Апология жизни

— Дазай, это так глупо… — Одасаку смотрит на лёд в своем бокале и меланхолично вздыхает. Очередной бешеный план Дазая ему совершенно не нравился, — что я уже ничего не могу сказать. — Отчего же? — Дазай нахально фыркает и делает глоток из своего стакана, — Я же всегда продумываю всё до мельчайших деталей, не вижу причин, почему что-то может пойти не так. Одасаку, ты такой скучный. Ода Сакуноске с высоты прожитых лет вполне справедливо видел в Дазае юнца, как бы плохо это не звучало. Да, он определенно не имел никакого права использовать такой термин по отношению к своему непосредственному начальству и хорошему другу, но так или иначе, Исполнитель был юн, а потому прогонял всё через призму жесточайшего подросткового максимализма, где все планы всегда оказывались выполненными только в его пользу и никак иначе. Сакуноске не мог не осуждать эту черту характера друга, из раза в раз объясняя, что нельзя быть настолько самоуверенным, если от тебя зависят не только твоя собственная жизнь, но и жизни других людей, но он понимал, что сам был такой и прекрасно помнил свою категоричность в более юные годы. Они постоянно собирались в этом баре втроем, но сегодня Анго решил заняться бумажной волокитой, сказав своё решительное «нет» и дав им возможность спокойно выпить вдвоем. Это было необычно — Сакагучи редко брал сверхурочные, ещё реже отказывался от встречи с Дазаем в пользу работы, но Ода не имел привычки лезть в чужие дела, если его не посвящали в них по собственному желанию или они не касались его самого. Одасаку вообще первое время яро противился тому, чтобы алкоголь оказался в теле несовершеннолетнего, но поскольку он физически не мог огородить Дазая от всего подряд, да и переубедить в чем-либо Исполнителя было крайне трудно, то со временем смирился и с фактом того, что его друг ходит с ним за компанию выпить, хоть и пытался мягко намекать, что уже достаточно и пора по домам. Сакуноске в принципе смотрел на то что вытворяет с регулярной постоянностью Дазай, не всегда положительно. Он сильно осуждал насилие над людьми в любом роде, включая психологическое. Но, справедливости ради, как и весь остальной состав мафии, впадал в чистое благоговение перед тем, как шестнадцатилетний (подумать только, совсем мальчишка!) Дазай с легкостью вытягивал нужную ему информацию из пленников Порта. — Это может быть смертельно опасно, Дазай, а ты знаешь мое отношение к смерти. Я не считаю, что тонуть во всём этом — действительно хорошая идея. — Разве первостепенным не должно быть отношение к этой самой смерти потенциального умирающего? — спрашивает Дазай, поднимая взгляд на потолок, — Ты думаешь об этом, как о чем-то плохом, потому что так считает общество. Смерть — плохо, жизнь — хорошо, — он ненадолго перерывается, вновь делая глоток, — а сам отказываешься убивать на работе, где либо ты, либо тебя. Не ценишь свою жизнь, получается. Да и что мне-то будет? Я уже пропал, поздно думать о том, чтобы «не утонуть». — Я ценю жизнь, Дазай, не только свою, но и окружающих. Любая жизнь, какой бы она не была, ценна, — Одасаку хмурится, — но ты же всё время планируешь избавиться от своей так, будто это просто старая игрушка. — Почему бы красиво не пожертвовать собой ради общего блага? — Дазай глухо смеется, — да мне половина, если не вся Йокогама, спасибо за это скажет. Еще руку пожать и наградить должна, раз уж на то пошло. Красивая и очень героическая смерть. — Ты называешь потерю жизни чем-то героическим? Ты идиот в таком случае, Дазай. Это так глупо, подумай о близких, о тех, кому ты дорог и нужен, — Одасаку сжимает в руке стекло до побеления костяшек, — и я сейчас не про социум, который скажет, что это плохо. Борьба до последнего со смертельной болезнью — героизм. Самоубийство — трусость, Дазай. — Трýсы правят этим миром, если ты не заметил, — Дазай растягивает слова практически нараспев, — даже наш босс почти никогда не отзывает способность при наличии охраны в его кабинете. А правительство? Сколько ты видел министров, которые ходили бы без толпы охранников за спиной? — Босс никогда не планирует самоубийственные миссии и уж точно не пытается на них свести счеты с жизнью. Вся его, как ты выразился, «трусость», идет от холодного расчета и только от него. — Выставлять сражаться за себя шесток теперь показатель героизма, так, Одасаку? — ворчит Исполнитель, — Хорошие же у тебя стандарты по отношению к другим. — А ты разве так не делаешь, м? — Сакуноске начинает порядком выходить из себя от этого диалога. Сегодня Дазай был чертовски непоследователен в своих суждениях, — Дазай, все прикрываются кем-то. Проблема в том, что кто-то одновременно с этим, раздает приказы таким образом, чтобы не только выполнить миссию, но и понести меньше потерь. Действуют рационально, понимаешь? Я знаю, что такое правительство, и как оно работает. Я знаю, что за люди там находятся, какие методы взаимоотношений с подчиненными они исповедуют. Поверь мне, на фоне них, то, что делает босс — образец храбрости и самопожертвования. Не приводи мне в пример правительство, сравнивая его с боссом. — А если завтра он прикажет тебе пойти и умереть за Порт, что ты сделаешь, Одасаку? — Дазай крутит бокал в руках, разглядывая осадок на стекле, — Ты пойдешь, зная, что в это время он сидит в кабинете и раздает приказы таким же как ты? — Будь ты боссом, Дазай, ты бы сделал что-то иначе? — отвечает вопросом Сакуноске, — Конечно же нет. Это нормально, но знаешь, я бы постарался выжить всеми силами. — Будь я боссом, я бы не допустил саму возможность возникновения конфликта. — Глупости, вооруженные столкновения неизбежны. — Хватит, не здесь, — коротко кидает Дазай, кивая в сторону бармена и погружаясь в собственные мысли. Они и так сказали слишком многое, то, что не должно дойти до босса ни в коем случае. Люпин был безопасен для подобных разговоров, но жизнь из раза в раз учила его не доверять даже «безопасным» на первый взгляд местам. Одасаку был в своём роде прав, Дазай не мог отрицать его позицию как полный бред. Вообще, Ода часто оказывался прав, он это признавал, но требовать от Исполнителя не присущего ему альтруизма, веры в жизнь и добро, желание бороться за кого-то другого, было совершенно лишним. Дазай не был склонен к такому, но Сакуноске до последнего не терял надежды. Смерть в его понимании всё равно была чем-то плохим, она обрывала смысл существования человека, только этим фактом и принимая на себя отрицательную роль. Так или иначе, даже у Дазая был свой смысл быть живым на этом свете, но он был мизерным, слишком незначительным, чтобы обращать на него внимание среди глобальных проблем. Вывод, однако, на его взгляд, напрашивался сам собой. Смысл существования любого человека с легкостью можно было заменить на другой. Весомый, востребованный в данный момент, нужный обществу. Тогда и пропадала вся ценность — к чему беречь то, что можно в любой момент обменять на что-то иное. Ну пиздец, подумал Дазай, начая ощущать, что скатывается в откровенную муть, ища смысл жизни. Чтобы только не убивать, чтобы сохранить себе жизнь и продолжить подчиняться системе. Ну а Мори? Он не испытывал к нему ненависти. По крайней мере, этот человек впервые вложил в его руки пистолет, обучил защищать себя, научил расслабляться и забываться не только посредством сомнительных третьесортных наркотиков, алкоголя или табака. Показал, что жизнь это нечто большее, чем сырость, пустота и ежедневные попытки выбраться в нормальное общество с самого дна социальной лестницы. Заменил собой весьма условную отцовскую фигуру в его жизни. Он сделал его с такой же искусностью, с какой величайшие скульпторы творили свои произведения. Дазай не мог оценить самого себя со стороны, но знал, что о нем говорят окружающие, чтобы быть уверенным в этом. Идеала боятся, ему завидуют и хотят соответствовать. Но никто вокруг не замечает, что за сотворением этого идеала лежало постоянное давление обязанностей, попытки осознать себя путем умерщвления всё большего количества людей, с трудом дающийся контроль над собственными эмоциями, годы тренировок и убийства в себе собственного «я», первые неудачные попытки уйти из этого мира самостоятельно. Разве можно полую изнутри скульптуру назвать идеальной? Но не смотря на это, Дазай считал себя проектом завершенным, уже пройденным этапом жизни Мори. Да, не доведенным до верха совершенства, но готовым. В таком случае, что еще связывало его создателя с этим миром? Просто регулярная проверка своего детища? Очередная попытка вытащить с того света? Очень захотелось покурить, и пускай Дазай редко брал в рот сигареты, пачка «на всякий случай» всегда лежала в кармане его плаща. Оставалось надеяться, что Ода сегодня не будет слишком упрямым и разрешит ему это сделать без лишней головной боли. — Пойдём-ка покурим, — он встает со стула, делает вид, что не замечает возмущенный выдох Одасаку и спешно нащупывает сигареты. Ода соскальзывает со стула вслед за ним, жестом просит бармена оставить их напитки на столе. Вечером на улице было очень промозгло, и, выйдя за дверь, Сакуноске плотней закутался в свое пальто, спрятав вторую руку в кармане. Дазай призывно тянется к нему с сигаретой, чтобы Ода зажег её от своей зажигалки. — Знаешь, в чем проблема? — Дазай выдыхает сизый дым, кажущийся голубым под светом тусклых мигающих фонарей, — С вершины зданий мафии эти звезды кажутся гораздо более далекими, чем сейчас, — он поднимает голову вверх и щурится, — я бы подобрал красивую метафору, но думаю, это не в моих силах. Сакуноске не отвечает сразу. Они стоят практически в абсолютной тишине, слушают, как вдали от них шумят машины и ночные улицы, полные сомнительными людьми. Погода не способствовала долгому нахождению вне помещения, но они упорно стояли вдвоем — замерзая и размышляя. — Чем выше ты взбираешься, тем более далекой тебе кажется твоя цель, — Одасаку пожимает плечами и тоже поднимает голову наверх. На небе были видны совсем редкие звезды — город ярко освещался, — но знаешь, тебе не нужны эти звезды, Дазай, они не принесут ни покоя, ни душевного равновесия. — А если я завладею звездой, чтобы подарить её кому-то, м, Ода? — Дазай бросает сигарету на асфальт и тушит ее кончиком туфли, — Если моя цель — не эгоистичное владение, а помощь окружающим? Может хочу направить свет звезд в нужную мне сторону, пока они не станут ярче солнца. Пока все вокруг не согреются в их лучах и не поймут, что они не так далеки, как кажутся. Это ведь не расходится с концепцией светлого будущего? Потому что это и есть оно. Мир, в котором кто-то подарит всем процветание и счастье, баланс, стабильность. Прекрасный мир. — Они сгорят. И ты, и те, кому ты подаришь звезды, и те, с чьей помощью ты их достанешь, — Сакуноске задумчиво теребит ткань подкладки куртки, — есть границы, которые даже тебе не следует переступать. Природа эта та же система, и если ты будешь делать что-либо противоречащее её законам, она сделает всё, чтобы уничтожить тебя. — И что? — Дазай раздраженно цыкает, — Что со мной будет, если я сгорю? Это будет смерть, достойная Прометея. Он — спаситель. — А ты всё опять про смерть. Прометей подарил людям не только знания, но и мучения. Жизнь при свете оказалась не столь чудесной, какой представлялась ранее, а Боги обозлились на народ и ему пришлось постоянно совершать подношения, чтобы не погибнуть от их рук. — Развитие, Одасаку, — Исполнитель опускает взгляд в землю, — они получили развитие и возможность выйти из мрака. Прогресс всегда начинается на жертвах, не забывай, что всё вокруг построено после огромного количества потерь и физических и психологических. А если за такую благодать должно пострадать некоторое количество человек… что же, интересы большинства всегда важнее. — Дазай… — Ода хочет возразить, но закрывает рот и качает головой, — поступай, как знаешь, но не переходи черту. Они больше не возвращаются к этому диалогу. Ода прекрасно понимает границы дозволенного и когда нужно остановиться, не влезая в проблемы Дазая, его размышления по поводу верхушки мафии и курса Порта. Более это были не его заботы. — Как там Анго? — Дазай мгновенно меняет тон на более дружелюбный, — Почему он не пришел сегодня? — Сам знаешь, он опять засел с бумажками, — Сакуноске строит наигранно-недовольный тон и усмехается, — но ему действительно нравится вся эта работа, и пока она приносит Порту пользу и не выматывает его окончательно, я не посмею его осуждать. — Мори-сан считает Анго ценным кадром, — вздыхает Дазай, — но я согласен, что он и правда профессионален в том, что делает. — Да, — Ода согласно кивает, — он действительно большой молодец, но было бы славно, если бы он имел чуть больше времени для нас с ним. Всё же, общаться лишь по утрам раз в день — то ещё испытание для отношений. Но Анго всегда настолько серьезен и сосредоточен во всем, что касается работы, что я не решаюсь даже попросить его оторваться. — О, Боги, — усмехается Дазай, — похоже, зря я рассказывал подчиненным, что тебя не стоит бесить. Одасаку боится попросить штабного работника уделить ему немного времени, поглядите! — Ты рассказывал обо мне подчиненным?! — Конечно, я никогда не упущу возможности попугать их страшным бойцом-шестеркой в рядах Порта. — Дазай! — возмущенно отвечает ему Сакуноске и отворачивается в сторону, чтобы потушить сигарету, — Ты совершенно невыносим! — Ну ладно, ладно, — Дазай поднимает руки в примиряющем жесте, — Я не сказал им ничего плохого. Правда, если тебя начнут сторониться коллеги, то это вышло случайно, клянусь. — Боги, — закатывает глаза Ода, — дайте мне сил. — Кстати, я рассказывал, что подал запрос работать в паре с новичком? — Нет, не говорил, — Одасаку зевает, прикрыв рот рукой, — а откуда он взялся? — К нам несколько месяцев назад поступил эспер. Он приблизительно мой ровесник, я не уточнял. Мы с Хироцу выловили его в трущобах по приказу. Говорят, Мори-сан отправил его под крыло Коё практически на полгода, и вот уже сейчас затребовал в общий состав. — И ты поэтому решил поработать с кем-то кроме Хироцу в паре? Я не узнаю прежнего Осаму Дазая, которому против шерсти был даже старик Хироцу. Дазай тихо смеется в ответ. — Услышал бы он твои слова, ты бы тот час взял их обратно. Не должно так отзываться о старших по званию. Да и не стар он совершенно. — Я и с тобой не имею права находиться рядом. — парирует Ода, зная, что этот вопрос для Дазая крайне щепетильный, а потому такие заявления он воспримет в штыки, — Думаю, Хироцу-сан бы не слишком обиделся. В последнее время он никуда не стремится. - Глупо. Мог бы провести остаток жизни даже в более хороших условиях. - Хороших? Быть на вершине Порта равно попаданию под прицел всех камер подпольного мира. Они знают практически каждую твою фразу, Дазай. Кто ты, что ты, как часто ты… — он шумно сглатывает и явно демонстрирует на своём лице отвращение, —…спускаешься в подвалы к пленникам. А мы с Анго спокойно работаем в тиши, никому ничем не мешая. Правда, он тоже иногда отличается. — И всё же ты слишком добр для нашей работы, — тянет Дазай, — Анго действительно так сильно повезло с тобой. Ода мягко улыбается и бормочет куда-то вверх: — Поверь, Дазай-кун, мне повезло с ним гораздо больше. - О, я бы поспорил, Анго тот ещё подлец, - надувается Дазай, - за ним никто не может уследить. - Дазай, - с едва слышимым нажимом предупреждает Ода, - мы же уже говорили. Я полностью ему доверяю, поэтому... не высказывайся так о нем, хорошо? - Да-да, помню. - отмахивается Дазай, отводя взгляд в сторону. * Когда Одасаку возвращается домой в скромную квартиру неподалеку от Порта, которую они с Анго снимали на двоих, его встречает ритмичный звук клавиатуры компьютера из-за приоткрытой двери комнаты на другом конце коридора. Сакуноске вздыхает, снимает пальто и плетется в комнату, стараясь не нарушать тишину, чтобы лишний раз не отвлекать Анго от работы. — Ты же не любишь брать сверхурочные… — он наклоняется через стол и целует его сначала практически невесомо в родинку, дразня, а затем в губы, — не пошел со мной и Дазаем, говоря, что тебе нужно разгрести документы в Порту, а сам ещё и дома продолжаешь работать. Сакагучи не отвечает, но между его бровями пролегает крохотная морщинка. Он шепчет тихое: «Привет» и подставляет лицо для ещё одного поцелуя. Одасаку, привыкший к подобному отстраненному поведению во время работы, выполняет молчаливое требование и после садится в кресло около стола, замирает практически в статичной позе, выжидая. Анго прерывается на мгновение, быстро, практически наискосок просматривая напечатанное, а затем продолжает с новой силой, явно поймав нужную мысль. Так проходит еще несколько минут. Под мерный стук клавиатуры и старых настенных часов, разморенный теплом квартиры, Ода успевает погрузиться в дрему. Их квартира в принципе была полна старых вещей. Фактически, через уйму третьих лиц, квартира принадлежала Порту, поэтому, снимая её, они не боялись вносить свой собственный уют, обустраиваясь, как только могли. Одасаку любил фотографии — ими полнились бесконечные альбомы на полках, чередующиеся с его же книгами. Он действительно ценил каждую, и, памятуя о желании стать писателем, постоянно учился на трудах авторов прошлых веков, пытаясь сформировать свой собственный стиль. Анго же после целого рабочего дня в архиве близко видеть не мог что-то, что было не в электронном формате и хотя бы отдаленно напоминало книгу. Он практически не пользовался шкафом, но все свободные полки в квартире были забиты антиквариатом, либо купленным им самим, либо преподнесенным кем-то в качестве подарка. Одасаку знал, что Анго любил отдыхать, используя на них способность и изучая их историю. Ему нравилось потом рассказывать Сакуноске всё, что он прочел в этих предметах, каковы были их судьбы до того, как они попали к ним на полку. Вероятно, Анго мог рассказать всю биографию любой вещи в их доме. Ода любил эту черту в нем и готов был часами выслушивать, какая же дрянная хозяйка была у фарфоровой фигурки слона, стоящей на полке рядом с их кроватью. И правда ведь хозяйка была дрянная. Анго с облегченным вздохом заканчивает работу и выключает монитор. Он переводит взгляд на часы и надеется, что спустя двадцать минут Ода всё ещё не забыл то, о чем хотел поговорить. Сакагучи откашливается: — Я вполне справедливо подумал, что в этот раз вам стоило остаться вдвоем, Одасаку. Сакуноске вздергивает голову и часто моргает, пытаясь согнать с сознания остатки сна. — Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает он, — Это не в твоих правилах — поступать так. — Дазай-сан в последнее время пестрит интереснейшими приказами, — Анго откидывается на спинку стула, цепляет со стола карандаш и начинает крутить его в руках, — Мори-сан волнуется, а я понадеялся, что у тебя будет больше шансов его вразумить, когда ты один, чем если бы мы были там втроем. Мое общество всегда негативно влияет на ход беседы и создает ненужную неловкость. — Я не записывался в его личные психотерапевты, Анго, — Одасаку хмурится и пытается разглядеть хоть тень эмоций на лице собеседника. Тщетно, Сакагучи сейчас практически нечитаем и думает о чем-то отвлеченном. — Мы оба понимаем, что де-факто ты им являешься, — уголки его губ дергаются наверх в слабой улыбке, — Дазай-сан не будет слушать никого, если это будет мешать его планам, но ты… можешь оказать на него гораздо более значительное влияние, чем все остальные. Он действительно слушает тебя. Анго встает со стула, стягивает с себя пиджак и галстук, оставаясь в рубашке и брюках. Одасаку, все еще восхищаясь, каким образом он достиг такого уровня самовоспитания, что при работе дома выглядел лучше любого офисного клерка, провожает его загоревшимся взглядом. Сакагучи видит его в зеркале и смущенно фыркает, поправляя рукава рубашки. — Одасаку, послушай меня, я не могу рассказать тебе и половины того что написано в тех документах, с которыми я работал, потому что это не та информация, которая вообще должна была оказаться у меня в руках, но… Анго явно мнется. Он отвлекается от зеркала и поворачивается к Одасаку. — Но? — Сакуноске нутром чувствует, что не хочет слышать продолжение этого предложения. — Но так или иначе, не важно откуда, сейчас она у меня есть, — Анго кивает в пустоту, уверяя самого себя в своих словах, — поэтому, зная всё это, я прошу… умоляю тебя, будь осторожней. Босс и Исполнители — темные лошадки, они живут в другой системе координат, совершенно не обращая никакого внимания на нас, понимаешь? — Сакагучи подходит к нему и вплетает руку в чужие волосы, поглаживая, — Ни я, ни тем более ты не должны лезть в их проблемы, договорились? Всё что будет происходить дальше, мой дорогой, не должно никак коснуться тебя. И я сделаю всё, чтобы это так и было. — Ты предлагаешь оставить Дазая одного разгребать это дерьмо? Анго глубоко вздыхает. — Это немного не та формулировка, но чертовски близкая к правде. Всё что сейчас происходит и будет происходит. Всё то, из-за чего я беру работу на дом — скорее всего его вина. Никто не знает, во что он играет с боссом, но мальчишка, — это слово режет слух Одасаку, привыкшего, что Анго всегда железно соблюдает субординацию, — явно переходит всевозможные границы в угоду своим интересам. И всё что я хочу, это чтобы ты был в безопасности. Чтобы мы были в безопасности. — Анго, — пораженно выдыхает Сакуноске и тянется рукой к его щеке, — мой хороший, о чём ты вообще, что такое происходит? — Я не хочу, — шепчет Сакагучи и позволяет коснуться своего лица, — я не хочу посвящать тебя в это. Ода, просто поверь, что я люблю тебя и позволь мне самому разрешить все проблемы, хорошо? Мне физически больно даже от мысли, что ты можешь оказаться в центре всего этого. Грядет что-то, что я пока что не могу объяснить, всё настолько нестабильно, что… Боги, Одасаку, просто… просто верь, этого будет вполне достаточно. Одасаку внезапно чувствует сильнейшую растерянность и совершенно непривычное для него непонимание будущего. Он чуть дергано прижимает Анго к себе, и как-то сам того не осознавая, начинает гладить по спине, покачиваясь из стороны в сторону. Ему самому надо было успокоиться и взять себя в руки, Сакагучи порядком вывел его из состояния равновесия такими внезапными разговорами, он был морально не готов к этому. — Мой хороший, обещай мне, что если тебе понадобится помощь, то ты ее попросишь, — Ода стягивает очки с его носа и смотрит прямо в глаза, — а не будешь отмалчиваться, пока ситуация не станет неисправимой. — Хорошо, Одасаку, — Анго щурится и протирает ладонью глаза, — я обещаю. * Впервые за многие недели своей работы на Порт Чуя замечает его во время внепланового изучения высотки мафии в связи с отсутствием каких-либо срочных дел. Он честно старался всегда и всюду следовать за Коё, во всем помогая ей, если это было в его силах. Но сегодня был действительно необычный день: Озаки просто уехала по делам, сказав ему отдохнуть и прогуляться, изучить здания, в которых он привык ходить лишь по строго выученным маршрутам, не отклоняясь ни на метр. Как оказалось, высотки действительно были интересными и таили в себе много всего. Он с любопытством осматривал архивы, пару раз напоровшись на охранников, строго сказавших ему развернуться и идти другим путем. И когда он поднимается наверх, чтобы осмотреть Йокогаму с высоты, стоя за стеклом небоскреба, он и встречает впервые Исполнителя. Дазай тогда очень тихо, практически замогильным голосом отчитывает какого-то совсем юного паренька, старающегося если не убежать, то сжаться в комок под его взглядом. Чуя сначала не обращает на это внимание совершенно, продолжая заинтересованным взглядом осматривать панораму за стеклом, но через несколько мгновений его взгляд опять останавливается на них. И что-то щемит в душе за этого мальчишку. Ему на вид было лет тринадцать-четырнадцать — таких молодых в мафии практически не было. А если и были, то в высотке никогда не появлялись; они работали в подпольных сетях беспризорников, выслушивая нужную информацию среди прохожих и получая за это свой хлеб, становились подопытными в ряде экспериментов или товаром при продаже живой силы. Девочки же попадали в запутанную сеть борделей Коё и их доля могла стать гораздо лучше, если они обладали достаточным количеством сообразительности и красотой. А этот… Одетый во всё чёрное, единственное, чем он действительно привлекал внимание и запоминался — белые кончики прядей, спадающих на лицо и замысловатый воротник, будто бы забранный со старого европейского камзола (не то чтобы Чуя их много повидал на своём веку, но он точно помнит, что нечто такое же было на фотографии в альбоме, который ему подарила Озаки). В своей несуразной, слишком длинной и неофициальной одежде он выглядел слишком необычно для этого места, где каждая шестерка тщательно следила за строгостью своего внешнего вида, согласно уставу. Дазай выглядел действительно злым. Чуя не помнит, чтобы в трущобах его лицо настолько искажалось в каких-либо эмоциях, кроме тех, что явно были напускными, специально наигранными, чтобы быстрее выбесить его. Но сейчас между его бровей пролегла складка, он хмурился и рот был вздёрнут в презрительной усмешке. Издалека нельзя было услышать, что он говорил, но сжавшийся незнакомец, с опешившим взглядом внимающий каждому слову всем своим видом говорил, что ничего хорошего. Как жаль, что Дазай ему совершенно чужой человек и точно бы его не послушал, мальчишке добросовестно хотелось помочь. Затем происходит ещё несколько встреч. И, честное слово, лучше бы их не было вовсе. Они пересекаются второй раз в бесконечном сплетении архивных кабинетов. Чуя идёт туда по просьбе Коё, чтобы передать документы и натыкается на Дазая, убивающего время при помощи отвлечения штабного работника от разбора бумаг своими явно бесполезными судя по раздраженному лицу штабного разговорами. Он совершенно бесцеремонно сидел на его столе, качал ногами вперед-назад и параллельно с болтовней лениво очищал свой пистолет, раскладывая его на запчасти прямо поверх бумаг. Чуя покосился на него с практически неприкрытой завистью, — ему пистолет в руки никто в ближайшее время давать не собирался, конечно, он ему и не был нужен, но использовать способность ему было ровно так же запрещено, — оставил бумаги и вышел прочь, даже не желая выслушивать, какую лапшу Дазай навешивает на уши Сакагучи Анго (если табличка с именем штабного не ошибалась). Третий раз происходит в общей курилке. Дазай не брал в рот сигарету, но зато очень активно наворачивал круги вокруг какой-то шестерки, в красках описывая подробности прошлой миссии. «Но это же секретная информация» — думает Чуя, приблизительно представляя, что творилось на той вылазке мафии. «И он рассказывает это… кому?». Однако, похоже, шестерку это совершенно не волновало. Он лишь лениво следил взглядом за чрезмерной жестикуляцией Дазая и время от времени кивал или посмеивался, пока сигарета тлела в его руке практически невостребованная. После того как Исполнитель всё же прощается с ним и уходит, параллельно отвечая на телефонный звонок, Накахара переводит взгляд на шестерку, а тот просто хитро смотрит, пожимает плечами и уходит вслед за Дазаем. Чуя тщательно переваривает информацию на протяжении нескольких дней подряд. Он думает о том, что даже у Дазая, оказывается, есть круг общения! У такого мудака, каким был Исполнитель, есть приятели в виде шестерки и штабного (что было странной и непонятной глупостью, но фактом), а ещё и непонятный подчинённый в придачу, бегающий за ним по этажам хвостиком. Социальный человек внутри Накахары грыз себе ногти от досады — все его общество ограничивалось Коё и её девушками. Да, красивыми и милыми в беседах, но, черт возьми, девушками! К нему слишком подозрительно относились практически все коллеги, не желая вступать ни в какой диалог. До чего досадно ему было наблюдать за совместной дружбой тех, кто окружал его. Разумеется, Озаки постоянно читала ему лекции, кто никому и никогда нельзя доверять, что любой человек в Порту — твой потенциальный враг и предатель, но как сестрица тогда объяснит ему это? Почему он чувствовал себя так одиноко в те редкие разы, когда поводок ослаблялся и ему давали свободу? Из раза в раз, когда Накахара случайно натыкался на них, ему становилось не по себе наблюдать такую сторону Дазая. Дружелюбную, глупую, шумную и не отдающую жёсткие приказы направо и налево. Не смотрящую на всех нечитаемым взглядом, не издевающуюся, абсолютно человеческую. Странно. Чуть позже сестрица Коё его просвещает. Мальчишка, на которого прилюдно выливается весь гнев Исполнителя — Акутагава Рюноске, практически обязанный Дазаю жизнью. Накахара выспрашивает про него очень долго, и Озаки, поломавшись несколько минут, со вздохом начинает рассказывать. Она мало знает про самого мальчика, зато чуть больше про его младшую сестру, связанную с Кёкой — её преемницей — через общего учителя. Коё так же много рассказывает о черных ящерицах и Чуя действительно сильно удивляется, когда узнает, что тот самый Гин, который казался со стороны простым ловким мальчиком с клинками, оказывается сестрой Акутагавы. Чуя проникается к нему нехилым сочувствием и после этого разговора даже провожает его обеспокоенными взглядами, когда кажется, что эмоции Акутагавы скоро начнут бить через край. Кулаки чешутся вмазать Дазаю за подобное отношение к своим подчинённым, но нельзя, поэтому он просто наблюдает за ними и старается уличить момент, чтобы познакомиться. Рюноске чересчур прилипчив и странно себя ведёт около Исполнителя. Чуя ни разу не видел, как проходят те самые тренировки, о которых отчего-то по Порту ходили слухи, но что-то ему подсказывало, что ничего хорошего там и не было. Их взаимоотношения близки к понятию «натянутые», но все ещё не являются таковыми. Накахара наблюдает за ними со стороны несколько недель к ряду и из раза в раз слишком часто замечает обожание в глазах юноши, чтобы списать все на случайность. Как можно было так искренне любить того, кто ломал тебя на протяжении нескольких лет, пускай однажды и спас? Чуя не оставляет попыток пересечься с Рюноске, и удается ему впервые тогда, когда он, на самом деле, и думать забыл про желание поговорить. Впервые в жизни он получает нормальный выходной, когда ему даже не нужно отписываться Коё каждый час о своём местоположении и направляется в город, чтобы закупиться и хоть немного обустроить свою скромную квартирку в районе Порта. Нужда в уюте появилась практически сразу, как он оказался в теплых руках Озаки, окруженный всем, что делало жизнь на порядок комфортней. Кое-как Накахара и сам приучился ко всему этому «женскому», особенно приветствуя готовку. Ему понравилось готовить что-то новое, вкусное и, вспоминая о голоде в трущобах, он действительно активно занимался изучением рецептов и различных кухонных тонкостей. Слава Богам, что рядом с ним были девушки, всегда готовые протянуть руку помощи, если он в чем-то запутается. Исследуя одну из торговых улиц на предмет магазина для дома, который — он точно знает! — находился где-то там, Накахара понял, что его взгляд ухватился за кофейню неподалеку. В животе призывно заурчало, когда Чуя увидел витрину с выпечкой, поэтому он скорбно вздохнул и поплелся туда, закидывая свою сумку для покупок на плечо. С покупкой форм для выпечки придется повременить, пока эта самая выпечка не окажется у него в желудке, желательно, с ударной дозой кофеина на пару. И тогда за стеклом он замечает его, сидящего один на один со своей чашкой кофе и разговаривающего по телефону. Накахара моргает, искренне не веря в свою удачу и направляется прямо туда, забывая мгновенно о своих делах. Когда он подходит к столику Акутагавы, ему приходится выжидающе стоять рядом и смотреть на него с минуту, пока он не закончит разговор и не обратит на него своё внимание. — Присаживайтесь, — коротко кидает он, откладывая телефон в сторону. — Здравствуй, — Чуя падает на противоположный стул и коротко кивает головой, — видел тебя на работе. — Акутагава Рюноске, рад знакомству, — он задумчиво щурится и в тот момент, когда вспоминает, кто Накахара такой, расслабляется и откидывается на спинку стула, становясь заметно более раскованным. — Чуя Накахара, взаимно. — Так… вы просто хотели познакомиться? — Ох, да, но на самом деле у меня есть к тебе одно дело, или разговор. Не знаю, — Чуя кидает сумку на соседний стул, — но, думаю, оно подождёт, пока я не поем. Акутагава неуверенно, но всё же согласно кивает. * Время тянется долго и нудно. Они с Рюноске успевают обсудить всё на свете, вплоть до передач, которые недавно крутили по телевизору и любимых пекарен рядом с Портом. Тему работы им приходится обходить стороной очень тщательно, но и без этого оказывается, что несмотря на небольшую разницу в возрасте, у них очень много общего, поэтому разговор не затухает ни через час, ни даже через полтора. Чуя приятно удивлён, что Акутагава на деле — не немой подросток, отвечающий лишь единицам, а вполне эрудированный собеседник, способный поддержать продолжительную беседу на любую тему. В итоге Накахара совершенно думать забывает о своих делах и вместе с Акутагавой идёт гулять на набережную, прихватив кофе в стаканчике. Они громко смеются, подтрунивают друг над другом и пихают локтями в бок после особо удачной шутки. Чуя чувствует, как тепло радости разливается по всему телу и он наконец-то ощущает то самое, чего ему так не хватало все эти долгие серые месяцы одиночества. В своих диалогах они как-то незаметно переключаются на обсуждение кино и Накахара приходит в себя только в тот момент, когда Рюноске взахлёб жалуется ему на будущую картину. —… И они, представляете, собираются снимать фильм про бедняков! Такой абсурд! — Мальчишка ярко улыбается и говорит чрезмерно бойко, — такая редкость для него — на бледном лице пятнами проступает чуть розоватый румянец, — Да я готов поспорить на несколько тысяч иен, что они и в глаза не видели трущоб! Чуя быстро кивает. — О, да! Это из разряда современных течений. Толерантность ко всем классам населения, видишь ли. Они поднимают насущные вопросы, а не исправляют их, вот в чем проблема. Лучше бы отдали деньги, которые им выделили на съёмку, жителям трущоб! — Власть пыталась недавно начать расчистку трущоб, так что совсем на месте они тоже не стоят, — Акутагава опирается на перила и смотрит куда-то вдаль, — но я всё же не имею права поддерживать правительство, да и не хочу, знаете ли. Хоть это и перспективно, все равно коррупции будет в разы больше, так что рано или поздно проект опять прикроют и оставят всё, как было. — Перспективно? Ты хоть бывал в трущобах? — мягко усмехается Чуя, — если они говорят, что хотят их расчистить, то лучше бы просто рассказывали анекдоты на своих заседаниях. Про коррупцию, да, ты абсолютно прав, мелкий. Акутагава сипло выдыхает и хмурится. Руки резко сжимаются на металле до побеления. Его настроение переключается на задумчиво-рассерженное будто по щелчку пальцев. — Я оттуда родом, Чуя-сан, — тихо проговаривает он, — я знаю всё что там происходит гораздо лучше кого-либо ещё в этом городе. — Надо же, как мы похожи. Акутагава резко вздёргивает голову и впивается в лицо Чуи изучающим и жаждущим ответов взглядом. Он колеблется несколько секунд, но всё же спрашивает: — Вы… вы тоже оттуда? — Да, или нет. Я сам, если честно не знаю, — Накахара тоже поворачивает голову к морю, — помню только, что когда наступил осознанный возраст, я уже был там. Бегал со своей компанией и выживал как мог. Родителей и родственников своих не знаю, да и, по правде говоря, и не пытался искать особо, нужды не было. А там, ну, чуть позже уже не до того стало. Это отодвинулась как-то, своя шкура же всегда важней. — А я с сестрой, — хрипло начинает он, — мы вдвоем там были, практически одни. Я постоянно болеющий, а она, девочка, вообще на грани риска постоянно. Сами знаете, каких людей вокруг полно. Там было даже не до поиска друзей, хотя временные товарищи тоже были. — И как тебя в мафию оттуда вообще занесло? — интересуется Чуя, доставая сигарету. Что-то ему подсказывало, что разговор будет не из самых приятных. Рюноске предлагать сигареты не стал — он действительно был слишком мал, да и кашлял постоянно слишком нехорошо, — заставили из-за способности? — Заставили? — Акутагава удивлённо поворачивается к нему, — Нет, нет, всё совсем не так. Нас с Гин спасли, мы бы умерли, если бы не оказались в Порту. Мне просто… показали, что значит уважать, бояться и подчиняться кому-то, кто, ну… знаете, сильнее. — Кредо жизни? — Жизненный опыт. В трущобах слабым не место, — Рюноске заявляет это сухо и очень серьезно, — выживают только сильнейшие. — Это что-то из Дарвина? — Это из Спенсера. — Акутагава шумно вздыхает, — Дазай-сан научил меня практически всему, что я знаю сейчас, я стал гораздо сильнее, но этого недостаточно, слишком мало, чтобы выживать в нашем мире. Мне не описать величины своей благодарности ему никакими словами. Знаете, однажды я стану сильным настолько, чтобы он признал меня. — Дазай? Он вытащил меня из трущоб, насильно оторвав от близких людей по приказу босса, шантажом заставил вступить в мафию и смотался куда подальше, — Чуя яростно выплевывает это, морщась, — Прости, конечно, но ни грамма уважения у меня к этому человеку нет и не появится никогда. — Он просто стал очередным оружием в руках босса. Ему сказали — он сделал. Отчего Дазай-сана должно было волновать, что там находятся ваши друзья или кто-то другой? Он же не мог вернуться к боссу с пустыми руками, встаньте на его место и поймёте. — Ты… — Чуя запинается, понимая, что не может ничего ответить. Ни он, ни Дазай не могли в тот день сделать что-либо по-другому. Исполнитель должен был привести нужного эспера — Чуя на свою беду пошёл разбираться с шумом в трущобах и оказался недостаточно силен, чтобы противостоять нападавшим, — …да, ты прав, Акутагава-кун. Акутагава молчит и смеряет его неожиданно спокойным и равнодушным взглядом. — Вы могли не согласиться с самого начала. Но пошли и стали частью Порта. У вас было право голоса, вы решили так, поэтому незачем теперь жалеть об этом или винить Дазай-сана. Из Портовой Мафии есть лишь один выход — в объятия смерти, и лучше, если она придет за нами на поле боя, чем после казни за предательство. — Я не мог подвергнуть важных мне людей опасности. — Это ужасное качество для мафиози, — вздыхает Рюноске, — Дазай-сан учил меня хладнокровно относиться к родственным связям. Чуя тихо смеётся над абсурдностью и юношеским максимализмом его слов. — И ты правда бы выстрелил в свою сестру, если бы он попросил? Использовал бы на ней способность? Вдумайся, что ты говоришь. Это полный бред, Акутагава-кун, ничто не может заменить нам близких людей. Даже власть или признание наших способностей вышестоящими. Акутагава молча переводит на него взгляд. У Чуи перехватывает дыхание, потому что в глазах напротив он видит ни-че-го ровным счётом, будто весь их хорошо проведенный в компании друг друга вечер был просто временным полупрозрачным миражом в пустыне. — Если это потребуется, чтобы признать мою силу. То… — его голос срывается, но он моментально берет себя в руки, — да, Чуя-сан, я бы сделал это по первому приказу. Ровно как и она сделала бы тоже самое. Накахара замирает в ступоре. Да что же такое успел наговорить этот ублюдок ребенку, что он рассуждает подобным образом, ни разу не засомневавшись в своих словах? Как нужно было истязать человека, чтобы довести его до такого состояния, что он хладнокровно заявляет, что убил бы последнего своего родственника, если бы ему приказали. Акутагава опускает руки с перил и коротко кланяется Чуе. — Было и правда приятно провести с вами время, Чуя-сан, но мне пора возвращаться в Порт, — прощание выглядит настолько отрепетированным, что аж скрипит между зубов. Накахара так же кланяется и сбивает пепел с сигареты. — Ты как пёс, — резко срывается с его языка, пока он не контролирует ход своих мыслей. Как только Чуя понимает, что сказал, то сразу же краснеет и машет руками, пытаясь оправдаться, — В плане, слушай, я не оскорблял, я имел ввиду… Акутагава замирает и разворачивается к нему. Уголки его губ поддернуты наверх, а в глазах собрались морщинки. Он улыбался. — Я знаю, что вы имели ввиду, Чуя-сан. И полностью с этим согласен.