Пепел на губах

Ты нужен мне скверным, Ты нужен мне больным, Мне нужна каждая частичка тебя // Вдвоем мы могли бы написать этот порочный роман Lady Gaga — Bad Romance ___________ Воздух искрил между ними. Мирай и Манджиро стояли друг напротив друга в лифте элитного жилого комплекса, слишком медленно ползущем вверх. Пожилая пара, в последний момент зашедшая в лифт вместе с ними, сейчас явно очень жалела о таком опрометчивом решении: стоять между окровавленным парнем и растрепанной девушкой, которые пожирали друг друга глазами каждый из своего угла — было тем еще испытанием нервной системы. Потому что воздух искрил между ними. Каждое движение тяжелого, горящего взгляда Манджиро по ее лицу, ее телу, ощущалось электрическим разрядом тока на ее коже, почти физическим прикосновением. Мирай не могла отвести от него глаз, будто заколдованная. Впивалась взглядом в его лицо, запачканное пятнами крови, скользила по этим тонким чертам, тонула в полыхающей тьме его глаз, цеплялась за его губы, приоткрытые, мягкие. Ей пришлось изо всех сил сжать поручень у стены за ее спиной, чтобы удержать себя от этих нескольких шагов, которые перечеркнули бы разделявшее их смехотворное расстояние — потому что она хотела зарыться пальцами в эти растрепанные светлые волосы с алыми мазками, хотела так сильно, что от этого желания было почти физически больно. Пожилая пара, не проронившая ни слова за эти пару минут, оба ни живы ни мертвы, вышли из злополучного лифта на одном из этажей с резвостью, удивительной для людей такого почтенного возраста, едва двери открылись перед ними. Скорее всего, они были прекрасно осведомлены, что в пентхаусе на последнем этаже живет не совсем обычный человек, и понимали, что открывать рот в его присутствии, да и вообще обращать на себя его внимание лишний раз не стоит. Мирай искренне надеялась, что они все же не вызовут полицию после этой поездки в лифте с окровавленным соседом по дому. А Майки пожирал ее взглядом, заряженным опаснее, чем пистолет в ее рюкзаке. Весь воздух будто высосало из кабины лифта. Двери закрывались. Манджиро слизнул кровь с рассеченной губы, неотрывно глядя в ее глаза. Сердце Мирай неистово билось в ставшей слишком тесной для него груди, громыхая кровью в ушах. Удар. Второй. На третьем ударе ее сердца двери лифта окончательно закрылись. И в этот же миг Манджиро с опасной, неотвратимой решимостью шагнул к ней. Его губы обрушились на нее с неистовством вышедшей из-под контроля природной стихии, и Мирай невольно застонала в его рот, чувствуя, как подгибаются ее колени и закатываются глаза. Он заключил ее в кольцо своих рук, плен, в котором она хотела бы провести вечность — и еще немного дольше. Его язык ворвался в ее рот, требовательно, но нежно — исследовал, проходясь по ее зубам, вылизывая ее небо, охотился за ее языком. Вкус крови окрашивал медью этот сводящий с ума, лишающий рассудка поцелуй. Мирай пыталась, правда пыталась быть аккуратной, чтобы не повредить еще сильнее его и так разбитую губу, но Манджиро не дал ей даже шанса на осторожность и, похоже, собственная травма в этот момент волновала его меньше всего. Его зубы мягко оттянули ее нижнюю губу, после чего его язык вернулся, скользя по кромке ее зубов, и Мирай забыла, как дышать, мертвой хваткой впиваясь пальцами в его плечи под черной толстовкой. Через пару секунд двери лифта с тихим мелодичным сигналом раздвинулись, и Манджиро с видимым усилием оторвался от нее, тяжело дыша. Зрение плыло — и вовсе не от недавнего удара по голове. В его глазах сейчас разливалась новая тьма, совершенно особенная, и Мирай задыхалась от одного взгляда в них — потому что она хотела ее всю, эту тьму. Манджиро ухватил ее за руку и едва ли не бегом потащил за собой по коридору, к двери его апартаментов. Ругаясь себе под нос, он не с первого раза смог дрожащей рукой вставить в замок несговорчивый ключ. А стоящей позади него Мирай казалось, что она сейчас просто лопнет, если не коснется его. Ее кожа гудела и ныла от необходимости этого прикосновения. Наконец замок щелкнул, и они неизящно ввалились в квартиру запутанным клубком переплетенных рук и ног. Внутри Манджиро не дал ей ступить и шагу. Он просто развернулся и тут же прижал Мирай к двери, наваливаясь на нее всем телом. Адреналин после недавнего сражения все еще бурлил в их венах, делая обоих жадными, голодными до новых прикосновений. Поцелуй был яростным, нетерпеливым — они будто хотели проглотить друг друга. Губы сминались под их общим напором, зубы сталкивались. Мирай снова ощутила вкус крови во рту, но в этот раз уже не понимала, чья она. Ей было все равно. Язык Манджиро властно ворвался в ее рот, и она дала ему пару секунд этого превосходства, прежде чем вытолкнула его язык и проникла в его рот своим собственным. Их слюна смешивалась, кровь из прокушенных губ — тоже, и Мирай задыхалась-задыхалась-задыхалась, но лишь в исступлении притягивала еще ближе к себе его голову. В ее жизни никогда не было ничего подобного — искреннего, сводящего с ума влечения к мужчине, потому что этого мужчину хотела она сама, а не была с ним по приказу приемного отца. После всего, Мирай не горела желанием ввязываться в отношения с парнями, даже на одну ночь — о чем-то серьезном при ее образе жизни и речи не шло, — ей хватало тех разов, когда она должна была терпеть и притворяться на своих заданиях. Но сейчас каждое обжигающее прикосновение Манджиро заставляло гореть ее кожу, пуская по ней разряды тока, а ее внутренности — полыхать от настоящего, неподдельного, ее желания быть с ним. И ей было плевать, имела ли она — они оба, — право на это желание, плевать, насколько порочным оно было после всей этой ночи, скрывшей в своей темноте совершенное ими насилие и отнятые жизни. Руки Манджиро с голодной жадностью скользили по ее телу, пробирались под одежду, тут же оглаживая и сжимая разгоряченную кожу; пальцы Мирай намертво сжались в его волосах, слегка оттягивая мягкие пряди, и каждое движение ее руки вырывало из его рта тихие, рычащие вздохи, которые она жадно глотала. Его ладони уверенно скользнули на пояс ее джинсов, торопясь, пальцы расстегнули пуговицу и потянули вниз молнию. Тяжелое, давящее тепло разливалось между ног Мирай, она чувствовала себя будто на пороге лихорадки и призывно застонала ему в рот, когда его руки резко, нетерпеливо дернули джинсы вниз по ее ногам вместе с бельем. — О боги… — прорычал Манджиро, зарываясь лицом в ее волосы и шумно вдыхая ее запах. Он был нужен ей. Ужасно, невыносимо нужен, Мирай не могла больше ждать ни секунды. Она хотела его всего, полностью, вокруг себя, внутри себя. Дыша шумно и прерывисто, смазанно целуя его, куда попадет — щеки, губы, шея, — прикусывая горячую кожу, Мирай торопливо опустила руки, и ее пальцы ухватились за его ремень, с ожесточением принялись расстегивать тихо звякнувшую пряжку. Манджиро задышал еще тяжелее, когда ее дрожащие руки расстегнули его джинсы, потянули их вниз. От первого же ее прикосновения к нему он слегка дернулся, а затем еще тяжелее навалился на нее, придавливая к входной двери. — Презерватив, — задыхаясь, прохрипел Манджиро, не то спрашивая, не то сообщая, не то предлагая. Мирай укусила его в шею, и он глухо ахнул, а она тут же лизнула место укуса. — У меня спираль. — Она не могла остановить свои руки, бесконечно исследующие его по всей длине, и каждое движение ее пальцев вырывало из его рта такие сладкие стоны. — И я чиста. Ты? Манджиро даже не смог сразу ответить, хватая воздух приоткрытыми распухшими губами. — Да, — наконец просипел он не своим голосом. — И потом, у меня полтора года секса не было. — Мирай с легкой улыбкой приподняла брови, на миг оторвавшись от его шеи, чтобы заглянуть в его лицо. На его скулах под кровавыми пятнами помимо возбужденного румянца полыхнула новая, смущенная краснота. Он неловко кашлянул и добавил: — Я… был другим занят. Мирай лишь улыбнулась ему полной обещаний улыбкой. — Тогда давай это исправим, — прошептала она в его губы, прежде чем затянула их в новый, мучительно медленный поцелуй. Но медленный темп Манджиро явно не устраивал. Зверь, что жил у него внутри, ушел, но эхо его ярости все еще звенело в шуме крови, бегущей по его венам. Мирай тихо ахнула, когда Манджиро с неожиданной силой подхватил ее под ноги, пропустив локти под ее коленями, разводя их в стороны для себя, удерживая ее на весу, прижатой к двери. Она скользнула рукой вниз, направляя его, не в силах ждать. На прелюдию ни у одного из них уже не хватало терпения. Один уверенный, сильный толчок его бедер — и он оказался внутри, вошел на всю длину до упора, так глубоко, что Мирай не сдержала громкий стон от этого окрашенного легкой болью удовольствия. А Манджиро не дал ей даже нескольких секунд, чтобы привыкнуть к его вторжению в ее еще не до конца подготовленное тело. Он просто не мог совладать с собой, Мирай видела это, но она хотела, чтобы он потерял контроль сейчас абсолютно и полностью. Его бедра задвигались, резко, с почти жестокой силой, наполняя воздух влажными ударами плоти о плоть. Майки удерживал ее ноги, лишая ее возможности двигаться, вынуждая покорно принимать каждый резкий удар внутрь нее. Мирай была не в силах сдержать рвущиеся из нее примитивные звуки, а Манджиро зарывался лицом в ее шею, опаляя горячим дыханием, бормоча что-то несвязное, прикусывал нежную разгоряченную кожу, оставляя на ней багровые цветы засосов. Его пальцы жестко впивались в гладкую кожу ее бедер, и Мирай знала, что после там останутся синяки, — но это лишь вызвало новый прилив возбуждения. Она хотела, жаждала как можно больше следов на своем теле, оставленных его руками, зубами — так много, чтобы она никогда не смогла забыть, что полностью принадлежала ему. Движения Майки стали резче, он начал сбиваться с ритма, задышал тяжелее. — Я не остановлюсь, — прорычал он в ее шею не своим голосом. — Да, — только и смогла выдохнуть Мирай сквозь душившие ее стоны, непроизвольно так сильно сжимая внутренние мышцы вокруг его члена, что Манджиро глухо зарычал от удовольствия, полностью теряя все остатки самообладания. Его хватка на ее бедрах стала еще сильнее, он вбивался в нее агрессивно, с неконтролируемой силой, гонясь за собственной приближающейся разрядкой, и при каждом новом поступательном движении его пах так сладко ударялся о ее чувствительную промежность, что от этого перед глазами Мирай вспыхивали все новые звезды. Низ ее живота наливался тяжестью от предвкушения близящегося оргазма. Все внутри горело и пылало. Мирай еще крепче обхватила его руками, скользнула пальцами под его толстовку, царапая ногтями горячую, вспотевшую кожу его спины под одеждой. Ее внутренние мышцы неконтролируемо сжимались, будто желая удержать его внутри, и она вдруг почувствовала, как он еще больше увеличивается в ней, движения стали более резкими, нетерпеливыми. Манджиро вдруг ударился в нее с такой силой, что Мирай с болезненным удовольствием ощутила этот толчок, так глубоко — и, без предупреждения, оргазм накрыл ее, сдул взрывной волной ее сознание, выбил из реальности, будто несущийся на сумасшедшей скорости поезд. Мирай вскрикнула, громко, несдержанно, и этот звук совсем сорвал тормоза Манджиро. Он лишал ее любой возможности двинуться, пригвождая ее к вибрирующей от силы его движений двери, и, наконец, с последним яростным толчком и хриплым стоном замер, вжимаясь лицом в ее шею. Они застыли, потные, задыхающиеся, сплетясь телами, будто два дерева. Манджиро не отпускал ее, лениво, смазанно целуя ее покрытую испариной шею, куда зарывался лицом, и Мирай еще крепче обняла его, оплела ногами его узкую талию. Она чувствовала себя так, будто оказалась в эпицентре мощнейшего взрыва, — но этот взрыв не убил ее, а, наоборот, возродил из пепла, вернул ей вкус к жизни. Все еще прижимая ее к себе, Манджиро оторвался от двери, к которой они оба сейчас прислонялись. Мозг плыл в приятном тумане, сквозь который Мирай лениво подумала, сколько же новых звуков могли услышать незадачливые соседи, которым не повезло решить именно в это время выйти в коридор. Пускай завидуют. Не отпуская ее, Манджиро шаткой походкой двинулся вглубь квартиры, натыкаясь на мебель, но лишь крепче прижимая ее к себе, все еще внутри нее, и Мирай обнимала его руками и ногами, лениво сжимая его внутри себя и желая сейчас только одного: никогда-никогда не отпускать его. Манджиро снова целовал ее, теперь уже медленно, неспешно; чувственное скольжение мягких губ и влажного языка начисто плавило мозг, и Мирай никогда еще не чувствовала себя счастливее, целостнее, правильнее. Через минуту этого полуслепого путешествия по квартире они все же успешно добрались до спальни, и Манджиро мягко уложил Мирай на застеленную кровать. Он вышел из нее плавным, медленным движением, и Мирай протестующе застонала, не желая разрывать их контакт. А Манджиро, продолжая осыпать ее кожу легкими, медленными поцелуями, аккуратно стянул с нее толстовку вместе с футболкой, ловко расцепил застежки бюстгальтера и снял его, тут же зарываясь лицом в тепло и мягкость ее груди. Его горячий влажный рот сомкнулся вокруг затвердевшего соска, и Мирай хрипло выдохнула от силы этого ощущения. Она потянула за его толстовку, молча требуя избавиться от мешающей одежды. Мирай хотела его ближе к ней, хотела кожу к коже, хотела чувствовать его жар вокруг себя, укутаться в него, раствориться в нем. Манджиро послушно стянул толстовку вместе с футболкой, так торопясь, что его руки застряли в перекрутившихся рукавах, а волосы наэлектризовались вокруг головы, делая его похожим на распушившийся золотистый одуванчик. Мирай тихо засмеялась, упиваясь его ответной, такой мальчишеской улыбкой и помогла ему выпутаться из плена коварной одежды. От джинсов и нижнего белья он избавился самостоятельно, и через секунду желание Мирай сбылось — вес его разгоряченного тела накрыл ее сверху, будто жаркое одеяло, и она удовлетворенно вздохнула, с удовольствием скользя нежными руками по покрытой испариной гладкой коже. Они целовали друг друга, будто в трансе, не разбирая, куда опускаются их губы — до тех пор, пока эти губы касались так необходимой кожи столь нужного человека, это было неважно. Крепкие, твердые мышцы перекатывались под исследующими пальцами Мирай. В одежде Манджиро всегда казался таким худощавым, но его тело все состояло из крепких, твердых мускулов — и Мирай с удовольствием скользила пальцами по этим мускулам, оглаживая, разминая, слегка царапая короткими ногтями. В ее бедро уперлась недвусмысленная твердость, и Мирай широко раскрыла глаза от удивления. Ему хватило нескольких минут на восстановление, но, вероятно, полуторагодовое отсутствие секса и сильное возбуждение могли сделать это для мужчины. — Я так ждал тебя, — зачарованно прошептал Манджиро в ее губы, перемежая слова медленными, затяжными поцелуями. — Столько лет, я так ждал тебя. Краем сознания Мирай отметила эти слова, служившие очередным доказательством того, что между ними что-то произошло еще тогда, восемь лет назад. В этом уравнении было слишком много неизвестных, но сейчас она не хотела снова думать об этом. Сейчас ее не тревожило то, что Манджиро упорно не хочет ей ничего рассказывать. Сейчас важным было только одно. — Я здесь, — с таким же трепетом прошептала Мирай, нежно касаясь его щеки, оглаживая кожу. — Я с тобой. Манджиро накрыл ее губы жарким поцелуем, будто хотел навсегда запечатать на них ее слова, а его рука заскользила вниз по ее телу, вызывая целую армию мурашек на коже. Он слегка приподнял ее ногу, отвел в сторону, сильнее раскрывая ее для себя. Медленно, плавно, Манджиро толкнулся внутрь, входя до упора. Мирай тихо застонала от нового ощущения наполненности и от невероятно вульгарного, влажно-громкого звука, сопроводившего его движение. Будь она с другим человеком сейчас, наверняка смутилась бы от этих развратных звуков, но Мирай была именно с Манджиро, и не чувствовала ни капли стеснения — только все нарастающее возбуждение. Потому что с ним она могла быть какой угодно и знала, что он примет ее любой. Манджиро двигался внутри нее, медленно, но сильно, впечатывая свой пах в ее и каждый раз замирая так на несколько секунд, давая Мирай прочувствовать его внутри нее, упиваясь наивысшей степенью физической близости, какой могли достигнуть два человека. Он оперся одним локтем о кровать возле ее головы, а второй рукой огладил ногу Мирай, заводя ее наверх и укладывая на свое плечо. Слегка повернул голову, и его губы влажно коснулись ее щиколотки, а потом Манджиро наклонился ниже, не отпуская ее ногу, растягивая ее мышцы и почти складывая ее пополам. Под таким углом он проникал в нее еще глубже, и Мирай тихо ахнула от удовольствия. Манджиро с улыбкой сцеловал этот стон с ее припухших губ. Он смотрел в ее глаза, и Мирай тонула в этих темных омутах, снова видела звезды в ночном небе его глаз. Она обвила его руками, обнимая трепетно, взволнованно. Они двигались вместе в этом первобытном чувственном ритме, и глазами жадно напивались удовольствием, что искажало страстью их черты. Мирай сжимала его внутри себя каждый раз, когда он двигался наружу, будто не хотела выпускать его из своего плена, и заполняющий его глаза туман желания заколдовывал ее, не позволяя отвести от него взгляд. Медленные, сильные движения Майки сводили Мирай с ума, заставляя извиваться под ним, пытаясь вынудить его ускорить темп, — но он не позволял. Манджиро методично вбивался в нее, с размеренной силой, неотрывно глядя в ее глаза, и Мирай казалось, что ее кожа скоро сползет с ее мышц и костей, не выдержав мощи обуревающих ее слишком сильных чувств. И, когда она уже готова была взмолиться, Манджиро вдруг улыбнулся ей уверенной, довольной улыбкой. Сила, с которой его бедра ударили в нее, вырвала из ее груди почти животный вой. Он вбивался в нее на всю длину, с размаху, с необузданной силой, и Мирай хватило всего нескольких толчков, чтобы, раскинув руки, полететь через край. Только руки ее неожиданно превратились в крылья в этот момент, и она не рухнула вниз камнем, а наоборот — взлетела в небеса свободной птицей. Она стонала и извивалась под ним, разрываемая самым сильным в ее жизни оргазмом, а Майки даже не думал сбавлять темп, не уменьшал силу, с которой вбивался внутрь нее, делая удовольствие почти невыносимым. Сквозь заполнивший ее голову туман Мирай почувствовала тот момент, когда он с глухим стоном окаменел глубоко внутри нее, дыша тяжело и хрипло. Все его тело дрожало над ней, и Мирай обняла его руками и ногами, сжимая внутри себя, упиваясь, наслаждаясь ощущением его разрядки. Он был таким прекрасным в этот момент. Мирай готова была провести вечность, просто глядя на него, такого. Наконец, Майки тяжело повалился на нее сверху, тут же обволакивая ее руками, подминая под себя, будто мягкую подушку, и ткнулся теплым носом в ее шею, зарылся в кожу, глубоко вдыхая ее запах. Сердце с такой силой билось в его груди, тесно прижатой к ней, что Мирай казалось, будто его сердцебиение громыхает внутри ее собственной грудной клетки, выстукивая взволнованный дуэт с ее сердцем. Значит, вот каким должно быть это чувство. Мирай прожила на свете двадцать пять лет, но до этого дня не знала ничего подобного. Не знала, какой прекрасной может быть близость с другим человеком, не знала, сколько удовольствия способно получить ее тело от одного лишь прикосновения. Манджиро показал ей все это, подарил ей это знание, не потребовав взамен ничего, — она же согласна была отдать ему всю себя полностью, без остатка. Мирай потеряла счет времени, не знала, сколько они лежали вот так, переплетясь телами, слушая дыхание друг друга и упиваясь ощущением чужого пульса на остывающей коже. Однако, когда прохладный воздух начал слишком сильно холодить разгоряченные, покрытые испариной тела, они оба пришли к одинаковому решению начать все же двигаться. Манджиро с неприсущей ему неуклюжестью поднялся с кровати, сгребая Мирай в охапку, и вместе с ней направился в ванную. Душ обоим был крайне нужен: даже если опустить неизбежные физиологические последствия интимной близости, они оба были измазаны в крови. Уткнувшись носом в теплую шею Манджиро и лениво перебирая его волосы, Мирай рассеянно подумала о том, что они безвозвратно испортили покрывало на кровати. Манджиро занес ее в просторную душевую кабину и включил теплую воду. Они не говорили ни слова, просто осторожно смывали друг с друга кровь и грязь, переглядываясь и обмениваясь легкими улыбками. Не хотелось думать ни о чем плохом. Хотелось, чтобы все плохое осталось где-то там, снаружи его квартиры, и не могло переступить порог, как неприглашенный в дом вампир. Манджиро наклонился к ней, и Мирай с готовностью потянулась ему навстречу, на полпути встречая его губы и сцеловывая с них капельки теплой воды. Его разбитая нижняя губа снова начала кровоточить, и это напомнило ей, что им, вообще-то, неплохо было бы обработать полученные за эту ночь ранения. Когда они выбрались из душа, Мирай задержалась в ванной, чтобы взять аптечку. Проверив ее содержимое, она натянула длинную футболку Манджиро и пошла в спальню, где застала его вяло убирающим с кровати испорченное покрывало. Все движения Манджиро были ленивыми и усталыми, с влажных волос стекали капельки воды, падая на его плечи. На его открытом торсе над старыми пижамными штанами уже начинали расцветать синяки и ссадины, полученные за последние несколько часов. Мирай состроила болезненную гримасу. Слишком много активностей (самых разнообразных) было этой ночью, и им обоим нужен был отдых, а Манджиро — особенно. Она подошла к нему и аккуратно тронула за плечо, прямо над наливающимся фиолетовым цветом синяком, прося сесть. Манджиро послушно забрался с ногами на кровать, и Мирай последовала его примеру, устраиваясь напротив и раскрывая аптечку. Она смочила в антисептике ватный тампон и, бережно убрав с лица его волосы, принялась осторожно промывать рану на его виске. Стоило бы показаться врачу — им обоим, если на то пошло, — чтобы полностью исключить вероятность сотрясения мозга. Но, глядя, как Майки блаженно жмурит глаза под ее прикосновением, Мирай решила, что это все можно сделать и потом. Сейчас просто хотелось прикасаться к нему, и ее пальцы то и дело ласкающе оглаживали его кожу рядом с тем местом, которое она обрабатывала. Закончив, Мирай убрала испачканные ватки в принесенный из ванной пакет, а Манджиро открыл сонные глаза, глядя на нее с легкой улыбкой на разбитых губах. Однако, когда его взгляд сместился на ее шею, улыбка потухла, а его брови хмуро поехали навстречу друг другу. Осторожной рукой, будто сам боясь этого движения, Манджиро бережно коснулся едва заметных следов от его пальцев на ее горле. Они выглядели уже совсем бледными по сравнению с яркими засосами, которые оставил на ее коже его рот. — Прости меня, — едва слышно прошептал Манджиро севшим голосом, избегая смотреть на нее. Мирай осторожно обхватила пальцами его ладонь, отнимая ее от своего горла, и поднесла к лицу, мягко прикоснулась губами к сбитой коже на костяшках. — Не извиняйся передо мной, — так же тихо прошептала она, щекоча дыханием кожу его руки. — Не нужно. Манджиро покачал головой, закусывая разбитую губу и продолжая хмуриться. — Нужно, — с силой настоял он. — Из-за меня тебе пришлось нарушить свое обещание никого не убивать этой ночью. Из-за меня ты пострадала сегодня. — А еще из-за тебя я сегодня была счастлива, — возразила Мирай, наклоняясь, чтобы заглянуть в его посмурневшее лицо. — И до сих пор, вообще-то. Счастлива. Ты не в курсе, но для меня это очень незнакомое чувство. Манджиро слабо улыбнулся, рассеянно перебирая ее пальцы, в которые уткнулся взглядом. Потом подтянул к себе аптечку и, пошуршав упаковками лекарств внутри, выудил оттуда заживляющую мазь. Выдавив немного желеобразной субстанции на ладонь, он принялся бережно втирать ее в запястья Мирай, опоясанные ссадинами и побагровевшими следами от веревки, которой они были связаны. — Я такой эгоист, — пробормотал Манджиро, упорно не глядя на нее и не отрываясь от своего занятия. — Отдалил от себя всех, кто мне дорог, а тебя тащу следом. Мудак и лицемер. Мирай закусила губу, но до конца подавить улыбку все равно не смогла. Несмотря на всю сложность и тяжесть этой ситуации, он ведь только что непрямо признал, что она дорога ему, и от этого в груди вдруг стало жарко и тесно. — Это, знаешь ли, мой выбор, — напомнила она, шевельнув рукой так, чтобы провести пальцами по его запястью. — Я люблю, когда он у меня есть. И я выбираю, как ты сказал, «тащиться» следом. Манджиро бросил быстрый взгляд на ее лицо, но тут же отвел его, вновь опустил на собственные пальцы, осторожно прикасающиеся к ее саднящей коже, распределяя приятную прохладу от лечебной мази. Мирай пару секунд разглядывала его уставшее лицо, цепляясь взглядом за упрямо опущенные ресницы. Его пальцы едва заметно подрагивали. — Ты боишься меня теперь? — вдруг спросил он, не громче вздоха, и тон его был опасливым и нерешительным, будто он больше всего хотел и боялся услышать ее ответ. Мирай вздохнула, чувствуя усилившуюся дрожь его пальцев. — Думаю, за прошедший час я наглядно показала, что — нет, не боюсь, — с легкой улыбкой ответила она, мягко перехватывая его нервные пальцы и останавливая их движение, успокаивающе сжимая их в своих. Манджиро тихо хмыкнул в ответ на ее слова, неодобрительно качая головой, но его переносица слабо порозовела, вызывая новую улыбку у Мирай. — А стоило бы, — попенял он ей и со вздохом добавил: — Я сам себя боюсь. Мирай не стала ничего говорить в ответ. Вместо этого она убрала аптечку на пол, забралась под одеяло и потянула Манджиро к себе. Он не сопротивлялся, послушно укутался в одеяло вместе с ней. В комнате было тихо, и создаваемый задернутыми темными шторами полумрак навевал сонливость — но озорные полосочки света, пробивающиеся под занавесками, намекали, что в действительности день сейчас в самом разгаре. Ран пару минут назад прислал Манджиро сообщение, что они все уладили. Подробностей не сообщил, да они и не были нужны. Мирай хорошо знала, что о трупах, ставших итогом этой сумасшедшей, страшной ночи, никто не узнает. О них будет помнить она, и будет помнить Манджиро. Но жалеть о содеянном она не станет. Не сейчас, когда обнимает израненного глубоко внутри человека, который за настолько короткий срок стал ей близок и нужен на таком глубинном уровне, что это даже временами пугало ее. Не сейчас, когда знала, что благодаря ее последнему, решающему выстрелу этой ночью, он смог вернуться назад, к самому себе. Она уже успела свыкнуться со своими грехами. И этим новым грехом Мирай оплатила нечто бесценное. Она ни о чем не жалела. Голова Манджиро покоилась сейчас на ее груди, и Мирай рассеянно перебирала его влажные после душа волосы, позволяя собственным мыслям плыть в тумане ленивой сладкой неги. Тело приятно ломило томной, изнеженной болью, напоминая о том, что произошло между ними каких-то полчаса назад, напоминая о всех порочных вещах, которые она позволяла ему делать с собой — позволяла добровольно и с энтузиазмом. И Мирай с благоговением, бережно изучала это новое, незнакомое ей доселе чувство, как редкое, наиценнейшее сокровище. Манджиро Сано с самого ее детства был тем спасательным кругом, что не давал ей пойти на дно. Совершая самые непростительные, самые страшные поступки, и после не зная, куда спрятать себя от себя самой, Мирай находила утешение в детских воспоминаниях о нем. Темными, пропитанными ужасом и виной ночами, она вынимала из потайной шкатулки своей памяти образ забавного мальчугана, сказавшего, что она слишком много смотрела на небо голубым правым глазом, и исповедовалась перед ним в своих постыдных, позорных грехах. И радовалась, что открывает эти грязные секреты фантому своей памяти, а не настоящему Манджиро. Ведь тогда она еще не знала, что настоящий Манджиро примет и захочет ее любой: даже разбитой, даже грязной, даже с руками по локоть в крови. Мирай тогда еще не знала, что тоже примет и захочет его любым, даже если он окажется запятнан грехами еще больше, чем она сама. Но сейчас ей хотелось отвлечь его хоть немного от той привычной тьмы, что из года в год жила в его мыслях и душе. Мирай слегка повернула голову и прижалась губами к уже подсыхающим волосам Манджиро, считая удары его пульса, уязвимо бьющегося в пульсирующей голубой венке на его открытом виске. — Ты действительно полтора года не был с женщиной? — с добродушной хитринкой прошептала Мирай в его волосы и тут же с улыбкой крепче сжала вокруг него кольцо своих рук, когда он неловко заерзал, тем самым останавливая его смущенное копошение. Искренне добавила: — Ничего такого в этом нет. Просто мне всегда думалось, что для мужчины это сложновато. Манджиро помолчал несколько секунд, смирившись с этой неловкой темой, потом глухо выдохнул в ее кожу и спрятал умилительно порозовевшее лицо на ее груди. — Когда у тебя больная голова и ты все время под кайфом, чтобы сдержать живущего внутри маньяка, то, оказывается, не так уж это и сложно, — невнятно пробормотал он, щекоча губами ее ключицы над съехавшим вырезом футболки. Мирай пару секунд задумчиво перебирала пальцами его мягкие волосы, успокаивая его размеренным движением своей руки. Она обдумывала то, что он сказал. Мирай готова была не возвращаться к вопросу его необычной болезни, если он сам того не захочет — пока он сам этого не захочет — но Манджиро сейчас добровольно поднял эту тему, и она подумала, что, возможно, он действительно хочет поговорить об этом, хоть и боится. — Ты поэтому принимаешь наркотики? — тихо спросила Мирай, вспоминая зависимость Рен, от которой ее наставница, к счастью, смогла почти полностью освободиться за последние годы. Манджиро скомканно шевельнул головой, стараясь кивнуть и при этом ни на секунду не оторваться от пригретого местечка на ее груди. — Мне это помогало… — не громче вздоха пробормотал он, пробираясь гибкими пальцами под его же футболку на ней и прижимая теплую ладонь к ее ребрам, пуская взволнованные мурашки по чувствительной коже. — Когда я чувствовал, что он идет… Чем выше была доза, тем слабее становился другой. Как будто впадал в спячку в те разы, когда я обдалбывался наркотой до такой степени, что не соображал, на каком я свете. Руки Мирай напряглись, крепче прижимая его к ней. Внутри разливалась режущая боль от осознания того, через что он заставлял себя проходить, чтобы удержать контроль над своим взбунтовавшимся разумом. Однако то, как Манджиро говорил сейчас об этом, насторожило и встревожило ее. — Ты сказал, «помогало», — неуверенно заметила Мирай. — В прошедшем времени. Манджиро глубоко вздохнул, и она всем телом почувствовала этот вздох — настолько тесно он прижимался к ней сейчас, будто не мог выдержать расстояния даже в один миллиметр между ними. — Какое-то время назад наркотики перестали действовать на меня так, как раньше. У него как будто… выработался к ним иммунитет, — неохотно признался Манджиро, и в его голосе Мирай уловила тщательно скрываемый страх. Он боялся, что теряет свой единственный, саморазрушительный способ борьбы с живущим внутри него демоном. То, как Манджиро говорил об этих приступах, заставляло Мирай холодеть изнутри. Словно в нем жил кто-то еще, чужой, жестокий и необузданный, чьи действия он не мог контролировать, не мог остановить или помешать. — Он со мной с детства, — после недолгого молчания проговорил Манджиро, рассеянно выводя пальцами узоры на ее ребрах. По его телу прошла едва ощутимая дрожь, и Мирай покрепче прижала его к себе. А он продолжал: — Шрамы Харучиё… их оставил ему он. Нет, не так. Это был он, но в то же время я. Это случилось через год после того, как мы с тобой впервые встретились тогда, в детстве. Это его неожиданное признание глубоко потрясло Мирай. Шрамы Санзу выглядели ужасающе, и представить, что такие раны нанес ему, тогда еще такому же ребенку, семилетний Майки, было страшно. Страшно сознавать, что мальчик, который с такой заботой и добротой заклеивал пластырем ее ссадины, мог через год так жестоко изуродовать лицо своего друга. Однако Мирай уже видела, на что был способен этот другой. Видела его кровожадность и необузданность. И Манджиро приходилось жить с этим с самого раннего детства… — У него… есть еще какое-то имя? Помимо «черного импульса»? — осторожно спросила Мирай, припоминая один из давних разговоров с Рен касательно ее «красной тени». — Нет, потому что… — Манджиро шумно сглотнул и помедлил, тщательно подбирая слова. Его пальцы остановились, замерли на ее коже. — Понимаешь, на самом деле он — это я. Другой я, жестокий, бездушный. Другой я, который знает больше, чем должен, помнит больше, чем должен. И когда он приходит, обычный я как будто исчезаю, как будто становлюсь одним целым с ним, не помня себя, ничего не контролируя. Мирай тихо кивнула, продолжая размеренно перебирать мягкие пряди его волос, приятно пахнущие яблочным шампунем. На первый взгляд все это очень походило на диссоциативное расстройство идентичности, и Мирай хорошо помнила, что Рен в начале ее обследований поставили именно такой диагноз, который со временем, однако, изменился. Они оба — и Манджиро, и Рен, — не считали этого другого отдельной личностью. Другой был еще одним Манджиро, другая была еще одной Рен, — будто утерянный, забытый, невидимый ни для кого злобный близнец, живущий в их головах. И это несколько выбивалось из стандартной клинической картины этого недуга. — Думаю, ты хочешь задать этот вопрос, так что я отвечу на него, не дожидаясь, — проговорил Манджиро, вновь возобновляя движение своих пальцев на ее ребрах. — У врача я был, когда-то давно. Мне поставили неверный диагноз и прописали целую тонну бесполезного лекарственного дерьма. Мирай скосила взгляд на его лицо, которое он упорно прятал у нее на груди, но не смогла разобрать его выражения. Осторожно, невесомо провела пальцем по его открытому виску, чувствуя, как взволнованно бьется под тонкой кожей его лихорадочный пульс. — Не помогло? — тихо уточнила она. Манджиро неопределенно дернул головой, не отрываясь от ее кожи и задевая носом ее ключицы. — Мне только херовее от этих таблеток становилось, — хмуро признался он. — Поэтому я сказал Харучиё больше не покупать их. Пальцы Мирай, до этого расслабленно перебиравшие его волосы, тут же застыли, запутавшись в шелковистых длинных прядях. — Санзу? — переспросила она, неодобрительно хмуря брови. Майки ее напряжения, кажется, даже не заметил. Небрежно пожал одним плечом. — Да, он забирал их для меня из аптеки, — невнятно ответил он сквозь одолевший его зевок. Мирай поджала губы, хмурясь еще сильнее. Она не доверяла Санзу. И ее напрягал тот факт, что медикаменты для Манджиро покупал именно он. Кто мог поручиться, что этот полоумный тип действительно покупал нужные таблетки? Или что внутри пузырьков с лекарствами, которые он приносил для своего босса, действительно было лекарство? Она видела выражение его лица, когда Манджиро забивал Косея Мацумото, превращая того в бездыханный кусок мяса, видела этот больной восторг на нем. И Мирай неожиданно очень ясно поняла, что при всей своей дальновидности и проницательности, Манджиро Сано мог быть удивительно слепым и доверчивым, когда дело касалось определенных людей. Она не знала, почему он так верит Санзу. Говорило ли в нем чувство вины за то, что изуродовал его в детстве, под влиянием «черного импульса»? Или же причина была в том, что Харучиё Санзу был единственным человеком, который остался с ним, перейдя в настоящее из его прежней жизни, той самой, по которой Манджиро так сильно тосковал, где у него еще были друзья и надежда? Мирай не знала этого. И Санзу вызывал у нее очень сильную тревогу. Но озвучивать ее сомнения насчет его заместителя сейчас было не время. Зато были другие вещи, о которых Мирай хотела бы с ним поговорить. — Майки, знаешь… — Она закусила губу, обдумывая, стоит ли ему про это говорить. Ведь она не могла быть уверена, что с ним происходит то же самое. Но, все же решив идти до конца, Мирай продолжила: — Мне очень знакомо все то, о чем ты говоришь. О «черном импульсе». — Манджиро весь окаменел под ее руками, и она поспешно добавила, осознав, что он неправильно понял ее слова: — Не в том смысле, что со мной происходило такое же. Просто… я уже слышала нечто подобное от очень дорогого мне человека. Вот только она называла это состояние «красной тенью». Мирай почувствовала, что Манджиро даже задержал дыхание. Пару секунд он ничего не говорил, обдумывая, осознавая услышанное. Наконец до нее донесся его тихий, неуверенный голос: — «Красная тень»?.. — Да. — Мирай опустила одну руку на его одеревеневшие плечи, принявшись ненавязчиво разминать застывшие от резкого напряжения мускулы. — Это происходило с Рен, моей тренером и наставницей. Я рассказывала тебе про нее. И то, как Рен описывала свое состояние, когда ею завладевала «красная тень», пугающе похоже на то, что ты говоришь о «черном импульсе». Я… я видела ее однажды во время приступа. И это было… я не врач, Майки, но то, что я видела тогда, с ней, и этой ночью, с тобой, имеет слишком сильную схожесть, чтобы быть совпадением. — Ты думаешь… думаешь, у нас одинаковая болезнь? — нерешительно прошептал Манджиро. Он все еще был очень напряженным, но его пальцы вновь принялись поглаживать кожу на ее боку, словно ощущение ее тепла под пальцами и само это движение его успокаивало. Мирай задумчиво пожала плечами, рассеянно поглаживая его плечи. — Мы не можем этого знать наверняка, — тихо проговорила она с глубоким вздохом. — Рен пробовала наркотики, тоже. И в какой-то момент они точно так же перестали ей помогать. — Манджиро совсем застыл, и Мирай успокаивающе погладила его спину, этим движением напоминая ему о необходимости дышать. Он сделал глубокий вдох, а она продолжила: — Ее обследовали несколько врачей, естественно, частных, тоже из Мори-кай. Ставили ей диагнозы, меняющиеся каждый месяц, и к чему-то определенному в итоге так и не пришли. Но таблетки ей прописали, антипсихотический препарат. Рен пьет его до сих пор. Манджиро шевельнулся, затем слегка приподнялся, опираясь на локоть, чтобы посмотреть на Мирай. Его взгляд был задумчивым, серьезным и, вместе с тем, нерешительным. — И ей помогло? — одними губами спросил он, глядя в ее лицо с серьезным вниманием. Мирай облизнула губы, с неожиданным волнением встречая его взгляд. — Я знаю, что таблетки помогают ей останавливать приступ. Это не всегда получается, но в большинстве случаев работает. — Между его светлыми бровями пролегла задумчивая морщинка, и Мирай осторожно провела по ней подушечкой пальца, будто прося расслабиться. Когда морщинка слегка разгладилась, хоть и не до конца, она убрала с его серьезного лица свесившиеся вниз светлые пряди, пропуская их между пальцами. — Я уже очень давно не становилась свидетельницей прихода «красной тени». Манджиро еще несколько секунд смотрел на нее, а потом снова опустился вниз, частично укладываясь на Мирай и зарываясь лицом в ее волосы. Он шумно вздохнул, заключая ее в кольцо своих рук. — Наверное… — помедлив, прошептал он в ее шею. — Наверное, я мог бы попробовать еще раз. Сходить к врачу. Мирай просто обняла его в ответ, с радостью чувствуя, как вновь расслабляется его тело под ее руками. Он был таким теплым, и приятная тяжесть его тела создавала ощущение такой безопасности, какой она не чувствовала никогда в своей жизни. Манджиро тепло дышал в ее кожу, выводя ленивые узоры пальцем на ее животе еще какое-то время. А потом вдруг тихо вздохнул и обнял ее, крепко, почти отчаянно. — Как бы я хотел быть нормальным для тебя, — глухо прошептал Манджиро, зарываясь лицом в ее шею. От его слов Мирай пронзило щемящей болью внутри, а к глазам неожиданно подступили непрошенные слезы. Она поспешно сморгнула их и ответила на его объятие, крепко прижимая его к себе, будто своими руками хотела закрыть его от проблем бушующего вокруг них мира. Затем, коснувшись пальцами его щеки, чтобы привлечь его внимание, Мирай сказала тихо и твердо: — Мне не важно, будешь ли ты нормальным, Майки. Ты мне нужен таким, какой есть. Любым. Знай это. Он ничего не ответил, но Мирай почувствовала, как он глубоко вздохнул и едва ощутимо кивнул головой. Она не знала, сколько у них было времени. Рождество приближалось, а с ним и опасная миссия по похищению ее прошлой версии. Все могло закончиться хорошо. Все могло закончиться очень плохо. Но Мирай знала одно: каждую минуту, каждую секунду оставшегося у них времени она хотела провести вот так, слушая и чувствуя биение его сердца, и теряясь в его тепле. Манджиро одним своим существованием придавал ей сил и храбрости. Храбрость была нужна ей теперь, как никогда — чтобы найти в себе мужество рассказать ему то, о чем она умолчала, сперва посчитав неважным для него, а потом умалчивала уже сознательно. Рассказать ему о том, что грызло ее изнутри последние пару дней. О том, что ему совершенно точно не понравится. Храбрость была нужна ей, как никогда.