Сказка о жаровом змее

По мере того, как Владомир рос, Лесьяр успел побывать его единственным покровителем, его старшим братом, его добрым другом – самым-самым дорогим и близким. Конечно, в силу своего дружелюбия, подкованного отсутствием совести, легкомыслием и наличием безграничного количества свободного времени, круг общения Владомира был широк, и если он вдруг кому надобился в ту пору, то отыскать его было делом сложным: ищи-свищи его по всем деревням окрест Зеленоборской общины – едва ли за день сыщешь! Но уж если он действительно надобился – хотя редко когда такой обалдуй кому надобился – все в Зеленоборской общине знали, что сперва требовалось справиться где был Лесьяр. Если тот оказывался в общине, а тем более если давеча вернулся с какого-нибудь долгосрочного задания, то отыскать Владомира труда не составляло. – Где Владомир? Опять где-то балду гоняет? – Не, братец/сестрица! Намедни Лесьяр же вернулся. – Ах, точно! Как же-то у меня из головы вылетело! Тогда благодарствую, пойду поищу его у Лесьяра! Вот так оно и было. Всегда. Лесьяр по какой-то причине позволял этому недотёпе сидеть на своей шее, да не просто сидеть, весело болтая ногами, а буквально прирасти корнями к своей шее. Возвращаясь с заданий, он приносил ему гостинцы; уходя на задания, он непременно его баловал, задабривая перед разлукой. Лесьяр его учил письму и чтению, Лесьяр учил его плавать и лазать по деревьям, Лесьяр учил его отличать съедобные грибы от несъедобных. С Лесьяром он впервые ловил рыбу, обколов до крови ладони, когда с полными счастья глазами снимал с крючка первую в своей жизни пойманную им рыбёшку – крошечного ерша; с Лесьяром он впервые ходил на городскую ярмарку, останавливаясь с открытым ртом у каждой первой лавки и сперва неуверенно, а затем всё наглее и наглее упрашивая того купить ему те, те, те и ещё вот те сладости и игрушки; впервые собирал ягоды, бегая по лесу с чёрным от черники ртом и по незнанию набрав вместо брусники целую корзинку безвкусной толокнянки; впервые запускал воздушного змея, впервые плавал на лодке… и много-много что ещё было у него впервые. Лесьяр знал его как облупленного, и такая привязанность к нему Владомира, укоренявшая в том по мере роста количества этих «впервые», казалось, ничуть его не смущала, а наоборот, была в радость. Когда в обещанный срок Владомир дожидался его до самого позднего вечера с заданий, Лесьяр всегда шёл ему навстречу с улыбкой, всегда протягивал ему руки, всегда обнимал и затем долго-долго выслушивал всё, что накопилось у того за время разлуки, даже если сроку этой разлуки было от силы полдня. Среди всех учеников, прошедших через попечительство Лесьяра, почему-то только Владомира он приметил, только Владомиру уделял столько внимания, будто отыскал в нём что-то, чего не было в других детях во всей Зеленоборской общине. Конечно, мир не крутился вокруг них двоих. Так сложилось, что, когда Владомир попал в Зеленоборскую общину, рядом с Лесьяром уже было четверо человек, и совсем вытеснить их с глаз Лесьяра долой Владомиру с его огромным и по-детски упрямым желанием собственничества так и не удалось. Пришлось мириться. Был среди них Любим – самый старший среди всех, двумя годами старше Лесьяра; сам Лесьяр; Дарьяна – на полгода помладше Лесьяра; Беляй – почти тремя годами младше Дарьяны; и Дарён – на год младше Беляя и самую малость постарше Владомира. Вшестером они проводили много времени вместе. Пока Владомир, Дарён да Беляй ещё были желторотыми птенцами с шилом в задницах, остальные трое, будучи постарше, приглядывали за ними. Все вместе дружной толпою они гуляли на праздниках, вместе ходили по грибы-ягоды, вместе купались летом в речке, вместе катались зимой на санках. Хотя Владомиру иной раз всё же удавалось выкрасть одного лишь Лесьяра, когда, например, все остальные были заняты работой или учёбой в общине, а у того выдавалось свободное время, которое он мог тратить на своё усмотрение – всё же довольно часто с ними присутствовал кто-то ещё, если не сразу все четверо. Целых пять лет – пять самых счастливых лет беззаботной жизни Владомира, которые ему подарила Зеленоборская община; пять лет, которые он вспоминал как своё счастливое детство благодаря этим ребятам, и в особенности Лесьяру. С щемящим сердцем Владомир вспоминал старые добрые дни. Вспоминал, как они втроем: он, Дарён и Беляй – тайком убегали в соседнюю деревню, чтобы своровать яблок с приглянувшейся им яблони. Тогда Беляй с дрожащими коленками стоял настороже, прислонившись спиной к свежепобеленному забору, после чего из-за белой спины и получил прозвище Беляя, а Владомир, вскарабкавшись на самый верх дерева, трусил ветви, чтобы затем вместе с Дарёном быстро собрать в мешок и распихать по карманам попадавшие яблоки и со всех ног убегать от учуявшей их сторожевой собаки, поднявшей лай на всю округу. Нетрудно было догадаться, кто был зачинщиком. Впереди всех Владомир нёсся к Лесьяру, весь чумазый, потный, но к груди прижимал обёрнутые в рубаху яблоки и с торжественной улыбкой до ушей кричал Лесьяру: – Кислые!.. Яблоки!.. – запыхался он от бега. – Тебе! Всё тебе!.. И Лесьяр ему улыбался, зная, что ругать бесполезно. Он трепал его по макушке, пока Дарьяна рядом закатывала глаза, на что тут же получала от Владомира язвительное: – А что, твой хахаль не делает для тебя такое? Любим от этого только весело улыбался, Дарьяна же вспыхивала и грозилась дать Владомиру по лбу, а тот, высунув язык, прятался за спиной Лесьяра, не позволяя ей до себя дотянуться, и тогда по лбу уже получал Дарён, да со словами мол чтобы не смел больше у «этой бессовестной мелочи» вестись на поводу, а то добру не научит – только пакости делать и умеет. Но всё это приключение в итоге заканчивалась хрустом шестерых ртов, дружно уплетающих сворованные яблоки. Хотел бы Владомир так и дальше сидеть на шее у Лесьяра, но его никто не спрашивал. Владомиру шёл уже четырнадцатый год, когда его привычный уклад жизни сильно пошатнулся. Всё началось, стоило Лесьяру собраться на войну с кочевниками: как бы тот его ни задабривал, как бы ни клялся писать каждую неделю письма, Владомир тогда люто на него разозлился за то, что тот вот так вот взял и покинул его. – Останься! Ну прошу тебя, умоляю! Так долго тебя не будет!.. – ревел он. – Ну Мирёныш, солнце, я же обязательно вернусь! Не плачь же! – Нет! Не перестану! Я пойду и всё им выскажу! Эти главы!.. Эти старейшины у меня ещё попляшут!.. Я их всех!.. – Ну-ну, – ловил его за руку Лесьяр и, низко нагибаясь, прижимал всего ревущего к своему плечу. – Подумай же, ты и правда думаешь этим что-то поправить? Это же моя работа! Благодаря этой работе мы с тобой тут и живём. – Нет! Уходи с этой работы! Уходи! Пойдём куда угодно, только не оставляй меня! Лесьяр! Лесьяр, ты же не бросишь меня? – оторвался он от плеча Лесьяра и умоляюще заглянул в серые глаза. – Правда не бросишь? Не сможешь же! Ну скажи, скажи, что не сможешь!.. Но по поджавшимся губам Лесьяра Владомир понял, что тот не будет давать ему таких обещаний, и оттого он пуще прежнего разревелся, хватаясь за рукав Лесьяра, размазывая по тому слёзы и сопли. Хотя Влад был достаточно взрослым и прекрасно понимал, что все заклинатели в общине подневольны и вынуждены исполнять поступающие сверху приказы, однако его дурья башка всё равно не могла не затаить обиду на Лесьяра, даже при том что тот, стоило отбыть за ворота Зеленоборской общины, как и обещал, исправно писал ему письма. Владомир так долго дулся, что кинулся во все тяжкие: буквально днями не возвращался в общину, шляясь хрен знает где в полной уверенности, что о его плохом поведении будет донесено Лесьяру, который, где бы ни был, непременно примчится обратно. Владомир даже пытался намеренно разозлиться или найти способ как-то выпустить свою силу, чтобы вдобавок и это заставило Лесьяра «одуматься» и вернуться назад в Зеленоборскую общину. Но ничего не вышло: ни сила не разбушевалась, ни Лесьяр не вернулся. Злость от разлуки продолжала съедать Владомира, и, разобидевшись на весь мир, от злости этой и негодования он продолжал отказываться появляться в общине, а зажил в деревне на местном сеновале, под овином, впервые попробовав крепкое вино и натворив там дел, да таких, что, не зная, что бы ещё такого учинить, взял да посватался к одной девице. Естественно, родители девицы погнали его прочь – никаких правил! – и всё это было сделано лишь бы Лесьяр вернулся, лишь бы приехал и остановил его… И снова Лесьяр не вернулся. И мало того, что не вернулся, так ещё и Владомиру назначили наказание – в целом и что такого, ему частенько их назначали, но сейчас была в этом загвоздка: ранее всегда за него наказание получал Лесьяр. Лесьяр всегда брал на себя ответственность за его проступки, и потому наказания обходили Владомира стороной, а теперь… впервые Владомир был выпорот. Впервые! Ему возбранялось целый месяц покидать общину и назначались ежедневные исправительные работы, которые по большей части представляли собою чёрную работёнку. В его душе затаилась такая лютая обида, такое разочарование! Мир рухнул! Будучи человеком строптивым, на которого наказания действуют не усмиряюще, а ровно наоборот, подначивая ещё больше нарушать правила, Владомир преисполнился ничем не прикрытой слепой злобой: разругался со всеми, громы-молнии разметал, ринулся в ночлежку, схватил первое, что под руку попалось, и стал кидаться во все стороны. Он ничуть не обращал внимания на свои болящие после наказания руки и ноги. Под гневные крики в ход пошли подушки, одеяла, лучины, корзины, посуда. Убранная Лесьяром ночлежка быстро превратилась в курятник, который разворошила лисица. В конце концов, когда Владомиру стало уж не за что хвататься, он достал из-под тяжёлой перины письма Лесьяра – едва ли тот успел к этому времени написать их штук пять – и без раздумий яростно изорвал их на мелкие кусочки… Вдруг Влад замер и некоторое время сверкающими чёрными глазами молча глядел на творенье своих рук. Губы его задрожали, ноги подкосились – он упал на колени на эти пух и перья и горько заревел; сквозь боль и слёзы Владомир стал быстро собирать по кусочкам разорванную бумагу и, хлюпая носом, с каким-то трепетом складывать её себе в карман… Так и закончилась истерика Владомира. Нет, он не примирился: он думал о Лесьяре каждый день. Размышляя как бы его вернуть обратно, мысли его начинались с того, что было бы неплохо попросить об этом Лесьяра в письме, плачась в нём о том, как без него плохо, и заканчивались тем, что Владомир и вовсе задумал в одиночку тайно сбежать из общины, чтобы отправиться искать Лесьяра. Дело усугублялось ещё и тем, что из-за отсутствия части заклинателей в общине, их работу отдали оставшимся заклинателям сверх обычной, и теперь в общине не осталось праздных людей – ни одного человека, сгладившего бы тоску Владомира. А тоска для такого человека как Владомир – вещь страшная. Как срок его наказания подошёл к концу, он стал коротать время всё в той же округе Зеленоборской общины, в соседних деревнях да сёлах, возвращаясь в общину только тогда, когда знал, что должно было прийти письмо от Лесьяра, и всё ещё думая думы как бы ему поступить, чтобы вернуть его обратно – да хоть одним хоть глазком его повидать! Однако до того, как его мысли перешли к действиям, случилось вот что – он таки примирился. То ли возраст был тому причиною, то ли десятки писем, которые успел ему настрочить Лесьяр, возымели своё действие, но Владомир больше не буянил: наоборот, кусал локти за разорванные письма, а на ночлежку, которую Лесьяр для него обустраивал, вообще без слёз смотреть не мог – и потому ноги сами унесли его обратно, подальше от Зеленоборской общины, в соседние сёла да деревни. Оглянуться Владомир не успел – хотя, надо сказать, он не особо-то и оглядывался, – как заделался в околотке* самым заядлым балагуром и пьяницей, тем самым скрашивая до поры до времени своё одиночество. Жизнь его теперь по-прежнему полнилась приключениями, вот только детские забавы в виде воровства яблок, салочек и битв с гусями постепенно замещались занятиями более новыми и интересными, а именно гулянками да посиделками, главной заводилой которых он и стал. *околоток – округа, окрестность. Таким порядком время пролетело удивительно быстро. Прошло почти два года. Уже стояла осень, когда в одну ночь Владомир, тяжело дыша, раскинулся на мягком сене, сам незнамо где, и закрыл глаза. На своей правой руке он чувствовал чужие волосы, которые нежно перебирал пальцами – волосы были один в один как у Лесьяра, только длинные. Он знал, что это не Лесьяр: в правое ухо ему что-то шептал женский голосок, а он отвечал что-то этому голоску, продолжая поглаживать чужие волосы, и улыбался, целуя чужие лоб, нос, губы и шею. У него в ухе зазвенел женский смех. – Ах, всё, хватит! Поздно уж! Родители хватятся! – раздался в его сторону упрёк, однако почему-то только на словах, на деле же очень даже наоборот: его притянули к себе и поцеловали, приятно поглаживая пальцами по спине. – Тогда иди, – первым прервал поцелуй Владомир и улыбнулся, – мне тоже, к слову, скоро пора идти. Голос Владомира за это время сделался низким, грудным, и когда он говорил вот так вот тихо, нежно, расслабленно, то напоминал мурчащего кота. – Тебе? И куда же ты? Надолго? – ответил ему удивленный голос, и пальцы на мгновение перестали гладить его спину. Владомир улыбнулся ещё шире. Он прижал кудрявую головушку к своей груди и, поглаживая по волосам, пояснил: – Возвращаюсь домой. – Почему же сейчас? Чем тебе здесь сделалось неугодно? Из одной деревни в другую скачешь как ряженый по ярмаркам, дело ли? Остался бы здесь ещё немножко. В голове Владомира тут же всплыл образ Лесьяра, и глупая улыбка продолжала растягиваться на его лице. – «Почему?» – спрашиваешь, – сердце Владомира вдруг приятно кольнуло в груди, – потому что скоро домой вернётся мой друг. Он мне как старший брат, пусть и названный, а ближе него у меня никого в жизни нет. Почти два года не видались – я никак не могу не быть там. Пока он говорил, чужие пальцы гладили его волосы, а затем чужие губы снова нежно прижались к его губам так, что вдруг в его солнечном сплетении сделалось жарко. Он резко отстранился, игриво приложив палец между их губами, а затем потёрся своим носом о чужой, таким образом помотав головой из стороны в сторону, мол: «нет, хватит», – да сделал это так ласково, что такой отказ был не обиднее согласия. После этого Владомир поднялся на ноги и вдруг врезался головой в потолок. Мгновение погодя раздался дружный смех, прикрываемый ладонями у ртов. – Т-шш, мои родители проснутся! – Тьфу-тьфу-тьфу! – проговорил Владомир сквозь смех и постучал по деревянной стене три раза, да звук вышел таким звонким, что впору было полдвора перебудить: через простенок вдруг закукарекал разбуженный петух – и оттого смешинка окончательно попала в рты двум людям, быстро сквозь смех отряхивающимся от прилипшей к коже соломы и наспех натягивающим на себя одежду, чтобы стрелой выбежать вон из сарая, издалека с широкими улыбками помахав на прощание друг дружке рукой. Ночи становились уже холодными, а сейчас, ближе к утру, и вовсе можно было подмёрзнуть, но Владомир шёл по пустой дороге одной рубахе и совсем никакого холода не чувствовал. Сизый месяц с ясными звёздами освещали ему путь. Задрав голову, молодой человек смахнул свои густые растрёпанные волосы назад, вытаскивая из них солому, какую нащупал в темноте, и затянул их кое-как лентой. Глядя на ночное небо, он был так счастлив, и счастье это, казалось ему, было так велико, и даже больше, чем это бескрайнее чёрное небо. Сна с такими мыслями не было ни в одном его глазу. Воздух настолько остыл за эту ночь, что Владомир выдыхал клубы белёсого пара, и ему это показалось настолько забавным, что он стал напевать себе под нос песню, наблюдая за выходящими из его рта облачками: Ах ты, ноченька, ночка темная, Ночка тёмная, ах, ночь осенняя. Что же ты, ноченька, да при… притуманилась, Что ж, осенняя, ах, принахмурилась? Что же ты, девица, притуманилась, Что же ты, красная, ах, припечалилась? «Как же мне, девице, да не… да не туманиться, Как же мне, красной, да не печалиться? Нет ни матушки, да нет, да нет ни батюшки, Только есть у меня ах, мил сердечный друг. Да и тот со мной да не… да не в ладу живет, Не в ладу живет, ах, не в согласии…» Стало светать, когда Владомир добрался до ворот Зеленоборской общины. Он добрёл до своей комнаты ещё в силах стоять на ногах, но когда опустился на постель, то его мигом сморил богатырский сон, и так и проспал он без задних ног до тех самых пор, как к нему не ввалился Дарён, отчаянно пытавшийся добудиться до него, крича одно-единственное имя. – Лесьяр! Лесьяр! – орал он ему в ухо, то и дело шепча себе под нос. – Да вставай ты, петух ты этакий… – а затем снова начинал орать. – Лесьяр! Лесьяр вернулся!.. Ух ты ж как спать удумал!.. О-о, да неужели глаза соизволил продрать! Лесьяр говорю здесь! Уже здесь! – Лесьяр?.. – спросонья переспросил Владомир. – Да! Он самый! Твой Лесьяр здесь! Владомир после долгого пути и не менее долгого сна соображал ой как плохо, зато как сообразил, то аж подпрыгнул на постели, запутавшись ногами в одеяле, отчего упал, но, не обращая внимания на смех Дарёна за своей спиной, мигом снова поднялся на ноги и побежал вперёд. Он понятия не имел куда бежать. Впереди Владомир увидел толкотню и побежал туда – но там Лесьяра не было. Он побежал ещё дальше, туда, где людей было ещё больше, – но и там Лесьяр не нашёлся. Тогда он догадался направиться к главному подворью и тут же пустился туда со всех ног, кляня себя, что не додумался уточнить у Дарёна, где же именно ему искать Лесьяра. Он нёсся быстрее пущенной стрелы, быстрее ветра, лишь бы поскорее!.. лишь бы поскорее увидеть!.. Вдруг Владомир резко остановился, развернулся и встал как вкопанный. Тяжело дышащий, весь помятый, с гнездом на голове, из которого торчала вчерашняя особо умело спрятавшаяся в его волосах солома, он уставился себе же за спину, в сторону от того места, мимо которого только что пробежал. Там творилась такая же толкотня, шум, гам и вообще дым стоял коромыслом, как, собственно, и во всей остальной Зеленоборской общине. Но в этом дыме его черные глаза случайно, будто бы ненароком встретились с двумя серыми глазами, которые, окинув его сперва с головы до пят, так же уставились на него в ответ. Замерев, молодой человек тяжело сглотнул. Блять.