Апология жизни

Дазай мало что знал о личностях тех, кто состоял в исполнительном комитете, не смотря на то, что был его главой и их непосредственным начальником. Конечно, он представлял, как они все выглядят, знал их имена, номера телефонов и вполне спокойно контактировал с ними на собраниях, но именно личности были целой неразгаданной тайной для него. Коё Озаки, прекрасная, но смертоносная по своей сути женщина, кажется, не переносила его на дух. Дазай точно знал, что ей быдо чуждо притворство и чёрт знает, каким образом, но она чувствовала его в нём и реагировала по-своему, из раза в раз упражняясь против него в красноречии. К слову, ей нередко всё же удавалось выйти из этих баталий победительницей, но было ли до этого какое-то дело Дазаю? Нет, определенно. Озаки, судя по его личным наблюдениям, была крайне привязана к боссу. Подробности этой сомнительной истории Дазай выяснять не собирался, да и вряд ли ему кто-нибудь бы её рассказал. Почему Коё согласилась вести всю сеть борделей Порта — очередная загадка. Сам бы он никогда даже близко не подошел к этим местам с вопросами управления. Хотя, теперь он к ним не подходил даже с вопросами получения услуг — после первых двух (и последних) его посещений, Коё пообещала лично отрубить мечом своего золотого демона ему голову, если он посмеет приблизиться к её девушкам ещё хотя бы раз. Ещё в исполкоме был Эйс. Не менее странная личность, чем Коё Озаки, обращающийся со своими подчиненными, как с вещами купли-продажи, не смотря на то, что Порт продажей людей не занимался. Он не хамил, но был слишком самоуверенным, не совершая глупостей на заданиях держался так, будто победа уже у него в руках. Дазай ненавидел его манеру самоподачи, но в конфликт не вступал — Эйс был ему более, чем просто не интересен. Чувство того, что после любого проигрыша для этого исполнителя закончится жизнь, постоянно возникало в нем в те редкие моменты, когда он передавал Эйсу приказы о миссиях и глядел на его выражение лица. Эйса было легко понять, а способность не внушала страха — в чем польза от того, кто требует чужого согласия для контроля? И, наконец, Поль Верлен. О нём он знал… Ничего. Собирая по крупицам информацию о своём подчиненном, он натыкался совершенно на разные, практически не связанные друг с другом факты. То, что он — француз по происхождению, был замешан в крайне мутной истории вместе со своим молодым человеком, учил некоторых девушек-убийц Порта, в частности, младшую сестру Акутагавы и в целом вел довольно отшельнический образ жизни, поселившись в подвалах Порта. Как он получал приказы босса — неизвестно. Что он делал для организации — неизвестно. Как он выглядит, какие у него манеры, что он хочет от этой жизни, что любит, а что ненавидит, какой у него характер и есть ли самоконтроль — пустота. Дазай ничего конкретного не мог о нем сказать. Он просто был, и этого Мори по-видимому было вполне достаточно. Исполнитель не любил знакомиться с новыми людьми. Будучи человеком не обремененным со стороны морали или каких-либо социальных норм, он понимал, что не всякий выдержит хотя бы десять минут общения с ним, ни разу не испытав раздражение. Одасаку, например, мог быть рядом хоть целый день, а Анго хватало пары минут. С другой стороны, новый человек — очередной анализ. Кто он, зачем и почему — только ответив на эти вопросы, Дазай мог понять, как найти подход к человеку. По-другому было тяжело, практически невыносимо и он просто слабохарактерно скатывался в глупые шутки, лишние телодвижения и неловкие попытки шутить про что-нибудь, что не было самоубийством. Мори много раз говорил, что первостепенной задачей для него является умение коммуницировать с людьми, но Дазай знал, что то было другое — когда ты в кресле босса, ты задавливаешь своим мнением исключительно по праву звания, тебе не нужно заискивать ради чужого расположения, искать ключ к чужой душе, наоборот, твой собеседник будет делать всё, чтобы не вызвать твоего раздражения и не навлечь на себя неприятности. Ему нравилось общаться с людьми лишь находясь в позиции того, от кого зависела их жизнь. Такое он пока что мог позволить себе лишь с шестерками, Акутагавой и жертвами своих пыток. Проворачивая шляпу в руках больше от нервов, чем от желания развлечь себя, он вдыхает глубоко несколько раз и, наконец, смотрит прямо на него. — Добрый вечер. — его французский более, чем просто кривой и картавый, но он говорит достаточно четко, чтобы его можно было понять. — Добрый вечер. — хрипло и очень удивленно звучит на чистом французском ему в ответ. Дазай моргает, и внимательным взглядом окидывает незнакомца. Красивый, первая мысль, мелькающая у него в голове. Статный — вторая, более яркая. — Сразу предлагаю перейти на японский, видите ли, у меня… неприязнь к иностранным языкам, — Дазай говорит вполголоса, но эхо подвалов усиливает его голос в несколько раз и потому этого вполне достаточно, чтобы собеседник прекрасно его слышал. — Как скажете, — всё так же бесцветно соглашается Верлен, — не любите конкретно французский, или абсолютно все чужие языки? — Вы говорили хоть раз в жизни на русском? — отвечает вопросом Дазай, — После него начинаешь ценить легкость других языков, но всё же, предпочитаю заниматься исключительно тем, в чем я хорош. Лингвистика не мой конек, увы. Однако, бывает приятно обрадовать иностранца звучанием его родной речи. — Понимаю вас, мой японский может быть не так хорош, это заставляет меня чувствовать себя неловко… — Я не привередлив, не переживайте. — пожимает плечами Дазай. Он бросает взгляд на стоящий в углу стул и неспеша идет к нему, накидывая шляпу на свою голову. Стул тяжелый, поэтому Дазай не утруждается поднимать его и просто подтаскивает поближе к стулу, на котором сидел Поль. В подвале раздается скрип ножек по полу и Верлен недовольно цокает. — Отвратительный звук, — отпускает он язвительный комментарий, — вы не хотите его поднять? — Нет, — отвечает Дазай и протаскивает стул по полу ещё немного, будто издеваясь, — он тяжелый, зачем так бесполезно тратить силы? Верлен молчит. — Эта шляпа совсем вам не подходит, — мягко замечает он, когда Дазай попадает под свет лампы, — ваши волосы не нуждаются в головном уборе. Дазай возводит глаза к потолку и вздыхает. — Она не моя, — он тянется к шляпе и стягивает её с головы, — это маленький презент в честь нашего знакомства. Мне говорили, вам важна эта шляпа, но вы не забрали её с собой, когда решили уединиться. — И кто же вам это сказал? — Гин-чан. — Вот как… Прелестная девушка, крайне способная и перспективная. — С бесполезным и бесперспективным братом, я знаю. Они молчат и смотрят друг на друга несколько мгновений. Дазай изучает собеседника. Поль чуть выше него ростом и держит спину на стуле совершенно прямо — не чета его согнутой позе. Его светлые волосы, завязанные шелковой лентой в низкий хвост, лежали на плече, а лишние, спадающие на глаза пряди, заколоты двумя невидимками. Он явно тщательно следил за собой — руки были холеные, ногти коротко и крайне аккуратно выстриженные. Одетый с иголочки, он с первого взгляда казался стереотипным метросексуалом-французом. Но ничего особенного, что бы сразу зацепило взгляд и мысли Дазая, в нем не было. — Гин-чан, конечно, права, эта шляпа действительно важна для меня. Вы же отдадите её? — Верлен просяще протягивает руку и Дазай без вопросов передает ему головной убор. — Я не люблю шляпы, чтобы вы знали, — внезапно комментирует Дазай, — Они сдавливают голову. Люблю свободу, а они не только лишают её, так ещё и делают мужчин похожими на геев. — Вы гомофоб? — Поль смотрит крайне внимательно и Дазай вздергивает брови. — Какая мне разница, кто куда ебется в процессе умирания, — он пожимает плечами и закидывает ногу на ногу. — Простите? Это вы сейчас так период жизни назвали? — уточняет Верлен. — Ну, смотрите, вы же меня сейчас поняли, значит особой разницы не вижу. Верлен с довольным видом вогружает шляпу себе на голову и тень улыбки проскользает на его лице всего на несколько кратких мгновений, прежде чем он опять посмотрит на Дазая и склонит голову в бок, интересуясь: — Вы не представились. Более того, полагаю, вы знаете, кто я такой, а я о вас, спустя целых пять минут диалога, не имею ни малейшего клочка информации. Дазай хмыкает. — Осаму Дазай, вам знакомо это имя? — Дайте секунду подумать, — Поль отводит взгляд в сторону и хмурится, — кажется, у Мори-сана был… мальчик рядом. Воспитанник или приемный сын. Говорят, ребенок подавал большие надежды. — Интересно мне посмотреть на лица тех, кто так говорил вам обо мне, — ухмыляется Дазай, — наверное, сейчас они кусают локти, что позволили Мори дать мне прорваться к власти. Верлен не сводит с него испытующего взгляда и Дазаю это нравится. Мужчина не был снобом: он вел с ним спокойную беседу, узнавая его лучше и спокойно давая узнать лучше себя в ответ. — Так вы… — он осекается и щурится, — что значит ваше «к власти»? — Да уж, — тянет Дазай, — вам явно стоило хотя бы раз прийти на собрание исполнителей. Мори-сан был столь добр, что не так давно дал мне должность главы исполкома. — Помнится, всё те же люди мне говорили, что он очень ценит вас, Дазай-сан, — Поль соединяет руки в замок и откидывается на спинку стула, продолжая держать спину прямой, — за ум и проницательность. — Полагаю, не только за них. Видите ли, Мори-сан растил себе наследника и с чего-то вдруг решил, что именно я подхожу на эту должность. У меня есть теория, ‐ шутливо-заговорщески добавляет он, — что, возможно, он ценит моё умение пытать. Хотя, это скорее приобретенный в результате острой нужды навык, чем врожденное умение. — Прошло уже шесть минут диалога, я не знаю вашей даты рождения и семейного положения, но знаю, что вы умеете пытать людей, — Поль ухмыляется, — вы, наверное, самый интересный мой собеседник за длительное время. Не то чтобы их, конечно, было много, но всё же. — Полагаю, это нормальное состояние для тех, кто работает в мафии и пытается познакомиться. — Вы первый за долгое время, кто решил наладить со мной общение, Дазай-сан, — Верлен прикрывает глаза, — могу я предположить, что вы просто хотели узнать своих подчиненных поближе? Когда вы вступили в должность? — Поверьте, достаточно давно, чтобы сделать это раньше, если бы у меня было на то желание. Мои друзья регулярно отчитывают меня за то, что я бываю невнимателен по отношению к собственным подчиненным, так что не обременяйте себя лишними размышлениями и надеждами. — Дазай улыбается и разводит руками, — К тому же, мне всегда хватает такта уважать желание человека на уединение и отшельнический образ жизни. — О, я не отшельник, — качает головой Поль, — и никогда таковым себя не считал. Не вправе я лишать мир своей персоны по собственному желанию. Я, скорее, вынужденный заключенный. — Вы числитесь в составе исполнительного комитета. Единственный, кто может посадить вас в подвалы — босс или глава исполкома по приказу всё того же босса. Ни Мори-сан, ни тем более я, не отдавали подобных приказов. Что это, если не самостоятельная попытка отгородиться от мира? Поль тихо смеётся и, отразившись от мокрых стен, его смех звучит как звон хрусталя. Дазай невольно заслушивается. — Меня заключила не воля нашего прекрасного босса, а система, мой дорогой начальник. Кто в силах простить себя за предательство любимого человека, пускай оно и было совершено для общего блага? — Мне казалось, любимых в нашем мире не предают даже ради этого. — Да, но когда система вынуждает, что я могу ей противопоставить? Дазай хмыкает. Он качает носком туфли из стороны в сторону, разочарованно осознавая, как интерес с каждой секундой угасает в нем всё больше и больше. Поль был хорош, но с точки зрения морали и жизненных взглядов неимоверно скучен. — Вам бы не хотелось выйти наружу? Посмотреть, что происходит с организацией, влиться в её работу? — Я выращиваю вам новых членов, разве этого недостаточно? — Поль снова наклоняет голову в бок и любопытствует: — Или же вы решили меня чем-то заинтересовать? — Поверьте, Озаки-сан выращивает убийц в большем количестве и гораздо более продуктивных, чем Гин-чан. — Озаки-сан? — Ваша коллега по исполнительному комитету. — Ох, вот как. Дазай шумно выдыхает сквозь зубы. Диалог медленно заходил в тупик. — Я хочу предложить вам работу. Но она потребует определенного отказа от ваших ценностей, — Исполнитель произносит это слишком непринужденно, так, будто уже получил согласие Верлена, — Из объективных плюсов — вы сможете покинуть подвалы и занять своё заслуженное место за столом исполнителей без лишних вопросов. — Уж слишком многое обещаете, если учитывать, что вы даже не огласили суть задания, Дазай-сан, — Поль подается на стуле вперед, — не надо нагружать меня обещаниями золотых гор, мне это ни к чему. Всё, о чем вы рассказали, мне неинтересно. — В таком случае, оставим это и перейдем к делу? Скажите, вам знакомы французские организации эсперов? Чисто теоретически, вы можете рассказать мне про одну из них? — Ах, откуда внезапно столько стереотипности в вашей речи! Вы меня убиваете! — Верлен недовольно всплескивает руками и ухмыляется, — Неужели вы думаете, что раз я принадлежу к французам по крови, то обязан знать там всех и каждого? Франция огромна, mon ami, там живут десятки, если не сотни эсперов. Дазай прикрывает на мгновение глаза и давит в себе внезапную нерациональную вспышку раздражения. — И всё же? — Если они крупные или хоть раз в жизни доставляли нам неприятности, то, вероятнее всего, я знаю их, — пожимает плечами Поль, — но вы должны понимать, что даже в таком случае количество информации, которое я смогу вам предоставить, будет крайне ограниченным. — Вы опасаетесь наказания за разглашение? — Dieu pardonne, конечно же нет! Я просто не настолько осведомлен, чтобы рассказывать всё в мельчайших подробностях. — Хорошо, а сможете ли вы добыть для меня информацию, если чего-то будет не хватать? — Неужели глава исполкома настолько связан по рукам и ногам, что не может найти интересующую его информацию? Дазай раздраженно выдыхает и поднимает на Поля взгляд. У Верлена в глазах черти бесятся, с таким издевательским укором он сейчас смотрит на него. — Вы правы, — елейно тянет Дазай, — к сожалению, я нахожусь на виду у босса и… это несколько мешает работе, учитывая, что эту информацию я пытаюсь достать у него за спиной. — Мори-сан умён. Вы настолько самоуверенны, что думаете провернуть что-нибудь без его ведома? — Он знает о моих намерениях, — сухо сообщает Дазай, — этого вполне достаточно. Остальное ему пока что знать ни к чему, только помешает в выполнении моего задания. Мне лишь нужна информация, не более. Я не собираюсь выступать против него или устраивать какие-то бунты, если вы беспокоитесь о чем-то таком. — Нисколько не беспокоюсь. Как вы могли уже заметить, вся жизнь Порта последнее время проходит мимо меня. Не то чтобы я, конечно, сожалел об этом. — Так… вы поможете мне? — Нет-нет, — Поль качает головой, — сначала назовите организацию, а потом я уже дам вам свой ответ. — До чего с вами сложно, — Дазай массирует виски и закатывает глаза, — ну ладно, хорошо, убедили. Что вы можете мне сказать по поводу организации «Мимик»? Желательно абсолютно всё, что вам известно. На лице Верлена практически мгновенно сменяется сразу несколько эмоций. Он цокает и закусывает нижнюю губу, щурясь. В эти несколько секунд он выдает такую палитру чувств, что Дазай внутренне ликует — сейчас он точно узнает необходимую информацию. — Знаю, — тихо произносит он наконец, — бедные, совершенно бедные люди, кинутые собственной Родиной на произвол судьбы. Жаль такое говорить, но даже европейское правительство бывает совершенно нещадно по отношению к тем, кто стал им бесполезен. — Так вы расскажете мне? — радостно спрашивает Дазай. — Мне известно не так много, исключительно потому что я участвовал войне наравне с ними. Они были правительственными солдатами, лучшими в своём роде. Но потом, сразу после того, как война закончилась и стороны объявили о перемирии, правительство решило разделаться с ними. Я не был свидетелем бойни, в которой они участвовали, думая, что умирают за Родину, но я слышал, что там текли реки крови, а затем… их объявили предателями и вся Европа ополчилась против них. Я не охотился на «Мимик», потому что не видел смысла. Мне очень жаль, что всё так произошло, но я не мог им ничем помочь. — Плевать, — отмахивается Дазай, — это нормально для правительства. К чему горевать, если это уже случилось. Кто их лидер? — Лидер? — переспрашивает Поль, — Я не знаю. Про него в своё время ходило много всяких разных слухов, но утверждать точно… я не берусь. — Черт возьми, — цедит Дазай, — так прискорбно мало информации. Вы сможете выяснить что-нибудь по их лидеру в ближайшее время? Всего один человек не должен доставить много хлопот. — В любом случае это будет крайне проблематично, — качает головой Поль, — там, наверху, у меня ни связей, ни знакомых. Больше ничего не связывает меня со внешним миром. — А национальная принадлежность? — весело хмыкает Дазай. — Мы же вроде договаривались, что моя кровь не играет здесь особой роли, — вздыхает Верлен, — конечно, можно было бы шпионить за ними, но это долго, а я не гожусь на роль шпиона. — Попробуйте сделать хоть что-нибудь, а я не останусь в долгу, — Дазай смотрит исподлобья и ставит ноги ровно, прекращая держать одну закинутой на другую, — это действительно важно для меня. — А Мори-сан? — коротко интересуется Поль. — Получит всю интересующую его информацию как только я доведу это дело до конца, — небрежно отвечает Исполнитель, — я же уже сказал, ему сейчас лезть в это дело не нужно. — Так каковы размеры награды, которую я смогу получить? — О, — восклицает Дазай, — я рад, что вы всё же заговорили в таком тоне. Я сделаю для вас всё что угодно, если это не заставит меня предать организацию, конечно же. Всё, даже свобода и родные края. Не знаю вашей ценности для босса, но как исполнитель вы, прямо скажу, бесполезен. Всё равно вся работа держится на Эйсе и Озаки-сан. Верлен мрачно усмехается. — И правда, я ничего толком и не сделал, чтобы заслужить эту должность и уж тем более утвердиться в ваших глазах, Дазай-сан. Но я сделаю это, правда, пока что не знаю, что захочу в качестве вознаграждения. Поль встает, но Дазай не спешит делать то же самое. Верлен сгибает левую руку в локте и прижимает её к талии, медленно кланяясь. Дазай переводит взгляд на его туфли и поражается тому, насколько они были чистые для того, кто провел часть своей жизни в сыром затхлом помещении. Нет, эти подвалы совсем не подходили для такого человека, каким был Поль Верлен. Ему по статусу был бы пентхаус в центре Парижа, вид на эйфелеву башню, чашка кофе с круассаном и последние газетные сводки на маленьком столике на балконе. А он… был здесь. Словно в подтверждение его мыслей, слева от него капля разбилась о каменный пол. Поль поморщился. — Да уж, здесь и правда сыровато. Сказывается близость моря. — Конечно, мы же в Порту, — на автомате отвечает Дазай, не вдаваясь в суть реплики Верлена, — здесь и должно быть так. Стук каблуков туфель по полу раздается в ушах набатом. Верлен проходит мимо него в двери, останавливается около неё и оглаживает рукой ручку. — Вы даете мне свободу, Дазай-сан, — Поль вздыхает, — только не физическую, а психологическую. Я уже благодарен вам, мне стало легче. — Люди свободны по природе своей, Верлен-сан, все наши ограничения лишь в нашей голове, — не оборачиваясь к нему, говорит Дазай, — мы с вами едва знакомы, а я уже выталкиваю вас из вашей кельи. Иронично, не правда ли? — А вы всё продолжаете считать меня монахом, я погляжу. Тонкие пальцы сжимаются на ручке и дверь снова скрипит, заставляя двух немых слушателей её визга поморщиться. Узкая полоска света сливается в одно целое с эллипсом от лампы и желтое свечение заполняет подвал. Дазай морщится — его глаза уже успели привыкнуть к полумраку. Поль Верлен молча выходит и Исполнитель остается в полном одиночестве. Дазай не мог отделаться от навязчивой мысли, что нужный ему ответ был совсем рядом. Поль оказался сомнительно полезным, однако, он был действительно рад, что всё же пришел сюда. …бедные, совершенно бедные люди… звучит у него в голове сочувствующая интонация француза. Как же глупо жалеть кого-то, с кем даже не знаком. Как же глупо в принципе жалеть кого-то. К чему людям это ненужное сожаление в голосе и сочувствие во взгляде, когда ты не можешь сделать ничего, что бы облегчило их участь. Как можно было в принципе жалеть врагов своей организации? Нет, нельзя даже тени подобных чувств позволять появляться в душе. Безразличие — единственное, что поможет сохранить ясность разума и в нужный момент спустить курок. Но до чего же убедительно и патетично говорил Поль, так, что даже в нём что-то дрогнуло в ответ на эти слова. Дазай поднимает взгляд к потолку и, щурясь, вглядывается в темноту. Почему… у него чесался кончик языка, так сильно хотелось самому озвучить свои мысли, но слова не хотели складываться в предложения. — Вся Европа ополчилась, говоришь? — бормочет он, цокнув, — То есть, правительство не хочет их видеть и знать. С чего тогда вдруг японскому правительству допускать их нахождение здесь? Нет, нет, им они точно не нужны. Я запутался. Я запутался. Черт возьми, нет! Таких мыслей не должно появляться в его голове. Они запрещены ему с пяти лет. Озвучивать их — последнее дело. — Думай же ты, Осаму Дазай! — вскрикивает он, вскакивая со стула, так, что тот не выдерживает толчка и падает назад на спинку, — Думай, что им надо! Думай, думай, думай, аргх! — Он бьет пяткой об пол и только тупой звук удара, отразившийся эхом от стен, заставляет его на мгновение успокоиться и выдохнуть. Лампочка над ним начинает мигать. Исполнитель прикрывает глаза и делает шаг назад, выходя из круга света. Раздражает. — Я не могу быть настолько тупым, чтобы не замечать поверхностных ответов, когда почти все карты передали мне в руки, верно? — спрашивает он у пустоты ослаблено, — Я не идиот, я просто… просто ищу себе оправдания, разговаривая, с кем? С лампой, блять?! Лампа вновь мигает. У Дазая дергается глаз. — Сука! — кричит он, вытаскивая пистолет и стреляя в неё. В подвале раздается звук битого стекла и свет гаснет. — Прекрасно, — разочарованно шепчет Дазай, — теперь я ещё и в темноте. Просто прекрасно. Заебись. Правительство решило разделаться с ними ещё одна мысль, более навязчивая. Теперь, в темноте, когда он не вынужден отвлекаться на всё происходящее вокруг и мысли фокусируются на предмете размышления, думать становится гораздо легче. — Мори-сан говорил, что никогда нельзя скидывать со счетов Порт, верно? — бормочет он, — Но что Порту может быть нужно от тех, кого ненавидит правительство? Нам бы и так разобраться в наших взаимоотношениях с ним, а не лезть в чужие. Ведя постоянную подпольную жизнь мы только загоняем себя в безвылазные рамки. Нам нужна гласность. Голос Мори, зазвучавший в мыслях, пробивает его холодной стрелой насквозь. Картинка в голове наконец складывается в более-менее единый рисунок. Дазай сглатывает, облизывает пересохшие от перевозбуждения губы и с шумом выдыхает тихое: «вот как». — Вы хотите уничтожить и без того бесполезную вещь, чтобы угодить правительству и легализоваться в Йокогаме, Мори-сан? И, верно, не давали мне ответ прямо в руки, потому что знали — я буду против этой затеи и сделаю всё, чтобы не позволить вам провернуть это, — Дазай усмехается, — однако, ловко. А главное, всё прямо под носом и вы сами позволили мне узнать об этом. Но зачем? Исполнитель поворачивается лицом к двери на каблуках и делает первый шаг в её сторону. — Зачем, чёрт возьми, об этом знать мне? — его голос становится всё громче с каждым словом, он чувствует, как ярость растерянности затапливает всё его нутро, — Что за грёбаный урок вы опять хотите мне преподнести?! Он вымученно стонет и протирает ладонями лицо, ощущая навалившуюся на него усталость. Пора бы взять отпуск. Но пока что он подходит к двери и открывает её, чтобы покинуть осточертевший подвал. По пути он кивает охране и кидает им вялое: «там разбилась лампочка, было бы неплохо, если бы вы заменили её». Ноги практически его не слушаются, идти слишком тяжело, но Дазай, невзирая на головную боль и желание лечь прямо здесь на холодный камень, продолжает заставлять их подниматься и делать следующий шаг. В его мыслях всё было ужасно сумбурно. Впервые в жизни он не смог сразу понять своего учителя. Впервые в жизни он чувствовал себя растерянным, стремительно теряющим контроль над ситуацией. Это было до того непривычно, что тошнота подступала к горлу каждый раз, как он думал об этом, а из-за чрезмерной фиксации на проблеме думать приходилось постоянно. Ему не хватало совсем чуть-чуть, получить совсем маленькую деталь этого паззла, которая бы показала полную картину происходящего. Но, если быть честным, а наедине с самим собой Дазай всё же пытался оставаться таковым, он совсем не хотел получать итоговый результат. Отчего-то закрадывалась мысль, что он его не обрадует. Тревожные мысли следовали за ним попятам все эти несколько дней. Затеянный им после встречи с Анго разговор с Полем не успокоил, но заставил тревогу биться внутри него с удвоенной силой. Дазай понимал, что начинал подозревать абсолютно всех: Анго, Мори, неизвестного предателя из отдела, каждого, кто осмелился косо на него посмотреть. — Дазай-сан, — мужчина из шестерок появляется в его поле зрения внезапно и Дазай едва не спотыкается, так резко он остановился. Мужчина поклонился, — Акутагава-сан передал, что хотел бы видеть вас, если у вас есть желание. — Передай Акутагаве-куну, — безжизненно отвечает Дазай, — что у меня нет времени на его детские хотелки. Пусть тренируется самостоятельно и чтобы он больше не смел никого присылать ко мне. После эмоционального всплеска реагировать на что-либо стало слишком тяжело. Язык еле ворочался, когда он произносил эти слова. Тело слушалось ещё тяжелее, наливаясь свинцом с каждым шагом. Бинты чуть сползли с глаза, но Дазай не спешил их поправить — не было ни желания, ни сил. Конечно, ему бы не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел второй глаз, но сейчас даже это становилось несущественным. В ушах всё ещё раздражающим набатом звучал хруст перегорающей лампочки. — Зачем я потушил её? — едва шевеля губами шепчет он, — Какой же я идиот. На нём была целая гора бумажной волокиты. Он знал об этом и сейчас перспектива засесть в кабинете с бумажками была неожиданно как никогда манящей — однообразная работа бы с легкостью успокоила его и привела бы запутанные мысли в порядок. Но тело, решая всё за него, упрямо шло к выходу из здания, желая вдохнуть свежего воздуха. В тот момент, когда стеклянные двери перед ним разъехались в стороны, Дазай удивленно вдохнул и замер на несколько мгновений, не дыша. На улице ярко светило солнце, заливая всё вокруг теплым светом. Исполнитель закрыл глаза, позволяя ему согреть его бледные и холодные после подвала щеки. На улице ни души — середина рабочего дня. Эта тишина дурманила и заставляла молчать вместе с ней. Здесь не было противного стука капель, щелчка ламп, разговоров, скрипа стула или шороха одежды. Дазай бы засмеялся, но у него не было сил, чтобы даже выжать из себя улыбку. Он не заметил, как тревога плавно начала сходить на нет, вытесняясь ничего не значащими мыслями по поводу погоды или той секретарши в финансовом отделе, которую он недавно отметил, как новое лицо. Дазай принюхался — здесь совсем не было запаха освежителей, бумаги и пыли, зато приятно пахло чем-то таким приятно-свежим, что определить на словах он никогда бы не смог. Прежде он никогда не фиксировался на таких вещах — в этом не было смысла, но сейчас, когда его эмоциональное и физическое истощение достигли своего апогея, это казалось таким значащим, таким драгоценным для него, что внутри что-то начинало трепетать. Одасаку при нем много рассуждал о природе. Он рассказывал об их с Анго свиданиях в парках, описывал свои прогулки по набережным Йокогамы в разную погоду и с разной компанией. Он ежедневно думал об окружающем мире и ежедневно наблюдал за ним, отмечая его красоту. Сакуноске пытался донести эту красоту и до Дазая, практически в каждую встречу сводя их диалоги к этому. Дазай всегда малодушно с этим боролся. Он переходил на тему философии, политики и внутренних дел мафии, лишь бы не говорить о том, в чем он не был силен. Лишь бы не показать, что никогда не задумывался о таких обыденных вещах с тех пор, как ему исполнилось десять лет. Сейчас же он стоял и словно завороженный оглядывал всё вокруг, впитывая и изучая с детским любопытством. Где-то у воды закричала чайка. Дазай счастливо выдохнул единственное обличенное в звук «а» ей вслед и часто заморгал. Неописуемая радость захлестнула его с головой. И впервые за всю жизнь под гнетом такого количества эмоций он не тонул. Так не хотелось работать, но острая необходимость довести все начатые дела до конца вынуждала. Сердце сжалось от тоски и Дазай, для которого контролировать его во всех смыслах было проще простого, окончательно сдался под натиском тихой радости, окутывающей всё его естество. Но ему действительно стоило заняться тем предателем среди подчинённых Анго, в конце концов, в качестве взятки за свою относительную свободу действий, он обещал Мори его труп. Тяжело было заставить себя в последний раз окинуть взглядом окружающий мир, насладиться солнцем, немного скрывшимся за облаком и развернуться обратно к безжизненным небоскребам. Мимо него быстрым шагом прошли трое служащих и он проводил их глазами, незаинтересованно разглядывая. * В штабном отделе в тот момент, когда он перешагивает порог, образуется настолько сильное напряжение, что его можно было практически потрогать руками. Работники кланялись ему, проходя мимо, здоровались, но как только он шел дальше — недоверчиво косились на его спину, по щелчку превращаясь в шайку осторожных гиен. Кому, как не Дазаю знать, что даже против опасного одиночки они всегда выходили победителями. Он не услышал вслед ни единого слова, с его появлением в архиве как будто образовался вакуумный пузырь. Здесь его не любили. Это не было вызвано личным знакомством с сотрудниками или дурной славой, которая любила обгонять Исполнителя во всех сферах. Нет, здесь его не любили исключительно потому что настрой Анго определял в архиве настрой всех остальных. Однако, в отличии от Анго, которому Дазай сам разрешал открыто демонстрировать неприязнь и вступать с собой в конфронтацию, этим людям подобного позволять он не собирался. Оттого они и молчали, поддерживая общее напряженное состояние. Боялись. Наверное, второе, что он чувствовал от них — это страх. В подобных случаях, когда его заведомо начинали бояться, Дазай всегда сетовал на судьбу и чересчур болтливых личностей. Он не был чрезмерно жесток по отношению к не заслуживающим этой самой жестокости людям. Он был лишь на стороне интересов Порта и не видел объективных причин бояться семнадцатилетнего подростка при простой встрече. С другой стороны, право определять, кто заслуживал жестокости, а кто — нет, он оставлял всецело за собой, создавая вокруг себя ауру неоднозначности и непредсказуемости. Первый шепот, прорезавший тишину и донесшийся до его слуха, принадлежал двум девушкам у двери, но они, вероятно, уже вернулись к своей работе и общались не по поводу его появления здесь. Чёрт возьми, даже монаршие особы нередко вызывали меньший ажиотаж своим появлением. Все, кто проходил мимо него по этому длинному коридору, образованному из стеллажей, пытались по возможности обогнуть его или, если момент был удачным, а актерская игра — убедительной, нырнуть в коридорчик поменьше и успешно создать иллюзию заинтересованности в книгах. Та самая секретарша, излишнее внимание к которой со стороны Дазая в прошлый раз вывело Анго из себя, сидела на своём месте и активно набирала текст в телефоне с глупой улыбкой. — Доброго дня, дорогая, — Дазай растягивает губы в улыбке и слегка кланяется, сцепив руки за спиной и безотрывно глядя женщине в глаза, — вы сильно заняты? Он устал. Настолько чертовски устал, что даже тот минутный отдых на улице, который он себе позволил, не придавал сейчас достаточного количества сил, чтобы продолжать контактировать с людьми, выжимая из себя маску шута. Но так было нужно Порту и лично боссу, значит, Дазай не мог поставить свои эгоистичные интересы превыше. — Ох, — она распахивает глаза наигранно-удивленно, будто и не видела его мгновение назад, а всё молчание отдела прошло мимо неё, — да, у меня есть дела. — И вы совсем-совсем не сможете оторваться? — с надеждой в глазах, практически пропевая, спрашивает Дазай. — Если вы хотите, чтобы я уделила вам минуту, Дазай-сан, вам нужно лишь попросить… — Ах, это были бы самые счастливые минуты в моей многострадальной жизни, — Дазай выпрямляется, складывает руки в молебенном жесте и возводит глаза к потолку, — вы бы вдохнули в меня желание продолжать мой бренный путь на этой земле таким одолжением. Не обессудьте, никакого насилия. С дамами исключительно по их согласию. Он глупо подмигивает. Женщина хихикает и прикрывает рот рукой. Ни разу не поведясь на его сцену, она встает из-за стола, оставаясь всё так же мертвенно-бледной без признаков смущения. Дазай, чувствуя на себе липкие взгляды её коллег, протягивает ей свою руку и в тот момент, когда она, играючи отвергая её, огибает его и начинает идти вперед, салютует двумя пальцами зазевавшимся штабным. — Счастливого рабочего дня! — восторженно желает он и, едва не подпрыгивая, идет вслед за женщиной к выходу из архива. На последнем слове его голос чуть не срывается, что само собой пугает. Дазай разрешает секретарше самой выбрать их направление, до последней секунды надеется, что это будет улица, но практически не удивляется, когда она идет в сторону общей столовой Порта. Сотрудники рангом выше обычных служащих сюда не ходили, но говорили, что это место было источником сплетен похлеще общих уборных. — Мне говорили, в столовой отвратительный кофе, — невинно хлопая ресницами, сообщает он, — и вы пьете такое каждый день? — Кофе? — удивляется женщина, — о, нет, конечно, я пью только чай. Иначе ни на чем не могу сосредоточиться. — Я тоже, — тут же подхватывает её мысль Дазай, едва не передернувшись от воспоминаний о количестве чашек кофе, которые он прикончил за вчерашний нудный вечер, — не могу терпеть его отвратительную горечь. Не пью с того момента, как впервые попробовал. Женщина радостно улыбается, найдя человека, разделяющего её интересы и даже немного ускоряется, дернувшись вперед, почувствовав позитивную атмосферу в их компании. Дазай чувствует необъяснимый холодок, пробежавший по всему телу от головы до пят в тот момент, когда он увидел чужую радостную реакцию. В столовой, что неожиданно, на его появление реагируют совсем не так, как это было в архиве и это действительно заставляет Дазая в удивлении вскинуть брови. В архиве-то его появление уже давно не должно было быть чем-то из ряда вон, тогда как в столовой… его здесь по определению быть не должно. Однако, на него не обращают ни малейшего внимания. Это было даже несколько обидно. — Ах, как много теряют мои коллеги, что предпочитают таким веселым местам скучное сидение в своих кабинетах! — Он прикладывает ладонь ко рту и с горящими глазами оглядывает сидящие за круглыми столами группы людей. Здесь не было ни одного знакомого лица, кроме единственного, сидящего вдали от всех в одиночестве и ковыряющего палочками салат. Он своим присутствием одновременно радует и заинтересовывает Дазая. В его голове почти сразу же складывается цепочка действий. Акутагава выглядел уж совсем забитым на фоне веселящихся коллег. Он безжизненным взглядом следил за медленными, но выверенными движениями своих палочек, а на лице не было видно ни малейшего следа здорового румянца. В белой блузе — пальто висело на спинке стула, он казался таким крохотным, что было в принципе немудрено — недавно ему стукнуло четырнадцать, фактически он и был крохотным, если брать в сравнении с основным составом Порта. Дазай не горел желанием вести с ним светские беседы сейчас, когда у него было конкретное дело, но Акутагава вполне мог бы сгодиться на роль третьего наблюдающего, сглаживающего общий градус напряженности и вполне нужной карты, разыгранной вовремя. — Вот к нему хочу! — уверенно указывает на Акутагаву пальцем Дазай и, не дожидаясь согласия или хотя бы первой реакции секретарши, хватает её под локоть и тянет к нему за стол. Акутагава, услышав шаги в свою сторону и увидев до боли знакомые туфли, поднимает голову так резко, что дергается всё его тело и ослабевшие пальцы выпускают палочки. Он подскакивает на стуле, чудом не сбив его на пол и ошеломленно пытается проморгаться — не видение ли его наставник. — Дазай-сан? — робко начинает он, кланяясь, — У вас ко мне есть какое-то дело? — К тебе? — с напускной небрежностью фыркает Исполнитель, — Не думай, что отказавшись от встречи с тобой после той передачки, которую ты посмел устроить, я прибегу к тебе сам. Милая дама, может, присядем? Акутагава заметно тушуется и неловко падает обратно на стул, когда секретарша и Дазай садятся напротив него. — Прошу прощения, — сипло выдает он, сдерживая кашель, — мне не стоило так делать, но ваш телефон был вне зоны доступа и я… — Потому что я был в подвалах, тупица, — Дазай постукивает кончиком указательного пальца по своему виску, — не нужно быть незаурядного ума, чтобы догадаться. Разговор между наставником и учеником мгновенно угасает. Акутагава возвращает взгляд к своему салату и снова берется за палочками. Дазай весь обращается в сторону женщины, и, взяв ее руку в свою, резко меняет тон голоса на доброжелательный: — Прошу прощения, Акутагава-кун может быть немного медлителен в своих размышлениях, со временем это должно пройти, если он, разумеется, будет выполнять все мои указания без всяких «но». Как видите, пока мне не удалось привить ему должный уровень ума. Ах, дети такие трудные! Женщина глупо хихикает. Ну конечно, в её глазах он, должно быть, выглядел не меньшим ребенком. — И всё же, вы хотели что-то обсудить, — непринужденно начинает она, — не станет ли ваш воспитанник помехой? Акутагава резко выпрямляет спину и с горящими глазами уверенно качает головой из стороны в сторону. — Видите? — обращает на это внимание Дазай, — Не волнуйтесь, он умеет быть тихим, когда надо. Мило улыбающаяся официантка ставит перед ними чай, кланяется и уходит. Рюноске, глядящий на женщину, как на последний островок надежды, провожает её остекленевшим забитым взглядом и еле слышно вздыхает, стараясь не потревожить наставника. Как только Дазай начинает говорить, он сразу обращается в слух, не желая пропустить ни капли информации, а в случае чего, на что он очень надеялся, — обращение к нему. — Дорогая моя, — заговорщеским тоном вещает Дазай, — один из ваших коллег сейчас в смертельной опасности. Женщина морщится. — Что-что вы сказали? — Да, — я лишь пытаюсь вытащить его из удавки, в которой он оказался. Акутагава переводит взгляд с одного на другую и чувствует, как неприятное чувство разливается по всему телу. За подобными интонациями, чрезмерно активной мимикой и слащавостью в голосе всегда следовали кровавые побоища в подвале. Рюноске слишком хорошо знал наставника, чтобы сейчас чувствовать фальшь, которую ему даже не надо было скрывать — не было никого, кто бы понял её смысл и остался в живых. Никого, кроме Акутагавы, который видел всё это и знал, что однажды он услышит такое в последний раз. Но на нём не было веса предательства. Боги, сейчас он даже не понимал, о чём они говорят. Отчего его окутывал страх? — Видите ли, — Дазай дергает головой в сторону, скидывая пряди с прикрытого бинтами глаза, — в вашем отделе есть сотрудник, которого винят в утечке информации. Он, вероятно, вам хорошо знаком, сидит за столом напротив вашего. — Вы, должно быть, ошиблись, — девушка дергается и заметно бледнеет, — он не мог, буквально святой мужчина, проработал в нашем отделе не один год. Таких, как он, ещё нужно поискать… — Дорогая, только не надо сомневаться во мне. — Не подумайте, я бы нисколько не стала, но… — Акутагава-кун, — Дазай, игнорируя все попытки женщины вставить хоть слово, обращается к воспитаннику, — что, согласно правилам портовой мафии полагается за предательство организации вне зависимости от тяжести или сферы? Рюноске распрямляет плечи и чеканит то, что заучил ещё в первые дни работы: — Допрос в случае необходимости и последующая казнь, — секретарша напротив него приобретает совершенно нездоровый оттенок, дерганным движением берет со стола чашку с чаем и делает глоток, едва не расплескав его. — Теперь вы знаете, от какого ужаса я хочу его спасти? — заметно мягче произносит Дазай, снова поворачиваясь к женщине, — Вы можете посодействовать и помочь. Ложь, думает Акутагава. Допросов в таких случаях не было практически никогда. Казней, проведенных по всем обычаям организации, тоже. Дазай никогда бы не спас предателя, если бы сумел вычислить, в его приоритетах сначала убить шпиона, а потом разобраться с последствиями его деятельности. И убивать подобных людей так, чтобы оставить характерную роспись Порта никак нельзя было. — П-понимаю, — медленно отвечает она, — прекрасно понимаю. Но у меня нет ничего, что я могла бы вам дать, объём информации, которым я обладаю, крайне скудный. — Дорогая, — Дазай улыбается и берет её руку в свою ещё раз, — давайте поговорим на свежем воздухе, прогуляемся по набережной. Вы совсем бледны. Мне так жаль шокировать бедную даму своим отвратительным обсуждением… Женщина вырывает ладонь и прижимает её к себе, виновато улыбаясь в ответ на удивленный взгляд Исполнителя. — Конечно, давайте, — Дазай, услышав это, подскакивает со стула и помогает ей встать. В ту секунду, когда он отворачивается, чтобы пойти на выход, оставив свой чай практически нетронутым на столе, Дазай незаметным жестом пальцев показывает Акутагаве следовать за ними. Рюноске, потупив взгляд, оставляет палочки на столе и ждёт, пока они подойдут к двери, чтобы встать и пойти следом, сохраняя дистанцию в несколько метров. Пальто на его плечах — единственное, что всегда давало хоть какое-то ощущение защищенности сейчас абсолютно не помогает, настолько он не хотел, чтобы эта встреча в принципе состоялась. На улице горло, прежде перманентно чесавшееся, перестает его беспокоить. Кашель больше не рвется наружу практически с каждым его выдохом и Акутагава свободно вдыхает влажный воздух. Они втроем идут в гробовом молчании мимо судов и бесконечного ряда контейнеров. Дазай игриво переваливается с ноги на ногу и крутит головой во все стороны. Рюноске, привыкший к такому поведению, лишь отводит взгляд в сторону, чтобы случайно не привлечь его внимание к себе. — Скажите, дорогая, — наконец подает голос его наставник, — вы же были в отделе дел исполнительного комитета? — Да, Анго-сан просил меня принести ваше дело, но я… — А кто-нибудь ещё помимо вас? — перебивая, спрашивает Дазай, — Вы видели там кого-нибудь? — Конечно, нет, чтобы попасть туда, нужно иметь специальное разрешение, которое, полагаю, можно взять у Анго-сана, а с ним контактирую в основном только я. — Занятно, — кивает головой Исполнитель и скрещивает руки за спиной, — разрешение одноразовое, ведь так? — Полагаю, что да, было бы странно, если бы оно не являлось таковым. — Вы прекрасно рассуждаете, готов поспорить, что мозги в этой прекрасной головке работают удивительно быстро, — Дазай останавливается как вкопанный и разворачивается к морю, вздыхая, — скажите честно, только между нами, вы считаете его предателем? Вы можете допустить такую возможность? Скажите мне как его коллега, которая существовала бок о бок с ним не один день, прошу. Акутагава напрягается, чувствуя что-то подозрительно знакомое в голосе Дазая. Он отвернулся от них обоих и во время того, как произносил это, даже не обернулся. — Нет, Дазай-сан, — искренне отвечает женщина, — я человек добрый и никогда не укажу пальцем на кого-то, чтобы сказать, что он предатель. Но даже если он вдруг и окажется им, то я всё равно внутренне буду отрицать это. — У вас есть семья? — неожиданный вопрос, Рюноске откашливается, удивившись, — Анго-сан говорил мне, что да. — Да, у меня есть муж. — кивает она. — Он знает, где вы работаете? — Полагаю, что строит некоторые свои догадки на этот счет. Но нам же запрещено посвящать семью, если она далека от всего… этого. — Он умный человек? — Очень. Он преподает ядерную физику в институте, у меня нет никаких оснований сомневаться в его интеллекте. Дазай закрывает глаза и уголки его губ дергаются наверх. — А родители? — Да, живут неподалеку от Токио. — Я очень рад, что у вас есть такое хорошее окружение, — Дазай наконец поворачивается, но стоит полубоком, смотря сквозь неё, — сказать по правде, я даже завидую. Трудно сейчас найти среди наших с вами коллег истинных семьянинов. — Дазай-сан, — она показательно поднимает запястье с часами, пытаясь соскочить с личной темы, — простите, но мой перерыв ведь не бесконечный. — Я понимаю, конечно, — кивает Дазай, — прежде, чем мы разойдемся по своим делам, ответьте мне на ещё один вопрос. Если бы вы были на месте того молодого человека, то есть, предавали бы Порт, то в пользу кого бы пал ваш выбор? — Неужели вы проверяете меня сейчас на верность организации? — усмехается женщина. — Что вы, просто праздный интерес, — пожимает плечами Дазай, — хочу понять, есть ли у разных людей предрасположенность к той или иной стороне, или эта теория была глупа с самого начала. — В пользу… детективного агентства, наверное? — она пожимает плечами и криво улыбается, — Они могут помочь в случае обнаружения своего шпиона. Думаю, что только в их пользу и могла бы. — Спасибо, — кивает Дазай, — это был хороший ответ. Он морщится и делает шаг назад к перилам. Брызги волн, мерно разбивающихся о камень набережной попадали на его брюки после каждого удара, но в этот момент это казалось настолько маловажным, что было проигнорировано Дазаем. — Да, — через десяток секунд повторяет он, — действительно хороший, спасибо, — и, почти не двигая пересохшими губами, добавляет: — Акутагава, убить. Звук рвущейся в пасти расёмона плоти он встречает с закрытыми глазами и поднятой высоко к небу головой. Он морщится, слушая, как едва зародившийся в глубине глотки крик страха с бульканием затихает. С глухим ударом обезглавленное расёмоном тело падает на землю. Голова откатывается к нему — Дазай наконец открывает глаза и смотрит под ноги — женское, всего пару мгновений назад вполне прелестное лицо искривлено в уродской гримасе шока и боли. Скривив в презрении губы, он мягко отталкивает голову от себя носком ботинка. Акутагава кашляет в кулак и отзывает расёмон. — Почему вы сказали это сделать? — наконец, спрашивает он. — Разве это не очевидно? — выражение лица Дазая становится отрешенным, — Она до последней секунды была уверена, что сохранит свой секрет. — Как вы догадались? — Ты слушал наш разговор? — Дазай переводит взгляд на Акутагаву, — Целиком, я имею ввиду. — Конечно! — рвения, которое Рюноске вложил в это слово, кажется, слишком много. — Славно. Ты слышал, что она сказала про архив? Я порылся в вещах Анго на досуге и сделал удивительное открытие. Допуск к информации об исполнителях всё ещё лежит среди его документов. Как думаешь, зачем ему мог понадобиться второй такой же? — Я… — Акутагава отводит взгляд и румянец трогает его щеки, — Я не знаю, Дазай-сан, — произносит он чуть уверенней. Дазай вздыхает. — Ни за чем, — он подносит указательный палец к виску и стучит пару раз, — а вот тебе ещё один факт: даже Анго-сану придется предоставить разрешение, если он захочет взять документы, скажем, на меня. Дальше думай сам. Рюноске моргает и теребит рукав рубашки. — Мне вызвать людей, чтобы убрать тело? — робко спрашивает он, наклоняя голову. — Нет, — отрезает Дазай, — к чему? Мы на территории Порта, остальным она станет полезным уроком. Исполнитель наконец поправляет бинты на закрытой половине лица. — Скажи, Акутагава, — невзначай спрашивает он, — чтобы ты сделал, если бы я предал Порт? — Убил бы вас, Дазай-сан. — Неправильный ответ. * Единственное, что движется сейчас в его квартире — секундная стрелка, безостановочно перемещаясь по циферблату. Следовало бы давно заменить эти старые часы на новомодные электронные, но Дазай жалел их, как единственное, что издавало звук в его комнате, если других источников шума не было. Потолок был идеально выбелен совсем недавно — он въехал в эту квартиру несколько месяцев назад, окончательно покидая территорию Мори. Личных вещей при себе Дазай практически не имел — зубная щетка, пальто, несколько рубашек и брюк, бельё и рабочая техника. Закупаться необходимым для существования, обустраивать свою квартиру, настроения, как и времени, совсем не было. Пустота, почти идеальный порядок, если не заглядывать на кухню, а что самое главное — абсолютная тишина, если научиться игнорировать скрип часов. Он лег на кровать прямо в том, в чем пришел с улицы, не делая попыток переодеться. Дазай не видел в этом смысла — всего через четыре часа ему снова выезжать на работу, это время он мог провести гораздо более продуктивно, например, не подавая признаков жизни лежать на спине и восторгаться белизной потолка, чувствуя, как веки от усталости слипаются, а виски пронзает сильная боль. Очень несправедливо к его и без того загруженному расписанию прибавилось маленькое расследование с Полем. Он абсолютно не хотел, чтобы совершенно случайная просьба Анго превратилась в целую эпопею, которую он пытался самостоятельно раскрутить и которая вытянула из него все силы и нервы, заставив сомневаться в собственной адекватности и здравомыслии. В этот раз от желания покурить он сам себя одергивает. Не хотелось оставлять в квартире запах табака, а на балкон выйти сил не было. Веки, будто налившись свинцом, всё ещё упорно закрывались, пока телефон, лежавший в кармане пальто, не издал трель звонка, насильно вытянув из состояния полусна. — Кому блять что от меня нужно? — ругается в тишину Дазай, принимая вызов с неизвестного номера, — Слушаю. — Как грубо, — французский акцент сбивает с толку Исполнителя, готовившегося к японской речи, — а я ведь так постарался добыть ваш номер. — Поль! — Дазай садится на кровати так резко, что у него хрустит спина, — Это вы? — У вас много знакомых французов? — с притворным возмущением спрашивает Верлен, — вы меня разочаровываете. — И дня не прошло, каким образом вы?.. — Связи, Дазай-сан, связи. Оказалось, что такую незыблемую в нашем деле вещь не разрушает даже время и отсутствие какой-либо из сторон. Приятная неожиданность, не так ли? — Скажите, что новости хорошие, — просит Дазай, — вы узнали то, что я хотел? Поль утвердительно мычит и Дазай чувствует, как камень падает с плеч. — Ну же, — нетерпеливо просит он, — расскажите. — Имя эспера, думаю, вам будет совершенно бесполезно. Даже мне, знакомому с «Мимиком» лично, оно, оказывается, не сказало ровным счетом ничего. Однако, доверенное лицо за небольшую плату сообщило ещё и о способности этого человека. Вы можете себе представить эспера, способного предсказывать будущее на несколько секунд вперед и спасать себя таким образом от смерти? Воистину поразительно, теперь я понимаю, каким образом он выжил во время войны и смог повести за собой людей после неё. — Что вы сказали? — Дазай хмурится и крепче сжимает пальцы вокруг телефона, — Что-нибудь подробнее про его способность есть? — Да нет же, я уже рассказал всё. Опять мало? — уверяет его Верлен, — Мужчина-эспер предсказывает будущее на несколько секунд вперед и таким образом избегает смерти. Всё же ясно я сказал, или нет? — Какого хера? — истерично усмехается Дазай, — Имя этого эспера не Ода Сакуноске? Поль на другом конце провода затихает и Исполнитель кричит: — Назовите мне блять имя этого эспера, сейчас же! — Андре Жид, Дазай-сан, — повысив голос уперто говорит Поль, — я понятия не имею, чьё имя вы мне назвали, но глава «Мимика» — урожденный француз, не имеющий никакого отношения к Японии и её жителям. Дазая передергивает и телефон выпадает из руки на покрывало. Он замирает, пытаясь обдумать то, что услышал. Он нащупывает телефон и нажимает на кнопку сброса, не прощаясь. В ближайшее время он больше не хотел слышать голос этого человека. — Мори хочет легализоваться, верно? — спрашивает Дазай, смотря на часы, — Хочет уничтожить зарубежную организацию, зная, что они не нужны ни французскому, ни японскому правительству и таким образом он получит необходимые документы. Но проблема в том, что он не сможет подступиться к лидеру организации, о способности которого, наверняка, не знал, когда послал Анго помочь им перебраться в Йокогаму. А когда узнал, то понял, что это станет гораздо больше проблемой, чем он предполагал. Дазай встает и, пошатываясь, встает в центре комнаты. — Таким образом, всё это получилось одним огромным планом, где ни одна сторона не знала всю ситуацию в целом. Анго шпионил в «Мимике» практически в пустоту, «Мимик» верил в своё счастливое спасение, правительство будет думать, что Порт устроил акцию добра, вырезав «Мимик», а Мори получит заветные разрешения и легализует Порт. К нему подступает паника. Дазай чувствует, как дыхание становится поверхностным и прерывистым, а руки начинают безудержно трястись. Он пытается обуздать их, но совершенно бесполезно, наоборот, страх заметно усиливается и скручивает живот в болезненных судорогах. — Мори разыграл бы свою лучшую, но бесполезную вне боя пешку. Он бы воспользовался тем, что Анго считают предателем, подстегнул бы эти слухи и отправил Оду, как неравнодушного к нему человека, решать этот вопрос. И Одасаку бы не смог избежать встречи с «Мимиком», как с очевидным участником этого конфликта, и тогда… Голос предательски слетает на фальцет и Дазай зажимает рот ладонью. Он с трудом делает следующий вдох. — И тогда, когда бы Одасаку был бы уже мертв после равносильной схватки с Андре, вы бы прочитали мне урок, как нерадивому дитя, которое не поняло родительских намеков и наставлений не игнорировать Порт. Потому что я бы не успел решить этот вопрос, если бы Анго не попросил меня помочь ему. Потому что я был бы не в курсе ваших планов, думая, что вы отказались от затеи, когда я объяснил вам её невыгодность. Потому что вам выгодно оставить меня одного, без единственного человека, который помогает мне контролировать себя. Сплошные выгоды для вас, верно, Мори-сан? По щекам катятся совершенно непрошенные слезы, обжигающие и щеки и глаза не привыкшего к ним Дазая. Он делает несколько рваных вдохов подряд и падает на колени на холодный пол, упираясь в него ладонями и больше не сдерживая рыданий. Крик рвется из горла абсолютно спонтанно и заставляет рыдания продолжиться с большей силой. Из его рта доносятся нечленораздельные звуки, которые он упорно пытается составлять в слова. Дазай подползает к комоду, хватается за него одной рукой и пытается подтянуться. Первая попытка заканчивается падением и содранной на ладони кожей, со второй у него получается облокотиться плечом и успешно занять полу-сидячее положение, уперевшись головой в прохладное дерево. Истерика медленно отпускает его, забрав с собой последние силы. Дазай тяжело восстанавливает дыхание, ритмичным постукиванием пальцем по полу отмеряя нужное время для вдоха и выдоха. Руки всё ещё жутко трясутся, но когда первая, самая тяжелая волна прошла, мысли кое-как встают на свои места. Дазай с трудом поворачивается, упираясь в комод спиной и сгибая ноги в коленях. Теперь его поза была чуть более устойчивой. Он кладет вытянутые руки на колени и упирается в них лбом. Когда способность четко говорить возвращается к нему, Дазай тихо и очень внятно произносит: — Я хочу исповедаться.