за смену тихого часа, он останавливает себя, чтобы не подойти и не узнать, в чём дело. Почему Юнги, Чимин и Хосок выглядят такими серьёзными, что-то нахмуренно говорят склонившемуся через край гамака Тэхёну, который на их слова лишь пожимает плечами словно устало. Беспомощно.       Чонгуку кажется, что он знает, о чём они говорят. Их друзья так хмурятся, потому что тоже, как и он, запоздало поняли, что между ними с Тэхёном никогда не могло быть ничего большего, чем лагерная интрижка. Потому что Тэхён говорит им, что это было неизбежно. Просто первый шаг, разрушивший иллюзию отношений, сделал Чонгук, без прямых слов и очевидных намёков, читая между строк поняв, что этого не избежать. Что иного исхода быть не могло, и оттягивать неизбежное больше не было смысла.       Однако эмоция на лице Тэхёна ему непонятна. Чонгук отворачивается слишком быстро, чтобы разглядеть в ней что-то, что могло бы пойти наперекор терзавшим его с самого пробуждения и даже до него мыслям.       На последнем собрании всем практикантам будут выставлять оценки и согласовывать отзывы, поэтому он просто дожидается Чимина и Миён в главном корпусе, перепроверяя все документы, необходимые университету по окончании практики. Даже когда Намджун ставит ему твёрдую пятёрку и подписывается под блестящим отзывом, расхваливающим работу Чонгука в детском лагере и к тому же выдавая рекомендацию лично от директора для будущего трудоустройства, он благодарит главного вожатого с натянутой улыбкой. Тот улыбается в ответ и похлопывает его по плечу, пока не переключается на Чимина, у которого с практикой всё сложилось намного менее радужно. Чимину влепляют притянутое за уши «удовлетворительно» за вечные побеги и уклон от обязанностей, но тот даже не унывает ни капли и забирает отзыв и подписанный отчёт с благодарной улыбкой, прежде чем повернуться к молча просматривающему свои документы Чонгуку.       Юноша чувствует на себе его взгляд и на мгновение даже задумывается о том, чтобы уйти в домик или куда-то в отдалённую территорию лагеря, но сам прекрасно понимает, что это ни к чему не приведёт. Если Чимин хочет что-то ему сказать, Чонгуку вряд ли удастся его в этом остановить.       Он и сам бы не отказался от того, чтобы выговориться лучшему другу. Не после того, как всё это время не давал ему почти никаких деталей и вечно уворачивался от расспросов и подначиваний, за которыми скрывался искренний интерес и, возможно, капелька беспокойства.       Поэтому, когда Чонгук покидает главный корпус и доходит до своей любимой беседки, где его встречает нежившаяся на солнышке Хани, то даже не вздрагивает, когда слышит приближающиеся шаги.       Поднимаясь по ступенькам веранды, Чимин садится рядом и почёсывает мурчащую кошку, купающуюся в ласке, за ушком. Чонгук убирает руку, зарываясь в мягкую шерсть на животе, и упрямо смотрит на устроившуюся у него на коленях Хани, когда ловит краем глаза чужой взгляд. — Что у вас произошло? — не ходит вокруг да около Чимин, спрашивая негромким голосом, так, будто боится спугнуть. Убирает руки в карманы спортивок и не сводит с друга взгляда, даже когда тот на мгновение прикрывает веки и делает глубокий вдох, словно не это ожидал услышать.       У вас же всё было хорошо. Что могло произойти за одну ночь? — оседает несказанно на скамейке между ними. Чонгук кусает губы, не хочет думать о том, что произошло и в такие кратчайшие сроки разрушило их карточный домик, но искреннее беспокойство Чимина не позволяет закрыться ни от него, ни от самого себя.       Чонгук и ненавидит, и любит его за то, как Чимин может своим тихим, мягким голосом и переживающим взглядом вывернуть его с потрохами. Это служит и облегчением, и сущей пыткой. — Разве он вам уже всё не рассказал? — всё равно зеркалит Чонгук так же тихо, смотря на фенечку на своём запястье, ярко-красным выделяющуюся на белой шерсти. Будто так сможет отсрочить неизбежность ответа.       Пододвигаясь чуть ближе, чтобы их плечи соприкоснулись, Чимин наклоняется, пробуя поймать опущенный взгляд Чонгука, и когда на мгновение делает это, то улыбается. Как-то совсем через силу и взволнованно, но улыбается. — Он, может, и лучший друг Хосока, но не мой, Чонгук-а. Я хочу услышать тебя.       Зажмуриваясь, тот глубже зарывается в белоснежную шерсть на кошачьем брюшке в поисках опоры. Уверенности, которая ему нужна, чтобы наконец сдаться с поличным после трёх недель, — лет, — бега без оглядки. — Ты, наверное, догадался, что последние две недели мы... Между нами что-то завязалось, — он сглатывает, пытаясь правильно подобрать слова, чтобы изложить всё так, как оно и было. Смятение и разочарование своей серостью затмевают приятные воспоминания, и как бы Чонгук ни старался, смотреть на них так же, как даже вчера, не выходит.       Пододвинувшийся ближе Чимин кивает и касается его плеча в ободряющем жесте, не прерывая наконец вырвавшиеся наружу слова о том, за чем он наблюдал со стороны всё это время, боясь вмешаться и всё испортить. Оказалось, что это смогло случиться и без него. Чимин просто хочет понять, где и что пошло не так после двух недель, раскрывших двух его близких людей самыми яркими, чудесными красками.       Чонгук сглатывает взволнованно, смотря на него украдкой, и когда видит одобряющую улыбку, то продолжает. — Всё это время мы просто... плыли по течению, наверное? Без малейшего понятия, куда оно приведёт. Но смена вот-вот окончится, и поэтому когда мы лежали вчера, ну… после. Ты понял. Я сказал что-то вроде «жаль, что это придётся оставить здесь вместе с воспоминаниями», чтобы хоть как-то прояснить то, что произошло между нами за последние две недели, узнать его отношение к этому всему. И он… закрылся, и на утро я проснулся один.       Он не находит в себе сил встретить взгляд Чимина, даже когда тот опирается локтями на свои колени и протирает лицо, качая головой. Какое-то время, — может, пару секунд, может, долгие минуты, — они молчат, каждый думая об одном и том же, но совсем с разных сторон. Наконец, Чимин поворачивается к нему и закидывает ногу на скамейку, касаясь неосознанно напряжённого плеча Чонгука. — Ты знаешь, что Тэхён устроился в этот лагерь из-за тебя?       Поражённый взгляд наконец отрывается от половиц беседки и взлетает к лицу Чимина. Тот улыбается ему как-то устало и, может, с каплей сожаления, смотря на то, как Чонгук пару раз открывает и закрывает рот, так потерянно, что долгое мгновение не может вернуть землю под ногами.       Он и не успевает, потому что Чимин продолжает до того, как осознание может в полной мере подкосить и без того потерявшего равновесие Чонгука. — Он не подумал дважды, когда услышал, что ты хочешь пройти здесь практику, и записался следом, захватив с собой и Хосока с Юнги, — каждое слово сбивает с толку всё сильней. Чонгук сглатывает и бегает взглядом меж уверенных глаз лучшего друга, будто не верит в то, что слышит. — Мы с тобой ехали сюда отрабатывать практику, Юнги — провести время со мной, Хосок — просто за компанию, но Тэхён, Гук-и. Тэхён ехал сюда за тобой.       Чонгук обращает потерянный взгляд на свою фенечку, которую приноровился теребить каждый раз, когда испытывает хоть чуточку волнения. Красные нитки на завязках уже протёрты, но ему нужно сосредоточиться на чём-то. — Я не знал, — выходит совсем тихо. Чонгуку хочется верить в то, что его голос не дрожит.              Поджав губы, Чимин вздыхает и садится совсем близко, опуская руку вдоль перил беседки и приобнимая непривычно зажатого в своём смятении Чонгука за плечи. — Чего ты так боишься?       Его голос мягкий, но всё равно пробирает до самых кончиков пальцев, цепляющихся за фенечку как за последний оплот комфорта. Чонгук зажмуривается до бликов под напряжёнными веками и выдыхает, кусая щёку, чтобы вернуться на твёрдую почву.       Голос Чимина мягкий, и он надрывает последние обёрнутые в глубине скованной души цепи, выпуская все страхи, исписанные неуверенностью, тревогой и щемящим сердцем, гулко колотящимся в зажатой груди.       Чонгук подаётся в объятия Чимина, нуждаясь в комфорте его близости, пусть потревоженная Хани и спрыгивает с его колен. — Я боюсь, что для него всё это несерьёзно, — его голос предательски подрагивает, и Чонгук прочищает горло и находит смелость продолжить, когда пальцы крепче сжимают его предплечье. — Что он не считает то, что было между нами, чем-то особенным, а просто видел меня как какое-то достижение, трофей, которого он просто хотел добиться сильнее по мере того, как я раз за разом отказывал ему.       Он качает головой, грустно усмехаясь себе под нос, и смотрит на молча слушающего Чимина с натянутой улыбкой. — Я ведь делал это не просто так. За все эти три года он ни разу не намекнул на то, что хотел бы от меня чего-то большего, кроме секса. Даже за эту смену он ни слова не сказал про то, что будет с нами после того, как мы уедем из этого лагеря. И теперь, когда он наконец получил то, что хотел, и не возразил моим словам о том, что мы воспоминанием останемся в этом лагере, я боюсь быть единственным, для кого это правда важно. Для кого это больше, чем просто воспоминание.       Чимин бегает взглядом между его глаз, пропитанных таким отчаянием и безысходностью, что щемит грудь. Чонгук кажется таким уязвимым, с обнажённым взглядом, нервно подрагивающими пальцами и душой нараспашку, и Чимин вновь качает головой и накрывает его непроизвольно дёргающееся колено, успокаивая нервный тик. Улыбается уже намного теплее навстречу широко распахнутым беззащитным глазам. Его голос кажется мягче, чем Чонгук когда-либо от него слышал. — Гук-и, он по тебе с ума сходит уже который год. С самой первой вашей встречи он о тебе не затыкался. Когда вы поцеловались, он был так счастлив, думал, что ты наконец ответил взаимностью, а потом ты просто перестал выходить на связь. Он ужасно расстроился, но не прекращал говорить о тебе, Чонгук, клянусь, ещё немного, и у нас всех уши отвянут.       Чимин тихонько смеётся и прижимает его ближе, заглядывая Чонгуку в глаза за спавшими на лицо из-под шапки волосами и загораясь, когда видит, как подрагивают в улыбке его губы. Совсем маленькой и робкой, поражённой, но искренней улыбке.       Легонько пихая друга локтем, Чонгук смотрит на него искоса. К его глазам вновь возвращается блеск.       Чувствуя, как отлегает от обременённого волнением за Тэхёна и Чонгука сердца, Чимин улыбается. — Для него всё это совсем не пустяк и уж точно не просто секс. Он в тебя по уши и очень давно, Чонгук. Просто… перестань отталкивать его. У вас за эту смену всё зашло так далеко, что если ты оттолкнёшь его сейчас, то он ведь больше не вернётся. Ему не менее страшно, чем тебе.             Мимолётная улыбка слетает с губ, поджавшихся вместе с вновь опустившимся в ноги взглядом. Чонгук кусает щёку, думает о том, что всё это время они бегали вокруг да около, боясь сделать первый настоящий, значимый шаг, без беспечного флирта, нескончаемых подколов и наигранно безмятежных улыбок. Что несмотря на всю свою браваду, Тэхёну на самом деле было так же страшно, как и ему, поднять то, что произошло между ними, и наконец расставить все точки над i.       Их обоюдное, пропитанное тревогой и страхом о невзаимности молчание едва не разрушило то, чего они оба так сильно хотели, но боялись сказать вслух.       Чонгук смотрит на всё ещё улыбающегося ему Чимина и сжимает челюсти, понимая, что тот совершенно прав. Если они оттолкнут друг друга сейчас, то окончательно и бесповоротно упустят последний оставшийся у них шанс. Если Чимин прав, если Тэхён на самом деле чувствует то же, что и Чонгук, тот не может сдаться так просто.       Он знает, что все эти годы не могли не сказаться на Тэхёне, как бы стойко тот не воспринимал все его грубые, насмехающиеся, равнодушные выпады в ответ на одно его слово. Его самого бы окончательно оттолкнуло такое отношение ещё на первых неделях. Но Тэхён не отворачивался от него, не сдавался, как бы Чонгук с ним не обращался, будучи уверенным, что за всем этим не стоит ничего, кроме желания уломать его и затем сбросить за борт с перевязанным вокруг шеи камнем разбитого сердца, когда Тэхён получит своё.       Как же он ошибался. И как же Тэхён был глуп, что ни разу даже не попытался доказать обратное.       Чонгук не знает, выслушал бы он его тогда, расскажи Тэхён о своих истинных намерениях за подначивающими шутками и флиртом, но знает точно, что сейчас отдаст всё за то, чтобы Тэхён выслушал его.       Однако это оказывается не так просто осуществить, поскольку суматоха последнего дня смены накрывает как вожатых, так и детей с головой, пока все пытаются собрать вещи и параллельно наслаждаться единственным оставшимся днём отдыха в этом лагере. Чонгук пробует во всей этой суете выследить Тэхёна, но тот как назло словно провалился сквозь землю.       Ещё месяц назад Чонгук был бы этому только рад. Сейчас же он может только взволнованно оборачиваться через плечо и кусать губы, пытаясь подобрать нужные слова, которые могут убедить Тэхёна перестать скрываться. Они делали это слишком долго, и пора положить этому конец.       Чонгук лишь сильнее убеждается в этом, когда после ужина задерживается у диджейской кабины, где к нему подходят в преддверии последней дискотеки Миён с их отрядом. Они как раз негромко обсуждают вылазку детей и двух вожатых встречать рассвет, дабы не спалиться рядом с надевшим наушники и настраивающим диджейский сет Намджуном. Сонхи показывает Миён сделанные ею утром фотографии, запечатлевшие восход летнего солнца, пока вожатая восхищается и даже жалеет, что не пошла с ними. — Какие красивые фотографии, — вздыхает девушка, пролистывая фотоплёнку в протянутом ей Сонхи телефоне, пока стоящий рядом Чонгук смотрит через её плечо и улыбается. — Отправишь их мне?       Вожатая приближает восходящее вверх по нежно-розовому небу солнце и улыбается, пролистывая дальше и украдкой просматривая фотографии, пока не доходит до одной, запечатлевшей уже не восход. Она оборачивается через плечо, чем привлекает внимание отвернувшегося было Чонгука. Тот обращает свой взгляд на экран и тут же замирает, смотря на фотографию, на которой они с Тэхёном в обнимку стоят на причале, наблюдая за июльским рассветом.       Она кажется такой беспечной, лёгкой и переполненной тихим счастьем, излучает тепло, к которому тянутся руки вопреки любым сводившим его последние сутки переживаниям. Укутанный в толстовку Чонгук смотрит на горизонт, освещённый мягким свечением утреннего солнца, но Тэхён, обнимающий его со спины и положивший голову ему на плечо, с таким же пленённым блеском в глазах смотрит на него.       Сердце Чонгука пропускает удар, прежде чем забиться с новой силой, своим гулким трепетом перекрывая даже внезапно раздавшуюся из колонок первую за дискотеку песню. Все отряды потихоньку подтягиваются на танцпол, заполняя открытую территорию перед главным корпусом, а Чонгук может только украдкой попросить почему-то улыбающуюся Сонхи перекинуть ему эту фотографию, упорно игнорируя дрожь в цепляющихся за телефон руках.       Его взгляд пробегается по уже заполненному танцполу в поисках до боли родной кучерявой тёмной макушки, однако юноша замечает лишь головы отрывающихся как в последний раз детей. На медляке в толпе парочек даже мелькает Юджин, покачивающаяся в плавном танце с тем самым мальчиком из отряда сосунков, что бегал за ней всю смену. Чонгук смотрит на них, поджав губы в маленькой улыбке, и понимает, что даже если у их с Тэхёном детей всё в конечном итоге сложилось, то и они не могут упустить свой шанс, наконец сошедшиеся на небосклоне звёзды, что так долго не проявляли к ним милости.       Тэхён появляется у будки диджея вместе с Хосоком ближе к концу дискотеки, что-то говоря склонившемуся над подсоединённому к колонкам ноутбуку Намджуну поверх голосов и гула громко играющей музыки. Чонгук ловит взгляд стоящего рядом с лучшим другом Хосока и кусает губы, когда тот улыбается ему и едва заметно кивает.       Это едва ли придаёт смелости, но Чонгук уже знает, что если не переступит через свою гордыню и испепелявшие изнутри не один год страх неизвестности и боязнь быть отвергнутым, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.       Уже не в первый раз за вечер включается медленная песня, под которую образовавшиеся за смену парочки за руки выходят на танцпол. Чонгук всю дискотеку говорил себе, что соберётся на следующем медляке, но каждый из них может стать последним, поэтому он находит севшего на одну из отдалённых скамеек Тэхёна, ненадолго оставшегося одного после того, как Хосок куда-то отошёл, и сжимает кулаки, стряхивая взволнованную дрожь. — Можно пригласить тебя на танец?       Дрогнувший голос обжигает горло, когда Чонгук останавливается перед Тэхёном и протягивает ему руку, словно на балу. Он знаёт, что всё это не шутки и что он должен отнестись к предстоящему разговору серьёзно, но не может по-иному подавить своё переживание.       Не заставивший себя ждать кивок Тэхёна и его рука, взявшая протянутую чонгукову, помогают подавить хоть немного терзавшей Чонгука весь вечер тревоги.       Тот ведёт их к калитке, что выходит к берегу озера, где утром они встречали рассвет, а чуть меньше двух недель назад поцеловались во второй раз. В первый Чонгук не чувствовал ничего, кроме смятения и злости на себя за минутную, пропитанную алкоголем слабость, но во второй... Во второй он погряз по уши и сейчас ни за что не хочет отпускать так оглушительно окутавшую его сердце влюблённость, которая, кажется, была там всё это время.       За эти несколько лет Чонгук слишком хорошо приноровился игнорировать свои эмоции, чтобы заметить её сразу. Главное, что он сделал это до того, как стало слишком поздно.       У них всё ещё есть шанс.       Чонгук ведёт их мимо беседки, вниз по крутой лестнице до самого причала, которого едва касается льющаяся из-за прикрытой калитки мелодия медленного танца. Одна его ладонь цепляется за лопатки остановившегося следом на отдалённом краю пирса и позволившего обнять себя Тэхёна, пока та, что держит чужую, поднимается на уровень их плеч. Юноша опускает голову на плечо вожатого, прижимаясь щекой к тёплой груди, и прикрывает веки, когда они начинают покачиваться вместе с неспешной чарующей мелодией, доносящейся с оставшейся позади дискотеки.       Тэхён не оттолкнул его, принял приглашение на танец и обнимает сейчас в ответ, опуская голову на макушку прижавшегося к нему Чонгука и находя с ним неспешный ритм медленного танца. Если закрыть глаза и опустить последние сутки, можно даже представить, что всё в порядке, что они всего лишь провожают смену, не обернувшуюся разлукой. Танцуя медляк на последней дискотеке словно приехавшие сюда не в качестве вожатых, а детьми, что надолго запомнят каждое быстротечное мгновение, скрасившее это незабываемое лето.       Но всё не так, и им нужно разобраться, пока последняя песня не оборвётся заключительным аккордом и не вырвет из иллюзии, которую Чонгук так сильно хочет воплотить в реальность, что всё-таки находит в себе смелость наконец заговорить.       Пусть и выходит совсем не то, что он раз за разом прокручивал в голове с того самого момента, когда от Чимина узнал, насколько Тэхёну важно то, что произошло между ними за эту смену. Насколько он на самом деле трусливый, нерешительный, но такой чудесный, заботливый и влюблённый, что Чонгуку остаётся только задаваться вопросом, чем он его такого заслужил. — Почему ты такой хороший? — вырывается мягким шёпотом в плечо, к которому Чонгук прижимается в поиске опоры, что стала столь нужной за последние несколько недель.       Рука Тэхёна на его талии сжимается, в гармошку собирая футболку, но юноша продолжает до того, как Тэхён может ответить на слишком сокровенный, слетевший с губ искренне недоумевающий вопрос. — Ты терпел мои выебоны все эти годы, как бы я с тобой не обращался, и сейчас ты всё равно здесь… А ведь я так старался тебя ненавидеть, — он улыбается этим совсем не имевшим смысла эмоциям, пряча дрогнувшие уголки губ в плече, за которое цепляется крепче, когда держащие его руку пальцы сжимают ладонь. — Ты взбесил меня с самой первой встречи. Я тебя просто не переносил. Помнишь, какие первые слова ты мне сказал?       Тэхён втягивает воздух сквозь зубы, опуская голову ему на плечо, наверняка смущаясь воспоминания не меньше самого Чонгука. Но тот не может остановиться теперь, когда колода припрятанных украдкой карт выскальзывает из так долго удерживавших маску безразличия у лица рук. — «Хорошие мальчики как печенье: ломаются, пока не намокнут. Ну что, окунёмся?».       Он смеётся, когда Тэхён раздосадованно стонет и прячет лицо в его шее, наверняка отдавая скользнувшим на невольно улыбающиеся щёки румянцем. — А помнишь, что я ответил?       Его голос становится мягче, снисходя до вновь переплетённого предательской дрожью шёпота, когда Чонгук ближе жмётся к держащим его рукам, пока они продолжают неспешно покачиваться в танце. Тэхён хмыкает, отстраняясь от его плеча, и когда наконец отвечает, его слова сквозят улыбкой. — «Зови меня Сахара, потому что единственное, что тут может сломаться, это твой нос». Боже, я понял, что попал, в то же мгновение. Ты не оставил мне шансов.       Его мягкий голос, — так близко, что просачивается под кожу, где Тэхён уже давно поселился, засел намертво и не собирается уходить, — пробирает толпами мурашек. Чонгук не может сдержать улыбку со своих губ и ближе притирается к чужой груди, поворачивая голову и утыкаясь в шею Тэхёна.       Песня продолжает играть, убаюкивая своей мелодией вперемешку с бьющимися в одном трепетном ритме сердцами, так долго изводившими себя зря. Чонгук раз за разом прокручивает в голове только что произнесённые Тэхёном слова и вспоминает разговор с Чимином.       Он в тебя по уши и очень давно, Чонгук. Просто перестань отталкивать его.       У вас за эту смену всё зашло так далеко, что если ты оттолкнёшь его сейчас, то он ведь больше не вернётся.       Вдыхая пропитавший тёплую кожу шеи запах и нежно проводя кончиком носа по ключицам, Чонгук зажмуривается с самой счастливой улыбкой на саднящих, соскучившихся губах и разбивает последний замок, хранивший запрятанные в самый потаённый уголок его сердца чувства.       Он поднимает голову с плеча Тэхёна и обнимает его за шею, ловя взгляд неизменно устремлённых на него глаз, в которых не видит ничего, кроме всё ещё робкой, искренней любви, от которой больше не хочет бежать. — Я не смогу оставить нас здесь, не смогу сказать тебе «прощай», — шепчет Чонгук с нежной, пропитанную боязливой надеждой улыбкой. — Ни завтра, никогда. Я думал, что хотел, что смогу, но я не хочу... А ты?       Тэхён смотрит на него, встречая взгляд бегающих между его глаз, исписанных как мягкостью, так и окончательно не отпустившей неуверенностью. Чонгук наконец обнажил себя перед ним, не побоялся показаться уязвимым и шагнуть навстречу, и Тэхён улыбается так ослепительно, когда берёт его лицо в ладони и наклоняется совсем близко, едва касаясь чонгуковых губ. Сдирает маску отстранённости, защитную реакцию на ранившие в сокровенной тишине утра слова и обнажает своё сердце после всех тех лет, что им потребовались, чтобы оказаться здесь. — И я не хочу. Ты со мной застрял, красная шапочка.       Чонгук не сдерживает глупой влюблённой улыбки и притирается носом об тэхёнов с тихим умиротворённым вздохом. — Попал в ловушку к большому злому волку?       Подушечки пальцев оглаживают нежную скулу, собирая с ямочек теплоту обоюдной улыбки. Тэхён сплетает их губы в поцелуе, таком нежном, что неспешное касание губ сводит цепляющиеся за широкие плечи и мягкие завитки волос пальцы. — Именно, и он тебя никуда не отпустит.       Медленный танец давно подошёл к концу, но Чонгук всё равно улыбается так ослепительно, когда касается лба Тэхёна своим и крепче обвивает его шею, чувствуя, как сходит с ума в груди переполненное эмоциями сердце.       У них остался не день, что оборвётся вместе с закрывшейся за спинами калиткой детского лагеря, ставшего свидетелем расцветшего после затянувшейся засухи счастья.       У них с Тэхёном впереди целая вечность.