Пепел на губах

Если бы получилось закупорить время в бутылку, То первое, что хотелось бы сделать — Сохранить каждый день до скончанья веков, Чтобы провести их все с тобой. Jim Croce — Time in a Bottle _____________ После той ночи каждую свободную минуту они проводили вместе, буквально физически неспособные надолго оставаться порознь. Манджиро почти никуда не уходил из квартиры, будто забыв обо всем мире снаружи, а если и уходил, то возвращался так быстро, что Мирай успевала лишь совсем немного известись в одиночестве без него. Каждый миг, когда она не могла его видеть, не могла к нему прикасаться, казался бесконечным и наполненным нетерпеливым томлением. Она удивлялась самой себе и такой оглушающей силе охвативших ее чувств. Мирай раньше было совершенно не свойственно такое поведение, и Манджиро, очевидно, — тоже, однако сейчас они, будто влюбленные по уши школьники, просто были не в силах справиться с собой и необоримым влечением, которое притягивало их друг к другу сильнее разнополярных магнитов. Мирай никогда еще не видела Манджиро таким расслабленным. Если на то пошло, она сомневалась, что он вообще бывал таким расслабленным за последние… много лет. Он улыбался так часто, так искренне, и эта светящаяся улыбка была такой счастливой, что в ее сердце что-то трепетно, сладко вздрагивало каждый раз, когда она появлялась на его губах, обращенная к ней. Мирай очень боялась спугнуть ее. Боялась, что то, о чем ей рано или поздно — скорее, конечно же, рано, — придется поговорить с Манджиро, сотрет эту чудесную улыбку с его лица, вместе с появившимся на нем здоровым румянцем и расслабленным выражением. Поэтому Мирай малодушно оттягивала важный разговор, презирая себя за трусость и собираясь с духом. Каждый вечер она давала себе твердое обещание поговорить с Манджиро утром, но когда наступала ночь, когда в его глазах загоралась такая прекрасная тьма, а его мягкие губы обжигали ее жаждущую его поцелуев кожу, когда он засыпал в ее руках, и она могла тихо любоваться этим драгоценным умиротворением на его спокойном лице, — храбрость неизменно покидала ее, не давая открыть рот с наступлением утра, требовавшего сдержать обещание. От каждого его теплого взгляда и трепетного прикосновения в сердце Мирай распускались нежные весенние цветы, и она испуганно оттягивала тот момент, когда эти робкие цветы могут погибнуть от холода того признания, что гложет ее изо дня в день. Пока Манджиро был рядом с ней, Мирай хотелось запечатлеть в вечности каждый проведенный вместе миг и любоваться им, как величайшим сокровищем. Ей хотелось собрать эти бесценные мгновения, каждый из моментов, когда он улыбался ей, прикасался к ней, целовал ее — и закупорить их в хрустальный сосуд остановившегося времени, чтобы навсегда сохранить их у себя. Но время поездки в Киото неумолимо приближалось. И это значило, что тянуть с этим разговором и дальше попросту нельзя. Мирай обязана рассказать Манджиро все то, что раньше считала несущественным — но не теперь. Это было важно. И он заслуживал знать это, знать, что может произойти в том случае, если их авантюра увенчается успехом. Она не имела права скрывать от него такие вещи. Через два дня будет Рождество, а после него придет время той опасной, рискованной миссии, которая, как Мирай надеялась, станет последней в ее жизни. И сегодня она все расскажет ему, без утайки. Откроет все детали и нюансы, и если после этого Манджиро захочет отказаться от плана, который они так скрупулезно разрабатывали все это время, она всеми силами постарается убедить его не отступать. Потому что так нужно. Но ждать дальше было нельзя. Это было нечестным по отношению к нему. Мирай и так слишком долго оттягивала этот разговор. Этим вечером они снова сидели в кабинете Манджиро, за столом, заваленным документами и планами, склонившись над его ноутбуком, забитым многочисленными схемами ветеринарной клиники в Киото, где работала Мирай, списками телохранителей, приставленных к ней отцом, и данными о перемещениях людей Мори-кай. Они до мелочей проработали свой план. К тому же, Мирай была уверена, что ее версия себя из этого прошлого не только не создаст проблем на первом этапе, которым было ее похищение, но еще и всячески поможет им в осуществлении задуманного — главное, рассказать ей все детали и убедить, что Йоричи и Рен ничего не будет грозить. Создать проблемы она невольно может уже после того, когда — если, — они выполнят эту часть своего плана. С тихим вздохом Манджиро отклонился на спинку стула, убирая свесившиеся на лицо волосы и растирая кулаком покрасневшие, усталые глаза. Видя его напряжение, Мирай молча скользнула пальцами на его шею, одной рукой разминая затекшие мускулы, и он блаженно вздохнул, слегка наклоняя голову вниз, чтобы облегчить ей доступ. То, как он неизменно реагировал на малейшее ее прикосновение, плавило все кости в теле Мирай. Не в силах совладать с собой, она двинула руку выше, зарываясь пальцами в его мягкие волосы, и от тихого, довольного вздоха, сорвавшегося с его губ, моментально пересохло у нее во рту. Мирай одурело потрясла головой, прогоняя это наваждение. Нельзя было поддаваться своей слабости к нему, потому что сегодня она поклялась себе, что не отступит. Они уже обсудили все, что хотели, касательно близящейся поездки в Киото, и пора было как-то начинать нелегкий разговор, который задумала Мирай, но она продолжала мяться в нерешительности, не зная, как подступиться к этой пугающей ее саму теме. В конце концов, с легким налетом отчаяния в мыслях, она решила, что нужно просто прямо сказать ему все, как есть. Покончить с этим резко, так же, как срываешь пластырь с кожи в надежде на то, что боль будет короткой, пусть и сильной. — Майки, — позвала Мирай, с досадой замечая дрожь в голосе, и замедлила движение своих пальцев в его волосах. Он лениво приоткрыл один расфокусированный глаз. — Есть еще кое-что, о чем я должна тебе рассказать. Ее серьезность явно насторожила его, потому что Манджиро открыл оба глаза и выпрямился на стуле, внимательно глядя в ее лицо. Внутри неприятно закололо от того, как быстро изменилось выражение его лица, превращаясь из спокойного и расслабленного в напряженное и встревоженное. — После таких слов обычно не говорят ничего хорошего, — заметил Манджиро деланно легким тоном, однако беспокойство в его глазах было слишком сильным, чтобы укрыться от нее. Мирай с усилием сглотнула, неохотно убирая руку с его шеи и крепко сцепляя пальцы в замок на своих коленях. Взгляд Манджиро быстро скользнул на ее кулаки, прошелся по побелевшим от напряжения костяшкам и вернулся к ее лицу, став еще более встревоженным. Его светлые брови уже двинулись навстречу друг другу, и Мирай знала, что обеспокоенная морщинка на его переносице с минуты на минуту явит себя миру. «Давай же, открывай свой дурацкий рот и говори то, что должна сказать», с досадой подтолкнула она сама себя. Мирай тихо кашлянула в надежде прочистить горло, но голос все равно прозвучал хрипло и сдавленно: — Это… речь о том, что будет после того, как мы заберем мою прошлую версию из Мори-кай, — тихо проговорила она, адресуя эти слова своим крепко сжатым на коленях кулакам. Мирай вдруг с ужасом поняла, что слова опять куда-то пропали. За эти дни она успела накрутить себя до такой степени, пытаясь заранее предугадать его реакцию на новости, которые собиралась озвучить, что сейчас выдавливать из себя слова оказалось неимоверно сложно. Манджиро помолчал несколько секунд, не отрывая от ее лица испытывающего, встревоженного взгляда. — Что будет после того, как мы заберем ее? — Eго голос был тихим и спокойным, но Мирай знала его уже достаточно хорошо, чтобы понимать, каких усилий ему стоил этот ровный тон. Она снова попыталась сглотнуть, облизнула пересохшие губы. Ладони вспотели, но ее кулаки были сжаты с такой силой, что Мирай не была уверена, получится ли у нее теперь самостоятельно расслабить пальцы. — Я… прикоснусь к ней, — прошептала она совсем тихо. Язык словно отнялся, отказываясь ей повиноваться, и Мирай со все нарастающим раздражением пыталась взять себя в руки. Какого черта, она не должна была так сильно разнервничаться, она ведь несколько раз репетировала этот разговор. Но сейчас Мирай вдруг очень хорошо поняла Манджиро, отказывавшегося открывать ей всю правду о том, что он знал. Очевидно, так бывает, когда ты очень боишься реакции близкого человека на эту правду, которая может все испортить. — Что случится после того, как ты прикоснешься к себе из прошлого? — звенящим от напряжения голосом подтолкнул ее Манджиро. Мирай набрала в грудь воздуха, задержала его в легких. Сейчас. Она должна сказать ему сейчас. Как срывать пластырь. Да, резко и быстро — как пластырь. — Та из нас, что окажется слабее, просто исчезнет из пространственно-временного континуума, — протараторила Мирай, избегая смотреть на него, как будто быстрота ее речи могла смягчить смысл сказанного. — Это может быть она, а могу быть я. Ну вот, наконец-то. Она сказала это. Выпустила это давящее знание из себя, будто яд, который отравлял ее все последние дни, но облегчения от этого не было ни на грамм. Манджиро никак не отреагировал на ее слова, просто сидел рядом, совсем не шевелясь. Мирай закусила губу, опасливо поднимая на него взгляд. Сердце ухнуло куда-то вниз, как только она увидела это потерянное, уязвимое выражение на его лице. Лучше бы он кричал на нее, обвинял в слишком долгом молчании, упрекал, — но он молчал. Смотрел на нее и молчал. Через несколько мучительно долгих секунд его побледневшие губы, наконец, разомкнулись. — Ты… уверена? — севшим, неожиданно тонким голосом спросил Манджиро. — Ведь ты говорила, что об этом не стоит волноваться. Тогда зачем тебе вообще… зачем вам прикасаться, ведь мы могли бы… — Майки, — с дрожью в голосе перебила его Мирай. Ей было ужасно больно от этой уязвимости в его тоне, но она обязана была донести до него это, помочь ему понять, что это было неизбежно с самого начала. — Все не так просто. Мы не можем вот так запросто остаться вдвоем в этом временнóм промежутке. Обе мои версии действительно могут какое-то время сосуществовать в одном времени, это правда. Но допускаемая длительность нашего «соседства» имеет свои лимиты. Пусть это и не пару недель или даже месяцев, но все же предел есть. И если два варианта одного и того же человека слишком долго будут находиться одновременно в одной хронологической точке, это повлечет за собой большие проблемы, не только для них — меня и, ну… меня, — но и для самой материи времени. Манджиро закусил губу, глядя на нее этим невыносимым пронзительным взглядом, будто проникающим в самое ее сердце, заставляя испуганный орган сбиваться с ритма и болеть. А потом задал вопрос, которого Мирай ждала и страшилась с самого начала этого разговора: — Почему ты… почему ты раньше не рассказала об этом, Мирай? Он не кричал и не скандалил, и это его грустное, почти смиренное спокойствие было больнее любых криков и обвинений. Ей было бы легче, если бы Манджиро психанул, наорал на нее, ругался. Он имел на это право. Между ними происходило что-то… что-то важное, а она утаивала от него информацию о том, что может случиться так, что она попросту исчезнет, растворится, будто ее и не было, после того, как он поможет ей. Внутри ее сердца все кровоточило от одной мысли о том, что она, именно эта она, с ее воспоминаниями и чувствами, может оставить его. Ведь ей попросту нельзя было его оставлять. Лучше бы Майки кричал на нее… Мирай глубоко, тяжело вздохнула, и слабо пожала плечами, одновременно качая головой. — Я… прости меня, Майки. Я должна была рассказать тебе раньше, я знаю, просто… Понимаешь, вначале я думала, что тебе не будет дела до этого. Мы не особо знали друг друга, вернее, — она сдавленно прокашлялась, — я не особо знала тебя, и посчитала это несущественным, ведь кем мы были друг другу тогда? Так я думала. Когда я только попала в это время, когда мы только начали разрабатывать этот план — я не знала, что мы были… что мы станем… — Мирай запнулась, не зная, какое определение дать сложившимся между ними отношениям, как назвать эти всепоглощающие чувства, что обуревали ее от одной лишь мысли о нем, от одного его присутствия рядом. Она облизнула высохшие губы и опустила голову, малодушно прячась от его внимательного взгляда. — А потом, после той ночи, после того, как мы… Мне было очень страшно сказать тебе. Каждый день я хотела это сделать и не решалась. Я боялась твоей реакции и что… Неожиданный шум прервал Мирай на полуслове. Кто-то напористо, агрессивно барабанил во входную дверь квартиры Манджиро, напрочь игнорируя звонок. Они оба напряглись, обменявшись настороженными взглядами. Кто это мог быть в такой поздний час? В голове Мирай пронеслось примерно десять тысяч вариантов для кандидатуры непрошенного гостя, начиная кем-то из Бонтена и заканчивая нашедшими их людьми Мори-кай. Манджиро поднялся из-за стола. По напряженному развороту его плеч Мирай поняла, что он моментально переключился в режим боевой готовности. — Оставайся здесь, — велел он ей тоном, который не оставлял шанса даже мысли на ослушание. Сейчас перед Мирай уже был не Майки, а Манджиро Сано, глава Бонтена и один из самых опасных людей в Токио. Его способность так быстро меняться, буквально за доли секунды, неизменно запускала благоговейную, слегка испуганную дрожь по ее позвоночнику. Манджиро твердым шагом вышел из кабинета, оставляя Мирай одну в комнате, напряженную до предела, и с нервами, уже и так раздерганными непростым признанием. Они не договорили, и, помимо страха, Мирай также чувствовала раздраженную досаду от того, что их прервали в настолько важный момент. Она поднялась со своего стула и подошла к одному из ящиков стола. Внутри лежали ее метательные ножи, и Мирай на всякий случай вынула их. Неизвестно, кто пришел, поэтому лучше быть готовой ко всему. Она услышала звук открываемой входной двери и тут же — тихий голос Манджиро. Ему ответил другой мужской голос, торопливый, лихорадочный. Мирай сразу же узнала его. Санзу. Она нахмурилась, машинально оглаживая гладкую поверхность короткого ножа. Что ему понадобилось от Манджиро среди ночи? Не выпуская оружие из рук, Мирай бесшумно подошла к приоткрытой двери кабинета и остановилась там, прислушиваясь к доносящимся из коридора голосам. Она пропустила начало разговора, но сейчас их голоса четко долетали до нее: тихие, спокойные слова Манджиро и торопливая, сбивчивая, с истеричными нотками, речь Санзу. Мирай поморщилась, недовольно хмуря брови. Судя по его заплетающемуся языку, догоняющим и наскакивающим друг на друга словам, Санзу пришел сюда, основательно заправившись веществами, которые, похоже, давно уже превратились в неотъемлемую составляющую его крови. Суть их разговора почти сразу стала ясна Мирай, заставив ее напрячься еще сильнее. — Это не твое дело, Харучиё, — голос Манджиро звучал холодно и безэмоционально, но Мирай отчетливо слышала в нем нотки раздражения. Санзу издал какой-то странный звук, нечто среднее между недовольным фырканьем и шумным выдохом. — Как ты можешь говорить так, Майки? — воскликнул он слишком высоким голосом. — За эти дни ты совсем забросил дела Бонтена! Теперь тебя почти никогда не бывает на собраниях. Ты нам нужен! Мирай знала, что Манджиро действительно довольно сильно отстранился от дел своей группировки за эту неделю, желая как можно больше времени проводить с ней. Она соврала бы, сказав, что сожалеет об этом, — в конце концов, Бонтен был далеко не благотворительной организацией, и Мирай где-то глубоко в душе испытывала тихую радость от того, что Манджиро хотя бы несколько дней не занимается вплотную их отнюдь не безобидными делами. Но Санзу такое положение вещей совершенно очевидно не устраивало. Настолько, что он притащился домой к своему боссу, обдолбанный до предела, в половине первого ночи. — Я сейчас занят другими делами, — прозвучал невозмутимый ответ Манджиро, а через миг Мирай невольно подскочила на месте от неожиданного резкого звука. Похоже, Санзу в исступлении ударил кулаком по стене, разъяренный его словами. — Но ты… Ты мне нужен, Майки! — Его голос начинал звучать опасно истерично, и Мирай невольно покрепче перехватила рукоять ножа. — Ты же знаешь, я выполню любой твой приказ! Только дай его мне! Мольба в голосе Санзу покоробила ее. Она никогда не слышала подобных эмоций в его тоне. Были яд, злоба, ненависть, но никогда — мольба, такая отчаянная. Мирай пугала нездоровая зависимость этого человека от Манджиро. Она была опасной. И Майки доверял ему слишком сильно, что было чревато не самыми лучшими последствиями. Мирай услышала тяжелый, усталый вздох Манджиро, который медлил с ответом. Он не мог не услышать такое явное отчаяние в голосе своего заместителя, с которым его связывала эта многолетняя, отравленная еще в раннем детстве, странная дружба. Голос Манджиро звучал устало и мягко, когда он наконец заговорил: — Тогда вот тебе приказ, Хару: иди домой. Поспи немного, тебе нужен отдых. Громкое ответное фырканье Санзу завершилось глухим вибрирующим звуком, слишком сильно напоминающим рычание, и от него у Мирай по коже поползли тревожные мурашки. Она опасалась Санзу всегда, а в таком состоянии — вдвойне. Он же вновь заговорил, на удивление более тихим, спокойным голосом: — Ты перестал приходить ко мне за порошком и колесами. — Санзу констатировал факт, но, несмотря на отсутствие вопросительной интонации, он явно ждал ответа от своего босса. Предыдущие слова Манджиро второй номер Бонтена явно решил проигнорировать. Мирай даже не удивилась, что поставщиком наркотиков для Манджиро был именно этот человек, хотя ее губы все равно недобро поджались от услышанного. — Потому что я больше не хочу принимать наркотики, — твердым, непреклонным голосом ответил ему Манджиро, и Мирай закусила губу, чувствуя облегчение и гордость за него. Наркотики не решат его проблемы, и она была рада, что он понимает это. Санзу молчал несколько секунд, и до Мирай доносилось только его тяжелое, сбивчивое дыхание, такое громкое, что она могла расслышать его даже через приоткрытую дверь кабинета. — Из-за нее, да? Это из-за нее, Майки, из-за этой шлюхи? — голос Санзу неприятно дребезжал от охватившей его ярости, доходя почти до фальцета. Мирай очень отчетливо могла представить себе его перекошенное лицо с побелевшими от гнева шрамами в уголках губ и расфокусированными, безумными глазами. — Забыл, как ты разваливался на части, когда она бросила тебя восемь лет назад? Как ты мог позволить какой-то левой пизде так охмурить тебя?! Глухой звук удара из коридора не оставил сомнений в том, как именно Манджиро ответил своему заместителю. Мирай невольно вздрогнула от этого. Откровенно говоря, ее мало трогали оскорбления от Харучиё Санзу. Ей случалось слышать кое-что и похуже в свой адрес. Но Мирай не ожидала, что Манджиро ударит его. Она уже готова была в любой момент выскочить в коридор, если между ними завяжется драка, но тут опасно тихий, ледяной и острый, будто лезвие бритвы, голос Манджиро вспорол повисшую в коридоре тишину: — Убирайся из моего дома, Харучиё. Несколько секунд в прихожей царила абсолютная тишина. Мирай могла только догадываться, что там происходит сейчас. А затем громко, зло хлопнула входная дверь, после чего послышались шаркающие шаги в коридоре, и через миг Манджиро вернулся в кабинет. Его лицо было бледным и хмурым, брови сурово сдвинуты к переносице, а пальцы сжаты в тугие кулаки. Он постоял немного на пороге кабинета, устремив на Мирай нечитаемый закрытый взгляд. — Ты много услышала? — наконец спросил Манджиро. Мирай лишь неопределенно пожала плечами, будто желая показать, что это все не имеет такого уж большого значения. Хотя на самом деле для нее важность произошедшего была неописуемой. Манджиро ударил своего друга и заместителя за то, что тот грубо высказался о ней. Подобное было непривычным для Мирай, потому что никто и никогда не брался отстаивать ее честь. Отстаивать, в общем-то, и так было нечего, учитывая все те вещи, которыми ей приходилось заниматься, и поступки, которые она вынуждена была совершать. Но слова Санзу все еще звучали в ее ушах, и это были вовсе не озвученные им оскорбления. — Я правда бросила тебя восемь лет назад? — едва слышно спросила Мирай, неожиданно боясь встретиться с ним взглядом. Она стояла, прислоняясь к столу, и упорно смотрела в пол. Через несколько секунд Манджиро неслышно подошел и оперся о стол рядом с ней. В поле ее зрения теперь были ее ноги в желтых носках и его босые ступни. Тепло его тела совсем рядом проникало под ее кожу, и Мирай больше всего на свете хотела сейчас опустить голову на его плечо, но не решалась. Вначале нужно было закончить так неудачно прерванный разговор, чтобы понимать, не сделают ли ее прикосновения только хуже. — Ты... пропала тогда, — спустя несколько секунд молчания тихо ответил Манджиро, тщательно подбирая слова. — Но я знаю, что ты меня не бросала. Пожалуй, это было его самое откровенное признание об их последней встрече восемь лет назад за все время. Что это значило? В каком смысле она «пропала»? Что за игру вела та чужая, незнакомая ей Мирай, которая зачем-то отправлялась в прошлое Манджиро? Восемь лет назад ему было всего двадцать, и, значит, в тот момент она была старше его как минимум на пять лет. Что вообще могло происходить между ними? Что происходило в ее визиты в еще более далекое его прошлое? Зачем она туда отправлялась… вернее, отправится. Манджиро так боялся, что она может передумать совершать эти прыжки, если он расскажет слишком много. Мирай не переставала ломать голову над этими загадками, но и давить на него, вытягивая ответы, не собиралась. Если ему было так спокойнее… А после этих его слов, тем больнее для нее было понимать, что в этот раз она тоже может просто «пропасть». — Ты… сильно злишься на меня? — прошептала Мирай, все еще боясь поднять взгляд на его лицо. Сбоку послышался глубокий тихий вздох. Манджиро пошевелился, перенося вес тела с одной ноги на другую, а его ладонь легла на стол совсем рядом с ее рукой, — их мизинцы почти соприкасались, и Мирай затаила дыхание, в очередной раз очарованная теплом его близости. — Нет, как я могу злиться на тебя, ведь эта ты еще даже не совершала тех прыжков в мое прошлое, — совсем тихо, почти шепотом, проговорил он. Мирай помотала головой. Ее пальцы дрогнули на столе, будто хотели без ее ведома передвинуться еще ближе к его ладони, но она сдержала это движение. Вначале нужно разобраться с этим вопросом, не отвлекаясь. — Нет, Майки, я имею в виду… за то, что не рассказала тебе раньше про… про это все. Он молчал очень долго. Мирай разглядывала его ступни, выступающие косточки на щиколотках под домашними штанами, бегущие под его кожей реки голубых вен. Считала секунды его молчания с замирающим в груди сердцем. Она ненавидела все это, ненавидела безвыходность этого положения. Мирай прокручивала в голове тысячи вариантов за эти дни, но так и не смогла найти такой, где все могло бы решиться иначе. Тихий вздох со стороны Манджиро выдернул ее из омута этих мыслей. — Не злюсь. Я просто не имею на это права, потому что я тоже многое умалчивал. Продолжаю умалчивать. — Он пошевелился, и его плечо соприкоснулось с ее, отчего Мирай с трудом подавила невольный писк. Она была напряжена и раздергана до предела, но ее тело жило своей жизнью, и она упустила тот момент, когда неосознанно придвинулась ближе к нему, вжимаясь своим плечом и рукой в его плечо и руку, покрываясь мурашками в тех местах, где соприкасалась их обнаженная кожа. А следующие слова Манджиро, произнесенные глухим, грустным голосом, заставили ее задержать дыхание: — Но я просто… Ты всегда оставляешь меня, Мирай. Я не хочу, чтобы ты оставила меня и в этот раз. Одновременно с этими словами его пальцы нашли ее ладонь и нерешительно накрыли. К горлу Мирай подступил колючий комок, а глаза затянуло влажной пеленой. Она отдала бы все на свете, все, что было у нее, лишь бы убрать эту обреченную грусть из его голоса. Больше не в силах сдерживать себя, Мирай развернулась к Манджиро и молча обняла его, притягивая к себе, вжимаясь в него так отчаянно, словно хотела сплавить воедино их тела. Его руки сразу же нашли к ней дорогу, обвились вокруг ее спины, грея кожу теплыми ладонями через тонкую футболку, и Мирай уткнулась лицом в его шею, вдыхая ставший таким родным запах, навевающий мысли о лете и луговых травах. — Я тоже не хочу оставлять тебя, Майки, — прошептала она, опаляя дыханием его кожу и крепко зажмуривая глаза в отчаянной попытке не дать пролиться собравшимся в них слезам. — Я ужасно боюсь этого. Но ведь мы и не знаем наверняка, чем это закончится, которая из нас это будет. — Манджиро обнял ее еще крепче, и Мирай услышала его шумный вздох, когда он потерся щекой о ее взлохмаченную макушку. Какое-то время они просто молчали, крепко обнявшись и слушая удары сердец друг друга. А потом Мирай прошептала в его плечо: — Мне жаль, что я стала причиной конфликтов в твоей группе. Я понимаю, Бонтен важен для тебя. Руки Манджиро напряглись на ее спине, а затем одна ладонь скользнула в ее волосы, зарываясь пальцами в густые каштановые пряди и заправляя их ей за ухо. Его губы мягко коснулись ее ушной раковины, когда Манджиро прошептал тихое: — А мне не жаль. И Бонтен далеко не самое важное в моей жизни. Мирай слегка отстранилась от него, чтобы заглянуть в его лицо. Его глаза в этот момент были такими открытыми, все выстроенные им стены рухнули, обнажая его душу, и Мирай на несколько мгновений потеряла любую связь с реальностью, погрузившись в эти темные омуты, наполненные столькими невысказанными чувствами, которые находили отражение в ее собственной душе. Она почувствовала, как разгорается на ее щеках жаркий, взволнованный румянец, потому что его глаза безмолвно кричали сейчас о том, про что он не сказал вслух, о том самом важном, будто прося ее понять его без слов. И Мирай была уверена, что понимает, и от этого понимания заходилось в лихорадочном танце ее сердце, а кровь шумела в ушах. — Ты сказал ему правду? — прошептала она, с трудом совладав с собой, все еще околдованная его горящим, глубоким взглядом. — Что не хочешь больше принимать наркотики? Манджиро подался вперед, прислоняясь своим лбом к ее, и его распущенные волосы скользнули вниз, касаясь ее лица и волос. — Да. Я много думал о том, что ты сказала. Про твою наставницу и ее «красную тень». — Манджиро на миг прикрыл глаза и немного нервно облизнул губы, будто собираясь с духом. — И я… я сходил к врачу. Сразу после той ночи. Правда, он тоже не смог до конца понять, что со мной. Сказал, что я не похож на «классический случай». — Манджиро невесело улыбнулся, выделив голосом эти слова и на миг убирая от нее руки, чтобы саркастично согнуть пальцы в виде кавычек. — Но он прописал мне таблетки. Которые, я очень надеюсь, помогут унять приступы. Вместо ответа Мирай просто потянулась к нему, мягко накрывая его губы своими в трепетном, почти целомудренном поцелуе. Слишком много эмоций сейчас бурлило внутри нее, которые попросту невозможно было выразить словами. Она так гордилась им. Потому что несмотря ни на что, он смог найти в себе силы для этой борьбы, которая будет тяжелой и болезненной, она знала это. Мирай, не задумываясь, пожертвовала бы всем, что было у нее, лишь бы разделить с ним каждый шаг на этом тяжком пути. Но от нее ничего не зависело. Она и ее двойник из этого времени могли до последнего оттягивать неизбежное, но в конце концов никакого другого выхода у них не было. Мирай сама не могла понять, что чувствует по этому поводу, что чувствует, думая о своей возможной судьбе. — Я правда не знаю, кто из нас это будет, — пробормотала она, повторяясь, поддавшись заполнившим ее голову мыслям, но чувствовала, что Манджиро понимает ее. Исчезнуть могла она. Исчезнуть могла вторая она. Будет ли это смертью? Ведь, если существует душа, она должна быть у них одной на двоих, не так ли? Мирай не боялась смерти, но она так хотела остаться. Раньше у нее не было особых причин держаться за свою жизнь. Сейчас же была одна, самая важная причина, которая как раз в этот момент рассеянно поглаживала большим пальцем ее щеку. Было ли эгоизмом с ее стороны желать исчезновения здешней Мирай, чтобы самой остаться вместо нее и занять ее место? Остаться с ним. Что будет чувствовать та из них, которая останется в этом мире, зная, что своим продолжившимся существованием вытолкнула в небытие своего двойника? Из этих сложных размышлений ее выдернул внезапно оживившийся голос Манджиро: — Я проголодался, — объявил он, и Мирай несдержанно хмыкнула, качая головой и расплываясь в широкой усмешке. Начало второго ночи — самое время перекусить. Иногда Манджиро умел мастерски разрядить напряженную атмосферу. Не дожидаясь ее ответа, Манджиро взял ее за руку и потянул за собой на кухню. С теплой улыбкой на губах Мирай наблюдала за тем, как он предсказуемо вынимает из своего любимого тайника в одном из шкафчиков упаковку тайяки и плюхается на крошечный кухонный диванчик, подтягивая на него одну босую ногу. Она подошла к Манджиро и села рядом, тут же потянувшись к выпечке. Его пример был воистину заразительным. Он подтянул ее к себе, и после полуминутного копошения они устроились вдвоем на узком диванчике, спина Мирай прижималась к груди Манджиро, а его свободная от тайяки рука обхватывала ее спереди за плечи, немного слишком крепко, но ей нравилось это ощущение. — Знаешь, мне ведь с самого начала было трудно понять, как получается так, что вы можете вдвоем существовать в одном временном отрезке, — задумчиво и невнятно проговорил он с набитым ртом. Мирай помедлила с ответом, давая себе время на глубокий, облегченный вздох — потому что он разговаривал с ней, пытаясь разобраться в происходящем, он не закрылся и не отдалился от нее, как она того опасалась. Мирай очень боялась этого разговора, и, хоть эта обреченная, смиренная печаль в глазах и голосе Манджиро была глубоко болезненной для нее, все прошло лучше, чем она ожидала. Он даже ни разу не сказал, что теперь они отменят поездку в Киото, что он не подпустит ее ни на шаг к здешней Мирай, или что ему плевать на межвременные катастрофы, которые спровоцирует длительное пребывание их со второй Мирай здесь одновременно. — Никто не знает до конца, как это работает. — Она откусила небольшой кусок от хвоста своей рыбки, задумчиво пережевывая ароматное тесто. Мирай никогда не была любительницей тайяки, но из-за Манджиро и его страсти к ним, золотистые рыбки стали все чаще появляться в ее рационе. — Ученые под контролем Мори-кай смогли выяснить определенные принципы того, как работают перемещения, как взаимодействуют прыгуны со своими двойниками из прошлого, но все же это настолько загадочный и необъяснимый феномен, что понять его полностью, наверное, не суждено никому. Манджиро устроил подбородок на ее макушке, и Мирай чувствовала, как работают его челюсти, дожевывая тайяки. Его сердце ровно билось в ее спину, и она находила успокоение в этом размеренном ритме. Прожевав, Манджиро снова заговорил: — Сейчас, здесь, вас две, но в будущем тебя физически нет вообще. — Мирай кивнула, подтверждая его слова. — Однако те, кто знают тебя в будущем и в курсе о твоих перемещениях, о твоем существовании помнят? Мирай откинула голову назад, укладывая ее на его плечо, и Манджиро шевельнулся позади нее, давая ей устроиться поудобнее. Она была рада завязавшемуся разговору и подозревала, что это отвлекает их обоих от мрачных мыслей, поселившихся в их головах. — Да. Помнишь, я говорила, что в будущем отсутствую ровно столько же времени, сколько провожу в прошлом? — Мирай подтянула ноги на диван и согнула их в коленях, упершись взглядом в хромированный холодильник и производя в уме несложные подсчеты. — Я прыгнула тридцать первого января две тысячи двадцатого года, и это значит, что в будущем уже февраль, и меня нет вот уже двенадцать дней. — Она помрачнела, хмуро сводя брови к переносице. Большой палец Манджиро начал выводить замысловатые узоры на ее плече, и вместе с этим его движением Мирай вдруг осознала, как сильно напряглось все ее тело. Она с трудом заставила мышцы хоть немного расслабиться и сдавленно прошептала: — Мой отец за это время уже должен был поднять на уши весь клан. Я очень надеюсь… что Йоричи и Рен действительно в безопасности. — Никакой он тебе не отец. — В холодном тоне Манджиро под тонкой ледяной коркой плескалась раскаленная лава гнева, а его голос прозвучал так низко, что походил на рычание. Он глубоко вдохнул, притягивая ее еще ближе к себе, и, помедлив, будто считал до десяти, выдохнул и добавил уже спокойнее: — Мог он решить, что ты погибла в прошлом? Не справилась со мной? — Даже не видя его лица, Мирай могла поклясться, что расслышала в его голосе хитрую усмешку. Она фыркнула и улыбнулась, качая головой. — Против тебя у меня изначально не было шансов, — ее голос прозвучал неожиданно серьезно, удивив ее саму. Манджиро на пару секунд задержал дыхание, и Мирай поняла, что он догадался: она говорит вовсе не о его физическом превосходстве над ней. Она коснулась его ладони, замершей на ее плече, и, когда его рука немного расслабилась от ее прикосновения, медленно переплела их пальцы. Затем вздохнула и продолжила: — А если серьезно, то нет, он не подумал бы так, потому что мой триггер Юджи связан со мной. И он почувствовал бы мою смерть в прошлом. Связь работает таким образом, что, если прыгун погибает в прошлом, его триггер из будущего обязательно почувствует это. А вот триггер, находящийся в одном временнóм отрезке со своим прыгуном, его смерть в родном времени не ощутит. И именно это дает нам шанс на успех, потому что местный Юджи никак не сможет понять, что их Мирай на самом деле осталась жива после того, как мы инсценируем ее смерть. Какое-то время Манджиро молчал, и Мирай слышала лишь его неожиданно шумное сопение за своей спиной. Она даже развернулась немного, чтобы посмотреть на него, слегка удивленная разлившимся по его телу напряжением. Выражение его лица было мрачным и задумчивым, но прежде чем Мирай успела спросить его, в чем дело, он ответил сам: — Мне не нравится этот Юджи и вся эта тема твоей связи с ним, — пробормотал Манджиро, хмурясь еще сильнее. Потом встряхнул головой, явно отгоняя какие-то неприятные мысли, и от этого нахмурилась уже Мирай. А он добавил: — Получается, тебе даже не нужен контакт со своим триггером, чтобы вернуться из прошлого назад, в свое время? Как это нужно было Такемичи? Мирай покачала головой, вновь прислоняясь к его плечу. Она чувствовала, что ему неприятна сама мысль о Юджи, словно Манджиро каким-то образом догадался о ее непростых и неоднозначных отношениях с ее триггером, даже несмотря на то, что Мирай не сообщала ему никаких подробностей, кроме его имени, и того, что они связаны для совершения прыжков во времени. — Да, обратный прыжок я могу совершить сама, — подтвердила она. — Я рассказывала тебе: при инициации триггера его доводят до состояния, граничащего со смертью, и спасти его помогает большое количество влитой ему крови прыгуна. С того дня, в детстве, моя кровь смешалась с кровью Юджи, устанавливая эту связь между нами. Часть моей крови растворилась в его и всегда остается с ним в моем родном времени. И эта кровь как бы зовет меня назад, словно маячок, показывающий мне дорогу. Именно поэтому, когда я возвращаюсь в свое время, то всегда возвращаюсь именно к Юджи, где бы он ни был в этот момент. Манджиро, чье лицо помрачнело еще больше при новом упоминании о Юджи, помолчал какое-то время, серьезно обдумывая ее слова и даже позабыв о стоящей на полу рядом с ними упаковке с выпечкой. Мирай почти слышала скрип шестеренок в его голове. — Значит, меня ты тоже сделала своим триггером? — вдруг спросил Манджиро, и она замерла, широко раскрыв глаза, удивленная вопросом. — Ведь ты отдала мне очень много крови в день той аварии, и я был тогда почти при смерти. Внимательности и дедукции главе Бонтена было не занимать, Мирай убедилась в этом в очередной раз. Она помнила, как сама так сильно испугалась этого, впервые узнав, какие условия необходимы для инициации триггера, и поняв, что почти все они были выполнены в тот день с маленьким Майки. Кроме одного. — Нет, — Мирай покачала головой. — Триггером может стать только мой ровесник, а ты старше меня на три года, и был старше даже тогда, хоть и выглядел совсем крошечным. Манджиро громко, возмущенно фыркнул у нее за спиной, так, что от его дыхания у нее даже волосы на макушке зашевелились. — Я не выглядел крошечным! — надулся он, вызывая у Мирай новую улыбку. А потом с вернувшейся серьезностью спросил: — Но все-таки, могло это установить какую-то особую связь между нами? Мирай всерьез задумалась над его словами. Тогда, в детстве, узнав, что Манджиро не стал ее триггером, она успокоилась и больше не возвращалась мыслями к этому вопросу. А с возрастом воспоминание о той страшной аварии и окровавленном Майки милосердно потускнело в ее памяти, притупилось, будто отдавая все краски другим воспоминаниям о нем, добрым и светлым. Мирай вдруг впервые поняла, что не знает ответа на его вопрос, и это открытие потрясло ее саму. — Я не знаю, — искренне призналась она. Мирай ведь сказала Манджиро чистую правду: перемещения во времени были мало изученным феноменом, даже несмотря на то, что множество умнейших и талантливых людей, подконтрольных клану Мори-кай, тщательно изучали этот вопрос в течение долгих десятилетий. Действительно, могла ли между ними установиться какая-то необъяснимая связь после того случая много лет назад? Манджиро совершенно точно не был ее триггером, но что, если связь все же была? Просто о ней никто не знал. Мирай теперь ругала себя последними словами за то, что не удосужилась расспросить Йоричи о подобных прецедентах, когда у нее была такая возможность. Не эта ли потенциальная связь была причиной того, что за неполные две недели они с Манджиро оказались на таком уровне близости, какого люди иногда не могут достигнуть и за несколько лет? Была ли сила ее чувств к нему результатом этой возможной связи? Почему-то Мирай сомневалась в этом. Да, она была с Манджиро всего две недели, но ведь она встретилась с ним еще в детстве, он всегда жил в ее самых драгоценных воспоминаниях, и от этого ей казалось, что она знакома с ним всю свою жизнь. Мирай сердцем знала, что причиной ее чувств к нему является вовсе не эта недоказанная связь. Нет, причиной был сам Манджиро — с его грехами, с его мечтами, проблемами и печалью, его грустной улыбкой и абсолютной самоотверженностью, когда дело касалось дорогих ему людей. Он просто был, и уже этого было достаточно для Мирай, чтобы… … любить его? От одной этой мысли, одного этого мысленно произнесенного слова, будто что-то ожило в ее груди, расцвело весенним вишневым цветом, что-то огромное, светлое и правильное. Даже в самых фантастических мечтах Мирай не решилась бы представить себе, что однажды придет день, когда она сможет испытать нечто подобное. Она была уверена, что не способна на такие чувства. И еще больше уверена в том, что не имеет на них права, не достойна даже произносить это древнее слово, за которым скрывалось все то, чего она всю свою жизнь была лишена. Но оно было, жило внутри нее теперь, это чувство, необъятное и всепоглощающее, — и Мирай не боялась его. Наоборот, ей хотелось завернуться в него, будто в уютное одеяло, накрыть им Манджиро, и отдать ему все тепло и свет, источником которых именно он и стал для нее. Все еще слегка оглушенная этим озарением, этим открытием в своей душе, Мирай с трудом смогла снова переключить свои взбудораженные мысли на другие вопросы. Если связь между ними была, могла ли она стать причиной ее будущих прыжков в прошлое Манджиро? Она так хотела бы поговорить об этом с Йоричи и очень жалела, что не додумалась задать ему все эти вопросы раньше. Мирай так глубоко погрузилась в свои мысли, что слегка вздрогнула, когда Манджиро обнял ее сильнее, обвивая руками ее плечи и тесно прижимая ее к его груди. Он держал ее так крепко, будто почувствовал, как далеко она улетела от реальности в своих раздумьях, и теперь во что бы то ни стало хотел вернуть ее назад. А потом он вдруг прошептал в ее ухо тихое, искреннее, отчаянное: — Я не хочу, чтобы ты исчезала. Мирай накрыла ладонями его руки, впитывая его тепло, чувствуя ставшую уже привычной ей, колющую боль глубоко в груди. Она медленно переплела свои теплые, такие реальные, пока что реальные, пальцы с его, холодными. Как никогда, Мирай ценила возможность просто прикасаться к нему, знать его, любить его. — Мы как будто уверены на сто процентов, что исчезну именно я, — попыталась она разрядить это напряжение, хоть и прекрасно понимала, что попытка будет безуспешной. — Но мы не можем знать, кто из нас двоих останется, никто этого не знает. Исчезнуть может она, а не я. — Мирай крепко зажмурилась, чувствуя, как в ее висках начинают выстукивать свой противный ритм молоточки зарождающейся мигрени. Покачала головой и фыркнула. — Черт, это ведь звучит все равно так дико. Мы говорим «она, она», но ведь она — это я. И иногда я думаю… — Мирай сдавленно сглотнула, подбирая слова, чтобы выразить все те мысли, которые не давали ей покоя все последние дни. — Будет ли это считаться смертью, когда одна из нас исчезнет? Ведь вторая останется. — Манджиро молчал, но его руки стали нежнее, хоть и все еще слишком крепко прижимали ее к его груди, так, что ей даже было немного тяжело дышать. Но Мирай была не против. Совсем не против. — Я… проклятье, если это так сложно для меня, не представляю, что обо всем этом должен думать ты. Манджиро вдруг рассмеялся, тихим, переливчатым смехом, который затерялся в ее волосах, куда он зарылся лицом. — За мою психику не переживай, я уже и так больной на голову. Его самоирония была одновременно забавной, болезненной и очень грустной. Мирай подтянула к лицу его руку и оставила на костяшках невесомый, теплый поцелуй, а эхо его тихого смеха все еще отдавалось приятной фантомной вибрацией на ее коже. Никто не мог знать, которая из них исчезнет, это было правдой. Но Мирай так хотелось добавить еще немного воспоминаний в свою секретную бутылку времени. На тот случай, если после Рождества рядом с Манджиро действительно останется уже не она.

***

Мирай сидела одна в кабинете Манджиро и по памяти скрупулезно выписывала на отдельный лист бумаги все свои перемещения двадцать седьмого декабря — именно на это число была запланирована их «операция». Так ей самой было легче вспомнить события того дня, а чем более точный тайминг будет у них под рукой, тем успешнее пройдет вся эта рискованная авантюра. Они собирались перехватить здешнюю Мирай по дороге на работу, благо что именно в тот день охранять ее будет всего один человек. После этого они как можно скорее отправятся в уже забронированный на подставное имя номер в отеле, где нужно будет ввести в курс дела ее двойника из прошлого и убедить ее в состоятельности их дальнейшего плана. Странный шум из гостиной и раздавшаяся следом приглушенная ругань Манджиро оторвали Мирай от ее занятия. Она выпрямилась на стуле и прислушалась, откладывая ручку. В кабинете она сидела уже давно, сосредоточившись и полностью потеряв счет времени. Мирай знала, что Манджиро дома, однако за прошедший час он ни разу не заглянул к ней, — что было очень странным, потому что все последние дни он почти не отходил от нее. Удивленная, заинтригованная и — совсем чуточку, — встревоженная, Мирай вышла из кабинета и отправилась в гостиную, проверить, в чем там дело. Но на пороге она застыла, как вкопаная, глупо открыв рот и вытаращившись на происходящее в комнате. Картина ей открылась до крайности необычная и неожиданная: Манджиро в спортивных штанах и старой майке, с небрежно затянутыми в растрепанный пучок светлыми волосами, стоял на стремянке и натягивал по всей длине стены разноцветную гирлянду. Брови Мирай поползли вверх, скрываясь под взъерошенной челкой, а широченная, неконтролируемая улыбка сама собой растянула губы. Она очень сомневалась, что в мире был еще хоть один человек, который мог похвастать тем, что застал устрашающего главу Бонтена за подобным занятием. — Решил сменить декорации? — с ухмылкой спросила Мирай, запихивая руки в карманы домашних штанов и проходя в гостиную. — Сегодня ведь Рождество, — отозвался Манджиро, не поворачиваясь и не отрываясь от своего занятия. Он как раз заканчивал прикреплять конец гирлянды над искусственным камином. — Я решил попробовать отпраздновать его впервые за десять лет. Точно, сегодня же двадцать пятое декабря. Мирай так потерялась в водовороте своих беспокойных мыслей, бесконечных обдумываний их близящейся опасной поездки и ее возможных последствий, что совсем забыла о празднике. Сама она не праздновала Рождество еще дольше, чем Манджиро. Последний раз, когда Рождество в ее жизни хоть как-то отмечалось, был двадцать лет назад, когда ей было пять, и она жила в детдоме. Этот праздник занимал почетное второе место в ее личном хит-параде торжеств, которые она игнорировала, потому что с трудом могла выносить само свое существование в эти дни. На первом месте был ее день рождения — праздник, о существовании которого она предпочла забыть с того самого дня, когда ей исполнилось семь, положившего начало превращению всей ее жизни в один бесконечный, замкнутый круг ада. Мирай и сама от себя этого не ожидала, но спонтанная идея Манджиро отметить Рождество внезапно захватила ее, пробуждая давно забытые, а скорее и вовсе никогда не известные ей чувства радости и предвкушения от праздника, которому полагалось быть самым сказочным в году. Мирай, как правило, видела лишь обратную сторону Рождества, — одиночество и депрессия были верными спутниками праздничной мишуры и веселья для многих других людей, помимо нее. Не у каждого была любящая семья или просто близкий человек, чтобы вместе встретить этот праздник. Для некоторых душ рождественские огни горели слишком ослепительно и безжалостно. Но сейчас, с Манджиро, Мирай хотелось этого. Хотя бы попробовать узнать, как это может быть. Этим вечером на улице пошел снег, будто по заказу. Он кружил за окном мохнатыми мотыльками, игриво танцуя в студеном воздухе. Манджиро выключил весь свет в квартире, оставив гореть лишь гирлянду, которую повесил днем, да камин, чей теплый свет удивительно красиво сочетался с разноцветными огоньками. Они устроились на диване, обложившись пледами и подушками, и завалили кофейный столик многочисленными коробками еды из фастфуда и молочными коктейлями. Алкоголь Манджиро пить перестал, потому что несколько дней назад начал принимать выписанные ему таблетки. Говорить о каком-либо результате пока что было рано, но Мирай надеялась, что он будет. В приятном полумраке, уютно разбавленном огнями от гирлянды на стене и теплым светом камина, лицо Манджиро было таким спокойным и расслабленным, что Мирай невольно залюбовалась им. Она трепетно сохраняла в своей памяти каждый миг, когда на его лице не было так часто проступающих в его выражении боли и обреченности, или еще хуже — пустой, неживой маски, которую он надевал на себя перед всем миром. Мирай свернулась калачиком под боком у Манджиро, частично развалившись на нем сверху, пока он лениво клацал пультом, переключая каналы телевизора. Это Рождество было таким тихим и домашним, первым настоящим Рождеством за всю ее жизнь, и она чувствовала себя так, будто кружащий за окном снег обволакивал пушистым коконом ее уставшее сердце, — но снег этот был не холодным, а, наоборот, согревал ее изнутри. Разморенная сытным ужином и покоем этого вечера, убаюканная теплом развалившегося под ней на диване Манджиро, Мирай сонно моргала, наблюдая за его хаотичными прыжками с одного телевизионного канала на другой. С очередным нажатием его пальца на кнопку пульта, она оживилась, внезапно увидев знакомые кадры на экране. Мирай подскочила и с энтузиазмом постучала по колену Манджиро: — Верни, верни! Он удивленно покосился на нее, но все же послушно переключил канал назад. Пару секунд вглядывался в кадры фильма, после чего расплылся в широкой ухмылке. — «Назад в будущее», а? — протянул Манджиро, насмешливо изгибая бровь. Мирай пожала плечами и заняла свое прежнее положение, почти полностью устроившись у него на коленях и вновь укладывая голову на его плечо. — Я люблю этот фильм, — с улыбкой пробормотала она. — Еще бы, Мирай-будущее, — иронично хмыкнул Манджиро и тут же тихо фыркнул, когда Мирай шутливо укусила его в плечо. Смеясь, он моментально обхватил ее руками, прижимая ее голову к своей груди так, чтобы она больше не смогла кусаться. Хихикая, будто малолетняя школьница, Мирай заерзала в его руках и постучала по его ноге, признавая поражение. Повозившись еще немного, они затихли, и какое-то время просто молча смотрели фильм. Мирай до этого вечера даже не догадывалась, что на самом деле отчаянно мечтала о чем-то подобном. О вот таком покое в руках близкого человека, об уютных разноцветных огоньках, о сильных, размеренных ударах сердца в груди под ее щекой, о теплых пальцах, рассеянно перебирающих ее волосы. Они никогда не отмечали Рождество с Йоричи и Рен. Мирай подозревала, что этот праздник для обоих ее наставников является слишком непростым и болезненным. Слишком часто этот день она вообще проводила на заданиях. Конкретно в это Рождество в своем времени она специально взяла вечернее и ночное дежурства в клинике. У ее коллег были семьи и друзья, и Мирай хотела, чтобы они провели праздник с дорогими людьми. Ей же вполне подходила компания находящихся на стационарном лечении в клинике трех котов, одного престарелого лабрадора и двух беспокойных сурикатов. Это Рождество было первым в жизни Мирай, которое проходило так же, как у других людей. Она всегда наблюдала радость этого праздника издалека, но сама была настолько морально изможденной, что не могла почувствовать даже банальной зависти к чужому счастью. Это Рождество было первым, но оно же и могло стать ее последним. Все разрешится через несколько дней — при условии, что ничего не сорвется, что охраны не окажется больше, чем они рассчитывают, что все пойдет по плану. До их разговора несколько дней назад, Мирай очень сильно опасалась, что Манджиро захочет отменить их поездку, свернуть весь план, и она даже приготовила целую речь, призванную убедить его все же помочь ей вызволить ее двойника, — а вместе с ней и саму себя, — из лап Мори-кай, несмотря на последствия для обеих Мирай. Но Манджиро даже ни разу не обмолвился ни о чем подобном. Зная, что ступает по тонкому льду, Мирай все же поддалась неожиданно сильному порыву искренности и призналась: — Я боялась, что ты не захочешь помогать мне, когда узнаешь, как именно может разрешиться ситуация со мной и… мной. — Ее палец медленно выводил замысловатые узоры на тонкой футболке Манджиро, под которой грело ее своим теплом его тело. Он молчал какое-то время, и Мирай закусила губу, мысленно отвешивая себе увесистую затрещину. Все-таки зря она раскрыла свой большой рот, не стоило говорить этого, лучше было промолчать. Она вовсе не хотела разбивать хрупкие умиротворение и покой, в которых они оба нашли свое убежище этим волшебным праздничным вечером. Грудь Манджиро под ее щекой медленно поднялась, когда он сделал глубокий вдох, а потом его теплые пальцы осторожно легли на ее щеку, бережно поглаживая скулу. — Я бы никогда не отказал тебе в помощи, — наконец ответил Манджиро, так же тихо. Его голос был серьезным и искренним. Он повернул голову и поцеловал ее в висок, замер так на несколько секунд, прижимаясь сухими губами к тонкой коже, после чего еще более тихим голосом добавил: — Я хочу… хочу, чтобы ты была свободной, Мирай. — От этих его слов к ее горлу подступил распирающий ком, который она никак не могла проглотить. Мирай не заслужила его. Что хорошего могла сделать в своей жизни девушка с такой судьбой, как у нее, чтобы быть достойной такой награды в виде этого удивительного человека, ставшего для нее самым дорогим? Мирай не знала. И тем не менее, он оставался с ней, выбрал ее, поддерживал ее. А Манджиро вдруг добавил внезапно нерешительным, полным надежды вперемешку со страхом, голосом: — И, может быть, тогда… я смогу стать свободным вместе с тобой. На этих его словах Мирай подняла голову, чтобы посмотреть в его лицо. Он немного нервно закусывал губу, глядя в экран телевизора невидящим взглядом. Она могла бы спросить, что он имеет в виду, но Мирай не нуждалась в этом вопросе, чтобы понять ответ на него и без слов. Она его чувствовала, хоть и не смогла бы выразить словами. Манджиро был несвободен всю свою жизнь, пусть и не так, как она. Но с возрастом он собственными руками возвел вокруг себя непробиваемую крепость своей темницы. Бонтен был ее стенами, а «черный импульс» — решеткой на окнах. Манджиро привык быть добровольным узником своей рукотворной тюрьмы. Он опасался свободы, не зная, что делать с нею, боясь самого себя и того, на что может оказаться способным, если выйдет из своей темницы. Но где-то глубоко внутри, под руинами своих надежд и мечтаний, — Манджиро хотел ее, этой свободы. Он просто боялся быть свободным в одиночестве. Мирай бережно отвела с его лба свесившиеся на глаза светлые пряди, тут же зарываясь в них рукой. Глаза Манджиро дрогнули, переводя на нее взгляд, и в его темных радужках она видела отражение переливающихся разноцветных огоньков, словно россыпь драгоценных камней на черном бархате. Мирай потянулась к нему, прикоснулась губами к его сухим губам осторожно и трепетно, и они раскрылись для нее, выпуская тихий вздох, который она поймала ртом. Она целовала его медленно, наслаждаясь каждым прикосновением к мягкой теплой коже, и участившееся дыхание Манджиро звучало музыкой в ее ушах. Мирай не знала, сколько времени прошло, когда они смогли, наконец, оторваться друг от друга. Сердце Манджиро билось так быстро под ее ладонью, комкавшей ткань футболки на его груди — и Мирай хотелось сохранить этот волшебный ритм, эту драгоценную пульсацию под ее пальцами, запечатать в том же сосуде-сокровищнице внутри себя, над которым время не имело власти. Манджиро аккуратно провел пальцами по ее брови, оглаживая висок, и Мирай зажмурилась, будто кошка, довольная подаренной ей лаской. Манджиро усмехнулся и коротко поцеловал ее в кончик носа. — Знаешь… — Oн тихо, немного смущенно рассмеялся. — Мне как-то странно думать о том, что, когда мы заберем ее… в смысле, тебя, нам ведь какое-то время придется всем втроем уживаться вместе, перемещаясь из одного отеля в другой, пока все не будет готово для второго этапа. Это будет одна из самых странных ситуаций, в которых я бывал за всю свою жизнь, а бывал я в очень многих. Брови Мирай поползли вверх в то же самое время, как уголки ее губ начали растягиваться в хитрой ухмылке. — Признавайся, в твоей голове промелькнули пошлые мыслишки о развлечениях с близняшками? — лукаво поинтересовалась она и захихикала при виде румянца, моментально вспыхнувшего на его переносице. Не удержавшись, Мирай поцеловала эту покрасневшую теплую кожу, задержавшись губами в этом прикосновении. Являлось ли хорошим знаком то, что они оба уже были способны отпускать вымученные шутки обо всей этой сводящей с ума ситуации? Наверное, ежесекундно изнывать от печали и тревоги было попросту невозможно, особенно в такой волшебный вечер. А потом Манджиро вновь тихо прошептал фразу, которая неизменно пускала все новые трещины по ее уже и так крошащемуся сердцу: — Я не хочу, чтобы ты исчезала. Мирай закрыла глаза, скрывая отражающуюся в них боль, и обняла его, обвивая руками его плечи и пряча лицо в теплом месте, где соединялись его плечо и шея. — Даже если «короткая соломинка» выпадет мне… ведь останется она, — прошептала Мирай, касаясь губами его кожи над вырезом старой футболки. — Соблазнишь ее еще раз, у тебя получится. Она не устоит. Поверь, я хорошо ее знаю. — Манджиро не ответил на ее вымученную шутку, которая даже шуткой не была, да у нее и самой что-то обрывалось внутри от собственных слов. Пальцы Манджиро дрогнули на ее плечах, сильнее вжимаясь в ее кожу. — Она ведь… как совсем другой человек. — Он шумно сглотнул и со вздохом спрятал лицо в ее волосах. — Она не знает меня, а я не знаю ее. — Но ты ее знаешь, — возразила Мирай, не поднимая головы. — Как и она — тебя. Правда, в ее воспоминаниях ты остался маленьким шестилетним мальчиком, который очень дорог ей. Она — это я всего лишь полтора месяца назад, с такими же чувствами, мыслями и проблемами. Каждое слово давалось Мирай с великим трудом. Несмотря на то, что она говорила правду, эта правда была неполной. Она знала это, и Манджиро знал тоже. Именно поэтому он сказал следующее: — Только вот меня и всего этого она не будет помнить. — Его голос слегка надломился на этих словах, охрип, и Мирай болезненно зажмурилась, закусывая губу и еще крепче сжимая в пальцах его футболку. — Я даже представить себе не могу, как мне общаться с тобой, которая меня не помнит. — Но ведь этого может и не случиться. — Мирай облизнула высохшие губы, открывая глаза и немного поворачивая голову, чтобы посмотреть на мерцающие огоньки гирлянды. — Я могу остаться с такой же вероятностью, как и она. Она макушкой почувствовала его короткий кивок, но вслух Манджиро ничего не сказал. Тема была слишком болезненной. Мирай не представляла, как ей вести себя со своим двойником. Она не сомневалась в том, что вторая Мирай, как и она, не моргнув глазом примет возможность своего исчезновения из полотна вселенной. В конце концов, она действительно знала ее, как саму себя — до чего же несмешной каламбур. Но как быть со всем остальным? Рассказать второй Мирай о ее отношениях с Манджиро? Это может сделать только хуже. Ничего не говорить ей? Какая линия поведения будет правильной в настолько неправильной ситуации? Из этих раздумий ее снова выдернул Манджиро, вдруг как-то неловко поерзав под ней, и Мирай приподняла голову, чтобы узнать, в чем дело. С удивлением заметив его еще больше порозовевшие скулы, она вопросительно приподняла брови. — Сегодня Рождество, — с каким-то новым смущением в голосе объявил очевидное Манджиро. Брови Мирай поднялись еще выше, и она медленно кивнула, расплываясь в ухмылке. — Да быть того не может, никогда бы не подумала. Вместо ответа Манджиро ущипнул ее за ребра, и Мирай взвизгнула, тут же хватаясь за эту атаковавшую ее бок руку. — Сегодня Рождество, и у меня есть для тебя подарок, — закончил он свою мысль, неловко прокашлявшись. Улыбка медленно сползла с лица Мирай, а рот приоткрылся от удивления. Подарок? Подарок. Потому что все нормальные люди дарят друг другу подарки на Рождество, как же она могла забыть об этом. Ах да, — потому что она никогда не была нормальной, черт возьми. — Я… ты… не нужно было, я вовсе… — залепетала Мирай, пока на ее щеках и шее красными пятнами загорался пристыженный румянец, потому что у нее не было ответного подарка, потому что она совсем забыла об этом, она ведь даже о самом Рождестве забыла, о чем тут можно было говорить вообще, и потом… Насмешливое хмыканье Манджиро тут же затормозило поток ее сбивающихся растерянных мыслей. Мирай моргнула несколько раз, глупо таращась на него. — Ты подожди, пока узнаешь, что это за подарок. Готов спорить, сразу перестанешь так нервничать, это всего лишь мелкая безделушка. — Манджиро порылся в кармане штанов и под взглядом расширенных глаз Мирай извлек наружу простенький браслет из деревянных бусин-четок, выкрашенных в черный цвет. Неловко кашлянул, прочищая горло. — В общем… я сделал его сам, еще тогда, двадцать два года назад. — Мирай во все глаза смотрела на матово поблескивающие бусины браслета, а затем перевела взгляд на его смущенное, порозовевшее лицо, затаив дыхание. Манджиро немного нервно облизнул пересохшие губы, пожал плечами. — Хотел отдать его тебе, когда снова увижу. Я очень ждал тебя тогда, знаешь ли, каждый день просиживал на той улице, даже дедушку с Шином и Эммой заставил поволноваться. Баджи тогда прямо из себя выпрыгивал, без конца дразнился, что я втюрился в девчонку. — Манджиро коротко рассмеялся, так искренне и по-мальчишески, что Мирай не смогла сдержать ответную улыбку. А он перевел на нее взгляд мерцающих в свете гирлянды темных глаз и многозначительно подмигнул. — Если ты не знала, то для шестилетнего пацана это самая большая мерзость, какая только может с ним приключиться. Одним словом… думаю, я выждал уже достаточно долго, чтобы наконец отдать его тебе. У Мирай перехватило дыхание от глубины охвативших ее эмоций. Мелкая безделушка? Он назвал такой подарок «мелкой безделушкой»? Сердце выросло до невероятных размеров и ломилось в ее ребра, будто желало прорвать кожу и вывалиться наружу, отдать себя в его руки, сейчас сжимающие этот драгоценный браслет в слегка подрагивающих пальцах. Не дыша, не моргая, Мирай завороженно смотрела, как Манджиро аккуратно завязывает нить браслета на ее левом запястье, и чувствовала, как начинает неудержимо щипать у нее в глазах. Взволнованные удары переполненного чувствами сердца разносились по всему ее телу, заставляя вибрировать и зудеть ее кожу. Мирай никто и никогда не делал таких искренних подарков за все двадцать пять лет ее жизни. И эта простенькая леска с бусинами, сделанная для нее шестилетним мальчиком, так прочно занявшим место в ее сердце, который вырос в этого невероятного мужчину, что теперь отдавал ей этот собравший в себе столько лет ожидания браслет, и занимал уже не часть, а все ее сердце без остатка — ей не хватало слов. Еще не были придуманы такие слова, которые смогли бы выразить весь тот бурлящий водоворот эмоций, что бушевал сейчас внутри нее. Чувства благодарности и нежности распирали Мирай изнутри, желая вырваться из нее и окутать Манджиро, влиться в него и раствориться в нем. А Манджиро осторожными пальцами тронул ее подбородок, приподнимая ее взволнованное лицо, и его теплые губы нежно собрали капельки слез на ее щеках, а потом опустились на ее губы. Мирай ответила на этот пропитанный соленой влагой поцелуй, вкладывая в него всю свою душу. Манджиро оторвался от ее губ, но не отстранился. Пара темных глаз напротив смотрела в самое ее сердце, и Мирай видела в их глубине отражение всего самого прекрасного, что только могло существовать в этом мире. Его тихий шепот волшебным заклинанием вплелся в этот мирный, такой счастливый рождественский вечер, разукрашенный светом камина и разноцветной гирлянды: — Я люблю тебя, Мирай. Я так давно люблю тебя. Чувствуя себя так, будто разросшееся до невообразимых размеров сердце сейчас заполнит собой все ее тело, Мирай слегка отодвинулась, чтобы посмотреть на него блестящими от слез и охвативших ее чувств глазами. По ее коже пробегали электрические разряды, и новая влага собиралась на ресницах. Она никогда не слышала ничего более прекрасного. Ее распирало изнутри этим огромным, необъятным чувством, которое Манджиро только что озвучил так просто и искренне, — и ей было совершенно плевать, что она знакома с ним совсем недолго. За это время Мирай успела узнать его так глубоко и полно, как не знала ни одного человека в своей жизни. И она любила каждую его черту, каждый его недостаток и грех, и больше всего на свете она хотела сказать ему об этом. Мирай уже открыла рот, чтобы вернуть ему эти же волшебные, прекрасные, такие нужные слова… … но вместо них с ее губ сорвался неожиданный, болезненный стон. Манджиро нахмурился, встревоженно глядя на нее. А Мирай испуганно прижала руку к груди, пытаясь унять резкую, неожиданную боль внутри. Она не понимала, что происходит. Никогда ничего подобного не испытывала. Озноб пробежался по ее позвоночнику, будто впиваясь заточенными иглами в покрывшуюся мурашками кожу. Острая, режущая боль нарастала, заполняя собой ее тело, пробиралась в каждую кость, раздирая на волокна каждый мускул, обжигая каждую пору кожи. Мирай не сдержала испуганный, почти панический стон от этой необъяснимой мучительной боли, текущей по ее телу с головы до ног. С ней что-то происходило. Что-то ужасное и непонятное. Манджиро что-то говорил ей, но Мирай не слышала, не могла разобрать слов — видела лишь, как двигаются его побелевшие губы. Отупляющая боль выжигала ее мозг, вытесняя любую связную мысль. Ее легкие будто схлопнулись, не давая кислороду наполнить их, и Мирай с хрипами задыхалась, хватая ртом воздух, который упорно отказывался проходить внутрь. Ее кожа пылала, будто облитая раскаленной лавой, и ей казалось, что она вот-вот обуглится прямо на ее костях. Манджиро испуганно вскочил, хватая ее за плечи, кричал ей что-то, но уши Мирай будто забило ватой. Она только и могла, что беспомощно смотреть на его испуганное лицо, такое нужное, такое любимое, в ужасе от того неизвестного, что сейчас с ней происходило. А потом будто что-то лопнуло в ее голове, и в следующий миг лицо Манджиро начало пугающе расплываться перед ее глазами. И это повергло Мирай в еще больший ужас. Она до предела распахнула глаза, отчаянно цепляясь блуждающим взглядом за его тающее лицо, образ которого крала заполняющая ее зрение темнота. На миг она потеряла всю чувствительность в своем теле, будто ее парализовало с головы до пят — и боль вдруг милосердно отступила. А следом все ее тело сжало, сдавило с такой чудовищной силой, будто ее пытались пропустить через огромный пресс для отжима белья. Казалось, что все ее органы вмиг расплющило в кровавый блин внутри нее. Мирай хотела закричать, но голоса не было, он пропал, и ее горло было перекрыто жестоким спазмом. Она ничего не видела, перед глазами была лишь бурлящая темнота, ничего не слышала, даже шума крови в ушах. Страшное давление внутри ее тела все нарастало, по пылающим щекам текло что-то влажное, и Мирай была уверена, что это кровь. Она умирает? Сейчас? Но почему, почему, что происходит… Мирай уже почти потеряла сознание от боли и ужаса, не в силах больше терпеть эту пытку. Ведь она еще даже не встретилась со своим двойником, не прикоснулась к ней. В этом ли дело, в том, что они обе сейчас здесь одновременно? Или это все же что-то дру… Все прекратилось так резко, что Мирай казалось, она все еще чувствует фантомную боль в теле, в каждой клеточке которого до сих пор жила память о пережитой агонии. Она осторожно, на пробу, попыталась сделать вдох. Получилось. Воздух беспрепятственно проник в легкие, наполнил их, вызывая головокружение от наконец-то поступившего в организм кислорода. Что сейчас произошло? Мирай чувствовала себя очень странно. По коже будто проходились разряды тока, заставляя вставать по стойке смирно все тонкие волоски. Она вдруг поняла, что лежит на какой-то мягкой поверхности, с закрытыми глазами, и ее щеки влажные — от слез или от крови, Мирай не знала. Она понятия не имела, что случилось, что это был за приступ. Нужно было открыть глаза и успокоить Манджиро, который должен быть сейчас в еще большем ужасе и панике, чем она, а потом… Неожиданное ощущение движения откуда-то сбоку заставило ее замереть. На уровне каких-то животных инстинктов Мирай абсолютно точно знала, что это не Манджиро. Но шаги были знакомыми, движение чужого тела в пространстве — тоже, и у Мирай похолодели пальцы от знобящего, привычного чувства, которое вызывал лишь один человек в ее жизни, свернувшегося склизким червем где-то под ложечкой. Что-то было не так. Она была не там, где нужно. Нет. Нет, это невозможно. Она не могла вновь вернуться сюда, никто не мог повлиять на ее перемещение, вернуть ее назад против ее воли. Это невозможно, этого просто не может быть. Воздух загустел вокруг нее, а все ее мысли остановились, будто разрубленные пополам острым мечом, потому что прямо над ней, из окутавшей ее темноты, раздался мучительно знакомый голос, который она меньше всего ожидала и хотела услышать. И жестокое ликование в этом знакомом с детства голосе мужчины, бывшего когда-то мальчиком без имени, пригвоздило Мирай к месту сверхъестественным ужасом, лишило ее всех сил. — С возвращением, любимая.