Сказка о жаровом змее

Маленькую низенькую баньку освещала, потрескивая, единственная лучинка, но всё тщетно, потому что банька-то была забита битком. Девицы и молодцы кучно окружили скромную лавку, поставленную по самой середине баньки, на которой светец* с этой самой лучинкой и стоял. Помимо светца на лавке расположилась седая как лунь старуха, а рядом с нею, прямо под лучиной, стояло блюдо, и в нём быстро собиралась каша мала из разного рода вещиц. *светец – металлическая подставка, в которую крепилась лучина. Владомир тщетно пытался найти, что бы с себя снять, но снимать ему было нечего. Тогда он пошарился по карманам в надежде отыскать хоть там что-нибудь, что можно было бы положить в это блюдце, и вдруг нащупал в одном из них нечто маленькое и округлое. – Рубль? Золотой? – раздался сбоку голос Дарьяны, которую из-за давки от всё пребывавшего и пребывавшего народу вплотную прижало к Владомиру. – Откуда ему у тебя-то взяться? Заклинательница уже выплела из своей косы накосник и передала его вперёд, чтобы впереди стоящие положили его в блюдо к прочим вещам. Не то чтобы заклинатели верили в гадания – тем более, если речь шла об обычных зимних колядках, когда вся не обременённая браком молодёжь собиралась у какой-нибудь старой деревенской бабки или вдовицы и гадала с помощью обычных песенок да присказок – но заклинатели были самыми обычными людьми, праздновавшими самые обычные человеческие праздники. Так отчего же им не верить в предсказания, тем более ежели так случится, что выпадет что-то хорошее? Оттого и народу тут была тьма – чуть ли не половину баньки занимали зеленоборские заклинатели, которые всё пребывали, втискиваясь кто куда сумел, перецеловываясь в честь праздников друг с другом, в том числе с Владомиром и Дарьяной. В перерывах между приветствиями и поцелуями Владомир отвечал ей: – Да поехал я встречать Лесьяра в сторону Житецка… – Ах, точно, сегодня же Беляя упекли работать при дворе Емельяна? – Ага, и Лесьяр с ним поехал… какое счастье, что выбрали Беляя, а не его! – Так а рубль тут причём? – Да на полпути мы с Лесьяром пересеклись и остановились на обед в какой-то забегаловке. Там – не успели мы сесть! – со мной на этот самый рубль поспорил какой-то пройдоха… Ой-ой-ой, Дарьяна, давай ещё в сторону подвинемся, а то нас раздавят! – он приобнял её за плечики и как нежную девицу повёл ещё чуть вглубь баньки, готовой вот-вот лопнуть от количества желающих погадать да поколядовать, а затем продолжил прерванную речь, – поспорил, что первее этого пройдохи охомутаю хозяйскую дочку, которая разносила в том местечке еду… и я выиграл! Довольная улыбка расползлась по лицу Владомира, когда он вспомнил выражение проигравшего ему рубль неудачника – хотя Владу даже усилий прикладывать не пришлось, так как ещё на пороге он заметил на себе её любопытствующий взгляд – таким образом рубль этот ему достался задаром. Но и не одному только рублю он радовался. И тем более не девице, которую не хотел обнадёживать почём зря. С самого обеда и до позднего вечера он пробыл один на один с Лесьяром, и теперь сердце его пело несмотря на то, что по прибытии в расположенную подле общины Зеленоборскую деревню Лесьяр и вынужден был его покинуть, дабы пойти отчитываться о выполненном задании на главное подворье, оставив Владомира молча вздыхать у себя за спиной. Влад так и не признался Лесьяру. С самого того весеннего порыва несмотря на принятое решение он всё никак не мог набраться храбрости сделать это, а даже когда вдруг набирался – что случалось с ним обычно после пары глотков чего-нибудь крепкого – то, глядя на уставшее лицо Лесьяра, на его задумчивый от работы взгляд, с языка его не слетало ни единого слова. И только когда Лесьяр отворачивался к нему спиной, когда взгляд его направлялся прочь от Владомира, губы последнего беззвучно слагали три заветных слова, не слышных ушам, которым они должны были предназначаться: – Я тебя люблю… От этого порыв несколько стихал, чувства устаканивались, на сердце легчало… только иной раз почему-то во рту ощущалась какая-то неприятная горечь. Но не в духе Владомира было унывать. Не найдя утешения в признании, его чувства успешно находили разные другие – полезные и не очень – русла для выхода, и с тех пор ко всеобщему удивлению его редко можно было обнаружить праздным. Например, в один погожий летний день он заговорил местным плотникам зубы и, выторговав всё необходимое, занялся перестройкой уже знатно перекосившейся к тому времени ночлежки. Сам. Своими силами. Надо было видеть глаза Лесьяра, когда он за полночь привычно брёл туда в надежде поскорее нырнуть носом в знакомую постель, а увидел Владомира, с высунутым языком сидевшего на прогнувшейся несущей балке разобранной кровли и в полной темноте тесавшего доски. После плотницкого дела у Владомира появилась тяга к музыке: началось всё с обычных дудочек, игре на которых он обучился на посиделках у деревенских, а закончилось балалайкой. Затем руки Владомира дошли до того, чтобы обучиться делать вино, закатывая ягоды в бочки и выстаивая эту бадью на тёплой печи, чтобы ягоды хорошо забродили. Также неугомонный молодой человек чинил в деревне печи и надстраивал дымники, за спасибо возил жителям околотка письма в близлежащие города, учил местную ребятню, которая отчего-то души в нём не чаяла, грамоте, задружился с охотниками и напросился с ними за зверем, помогал пастухам пасти скот и даже, однажды заснув в сарае подле коровника и услышав душераздирающие крики, принял роды у шарообразной от бремени первотёлки, которая, и без того напуганная сим непонятным её юной коровьей душе мероприятием, ещё пуще выкатила глаза от скачущего подле неё незнамо кого, нежно приговаривавшего: – Давай, солнышко, давай, моя маленькая!.. Ладно, ладно, не мычи так – да откуда ж я знаю, где твоя хозяюшка ходит! Ну ничего, скоро отелимся!.. Хрен его знает как, но отелимся!.. Таким образом всякая деятельность, ко всему прочему подкреплённая свойственными Владомиру дружелюбием и любопытством, разбавляла тому его любовную муку. Когда его руки были заняты, то голова мыслила в разы трезвее, и вот что он надумал: пусть мука эта была результатом его трусости, но Владомир не столько стыдился в собственных глазах прослыть трусом, сколько… страшился переборщить. До сих пор он в душе не чаял, как ему со своими чувствами подступиться к Лесьяру, и последнее время не находилось и дня, чтобы Владомир об этом не размышлял! Ни дня!.. Но определённо точно он знал одно – рано или поздно он это сделает. Дарьяна внимательно смотрела, как Владомир, некоторое время в задумчивости покрутив монету между пальцами, тяжело вздохнул, а затем вдруг очнулся и щелчком подкинул золотой рубль вверх, попав им прямиком в блюдо. – Мне всегда было любопытно, зачем тебе заигрывать при Лесьяре с прочими девицами, если любишь-то ты его? Стоя в гудящей толпе, подгоняющей только что зашедших в баньку поскорее передавать предметы для гадания, ни шёпот Дарьяны, ни шёпот Владомира особого интереса ни у кого не вызывали, и потому пока что они могли говорить вдоволь, не следя за языками. Расслышав вопрос, Владомир мигом опустил на неё взгляд своих чёрных глаз. К той поре ему уже шёл восемнадцатый год, он перерос Дарьяну на полголовы и обещал к девятнадцатому уж точно перерасти на целую, однако рядом с ней он всё ещё чувствовал себя ребёнком… ребёнком, застуканным врасплох. Дарьяна смотрела на него снизу вверх и настолько в упор, будто застала на месте преступления, отчего брови Владомира полезли на лоб, рот разинулся; молодой человек воззрился на заклинательницу, едва ли сумев выдавить из себя звук. – М-м?.. На его мычание Дарьяна лишь хитро улыбнулась – и Владомир понял, что они поняли друг друга верно… Молодой человек прикусил губу; лицо его вытянулось, глаза стали по пять копеек, а по его щекам стал разливаться яркий пунцовый румянец. – Ого, а ты оказывается умеешь краснеть! – девушка залилась звонким смехом, прикрыв рот ладошкой и слегка откинув голову назад. Работая с Лесьяром, у неё было море возможностей насмотреться на Владомира и без труда сделать о его взглядах и вздохах очевидные умозаключения. Но для Владомира, твёрдо уверовавшего, что он (если не считать его весенней оплошности) ничуть не палится, это был… удар под дых? О, нет! Владомир даже не подумал оправдываться. Он громко выдохнул. Какое облегчение! Какой груз с плеч! Хоть кто-то его понял и ему даже не пришлось ничего говорить! Но прежде, чем радоваться, надо было кое о чём позаботиться. Он тут же схватил Дарьяну за плечи и развернул к себе, его брови сошлись домиком в умоляющей мине: – Только не говори ему! – затряс он её. Продолжая посмеиваться, Дарьяна ответила: – В смысле не говорить? Да Лесьяр просто обязан об этом знать! Долго ли ты дурить его собрался? – Дарьяна! – Ой ты дитя наивное!.. Не буду, не буду я говорить! Да и зачем мне это? Действительно, зачем? Им же не десять лет, в конце-то концов! Владомир вдруг понял, что Дарьяна над ним просто пошутила. С тех пор, как ей сообщили о погибели Любима, не часто доводилось слышать её смех, и потому, как только Влад понял, что строить ему козни никто не будет, на его лице тоже расползлась широкая улыбка – когда-то он подкалывал Дарьяну и Любима, а теперь настало её время расплаты. Однако Владомир не желал давить на дарьянино больное место, и потому сразу стал расспрашивать её о своём собственном наболевшем. – Дарьяна, скажи, как ты поняла?.. неужели всё же это... это так заметно?.. Но тут в баньке наступила тишина. Дарьяна отвернулась от Владомира и посмотрела на старуху, которая уже накрыла блюдо с вещицами собравшихся молодых девушек и парней белым полотенцем и стала трясти блюдо, перемешивая его содержимое. Раздался низкий голос старухи, и занялась подблюдная песня: – Будем песни петь – будем перстни тресь. Мы кому поём – мы добра даём. Лем-ля-лю, лем-ля-лю… А чей перстянёк – того песенка. А чей уголёк – тому вестенька. Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Песню Владомир и не думал слушать. Ах, да какое ему дело теперь было до этих гаданий, ну их в баню! В нетерпении он дёргал Дарьяну за рукав, требуя ответа. Улыбка не слезала с дарьяниного лица; она явно не без наслаждения чувствовала на себе жадный до её ответа взгляд глаз влюблённого дурака и намеренно медлила. – Ты смотришь на него как кот на сметану, – в конце концов тихонько зашептала она, не горя желанием, чтобы её рукав оказался оторван. – И обходительным стал, по пустякам вдруг перестал его тормошить, на шее не виснешь, а всё ходишь да вздыхаешь, не сводя глаз. И как тебя хватает ещё и по деревням бегать? Слышал ли, что за слухи о тебе ходят? – Ах, Дарьяна, да какое мне дело до слухов! Пусть ходят, мне же лучше, так я хоть до поры до времени не спалюсь с потрохами! Голос Владомира оказался слишком громким, и на него зашикали. Он ненадолго замолк, в то время как напев песни становился только громче: – Кому выдастся – тому справдится. Скоро справдится – не поправится! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Кому вынется – тому сбудется, Скоро сбудется – не минуется! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… – Спалишься? Перед кем? – зашептала ему Дарьяна. – Все вокруг просто привыкли, что ты с детства ошиваешься вокруг Лесьяра, твои вздохи никто и не замечает, а Лесьяр тем паче – даже если ему кто и расскажет, он не поверит и найдёт этому любое оправдание, чтобы не верить… – Катилось колечко по бархату, Прикатилось колечко ко яхонту. Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Кому вынется – тому сбудется, Скоро сбудется – не минуется! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… После куплета в бане наступила тишина: первое же гадание оказалось счастливым. Старуха сунула руку под полотенце и наощупь достала из блюда чью-то вещицу – колечко, которое тут же пошло по рукам и нашло своего удачливого владельца. Узрев, что вещица не принадлежала ни одному из них, Дарьяна с Владомиром шёпотом возобновили разговор. – Потому что он меня не любит? – Любит, но… – Дарьяна смолкла и снова подняла глаза на Влада. О, сколько в них было несчастья! Ей прям жутко не хотелось договаривать «не той любовью, что ты его»: по его глазам и так было видно, что он об этом и без её слов знал. Девушка закатила глаза. – Ай, да что ж я сюсюкаюсь тут с тобой, как с девицей! Вырос чай вершков семь* уже, если не больше, а нюни распустил… Завязывай давай! – она пихнула его локтем в бок. – Угораздило ж! Ну ничего, у тебя это напускное, пройдёт, не в твоём духе так долго по одному человеку убиваться… *про измерение роста: на территории Российской империи/СССР до введения и приживания метрической системы как основной системы измерения (той самой СИ из учебников по физике, которая исконно славянской вообще ни разу не является и притопала к нам из-за бугра не так уж и давно – в ХХ веке), рост взрослого человека измерялся в вершках от двух аршинов. То есть рост = 2 аршина + Х вершков. И так как рост измерялся от 2 аршинов всегда, то количество аршинов опускалось и называлось только количество вершков. Получается рост Владомира здесь 7 вершков = 2*72см + 7*4,5см = 175,5см. Во Владомире тут же всё вскипело, глаза его сверкнули: опять кто-то посмел оскорбить его сердечные чувства! – и неосознанно он с усилием сжал своей собеседнице запястье. – Ой-ёй! Чего ж ты так вспылил! – снова пихнула его под бок Дарьяна, вырвав руку. Но масло из огня бесполезно вытаскивать. – Дарьяна! Ты! Ты!.. – как сухая щепка вспылил Владомир и едва сдержался, чтобы не ляпнуть какую-нибудь колкость о любви Дарьяны, уже вертевшуюся на кончике его языка и не слетевшую с него лишь по причине того, что уж слишком хорошо он помнил её в тот день, когда она плакала в комнате у Лесьяра. На разбушевавшегося Владомира снова со всех сторон зашикали. – Из-за кузницы летят искорки, Жгут девицу алыми брызгами. Кузнец, кузнец, скуй мне венец! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Кому вынется – тому сбудется, Скоро сбудется – не минуется! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… – Какие мы нежные… – зашептала ему Дарьяна. – Всё-всё, я поняла тебя, можешь не пылить! Клянусь, больше не заикнусь о твоих чувствах! Люби, сколько влезет, да вот только любопытно мне, что делать-то ты будешь? Страдать всю жизнь ты явно не согласен, и если так и продолжишь мучить себя, то ставлю рубль рано или поздно сорвёшься и натворишь дел. Не то что б это было моё дело… я просто хочу сунуть сюда свой нос, чтобы знать, что такая дурная голова как ты собралась предпринять. Владомир вздохнул, успокаиваясь. От духоты в тесной баньке его выбившиеся из косы чёрные волосы неприятно липли к лицу, а по позвоночнику катилась капелька пота. – Сидит ворон на пригороди, Глядит ворон на все стороны: Ах, куда бы выпорхнуть? Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Кому вынется – тому сбудется, Скоро сбудется – не минуется! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Как ужасно, что Дарьяна права! К кому угодно другому была бы обращена его любовь – всё стократ лучше, чем влюбиться в своего самого дорогого человека, ближе которого не сыскать никого во всём белом свете, но который не имеет к тебе ни малейших ответных чувств… – Не знаю, Дарьяна, не знаю! Я так его люблю! Он ещё и такой красивый сегодня из Житецка ехал в этом синем кафтане, отделанном золотой нитью и жемчугами, что я налюбоваться на него не мог, глаз не отводил… – когда Владомир рассказывал о Лесьяре, чёрные глаза его ярко загорались, а уголки губ сами лезли вверх. – Мочи моей уже не хватает! Даже если я не сорвусь, уверен, не за горами день, когда Лесьяр сам обо всём догадается! Услышав предположение Владомира, у Дарьяны поднялись брови от удивления. – Кто догадается? Лесьяр? Пф-ф! – фыркнула она. – Тебе не о чем тревожиться: Лесьяр ничего и не поймёт, пока ты ему сам прямо в глаза не скажешь – ну из такого уж теста он слеплен! А пока ты не сказал, то делай с ним всё, что душе угодно, хоть дырку в нём проделывай своим взглядом, да хоть в губы целуй – он о тебе лишнего не подумает, пока ты держишь свой рот на замке и откровенных поползновений в его сторону не совершаешь. Мало ли что между друзьями бывает… А когда ты сторонишься его, чувства твои становятся как на лбу написаны. Ты же его даже на праздники не целуешь! – Катился клубок с улицы, Второй из закоулицы. Сокатилися, сотрастилися. Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Кому вынется – тому сбудется, Скоро сбудется – не минуется! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… – Он меня тоже не целует и раньше никогда не целовал! – Владомир… ты дурак или только притворяешься? Разуй глаза: раньше ты был пузатой мелочью без шапки на голове* и по возрасту не мог не то, что пить и веселиться с ним вместе, а даже в баню вы ходили в разную. Но сейчас ты до него дорос, и уж тебе стоило бы заметить, что Лесьяр никого сам не целует: он не особо чтит прикосновения, а потому все целуют его сами. Но, будь я Лесьяром, мне бы было странно, если бы меня ни разу не поцеловал ты… *мужчины всегда покрывали голову шапкой, это был признак половой зрелости; выйти в люди без шапки считалось позорным, всё равно что прилюдно объявить о своей половой немощности. Когда на голову мальчика первый раз надевали шапку, это был праздник, знаковое событие, обозначающее смену его статуса с ребенка на взрослого. Владомир посмотрел на Дарьяну глазами человека, которого только что посетило невероятное открытие. – А ты права! – но взгляд его скоро чуть погас. – Но едва ли я смогу его просто поцеловать… – Стоят сани за околицею, Забирают в путь невольницу. Лошади несутся – бубенцы трясутся. Ветлы низко гнутся – слёзы горько льются. Лем-ля-лю, лем-ля-лю… Кому вынется – тому сбудется, Скоро сбудется – не минуется! Лем-ля-лю, лем-ля-лю… – О, Влад, не твой ли рубль? – в который раз пихнула его в бок Дарьяна. Владомир поднял глаза на старуху посреди баньки: в своих покрытых морщинами руках та держала золотую монету. – К разлуке, – похлопала девушка его по плечу, – но тебе, вроде как, не привыкать, да? Иди, целуй своего ненаглядного, пока его опять на какое задание не упекли… – рассмеялась она ему в спину. Владомиру больше незачем было оставаться в баньке, хотя гадания обещали растянуться на всю ночь. Взяв свой рубль, он вышел на улицу и потопал в общину в надежде, что найдёт там Лесьяра не обременённым делами. Не то чтоб он вдруг решился поцеловать его или признаться, однако разговор с Дарьяной несколько разжёг его любопытство… и теперь на месте не сиделось. Но, поискав Лесьяра, Владомир понял, что ошибся: тот оказался всё ещё на главном подворье и, как ему сообщили в приказе, весь в делах. Стоя в воротах на морозе, молодой человек несколько раз тяжело вздохнул. Сегодняшнее гадание не то, чтобы предсказало ему будущее… оно просто попало в настоящее. Вторая причина после трусости, по которой Владомир до сих пор не признался Лесьяру в своих чувствах, заключалась в том, что после посещения их общины царём Беляя вдруг повысили в приказе и стали готовить к службе при дворе Емельяна в качестве представителя Зеленоборской общины. И всё! Лавочка Владомира по вытаскиванию Лесьяра с работы на белый свет оказалась прикрыта! У него тупо не выходило как раньше отпрашивать Лесьяра, а следовательно, не оставалось времени и для признания. Он и так трусил безмерно, а теперь ещё и не удавалось сыскать время подготовить почву, поухаживать… да хотя бы просто побыть рядом! Даже сегодня, когда они провели вместе добрых полдня, каждый раз, когда Владомир замолкал, когда отворачивался, когда его отвлекали какие-то посторонние вещи, он краем глаза замечал, что Лесьяр тут же уходил куда-то в свои мысли и заботы. Теперь же, когда Беляя окончательно определили работать в Житецк, лавочка Владомира и вовсе закрылась навсегда. Выйдя с главного подворья, Владомир молча побродил по общине в поисках занятия по свою душеньку, пока ноги не принесли его к трапезной. В трапезной в честь колядок заклинатели распивали пиво, и Владомир, вдруг вспомнив о существовании в своих закромах самодельного вина, как раз должного дозреть к этому времени, от безделия быстро втянулся в очередное веселье – ну таким уж он был человеком, что не мог долго унывать, даже когда это касалось дел его сердечных, ведь рано или поздно он как-нибудь с этим да разберётся! Ах, и крепко у него вышло вино, и пряно! Но когда Владомир в разгар распития вина и распевания песен поднял глаза… он вдруг замер. Не мерещилось ли?.. Действительно, в дверях трапезной стоял Лесьяр и стряхивал снег, прилипший к его шапке и полушубку. С самой поездки в Житецк и до сих пор он не сменил одежд, которые так запали в душу Владомиру, что даже Дарьяне он не смог о них не обмолвиться. Голубовато-синие цвета вместе с жемчугом, золотом и мехом были удивительно ему к лицу. В них Лесьяр выглядел без преувеличения по-царски, будто царевич из сказок. Настроение его явно было хорошим: он улыбнулся и радостно окинул собравшихся своими серыми глазами. Навстречу Лесьяру поднялось несколько человек, и все радушно начали его приветствовать. Влад замер… замер и наблюдал, как все они поочерёдно обнимают и целуют Лесьяра. О боги, как же Дарьяна оказалась права! Лесьяр действительно сам никого не целовал, но по нему нельзя было сказать, что он хоть сколько-нибудь чурался, когда кто-то из его названных братьев и сестёр выражал намерение поцеловать его в губы, и потому спокойно и приветливо отвечал поцелуем на поцелуй, объятием на объятие. Владомир сидел на лавке словно гвоздями пригвождённый и всё никак не мог припомнить, как это раньше он сумел проглядеть, как не задумывался об этом, тесно сплетя любой поцелуй с возлюбленным человеком с проявлением чувств, а потому смея целовать всех вокруг, но не Лесьяра даже на самый обычный праздник, когда поцеловать друга – святое дело!.. Слова Дарьяны ещё были ярки в памяти Владомира: он подорвался со своего места и направился прямиком к Лесьяру… поцеловать! Руки его подрагивали, сердце… он даже не знал, что оно умеет так стучать! Но удача отвернулась от Владомира: влюблённому бедолаге оставалось буквально десять шагов до объекта своего воздыхания, как вдруг с улицы в трапезную вбежал посыльный и, оказавшись сильно ближе к Лесьяру, чем Владомир, задёргал того за рукав, начав что-то споро тараторить. Опять!.. Опять эти посыльные! Ревностно наблюдая, как Лесьяр разговаривает с посыльным, Владомир схватил со стола кувшин вина и осушил его до дна – что угодно, лишь бы сейчас непрошенные грубости не сорвались с его губ. Блять! Да какого хуя! Да один-то единственный раз!.. Ах, как же безбожно несправедливо видеть, что другие, менее близкие Лесьяру люди, нежели Владомир, целуют того… что Лесьяр целует этих самых других… Целует их, но не его! ТАК обидно Владомиру не было уже давно. И обида его была так по-детски глупа, что от этого становилось ещё обиднее. Даже вино, чудилось, сделалось горьким! Пока Владомир сокрушался утерянному моменту для поцелуя, оказалось, краем глаза Лесьяр углядел, что тот шёл в его сторону. Как только посыльный закончил ему докладывать, Лесьяр, без всяких подтверждений предуведомлённый, что Владомир его разыскивал на главном подворье, обратил на того своё внимание. – Жди меня здесь, никуда не уходи, хорошо? – взгляд Лесьяра был таким знакомым и тёплым, будто он уговаривал маленького ребёнка. – Только не кисни, я мигом, – добавил он, разглядев недовольную мину Влада. Владомиру ничего не оставалось, кроме как заставить себя кивнуть, и Лесьяр быстро вышел. Следующее, что сделал Владомир – это разыскал на столе новый кувшин вина и впился в него губами. К искреннему удивлению всех собравшихся в трапезной зеленоборских заклинателей некоторое время он провёл совершенно для себя несвойственным образом: молча и бездвижно, и лишь рука с кувшином то и дело поднималась до его губ, а брови грозовыми тучами сходились к переносице. Но как только последние капли вина оказались у Владомира во рту, молодой человек вдруг вскочил и вышел вон из трапезной, приговаривая себе под нос: – Нет, так дело не пойдёт! Лесьяр, они все тебя перецеловали, но не я! Они, но не я!.. Ты не имеешь никакого права так пренебрежительно относиться к нашей дружбе!.. Никакого!.. По пути к главному подворью его перехватил Дарён, который, увидев его едва перебирающим ноги, настоял сопроводить того до постели. Однако Влад упрямо рвался к Лесьяру, крича ругательства, и, на счастье Дарена, на дороге как раз показался предмет владомировых поисков. – Лесьяр! – закричал Дарён. – Лесь… ик!.. Лесьяр! – заплетающимся десятью узлами языком выдавил из себя Владомир и стал пуще прежнего вырываться из лап Дарёна. – Забери его у меня уже, он пьян в дрова! Расплывчато Владомир видел, как Лесьяр поспешил им навстречу и протянул вперёд руки. Влад тут же протянул свои в ответ: весь его злостный настрой при виде Лесьяра тут же испарился. – Лесьяр… – широкая улыбка нарисовалась на лице Владомира в ожидании тёплых объятий, но вино распорядилось иначе: вместо объятия он стал падать вниз, и Лесьяру пришлось уловчиться, чтобы подхватить его подмышки и не уронить в снег. – Иди, Дарён, спасибо тебе! – поблагодарил Дарёна Лесьяр, закидывая локоть Владомира себе на шею, чтобы поудобнее его держать. – Я пойду его спать уложу. – Спа-а-ать? ик!.. – Владомир вытаращился на Лесьяра. – Не-е-ет, – пьяно пропел он, – я не хочу спать!.. ик!.. – Ой бля, – с долей злорадства посмотрел Дарён на Владомира, – крепись Лесьяр! – Ага… Дарён ушёл в сторону трапезной, а к Владомиру вдруг вернулось его недовольное расположение духа. – Ты что-о? Какое… ик!.. «ага»? Ты на его стороне-е? Ик!.. – Нет, конечно, нет, я всегда на твоей стороне, – мягко заверил его Лесьяр. – Точно? ик!.. – Точно, – Лесьяр потащил его вперёд. – Обещаешь? ик!.. – Обещаю. – Клянёшься? ик!.. – Клянусь. – Даже если я сделаю какую-нибудь… ик!.. глупость? – Даже если сделаешь какую-нибудь глупость. – Даже… ик!.. очень глупую глупость? Лесьяр рассмеялся, продолжая тащить Владомира, едва перебиравшего ногами, вперёд, и ответил: – Ага, даже очень глупую глупость… – но тут ему пришлось остановиться. – Ты чего встал? Зацепившись свободной рукой за ближайшее дерево в качестве опоры, Владомир постарался устоять на своих двоих, и у него это даже получилось. Тогда вторую руку он снял с шеи Лесьяра и положил ладонь тому на щёку. – Влад? – в непонятках поглядел на него Лесьяр, перебегая от одного горящего чёрного глаза к другому. Но тот стоял молча и не отвечал. – Ты нехорошо себя чувствуешь? До Владомира будто бы и не сразу дошёл вопрос, а когда дошёл, то тот улыбнулся и замотал головой из стороны в сторону. Ещё немного поглядев на Лесьяра, с его губ вдруг слетело: – Какой ты красивый… Ты даже не представляешь, какой ты красивый!.. – пальцы Владомира уползли с щеки Лесьяру на затылок, скинув его шапку наземь. Он погладил золотистые кучерявые волосы: несколько раз пятерня Влада как гребнем прошлась от лба Лесьяра к его макушке. – А я так редко вижу тебя последнее время… так скучаю без тебя… ик!.. так скучаю, что аж тошно на сердце иной раз становится. Я… я… мне… ик!.. Ай, короче... – Владомир пьяно усмехнулся себе под нос. – Я люблю тебя, – в конце концов под чарами вина растеряв остатки своей трусости прошептал он и, притянув Лесьяра к себе, поцеловал того в губы.