Сказка о жаровом змее

Наконец впервые с самой осени погода смилостивилась над уставшей от холода землёй. Благодаря первому по-весеннему тёплому солнцу золотые крыши Стрелицкой общины быстро нагрелись, и всю зиму сладко покоившийся на них снег, казалось, в кои-то веки соизволил вспомнить, что наступило время весны, и теперь виновато – и оттого спешно – покидал за зиму отлёжанное его белыми боками место. Соединившиеся в тоненькие ручейки капли воды, ещё недавно бывшие снегом, дружно бежали от самых коньков крыш по их бочкообразным пухлым бокам к ендовам*, сливаясь там с прочими ручейками и несясь вниз прямиком к чугунным водосточным желобам. Однако за зиму на крышах скопилось столько снега, что желоба не справлялись со своей работой: вода не успевала уходить, и потому переливалась через край желоба и звонкими капелями устремлялась вдоль белокаменных дворцовых стен прямиком на землю. *ендова (разжелобок) – в строительстве ендовой называют внутренний угол крыши, образованный стыком двух скатов; сюда же добавлю примечание, что водосточная система до недавнего времени была безумно дорогим удовольствием (как с точки зрения строительства, так и с точки зрения обслуживания) и потому позволить её себе могли только очень богатые люди. Кап-кап-кап… кап-кап-кап, – сквозь стук каблуков сапог то и дело долетало до ушей Лесьяра из распахнутых настежь окон, пока его вели по широким палатам и извилистым переходам главного здания Стрелицкой общины – Стрелицкого дворца. Благодаря тому, что от улицы вместо ставен окна были закрыты тонкой пеленой колдовства – неслыханная для прочих менее богатых общин растрата сил и средств – капельные перезвоны вольно разгуливали по широким палатам, напоминая всем и вся, что весна пришла, весна уже на пороге и вовсю стучится в двери. Но стоило Лесьяру выйти из одних дворцовых палат на крыльцо и двинуться в сопровождении стражников по переходу к другим дворцовым палатам, как вдруг жуткое карканье разорвало воздух. Кар-р!.. кар-р!.. кар-р!.. – оглушительным эхом раздавалось под сенью перехода, застукав всех врасплох и заглушив собой всё вокруг. Даже звука собственных шагов стало не слыхать! От пронзившего уши карканья ни одна мышца в теле Лесьяра и не подумала дрогнуть; он продолжал идти вперёд, заложив руки за спину. Однако всё же молодой человек ненароком замедлил шаг и бросил взгляд в сторону, откуда доносилось карканье: по ту сторону распахнутых настежь окон к палатам Стрелицкого дворца примыкал широкий заснеженный красный двор*, перерезанный на куски протоптанными снующими туда-сюда заклинателями и слугами чернеющими дорожками. Дворцовые дворы да сады было принято усаживать дубами, поскольку эти деревья издревле олицетворяли силу, могущество и власть – и Стрелицкий дворец не был исключением. На его красном дворе в свете ярко-жёлтого солнца, ничуть не стыдясь своих лысых ветвей, раскинулся могучий дуб; и как под зиму безлистые ветви черноплодки облепляют тяжёлые грозди иссиня-черных ягод, так и дуб облепила шумная свора грачей и при этом возмущенно о чём-то переругивалась на своём грачином языке, явно не гнушаясь изливать своё негодование у всех на виду. *красный двор – место около барского дома, усадьбы (конкретно в этом случае – около дворовых палат) с цветниками, клумбами, предназначенное для отдыха. – Эх, грачи прилетели – и те возмущаются, отчего у нас зима всё уходить не желает! – бросил себе под нос один из сопровождавших Лесьяра стражников, позволив себе отвлечься от Лесьяра на стаю грачей, видимо, по причине того, что тот мирно и без сопротивления следовал куда было нужно. – Может, раз они тут, так и весна подоспеет? А то уж время пахать, а снег с полей всё сходить не хочет. Как бы голодом это не обернулось! – Типун тебе на язык! – выругался его сослуживец, шедший по другую сторону от Лесьяра. – Вон смотри, как снег под солнышком тает да вода бежит – это всё к урожайному лету! А ежели б от дождя снег таял, то не к добру было б. Так что почём зря не каркай! – предостерёг он не следящего за своим языком товарища. Вот только если человека можно попросить не каркать, то стаю оголтело орущих грачей одними лишь просьбами не заставишь замолчать: те лишь пуще распалялись, покуда их перелётные сородичи всё прибывали и прибывали, пока дуб окончательно не почернел и не стал похож на скорбящую вдову, потерявшую кормильца и оттого в знак скорби обрядившуюся с головы до пят в чёрные одеяния… да и крику стояло столько, будто бы и правда слетелись не грачи в преддверии весны, а вороны в преддверии падали. Как только перед Лесьяром распахнулись двери очередных палат, он тут же отвернулся от облепленного грачами дуба и, нырнув внутрь, снова безучастно посмотрел перед собой, продолжая молча миновать одни палаты за другими. Но не одни лишь грачи да стражники были свидетелями его шествия. Там, где стоило ступить его ногам, все стрелицкие люди замирали и, прижавшись к искусно расписанным синью* да охрами стенам, пропускали Лесьяра вперёд, с любопытством уставившись заклинателю в спину. По сравнению с грачами людям, как существам слабым и неспособным в любой миг взмахнуть крыльями и улететь на все четыре стороны, свойственно бояться осуждения: им требуется немалая смелось, наглость, а иной раз и вовсе безрассудство, чтобы выражать свои истинные, не спрятанные за маской лжи и лицемерия мысли прямо, громко, вслух. Так выходило и сейчас. Стрелицким людям, из любопытства ли или по случайности оказавшимся на пути Лесьяра, только и оставалось, что сбиваться позади него в стаи и вместо того, чтобы, подражая грачам, громогласно и во всеуслышание кричать о своём возмущении, тихонько в страхе и вместе с тем в не меньшем по силе любопытстве перешёптываться, будто бы не зная, что как заклинателю ему ничего не стоило расслышать их голоса. *синь – сборное название для ряда синих красок. «Кто он?.. Почему его лицо сокрыто платком?.. Это он змеиное колдовство над Белгородом использовал?..» «Тише ты, а то ещё услышит!» «О боги! Змеиного колдовства нам только и не хватало!» «А разве это не тот, который в расщелину на соревнованиях провалился?..» «Может, он эту расщелину и создал?..» «Разве расщелина от змеиного колдовства появилась?.. Кто-нибудь видел?..» «Да к тому времени, как мы подоспели на то место, расщелина уж схлопнулась и как не бывало!..» «Ах! Что-то подобное вообще возможно на землях Стрелицкой общины?..» «Ох, а разве это не тот, что был в одной дружине с тем страшным человеком в чёрной маске, что мечом из мыши сани наколдовал?.. И главой у них был Владомир Смольный!.. То-то странность!..» «Владомир?.. Батюшки, неужели и он в этом замешан?..» «Как знать! Может, подставили…» «Может, есть уговор какой?.. Не даром же он сейчас не сопротивляется…» Под каменными сводами палат шёпот многих десятков голосов раздавался тем громче, чем больше людей собиралось позади Лесьяра, и мало-помалу шёпот стал превращаться в гул, который грозил вот-вот заглушить собой карканье. Но стоило Лесьяру ненароком повернуть голову в сторону или сбавить ходу, остановившись перед очередными дверьми, как гул мигом смолкал: люди вздрагивали и в воздухе повисало напряжение; а затем, стоило Лесьяру вновь повернуть голову прямо или двинуться вперёд, как всё начиналось по новой: сперва шёпотом, неуверенно, а затем с утроившимся усердием людские голоса вновь заполняли палаты, утопая в грачином карканье… «Как думаешь, заговор?.. Его на допрос ведут?..» «Что ж ему за дело до нас, раз он сюда приехал? Пусть бы своею дорогою шёл отсюда…» «Того и гляди, притворяется! Думу ещё какую чёрную задумал…» «Чует моё сердце беду он какую на нас накликал!.. Никогда такого не случалось!.. Точно говорю тут было всё подстроено!..» «Тьфу, тьфу, тьфу! В Лихолесье тоже, видать, было подстроено! И чем всё закончилось? Сколько людей погибло? Не надо нам такого счастья!..» «Лучше, знаешь ли, перебдеть, чем недобдеть! Пусть сейчас с ним глава разбирается… Кто ж знал, что в наших землях может однажды такое стрястись… Если его не накажут, нас как общину подымут на смех!..» «А ещё коня его видели?.. Разве это не тот, что года эдак полтора назад уже раз бушевал над Белгородом?..» «Ах, я ж сейчас за ним по крышам гнался! Да он колдовством своим никого к себе не подпускал!..» «Змеиным?.. Батюшки!.. Может, это не тот конь? У коня же не было змеиного колдовства!..» «То-то и оно, что не было!.. Кто знает, может он даже волшебных животных может из ума вывести своим колдовством и заставить плясать под свою дудку!..» И ещё много какие слова были брошены в сторону Лесьяра, но ни единый человек не пресёк эти разговоры, и потому в конце концов люди уподобились грачам: они шумной стаей закружили за спиной Лесьяра, и их разговоры из робкого шёпота как снежный ком разрослись до ничем не прикрытого громогласного злословия. «Вон его отсюда! Зачем с ним вообще разбираться!..» «А что если он и есть тот, кто уничтожил тогда Лихолесские земли?..» «Дак говорили ж что помер тот!..» «Да за такую выходку нам надобно заключить его в темницу, а не на приём вести аки дорогого гостя!..» «Пусть бы сгинул поскорее отсюда этот нечистый!..» Вседозволенность и отсутствие отпора заглушают чувство страха и оттого развращают людей – такова уж их природа. Люди, до того помнящие об отсутствии на их спинах крыльев, не встречая своим словам и действиям никакого сопротивления, забывают али ещё хуже: воображают, что крылья-таки на их спинах имеются. Дураки, одним словом! Человек перед ними действительно ведь владел змеиным колдовством, что некоторые из собравшихся буквально только что имели возможность узреть собственными глазами. Но даже эти люди – неглупые, образованные, имеющие какой-никакой опыт в заклинательском ремесле и потому прекрасно знающие, как опасно иной раз не держать язык за зубами подле врага, – найдя таким образом успокоение от своей сегодняшней бесполезности при попытках поймать Лесьяра, позволяли себе злословить за его спиной по одной простой причине: как бы ни был им страшен Лесьяр – он молчал. Молодой человек лишь смотрел своими холодными глазами перед собой. Он проходил мимо резных опорных столбов, по самой середине утолщённых ярко разукрашенными дыньками, проходил мимо красных окон со слюдяными вставками, бросающими от проходящего сквозь них солнца на пол цветастые лучики света, проходил под расписными сводами, увенчанными замысловатыми гирьками… Хотя по укоренившейся в нём заклинательской привычке Лесьяр ни на миг не терял бдительности: он спиной чувствовал негодующие взгляды, слышал каждое слово, брошенное в его сторону… а на деле слышать-то он слышал, да не слушал, смотреть-то он смотрел, да не видел: его мысли были сейчас совсем не здесь, не в этих дрязгах, не в этой грошовой по его меркам суете. Он привык к своей холодной голове и здравому рассудку, но если бы с него прямо сейчас стянули платок, то взору зрителей предстали бы его искусанные в кровь губы, из-за которых во рту появился неприятный железный привкус, а если бы его руки, сложенные за спиной, разомкнули, то стало бы видно, что они до сих пор предательски дрожали, из-за чего Лесьяру и приходилось сжимать их за спиной, то и дело ногтями впиваясь в ладони, чтобы унять дрожь. Но дрожал он вовсе не от слов, которые уже грязными проклятиями сыпались ему в спину, и даже не от грядущей встречи, на которую его вели. Нет, не в том было дело, ему было к такому не привыкать. Ему было глубоко по барабану что ему скажут; он был по опыту убеждён, что ни одна струна его души не подумала бы колыхнуться, что бы ещё ни произошло в этом дворце. Лесьяр вздохнул. Его беда была совсем в другом: Владомир был его бедою. Как и гуляя по масленичному базару в Житецке Лесьяр размышлял, что надо быстрее расходиться им каждому своею дорогою, пока Владомир вновь не привык к его присутствию рядом, так и теперь, идя в сопровождении стражников по этим длинным переходам, несмотря на то, что Лесьяр понимал, что по доброй воле Владомир его не отпустит, он не мог отказаться от своих прежних целей. Да и тянуть больше было некуда: сейчас была замечательная возможность попрощаться с Владомиром – если попытку уйти не поставив того в известность вообще можно назвать прощанием. Но разве оставил Владомир ему выбор? Однако, размышляя так, Лесьяр понимал, что закрывает глаза на самое очевидное… Он снова вздохнул. Пальцы дрогнули, и ногти ещё сильнее впились в ладони. Это не Владомир не хотел его отпускать… Это он сам не хотел прощаться с Владомиром. К тому же, как назло, чем дольше они были рядом, тем большим количеством неразрешённых вопросов обрастали их отношения, да ещё и обрастали с такой скоростью, что Лесьяр и сам не замечал, как оправдывал своё затянувшееся нахождение рядом с Владомиром какой-то ерундой, при этом вопросы так и оставались открытыми. Эти вопросы как назойливые комары бесстыдно маячили перед лицом Лесьяра. Он пообещал себе разобраться с тем, кто и как подослал к нему Владомира, но благополучно отложил этот вопрос, оправдывая это другими делами. Его тревожили приступы Владомира, но что он мог с ними поделать? Какого лекаря ему искать? Или вовсе обратить вспять его заклинательские способности? И как это сделать? Такое вообще возможно? Да и пойдёт ли на такое Владомир? – и снова вопросы, отложенные в долгий ящик. Владомир оговорился, что собирался за него мстить, к тому же это подтвердила Дарьяна – и хотя каких-то действий в эту сторону при нём Владомир не предпринимал, – это, пожалуй, было одной из самых тревожащих Лесьяра вещей, и потому он желал проследить и лично убедиться, что Владомир в это дело не сунет даже кончика своего длинного носа… И ещё многие вопросы, которые цепями волей неволей привязывали Лесьяра к Владомиру: у Лесьяра будто бы за несколько недель их совместного времяпрепровождения тут же нарисовалась тысяча и одна причина не покидать Владомира, тысяча и один повод оставаться рядом несмотря на то, что его уход был делом давно решённым, тысяча и одна цепь, которыми он собственноручно и добровольно привязывал себя к Владомиру, как бы холодно ни вёл себя рядом с ним. И, если быть честным, в руках Лесьяра всё это время уже был топор, которым он мог в любой миг разрубить эти цепи – просто взять и уйти. Но время шло: топор ржавел, а цепи крепчали… он будто бы тянул до последнего, желая нанести удар в самый последний миг и боялся пропустить мгновения, когда остроты топора не хватит для цепей. На самом деле привычка заботиться о Владомире зародилась в Лесьяре уже невесть как давно и никуда и не девалась. Ни на миг. Было ли Владомиру девять лет или был ему двадцать один год – не важно – как бы далеко ни были они друг от друга, в жизни Лесьяра с момента знакомства с Владомиром не менялось лишь одно – он всегда о нём заботился. И три с половиной года разлуки не стали исключением, хотя, Лесьяр был уверен, тот даже не догадывался об этом. Владомир никогда не знал о его тревогах, о его тяготах, о том, что терзало его душу, да и Лесьяр не смел его в это посвящать – он не видел в этом надобности. Теперь ему требовалось лишь взять да уйти. Но почему же тогда ещё ему так сильно хочется прямо сейчас развернуться и со всех ног броситься обратно к Владомиру? Почему так хочется бережно обнять его больную голову и закрыть его уши на случай, если рядом кто-то посмеет шуметь?.. Стоило Лесьяру представить это в своей голове, как его сердце болезненно сжалось. Владомир… Они были вновь рядом друг с другом всего ничего, но почему же старые привычки так скоро дали о себе знать? Что если… остроты топора в его руках уже не хватит, чтобы разрубить цепи?.. Что если топор в его руках изначально был ржавым?.. Что если он переоценил свои силы?.. И из-за этого противоречия в собственной голове Лесьяр чувствовал себя в тупике. Выпить бы. Сейчас так сильно захотелось напиться, чтобы хоть немного угомонить свои дрожащие руки. Уйти… уйти… уйти… он уже давно должен был это сделать ради блага самого же Владомира. И причиной ухода первостепенно была не какая-то цель, не какое-то тайное задание, которое Лесьяр должен был выполнить. Истинная причина была в другом… Ему нельзя быть рядом с Владомиром – он прекрасно об этом знал, но тем не менее взял и позволил себе лишнего… Ради своей блажи побыть подольше с Владомиром, хоть краем глаза посмотреть на него вновь, Лесьяр позабылся и в итоге лишь навредил и Владомиру, и себе, и теперь злость на самого себя за проявление слабости грызла его изнутри, и оттого Лесьяр и кусал свои несчастные губы, оттого он и трясся, оттого его ногти и впивались в ладони… Дурак. Какой же он дурак!.. И грачи на дубе будто бы в этот миг подхватили его мысль, и в их карканье вместо «ка-ар!.. ка-ар!..» ушам Лесьяра слышалось «дур-рак!.. дур-рак!.. дур-рак!..» Стражники, идущие перед Лесьяром, остановились у широких каменных дверей. Двери медленно распахнулись, впустив Лесьяра внутрь, и с грохотом захлопнулись, оставив по ту сторону и разговоры любопытных людей, оставшихся ждать снаружи, и карканье грачей, от хлопка тяжёлых каменных створок чёрной тучей вспорхнувших ввысь. Лесьяр оказался в просторных палатах, увенчанных широким замысловатым сводом. Под сводом проходил ряд распахнутых окон, но наложенное на них заклятие было иным, нежели то, что было наложено в прочих помещениях дворца: помимо холода оно не позволяло проникнуть внутрь ни единому звуку с улицы, и потому внутри огромных палат стояла звенящая тишина, позволявшая легко расслышать даже малейший шорох одежд. Зато если звук попасть сюда не мог, то вот солнечные лучи чувствовали себя как дома: проходя сквозь распахнутые окна, они ослепительно-белыми лужами разливались по налощенному до блеска полу, освещая собою всё вокруг. Пройдя ещё немного вперёд, Лесьяр остановился посреди палат – прямо в самой их середине, на самом освещённом месте – и только тогда наконец-то вынырнул из своих мыслей. Безучастно, будто его это вовсе не касалось, он поднял глаза на большое место, где сидели царь с царицею, а затем низко поклонился. – Здравствуй, добрый молодец! – обратилась к нему царица. – Подними-ка голову, сними со своего лица платок да поведай нам, кто таков будешь, откуда путь держишь да из каких соображений оказался ты в Белгороде? Лесьяр поднял голову и впервые с самого начала соревнований обратил внимание на царицу. Она была хороша собой: лицо её было кругло да румяно, а тёмно-русые волосы с едва заметными тонкими серебристыми проседями толстыми косами лежали на её плечах; одета она была согласно своему положению: в золото да меха, но при этом в её нарядах бросалась в глаза некая выдержанность, порядок. Однако несмотря на кажущуюся молодость, в голосе её чувствовался возраст, но ещё более возраста в голосе чувствовалась власть, чувствовался тот железный стержень, который говорит о человеке твёрдой руки, и лишним подтверждением тому был её прямой, открытый, уверенный взгляд, которым она смотрела на Лесьяра. А по левую руку от неё сидел царь, своим видом более мягкий, нежели его супруга, и даже в образе самого царя бросалась в глаза приложенная рука царицы. – Здравствуйте, царица-матушка, царь-батюшка, – поприветствовал их Лесьяр. – Не могу я вам поведать своего имени и платка снять тоже не могу, но могу поведать то, что путь я держал сюда для того, чтобы помочь Владомиру Смольному победить в белгородских соревнованиях, и никаких целей оставаться в Белгороде более не имею. Царица поставила локоть на подлокотник своего царского места и, склонив голову, положила подбородок на руку, не сводя глаз с Лесьяра. – Не снимешь платка даже если я скажу, что знаю, кто ты? – Верно. Царица сощурила глаза, пытаясь разгадать, что творится в голове человека перед ней. – Не снимешь своего платка даже зная, что твой дражайший друг сейчас находится в нашей власти? Лесьяр никак не изменился в лице, а лишь на миг промедлил с ответом, глянув на царевну, которая стояла подле матери и не менее недовольно, чем при недавней их встрече, взирала на него сверху вниз. – Он и без того ваш частый гость, и даже если вы его водите за нос ради своих целей, то он вам нужен целым и невредимым. Оттого я не вижу причины снимать перед вами платок с лица. Голос Лесьяра был спокойным и ровным, он мягко отражался от стен и эхом расплывался по палатам, пока царица его внимательно слушала. Однако после его слов на лице царицы отразилось недоумение, и в конце концов она усмехнулась. – Своих целей? Мы точно говорим сейчас об одном и том же человеке? – глянула царица по сторонам, явно приглашая окружающих приулыбнуться нелепости слов Лесьяра, и в тишине огромных палат со всех сторон послышались выдохи от усмешек, которые тут же смолкли, стоило царице вновь с серьёзным лицом обратиться к Лесьяру. – Мы с ним знакомы сильно меньше твоего, но определённо точно Владомир Милорадович не относится к тому роду людей, которые за спасибо будут бездумно плясать под чужую дудку. Лесьяр слушал и ничего не отвечал. Кое-что тут не сходилось. Если бы он был на месте царицы, он бы первым делом устроил допрос, дабы выведать всё, что творилось на собственной земле: и про расщелину, и про змеиное колдовство, и про коня – про всё то, что явно не могло быть подстроено. Однако царица будто бы клонила к чему-то иному, совершенно не связанному со всем произошедшим сегодня, будто бы она разыграла для всех некое представление, отдав в нём Лесьяру главную роль. Даже если все здешние заклинатели знали Владомира и питали к нему доверие, Владомир сам-то многого не знал о Лесьяре: да про то же змеиное колдовство, например, если только… если только всё это время Владомир ни поддерживал связь со Стрелицкой общиной… – Царице не любопытно ни появление в стрелицких землях расщелины, ни мой странный содружинник в чёрной маске, ни появление над Белгородом волшебного коня, ни змеиное колдовство. Обо всём этом царице было заранее известно? Царица вновь улыбнулась. – А ты умён, – но узрев недоумение на лице Лесьяра, она всё-таки поправила его. – Однако ты переоценил нас. Про твои способности и знакомство с неким подозрительным человеком в чёрной маске, которого ты без особых раздумий взял в дружину, не спросив у того даже имени, мы и правда узнали буквально вчера из письма от самого Владомира Милорадовича. Однако ни про расщелину, ни про коня мы не знали. Здесь далеко не все знают о Владомире и наших с ним договорённостях – он для всех прочих скорее известен как человек, налаживающий связи двух наших общин и не более, и потому я решила посмотреть, что выйдет из того, ежели я не возьму как обычно ситуацию в свои руки, а позволю своим людям действовать на их усмотрение… – царица призадумалась, а затем развела руками. – Что ж, как ты заметил, вышла каша. Зато благодаря тебе стало ясно, что разбалованные у нас нынче заклинатели пошли, разбалованные, и отчасти и я тому виною, а отчасти и хорошие времена – нет такой нужды в заклинателях, как во время воин али напастей. Только мелкой работёнкой и перебиваются, а носы задрали до неба. Так что вновь отвечу на твой вопрос, – подытожила царица, – нет, о многом из случившегося сегодня мне известно не было и не известно до сих пор, что же именно там произошло. Однако если бы я хотела это узнать, мне вовсе необязательно было бы задерживать тебя – Владомиру Милорадовичу я достаточно доверяю, чтобы расспросить об этом его. – Тогда зачем же я вам потребовался? Даже если царица и все здесь собравшиеся доверяют Владомиру, у вас нет никаких оснований доверять мне. Царице разве не приходит в голову, что я мог желать таким образом пробраться в самое сердце общины, чтобы кого-то убить? С чего вдруг ко мне такое доверие? Брови царицы в удивлении изогнулись дугой. Она искренне не понимала, отчего тот говорит ей в лицо такие слова. – А ты разве в чём-то передо мной повинен, чтобы я тебя остерегалась? А, Лесьяр Нечаец? Послышались шепотки, и даже царь удивленно округлил глаза и посмотрел на жену, а затем обратно на Лесьяра. Царица была явно довольна всеобщим замешательством. – Как видишь, из собравшихся здесь людей знали о тебе тут лишь двое. Двое… Лесьяр молча окинул всех собравшихся взглядом, но не смог найти среди них ни одного знакомого лица, и потому вновь поднял глаза на царицу, ожидая от неё пояснений. Однако пояснений не потребовалось. Прямо за спинами царя и царицы из-под сени парчовых пологов над их головами вышла до боли знакомая фигура, на лице которой не осталось ни единой помятости от недавних скачек по всему Белгороду, ни единого признака недавнего приступа… зато сияла довольная улыбка. Глядя на эту улыбку, в груди Лесьяра будто бы что-то оборвалось. Будто бы цепи, которыми они двое были связаны и которые Лесьяр так не хотел разрывать, с противным лязгом звякнули. Больше не получалось скрывать дрожь в своих руках, и если бы Лесьяр сказал хоть единое слово, то дрогнул бы и его голос. И потому он молчал; он перестал слушать вообще всё, что происходило вокруг него. Ему казалось, что солнечные лучи, под которыми он всё это время стоял, совсем скоро сожгут его, и что самое странное – он был бы не против. Все его переживания о Владомире показались такой пустой тратой времени, такой не стоящей и выеденного яйца тревогой… Владомир его обманул. Снова.