Апология жизни

Впервые Дазай убивает в десять лет. Он помнит этот момент в деталях, включая лицо человека, которого он лишил жизни. Эти воспоминания время от времени приходят к нему по ночам вместо страшных снов, но Дазай научился не бояться их. Он больше, в конце концов, не тот мальчик, который пугался звуков выстрелов. Он — взрослый. Просто стреляет первый раз Дазай, однако, чуть раньше, незадолго до своего десятилетия. То, как маленький мальчик в его воспоминаниях пытался справиться с непропорциональностью большого и тяжелого пистолета в своих крохотных руках, из раза в раз забавляло его. Но больше всего грело душу, что Мори из множества детей, которых мог найти, остановил свой выбор именно на нем. И в тот момент, когда его ровесники думали о новых игрушках и несделанных уроках, Дазай думал, как бы ему не разочаровать доктора, приютившего его, и попасть в цель с первого раза. Огай, конечно, занимался и с другими детьми, но по большей части они внезапно пропадали спустя несколько дней после встречи с врачом. Осаму первые несколько раз даже пытался выяснить, куда: оставаться без социума надолго не хотелось совсем, а он только успевал разговорить новоприобретенных товарищей и расположить их к себе, но Мори просто взъерошивал его волосы и мягко улыбался, так, что вопросы отпадали сами собой. А потом маленький Осаму увидит то, что не предназначалось для его глаз, но по какой-то необъяснимой причине как будто специально было ему показано. Он не мог понять, почему просто стоял и молча наблюдал за тем, как Нобу — мальчишка, с которым он хорошо подружился за четыре дня его нахождения здесь — кричал, пока Мори вкалывал в его вену неизвестное вещество и, хмурясь, наблюдал за реакцией организма. Дазай чувствовал, будто бы ему резко стало все равно, что случится с ребенком, который час назад рассказывал ему, как хочет снова увидеть недавно умершую мать и обнять старшую сестру. Он не был в шоке или парализован от страха, просто молча наблюдал за тем, как ровесник корчится, выворачивается — ему больно? — на медицинском столе. Когда Нобу смолк, Мори повернулся к нему и приложил указательный палец к губам, улыбаясь. Дазай так и не почувствовал ничего. Он рос практически один среди едкого запаха медикаментов и железного — крови, среди стонов умирающих неизвестных людей на столе у Огая, среди сырых и влажных помещений подвалов и непроглядной темноты извилистых коридоров. Но такая странная, недетская жизнь абсолютно всегда выигрывала в сравнении с его старым домом, откуда Мори вытащил его практически насильно. Дазай не мог назвать своих родителей состоятельными или хотя бы чуточку обеспеченными. Уже в пять лет он понимал, что они едва сводили концы с концами и влезали в долги не по нужде, но по собственной непробиваемой глупости. Осаму прекрасно помнит, что так было не всегда, и когда эта семья только забирала его из детского дома, на кухне всегда пахло свежей стряпней матери, а отец постоянно занимался какими-то взрослыми серьезными делами. Но жизнь, как любили говорить они, чертовски непредсказуема, поэтому его родители оказались там, где были — на дне кредитной ямы. Оно же, вероятно, и было хорошо, потому что если бы не один из их бесконечного списка долгов, то Мори никогда бы не пришел по их головы и не привел маленького Осаму в лучшую жизнь. Он помнит как сейчас крик матери, когда на их глазах отца ловко полоснули скальпелем по сонной артерии, так быстро, что всё что они увидели — краткий отблеск металла. Отец был пьян вдрызг в тот день, и не появись в их квартире некто, кто явно пришел выполнять законы вендетты, что мать, что сам Дазай вероятно были бы в очередной раз обруганы матом и избиты. А потом мать бы оторвалась на ребенке, обезумев от горя. Схема была стандартной и проверенной множеством семей, включая эту далеко не один раз. Осаму даже не мог сказать, какая семья это была по счету. Вроде бы четвертая из тех, кто усыновил его. Эти, надо отдать должное, продержались с ним на целый месяц больше, чем остальные и не вернули обратно, хотя, теперь уже и некому было его возвращать. Единственные оставшиеся туфли матери, которые она всегда надевала на выход, были полностью испачканы в темных пятнах разлившейся по полу крови. Осаму нравились эти туфли, они были изумрудно-зеленого цвета и всегда являлись негласным сигналом, что он либо выберется на улицу из мрачных стен дома, либо мать наконец оставит его в одиночестве, уходя без него куда-то по делам. Он расстроился, что единственный символ его свободы был так безнадежно испорчен. Женщина всхлипывала, отступала к стенке и держала ребенка за плечи перед собой, пытаясь закрыться им от пули. Дазай часто вспоминал, что тогда он, безэмоциональный практически всегда, испугался и почувствовал себя кошкой, которую загоняли в угол соседские ребята, чтобы поиздеваться. Но то что происходило сейчас, совсем не было похоже на издевательство над затравленным животным. У кошки хотя бы был шанс расцарапать одному из мальчиков лицо и, извернувшись, сбежать. Осаму же не мог напасть на своего убийцу, а от того не пытался вырываться, лишь стоял и просто смотрел, осознавая неизбежное. Мать за ним совсем сжалась, и, пытаясь полностью спрятаться, непреднамеренно отпустила его плечи. Дазай тогда посмотрел на неё внимательно, обернулся, перевел взгляд на остывающее тело отца, вывернутое в странную позу, на лужу крови, которая медленно растекалась по кухне из-под его головы. Мать почему-то не хотела смотреть ни на врача, ни на отца. Осаму снова посмотрел на мать, коснулся ладонью её спутавшихся волос и вытащил из них какую-то грязь, привлекшую его внимание. — Не волнуйся, с плитки кровь можно отмыть, — тихо сообщает ей он, с удивлением смотря, как женщина сотрясается в ещё одной волне рыданий после его слов, — я помогу. Мама? Врач тихо смеётся. — Бедный ребенок просто хочет помочь, — с издевкой тянет он, — неужели вы откажетесь от помощи своего сына? — Замолчи, Осаму, — дрожащими губами проговаривает женщина, убирая руки от лица и смотря на него с ненавистью. По её щекам катятся слезы, но кажется, что теперь она совсем не обращает на них внимание, — что ты несешь? — Но мама, — пораженно шепчет Дазай, — я же просто… — Замолчи, мелкая сволочь! — внезапно кричит она. Осаму дергается назад и поворачивает голову к мужчине, часто дыша из-за резкого шока. Он изучает взглядом убийцу, его темно коричневые глаза, в свете закатного солнца, пробивающегося через едва прикрытое шторами окно, отливающие ярко-малиновым, белый халат, на котором помимо тонких не до конца застывших брызг крови встречались большие пятна неизвестного происхождения, очень похожие на масляные следы. В нос бросился неприятный металлический запах, исходящий от него. И Дазай отступил на шаг от матери. Затем еще на один. А потом подошел к человеку с пистолетом в руке, поднял голову и спросил тихо, заберет ли мужчина его отсюда, когда всё кончится. Ответ «Конечно» был дан вместе с двумя громкими выстрелами в тишине дома, последним судорожным всхлипом матери, сползающей по стене с пулей во лбу и в груди. На стене причудливым узором, там, где мгновение назад была её голова, расцвел алый кровавый цветок. Осаму внимательно прислушался: в квартире наконец-то было тихо. Ни одного возмущения, ворчания, крика, стона, грохота посуды. Идеальные тишина и спокойствие. И тогда он начал тихо хихикать впервые за несколько лет. — Почему ты смеешься? — недоумевает мужчина, — Что случилось? — Потому что можно, — весело отвечает ему Дазай, — разве этого недостаточно? Осаму любовался, чувствовал себя как никогда более спокойно, когда понял, что наконец настал конец жизни, в которую его окунули эти люди. Его взяли за руку и он вновь повернулся к мужчине в халате. При ближайшем рассмотрении тот светящимся ангелом, карающим нечестивых, не оказался. Его голову явно стоило бы помыть, на подбородке была небритая щетина, а под глазами залегли огромные темные мешки. Такие, конечно, были практически у всех, кто жил в этом районе, Дазай знал об этом непонаслышке. Они были и у его отца, но не от переработки, а от постоянных ночных бдений вместе со своей компанией по улицам их и без того неблагополучного района города. Обратная сторона Йокогамы воистину пугала и вызывала мгновенные рвотные позывы одним своим видом. Мужчина тогда присел рядом с ним на корточки и устало, но ласково улыбнулся. Эта улыбка была совсем не такой, как у пожилой леди из соседнего квартала, которая всегда давала ему поесть, если он уличал минуту и приходил к ней, не попадаясь на глаза родителям. Она всегда сетовала на то что он худой как её трость и будто сейчас, если начнет завывать ветер, то его моментально сдует. Улыбка доктора в отличии от её была обманчиво прекрасной, хитрой, заманивающей, но отказать ей было до того сложно, что Дазай в ответ попытался улыбнуться, пускай и выглядело это до жути жалко и наигранно. Сил на радость после приступа смеха не оставалось совсем. Но даже неухоженный мужчина на фоне остальной квартиры выглядел до того светло и непорочно, что Дазаю это неожиданно понравилось. Он впервые видел здесь кого-то, кто не пьян, от кого не пахнет горькими противными, явно дешевыми сигаретами или вычурными вишней и клубникой. Врач выглядел просто человеком, таким, каких Осаму сильно не хватало в своем окружении. Он был живым гораздо больше, чем весь остальной район и это грело его душу и на уровне подсознания заставляло доверять незнакомцу. Дазай сжал чужую руку в ответ и не произнося ни слова поплелся за ним, когда доктор развернулся и пошел к двери. Мимо них в квартиру начали проходить ещё какие-то люди, на которых мужчина не обращал никакого внимания. Безликие, все как на подбор одинаковые, в черных смокингах и таких же черных очках, все занимались строго своим делом. Осаму повернул голову и в последний раз посмотрел на мать с отцом, к телам которых уже подошли неизвестные, прежде чем дверь за ним в этот дом закрылась навсегда и он вышел в коридор с незнакомцем. — Как вас зовут? — любопытствует он, когда они спускаются по лестнице. Мужчина опускает голову в его сторону и моргает пару раз. — Мори Огай. — Дазай понимающе кивает головой и вновь становится молчаливым. На улице холодно, а он в легкой футболке и коротких шортах, в которых уже собирался идти спать. Босыми ногами — тапки были потеряны где-то по дороге, пока он бежал вниз по лестнице, заслышав шум — ступать по земле очень больно, но он терпит, потому что уж лучше так, чем возвращаться в ту жизнь. Нормальных дорог в этом районе города практически не было, поэтому на изломанном вдоль и поперек асфальте лежало много острых мелких камушков, то и дело впивающихся в ноги. Дазай терпеливо шел, не хромая и не сбиваясь с ритма, который задавал мужчина в халате. Ему казалось, что ещё немного и ступни превратятся в кровавое месиво и будут сильно болеть несколько дней подряд. Мать всегда ругала его, что он гипертрофированно воспринимает всё происходящее с ним. Осаму буквально мог слышать, как она говорит ему не ныть и идти куда скажут. Как бы он хотел, чтобы мать сняла свои красивые туфли и сама прогулялась так по улице! Дазай не мог понять, почему вдруг начала чувствовать злость — ведь она никогда больше не скажет такого, а все его домыслы — игра фантазии, не больше. Он почувствовал, как к носу и щекам прилила от холода кровь, их щипало и иногда неприятно покалывало. Из носа текло, приходилось резко вдыхать практически через шаг, потому что вторая рука была в кармане шорт, пытаясь хоть как-то отогреться. Доктор цокнул и покачал головой: — Надеюсь, ты не подхватишь простуду или чего похуже. Только посмей заболеть, где мы будем брать деньги на лекарства? Суровым голосом отца отразилось в сознании Дазая. — Я постараюсь не заболеть, — задумчиво отвечает он Мори. — Что значит «постараюсь»? — и в ответ на недоумевающий взгляд Дазая, поясняет, — Когда это стало зависеть от тебя? — фыркает Огай, — Я просто пожелал тебе не заболеть, только и всего. Они шли к черной машине. Дазай был практически готов побежать со всех ног, чтобы побыстрее оказаться в тепле, а Мори, будто чувствуя это его желание, ускорился сам. Дверь им открыл очередной мужчина в черном костюме. Доктор пропустил его в салон, помог взобраться на сиденье и только потом сел сам, когда Дазай продвинулся на кресле дальше, к противоположному окну. Тут было темно, тепло, и пахло совсем не так как в их квартире после прихода Мори. Пускай запах крови, исходящий от мужчины ещё сохранялся, но в машине висел приятный ароматизатор с незатейливым вкусом, который относительно эффективно перебивал железный запах. Дазай дернулся, когда мужчина протянул руку по направлению к нему. Мори схватил что-то рядом с его головой и потянул обратно вместе с черным поясом, который обхватил его от правого плеча до левой ноги и защелкнулся где-то в сиденье. На вопросительный взгляд мальчика, он ответил: — Ты же не хочешь разбиться, если вдруг произойдет авария? Дазай думает пару мгновений, неуверенно дергает пояс руками и потом решает всё же признаться. — Я первый раз в машине, извините. — Не за что тебе извиняться, это нормально. — Простите. — Ребенок, — с нажимом произносит Мори, — я же сказал, не за что извиняться. Будешь просить прощения, когда от тебя это требуют, прекрати пресмыкаться перед каждым. Ни у одной из его семей не было автомобиля, а если и был, то Дазай катался в нем явно в неосознанном возрасте, чтобы запомнить хоть что-то. Это было обидно, на самом деле, первое время он, как и все остальные его ровесники, мечтал о красивой машине, как о чем-то крутом, что выделяет тебя среди других, но мало помалу привык и к автобусам, которые ходили здесь реже, чем где-либо ещё. Ездить куда-либо у него нужды особой вообще не было, никаких заведений с образованием детей младше шести лет в их районе не располагалось, поэтому ему приходилось пытаться заниматься дома самостоятельно. Единственные две книги, которые он смог получить от матери, он использовал, чтобы научиться читать. Старушка из соседнего квартала научила его считать, и он по праву мог считаться самым развитым ребенком в их округе. Остальные даже не пытались предпринять никаких попыток к обучению — воровали на улицах, мешали остальным людям нормально жить, были слишком крикливыми и раздражали своим существованием. Дазай же с четырех лет хотел вырваться отсюда подальше, неважно, каким способом. — Позволь узнать твоё имя? — Мори вырывает его из изучения устройства автомобиля простым вопросом. Он снова улыбается, пытается казаться дружелюбным по отношению к ребенку. — Осаму Дазай, — совсем тихо проговаривает он, озираясь на водителя. В некоторых книгах, которые ему давала читать старушка, он читал, что водители могли совершить непоправимую ошибку, если отвлекались на кого-то или что-то постороннее. Он пытался говорить тише, чтобы не становиться фактором попадания в аварию. Такие автомобили, как этот, наверное, стоили очень много, а их ремонт был очень сложен. — Ты умеешь читать? — следующий вопрос совсем неожиданный. Осаму ждал, что врач начнет спрашивать про его возраст, про то, почему его фамилия не совпадает с фамилией убитых им только что людей, если он вообще знал их. — Да, — всё так же тихо отвечает он, — разве это важно? — Разумеется, — Мори наклоняет голову. Сейчас его глаза, что прежде казались Осаму красными, были темно коричневого цвета, — дети твоего возраста должны уметь читать и хотя бы складывать маленькие числа. — Я умею складывать, а так же вычитать, умножать и делить, — делится Осаму, чувствуя гордость за самого себя. Умение считать было его личной гордостью. Операции с числами, которыми он развлекал сам себя в уме, были единственной отдушиной и шансом справиться с криками матери на фоне, чтобы не впадать из раза в раз в истерику. Это удивляет Мори достаточно сильно, чтобы он заинтересовался и склонился ближе. — Ты сам учился? — выспрашивает он. — Читать — да, считать меня научила соседка, когда я её попросил, — Дазай говорит чуть громче, когда машина въехала в более оживленную часть города и вокруг поднялся совершенно непривычный шум. Было пестро, вокруг пестрели баннеры с рекламой, отовсюду раздавалась музыка и крики. Он чуть хуже слышал сам себя, а потому подумал, что и водителя не слишком сильно отвлечет. — Занимательно, — Мори откидывается на спинку сидения и постукивает пальцем по подлокотнику на двери, — ты редкий ребенок, который настолько стремится к знаниям на моей памяти. А я, будь уверен, видел немало детей из бедных районов. Ты молодец, Осаму. — Мне всюду говорили, что образование — лучший способ добиться хорошей жизни и сбежать от нищеты. Я всегда хотел этого и поэтому думал, что если стану лучше всех в школе, когда поступлю то обязательно- — Все говорили тебе полный бред, — Огай морщится и говорит это чуть резче, нарушая уже устоявшийся образ спокойного и миролюбивого доктора. Дазай замирает, ждет пояснительных комментариев. В нем впервые за долгое время просыпается любопытство к человеку и желание послушать, что же он скажет дальше. — Пойми одну простую истину, Дазай-кун, — Мори снова возвращает себе самообладание и поворачивается к нему, — сейчас настало время людей, которые добиваются своего любым способом. На моей жизни было множество случаев, когда люди с несколькими образованиями оказывались нигде. Возьми хотя бы меня, к примеру. Знаешь, как тяжело учиться на врача? О, это абсолютно неблагодарная сфера деятельности, где каждый мой однокурсник планировал стать гениальным хирургом, а сейчас, если я хорошо поищу, то вероятно найду любого из них на помойке пьяным вусмерть, — он усмехается, — думаю, тебе интересно, почему же я, будучи врачом, убил твоих родителей? Дазай отрицательно мотает головой. — Нет, они мне не больше родители. Вы вытащили меня из того дома. Мне всё равно, с какими целями, но я вам благодарен, даже если вы убьете меня через несколько часов. — Надо же, — задумчиво тянет Мори, — ужели ты не пустишь по ним слезы? — Отец бил меня, когда я плакал, — хмурится Дазай, — плачут слабые люди, остальные пытаются сами повлиять на свою судьбу. — Плачут люди, у которых в ответ на раздражители хорошо работают слезные железы, — парирует Мори с улыбкой, — нельзя обвинять ребенка в слезах, даже если он уже достаточно сознателен, чтобы их контролировать. Через некоторое время он вновь продолжает говорить. — Не волнуйся, Осаму, убивать тебя я не планирую, по крайней мере, пока, — он снова смеется, но Дазаю от таких шуток не до смеха, — так сколько тебе лет, говоришь? — Мне пять, — тихо отвечает он. — Ты очень сообразителен для пятилетнего ребенка, Дазай-кун, — в голосе Мори сквозит еле заметная теплота и похвала, — давай договоримся: я научу тебя добиваться своего, но ты взамен должен будешь пообещать мне одну вещь. — Какую же? — Верность всего лишь, — Мори достает из кармана телефон и начинает набирать кому-то сообщение, — в наше время так мало верных людей, не находишь? — Я не могу назвать себя верным человеком, мне прежде не доводилось быть… верным кому-то, — Дазай сжимает в ладонях ремень, — но я постараюсь для вас, Мори-сенсей. Машина сворачивает на тихую улицу и направляется в сторону, плохо освещенную фонарями. Дазай вздрагивает и инстинктивно боясь возвращения в знакомые места, смотрит в окно внимательней, чем до этого, пытается разглядеть в темных очертаниях знакомые посеревшие от времени здания и развалившиеся киоски с уличной едой. Но внезапно дома и вовсе пропадают, а по правую сторону от машины открывается вид на бесконечную водную гладь. — Мы… у моря? — он опять поворачивается к доктору, — Зачем мы туда едем? — Отчитаться боссу, а потом в мою клинику, ‐ Мори продолжает набирать что-то на телефоне, уже не оглядываясь в его сторону. — Боссу? — Дазай-кун, мы едем с тобой в Порт. И Осаму замолкает, чувствуя, что задавать вопросы далее совершенно не стоит. * Мори рассказывает ему очень много. Изо дня в день показывает всю систему изнутри, рассказывает о Порте, о его международных связях, принципах внутренней политики, функционирование на политической арене. Но что самое главное — доктор разрешает ему учиться. Дазай читает взахлеб всю литературу, которая попадается ему под руку, художественную, научную и даже техническую; занимается предметами совсем не по своему возрасту, глотает с удовольствием любую информацию, которая становится ему доступна. А Мори лишь рад и только и делает так, чтобы доступно ему было практически всё. Анатомию он изучает как на трупах, так и на живых людях. В семь лет он впервые берет в руки шприц и учится колоть в мышцу, чуть позже — в вену. Дазай наблюдает как Мори делает перевязку раненому мафиози и пытается повторить на себе же, причем вполне успешно. Голова, глаз, руки, тело, бедра. Всё оказывается погребено под слоем бинтов, из которого Огай с ворчанием будет доставать его на протяжении двадцати минут, тщательно скрывая радость от вида правильно завязанных узлов. Дазай впервые узнает, что такое настоящая забота, пускай и очень своеобразная, состоящая в основном из попыток научить необходимым для выживания в мире азам. Мори знакомит его с разными новыми людьми, представляет очередным своим учеником, просто более смышленым, чем прочие. Остальные дети между тем продолжают умирать на хирургическом столе под взмахом скальпеля и в запахе влаги и медикаментов, но об этом знают и молчат абсолютно все. С ровесниками Осаму практически не общается. К своему девятилетию Дазай знает каждого нужного человека Порта, его должность и то, как к нему надо обращаться. Мори оказывается не столь высок в звании, как детскому сознанию казалось прежде. Подпольный врач, штопающий всех — от босса до шестерок. Должность была унизительна и важна одновременно. Огай бросает на него с каждым днем все более задумчивые взгляды, размышляет и пытается решиться на что-то. Дазаю это ожидание неизвестного определенно не нравилось и ежедневно его тревога всё усиливалась, пока однажды Мори не спросил его: — Дазай-кун, ты когда-нибудь держал в руках пистолет? Осаму отрицательно качает головой. И тогда, на пороге десятилетия, в его руках впервые оказывается холодная сталь пистолета. — Стреляй, — говорит ему Мори после первого инструктажа и пробного выстрела, когда он держал его за плечи и поддерживал локти, — Попадешь в цель — сделаем её меньше. На стене напротив был вывешен обычный белый лист с красным кругом, нарисованным от руки по центру. Отдача слишком сильная, Дазаю приходится сильно напрягать мышцы, чтобы остаться в устойчивом положении и не пошатнуться. На стене рядом с листом красовалась свежая дырка от пули. — Мимо. — обиженно выдыхает он, разочарованно опуская руки. — Мимо, — соглашается с ним Мори, — но ты попробуешь сейчас ещё раз. И ещё, и ещё, пока наконец не попадешь в цель. А затем ещё сотню раз, пока не будешь попадать в цели в разы меньше этой. Осаму переводит на него удивленный взгляд. — Да, — отвечает на это Огай, — вперед, Дазай-кун, ты сможешь. Грохот пистолета спустя четыре дня непрерывных тренировок становится практически родным. Пальцы стерты, кое-где мозоли действительно отвратительны, но Дазай упорно поджимает губы и продолжает, не смотря на всё это. Мори вскрывает очередное тело — Осаму перезаряжает пистолет и продолжает. Мори заканчивает зашивать чью-то рану — Осаму издает ликующий вскрик, когда попадает дважды подряд в одну цель. Они существуют вдвоем в грохоте выстрелов и вскриках больных. Дазай радуется каждому попаданию и уже не может сказать точно, что доставляет ему большее удовольствие: слышать, как звучит в его руках металл или предсмертный хрип какого-то мужчины. Он не может и не сказать, что эти два звука сплелись в его сознании в единую картину и когда он был в одиночестве, переводил тренировочные патроны, оттачивая точность и собственную выносливость к отдаче, ему не хватало какого-либо крика. Через месяц ежедневных издевательств над собой и самыми различными мишенями, Огай резко прервал его, взял за руку и молча повел куда-то, не ответив ни на один вопрос. Они долго спускаются по лестницам вдвоем, хотя Дазай всегда думал, что этажи клиники Мори — самое глубокое, что можно было найти во всем здании. Когда снизу раздается крик, его прошибает осознанием, куда они идут. В Мафии ходило много слухов про это место и даже маленького Осаму они не смогли обойти стороной. Хотя едва ли его уже кто-то считал маленьким. Они проходят мимо коридора, где раздается истошный вопль и Дазай на своё удивление не чувствует даже привычного раздражения, что нередко появлялось во время провождения времени у Мори в кабинете. Доктор кивает в сторону криков и говорит коротко: — Предатели Порта. Этого хватает, чтобы Дазай всё понял. Будучи десятилетним ребенком, он смотрит на чужого мужчину напротив. Блондин с карими глазами — странное на первый взгляд сочетание. Не японец, шепчет что-то по-английски, пытается вырваться из цепей, которыми прикован к стене. Дазай смотрит изучающе, моргает, не понимая, зачем вырываться, если шансов нет. В тот момент он чувствует, что Огай кладет ему руку на плечо, а во второй держит патрон. — Стреляй, — говорит ему доктор второй раз за жизнь, вкладывает в руку патрон и отходит в сторону. Человеческая голова раза в два больше тех мишеней, в которые с успехом попадал Дазай, но мужчина дергается из стороны в сторону, мешает прицелиться. Он не хочет это признавать, но он все еще не настолько выдрессирован, чтобы попадать в движущийся из стороны в сторону объект с первого раза. Это кажется задачей на логику, которые Осаму так горячо любил. И решается она, однако, просто. Дуло опускается чуть ниже, раздается выстрел. Мужчина замирает, его лицо отвратительно перекошено от ужаса, а на груди рубашка стремительно темнеет от крови. — Браво, Дазай-кун, — шепчет Мори, подходя к нему ближе, — я никогда не сомневался, что ты станешь лучшим моим творением. Впервые Дазай убивает в десять лет. И очень, очень гордится собой. Теперь он видит этот подвал практически ежедневно и чувствует, как отвращение медленно, но верно, подступает к горлу при малейшем упоминании его. Они действительно приступают к серьезным тренировкам, как и обещал ему Мори, и Дазай вообще не уверен, можно ли чувствовать столько боли за день одновременно. Один плюс — Огай всегда самостоятельно вытаскивает из него пули, когда Осаму не успевает правильно увернуться и ловит хотя бы одну, зашивает ножевые ранения, если он не замечает скальпель в другой руке и грамотно разбирает с ним все ошибки, которые ученик совершает за урок, чтобы затем снова свалить его на холодный пол, приставить пистолет ко лбу и сказать, что мгновение назад он должен был стать трупом и только милосердие Мори спасло его в этот раз. На его теле один за другим расцветают лиловые синяки и багряные порезы, теперь бинты — не детская шалость мальчика, повторяющего за своим учителем, а вынужденная необходимость, чтобы закрывать раны от посторонних глаз и что самое главное — от глаз самого Дазая, которому доставляло удовольствие иметь от мира свои собственные секреты, пускай они и были омерзительны по природе своей. А потом Осаму в пылу очередного спарринга, когда сбоку мелькают золотистые волосы способности Мори, со всей накопленной из-за постоянных ошибок злостью бросается к девочке и хватает её за горло, чтобы ошарашенно отпрянуть, так резко, будто коснулся кипятка и наблюдать, как она растворяется в воздухе с непонимающим: «Ринтаро?» на губах. Огай на фоне, наверное, безудержно хохотал, потому что в тот момент он впервые активирует исповедь и становится полноправным эспером. Несмотря на тренировки Мори всё равно продолжает о нем заботиться. В двенадцать лет Дазай начинает замыкаться в себе и это становится настолько заметно, что Огай заставляет его оказывать посильную помощь с пациентами, чтобы хоть как-то раскачать и не дать окончательно отгородиться от общества. Начало подросткового бунта он выдерживает стоически, зная, что всё равно к моменту занятий Осаму придет в себя и вернется в состояние адекватно мыслящего человека, чтобы не получить очередное ранение. Мори всё ещё исправно занимается своими собственными делами и пытается наладить ситуацию вокруг них, потому что он не хочет возлагать на мальчика все тяготы мафиозной жизни, но и позволить погибнуть такому таланту не может. Дазай сильно волнуется, когда Огай подолгу не появляется в клинике, но однажды он приходит раньше обычного и предлагает съездить в Порт, чему Осаму несказанно радуется — ему нравилось посещать высотки или любые другие здания, связанные с организацией. Это было сродни празднику, и пускай он и не выдавал своих настоящих эмоций, но был благодарен за такую возможность развеяться. На вопрос, зачем же им нужно поехать в Порт в такое позднее время суток, Мори хмурится и расплывчато отвечает: — Мы с тобой едем в лучшую жизнь, Дазай-кун. Мальчик мой, пора показать тебя миру, не так ли? В тот же вечер весь подпольный мир Йокогамы оглашает радостная и одновременно с этим ужасная новость: босс Портовой Мафии скоропостижно скончался в своей кровати на глазах у лечащего врача Мори Огая и его безымянного ученика * В высотке мафии после восьми вечера всегда стояла напряженная тишина, в которой за десятки метров с легкостью можно было бы услышать чужие шаги. В первые месяцы своей работы Анго задавался вопросом, почему так происходит, ведь ближе к вечеру Порт должен оживать и начинались самые напряженные часы. Но посидев несколько раз в архиве до двух часов ночи, он понял: ближе к восьми все уходили на задания и гул голосов в коридоре постепенно сходил на нет. В здании оставались лишь штабные, от природы бывшие тихими и незаметными и босс, который вообще редко спускался на нижние этажи. Именно в такой момент работа шла наиболее продуктивно. Единственное, что действительно во всём этом волновало Анго — Одасаку всегда заканчивал свои миссии гораздо раньше него и пересекаться дома где-то помимо кровати становилось практически непосильной задачей. Поэтому приходилось из раза в раз встречаться в его, Анго, кабинете, чтобы урвать хотя бы толику общения. Однако сегодня Ода не пришел и Сакагучи, вздыхая, вернулся к перебиранию архивов, которым занимался уже несколько дней подряд. Он честно не мог сказать, что ему не нравилось этим заниматься. Это было умиротворяюще, спокойно и, что самое важное, не заставляло убивать людей или участвовать в каких-либо незаконных сделках. Одасаку был такой же, за исключением того что ему надо было марать изредка руки. Но Сакагучи был уверен в нем гораздо больше, чем в себе, поэтому всегда находил в их отношениях успокоение, когда жизнь заставляла волноваться больше меры. И бонусом к Оде на его без того перегруженную голову свалился малолетний Исполнитель. Анго такому подарку судьбы благодарен, конечно же, не был, но принял его как данное, не усложняя никому из них жизнь. Дазай на поверку оказался чуть лучше, чем Анго думал о нем изначально. Он глядел на него со стороны, каждый раз презрительно фыркал, когда замечал на теле новый виток бинтов и читал ему лекции, что лишать себя жизни — отречение от всех законов морали. Но до Сакуноске ему, конечно же, было далеко, поэтому Дазай даже не вступал в дебаты, а вяло отмахивался, закрепляя бинты потуже. Они не рассуждали ни о чем вдвоем, потому что Анго никогда не был склонен к подобным разговорам, да и дружба их связывала исключительно через Одасаку. Он пытался держаться в стороне даже от Исполнителя, потому что просто штабным никогда и не был, пускай Дазай об этом возможно и знал. Когда Мори впервые передает ему информацию от предателях в их рядах и требует выследить так быстро, насколько это возможно, работа Анго моментально увеличивается вдвое. Он перерывает все архивы за предыдущий год, гоняет своих подчинённых каждые десять минут и уничтожает бешеные запасы кофе, чтобы вычислить предателя поскорей. И возможно параллельно с этим он думал, что эту работу можно было просто поручить Дазаю или кому-нибудь ещё из исполнительного комитета. Архивы ужасно не систематизированы, куда он только смотрел на протяжении года? Ему приходится даже время от времени использовать способность, чтобы узнать, где действительно должен был лежать тот или иной документ и это, бесспорно, выматывает, когда пользуешься ею не изредка, исключительно ради удовольствия, а с небольшим интервалом, к тому же на практически на одинаковых предметах. Ещё неделя в подобном ритме работы, когда из целых суток он спит едва ли три часа, а всё оставшееся время погибает под завалами бумаг, и он сойдет с ума. И даже Одасаку, время от времени приходящий к нему вместе с чашкой кофе (черт возьми, Анго смотрел на него и буквально видел свет нимба над его головой) совершенно не спасал, хоть и поднимал настроение. Сакуноске знал, что это было не время для разговоров и просто молча сидел на стуле, перелистывая книгу, чтобы не отвлекать. Его работа практически не дает результатов, ещё немного и Анго бы подумал, что это просто была хитроумная и крайне изощренная месть от Мори за бывшую его деятельность, но он отгонял эти мысли от себя, посчитав полным бредом уставшего человека. Да и должна ли она вообще давать эти самые результаты, когда в любом отчёте о миссии можно было бы просто солгать? Точно… к чему ему глядеть, что написано в отчетах, если там может быть ложь? Боги, почему он не понял этого раньше! Анго подскакивает на стуле так резко, что вошедшая помощница тонко вскрикивает, испугавшись, и роняет стопку бумаг прямо на него. — П-прошу прощения, Анго-сан, — она лепечет, наклоняясь, чтобы спешно поднять всё с пола, — я сейчас всё уберу. — Не утруждайтесь, — тихо отвечает ей Сакагучи, помогая, — мы занимались такой бесполезной работой всё это время, вы не представляете! — Но как же… разве это не личный приказ босса? Анго поправляет очки и вздыхает. — Да, разумеется. Но мы подошли к делу неграмотно. Лучше принесите сейчас учётную книгу всех сданных отчетов. Нам изначально нужно было проверять не их содержание, а наличие. Девушка спешно кивает и, цокая каблуками по кафелю, вылетает из кабинета. Анго снова вздыхает. Было обидно, что он смог догадаться до этого только сейчас. — Дазай бы сделал это раньше. — говорит он себе под нос обиженно. — Что сделал бы? — насмешливо вторит ему голос с другого конца кабинета. Анго поднимает удивленный взгляд на Оду, стоящего в дверях с очередной чашкой кофе. Он расслабляется и со лба уходят все морщинки. Одасаку даже на нижних темных этажах выглядит до того по-домашнему уютно, что Анго едва сдерживает себя от улыбки. Не к чему его подчинённым думать что-то лишнее про их с Одой отношения. Чем дольше они для всех остаются платоническими, тем лучше, верно? — Додумался бы смотреть с другой стороны на проблему, — Анго пожимает плечами и подходит к нему ближе на пол шага, — как всегда, знаешь. Самые неожиданные решения с самой странной стороны. Считай, его фишка. Или просто очередные попытки выделиться. — Но и ты не Дазай, — Ода улыбается до того мягко и устало, что Анго не удерживается от того чтобы сжать его руку в своей, — и не надо становиться им, чтобы на все сто справляться со своей работой. А ты справляешься прекрасно, будь в этом уверен. Анго прикусывает губу и отводит взгляд. — Я не могу не сравнивать, из-за меня мафия потеряла, возможно, очень ценное нынче время, — большим пальцем своей руки он поглаживает ладонь Оды, — которое вообще сейчас невосполнимый ресурс, а я… — Прекращай, — одёргивает его Одасаку, — что вдруг у тебя за сеанс самокопаний начался? Ты отлично выполняешь всё что нужно, а будь этот вопрос действительно срочным, думаю, им бы уже во всю занимался исполнительный комитет или даже сам босс самостоятельно. Едва ли здесь, — он символически обводит окружающее пространство другой рукой, — вообще найдется кто-то более трудоспособный. — Ну, знаешь ли, — смеется тихо Анго, — я задолжал боссу кое-что, так что грех теперь не быть трудоспособным в свете всех событий. Одасаку обречённо прикрывает глаза. — Ты неисправим, Сакагучи Анго, — вздыхает он, — твой чертов трудоголизм тебя однажды погубит, так и знай. Нельзя успеть абсолютно везде, в первую очередь нужно обращать внимание на собственные физические ресурсы, которых у тебя, — он коротко касается пальцем его носа, — не бесконечное количество. — Вот такой уж я, прошу любить и жаловать, — ворчит наигранно в ответ Анго. — И люблю, и жалую, и всегда буду ждать, мой хороший, — шепчет Одасаку. Прежде чем помощница войдёт в кабинет, он успевает оставить невесомый поцелуй у Анго на родинке, а затем на губах, пробормотав что-то абсолютно неважное, но настолько теплое, что Анго всё же не выдерживает и улыбается уголками губ. Они отпускают руки в последний момент, до последнего греясь друг об друга. Том отчетности за год тяжелый настолько, что Анго буквально видит это, даже не пытаясь его поднять. Был бы его стол не новый, думает он, то заскрипел под его весом. Девушка, однако, стояла абсолютно неуставшая, как будто только что не протащила через весь архив такую огромную книгу. Сакагучи моргнул, удивленно вскинул на секунду брови, но всё же поблагодарил её кивком головы и сел за стол, возвращаясь к работе. Ода ушел спустя пару минут, кинув ему напоследок, что он пообещал Дазаю завтра собраться в Люпине и Исполнитель, вероятно, будет ждать его тоже. Анго окинул оценивающим взглядом размер предстоящей работы и пробормотал, что постарается быть. Затем он выразительно посмотрел на самого Одасаку и тот без слов понял, что на ночь Сакагучи можно домой не ждать. Между бровей на миг пролегла морщинка раздражения, но он кивнул сам себе и вышел, попрощавшись, не желая отвлекать его больше. Несколько часов спустя у Анго перед глазами расплываются уже и цифры, не то что иероглифы. Он часто моргает, сгоняя усталость, а кофе заканчивается уже на двадцатой минуте, полностью остывший попадая в его организм. Ужасно хочется спать, и чтобы Анго вообще взял себе ещё хоть один сверхурочный, не будь это задание от Мори. Ни в жизнь. Но, надо сказать, было в этом и что-то интересное. Особенно занимательным было наблюдать, как точно и вовремя сдавались отчеты черных ящериц — практически всегда в день завершения миссии, кроме некоторых, более серьезных, которые были отмечены черными запятыми рядом с датой. Там задержка нередко доходила до нескольких недель. Лежали в больнице, думает Анго, перелистывая очередную страницу. На следующей красуется большое чернильное пятно. Он фыркает и делает мысленно себе пометку, чтобы помощники потом исправили это. Ещё час спустя он начинает уже выписывать закономерности в задержках, не выдерживая хранить все даты в памяти. Бумага полнится надписями почти каждые тридцать секунд беглого просмотра тома, но через некоторое время он уже начинает вычеркивать лишнее, понимая, что это не подозрительные задержки, а просто лень сотрудников Порта. Некоторых вообще с их идеальной сдачей документации не то что нельзя было ни в чем подозревать, наоборот, надо было хвалить всем штабным отделом. Анго для начала пересчитывает всю известную ему верхушку. Задерживается взглядом на Дазае и сверяется с его нерегулярными отметками. Чисто технически, приказ Мори давал ему полную свободу действий, касательно любой сферы деятельности Порта, если на то были весомые, обоснованные причины. Он мог, оправдываясь непостоянством и нерегулярностью сдачи бумаг, потребовать всю документацию о миссиях Исполнителя и ему бы её разумеется предоставили, потому что он не был сторонним человеком и у него всё ещё имелось на руках чертово разрешение от Мори Огая. Но… Отчеты Дазая никогда не заполнял сам Дазай. Это сильно бесило Анго порой до трясущихся от злости рук, но он был в достаточной мере скромен и спокоен, чтобы не высказывать ничего по этому поводу. Он лишь смотрел исподлобья, когда через его руки проходил очередной отчет за подписью друга Оды, написанный совершенно новым, иногда даже незнакомым почерком. Сакагучи честно не возражал, ему абсолютно было всё равно на то, кому Дазай распространяется о своих миссиях и куда потом в экстренной ситуации эта вся информация может попасть. В случае утечки данных, у него будет сто и одно доказательство невиновности его отдела, которые он с радостью предоставит боссу и Исполкому. Его волновала только полнейшая безалаберность того, кого он пытался называть своим другом. Ну в конце концов, может же у него быть хоть один друг на этом чёртовом свете? Другие исполнители тоже не отличались регулярностью сдачи документов, но в случае, например, Озаки Кое, опоздания можно было оправдать удалённостью сетей подвластных ей учреждений. К тому же, даже такие опоздания были строго фиксированы и никогда не превышали срока в четыре дня. Анго как-то видел мельком эту женщину, чтобы сказать - да, такая никогда не позволит себе вольностей, тем более в документации, что было самым скучным, но крайне необходимым в подобных Порту организациях. Следующий лист был полностью испещрён однообразными записями, сделанными черными чернилами. Это были отчеты о заданиях нижних званий, их, очевидно, постоянно писал за всех кто-то один. Анго пробегается по ним взглядом в поисках знакомой фамилии, чтобы просто успокоить свою тревогу собственной проверкой, что с Одой всё в порядке и он не участвовал в каких-либо самоубийственных миссиях за его спиной, рассказывая, что просто помог с погрузкой товара. И, возможно, он немного звучал как параноик, но когда действительно близкий тебе человек — убежденный пацифист и участвует в операциях чертовой мафии, он имел право испытывать волнение. Помощница тихо входит в кабинет с ещё одной чашкой кофе, и Анго благодарит всех богов за то что она работает именно у него. Мысленно он сделал пометку поблагодарить её, когда это всё закончится и он нормирует своё расписание. — Вам принести что-нибудь ещё, Анго-сан? — она выспрашивает очень взволнованно, заглядывая ему в глаза. Анго переводит на неё уставший взгляд. Он заторможенно опускает его обратно на том и, раздумывая пару секунд, утвердительно кивает. Сакагучи аккуратно пишет на маленькой бумажке имена Оды и Осаму и отдает помощнице. — Принесите мне, пожалуйста, их отчеты за последние два месяца, — Сакагучи чувствует себя дискомфортно в высшей степени, так, как будто откровенно предал Одасаку, но он слишком не привык сомневаться в своей интуиции, ведь, не будь её у него, он бы не оказался на своём месте. Чувство вины, однако, почему-то никуда не пропало, даже когда он потратил две минуты на самовнушение, что всё хорошо. Анго знает, что достать нужные бумаги из архива — дело долгое, поэтому возвращается к изучению тома, помассировав виски кончиками пальцев. Мигрень мучила его уже на протяжении получаса, но пока что была достаточно незначительна, чтобы превозмогать и игнорировать её. Да, он был шпионом. Но Мори был посвящен в это, хоть и не был буквально единственным, кто знал об этой сфере его работы на Порт. Но он попросил Анго выследить кого-то другого, значит в их рядах был перебежчик несанкционированный и ущербы от него были гораздо крупнее, чем от контролируемого слива информации через Сакагучи. Анго рисует на бумаге коротенькую схему, состоящую из Порта, Детективного Агентства и правительства. Две короткие стрелки единым росчерком — его действительное место на этой карте. Ещё две — пунктиром — то, что он делает для Мори, и о чем он непосредственного его просил. Предавать Порт в пользу правительства? Правительство не нуждалось в этом, пока Анго получал от босса конкретные указания, какую информацию выдавать. Предавать правительство в пользу Порта? Мори не нуждался в другом шпионе, пока Сакагучи отлично выполнял свои обязанности. Анго резким движением руки вычёркивает с листа Детективное агентство — они состояли с мафией в открытом вооруженном конфликте, им не нужно было устраивать шпионские игры. К тому же, это было совсем не в их стиле. Бред. Никому не надо было шпионить ни в одной из организаций, если существовал Анго, подчиняющийся непосредственно приказам Мори и выдающий строго ограниченные массивы информации. Если только… Стрелка, идущая от Мафии к Правительству остановилась и Анго медленно нарисовал петлю вокруг Порта, замыкая её в точке начала. Вместо агентства он делает надпись мелким почерком «Исполнительный комитет?». Он мотает головой, щурясь. Нет, никто из Исполкома в здравом уме бы не предал босса сейчас, когда общая ситуация только-только наладилась. Что говорить о прочих сотрудниках Порта. Все в подпольном мире помнят, что происходило при предыдущем боссе и очередное свержение власти повергло бы хрупкий, едва сформировавшийся мир в хаос. Да и дал бы босс выслеживать кого-то, кто предал непосредственно Исполнительный Комитет, а не Мори, ему? Конечно, блять, нет. — Может, я излишне тревожусь? — спрашивает в пустоту Анго, — Черт возьми, это действительно сводит меня с ума. На стол с глухим звуком падает серая папка. Сакагучи отвлекается от разглядывания листа бумаги, смотрит на папку и затем поднимает глаза на девушку. — Я же просил за двоих. Вам нужно разрешение по допуску к архиву с информацией об исполнителях? — Анго отводит взгляд от нее и наклоняется к своему портфелю, — Подождите секунду, я вам его предоставлю. — Н-нет, — девушка отрицательно машет головой, — это папка Дазай-доно, — она указывает пальцем на предмет разговора, — в архиве просто не было папки Сакуноске-сана, поэтому я взяла всё, что было в наличии. — Что значит "нет"? Вы тщательно смотрели? Проверьте не по фамилиям, а в общей массе, он недавно возвращался с задания, папка ещё может формироваться или подшиваться. Он смеряет её строгим взглядом из-под очков и хмурится. Помощница заметно тушуется и начинает чаще моргать, волнуясь сильнее. — Но позвольте, Анго-сан, — она резко выдыхает сквозь зубы, собирается с силами и резко выпрямляет спину, — вы разве во мне сомневаетесь? Я не первый день работаю у вас и всегда проверяю все доступные источники. Любые документы, которые нужны именно вам, я всегда нахожу, где бы они не были. Запрашиваемой информации сейчас в архиве нет, — в её голосе появляются жесткие нотки и Сакагучи теряется. На его памяти это первый случай, чтобы девушка показывала свой характер, — я запишу себе обязательно и как только она появится, донесу её до вас. — Благодарю вас за помощь, — Анго, пребывая в прострации от такой резкой смены атмосферы в кабинете, откидывается на спинку стула, — можете идти. Помощница слегка наклоняет голову в знак уважения и выходит из кабинета. Анго провожает её нечитаемым взглядом, размышляя, кому вообще во всей чертовой мафии понадобилось дело Одасаку и каким образом оно могло пропасть из архива без каких-либо запросов со стороны ищущих его. Это действительно был полнейший бред, без ведома его помощников никто, включая босса, не мог забрать даже календарь с его стола, не считая уж более ценную информацию. А любые отчёты определенно относились к категории "ценная информация". Можно ли было украсть что-либо из архива? Конечно нет! Для этого необходимо быть психопатом-одаренным, если уж на то пошло. Архив не зря располагался на подземных этажах, он был защищён практически лучше всего в Порте. Анго прекрасно знал об этом, как и знал о многоступенчатой системе охраны при входе и выходе. Здесь, в конце концов, хранились не только бесконечные ряды отчетов, но и стратегически важные планы. Он резко выдыхает и нервно поглаживает рукой шершавую деревянную поверхность стола. В животе засела непонятная боль от тревоги. Их дела не должны становиться нашими делами. Мы не должны лезть в их проблемы. Стучит набатом в голове здравая мысль, которую он уже озвучивал Одасаку. Но его же буквально загоняли в угол, не давая права выбора. Босс требовал сообщить имя предателя, а единственно подозрительное, что он смог найти в архиве за действительно большой промежуток времени, было имя, которое он назвал бы, стоя у Мори на ковре, в самую последнюю очередь, сперва назвав бы своё. Даже его шпионская сеть, взлелеянная им самим по непосредственному приказу босса, по страхом перехода на крайние меры не залезала в дела вышестоящих, просто потому что сам Анго не хотел попадать под свет прожекторов ежесекундно наблюдающих за подпольным миром. Он был иногда чрезмерно смел, работая на разведку мафии, но никогда не становился самоубийцей, влезая в игры между членами правящей верхушки. Он не чертов Дазай, и почему-то Сакагучи опять думает об исполнителе, снова возвращаясь мыслями к этому заданию. Анго чувствовал себя отвратительно. Мигрень всё нарастала. Он кощунственно покосился на свой портфель, когда в голове промелькнула мысль достать обезболивающее, боль в голове была недостаточно веским поводом для того чтобы выпить настолько сильный медикамент, разработанный специально на случай, если его ранят. Видимо, последняя чашка кофе была совершенно лишней, потому что сон всё равно неумолимо настигал его и от усталости ничего не спасало. Анго снова берет в руки ручку и пододвигает лист к себе поближе. Он в шутку думает, как его озаглавить, но пристыдив себя мысленно за детское: «Как Сакагучи Анго должен выполнить задание, не умерев и не убив любимого человека?», отказывается от идеи. Вновь на листе быстрыми росчерками ручки появляются иероглифы. Анго тщательно выписывает всех известных ему членов Исполнительного Комитета, немного раздумывает, кто мог против кого вести недружественную политику и вычёркивает остальных. Он снова оглядывает весь список, зависает несколько секунд на имени Дазая и ставит рядом с ним пометку «против босса?», которую через мгновение перечеркивает. Ерунда, Исполнитель слишком ценит своего учителя, чтобы организовать против него какую-либо подпольную борьбу. Всё, что будет делать Дазай, если воспротивится Мори, скорее всего, получит широкое освещение и его мотивы будут ясны каждому. Сакагучи снова наклоняет голову к тому с контролем отчетности. Все его миссии были закрыты, пусть и поздно, но никакого недостатка информации замечено не было. Он раздраженно цокает, берет со стола папку и раскладывает листы с отчётами в хронологическом порядке, пробегаясь по ним параллельно с этим глазами. Это занимает у него десять минут беспрерывного чтения, после которых глаза от сухости начинает нещадно резать так, будто в них попал песок. Он промаргивается и откладывает отчеты. — Дазай… — шепчет Анго, поднося руку к губам и, сам того не замечая, начиная ковырять обветрившуюся кожу, — мог ли ты каким-то образом? Нет, нет, полный бред, Мори буквально вырастил тебя, ты не можешь пытаться строить какие-то планы без его ведома, так, чтобы босс ничего не понял с самого начала, — он снова опускает глаза на лист, исписанный собственной рукой, — Я думал на тебя, но никакое из подозрений не оправдалось, всё абсолютно чисто, верно ведь? Ты не будешь играть против Оды, потому что он твой др… — Анго осекается и хмурится, — он просто твой и, наверное, этого вполне достаточно. Ты ведь ценишь Оду, верно, Дазай? Верно. И ты до последнего будешь его защищать, если решишься на переворот. Просто потому что ты не привык ломать нравящиеся тебе игрушки. Я же тебя знаю. Резкая боль пронзает губу и на языке он чувствует солоноватый привкус. Анго отмирает, моргает удивленно и морщится, когда понимает, что разодрал губу до крови. Он достает из кармана пиджака платок, прикладывает ко рту. Кровь останавливается и Сакагучи в попытке оценить ущерб, нанесённый своим губам, подходит к зеркалу, но так и не рассматривает ранку, а цепляется взглядом за свои глаза. — Я ведь просто не верю в то, что Ода может быть предателем, да? — спрашивает Анго у своего отражения, — Он бы никогда так со мной не поступил, верно? Одасаку же меня любит? Сакагучи опускает взгляд в пол и его щеки вновь так невовремя краснеют. Он не хотел думать об этом, даже допускать мысли, что его может обманывать дорогой сердцу человек, потому что практически справедливо считал это высшим признаком недоверия со своей стороны, а он не хотел сомневаться в своём выборе и никогда не должен был, потому что в этом же и состоит смысл отношений, да? Даже если бы он очень сильно постарался, то не смог бы найти ни одной причины, которая позволила бы ему обвинить Одасаку в предательстве. Он был лучший, Анго действительно верно любил его и знал, что сам был любим в равной мере. Ода всегда заботился о нем, как о более тревожном в их отношениях, он понимал все его неозвученные до конца желания с полуслова, и, чтобы Анго не попросил даже безмолвно, всегда выполнял по возможности. Сакуноске отстаивал его под градом нередко чрезмерно колких шуток Дазая и приносил ему зонт, когда на улице начинался дождь, о котором Анго в очередной раз забыл прочитать в прогнозе на день. Начиная с самых крохотных бытовых мелочей, вплоть до того что Сакагучи мог спокойно положиться на него в случае совместной работы и дать прикрыть свою спину от вражеских пуль (конечно, Анго старался не попадать в перестрелки, да и это было не его стезей, но в экстренных ситуациях Одасаку, используя способность, предвидел выстрел и просто утаскивал его в укрытие). Что это было, как не абсолютное доверие и уверенность в выбранном человеке? Анго вновь поднимает взгляд к зеркалу. Он выглядит растрёпанно и очень растерянно, так, как совершенно не привык себя вообще-то ощущать на рабочем месте. — Нет, — он качает головой, — Ода не предатель и никогда им не станет. Сакагучи Анго, прекрати так о нем думать и возьми себя наконец-то в руки! Совсем уже с ума сошёл! И пусть в его сердце всё еще осталась последняя стремительно потухающая мнительная искра, он знал, что на плечах Одасаку лежал целый приют и он, возможно (разумеется, нет!), мог бы предать мафию, но тогда дети оказались бы под прицелом, чего он никогда бы не допустил. Сакагучи касается рамы зеркала кончиками пальцев и слегка нажимает на неё. Но если не Ода, то кто? Больше не оставалось никаких вариантов, ему надо было принести информацию боссу в ближайшие несколько дней, и если он этого не сделает… Что же, Анго явно не горел желанием оказаться в рядах предателей по обвинению в неподчинении личным приказам. Он всегда идеально справлялся со всеми заданиями самостоятельно, но сейчас впервые признавался самому себе, что даже ему иногда требовалась помощь. Анго перевёл взгляд с губ на свои глаза, отметил их раздражение и красноту от беспрерывной работы и тяжело вздохнул. Он снял очки и покрутил их в руках. Ему не к кому было обращаться за помощью. Никто из его подчинённых не должен был знать как минимум в силу непосвящённости во вторую сторону его работы. К тому же, для него сейчас являлись подозреваемыми абсолютно все вокруг, никому нельзя было доверять, кроме босса, загружать которого признанием в собственной неудаче стало бы абсурдной глупостью. А рассказать Одасаку о своих подозрениях было настолько стыдно, что он не мог признаться в этом даже себе, стоя перед зеркалом. Вводя его в курс дела нельзя было не сказать, что он тоже был в его глазах подозреваемым. Анго знал, что у него не хватит духу заявить нечто подобное в лицо любимому человеку. Да и что мог сделать Сакуноске? При всей своей перспективности из-за способности, он оставался непосвященной шестёркой. Анго идет обратно к столу, на ходу возвращая очки на переносицу. Он собирает в папку документы и откладывает в сторону, напряженно захлопывает со стуком том с отчётностью, опирается обеими руками на столешницу, наклонившись, и раздраженно цокает, когда видит беспорядок в собственных заметках. Но если размышлять теоретически, Дазай же его друг? И он должен был помочь, если не был предателем. А практически все доводы кроме чертова предчувствия говорили, что он не был таким и оставался верен Порту. К черту сраное предчувствие. — Шестнадцатилетний ребенок не может предать организацию. — решительно шепчет Анго. Он обратится к нему и ничего не произойдет, верно? Дазай был там, куда ему выход пока что был закрыт, и вполне мог найти решение этой проблемы. По крайней мере, он не впервые в своей жизни будет искать предателей в рядах Порта и ему это должно даться куда легче, чем связанному по рукам и ногам своим положением Анго. Сакагучи достает из кармана телефон и думает всего пару мгновений. Если у него не оставалось вариантов, то следовало хотя бы попробовать. Номер Дазая не был у него никак записан в попытке обезопасить себя и создать видимость, что у него нет никаких связей ни с кем нежелательным, но он открывал из раза в раз сообщения и видел там глупые записи со смайликами (не то чтобы Анго был согласен с тем что его номер телефона и личные сообщения использовался в качестве глупого подросткового дневника, но что поделать). Со временем он смирился, просто игнорируя их, потому что ему абсолютно было всё равно на то, столько стаканов виски выпил Ода, сидя в баре с Дазаем (и возможно потому что он ещё чуть-чуть ревновал, но не подавал виду). Он честно пытался удержаться от того чтобы не рассмеяться от нервов, но когда раздался первый гудок, всё же не смог сдержать усмешки от осознания абсурдности происходящего и того что он — боги — сам, по своей собственной воле звонит Дазаю. Даже не под дулом пистолета. Немыслимо! Дазай отвечает спустя четыре гудка. — Э-э-эй, я не верю своим глазам и ушам! — нагло тянет он, — Кто мне звонит! Анго-сан собственной персоной! — Дазай-сан, — Анго дергающимся движением руки трет нос, — мы можем поговорить? Исполнитель молчит всего несколько секунд, но этого вполне хватает, чтобы Сакагучи почувствовал сомнение в правильности своего решения позвонить. — Лично? — тон его голоса резко изменяется на слишком спокойный и Анго слегка вздрагивает. Он только открывает рот, чтобы ответить, как Дазай говорит за него, — хорошо. Если это не телефонный разговор, то ладно. Жди, я закончу и поднимусь. Анго фыркает и сбрасывает звонок. Чертов умный ребенок. В мыслях набатом почему-то начинает стучать последнее слово. Поднимусь. Какого черта? Сакагучи снова дёргается. Он разговаривал с ним, находясь в чёртовых подвалах, где возможно допрашивал заложников? Боги, почему из всех сотрудников мафии Одасаку дружил именно с Исполнителем? Где Анго успел так провиниться? Надо было привести кабинет в порядок перед приходом Дазая. Светить его собственными отчётами на своём столе значило бы буквально в лицо прокричать Исполнителю, что он пытался выяснить что-то на счёт него. Анго закидывает папку с отчётами Дазая на том и поднимает их вдвоем. Охает с непривычки, снова удивляется тому, как всё же его помощница дотащила эту книгу и выходит из кабинета, про себя ворча, что его спина вообще ни разу не создана для того чтобы таскать тяжести. И между делом думает, что им с Одой пора было бы наверстать месячную норму по сексу.