Сказка о жаровом змее

– В тебя нельзя влюбляться! – Почему? Чем же я негож? Девицы громко засмеялись, надевая венок ему на голову. – Потому что ты никого не любишь! – Отчего же? Стал бы я целовать ту, что мне не мила? Девушки снова залились смехом. – Да и что с того? Мало ли девиц тебе милы? Мало ли девиц тебе красны? Ты как ветер: куда подует, туда ты и посмотришь. Вот все и видят тебя такого весёлого да ладного, красивого да складного, что аж на сердце радостно становится, когда ты есть… видят да страшатся, что в душе не чают, как тебя удержать-то, ветренного. Скольких ты ж перецеловал? Скольких ж обнадёжил своим вниманием? А всё-то это поверхностное в тебе, всё-то ты дурачишься да других дурачишь. Играть с тобой хорошо, а жизнь строить – не сиськи мять: тут какая-никакая верность нужна, серьёзность!.. Так ему говорили, такие речи велись с ним однажды, на посиделках, поздним летним вечером, когда его, зацелованного, шутками-прибаутками выпроваживали прочь. – Эх, девицы, что ж поделать, если я вас всех так люблю! Всё вы не так понимаете! Может, сердце у меня такое большое, что все вы туда помещаетесь, и выбирать одну мне хуже горькой редьки!.. – Ох, Владомирушка, – отвечали ему, по новому кругу целуя на прощание, – мы ж не потому так говорим, что не верим в размеры твоей любви к нам, а потому, что если ты однажды влюбишься – от всего своего большого сердца влюбишься – то сколько бы мы тебя ни привязывали, а силком подле себя не удержали бы!.. Владомир никакого внимания не обращал на эти слова, покуда сердце его не нашло свою отдушину. Вернее, даже и не искало – вот он, всегда рядом жил-был, но стоило пропасть на долгий срок, а затем вернуться, и сердце Владомира будто подменили. Он и не заметил, как так вышло. Что ж поделать, если в жизни бóльшая часть перемен случается исподволь, а люди в череде мчащихся дней и не замечают того до тех пор, пока эта самая жизнь однажды не ударит их обухом, заставив взглянуть на «вдруг» произошедшие вещи другими глазами. Эта же участь постигла и Владомира. Уже на другой день после возвращения Лесьяра в Зеленоборскую общину Влад осознал, как же тот оказался прав. Пылкое сердце в его груди, казалось, загоралось от одной лишь мысли о Лесьяре, а мыслей о Лесьяре в его голове роилось мама не горюй, будто внутри его черепной коробки был целый улей. Мысли эти затмевали молодому человеку голову, жужжали, жалили, и на месте не сиделось: хотелось хоть одним глазком, но всегда поглядывать на Лесьяра, всегда быть рядом, лишь бы только тот смотрел на него своими серыми глазами, обнимал своими сильными руками... Ах, как же колет от жара в груди, держите меня семеро! Однако было одно «но». Это же был Лесьяр. Его Лесьяр, который был далеко не какой-нибудь деревенской девицей. И вовсе Владомир не считал деревенских девиц какими-то не такими: дело было в том, что по сравнению с ними Лесьяр всегда занимал особое место в его жизни, и переместить его с одного места на другое попросту не представлялось ему возможным. Однако было и второе «но». Лесьяр ни о чём не знал. От одной мысли, что Лесьяр узнает о его чувствах, у Владомира заходилось сердце и перехватывало дыхание… Но не стоило забывать, что это же был Владомир. Как только у него встал вопрос: что ж ему с его чувствами делать? – его голову сразу посетил восхитительный ответ: а стоит ли вообще что-то с этим делать? Ведь действительно, отношения предполагают какую-никакую серьёзность, а серьёзности во Владомире было ни на грош: едва ли он мог похвастаться хоть одним серьёзным поступком за всю свою шестнадцатилетнюю жизнь. И потому Владомир решил пока что ничего не предпринимать: как говорится, не буди лиха, пока оно тихо, – тем более что мир не крутился вокруг них двоих. После окончания войны с кочевниками жизнь в Зеленоборской общине тоже сильно изменилась. Община закипела и загудела: после победы на в общем то неказистую Зеленоборскую общину с до того несколько непрочно укрепившимся именем вдруг свалилась неслыханная слава. Имя общины с её заклинателями стало на слуху, а оттуда и работы невпроворот: заказы сыпались со всех уголков света – едва ли заклинатели поспевали со всем справляться. С войны Зеленоборская община несмотря на все потери заполучила много прибытку: в числе его помимо громкого имени, новых связей и денег также были разного рода волшебные предметы и вещицы. Как и всё, что связано с навью, предметы и вещицы эти требовали особого ухода и обращения, чтобы в итоге быть использованными во благо общины. Однако вот незадача: кочевники явно не позаботились о том, чтобы прилепить к каждой волшебной вещи краткое описание с названием, назначением и руководством по использованию, чтобы, попав в чужие руки, сразу было ясно что это за вещица и как с нею управляться. И теперь что ни день, то в общине что-то взрывалось, загоралось, рушилось, доставляя сильную головную боль всем её обитателям. А раз всё рушилось, но деньги были, то главы общины оказались перед необходимостью пригласить на свои земли плотников. Рубились новые дома, перестраивались старые. Обветшалое главное подворье, предназначенное для приёма гостей и обсуждения всех дел насущных, на ковёр которой хоть раз да ступала нога каждого зеленоборского заклинателя, теперь переделывалось по последнему слову: рылись ямы под широкие хоромные подклеты, тесались выстоянные* толстые брёвна под срубы, саженей по пять каждое, и укладывались в обло** где в четыре бревна на венец***, а где и на широкую ногу – в восемь****. *если возводить деревянную постройку из свежих, только что срубленных брёвен, то будет очень большая усадка, которая грозит огромными щелями и перекосом всей постройки. Чтобы этого избежать, брёвна под сруб должны год-другой полежать, и только затем использоваться для строительства. Полежавшие нужный срок брёвна и называются выстоянными. **в обло – способ укладки брёвен, при котором по углам брёвна стыкуются друг с другом с помощью вырубленных в них углублений в форме полукруглых чаш (типичная русская изба с её характерными выступами брёвен по углам). ***венцом называется один ряд брёвен в срубе. ****четыре бревна на венец (четверик)… восемь бревен на венец (восьмерик) – у сруба может быть разное количество стен; чаще всего это 4 стены или 8 стен. Учебные и жилые подворья тоже перестраивалось и расширялись под нужды уже большего количества учеников, ведь теперь в общину набирали не абы кого из остатков тех, кто не попал в более влиятельные общины – стоило имени Зеленоборской общины прогреметь на весь белый свет, так многие намеренно застремились отдать своих даровитых отпрысков в эти деревянные стены. От всей этой перестройки и без того занимавшая пол-леса община ещё годы вперёд будет пахнуть лиственной стружкой, а стук топоров будет жужжать в ушах её жителей даже по ночам. Община вечно принимала каких-то гостей, один важнее другого, вечно устраивались показательные бои, соревнования. В общем обычно скучная зеленоборская общинная жизнь, которую до того разве что Владомир скрашивал своими выкрутасами, теперь заиграла новыми гораздо более яркими красками. Несмотря на все победы и заслуги, жизнь учеников краше от этого не стала. Дел сделалось – куры не клюют, а свободных рук – раз-два и обчёлся. Следовательно, как уже можно было догадаться, многие из новых забот Зеленоборской общины легли на плечи её старших учеников, в том числе и Лесьяра. Поначалу изменения в его жизни показались Владомиру несущественными: его всего лишь переселили в домину, предназначенную для старших, чтобы жить поближе к главному подворью и быть у кого надо всегда под рукой. Не новость, что младшим ученикам, не прошедшим обряда становления, вход в домину был заказан… правда Владомир недолго горевал об этом: Лесьяру не возбранялось спать вне его комнаты, а ночлежка, в которой Владомир как смог второпях навёл порядок, всё ещё оставалась в их распоряжении. Но, казалось, труды Владомира по облагораживанию ночлежки пошли коту под хвост! А всё потому, что Лесьяр стал занят сильно больше, нежели предполагал Владомир. Если двумя годами ранее он, будучи в общине, имел возможность уделять Владомиру хоть чуточку времени, то теперь... было ощущение, что Лесьяра снова упекли на войну. А он-то был тут! Просто загружен работой стал так, что света белого не видел, занимаясь какими-то невероятно важными общинными делами. Он тихонько приходил к так и не дождавшемуся его Владомиру в ночлежку за полночь, а уходил засветло, и Владомир был вынужден довольствоваться тем, что только глубокой ночью сквозь сон ощущать, как знакомые руки его обнимали и приподнимали, чтобы пододвинуть в сторону. Рядом с его ухом раздавался мягкий голос: – Спи, спи, спокойной ночи… прости, что я так поздно, – а затем тёплая рука гладила его по голове, и Владомир засыпал сладким сном, чтобы наутро опять обнаружить, что в ночлежке лежал лишь он один. Прошло некоторое время со дня возвращения Лесьяра в общину, прежде чем их общение устаканилось и вошло в свою колею. Но без трудностей не обошлось. Пусть Владомир и признал сам перед собою свои чувства, но признаться в них Лесьяру у него язык не поворачивался, поскольку он не был слеп: Лесьяр к нему никаких более чем братских, более чем дружеских чувств не испытывал. Он относился к Владомиру по-старому, как к младшему брату. И будь Лесьяр деревенской девицей, Владомира бы не остановило такое отношение от попытки подкатить к нему яйца, даже если бы за это он был бы послан в направлении некоторых интересных мест (собственно, ради которых он иной раз и подкатывал). Но это был Лесьяр! Лесьяр! У Владомира волосы дыбом вставали от мысли, что он позволит себе такое поведение в его сторону. А как иначе поступить – в силу своей юности он в душе не чаял. Вот и оставалось ему быть честным в этом вопросе перед самим собой, однако не позволять себе быть честным перед Лесьяром: если раньше он доверял Лесьяру всё огулом*, то теперь ему приходилось ой как крепко держать себя в руках и ой как хорошенько следить за своим языком. *без разбора, целиком, полностью. Однако его свободолюбивая бунтарская душонка не привыкла к таким заморочкам, поэтому что не было сказано на словах, то все-таки неосознанно прорывалось в действиях: он не сводил с Лесьяра глаз, он ловил себя на том, что несколько раз прилюдно брал Лесьяра за руку, что иногда его голос в присутствии Лесьяра переходил на томный, что иногда он забывался и обнимал Лесьяра чуть нежнее, чем обычно, что ему тяжело с ним ходить купаться на речку и в конце концов ходить вместе в баню… Да-да, первый за долгое время их поход в баню окончательно расставил всё по своим местам в голове Владомира, которому – не успел зайти! – пришлось мигом окатить себя ледяной водой и под свист Дарёна и всех остальных о том, какой он слабак такого жара испугался – выйти прочь. Пожалуй, это была последняя капля в терпении Владомира, капнувшая на то, о чём он раньше и не ведал – на его гордость. Да, жара-то он испугался, но вовсе не банного. Пусть кто какие хочет гадости о нём лопочет, но над его любовью к Лесьяру он насмехаться никому не даст! И потому Владомиру пришлось срочно подыскивать любые способы выплеснуть этот жар из своей груди. Он снова стал ходить в соседние деревни да сёла и оставлять весь свой пыл там, а в Зеленоборскую общину возвращаться поуспокоившись и с холодной головой, чтобы иметь возможность хоть как-то смотреть Лесьяру в глаза, которые и не чаяли, что творилось внутри Владомира. Да и, надо сказать, в такой суете, когда каждый заклинатель на счету, смотрели эти глаза далеко не только на Владомира, а и на много что ещё. Иной раз по целым неделям Владомир оставался безмолвным наблюдателем в жизни Лесьяра, карауля его то тут, то там. Он наблюдал за тем, как Лесьяр обучает новобранцев основам заклинательства, как выступает на собраниях, как упражняется, как стал удивительно всем нужен по важным и не очень делам. Он частенько заставал Лесьяра за толстыми скучными книгами, за старыми летописями, даже за общинными счетами и домовыми книгами, которые Влад жуть как хотел вырвать из его рук, чтобы тот хоть немножко уделил ему внимания. Это было уму непостижимо, как мог Лесьяр так много работать! Однако время шло, а нагрузка, взваленная на плечи Лесьяра, меньше не становилась. Он вдруг стал у всех на виду, всем нужен, аки хлеб насущный – совсем не так, как это было раньше. Раньше Лесьяр был таким человеком, что не особо бросался в глаза: золотисто-русые волосы – как и у многих, – серые глаза – тоже, как и у многих, – много маленьких едва заметных веснушек, много таких же маленьких родинок, ростом чуть повыше сверстников, мягкий голос, да и по природе своей он был очень спокойным и без надобности не высовывался. Его вообще было трудно назвать общительным человеком, особенно с людьми, которых он плохо знал или не знал вовсе. Но вот прошли два года, и если раньше он считался просто старшим учеником, подростком, прошедшим обряд становления и набирающимся опыта на заклинательском поприще, особо внимание не привлекавшим, то теперь стал взрослым человеком и внимание привлекал. В нём произошло много маленьких изменений, вроде не сильных, но вкупе они давали Лесьяру совсем иной образ. Он сильно вырос, возмужал. Его черты всегда вспоминались Владомиру мягче, да и до сих пор они сохраняли свою мягкость, вот только нижняя челюсть и скулы стали выглядеть чуть грубее, большие серые глаза стали чуть холоднее и загадочнее, в них стало больше твёрдости, а цвет стал именно тёмно-серым, булатным. Синяки под глазами стали более явными, как у человека, повидавшего уже немало на своём веку, а глаза будто стали чуть глубже посаженными, светлые же брови его будто стали чуть сильнее нависать над ними. На нижней челюсти не осталось места детскому пуху, и ему на смену пришла щетина, да и волоски на его руках стали заметнее. На Лесьяре чётче обрисовывались мышцы, движения стали более резкими, в них стало меньше его плавности. А помимо того, что он стал взрослым, он также стал полноценным заклинателем. Ему минуло двадцать лет. Он уже был в том возрасте и на том этапе обучения, когда мог бы покинуть общину и пойти на все четыре стороны… но не пошел. Он стал заниматься работами внутри общины, и, как в дальнейшем Влад понял, дела эти носили настолько тайный характер, что вряд ли Лесьяр теперь мог просто так взять да уйти. О Лесьяре ходило много сплетен и пересудов, о нём пересказывались былины и сказания: о его бравых подвигах, о славных сражениях с кочевниками, о спасении людей из плена и прочее и прочее. А когда такой сильный человек, такой бесстрашный в бою, такой бравый, такой смелый так медлительно спокоен, так взвешен – что бы ни случилось, куда бы его ни посылали, какую бы работу ни поручали – он стал вызывать любопытство и доверие. Для Зеленоборской общины Лесьяр стал человеком, на которого было можно и нужно положиться, и в умах окружавших его людей подкреплялось это ещё и тем, что внешне он казался взрослее своих лет, мудрее. Его поджатые губы, спокойный взгляд его холодных глаз, которые вдруг глядя на тебя становились тёплыми, его улыбка одними уголками губ, доброе слово из его уст – всё это были его верные спутники. Он умел нести ответственность, он был надёжным человеком, до крайности невозмутимым – что бы ни творилось вокруг! – и подкреплялось это не одними лишь слухами, а делом. Он слушал и внимал, он разрешал внутренние распри и тяжбы, он руководил приёмами и занимался закупками – словом, он просто брал и делал порученную ему работу, и делал хорошо. Сейчас, во времена больших изменений, когда требовалось везде поспеть и нигде не облажаться, когда на его широкие плечи опустилась вся Зеленоборская община, к этому его спокойствию люди потянулись, потянулись во всех смыслах. Лесьяр стал нарасхват, и помимо дел общинных это коснулось и дел личных: какой ужас объял Владомира, когда однажды к нему заявились его сестрицы по общине, которым он всего-то пару тройку лет назад срывал уроки под их заливистый смех, и стали со смущением вопрошать, не знает ли случайно Владомир что-нибудь о делах сердечных Лесьяра… Да ебись она конём эта Зеленоборская община с её бесконечными запросами в сторону его ненаглядного Лесьяра! У Владомира сердце было не на месте оттого, что Лесьяр позволял собою так помыкать, раз уж и до этого дело дошло. Чуяло его сердце, что доброта Лесьяра до добра того не доведёт! В один прекрасный день не осталось больше его мочи сидеть на месте, Владомиру потребовалось срочно что-то предпринять! Стал он голову ломать, но ломал не долго. На удачу из его окружения не только у Лесьяра имелись кое-какие полномочия в Зеленоборской общине – с недавних пор на главное подворье также взяли работать Беляя. – Беляй, скажи, ты же мне друг? Беляй – тот самый Беляй, который только-только дослужился до того, чтобы быть мелким распорядителем в приказе на главном подворье – сразу напрягся. Его вечно красные щёки ещё гуще покраснели, а глупый взгляд круглых глаз стал ещё более глупым, как у ягнёнка. Владомир знал, что Беляй был трусом, но в силу их дружбы трусом безотказным, благодаря чему в своё время Владомир подначивал его вместе совершать такие смелые поступки, как подсматривание за купанием девочек или заговаривание зубов конюху, когда Влад из-за спора с деревенским ребятами втихаря уводил коня из общины... За эту его трусость, по надобности или принуждению граничащую с, надо сказать, немалой смелостью, Владомир его и любил, за это и водил с ним дружбу. – А? Да… я… ну… а к чему ты спрашиваешь?.. – Так, слушай! – Владомир приблизился к его столу и, уперевшись ладонями в столешницу, навис над Беляем, стараясь предать своему взгляду самое плачевное выражение, на которое только был способен. – Лесьяру нужен отдых! Ты вообще его видел? Видел его синяки под глазами? Он же на нежить похож больше, чем на живого человека: работает, не видя ни дня ни ночи, как проклятый пашет на эту общину, а всем нет до того и дела! Неужели тебе его ни капельки не жаль? – Мне? Ну… да, ты прав, у него действительно работы невпроворот, но он нужен… – Вот видишь! – прервал его Владомир. – Поэтому пожалуйста, будь другом, подмени его хоть на полдня! – Как же я могу! На нём же не одни бумаги лежат! Сегодня нужно покончить с волшебными предметами, иначе мы в сроки не уложимся, затем отчёт он мне сдать должен, а завтра задание… – Ну Беляй, ну пожалуйста! – Владомир схватил его ладони и сжал в своих. – Хоть один вечер освободи ему! Что тебе стоит написать отчёт за Лесьяра! Кто там эти отчёты вообще проверяет! Пожалей его! Беляй прикусил язык: слепому было бы видно, что Влад просил за Лесьяра, пёкшись не о последнем, а о себе любимом. – Слушай, Влад, да, Лесьяр по горло занят, но сейчас время такое… занят не он один! А ты маешься не потому, что он так занят, а потому, что ты бездельник. Была бы у тебя работа, ты бы не отаптывал пороги главного подворья, а, глядишь, с Лесьяром бы ходил на задания да помогал ему в делах. Тогда бы вы гораздо больше времени проводили вместе!.. Так-то оно так, и Владомир в глубине души это прекрасно понимал, но вместо того, чтобы прислушаться к голосу разума – ну или на крайняк к голосу Беляя – в ответ лишь кривил лицо: иной раз ему казалось, что Лесьяр как раз и любил его за то, что он такой бездельник, да и нелюбовь к заклинательству всё ещё никуда из него не делась. А потому он продолжил гнуть свою палку, заговаривая Беляю зубы. По Беляю было видно, что отказать Владомиру у него язык не поворачивался, но и подделывать отчёт он желанием не горел, ведь его же могли застукать и наказать! Однако Владомир хватки не терял и стал дожимать его: – Прошу, один-то раз! Первый и последний! Если тебя поймают, я возьму всю вину на себя!.. И Беляй, тяжело вздохнув от напора глупых доводов в свою сторону, в конце концов согласился. И соглашался он ещё много раз, хотя каждый из них Владомир божился, что это последний. Благодаря Беляю теперь редко, но Владомир вытаскивал Лесьяра кататься на санках, купаться, собирать ягоды и грибы, рыбачить, ходить на ярмарки. Тоска на сердце Владомира стала потихоньку рассеиваться. Хоть так, хоть редко, но Лесьяр по-прежнему оставался его Лесьяром! Только его! Однако Лесьяр чаще всего оказывался таким уставшим, что вместо весёлого времяпрепровождения просто заваливался где-то с Владомиром и начинал дремать от усталости… Так время летело быстро, близилось лето. Последнее похолодание перед грядущей жаркой погодой сковало воздух, и погода стояла зябкая, пасмурная, с тяжёлыми свинцовыми тучами, своими налитыми боками, словно грудью, в любой миг готовыми выкормить землю дождём, а то и при особо плохом настроении разразиться громом. По воздуху расплывался густой запах черёмухи и слышался писк неугомонных стрижей. В один такой день Владомиру удалось выторговать для Лесьяра целый свободный день. Куда-либо выбираться из Зеленоборской общины смысла при такой погоде не имело, но и здесь ходить хожеными тысячи раз путями уже набило оскомину, и они слонялись по общине то окольными тропками, то лесом, чтобы ни с кем не столкнуться, и болтали ни о чём. А пока они гуляли, тучи опускались всё ниже и ниже, пока наконец не разродились дождём. Им пришлось укрыться под ближайшим навесом и расположиться на приставленной к стене лавке. Молча сев подле Владомира и уставившись на стену дождя, Лесьяр никак не мог перестать зевать: он оперся щекой о плечо Влада, а потом, ведомый морившим его сном и убаюкивающим топотом дождя, лёг тому на колени, положив руку под голову… Владомир замер. Некоторое время оставался нем как рыба и обездвижен как громом поражённый, пока наконец его губы не зашевелились. – Лесьяр, ты… спишь?.. Но ответа не последовало. У Владомира сердце стучало так, что им можно было бы колоть дрова не хуже топора. Обождав ещё немного, дабы точно быть уверенным, что Лесьяр заснул, Владомир стянул с его головы шапку, запустил руку в кудрявые волосы – очень нежно, чтобы не разбудить, – и начал играться с ними, больше не пряча на своём лице глупой улыбки. Лесьяр действительно спал, спал как убитый. Владомир всё ещё не трогал лиха в своём сердце, пока оно было тихо: памятуя о своей несдержанности, он долгие месяцы выучивал свой рот держаться на замке, а чувства в узде, но со временем, наблюдая, что Лесьяр оставался слеп к его неровному дыханию в свою сторону, настолько уверовал в свою новоприобретённую способность скрывать собственные чувства, что иной раз позволял себе ослаблять узду. В такие моменты, как этот, он не мог избежать соблазна чуть-чуть потешить своё сердце, и потому его пальцы немного подрагивали от волнения. С большим удовольствием он рассматривал человека на своих коленях: длинные ресницы, россыпь родинок и веснушек на коже, очертания приоткрытых губ, трещинки на них, руки с этими хорошо очерченными синими венами, пальцы, мозоли на ладонях, волоски на теле, милый пушок на ушах, кадык… Дождь всё лил и лил, то ослабевая, то заливая с новой силой, а Влад всё гладил его волосы и не мог нагладиться, всё смотрел на Лесьяра и не мог насмотреться. От долгого сидения на жесткой лавке у него уже всё тело затекло, однако как же ему было хорошо! Каким же он чувствовал себя пресчастливым! Задул прохладный ветерок, от которого Лесьяр вдруг поежился и потерся холодным носом о ляжку Владомира. От неожиданности пальцы последнего дрогнули, сердце тут же пошло в пляс, а лицо уже болело от растянутой на нём улыбки, обнажавшей белые зубы. Складывалось приятное ощущение, словно Лесьяр был его любимым, но нелюдимым котом, который вдруг соизволил прийти на хозяйские колени, и теперь хозяин боялся даже вздохнуть, чтобы его не спугнуть: разве коту могло быть ведомо, как сильно хозяин был счастлив видеть его на своих коленях? Маленькое заклинание, которое однажды выучил самый ленивый ученик общины Владомир – это заклинание, позволяющее нагревать посторонние предметы. Часто им пользовались заклинатели, чтобы не замерзнуть в дальнем пути. Оно было лёгким, и даже при самых скромных заклинательских способностях его мог осилить и ребёнок – ему-то и обучил как-то Владомира Лесьяр незадолго до своего отбытия на войну, когда тот поспорил с деревенскими, что за три дня выучит заклинание. Однако как он выучил заклинание, так и успешно его позабыл, как забывается всё, что требует практики. До сегодняшнего дня Владомира ни в коем разе не беспокоили его отсутствующие навыки в заклинательстве, – ведь заклинателем-то он не собирался становиться! – зато именно сейчас он вдруг сам того не ведая осознал, как можно оборотить заклинательство себе во благо, и вся его нелюбовь к этому делу меркла по сравнению с сиюминутным порывом сделать маленькое добро человеку на своих коленях. Влад приблизил свои ладони друг к другу и направил силу в пространство между ними. Ему как никогда хотелось помолиться, чтобы оно сработало как должно. Воздух между ладонями мгновенно нагрелся, и молодому человеку обожгло руки, словно он коснулся раскаленного угля. Но он сдержался и вытерпел боль – не шелохнулся, чтобы не потревожить сон Лесьяра. Владомир проделал то же действие ещё несколько раз: по вискам его катил пот, кожа на ладонях пошла волдырями, обуглилась и облазила, но у него наконец-то получилось равномерно нагреть воздух. Тогда он разомкнул руки, развёл их в стороны и ладонями вниз приблизил к спящему на его коленях мужчине. Под навесом стало теплее. Дождь продолжал лить, барабаня по крышам домов и кронам деревьев, с длинного соломенного навеса крыши на землю тянулись тонкие ниточки воды, в воздухе стоял терпкий густой запах соснового леса вперемешку с запахом черёмухи – и обожженной кожи, но это уже такие мелочи! – а на коленях Владомира мирно посапывал Лесьяр… как бы хотелось, чтобы этот миг длился целую вечность!.. Но тут сквозь завесу дождя послышался голос человека, бегущего в их сторону: – Лесьяр! Ты здесь? Лесьяр! – Ах ты ж собака сутулая, ну почему именно сейчас! – зашипел себе под нос Владомир. – Мимо, пожалуйста, пройди мимо! Но к несчастью Владомира, зовущий Лесьяра человек сквозь стену дождя всё ж таки заметил сидящих под навесом людей и начал подходить ближе, продолжая кричать имя Лесьяра. Без лишних расспросов было ясно, кто это: это пришёл посыльный от главного подворья, который уже знатно вымок под дождём. Внутренне Влад перематерил всё на чём свет стоит и пожалел, что нет заклятия, способного остановить время ну или в крайнем случае хотя бы закрыть рот этому крикуну. Точнее, может такие и есть, но он-то знать их не знает! Вот гадство! От крика Лесьяр тут же пробудился и быстро поднялся с колен Влада. Как раз к этому времени посыльный зашёл под навес и, повеселев оттого, что наконец нашёл кого искал, сообщил, что Лесьяру немедля нужно явиться по какому-то срочному делу. – Да у вас там что ни дело, то всё срочно… – пробурчал себе под нос Владомир. Сонный Лесьяр отвлёкся на это бурчание, затем снова обратил своё внимание на что-то толкующего ему посыльного, и на миг замер, будто соображая, что происходит и где он вообще находится. Слушая скорые речи посыльного, Лесьяр вдруг принюхался и повернулся к Владу: – Почему пахнет жареным мясом? В ответ Владомир пожал плечами, неосознанно сильнее сжав руки в кулаки и едва удержавшись, чтобы не поморщиться от боли, которую у него это вызвало – он только сейчас заметил, что от переусердствования его ладони пылали от ожогов. – Видимо кто-то готовит мясо, а запах сюда принесло. – Ладно… – Лесьяр зажал пальцами переносицу и закрыл глаза, что-то обдумывая. Вздохнув так тяжко, что даже посыльный вопросительно переглянулся с Владомиром, он поднялся с лавки и только тогда заметил, что на его голове нет шапки. Владомир молча ему её протянул, намеренно подав тыльной стороной ладони вверх и снова проглотив боль. Ох горе ему, почему бы не воспользоваться своими пострадавшими руками и не принудить Лесьяра остаться здесь и ещё хоть немного позаботиться о нём? неужели Владомир от Лесьяра понабрался этой привычки ставить свои беды и желания позади чужих?.. Несмотря на эти мысли он упрямо не давал боли отражаться на своём лице, и Лесьяр спросонья на это купился. Глянув на Владомира, он поджал губы, выражая своё сожаление о том, что ему приходится покинуть его. – Мирëныш, прости, мне надо идти, потом ещё увидимся. Это «потом ещё увидимся» обычно обозначало, что Лесьяра допоздна не будет, а значит делать было нечего. Владомир поднял полные грусти глаза на Лесьяра, но его заспанное лицо, на котором остались отлёжанные полосы от чужих штанов, выглядело настолько милым, что несмотря на вынужденное расставание глупая улыбка медным тазом засияла на его лице. В ответ Лесьяр улыбнулся Владомиру своей уставшей улыбкой, привычно потрепал по макушке и быстро ушёл из-под навеса, потирая отлёжанное бедро. Ещё некоторое время Владомир сидел под навесом и смотрел в то место, где скрылась знакомая фигура. Его сердце никак не могло угомониться, ноги очень хотели броситься за Лесьяром и забрать его обратно под навес, и что-то неприятно заскреблось у него в груди. Однако, тяжело вздохнув, он уже привычно взял свои чувства под узду и смиренно поджал губы. И года не минуло, как Лесьяр воротился домой, а Владомир так переменился, что и сам себя не узнавал. Ещё недавно сдержанность была ему в тягость, казалось чуждой и глупой затеей, ведь в голове его не укладывалось, для чего же люди так любят делать из своих мыслей страшные тайны и просить близких держать всё в секрете. Глупость какая! Разве мысли не даны человеку затем, чтобы ими со всеми делиться? Как же иначе другие люди узнают, что у тебя на душе?.. Оказывается, Владомиру всего-то требовалось первый раз в жизни влюбиться и первый раз в жизни испытать страх отвержения, чтобы теперь денно и нощно переваривать свои чувства в гордом одиночестве. От тягостных раздумий в груди молодого человека снова что-то заскреблось, и он нахмурился. – Откуда… откуда у меня вдруг такое плохое предчувствие? Владомир ещё немного посидел, глядя на то место, где скрылась фигура Лесьяра, а затем вдруг рванул на главное подворье. Главное подворье Зеленоборской общины к концу весны уже было достроено. Его высокие деревянные стены ещё не потемнели от времени и раскинулись настолько вширь и ввысь, будто стремились переплюнуть даже царские хоромы в Житецке. Тут вам была резьба по дереву на любой лад и вкус, начиная с наличников с пузатыми конями и длиннохвостыми змеями и заканчивая широкими полотенцами с гамаюнами и спрятавшимися за ними резными карнизами. Крыши то бочками выгибались, то шатрами возвышались, и скаты их были так длинны, что разыгравшийся дождь едва ли подклеты омочил. Зато до нитки вымок Владомир и теперь остановился у входа и взирал на всё это великолепье, гадая, где ж ему в этих хоромах отыскать Лесьяра. Оглянувшись по сторонам в поисках подмоги, он вдруг приметил, что тут стояло удивительно много охраны! – Что? Кто-то приехал? У нас гости? – спросил он у сторожащего ворота заклинателя. – Ага, царь Лихолесский пожаловал. – Царь? Сам царь? Емельян который? – Он самый. – А зачем он к нам пожаловал? Заклинатель понизил голос: – Кто ж его знает: без приглашения заявился, все на ушах стоят! Так что иди отсюда, не мешай, в другой раз отыщешь своего Лесьяра! Конечно, и дураку нетрудно было догадаться, зачем Владомиру понадобилось пожаловать на главное подворье. При упоминании Лесьяра Владомир встрепенулся, глаза его сразу загорелись. – А он тут? Ты видел его? Отвечай же скорее!.. – Тут, конечно, где ж ему ещё быть, раз такой важный гость пожаловал!.. Эй, Влад! Стой, я же велел!.. И не думая подчиниться, Владомир, ведомый лишь своим плохим предчувствием, уверенным шагом направился ко главному входу и, перепрыгивая через ступеньку по крыльцу, вошёл внутрь. Новые широкие палаты ещё не были ничем обставлены, и внутри стоял жуткий удушливый запах свежей древесины, усилившийся от дождя. Не сбавляя хода, Владомир пару раз чихнул, и проследовал через палаты к повалуше, построенной для приёма гостей. Конечно, внутрь бы его никто не пустил, однако кто ж ему запретит подслушать всё, что творилось там внутри? Оказавшись в сенях у стены, разделявшей палаты и повалушу, Владомир прислонил ухо к стене и стал вслушиваться в то, что творилось внутри. Но ничего было не слыхать. Ух и толстые ж понастроили тут стены! Тогда молодой человек свернул в сторону и подошёл к боковой двери, которая служила вторым входом и использовалась только на пирах, когда главного не хватало для обслуживания гостей. Сейчас гостей не ждали, и за ненадобностью боковая дверь была закрыта, что Владомиру было на руку. Едва он успел приблизиться к двери, как с той стороны раздался громкий голос: – Лесьяр Нечаец прибыл! Владомир услышал, как скрипнули тяжёлые двери повалуши и послышались знакомые шаги, от которых сердце подкатило куда-то к горлу, а нехорошее чувство в груди вопреки сердечной радости заскреблось ещё противнее. К неудовольствию Владомира больше ничего расслышать он не смог: заклинатели, стоявшие ближе всего к нему, начали перешёптываться о каких-то волшебных вещицах и войне, а затем и вовсе затопали и заходили кто куда, и за этим гулом где-то там раздавался тихий и спокойный голос, который Владомиру как никогда хотелось расслышать так ясно, чтобы уловить каждое слово. – Да закройте же вы рты и угомонитесь, дайте послушать Лесьяра!.. – под нос себе занегодовал он, в нетерпении топчась на месте. В конце концов поняв, что подслушивать бесполезно, он окинул глазами щель меж запертых дверей: ну раз подслушивать не вышло, то может хоть подсмотреть удастся! Закрыв один глаз, вторым он едва успел заглянуть внутрь повалуши. Опёршись о дверь, он и не чаял, что дверцы её окажутся вопреки его уверенности незапертыми… Повалуша эта хоть и была новой, но была построена по образу и подобию повалуши старых хором главного подворья, которые Владомир за давностью проживания в Зеленоборской общине знал от и до. Но старое-то подворье снесли! Повалуша-то это была новая! Замки ещё не на всех дверях установить успели!.. Под тяжестью тела Владомира дверцы боковой двери резко распахнулись; с высоты своего роста он с грохотом и матами от удара об обожженные ладони ввалился внутрь повалуши.