Апология жизни

В моменте ярость была пряной, жалящей, и оставляющей после себя приятное послевкусие выдержанного коньяка на языке. В дни затяжных конфликтов, наоборот, ярость была всепоглощающей, удушающей, глубокой, как дно марианской впадины. Но сегодня всё было ново. Ярость бурлила подобно лаве в жерле вулкана, билась об стенки черепной коробки, выла громче стаи волков, требовала свежей крови. И от понимания того, что война, правил которой он не понимал практически до конца, которой не желал и которую даже не собирался развязывать, почти выставила его проигравшим, злоба просыпалась с новой силой. Просыпалась и требовала высвобождения или спасительного успокоения. Не зная для себя ничего другого, Дазай всегда шел пытать людей, когда ему нужна была отдушина. Это было единственным способом вытравить из себя всю злость и прижечь на корню любые её всплески в глубинах подсознания. Власть, которую он чувствовал над кем-то беззащитным, пьянила лучше самого крепкого алкоголя в мире. Возможность почувствовать себя для кого-то богом всегда была манящей. Тогда он действовал хуже мясника, не отдавая предпочтения чему-то конкретному: срезал скальп с находящихся в сознании пленников, ломал всё, что можно было сломать, с ненавистью вырезал глазные яблоки, тех, чей взгляд ему хотя бы на секунду показался недостаточно боязливым, даже не ставя перед собой задачи выпытать информацию. Иногда, когда у него было настроение растянуть всё на пару часов, он полюбовно выдирал ногти на руках и ногах, старательно выбивал по одному зубы или развлекался с раскалённым металлом. Расписывать своих жертв отметинами ожогов было практически искусством, его личным маленьким хобби, неизменно требовавшим вдохновения. Он лишь хотел смотреть, как пленник кричит; изнемогал от желания напиться изяществом предсмертных агоний практически полностью расчленённого организма. Дышал воплем боли и смирения. Впитывал, наслаждался, чувствовал, как вдыхать становится легче. Ни один человек не мог издавать такие изумительные звуки в повседневной жизни, оттого такую редкость Дазай ценил с каждым разом все больше и больше. Как-то в пятнадцать он крупно облажался, был идеально обставлен конкурентом, и в тот вечер в подвалах мафии не смог выжить ни один пленник. Зная, что вина полностью лежит на его плечах, он закрыл на это глаза и с дотошностью археолога на раскопках убедился, что каждый из них оставил свой личный кровавый след в истории на стенах Порта. Дазай не был настолько глуп, чтобы не осознавать, где сейчас допустил ошибку. Но был абсолютно гениален, чтобы игнорировать любые мысли о ней. Он не был виноват в том, что Мори устраивал кукольный театр марионеток, а Анго стал такой сволочью, что посмел пользоваться доверием любимого человека. Он не должен был отвечать за дрянные поступки других людей, но вполне имел право выносить свои вердикты сообразно тяжести этих самых поступков. И, к своему сожалению, Дазай прекрасно понимал, откуда в нем росло стремление проецировать все свои неудачи на других людей. На сетчатке глаз, когда он опускал веки, огнём горело то, что он ни за что в жизни не забыл бы. — Вставай сейчас же. — строго чеканил в его голове Мори, — Вставай! Дазай будто бы наяву видел надменную насмехающуюся гримасу на его лице, идеально выпрямленную спину и сцепленные за спиной в замок руки. Статичность позы учителя, всегда производившая на него, сгорбленного и расслабленного, огромное впечатление, и сегодня тоже успешно делала это. Маленький Дазай в его памяти сдавался под гнётом крика и вставал, со всей силы отталкиваясь руками от бетона, кашлял, надрывался от сипа в горле, которое першило из-за недостатка воды. — Как думаешь, сколько времени даст тебе противник, чтобы ты встал? — Мори смотрит хищно, нацеленно, всеми издевательскими вопросами заставляет знакомую злость в Дазае вскипеть с новой силой. — Не даст. — Виновато опуская голову, отвечает он. Теперь Дазай выпрямился и изо всех сил старается удержать равновесие, чтобы не свалиться от усталости. Голова кружилась, картинка перед глазами каждые несколько секунд расплывалась. Дазай активно моргал, чтобы снова сфокусироваться. — Может, у тебя будет время привести дыхание в норму? — Нет. — он мотает головой из стороны в сторону. — Если ты упадешь, сможешь ли после победить? — Нет. — Тогда почему ты сейчас снова позволил себе упасть? — допытывается Мори, — Ты ждал моей жалости? — Потому что вы выше, Мори-сан, — поджимает губы Дазай, — я не могу ударить вас так, чтобы нарушить ваше равновесие и получить преимущество. — Как ты думаешь, справедливо ли вообще то, что мы спаррингуемся, находясь в разных весовых категориях, Дазай-кун? Не стоит ли тогда подобрать тебе соперника по уровню? Или подождать, когда ты наконец вырастешь? — этот вопрос задаётся ему не впервые. Отвечать на него правильно нельзя — Дазай уясняет это для себя на второй раз, третьего повторения ему не надо. — В мире нет справедливости, Мори-сан, — вновь и вновь соглашается Дазай, — а мне надо стремиться стать сильнее, чтобы я мог себя защитить. — Боги, ну хотя бы это ты выучил, — Мори довольно щурится, — хорошо, продолжим. В таком случае, даю тебе последний на сегодня шанс, давай, докажи мне, что ты можешь хотя бы защитить ту бесполезную игрушку. Огай резким, рваным от тщательного скрываемого раздражения жестом указывает на человека в углу комнаты, которого весь час заставляли смотреть на них. Дазай сглатывает. Мысленно он прощается с незнакомцем — его сегодня он спасти от смерти никак не сможет. — Ну же, нападай, — побуждающе, но всё ещё жёстко требует Мори, — я жду. Сейчас Дазай бы отступил, он прекрасно знал это. Разница в положениях, отсутствие необходимости к показному унижению на глазах того, кого вероятно и за человека-то не считали, всего этого с головой было достаточно, чтобы молча отказаться от схватки. Но тот, в его воспоминаниях, маленький, упорно делал шаг навстречу учителю, сжимая зубы, вбивая себе на подкорку очередной болезненный урок. Резкий выпад правой рукой, направленный прямиком в печень, Мори играючи пропускает, делая шаг в бог. Глупая ошибка уставшего ребенка, открывшая для Огая чудесную возможность проучить за её допущение ударом по руке плашмя. — Попробуй что-то более изобретательное, — фыркает Огай, пропуская мимо ушей стон боли, — мы начинаем с этого каждый раз, мне начинает наскучивать твоя беспардонная неоригинальность в схватках. Где эффект неожиданности? Взрослый Дазай моментально найдет сотню способов так оригинально начать бой, чтобы совершенно сбить соперника с толку. Ребёнок, боявшийся разницы в росте и весе, не умеющий запихивать свои страхи себе поглубже в глотку, не мог придумать в моменте ничего. Следующий удар — тоже предсказуемый по меркам взрослого Дазая, — стопой по коленям, блокируется изощрённей предыдущего. Мори хватает его руками за плечи, фиксирует и бьет коленом в живот, не пытаясь рассчитывать силу удара. Дазай чувствует, как из груди моментально исчезает весь воздух, а горло снова обжигает знакомая сухость. Он кашляет и делает резкие вдохи, прекрасно зная, что восстанавливать дыхание надо равными отрезками времени, но боль, вернувшаяся к нему с новой силой вместе с адреналином, планомерно мешала ему сделать это. Перебарывая себя, Дазай делает выпад, пытаясь дезориентировать и повалить Мори с ног. С тихим свистом от резкого выдоха, он бросается на Огая, обхватывая его талию руками и прикладывает все усилия, отталкиваясь от пола. К его собственному ужасу, Мори вовремя осознает, что происходит, и приходит в равновесие, отставляя одну ногу назад в качестве опоры. — Маленький чертёнок, как же глупо, — шипит он, замахиваясь рукой. — Блять! — раздосадованно шепчет Дазай, отшатываясь, чтобы не получить удар по голове, но вместо этого неожиданно ему в лицо прилетает хлёсткая пощёчина, — За что?! — За речь. В следующий раз промою тебе рот с мылом, Дазай-кун, — строго вполголоса говорит Мори, — не дорос ещё до таких слов, а тем более не смеешь подобное произносить при старших по званию, когда сам же стал главной причиной своей неудачи. Дазай снова привычно опускает взгляд в пол, прижимая ладонь к пульсирующей щеке. Мат вырвался из его рта совершенно непреднамеренно — он часто наблюдал за тренировочными боями шестёрок и других эсперов и, пускай ему и не разрешали принимать в них участия, он всё равно с жадностью поглощал всё, что можно было, включая и нецензурные вскрики проигрывающих сторон. — Простите, Мори-сан. — Что ж, — Мори делает вид, будто и правда задумался, — пожалуй, нет. Дазай поднимает голову и неверяще смотрит на учителя. Обычно его искренние извинения были веским поводом сменить гнев на милость. — Даже тот факт, что ты удивил меня мнимым разнообразием своих атак попыткой свалить меня на землю, к сожалению, не спасает тебя от кучи раздражающих ошибок, которые ты посмел сохранить с прошлой тренировки. — Но… — Сейчас я говорю, Дазай-кун, — напоминает Мори и мальчик моментально закрывает рот, — однако, я приму во внимание твои извинения, и, хоть ты и не спасёшь своего подопечного, — Огай бросает на пленника задумчивый взгляд, — но, так и быть, я пойду на некоторые уступки. С довольным лицом он достаёт свой пистолет и протягивает его Дазаю. — Ты сделаешь это сам в качестве наказания за свою безразмерную глупость. Три пули, помнишь? Сохраняя в голове смысл каждой из трёх, конечно же. Давай. Дазаю было всё равно на пленника. Он стрелял в него, потому что ему сказали, что это его наказание. Но это не помогло понять, почему именно тот мужчина должен был платить за его ошибки в бою, если он даже не был его подчинённым. Ни что не связывало их, они были чужими друг для друга. За босса. За Исполнительный Комитет. За сотрудников Порта. — Всё, что являлось для него осмысленным в момент, когда он сжимал палец на спусковом крючке три раза подряд. Как только отгремел последний выстрел, Мори наклонился, чтобы забрать пистолет и спросил, приближаясь к уху ученика: — Стало ли тебе хотя бы чуть-чуть легче? Дазай неуверенно кивает, не сводя глаз с трупа. Стыд за собственные промахи всё ещё одолевает его, но кое-чего действительно не хватает. Злость на самого себя исчезла бесследно, оставляя после себя пустоту, которая медленно заполнялась мыслями. — Надеюсь, ты усвоил урок, Дазай-кун, — Мори доброжелательно улыбается и хлопает его пару раз по спине. И они повторили это несмотря ни на что. Ещё и ещё раз, пока Дазай наконец не смог одержать сомнительную победу. Очередной пленник не выживал, конечно, и тогда. Сейчас Дазай вновь захлёбывался в собственной ничтожности и никто не мог его оттуда вытащить. Никто, включая Одасаку, на которого он так слабохарактерно посмел надеяться, когда увидел его перед собой, придя в сознание. — Что ты собираешься сделать? — нервно спрашивает Одасаку. Дазай не глядит на него. Он видит краем глаза, что руки Сакуноске чрезвычайно сильно впились в руль, взгляд направлен только на дорогу, а губа слегка кровоточит после того, как он обкусал её. Необычно для того знакомого ему Оды, никогда не позволяющего себе такой вольности, как волнение. Исполнитель молчит. Сейчас он не хотел посвящать в свои дела даже Одасаку. — Что ты собираешь сделать? — настойчиво повторяет Ода. Дазай поджимает губы и старательно делает вид, будто ничего не слышал. — Дазай, что ты собираешься делать? — теряя терпение, третий раз спрашивает Сакуноске. — Хватит. Это не твоё дело, Ода, замолчи. — резко отвечает Дазай. — Нет, ты ошибаешься. Это моё дело, потому что если бы не я, ты бы уже был непонятно где, упрямый ребёнок. — грубо пререкает все возражения Сакуноске, — Ты вскрылся, Дазай, что было бы, если бы я не выломал дверь? — Лежал бы на кладбище, куда и стремлюсь уже последние несколько лет! — Дазай разворачивается к Одасаку, пилит его взглядом, — Чем ты лучше? Сказал уже всем, что я мертв. — Потому что я и правда думал, что ты мертв! — Ода на мгновение теряет управление, в его глазах мелькает плохо скрываемая боль, но он быстро сжимает руки на руле обратно и снова становится напряженным, — Ты видел, сколько там крови?! Что за придурок будет совершать самоубийство, а потом в неадекватном состоянии, приставив мне лезвие к горлу, требовать, чтобы я отвёз его в Порт? — Я тот самый придурок, удивительно, не правда ли? — Что ты собираешься сделать? — Это не твоё дело, Одасаку, я же сказал. Знай своё место, я ненавижу повторять. — цедит по слогам Дазай. — Прекрасно. — Сакуноске прикрывает глаза и с силой давит на тормоз. Одасаку вынимает ключи, и машина остается стоять посреди трассы в кромешной темноте, — Значит, постоим. Дазай нервно смеется. — Вот, за кого ты меня, значит, принимаешь? За ребёнка, которому можно указывать, наказав остановкой машины? Что, не отвезешь в парк аттракционов, папа? — издевательски шипит он, наконец поворачиваясь к Одасаку лицом. — Я всего лишь знаю своё место, так ты сказал? — пожимает плечами Ода, — В мои обязанности не входит перевозка членов Исполкома. Трактуй это, как тебе понравится. — В твои обязанности входит исполнять приказы членов Исполкома, — Дазай сжимает кулаки, — а отвезти меня в Порт было моим приказом. — Вот как, Дазай-сан? — хмуро спрашивает Одасаку, — Славно, приказ. Исполнитель кивает. — Мне всё равно, что ты думаешь, я должен быть в высотках в ближайшее время, Одасаку. — Значит, Дазай-сан, если вам всё равно, не обессудьте, если я скажу вам кое-что, — Одасаку поворачивается и смотрит Дазаю в глаза, — я старался быть тебе другом, потому что видел, как тебе не хватает того, кто постарается поддержать тебя, закрывая глаза на демонов внутри. Но сейчас ты плюешь мне в душу, поэтому, уж прости, но если сейчас ты мне не объяснишь, какого черта мы едем ночью в Порт, то на меня можешь больше не рассчитывать. Я высаживаю тебя и исчезаю из твоей жизни раз и навсегда. Дазай отшатывается. Он неверяще смотрит в чужие глаза, старается увидеть в них хотя бы намек на то, что это была шутка. — Мы работаем в одной организации… — Слишком разные положения, чтобы наши дороги вообще пересеклись. — Я не могу, — слабеющим голосом говорит он, — я не могу тебе это сказать. — Славно. Внутри Дазая что-то хрустит, когда Одасаку отстёгивает ремень безопасности, швыряет в его руки ключи и выходит из машины. Дазай с трудом сдерживает злость на Одасаку, запрещая, запрещая, запрещая себе до бесконечности. Только не на этого человека. На кого угодно, но не на него. Он тоже отстёгивается и вылетает из машины, со всей силы хлопая дверью. — Одасаку! — кричит он, — Я клянусь, что не могу этого рассказать! Сакуноске стоит у багажника, скрестив руки на груди и разворачивается, чтобы посмотреть с презрением и плохо скрываемыми яростью и ненавистью. Дазай даже не знает, заслуживает ли он этого. — Помнишь, о чём мы говорили? О том, что ты сгоришь, Дазай. Я пытался тебя предупреждать, но что делаешь ты? Поступаешь, как малолетнее дитя. Опять ставишь свои жизнь и репутацию под угрозу, отдаешь бессмысленные приказы, совершаешь необдуманные поступки. — Я знаю! — Дазай сжимает кулаки и беспомощно моргает, оглядываясь по сторонам, — Знаю, но, ты можешь мне поверить хоть раз? В этом есть смысл, я пытаюсь уберечь всех нас от того, что неминуемо может произойти. — Я не хочу твоей смерти. Тебе семнадцать лет, — Одасаку морщится будто бы от боли, — Дазай ты… чёртов ребёнок, понимаешь? Нельзя ехать на верную гибель. Нельзя вскрывать вены, нельзя делать много чего, что ты делаешь и принимаешь это за обыденность! — Одасаку, ребёнок умер во мне в десять лет, — Дазай выпрямляется и старается придать голосу максимальную уверенность, — я знаю, что делаю. И я не умру. Не сегодня, клянусь. — Ты только что чуть не вскрылся. И я должен поверить? — Я не видел другого пути, я был в аффекте. — Где гарантии, что ты увидишь другой путь, когда я отвезу тебя туда? — Одасаку взмахивает рукой и снова хмурится, — Гарантии, что не получу на руки остывшее тело? Хоть что-нибудь, почему я блять должен верить тебе после всего, что ты успел за сегодня сделать. — Потому что ты мой единственный друг, Ода, — шепчет Дазай, опуская взгляд. –Пожалуйста, мне больше не к кому обратиться. У Одасаку сжимается сердце. Он понимал, что идти на поводу у Дазая — последнее дело. Сделай Ода сейчас шаг обратно к машине, и он не сможет остановиться, пока Исполнитель не доведёт дело до конца. Но идти в неизвестность казалось самоубийством. Сакуноске никогда не делал ничего, что не имело цели и заранее выверенного плана. Он не был импровизатором, не мог изменять свою траекторию мгновенно, опираясь лишь на внешние обстоятельства. Но в то же время Дазай был прав. Одасаку был его единственным другом и потому нёс за него огромную ответственность. Ни Мори, ни кто-либо другой не смог бы отвечать за Исполнителя так же, как отвечал за него Ода. И Ода полностью осознавал — стоит ему сейчас предать Дазая, как его будет не остановить. Срывать кран безопасности у бомбы замедленного действия было бы эгоцентрично, а Ода не был эгоцентричен. Он любил всех, кто окружал его, и ставить их жизни под угрозу не собирался. Ода метался между благом одного и многих. Но он прекрасно понимал, что ему придется уступить, иначе, последствия лягут полностью на его плечи. — Ты убьёшь кого-то. — утверждает Одасаку. — Что? — пораженно шепчет Дазай, распахивая глаза, — Нет… нет, нет, не убью. — Лжец, — отрезает Сакуноске, — попробуй солгать мне лучше, потому что больше я тебе не верю. В этом весь ты. Ты пользуешься мной, врешь всем и даже себе, чтобы достигнуть того, что считаешь верным. Давай, расскажи, как тебе пришлось убеждать себя в собственной невиновности? — В том, что происходит, нет моей вины, Одасаку, — Дазай кладет руку на машину, чтобы почувствовать хоть какую-нибудь опору под собой, — и никогда не будет. — Ты… — Сакуноске опускает взгляд в землю, — ты знаешь, что я чувствую по отношению к тебе и знаешь, что не смогу отказать. Ты снова манипулируешь мной, Дазай, я же знаю. — Больше никогда, клянусь, — вымученно тянет Исполнитель, — только не сегодня. — Мне надо позвонить Анго. — наконец, заключает он. — Что? Нет! — протестует Дазай, — Никто не должен знать. — Заткнись, — Ода направляет в его сторону указательный палец, — я подписываюсь на твою авантюру только в том случае, если дорогой мне человек будет знать об этом. — Я подозреваю его как предателя организации. — Дазай решает заявить прямо, чтобы не оставить Одасаку права выбора. — Подозревай его сколько твоей душе угодно, — фыркает Сакуноске, — ты знаешь характер наших с ним отношений, я не собираюсь ехать чёрт знает куда, не предупредив его. — Анго ненадёжен… — Мне плевать, — жёстко заявляет Ода, — он будет об этом знать, иначе я никуда не еду. Минуту назад ты был готов на что угодно. — Боишься, что тебя убьют? — хмыкает Дазай, — Этого не произойдёт. — Боюсь, что это сломит его, Дазай, — агрессивно отвечает Ода, — научись уже проявлять хоть каплю эмпатии, иначе так и останешься один. Дазай вздрагивает и мысленно усмехается. Одасаку сам загнал его в ситуацию, когда он, беспомощный, вынужден был просить его поддержки, чтобы сделать то, что задумано. Одасаку снова оказался умнее, но не как стратег, а как психолог, понимающий ход движения его мыслей. Это больно ударило по гордости, но Дазай проглотил столь явное оскорбление. Он снова напомнил себе о собственном запрете злиться на Сакуноске. Его злость имела обыкновение затухать и выливаться на объект фиксации в самый непредсказуемый момент. Он боялся навредить Одасаку. — Хорошо, — соглашается Дазай, и, будто убеждая в этом самого себя, повторяет: — хорошо, звони. Я подожду в машине. Только постарайся не сообщить ему лишнего, прошу. — Дазай. — Ода раздраженно даёт понять, что он в любом случае будет отвечать на все вопросы, которые Сакагучи ему задаст. — Понял, — Исполнитель поднимает руки, капитулируя, — всё, что ты посчитаешь нужным. Одасаку согласно кивает и его взгляд заметно смягчается. Дазай будто специально излишне громко хлопает дверью машины, когда садится в неё. Взглядом он следит за Одасаку, как он ждёт ответа, за его излишней дерганной жестикуляцией в разговоре, постоянно меняющейся с каждым словом мимикой, тем, как он топчется с ноги на ногу, чувствуя дискомфорт, как быстро проговаривает всю известную ему информацию. Дазай уверен, что Ода не посмеет не рассказать Анго о том, в каком состоянии он нашел его в квартире. Если Исполнитель правильно запомнил, то Сакагучи сегодня не должен был появиться в Порту, а значит, информация о его мнимой смерти ещё не успела дойти до него. Они говорят не настолько долго, чтобы Дазай начал переживать о чём-либо, но ему кажется, что ещё минута, и он откроет окно, чтобы их поторопить. Он нервно дёргает ногой, морщится, пытается понять, какой вывод они оба посчитают удовлетворительным. Наконец, когда Ода и Анго, очевидно, приходят к какому-то общему знаменателю в своем разговоре, Сакуноске явно расслабляется и достает из заднего кармана пачку сигарет с зажигалкой, закуривая, но звонок не сбрасывая. Дазай отводит взгляд в сторону и старательно обдумывает, зачем Оде вообще понадобился этот разговор. Одасаку, может, не был чрезвычайно умён, но обладал крайне точным предчувствием, вероятно, ставшим неким следствием из его способности и спасавшим его не только на поле боя, но и в нормальной жизни. Кроме того, всё это было филигранно огранено огромным жизненным и оперативным опытом. Будто бы в дополнение к его тонкой способности чувствовать малейшие колебания окружающей среды, предсказывающие изменение ситуации, Анго был смышлён и информационно защищён в достаточной степени, чтобы выворачиваться из, казалось, безвыходных положений. Они не стали бы раскрывать Порту раньше времени, что он жив, по крайней мере, шансы на это были достаточно велики. Анго было в принципе всё равно на него, но это было прекрасной возможностью разыграть свои карты и избавиться от Исполнителя. Дазай более чем уверен, что к тому моменту, как они доедут до высоток, в его квартиру уже проникнут и, не найдя его тела и Одасаку, вполне вероятно, обвинят последнего в убийстве. Сакагучи мог повлиять, убедить, что Дазай замыслил неладное, поэтому подставил своего единственного друга. Ослеплённому ненавистью к нему Исполнительному комитету этого было бы достаточно. Мори, конечно, с легкостью обуздает их на первое время, но что он мог сделать в одиночку против троих эсперов, когда Исполком так яро ненавидит своего лидера, назначенного боссом. Ровно так же Дазаю не надо было представлять ужас на лице Акутагавы, услышавшего эту новость. А он был более, чем уверен, что Рюноске узнал об этом одним из первых. Ему оставалось только надеяться, что Акутагава был умным мальчиком и уже разнёс эту новость как можно дальше. Конечно, ему нужно будет сразу же найти помощь, спасение, хоть кого-нибудь, кто скажет, что это ложь, а наставник просто решил так глупо пошутить над ним. Как бы Дазай ни хотел избежать такой аналогии, но этот звонок он мог описать только как «крысы, бегущие с корабля». Но он не осуждал, потому что знал, то поступил бы так же, если бы рядом с ним был хоть кто-нибудь. Дазай начал серьёзно рассматривать возможность позволить им сбежать, если всё пройдет успешно. Составили ли Ода и Анго какой-то план на случай чрезвычайной ситуации? Готовы ли они были собрать чемоданы и улететь, если бы ситуация в Порте накалилась бы, а резня в верхушке снова перестала бы быть частью страшилок для новобранцев в казармах? Дазай очень надеялся, что в таком случае, Анго бы моментально отреагировал. Внутренние конфликты верхушки всегда расходились подобно волнам в воде, но в случае Порта, импульс в самом конце — на низшие звания, был самым сильным. Командиры отрядов, которые и сами толком не понимали, в чем причины конфликтов у лейтенантов, заставляли шестёрок идти убивать друг друга за какие-то эфемерные вещи, зачастую вообще не связанные с истинными причинами междоусобицы. Сакагучи был свидетелем смещения прошлого босса, наверное, он даже догадывался, свидетелем чего на самом деле был Дазай, почему именно безымянный врач возглавил Порт. Он ничего, конечно, не мог сделать, они с Мори тщательно замели все следы, уничтожив людей, которые могли знать о том, что тогда случилось в спальне предыдущего босса. Анго знал про всё, что тогда происходило, какие кровавые реки Огай останавливал дамбами смягчения внутренней и ужесточения внешней политики, поэтому, ведя жизнь двойного агента, точно должен был давно подготовить пути побега. Если в нём оставалась хоть частица здравого смысла, то он возьмет с собой Одасаку. В противном случае Дазай позаботится, что один Анго не спасётся. За размышлениями он не заметил, как Одасаку затушил сигарету и сел обратно. Он в молчании завёл машину, посмотрел на Дазая и подождал установления зрительного контакта. Исполнитель так же молча кивнул, подтверждая и уверяя, что исполнит всё, что сказал раньше. Ода поджал губы и всё ещё не говоря ни слова, тронулся с места. Они сворачивают на дорогу к Порту, не нарушая тишины. Дазай уныло разглядывает знакомые пейзажи, ежится от внезапно пробравшего его холода. — У тебя кровь, — наконец грубо замечает Ода, кивая на его руку. Дазай провожает его взгляд своим и смотрит на предплечье, — перетяни плотней. — Действительно, — он недовольно морщится, аккуратно подцепляя марлю, которой Одасаку пережал разрез. Кровь попадает на ладонь и Дазай вздыхает, — блять. Корка прилипает к марле и больно отходит от кожи, Дазай дёргает несколько раз и кровь с новой силой выливается на руку. В голову приходит абсолютно бешеная идея. Дазай чистым от крови мизинцем подцепляет зеркало в машине и откидывает его, придирчиво рассматривая себя. Указательным и средним пальцами он снова касается раны, радуясь, что неопрятные швы, наложенные Одой, не разошлись, а рана лишь слабо закровоточила через них. Испачкав пальцы в крови, он подносит их ко лбу и оставляет вертикальный след, затем ещё один, поперек, и ещё. — Что ты творишь? — Ода на мгновение отвлекается от дороги и ошарашенно смотрит на него. — Привожу себя в порядок перед деловой встречей, — смеётся Дазай, явно радуясь своей задумке. Он без остановки водит пальцами по лбу, чувствуя прекрасное тепло, которое оставляет на коже его собственная кровь, — разве не видно? В зеркале его взгляд кажется совсем обезумевшим, жадным, голодным. Будь Одасаку сейчас чуть менее злым и эмоционально потрепанным, он бы точно почувствовал страх. — Всё в порядке? — Одасаку передёргивает от отвращения, он провожает глазами стекающую к брови Дазая багряную каплю и заставляет себя снова перевести взгляд на дорогу. — Вероятно, — следующей в крови пачкается его рубашка: Дазай действительно тщательно убеждается в том, что белый воротник больше не остаётся таковым, — ты сильно обидишься, если я сниму бинты? — Тебе всё ещё лучше перетянуть их покрепче, — неуверенно замечает Одасаку, — я действительно бы хотел этого. — Брось, это лишит меня определенной театральности. Я вполне уверен, что новости о моей смерти успели разлететься достаточно широко, чтобы вид меня, живого и полностью в крови с чудовищным швом на руке их испугал. — На твоей руке не только шов. — Дазай морщится. Пускай Ода был вторым и последним человеком в его жизни, кто мог видеть его минутные слабости в белых полосах шрамов, он не любил, когда об этом лишний раз ему напоминали. — Да, не только. Пускай видят и боятся и всего остального тоже. Шов кривой, сразу привлечет внимание и ко всему оставшемуся. — Это то, зачем мы едем в Порт? — Одасаку игнорирует укол, что его швы были неаккуратными, в конце концов, он не был медиком, поэтому надеялся, что Мори, увидев своего преемника, сможет оказать ему достойную медицинскую помощь и вбить в его голову хоть каплю адекватности. — Маловероятно, я не настолько мелочный, — морщится Дазай, — скорее всего, если бы я сделал это, Мори бы сожрал меня с потрохами прямо там. Уверен, он волнуется за моё здоровье. А я не настолько люблю эпатаж. — В данный момент он волнуется за твоё упокоение, Дазай, — вздыхает Одасаку, — как и все в Порту, кроме меня и Анго. Дазай качает головой и улыбается. — Нет. Даже если босс поднимет сейчас шумиху вокруг моей смерти, процентов на восемьдесят он уверен, что я жив. Скажу больше, он прекрасно знает, почему это театральное представление началось и с нетерпением ждет развязки. Мори-сан очень умен, я и не надеюсь его обмануть. — Дазай, ты капнул на обивку, — вежливо отмечает Сакуноске. Дазай наклоняется и удивленно рассматривает пятно на кресле, образовавшееся из-за капли, упавшей с его руки. — И правда, — разочарованно соглашается он, — она могла бы быть на моей рубашке. Я оплачу тебе клининг, если позволишь, Ода. Может, даже куплю новую машину, если Анго согласится. — Не надо, — отказывается Сакуноске, — мы почти накопили на новую машину. — О, уже семейный бюджет? — ехидно интересуется Дазай. — Что-то вроде того. — пожимает плечами Ода. — Удачи молодым, — пытается задорно выдавить из себя Исполнитель, откидываясь на спинку кресла и издалека любуясь своим творением в отражении. — Если ты не обманываешь Мори, то зачем тогда мы едем? — Одасаку пытается прервать диалоги об Анго. — Ода, десять минут назад мы чуть не разругались, а ты продолжаешь эти расспросы? Я оберегаю тебя от этой информации, потому что она — единственное, что действительно сейчас представляет для тебя и Анго угрозу. — А кто сбережет тебя? — Ну, вероятно, эту функцию мне придется выполнять самостоятельно, — пожимает плечами Дазай, — поверь, за семнадцать лет я успел осознать, что в обществе верных тебе людей ты рискуешь гораздо сильнее, чем будучи одиноким. — Разреши мне не вступать в спор на эту тему, пожалуйста, — Ода давит в себе всплеск раздражения, прикрывая на секунду глаза. Кровь на швах неприятно застывает тонкой корочкой и становится слишком холодной. Исполнитель морщится. Возможно, разрезать швы при полном собрании исполнительного комитета было бы весьма эффектным действом, подумал он, но Одасаку точно не оценит, если его скромная работа будет так грубо уничтожена на потеху неблагодарной публике. Когда башни порта появляются в его поле зрения, Дазай напрягается. Это не остается незамеченным и Ода снова нарушает тишину в автомобиле. — Мне нужно пойти с тобой? — Нет, — Дазай качает головой, — Я выйду и ты уедешь. — Куда-то конкретно? — Уезжай домой к Анго, он тебя заждался, — едко усмехается Дазай, — завтра выходите на работу вдвоем. — Дазай, я работаю не по расписанию, ты же прекрасно знаешь это. — Знаю, — соглашается Исполнитель, — но завтра всем лучше быть в Порту по возможности. — Ты оставляешь меня томиться в неопределенности, — недовольно замечает Ода, сворачивая к докам, — я ненавижу это. — Я готов принести извинения за каждую минуту этого, но позже, Одасаку, — Дазай замечает, что его кровь снова испачкала кресло и прижимает руку ближе к себе, прижимая к рубашке плотнее. Галстук удавкой сдавливает шею сильнее и сильнее по мере приближения к высоткам. — Лучше бы тебе действительно сделать это, — вздыхает Сакуноске. Дазай утвердительно мычит. — Извинения принимаются в йенах или долларах? — Боги, Дазай! Исполнитель, довольный своей шуткой, смеется, прикрывая глаза. — Анго бы выбрал доллары. — резонно замечает он. — Но я — не Анго. — Иногда я очень жалею об этом, — задумчиво тянет Дазай, — с ним проще договариваться. — Именно поэтому всеми юридическими делами занимается он, а не я. — И не только юридическими. — вмиг теряя весь позитивный настрой, цедит Дазай. Анго — хороший оратор и политик, если он ведет разговор не с толпой, а с одним человеком, Дазай познал это на своем личном опыте. Но он знал политиков изнутри, препарировал их не только физически, но и ментально. Все зависело только от времени, — ценнейшего ресурса, — потраченного на работу. — Мы на месте. — мрачно заключает Ода. — Ну, — Дазай начинает потягиваться, но как только руку простреливает болью, моментально одергивает её к себе, — вот и всё, — радостно заключает он. Тревога заставляет его достать пистолет и перепроверить заполненность магазина. Сакуноске напряженно следит за его действиями, явно осознавая, что просто так готовность оружия никто не проверяет. Дазай, прослеживая его взгляд, натягивает на лицо милую улыбку: — Не волнуйся просто так, Одасаку, тебе не идет, — отмахиваясь, говорит он. Сакуноске ни к чему было знать про бесчисленные лезвия, спрятанные в слоях бинтов и преданно оберегающие своего хозяина от любой неожиданности. — Я не могу не волноваться, — с осуждением возражает Ода, — ты обещал мне не умереть. — И я сдержу своё обещание, — Дазай с детской непосредственностью заглядывает Одасаку в глаза, — брось, чего волнуешься? Там, — он кивает на высотку, — нет моих врагов, просто нужно закончить кое-какие дела. Здоровой рукой Дазай тянется к ладони Одасаку, все ещё лежащей на руле и кладет свою поверх. — Если я сейчас скажу «прощай», ты пойдешь за мной? — игриво спрашивает он, с удовольствием наблюдая, как глаза Сакуноске расширяются от испуга. — Не раздумывая ни секунды, — раздраженно выплёвывает Ода, тщательно скрывая свои опасения, — не смей такого говорить, понял меня? — Возвращайся домой, — Дазай переводит взгляд на их руки, — и отдохни. С сожалением разрывая их прикосновение, Дазай откидывается на спинку кресла и отстегивает ремень. — Ты когда-нибудь любовался Йокогамой, поднимаясь на лифте здания Порта? — спрашивает он. — Я поднимался лишь однажды. Но море было более красивым, чем город. Город я могу видеть каждый день, а к набережной выезжаю прискорбно редко, только на работу. — Город с высоты не тоже самое, — хмыкает Дазай, — представь, никто из тех, кто живет в этих домах, даже не представляет, что ты сейчас стоишь и смотришь на них с высоты, подобно богам. — Тебе пора бы перестать считать себя богом, Дазай. — Ну кто-то же должен это делать, верно? Ода хрипло смеется. Дазай вслушивается во все мельчайшие подробности этого звука, захлебываясь в облегчении, которое он нес с собой. — Спасибо, Одасаку, — Дазай смотрит на свои колени, — ты умеешь вселять в меня уверенность. Сакуноске угрюмо улыбается. — Прошу, возвращайся ко мне живым, хорошо? Что ты бы ни планировал. Есть те, кому ты нужен, кто считает тебя ценным. — Конечно, — кивает он, — наверное, до свидания? — До завтра, Дазай. Увидимся утром. Исполнитель открывает дверь и шагает наружу, вдыхая полной грудью морской воздух. Он дожидается, когда Одасаку бросит на него тревожный взгляд через лобовое стекло и, наконец, уедет, всем своим видом показывая степень своей взволнованности. И только проводив вместе с тишиной доков его машину прочь, он разворачивается и торопливым шагом идет к зданиям Порта. Ему предстояло многое обсудить, нужно было сэкономить время. Бронированное стекло лифта в противоположном от входа конце холла побуждающе блеснуло, привлекая внимание. Охрана у дверей склонилась в приветственном поклоне, не задавая никаких вопросов по поводу его внешнего вида: пока он не падал на пол, теряя сознание, едва двери раздвинулись перед ним, никто не подошел бы, чтобы помочь. Дазай удовлетворенно подтвердил свои предположения по поводу того, насколько далеко успели разойтись новости. Войдя в лифт, он бросил оценивающий взгляд на едва заметное отражение своего силуэта в стекле, отмечая свой потрёпанный вид. Наверное, он уже сегодня вечером станет предметом очередных сплетен шестёрок. Одасаку имел чудесное свойство смягчать все его гневные порывы и сводить их на нет. Решаясь делать что-либо, опираясь исключительно на свои редкие эмоциональные всплески, Дазай понимал, что сейчас спокойствие и рационализм были как нельзя кстати — Мори ценил в нем именно эти качества. Эмоциональные люди проигрывали ему в первые несколько минут, совершая одну фатальную ошибку за другой. Но сейчас там, вероятно, был не один Мори, а весь исполнительный комитет — они не были настолько искушены в вопросах чужого спокойствия. То, что Огай бы оценил по достоинству, они все проигнорируют с легкостью. Исполнительный комитет требовал от своего лидера эффектных шагов, лишней театральности, решительных действий. Пускай в силу своей натуры ему с трудом удавалось заставлять знакомых с ним людей, доверять ему, с остальным он успешно справлялся на протяжении долгих лет. Дазай надеялся, что сегодня вид его, измазанного в собственной крови, полубезумного, потерянного, принесёт свои плоды. Внутри опять всколыхнулась злость. Он чудом подавил её в состоянии зарождения. Слишком поздно было снова набирать обороты, потом некому будет его остановить. Двери лифта разъехались в сторону. Охрана в коридоре вздрогнула с явно заметным замешательством один из охранников посмотрел на него поверх очков. Дазай, полностью довольный, сделал четыре шага к двери и предостерегающе поднял ладонь вверх, когда один из них шагнул к нему, чтобы досмотреть. — Руки прочь. — коротко приказывает он и охрана в ту же секунду отступает. — Но, Дазай-сан… — неуверенно начинает говорить один из охранников. — Господа? — наигранно-недоверчиво спрашивает Дазай, — Мы будем сейчас спорить? Охранники переглядываются и возвращаются на свои места. Дазай радуется — его репутация сыграла ему на руку. Они знают, что Мори ему доверяет, знают, кем он ему приходится. Этого более чем достаточно, чтобы пропустить его, вооруженного, в кабинет босса, особенно, в такой щепетильной ситуации. — Спасибо. — Исполнитель благодарно кивает шестёркам. Открыть дверь в этот раз даётся гораздо тяжелее — Дазай не уверен, почему, из-за того, что он делает это только одной здоровой рукой или из-за неприятного осадка из сомнений на языке. — Добрый вечер, господа, — придав голосу всю возможную радость, приветствует он, — почему вы такие печальные? Кто-то умер? В ответ в звенящей тишине раздается хруст стекла. Дазай поднимает взгляд — Коё раздавила в своей руке бокал и, не обращая внимания на хлынувшую из её ладони кровь, смотрела на него с ненавистью, будто от того, чтобы броситься на него, её удерживала всего пара мгновений. Дазай бегло оглядывает собравшихся. Мори, совершенно не удивленный его появлением, стоял у окна, хмуро рассматривая город. Рядом с ним стоял юноша, — его, Дазая, напарник, как подсказала ему память. Чуя переводил растерянный взгляд с наставницы на него и обратно. Что он здесь забыл — неизвестно, но Исполнитель вполне был готов разобраться с этим позже. Около стола Мори расположилась Коё, всё ещё не заметившая осколков стекла, рассекших её руку. К стене напротив окна расслабленно привалился Поль, рядом с ним стоял Эйс. По ним Дазай прошелся незаинтересованным взглядом, снова возвращая всё своё внимание Коё. — Здравствуйте, учитель. — не разрывая зрительного контакта с Озаки, Дазай здоровается с Мори. — Это должно было стать первой твоей фразой, Дазай-кун. — презрительно цедит Коё, видя, что Мори не торопится отвечать. — Судя по вашему тону, вы не рады видеть меня здесь, Озаки-сан, — притворно удивившись, говорит Дазай, делая шаг по направлению к ней, — неужели так хотели лишь подтверждения моей смерти? Извините, в следующий раз я постараюсь лучше. Коё поджимает губы. В присутствии Мори она не посмеет желать ему скорее отправиться на тот свет — Дазай был более чем уверен в себе, обличая её в этом желании. Все здесь присутствующие знают об её к нему отношении, но никогда нельзя было терять возможности лишний раз об этом напомнить. — Боюсь, я бы хотел закончить вашу прекрасную встречу без объяснения причин, — довольно сообщает Исполнитель и в ответ на вопросительные взгляды членов комитета, поясняет: — все вон. — Смеешь приказывать в моём кабинете, Дазай-кун? — наконец подаёт голос Мори. Накахару, стоящего рядом, передёргивает. Его голос сквозил холодом. Дазай не поворачивает головы в сторону наставника и улыбается. — Да, Мори-сан, — довольно соглашается он, — боюсь, вы не захотите, чтобы Исполнительный комитет стал свидетелем нашего неприятного разговора. Всё же, их честь в определённой степени будет задета. — Кто нанес тебе эту рану? Что с твоим лицом? — соскальзывая с темы, спрашивает Огай. — Вы, Мори-сан. — выплевывает с ненавистью Дазай. — Тебе нужно отдохнуть, Дазай-кун, ты нестабилен, — качает головой Огай, — ступай домой, возьми перерыв на неделю. Поговорим позже. — Нет, мне нужно поговорить с вами сейчас, учитель, — упрямо возражает Дазай, — я проделал этот путь не для того, чтобы вы меня развернули на глазах у всех них. — Чья кровь на твоём лице? — Моя. — В таком случае, я тем более настаиваю, чтобы ты пошел домой. Я вызову тебе машину. — Пошли вон! — срывается на крик Дазай, снова обращаясь к Исполнительному комитету, не желая продолжать этот диалог и дальше при них. Достаточно было с членов комитета и этого короткого наблюдения за его эмоциональным качанием. На этот раз он не встречает никакого сопротивления со стороны Мори. Исполнительный комитет здраво воспринимает это как повод исполнить его приказ. Эйс уходит первым, не обращая особого внимания ни на кого из собравшихся и лишь молча поклонившись Огаю. Поль скорбно вздыхает: — Рад видеть вас в добром здравии, Дазай-сан, — Верлен снимает шляпу и склоняет голову, прежде чем присоединиться к Эйсу, — до свидания. Коё колеблется дольше всех, переводя нервный взгляд с Мори на Дазая и обратно. Чуя определяется быстрее наставницы, подобно Полю снимает шляпу и кланяется всем корпусом. — И в кого ваш выкормыш такой вежливый, Коё-сан? — шутливо интересуется Дазай, — Видите, как хорошо воспитан, сразу слушается приказов старших по званию. Ну что за прекрасный сотрудник! — Мори-сан… — заторможенно пытается удостовериться в правоте своих действий Коё. — Делайте, как он говорит, — безразлично бросает ей Огай в ответ на незаконченный вопрос. Озаки кидает на Дазая полный отвращения взгляд и молча следует за Чуей к двери, напоследок тревожно оглядываясь. Только когда все покидают кабинет, Дазай обращается к Мори: — Скорее всего, вы уже знаете, зачем я здесь, верно? — он поворачивается к нему и наконец встречается с Мори глазами — в них плещется тщательно скрываемое раздражение. — Предполагаю, что даже это не давало тебе право устраивать у меня столь вычурную сцену. — При всём уважении, я обижен, Мори-сан, разрешите использовать именно это мерзкое слово, — Дазай поджимает губы и идет к стульям, стоящим у стены, чтобы сесть на один из них и не смотреть на учителя, — я не мог поверить, что вы сделаете столь опрометчивый шаг, не обсудив это с Исполнительным комитетом. — Стоит отметить, я рад, что ты наконец додумался, — совершенно незаинтересованно бросает Огай, — но ты сделал это слишком поздно. Всё, что мне было нужно, уже свершается. Нехарактерная для тебя медлительность размышлений. — Анго-сан осведомленный участник этой схемы, или марионетка? — Дазай игнорирует то, как сильно его задевает укор Мори о медлительности. — Больше первое, чем второе. Зависит от того, сколько ценной информации на данный момент хранит его голова. Если хотя бы на одну сотую долю больше, чем я предполагаю, то он гораздо более, чем просто осведомлен. Он потенциально опасен. — Вы рушите порядки, которые мы с вами с таким трудом выстраивали несколько лет! — Я выстраивал, Дазай-кун. — Вы вообще отдаете себе отчет в своих действиях, Мори-сан?! — рассержено спрашивает Дазай, — К чему это всё приведет? Мори вздыхает, отходит от окна и садится за стол, устанавливая зрительный контакт с Дазаем. — Дазай-кун, я хочу, чтобы ты кое-что понял. Говоря, что так надо, я осознаю все последствия того или иного принятого мною решения. — Видимо, это не так, раз пытаетесь устроить этот фарс. Я не участвую в этом, нет. Полный идиотизм и алчность, вот что толкает вас на эту глупость. — Но здесь принимаешь решения не ты. Я отдаю приказы, ты же можешь отдавать свои только в том случае, если они не нарушают границы моих. Любые твои действия находятся под моим контролем, любые твои решения — моя собственность. Работая на Порт, ты отдаешь всего себя на благо организации, во имя босса и его решений. Что дало тебе право устраивать этот акт протеста? Выгонять лично вызванный мною Исполнительный Комитет в угоду себе и своим мыслям. Мы всё ещё можем это обсудить. Вперед, Дазай-кун, пока ты окончательно не исчерпал границы моего терпения, а я готов тебя слушать. Дазай хрипло выдыхает в растерянности. — А что конкретно мы должны обсуждать? Вы не посоветовались ни со мной, ни с Исполкомом. Ваша власть, напоминаю, всё ещё ограничена двумя структурами — исполнительным комитетом и людьми, которых он представляет. Она не абсолютная и не будет ею. — Верно, — соглашается Мори, — я никогда не стремился к абсолютизму, как ты можешь заметить. Но я спросил твоё мнение несколько месяцев назад и наши взгляды координально разошлись. Технически, я выполнил все свои обязательства перед Портом, лишь побеседовав с тобой. — Вы не интересовались им, Мори-сан, — цедит Дазай, — вы проигнорировали его. Оно для вас просто было, не более. И это вы сейчас, глядя мне в глаза, называете «исполнением своих обязательств»? Огай кладет руки на стол и прикрывает глаза. Дазай раздраженно цокает. — Почему вы внезапно изменили свои взгляды на политику Порта? Никогда из вашего рта не доносилась мысль о том, что было бы неплохо легализовать мафию. Но это стало вашим помешательством в последние несколько месяцев. Просто ответьте, приведите рациональную причину, зачем всё это нужно и почему я должен молча закрыть глаза на то, что вы собираетесь похоронить моего единственного друга. — Нам нужна встряска. Правительство получило слишком много информации из своих источников внутри мафии. Если мы сейчас воздержимся от радикальных действий и условного перемирия путём получения разрешения, велик риск того, что правительство обратится за помощью к вооруженному детективному агентству. И тогда войны будет не избежать. Я лишь пытаюсь перебдеть. Такие новости сплотят коллектив. — Встряска может быть любой, для этого необходимо подстилаться под правительственных шавок. Что дальше, начнем животными торговать? Мори отворачивается и смотрит в окно, сжимая и разжимая пальцы на руке, чтобы привести мысли в порядок. — Ты видишь другие способы? — Я готов лично перестрелять половину состава Порта, если это потребуется вам, босс. — Ты настолько высоко ценишь жизнь Оды Сакуноске? Половина состава? — Значит вы признаёте, что собирались его убить? Поверьте, Мори-сан, он ценнее всех них вместе взятыми. Дазай бьется в агонии злобы, еле сдерживая все свои слабовольные порывы сломать хоть что-нибудь, чтобы выплеснуть гнев. — Правительство оценило бы смерть Сакуноске-сана, — задумчиво тянет Огай, — полагаю, прикрываясь законом, они остаются не менее жаждущими крови, чем Порт. Очень лицемерно с их стороны. Но не называй это убийством, прошу. Это жертва во благо. — О чем вы говорите?! — вскрикивает Дазай, — Мы обсуждаем чёртового человека, а не кусок бумаги! — Ребёнок, — выдыхает Мори, — боги, вразумите его. Дазай, для меня Одасаку-сан и есть кусок бумаги. Дорогой, ценной, бережно хранимой вдали от чужих глаз, но оттого не защищённой от риска быть использованной по назначению. Думаешь, ты имеешь право читать мне мораль? Исполнитель захлёбывается в невысказанных словах. Ему так много хочется выразить, объяснить, но как только он открывает рот, то понимает — всё, что он сможет высказать, будет жалким повторением уже звучавшего. В голове не было ничего, что можно было бы противопоставить Мори. Его аргументы были логичны. Дазай снова осознал себя проигравшим в нежеланной войне. — Я уйду из Порта, если он станет легальным. — сбивчиво говорит он, опуская взгляд в пол, — Мне такая жизнь не нужна, уж лучше на улицу. — Не уйдёшь, — улыбается Мори, — пока Ода Сакуноске жив, ты не уйдёшь из мафии. Ничто не сможет удержать тебя от желания сберечь единственного человека, сдерживающего тебя. — Опираясь на то, что я понял, жить ему в ваших планах осталось не так уж и долго, — обречённо усмехается Дазай. — Верно, — губы Мори искривляются в недовольстве, — но я готов оттягивать момент получения разрешения, пока твой детский бунт не сойдет на нет. Ты нужен мне, Дазай-кун. Ты нужен Порту. — Вы загнали меня в угол и перекрыли все выходы, самому себе я такой беспомощный уже не понадоблюсь, нужда Порта во мне — слабый аргумент. Дазай неверяще скользит взглядом по полу. Тогда, в машине Оды, всё, что он хотел сделать, оканчивалось успехом. Он знал, что Сакуноске, вытащивший его с того света, дал ему редкую возможность всё исправить. Он думал, что всё получится. Зная, что Мори умён, он был готов импровизировать, совсем забыв о том, что и могло привести его в успеху — Цель должна была быть не связана с его эмоциями касательно Одасаку, а нести в себе зерно, которое бы остановило Мори. — Мой мальчик… — сочувственно шепчет Мори. Огай встает из-за стола и подходит к Дазаю, так и не поднявшему головы даже при его приближении. Только почувствовав чужую руку на своём плече, он вздрагивает, но не остраняется. Второй рукой Мори обхватывает его за корпус, заставляя подняться со стула. Дазай начинает двигаться только в тот момент, когда Мори сжимает его в объятиях. Он кладёт голову на подставленное плечо и закрывает глаза, молча впитывая в себя слабые крохи поддержки, которые ему позволяют получать прямо сейчас. — Мой драгоценный мальчик, — ласково шепчет Мори, поглаживая его спутавшиеся волосы, — ты проиграл мне ещё до того, как узнал про «Мимик». Это — не твоя война. Признай поражение, сдайся, и тебе станет легче. — Но я не хочу, — загнанно вопрошает Дазай, — если я не могу сдаться? Не могу так предать Оду. — Но разве это будет предательство — позволить ему выполнить задание ради общего дела? Мой мальчик, я куда больше волновался за тебя. Всё это время ты посылал очень тревожные сигналы, я и не знал, как мне на них реагировать… Мори морщится от запаха крови, но продолжает говорить. — Сначала твоё единоличное расследование, затем очередная попытка уйти из жизни. Я ума не приложу, что делал бы, доведи ты начатое до конца. — Вы никогда не обращались ко мне так, зачем вы это делаете? — Дазай цепляется сильнее в пальто Мори, прячась от всего, что его беспокоит. — Почему я не могу начать делать это сейчас? — мягко интересуется Огай, — Я не проявлял к тебе должного внимания, на мне грузом лежит каждая твоя попытка свести счёты с жизнью. — Нет, нет, вы не виноваты, — отрицает Дазай, — я не должен был обвинять вас в этом. У меня была истерика, только и всего. Простите, это было совершенно по-детски. — Мы закроем этот вопрос, Осаму? — Мори отодвигается, чтобы взглянуть в глаза Дазаю. Исполнитель смотрит в ответ, стараясь вложить в свой взгляд всю ту вину, которую он начал ощущать с удвоенной силой. — Я должен попросить у вас прощения, да? — неуверенно спрашивает он. — О, не волнуйся, я понимаю, насколько эта тема для тебя болезненна. Я не доверяю словам, у тебя всегда будет время поступками доказать мне свою верность, Осаму. — Верно. — тихо соглашается Дазай и Мори разрывает объятия, разворачиваясь к окну. — Мой дорогой, ты всё ещё подросток, я был не менее буйным в твои годы и могу понять, какие эмоции сейчас тебя одолевают. Но ты присягнул мне на верность, она была единственным, что я от тебя требовал при первой встрече. Поэтому, прошу тебя, не допускай больше повторения этой ситуации. В следующий раз мне придется быть гораздо строже. — Сегодня вы тоже не показатель добродетели, Мори-сан. Я никогда не чувствовал себя более разбитым. — Все мы так или иначе проходим через это. Ты должен поблагодарить меня, что я остался единственным свидетелем твоей слабости. Показывать подобное исполнительному комитету стало бы для тебя профессиональным самоубийством. Со мной ты в безопасности. — Почему именно я? — спрашивает Дазай, отводя взгляд в сторону, чтобы ничто не мешало ходу мыслей. — О чем ты, Дазай-кун? — У вас было бесчисленное количество возможностей прикончить меня в детском возрасте. Почему я стою сейчас напротив вас? — Ах, ты про это. В тебе было то, что я так отчаянно искал в детях на протяжении нескольких лет, осознавая всю потребность мафии в сильном лидере, который будет знать структуру с самого детства. Ты пустой. Вот и весь ответ. — Что это значит? — Что стало твоей первой мыслью, когда ты увидел труп своей матери? — отвечает вопросом Огай. — Она не была мне матерью, Мори-сан. — раздражённо напоминает Дазай. — Разумеется, не была. Так что ты почувствовал, когда увидел труп той женщины? — Я… — Дазай осекается. Что он чувствовал? Что он думал? Что он помнил о женщине, которую называл матерью? Ничего. Мыслительная цепочка, которую он выстраивал несколько минут к ряду, распалась как карточный домик. Осознав чёткую необходимость рассказать, что он почувствовал что-то, Дазай перебирал в уме свои мысли по поводу всех, кто его окружал. Он резко вдохнул и отступил к стене, оглядываясь по сторонам. Часть его подсознания кричала, перебирая всё, что было ему известно — скорбь, горечь, тоску, страх, потрясение, печаль, но всё было не то, потому что он знал, каковы эти эмоции, но не мог почувствовать на языке их вкус, пережить, испытать по-настоящему, не играя на публику. Что он испытывал по отношению к Мори? Уважение? Дазай знал, что это такое, как его играть, умело сменяя изредка на раболепие, пресмыкание перед более сильным. Но он не знал, испытывал ли уважение к Мори, боялся ли его. Дазай знал — Мори умён. Но это не было эмоцией, это было знанием, очередным, каких в его голове было много. Мог ли Дазай правдиво сыграть блеск в глазах, когда он смотрел на Одасаку, совсем такой, какой видел во взгляде Оды на Анго? Было ли это той самой любовью, о которой им так нравилось с ним разговаривать, которую Дазай так сильно презирал и считал за величайшую слабость. Были ли эмоции, которые он думал, что испытывает, играми воображения, которое хотело заставить его думать, что он может быть нормальным. Может искренне смеяться, разделяя с Одой одну сигарету на двоих, искренне злиться провалам Акутагавы, искренне влюбиться однажды и потерять голову от светлых чувств. Каждая его улыбка появлялась на лице после мысли, что ему было бы хорошо улыбнуться, чтобы показать своё участие. Сожаление — когда мозг идентифицировал ситуацию, как печальную для собеседника. После смерти приёмной матери он засмеялся. Засмеялся, потому что не знал, как выглядят горе и скорбь, но видел смех ровесников, даже если они плакали. Пускай, Мори не требовал от него тогда никакой реакции, но Дазаю было необходимо обозначить своё существование хоть как-нибудь, показать, что в отличии от приёмной семьи он жив и всё ещё дышит. — Дазай-кун? — спустя минуту молчания спрашивает Огай. — Я не знал, что я должен был чувствовать. — Поэтому нацепил на себя маску смеха. — заключает Мори. — Да, — надломлено подытоживает Дазай, — поэтому я смеялся. — Это многое говорит о тебе и о твоём восприятии реальности, Осаму, — пожимает плечами Огай, — даже сейчас ты неосознанно пытаешься убегать от меня тогда, когда я начинаю копаться в твоих чувствах. — Это значит лишь то, что тогда я был маленьким неадаптированным к жизни ребёнком, только и всего. — Но ты всё ещё юн, значит ли это так же, что Ода Сакуноске для тебя учебное пособие, Дазай-кун? Книга, в которой ты смотришь, какие маски можно изобразить на своём лице в конкретной ситуации. — Нет. — упираясь, возражает Дазай. — Тогда что ты чувствуешь по отношению к нему? — с нажимом спрашивает Мори, — Какие эмоции он у тебя вызывает? Дазай, если он тебе просто приятен, это станет аргументом в пользу моей теории. И я буду прав, потому что знаю тебя лучше всех, ты вырос у меня на руках, моё творение. — Я не чертова вещь! — кричит Дазай, ударяя рукой по стене, — То что я не знаю, как описать это, не значит, что я ничего не чувствую. — Такой умный человек и вдруг не может описать свои эмоции? — Мори резко поворачивается, впиваясь в него хищным взглядом, — Брось, Дазай-кун, едва ли это потому что ты глуп. Наверное, и описывать-то нечего. — Это ложь, зачем вы пытаетесь меня в этом убедить?! — возмущённо спрашивает Дазай. — Потому что это — правда, зачем прятаться под одеялом, закрывая глаза, только чтобы не признавать её? Будь умней, Дазай, ты никогда ничего не мог чувствовать. Ты возражаешь, потому что согласие значило бы потерять цель, ради которой ты пришел сюда. Ты не любишь приходить туда, где тебя побеждают. Дазай медленно оседает на ковер на колени, опираясь на стену, ошарашенно пытаясь найти слова, чтобы убедить Мори в том, что он не прав. — Опять решил стать трагичным, Дазай-кун? — Мори закатывает глаза и по-отечески улыбается, — Не переусердствуй, ради всех богов. Если пол поможет тебе понять что-то в себе, то я не смею тебя стеснять, сиди сколько хочешь. Кабинет снова погружается в молчание. — Если… если я подниму эту тему с исполнительным комитетом? Расскажу, что вы собираетесь сделать. — Дазай, давай начистоту, — вздыхает Мори, — кто тебе поверит? Может, Озаки-сан, которая ненавидит тебя за то, что ты положил глаз на её ученика. Или Эйс, не обращающий внимания ни на что, кроме него самого. Верлен-сан, конечно, есть шанс, что он встанет на твою сторону, но за последние годы его голос утратил значение в рядах исполнительного комитета. Ему лишь предстоит вернуть свою влиятельность. — Но я глава Исполкома. Я могу приказать. — Да, но все они одновременно увидят корыстные мысли в том, что ты говоришь. Тебе выгодно заставить их отвернуться от меня. Ты первый претендент на это место, и всё, что они видят в тебе — жажда власти. — Но это не так. — Да, но разве им будет какое-то дело до этого? Все они поголовно будут искать самый простой ответ, им неинтересно копаться в твоих чувствах, для них ты успешная машина для убийств и заклятый враг в случае с Озаки-сан, конечно же. — Но вы не ищете простых ответов, Мори-сан, верно? — Конечно нет, я желаю тебе только добра. — Если это добро не идет вразрез с вашими собственными целями. — Ты тоже эгоист, Дазай-кун. И обвиняешь в этом меня? Мы уже проговорили — я стараюсь на благо организации, мне особой выгоды публичность не принесёт. Дазай прикрывает ладонями лицо. Мысли снова перестают быть последовательными, он прилагает громадные усилия, чтобы разобраться в них. У него нет путей отступления, которые позволили бы ему спасти жизнь Одасаку. Но не думать снова и снова об этом он отчего-то не мог. Подсознательно Дазай знал об этом и вчера вечером, когда это довело его до грани. Однако сейчас в кабинете Мори, когда он фактически прослушал чужой приговор на смерть, желание бороться снова воспылало в нем. Он не смог распознать его, как желание бороться за конкретно взятую жизнь Одасаку. Ему просто хотелось. — Разве Анго не должно быть больно от того, что он делает? — спрашивает пустоту Дазай, — Он же должен любить его. Но отвечает ему не собственное сознание, а Мори. — Мне кажется, что этот вопрос будет лучше адресовать непосредственно Анго-сану. Но если ты хочешь услышать моё мнение: предателям всё равно, от чего им надо будет отречься, чтобы спасти свою шкуру. Анго-сан, конечно же, не предатель, но совершенно очевидно тройной агент. Иметь угрозу с целых трех сторон это не шутки, кто из нас бы не лишился человечности? Возможно, боль придет к нему чуть позже. — Ко мне она уже пришла. — Едва ли ты не заблуждаешься в характеризации собственных чувств. Дазай отнимает руки от лица и смотрит в окно напротив. — Дазай-кун, — Мори склыдывает руки в замок и смотрит на него сочувствующе, — моё предложение об отдыхе всё ещё в силе. Ты заметно изможден, дальше так продолжаться не должно. Ступай домой. — Верно, — соглашается Дазай, — не может. Я обязательно отдохну, Мори-сан. Он поднимается на ноги и смотрит исподлобья, кивая. — Отдохну, когда всё это закончится. — Ты принял какое-то решение, Дазай-кун? — Мори изучающим взглядом смотрит в ответ и склоняет голову набок. — Принял, — Исполнитель растягивает губы в маниакальной улыбке, — ведь, выход есть всегда, просто нужно быть достаточно умным, чтобы его обнаружить, не так ли вы меня учили? Мори рывком поднимается со стула и щурится. — Верно, именно так. — медленно проговаривает он. — Тогда я знаю, где находится выход. Этого всего не случилось бы, не было бы целой цепи запутанных действий множества людей, если вам, учитель, не понадобилось разрешение. Скажите, что я потеряю, если просто избавлюсь от вас? — Ты заявляешь мне в лицо о предательстве Порта, Дазай-кун? — внимательно следя за мимикой Исполнителя, спрашивает Огай. — Нет, я заявляю вам о своём намерении выполнить то, ради чего вы растили меня. Дойти до конца этого пути, Мори-сан. — Ещё слово и ты подпишешь себе смертный приговор, Дазай-кун, — надавливая на каждое слово отвечает Мори, — я не пощажу тебя, даже помянуя о том, что ты мой ученик. Ты не выйдешь из этого кабинета живым. Дазай, ощущая повисшее в воздухе напряжение, улыбается ещё ярче. Конечно, сейчас, когда в его голове не было гнева и печали, страха за кого-то другого, а только рациональные подсчеты, сейчас он наконец увидел путь, ведущий его к решению всех проблем. Осознание захватило его мысли с головой. Нить готовности, трепещущая между ними сейчас, будет порвана Мори собственноручно, произнеси Дазай хоть слово. А как он посмел бы отказаться от такого чудесного предложения? — Я вас убью, — делая паузу после каждого слова, пристально глядя Мори в глаза, утверждает он, — или умру сам, — добавляет спустя пару секунд, — по крайней мере, передо мной не стоит конкретной задачи, так или иначе, это мне поможет. На том свете меня перестанет интересовать развитие судеб людей. Мори выпрямляет спину и его верхняя губа дёргается в презрении. — Славно, Дазай-кун. Рваное движение рукой в воздухе — до боли знакомое, и только визуальная память и заставляет Дазая отшатнуться в сторону. Скальпель пролетает в считанных сантиметрах от его шеи, чудом не задевая её. Дазай не сводит с Мори глаз, чтобы не дать следующему скальпелю прервать его жизнь. Он не знает точного числа, которое носит с собой Огай, но предполагает, что количество не ограничивалось одним. Пистолет привычно ложится в руку, но Дазай не успевает его достать — он чувствует движение позади себя. Золотой всплеск чужих волос, попавший в поле его бокового зрения и он понимает, кто нападает на него. Элис, паршивка, уподобившись хозяину в уровне подлости во время схватки, хватается за его шею цепкими пальчиками, не пытаясь душить, как кажется ему сперва — нет, способности было мысленно приказано вцепиться ему в сонную артерию. Дазай инстинктивно кидается спиной назад, врезается в неё всем весом и перехватывает тонкие девичьи запястья, безуспешно оттягивая её руки от себя. Он предпринимает ещё одну попытку, на этот раз успешную и потребовавшую гораздо больше усилий, однако кислород наконец продолжает поступать в легкие, силы возвращаются к нему и способность начинает покалывать на кончиках пальцев, готовая обрушиться на вита сексуалис в полную мощность. — Мелкая сволочь, — выплёвывает он, используя на ней исповедь и выворачиваясь, чтобы победоносно взглянуть ей в глаза, прежде чем синий свет полностью поглотит девчонку, — сдохни. В ту секунду, когда Элис окончательно исчезает, он чувствует, как левое плечо разрывает острой болью. — Блядь! — вскрикивает Дазай. Огай, воспользовавшись тем, что он развернулся, всадил в него скальпель. — Да, это больно. — самодовольно соглашается Мори, — Тактическая ошибка — поворачиваться спиной к тому, кто может задеть тебя издалека, не так ли? — Достаточная жертва, чтобы видеть, как девка исчезает, — Дазай наконец достает пистолет, — всегда мечтал это сделать, она невыносима. Жаль, нельзя убить её отдельно по-настоящему. — Элис-чан весьма полезна, если нужно перевоспитать зарвавшегося юнца. — Да, только я правша, Мори-сан. — Исполнитель совершает рывок вперед и выстреливает. Мори бросается в сторону, вовремя уклоняясь, и Дазай двигается к нему. Следующий выстрел, нацеленный Мори в плечо в качестве мести, тоже к его большому сожалению не достигает цели. Было бы как нельзя кстати лишить его возможности полноценно двигать хотя бы одной рукой. — И второй раз мимо, как жаль. — с придыханием выговаривает Огай, делая выпад вперед и молниеносно разрезая воздух рядом с шеей отшатнувшегося Исполнителя. — А вы всё целитесь туда же, — парирует Дазай, блокируя чужой удар в солнечное сплетение и издавая болезненный стон — наибольший урон пришёлся на дважды израненную руку. — Ошибочно так полагать, — в глазах Мори загорается что-то дикое, — ты упрощаешь. — Никогда бы не посмел, — Дазай ударяет коленом ему в бедро, — как же… ведь сам Мори Огай. Огай изворачивается и перехватывает руку с пистолетом, сжимая запястье и пытаясь вывернуть его. — Сука! — вскрикивает Дазай и, поддаваясь Мори, отшвыривает в сторону пистолет и стараясь запомнить, куда он упал. Левой рукой, превозмогая боль, он достает спрятанное лезвие так быстро, чтобы это движение не попалось на глаза Мори, который концентрировался на том, чтобы сдержать его, и со всей оставшейся силы вгоняет его в чужое предплечье, чтобы освободиться, воспользовавшись чужим замешательством. В ту секунду, когда его рука освобождается, он впивается пальцами в шею Огая и тащит его на себя. Мори хрипит от пришедшей боли, бросает взгляд на лезвие и пользуясь инерцией, толкает Дазая на стену, чтобы выиграть хотя бы мгновение. Исполнитель не сдерживает крика, рвущегося из глубины горла. Скальпель, всё ещё находящийся в плече, разрезая ткани, входит глубже. Рука немеет. Мори, используя его промедление по максимуму, ударяет кулаком в солнечное сплетение. Дазай теряет ориентацию в пространстве, перед глазами темнеет на несколько секунд. Он, заглатывая воздух, принимает второй удар и разворачивается боком, ударяя с локтя в лицо. Они с Мори оба хрипят и отшатываются друг от друга. Дазай смотрит на Огая и ужасается — его одежда, пропитанная кровью, липнет к телу, крови действительно много, кажется, она была везде, даже на лице учителя, капая из разбитого носа. Огай по-зверски улыбается. — Надо же, — делая паузу на вдох едва ли после не каждой части слова, произносит он, — ты так вырос. — Хорошо, что хоть сейчас заметили. — не менее надрывно отвечает Дазай. — Горжусь тобой, — грудь Мори вздымается, нездоровый блеск в глазах слегка угасает — Дазай осознаёт, что использование способности в самом начале боя забрало достаточное количество сил, чтобы уравнять их шансы, учитывая предварительную ранение Дазая. Сейчас он совсем не чувствовал своей левой руки, о том, чтобы пошевелить ею, разумеется, речи даже не шло. Дазай пытался не думать, сможет ли сохранить её в принципе. Он пытался сконцентрироваться на противнике. Было трудно предугадать, в каком состоянии Мори — визуальная оценка не давала практически ничего. Понадеявшись на всюду сопровождавшую его удачу, он отталкивается от стены ногой, кидается вперед, инстинктивно вспоминая то, что проделывал в детстве. Правой рукой цепляется за ткань пальто в районе живота и наваливается всем весом, закрывая глаза и вверяясь физике. Мори бьет его по голове снова и снова, но они, хвала богам, падают. Дазай распахивает глаза и, хватаясь за чужие волосы, вкладывая в удар все оставшиеся силы, несколько раз впечатывает его затылком об пол, до тех пор, пока хватка на нем не ослабнет. На кожу Мори из его рта капает кровь, смешанная со слюной, и Дазай отползает в сторону, видя, что Огай не совершает никаких попыток встать. Рукой он нащупывает пистолет. Дело оставалось за малым. — В прошлый раз вы меня обозвали глупым, когда я сделал так. — сплёвывая ещё один сгусток крови на ковер, каркающе произносит Дазай. — В тот момент меня волновал отнюдь не приём, который ты использовал, — Мори натужно улыбается, пока его взгляд, направленный в потолок, стремительно приобретает мутную пленку смирения и облегчения, — а смысл, которым ты его наделил. — Теперь он становится ясным, — соглашается Исполнитель и по щекам неконтролируемо начинают течь слезы, когда он трясущейся рукой поднимает пистолет, даже не стараясь хирургически точно прицелиться, зная, что это бесполезно. — Осаму, помни про баланс, — Огай закрывает глаза и принимает расслабленное положение, — ты умный мальчик, я верю в тебя. Это — твоя победа. — Спасибо, учитель. — неслышимо шепчет одними губами Дазай и дважды жмет на спусковой крючок. Смаргивая пелену слез с глаз, он наблюдает, как Мори дергается от последней вспышки боли и его мышцы перестают сокращаться, окончательно расслабляясь. Дазай ложится набок рядом, поворачивается к нему, чтобы безотрывно смотреть до тех пор, пока беспамятство не заберет его, потому что он знает — сейчас он видит его в последний раз. Его тело сотрясается в конвульсиях. Дазай снова дает волю слезам, они смешиваются с запекшейся на его лице кровью и добавляют новые пятна к и так обагренному ковру. Он запоминает каждую прежде знакомую черту и клянется сохранить их все в своей памяти навечно. Слабая попытка дотянуться до его лица заранее обречена на провал, но он все равно пробует. Рука, ожидаемо, содрогается на середине пути и падает на землю. Сознание покидает его.