Пепел на губах

Не отступлю, я ни за что не поддамся, Больше никаких отрицаний, Я встречусь с грядущим лицом к лицу, Не закрою глаза и не спрячу внутри свою правду. Даже если я не выстою, есть кто-то еще, Кто ни за что не отступит. Within Temptation — Stand My Ground _____________ Год: февраль 2020 Мир растерял всю свою закономерность, реальность обрушилась карточным домиком, оставив после себя лишь туман непонимания и растерянности. Мирай никак не могла осознать произошедшее. Все тело ломило, как при сильной простуде, но при этом из него будто вынули все кости, взамен напихав неповоротливой ваты, и она не могла пошевелить даже пальцем. В голове шумело, и мягкая поверхность, на которой она лежала, отвратительно кружилась под ней, создавая ощущение бесконечного падения, отчего к горлу волнами подступала тошнота. Ей послышалось. Должно было послышаться, она не могла услышать голос Юджи. Не могла вернуться в свое время. Это было невозможно. Но давящая тяжесть под ложечкой, назойливое покалывание на коже — все это были знакомые ощущения, всегда сопровождавшие прыжок во времени. И было присутствие. Мирай чувствовала его, на каком-то глубоком, клеточном уровне, и от этого ощущения под ее кожей пробегал неприятный холодок. С титаническим усилием она попыталась разлепить налившиеся свинцом, тяжелые веки. Получилось плохо: глаза болели и открыться смогли лишь на жалкие щелочки, к тому же, зрение плыло, и всем, что Мирай видела, были лишь тени ее собственных ресниц. Все, что ей удалось понять: в помещении, где она сейчас находилась, было светло. А затем, без предупреждения, ее тела коснулись холодные руки. Дрожь пронеслась по ее коже от этого прикосновения. Мирай знала эти руки, узнала бы их в любом состоянии, потому что его касания давно стали для нее источником душевной боли и невнятного отвращения. Эти руки подняли ее в воздух, будто обмякшую тряпичную куклу, и Мирай поняла, что он несет ее куда-то. — Мирай, — хрипло позвал знакомый мужской голос, насквозь пропитанный дрожью и болезненным ликованием. Разум прояснился, и она с разбавленной негодованием паникой пыталась осознать сложившуюся ситуацию. Сомнений не было: это Юджи. И неприятные ощущения в вышедшем из-под контроля теле доказывали, что она действительно вернулась в свое время. Но как это могло произойти? Мирай не инициировала прыжок самостоятельно. Это перемещение было насильственным, против ее воли, и до этого она была совершенно уверена, что подобное невозможно. Йоричи никогда не говорил, что прыгуна можно силой вернуть из прошлого. Но она была здесь. Она была здесь, а Майки остался там. Майки… Мысль пронзила болью каждую клеточку ее отказавшего тела. Она же пропала, исчезла прямо на его глазах. После того, как он признался, что боится ее исчезновения, после того, как рассказал, что она всегда оставляла его, — после всего этого, она оставила его снова. И она так и не ответила ему. Манджиро сказал, что любит ее, а Мирай даже не успела сказать ему этого в ответ — и это убивало ее. В уголках глаз собрались жгучие слезы, и Мирай зажмурилась. Она не успела сказать ему самое главное, свою самую важную истину, то, что ему так нужно было услышать. И сейчас она не имеет ни малейшего представления о том, где именно находится и как попала сюда. Юджи продолжал говорить что-то, но в ушах Мирай немилосердно шумело, и она не могла разобрать его слов. Лишь звучание его голоса злобными пчелами пробиралось под ее кожу, жаля и отравляя ее кровь. Совершенно очевидно, что их план провалился. Она снова в будущем, и это значит, что выкрасть ее прошлую версию из Мори-кай теперь не получится. Но Мирай не могла сейчас думать об этом, иначе просто сошла бы с ума, провалилась в пучину неконтролируемой истерики. Прежде всего необходимо вернуть контроль над своим телом, немедленно, и уже после этого решать, как ей быть. Мирай сцепила зубы и усилием воли заставила себя делать глубокие, медленные вдохи. Сердце все еще выстукивало лихорадочную дробь в груди, но шум в ушах становился все тише. Она почувствовала, как ее опускают на что-то мягкое — кажется, это была кровать. Чувствительность тела возвращалась с каждой секундой, отдаваясь болезненным покалыванием под кожей. Окутавший ее кокон беззвучного вакуума треснул, наконец-то пропуская в ее сознание звуки. — Теперь все будет хорошо, — повторял звенящий от эмоций голос Юджи над ней, и Мирай вдруг почувствовала непреодолимое желание истерически, невменяемо расхохотаться от абсурдности этих слов. Его подрагивающие пальцы осторожно отвели прядь волос, упавшую на ее лицо, и Мирай дернулась всем телом от его прикосновения. Нужно было открыть глаза. Открыть глаза и встретиться лицом к лицу с ситуацией, в которой она оказалась. Веки будто кто-то сшил друг с другом толстыми нитями — настолько тяжело было открывать глаза. Но Мирай умела быть настойчивой. Глаза слезились и болели, но она упорно смаргивала, пытаясь сфокусировать зрение. Первым, что она увидела, был белый потолок, усеянный паутиной трещин. А потом его загородило знакомое лицо, и Мирай невольно дернулась от его внезапной близости. Темно-карие глаза Юджи с неестественно суженными зрачками впивались в ее лицо. Он был взлохмачен, ворот мятой белой рубашки расстегнут, и Мирай видела крошечные бусины испарины над его темными бровями и между ключицами. Она сдавленно сглотнула, с неприязнью и опаской вглядываясь в знакомое лицо, чувствуя страх, печаль и сожаление — привычный коктейль эмоций, которые она всегда испытывала в его присутствии. — Тебя не было так долго, Мирай. Я места себе не находил, — сбивчиво прошептал Юджи, расплываясь в жуткой широкой улыбке и продолжая изучать ее лицо этими беспокойно-возбужденными стеклянными глазами. На один дикий миг он вдруг до жути напомнил ей Санзу, и от этой мысли Мирай пробил озноб, а на корне пересохшего языка инеем осела противная горечь. Она с усилием разлепила потрескавшиеся губы. Во рту была настоящая выжженная пустыня, а горло, казалось, напрочь забила фантомная вата. Пальцы Юджи все продолжали гладить ее волосы, касаясь лица, и Мирай прилагала все силы, чтобы не отпрянуть от его рук. Ей необходимо понять, что произошло — и как можно скорее. — Что ты сделал, Юджи? — натужно прохрипела Мирай, не с первой попытки сумев выдавить из себя слова. Голос скрежетал и совсем не походил на ее собственный. Улыбка Юджи стала еще шире, настолько, что обнажились десны над его зубами. От этого движения треснула кожа на его искусанной нижней губе, тут же налившись алой капелькой крови, которую он быстро слизнул языком. В его глазах мерцало что-то незнакомое ей прежде, а суженный до черной точки зрачок внушал почти животный страх. С ним что-то было не в порядке, Мирай прекрасно видела это и ощущала все нарастающий холод дурного предчувствия. — Как «что»? — эта хищная улыбка-оскал будто приклеилась к его бледному лицу, нагоняя на Мирай волны усиливающейся паники. — Я позвал тебя назад. Что? Она протестующе покачала головой, перекатывая ее по подушке, но тут же остановила это необдуманное движение, когда мир снова завертелся вокруг нее. Что он такое говорит? Как это: он позвал ее назад? — Это невозможно, — процедила Мирай сквозь зубы, вжимаясь головой в подушку, чтобы увеличить расстояние между их лицами. Юджи снова облизнул иссушенные губы, а его большой палец скользнул по подбородку Мирай, бегло касаясь ее нижней губы, и девушка замерла под этим нежеланным прикосновением. — Многое возможно, если действительно захотеть, любимая, — прошептал он, склоняясь еще ближе к ней. Мирай задержала дыхание, глядя на него во все глаза. Юджи никогда раньше не называл ее так. Он давал знать о своих чувствах к ней, несомненно, но никогда — настолько в открытую. И то, что он говорил, никак не укладывалось в ее голове. Просто безумие какое-то. Однако безумие или нет, факт оставался фактом: она действительно здесь, в своем времени, рядом с ним. Снова рядом с ним. — Триггер не может самостоятельно вернуть прыгуна из прошлого. — Мирай из последних сил упрямо цеплялась за то, что раньше считала непреложной истиной, хоть и понимала теперь, насколько эта вера была ошибочной. Но она просто не могла заставить себя принять это. — Йоричи никогда ни о чем подобном не рассказывал и… — Йоричи оказался паршивым предателем, Мирай! — взревел вдруг Юджи, перебивая ее, и Мирай вздрогнула всем телом, вжимаясь в мягкую перину кровати. Он был не в себе, она хорошо видела это. Она не знала, чего ожидать от него в таком состоянии. А Юджи продолжил уже тише: — Он спутался с Бонтеном и сбежал, сразу после твоего отправления в прошлое. Должно быть, у них все было заранее договорено. Можешь себе представить, а? — Он тихо засмеялся, будто рассказал шутку, которую только они двое могли понять. А потом на его бледных губах появилась кривая, снисходительная усмешка. — К тому же, даже Йоричи не знает всего. Я изучал вещи, которые и не снились этому лживому куску дерьма, которого ты звала наставником. Я экспериментировал. И у меня получилось, Мирай. Если между триггером и прыгуном есть не только стандартная кровная связь, то можно перешагнуть через любые преграды. Даже само время не станет препятствием. Мирай с ужасом уставилась на него. Она не понимала, о чем он говорит, но его слова заставляли подниматься все тоненькие волоски на ее теле. А потом ее взгляд скользнул вниз по его телу, и Мирай замерла, разглядывая его. Измазанные алым рукава белой рубашки были закатаны по локти, открывая его израненные предплечья. Левое запястье обмотано бинтами, на которых уже проступили пятна свежей крови. Кожа на его руках была испещрена глубокими порезами, а на правом запястье Мирай видела недавние, затянувшиеся раны, в точности повторяющие старые шрамы многолетней давности, оставшиеся с того самого дня, когда ему взрезали вены во время процедуры инициации триггера. Тошнотворный ком из ужаса и неверия подкатил к горлу Мирай. Что он сделал с собой? Как он это сделал? Он специально вредил себе в процессе? О какой дополнительной связи он говорит? — Что ты сделал, Юджи? — Мирай вновь повторила свой самый первый вопрос, но теперь ее дрожащий голос был пропитан страхом и тревогой. Юджи закусил губу, не отрывая от ее лица этот ликующий, невменяемый взгляд. Его пальцы вновь зарылись в ее волосы, ласково перебирая спутанные пряди. — Я раздобыл старый дневник одного из триггеров, Мирай, — прошептал он, наклоняясь ближе к девушке, будто делился с ней важным секретом. — Этот человек жил на свете больше сотни лет назад, никогда не имел отношения к Мори-кай. И в своем дневнике он описал, как вернул из прошлого свою прыгунью, — на этих словах Юджи закивал головой с таким видом, будто Мирай принялась возражать ему, а он пытался ее убедить. Но Мирай не возражала. Она просто молча слушала его, задержав дыхание, и смотрела широко раскрытыми глазами. Она была в полном смятении. — Когда триггера связывает с прыгуном не только кровь, открываются безграничные возможности. Когда есть подлинные чувства, когда есть истинная любовь, связывающая их души, они всегда могут найти друг друга во времени, всегда могут позвать друг друга. — Юджи сдавленно сглотнул и его кадык резко дернулся на горле. А Мирай просто смотрела на него, потрясенная услышанным. Любовь? Он смеется над ней? О какой любви может идти речь в их случае… А его искусанные губы снова тронула улыбка, одновременно безумная и счастливая. — И я понял, я знал, что тоже смогу это сделать. Ведь ты моя, Мирай, ты мое все. Только ты. Я люблю тебя с того самого дня, когда ты впервые появилась в поместье Сакамото. Ты была такая маленькая и счастливая, но потом я увидел, как ты менялась. Как ты начала понимать, кто ты такая и зачем ты здесь. И тогда я понял, я знал, что ты такая же, как я. Такая же одинокая и потерянная, Мирай. Но потом ты нашла меня. Ты нашла меня. Я всегда знал, что мы были созданы друг для друга. — Его пальцы бережно подхватили капельки слез, которые уже тихо катились из расширенных глаз Мирай. Ошеломленная, она лишь молча смотрела на него, не шевелясь, даже не моргая. А Юджи улыбнулся ей и продолжил: — Ты знала, что Мори-кай давно держит в плену старого тибетского монаха? Я заставил его помочь мне сделать все то, что описывал в дневнике мой предшественник. И он научил меня древним практикам, которые позволяют сознанию временно покинуть тело. Я повторил процесс инициации, Мирай, и ввел себе твою кровь из медицинского хранилища Мори-кай. А потом я оставил свое тело и искал тебя. Я увидел… — в его глазах на секунду мелькнула какая-то странная, почти испуганная тень, а по телу прошла волна дрожи, но в следующий миг на бледное лицо вновь вернулась эта пугающая, неотмирная улыбка, — увидел столько всего, непостижимого разуму, ты даже не представляешь… И меня вела твоя кровь, Мирай, и моя любовь к тебе. И когда я отыскал тебя в просторах времени, я забрал тебя с собой. Забрал тебя туда, где ты и должна быть. Со мной. Его слова лились непрерывным потоком, спотыкались и наскакивали друг на друга, и вызывающая дрожь улыбка не сходила с потрескавшихся губ. Холод сковывал каждый сосуд, каждый орган Мирай от всего услышанного. Она смотрела на него во все глаза, потрясенная. Юджи сошел с ума. Не метафорически, а по-настоящему, на самом деле. Мирай никогда прежде не видела его в подобном состоянии — Юджи всегда был таким собранным и холодным, замкнутым и молчаливым. Сейчас же его словно подменили. Он ввязался в вещи, к которым никогда не должен был приближаться, совершил то, что никто и никогда не должен совершать. Взгляд Мирай вновь скользнул по его израненным рукам. Он сказал, что повторил процедуру инициации… Происхождение глубоких порезов на его запястьях теперь не оставляло простора воображению. Что же он натворил… Его признание подняло в Мирай целый вихрь противоречивых чувств: страх, неприязнь, но вместе с ними печаль, сожаление о том человеке, которым он так и не смог, не захотел стать, о его роли в ее жизни, которая могла быть совсем другой. Ведь он мог стать ее другом, ее союзником, а не тюремщиком — но Юджи выбрал иной путь. И то, что он сделал сейчас, чтобы вернуть ее… Мирай не могла забыть эту испуганную тень, промелькнувшую на его лице. Для него не прошло бесследно то, что он видел, что он совершил. Он без подготовки сунулся в те неизведанные сферы бытия, куда никому нельзя было вмешиваться, чтобы не нарушить законы природы. С ним что-то случилось после этого, и Мирай пугал этот новый Юджи, лишенный какого-либо намека на вменяемость. Еще больше ее пугало то, что у него получилось. Он действительно вернул ее. Вырвал ее из прошлого и швырнул назад, будто дернул за поводок разыгравшуюся собачонку, забывшую свое место. — Господин Сакамото не знает о моих экспериментах, — шепот Юджи становился все тише, все неразборчивее. Его дрожащие пальцы продолжали оглаживать ее лицо, и Мирай крепко сцепила зубы, чтобы не завыть от ужаса, который сейчас перед ним испытывала. — Он уверен, что Бонтен захватил тебя в прошлом, и сейчас Мори-кай готовят масштабный рейд на Сано и его людей, — на этих его словах сердце Мирай споткнулось от прилива нового, уже совсем другого страха. А Юджи склонялся все ближе к ней, пока не уткнулся лицом в ее шею. Царапая ее кожу потрескавшимися губами, он пробормотал: — И я пока не буду говорить ему, что мне удалось вернуть тебя. Я хочу, чтобы ты немного побыла только моей, Мирай. В следующий миг его сухие губы впились в шею Мирай, присосались к ее коже жадным поцелуем, и ее тело моментально скрутило в судороге от невыносимой паники и отвращения. Его дрожащие руки блуждали по ее животу и ребрам, забираясь под тонкую футболку — футболку Манджиро на ней, — а рот влажно скользил вверх по шее, зубы прикусывали кожу, оставляя на ней красные следы. Его губы были чужими, неправильными, не теми, которые были нужны ей, и Мирай едва сдерживала рвущийся из груди вой. Это было ужасно. Никогда прежде Юджи не позволял себе касаться ее так, и она наивно уверилась в мысли, что он не переступит эту черту. Возможно, Юджи, которого она знала, действительно никогда бы ее не переступил, — однако этот новый Юджи, потерявший всю здравость рассудка, похоже, растерял и свои былые принципы вместе со своей вменяемостью. Все его стопоры слетели в одночасье, больше не сдерживая бурлящие в нем желания. Юджи не мог поцеловать ее в губы — в далеком детстве он сам себе оказал медвежью услугу, сделав поцелуй прикосновением, запускающим прыжок, — но он компенсировал это с лихвой, потому что его губы были везде. В ужасе от происходящего, Мирай собрала по крупицам все жалкие силы, доступные сейчас ее изможденному телу, и, извернувшись под нужным углом, расчетливо всадила колено в его пах. Юджи охнул, рефлекторно разжимая руки, а Мирай неуклюже скатилась на пол с кровати, проклиная свои трясущиеся ноги и все еще идущую кругом голову. Ее взгляд лихорадочно зашарил по комнате, оказавшейся незнакомой ей, маленькой спальней, и наконец упал на табельный полицейский пистолет Юджи, опрометчиво оставленный на тумбочке возле кровати. Непослушными пальцами она ухватила оружие как раз в тот момент, когда Юджи уже обошел кровать и навис над ней. Все в той же неудобной, уязвимой позиции на полу, Мирай целилась снизу вверх в его сердце, и впервые за очень долгое время ее руки дрожали, сжимая оружие. — Что ты делаешь, Мирай? — почти обиженно спросил Юджи, возвышаясь над ней. Он выглядел совершенно безумно с взлохмаченными черными волосами, в мятой окровавленной рубашке, выпростанной из темных брюк. — Не подходи ко мне! — выкрикнула Мирай, злясь на собственные клацающие от неконтролируемой дрожи зубы. — Почему ты… — Юджи двинулся, и она взвела курок, но он всего лишь медленно опустился на колени перед ней, обегая стеклянным взглядом ее лицо. Его зрачки все еще не вернулись в нормальный вид. — Я же вернул тебя, Мирай, ради тебя я прошел через такое… Ты так нужна мне. Всегда была так сильно нужна. Зачем ты так со мной? Крик раздутым пузырем подступил к горлу Мирай, и она давила его, пытаясь проглотить это желание истерически, бессвязно заорать, вопить, пока не сорвет голос. Это было невыносимо. Юджи смотрел на нее этими больными карими глазами, произносил эти абсурдные слова, и она с ужасом понимала, что не может надавить на курок. Не может выстрелить в него, даже сейчас, даже после всего. Она боялась его — всегда; часто ненавидела, презирала, но вместе с этим не могла отпустить другие воспоминания о нем, о тех коротких днях в далеком детстве, когда этот угрюмый мальчик был ее единственным другом. Мирай прекрасно понимала, что того мальчика давно уже нет, понимала, что ведет себя глупо, — но разум не мог совладать с душой. И ее палец дрожал на курке, но так и не сдвигался с места. — Мирай, пожалуйста… — прошептал Юджи, подаваясь к ней, и в этот момент что-то переключилось у нее внутри, принимая моментальное решение. Молниеносно развернув пистолет в пальцах, Мирай изо всех сил с размаху ударила его рукоятью в висок. Не ожидавший такого нападения, Юджи пошатнулся, валясь на пол возле кровати. А Мирай, до крови закусывая губу, чтобы запереть внутри рвущиеся наружу стоны, со злой решимостью заставила себя подняться на дрожащие, ватные ноги. Некогда было изображать из себя девицу в беде — на слабость она сейчас не имела ни права, ни времени, и лучше бы ее взбунтовавшемуся телу понять это. Заученными движениями она выдернула магазин из пистолета — в нем оказался всего один патрон, — засовывая его в карман пижамных штанов, а пустой ствол бросила на пол рядом с тихо стонущим Юджи. Держась за стены и предметы мебели, Мирай на всей доступной ей скорости выбежала из спальни. Она не знала этот дом, никогда раньше не бывала здесь. Что это за место? Какое-то секретное убежище Юджи? Впрочем, это все неважно. Нужно выбраться отсюда, как-нибудь, как угодно. Найти людей, придумать что-то, соврать — лишь бы скрыться от него. Остальные проблемы можно решить потом. Ноги дрожали и подгибались, но Мирай безжалостно подгоняла себя вперед. Она скатилась по ступенькам на первый этаж и пересекла неуютную полупустую гостиную, стремясь к входной двери. Почти, почти, сейчас… Она с излишней силой рванула дверь на себя, удивившись, что та оказалась открытой, а через миг поняла причину: ее глазам открылась сплошная полоса леса, прорезанная узкой заснеженной дорогой, ведущей прямо к дому. Который находился, судя по всему, в какой-то глуши. Но плевать, она будет бежать босиком по снегу через этот лес, лишь бы убраться отсюда. Мирай уже занесла ногу, чтобы шагнуть наружу, но две сильные руки бесшумно обхватили ее сзади, обездвиживая и дергая назад, внутрь дома. Она вскрикнула и тут же начала исступленно брыкаться, но Юджи держал крепко. Он оттащил ее вглубь гостиной и там развернул лицом к себе. С его виска вяло сочилась кровь, стекала по щеке, придавая ему еще более пугающий вид. — Ты больше меня не покинешь, Мирай! — прорычал он, встряхивая ее за плечи. — Зачем ты мучаешь меня? Тебе мало моей любви? Почему тебе всегда мало того, что я могу дать? Почему ты отталкиваешь меня, каждый раз, с самого начала? Его последние слова неожиданно смогли пробиться сквозь туман ужаса, грозовой тучей окутавший голову Мирай. Она даже на миг перестала сопротивляться, глядя на него расширенными глазами. — Что ты имеешь в виду: «с самого начала»? — прошептала она скрипящим голосом. Юджи раздраженно цокнул языком, еще сильнее сжимая пальцы, впившиеся в ее плечи. — Не притворяйся, будто не понимаешь! — прошипел он. — Не притворяйся, будто не знаешь, как сильно ты ранила меня в тот день в парке, когда отказалась от меня! В тот день в парке?.. Мирай сглотнула, вглядываясь в его потемневшие глаза, в эти злые суженные зрачки. О чем он… неужели он говорит о том дне, так много лет назад, когда она узнала, что его выбрали ее триггером? Как он смеет говорить ей, что она отказалась от него, когда на самом деле это он был тем, кто предал ее! — Что ты несешь, Юджи? — закричала Мирай, теряя всю свою выдержку и жалкие остатки хладнокровия, что у нее еще оставались, вцепляясь в его плечи, чтобы оттолкнуть его подальше. — Я не собиралась отказываться от тебя, это ты… — Лгунья! — взревел Юджи, с размаху впечатывая ее спиной в стену, и Мирай сдавленно ахнула, ударившись затылком. — В тот день я пришел рассказать тебе, что стану твоим триггером! Я так ждал этого, я через столько прошел ради этого, ради тебя! Чтобы с того дня всегда защищать тебя, чтобы стать тебе опорой, чтобы ты могла положиться на меня, когда все становится совсем плохо. А ты… ты помнишь, что ты тогда сказала? Помнишь, а? А я вот хорошо помню. Ты сказала, что это ужасно! Что ты никогда не хотела бы, чтобы я стал твоим триггером! Неужели даже тогда я был настолько тебе противен?! Мирай застыла, перестав брыкаться. Силы мигом покинули ее, вытекли из ее тела, и она обмякла в его руках, прижатая к стене. Она могла только стоять и смотреть на него широко раскрытыми глазами, чувствуя жжение подступающих слез. Мирай помнила тот день, конечно же, как она могла забыть его. Невозможно было забыть тот ужас, который она испытала, узнав, что ее единственный друг оказался в опасности из-за нее. Что он может погибнуть во время инициации — из-за нее. Что после окажется до конца своих — или ее, — дней привязан к Мори-кай, без права выбора, вынужденный быть соучастником ее преступлений. Мирай хорошо помнила свои слова в тот день, но сейчас, сегодня, она впервые поняла, как неправильно и страшно они прозвучали для того сломанного, разбитого ребенка, которым был Юджи — Немо, — в то время. Как же все могло случиться настолько неправильно?.. — Ты не прав, — прошептала Мирай дрожащим голосом, чувствуя соленую влагу на своих губах. Ее сердце болело от печали и чувства невозвратности того, что было утеряно между двумя детскими сердцами в тот страшный день. — Я вовсе не отказывалась от тебя, я лишь хотела защитить тебя! Как ты мог не понять этого? Я хотела оградить тебя от опасности! Ты все неправильно понял, ты… — Перестань лгать, Мирай! — прошипел Юджи, перебивая ее, еще крепче вжимая ее в стену. Мирай почти слышала треск своих костей от силы его напора. — Не оправдывайся, мне это не нужно. Больше не нужно. Важно лишь то, что сейчас ты останешься со мной. Ты ведь останешься со мной, правда? Останься со мной. Ты мой единственный дом, Мирай, я прошу тебя, останься со мной. Речь Юджи стала торопливой, сбивчивой, и каждое слово было пропитано приказом вперемешку с отчаянной мольбой. Он обезумел. По-настоящему и полностью, и Мирай могла лишь качать головой, как заведенная, глотая отдающие горечью слезы. — Остаться твоей пленницей, это ты хочешь сказать? — проговорила она сквозь крепко сцепленные зубы. Ладони Юджи убрались с ее плеч, вместо этого легли на ее щеки, останавливая ее голову, и Мирай замерла в его руках, будто в хватке дикого зверя, которого могло взбесить любое слишком резкое движение. А он приблизил к ней свое лицо, на котором вновь была улыбка, на этот раз почти нормальная, почти естественная. — Нет, Мирай. Нет. Я же люблю тебя. Я сделаю все для тебя, только скажи. Она сдавленно сглотнула и поджала губы, глядя в его красивое, пугающе безумное, и после стольких лет вдруг ставшее почти незнакомым лицо. Мог ли быть шанс, что где-то там, за мутными стеклами этих остановившихся глаз, все еще жил тот мальчик, который каждое утро оставлял цветы под ее дверью, которому она читала книги в парке? Могла ли она достучаться до него теперь, когда все щиты его поврежденного разума пали? — Тогда отпусти меня, — прошептала Мирай, медленно поднимая руку и осторожно кладя ее поверх ладони Юджи на ее щеке. — Если любишь, прошу тебя, отпусти меня. Разреши мне стать свободной. Уйти из Мори-кай. И я… Я постараюсь помочь тебе, я обещаю, мы сможем с этим справиться. Прошу тебя, Немо… — Это не мое имя! — перебил он ее злым, громким голосом. — Перестань называть меня так! Я больше не он. Я больше не отброс, живший несколько лет без имени, как бродячая шавка! И ты никуда не уйдешь из Мори-кай, потому что здесь наше место, Мирай. Только здесь такие, как мы, могут быть нужны. — Хрупкая надежда, до этого еще теплившаяся в ее душе, заледенела от холода окончательного осознания тщетности всех ее стараний, треснула и раскололась на части. Все было бессмысленно. Потому что услышать ее мог только Немо, но его больше не было. Он был давно мертв, безжалостно убит Юджи и выброшен за порог его тронутой гнилью души за ненадобностью. А договориться с Юджи у нее не было никаких шансов, чему его следующие слова служили подтверждением: — Это наша судьба, твоя и моя. Я никогда не оставлю Мори-кай, потому что только благодаря им ты стала моей. И от этих слов волна обжигающего гнева неожиданно хлынула по коже Мирай, поджигая все нервные окончания. Всю ее жизнь кто-то пытался присвоить ее себе, сделать своей собственностью, лишая ее любого шанса принадлежать единственному человеку, который имел на это право — себе самой. И сейчас его слова будто открыли какой-то давний заслон внутри нее, выпуская бурный поток годами копившихся отчаяния, боли и гнева. Мирай закусила удила и просто не могла остановить рвущиеся из нее злые слова, забыв о том, что разумнее было бы не бесить этого сумасшедшего мужчину. — Я никогда не была твоей! — прошипела Мирай, вкладывая в сказанное все свое презрение и неприязнь к нему. В его глазах что-то дрогнуло от ее слов, тень боли мелькнула в карих радужках, но тут же сменилась стальным блеском упертой решимости. Его руки вновь перебрались с ее лица на плечи, сжимая с такой силой, что после точно должны были остаться синяки. — Зачем ты говоришь так? — на удивление спокойным тоном, не вязавшимся с его бледным, искаженным гримасой ярости лицом, проговорил Юджи. Он прищурился, вглядываясь в ее глаза. — Что случилось с тобой в прошлом, Мирай? Сано удерживал тебя там насильно? — Он не удерживал меня, — отчеканила Мирай, с вызовом глядя в его глаза. — Я сама захотела остаться с ним. Слабый голосок вяло трепыхающегося внутри нее инстинкта самосохранения робко намекал, что не следует еще больше злить Юджи, когда он в таком состоянии. Но Мирай уже не могла совладать с собой, не могла остановиться. Безысходность и страдания, накопившиеся в ней за долгие годы ее беспросветного существования, стресс и напряжение последних недель, ноющая боль от резкой разлуки с единственным человеком, ради которого ей вновь захотелось жить, — все это подгоняло ее язык, не давая фильтровать то, что она говорит. — Ты не… Что ты такое говоришь, Мирай? Почему ты захотела остаться с ним? — Потому что я люблю его! — ожесточенно выпалила Мирай, чувствуя, как поднимается ее верхняя губа в почти зверином оскале от удовлетворенного знания того, что этот удар не пройдет для ее мучителя даром. Но уже через миг она пожалела о своей несдержанности. Только сказанные слова уже было не вернуть. Лицо Юджи страшно потемнело, исказилось в гримасе, изломавшей его черты, превращая их в устрашающую, нечеловеческую маску. — Тогда я заставлю тебя забыть все, что с ним связано, — не своим голосом прорычал он в ее лицо. На одну короткую секунду Мирай застыла, испуганная смыслом его слов и этим голосом, настолько искаженным, будто его издавало вовсе не человеческое горло. Но эта секунда закончилась, а вместе с ней закончилась и ее неподвижность. Не время думать над словами сумасшедшего. Резко подняв руку, Мирай изо всех сил впилась пальцами в бинты на его запястье, вдавливая их в свежую, не закрывшуюся до конца рану под ними. Юджи взвыл от боли, резко убирая руки, и Мирай воспользовалась этим, повторно всаживая колено в его пах. Она была никудышным бойцом и знала это, поэтому играть по-грязному было ее единственным шансом хоть как-то выпутаться из этой кошмарной ситуации. Мирай без зазрения совести готова была воспользоваться любой его слабостью. Юджи согнулся пополам, а Мирай бросилась бежать, но не к выходу, а туда, где, как она предполагала, находилась кухня. Не было смысла выбегать на улицу — Юджи очень быстро догонит ее. Ей нужно было оружие, и Мирай надеялась, что на кухне окажется хоть что-то подходящее для нее. Она влетела в кухню и бросилась к ящикам, лихорадочно выдвигая их один за другим в поисках ножа, вилки, палочек для еды, — хоть чего-то, что она смогла бы использовать для нападения. Юджи настиг ее неожиданно, вцепился пальцами в волосы и дернул назад с такой силой, что Мирай не сдержала болезненный стон, — на миг ей показалось, что ее скальп сейчас отделится от остальной головы. Она не успела ничего сделать, никак среагировать, когда Юджи, все так же держа за волосы, швырнул ее на пол. Мирай приземлилась крайне неудачно, ударившись виском об угол табурета. Резкая, ослепляющая боль прострелила ее голову насквозь, от виска к виску. Перед глазами потемнело и помутилось, в ушах разливался белый шум. Дезориентированная ударом, она не смогла оказать сопротивление, когда Юджи сгреб ее в охапку и поволок куда-то, крепко держа ее в своих руках. Он снова говорил что-то, его голос частил над ее ухом, но Мирай не могла разобрать слов. В ушах гудело, а ушибленная голова немилосердно кружилась. Конечности налились неподъемным свинцом. Сквозь боль в голове прорывалась паника — Юджи сильнее, а она ослаблена и безоружна, у нее нет никаких преимуществ перед ним. — … забыть его, — в ушах за одну секунду будто кто-то вновь включил звук, и Мирай вздрогнула от неожиданности из-за так резко вернувшегося слуха. А Юджи продолжал бормотать: — Ты забудешь его, и тогда я наконец получу тебя, любимая. Безумец. Он бредит… Мирай вдруг почувствовала совершенно дурацкий, истеричный порыв расхохотаться, смеяться, пока не высохнет ее горло, смеяться, пока не начнет рыдать. Но вместо этого она лишь невнятно произнесла: — Ты не заставишь меня забыть его, Юджи, — пересохший язык с трудом ворочался во рту. — У тебя никогда не получится этого сделать. Он свернул в какую-то неприметную дверь, и Мирай поняла, что они спускаются в подвал. Страх танцевал на периферии ее уплывающего сознания, но никак не мог вернуться в полной мере, заставить ее лажающий инстинкт самосохранения заработать во всю силу. А Юджи тихо, как будто бы снисходительно, рассмеялся. — До этого ты думала, что прыгуна нельзя вернуть из прошлого без его участия, но вот ты здесь, не правда ли? Ты многого не знаешь, Мирай. Йоричи не рассказывал тебе, да? Не рассказывал, какую власть триггер может обрести над прыгуном, если действительно этого захочет? Мирай напряглась от его слов. Они пробудили в ней острую тревогу, режущую, будто лезвие заточенного ножа. Юджи был прав в том, что триггер, прошедший специальную подготовку, может оказывать влияние на сознание связанного с ним прыгуна. Мирай уже ощутила это на себе когда-то давно. Юджи обучался этим приемам долго и был старательным учеником. Он действительно мог надавить на ее сознание и заставить ее успокоиться или вынудить ее делать то, что от нее требовалось, когда она пыталась бунтовать против воли приемного отца. Но память… Он же не мог повлиять на ее память, правда ведь? Такие вещи просто не могут быть возможны. В подвале горела всего одна тусклая лампочка, но ее света хватило Мирай, чтобы разглядеть покосившийся стол, на который Юджи и уложил ее. Она не стала шевелиться, в надежде накопить силы в своем потрепанном теле. Он отошел куда-то в тень, и Мирай слышала лишь шорох, пока он что-то искал там. Она даже знать не хотела, что именно он ищет. — У тебя не получится, — упрямо пробормотала Мирай, с усилием моргая, чтобы разогнать мельтешащие перед глазами цветные пятна. — Получится, если ты будешь достаточно ослаблена. Говоря это, он вернулся к столу, на котором она лежала, и Мирай даже не сразу разглядела нож в его руке. А потом мир на секунду остановился вокруг нее, пока она с ужасом таращилась на угрожающе поблескивающую сталь. Юджи подбросил нож в руке, ловко поймал за рукоять. — У тебя сильная воля, Мирай. И в обычном состоянии я, пожалуй, и впрямь не смог бы очистить твою память. Но если я ослаблю твое тело, вместе с ним ослабнут и твои ментальные щиты. — Он улыбнулся ей безжалостной, холодной улыбкой, и тени забились в изломы его кожи и впадины его лица, делая его похожим на демона из страшных сказок. — И тогда я смогу проникнуть внутрь твоей головы. А когда окажусь там, я уберу все, что связано с ним, и оставлю тебе только себя. До скрипа сжав зубы, Мирай неуклюже перекатилась через стол и едва не упала, оказавшись на ногах. Ее мутило — от удара в голову, или от ужаса, она не могла понять. Внутри нее все дрожало от приступа почти животной паники. Мирай поверила ему. Она верила, что Юджи способен выполнить свою угрозу. И если она допустит это, то лучше бы ей просто сразу умереть. Лучше умереть, чем жить без воспоминаний о Манджиро. Движимая не разумом, а примитивным инстинктом, Мирай на шатающихся ногах слепо метнулась к лестнице, ведущей наверх, но Юджи, конечно же, мгновенно перехватил ее. У нее не было шансов против него в таком состоянии. Он схватил ее, обхватил руками, не давая двинуться, а через миг жгучая боль вспорола ее бок вместе с острым лезвием. — Это не опасное ранение, — безумно шептал ей Юджи, опуская ее на пол и садясь рядом с ней, прижимая ее спиной к его груди. Мирай до боли сжала зубы, чувствуя, как пропитывается кровью ткань ее футболки. Боль горячими стрелами разносилась по ее коже и внутренностям от краев колотой раны. — Но оно ослабит тебя. И если ты будешь достаточно ослаблена, я смогу повлиять на твою память и забрать оттуда все, чему там быть не полагается. С этими последними словами его пальцы легли на ее виски, надавили, вызвав тупую боль в правом, которым она совсем недавно ударилась. Мирай пробило судорогой от неконтролируемой паники. Нет, нельзя! Нельзя позволить ему сделать это с ней! Она не может сдаться, не может так просто отдать ему самое драгоценное, что было в ее памяти, не может отдать ему Манджиро. Бок полыхал болью, и кровь обильно сочилась из раны, но Мирай думала об этом в последнюю очередь. Ногти Юджи впились в кожу на ее висках, и в ее ушах снова начал нарастать неприятный, гудящий шум. Нельзя поддаваться, только не так, не после всего… Окровавленная рука Мирай дернулась, падая с ее колена на пол, и ее кожи вдруг коснулось что-то холодное, острое. Сквозь заполняющий ее голову туман разрядом молнии сверкнуло понимание: нож. Юджи бросил нож, которым ранил ее, прямо на пол рядом с ними. Трясущиеся пальцы Мирай тут же сжались вокруг рукояти, она поджала губы, а в следующий миг резко и глубоко всадила лезвие в его бедро. Юджи зарычал от боли, и его пальцы убрались с ее висков. В голове тут же прояснилось, пропал шум в ушах. Не теряя времени, Мирай изо всех сил оттолкнула его от себя, и Юджи влетел в какие-то ящики, нагроможденные друг на друга за его спиной. А Мирай, сцепив зубы от боли, со всей возможной скоростью поднялась на трясущиеся, похолодевшие ноги. Ее тут же страшно затошнило, но она лишь крепче сжала челюсти и, спотыкаясь, побежала вверх по лестнице. Прижатая к боку рука была полностью покрыта кровью, бусины браслета, подаренного Манджиро, блестели от этой страшной влаги. Ей нужно было срочно остановить кровотечение, иначе скоро она вообще не сможет двигаться. Еще сильнее придавливая руку к боку, Мирай на разъезжающихся ногах пробежала через гостиную и вывалилась в открытую входную дверь. Из подвала слышались ругань и копошение, — но рана в ноге Юджи теперь давала ей хоть какие-то шансы уйти от него, ведь он уже не сможет так быстро передвигаться. Морозный февральский воздух впился в ее открытую кожу тысячей иголок, а снег на земле опалил босые ступни. Сжав зубы до боли в челюсти, Мирай поковыляла по направлению к лесу. Все было очень плохо. Она ранена и долго прятаться в лесу тоже не сможет, — просто замерзнет насмерть в своей тонкой футболке и пижамных штанах. Юджи нужно было перехитрить, потому что одолеть его силой у нее не было никаких шансов. План, ей нужен был какой-нибудь план, и нужен срочно. В какой-то миг Мирай показалось, что вернулся тот мерзкий гул в ушах, но через пару секунд она поняла, что это был шум мотора. Сюда подъезжал автомобиль. Кто мог приехать в эту глушь? Наверное, Юджи все же сообщил в Мори-кай о том, что вернул ее. Они едут сюда за ней. Теперь она могла выбирать между обществом своего свихнувшегося триггера и привычной темницей, которой были для нее Мори-кай. Гнев ударил в голову раскаленным молотом, застилая глаза — а может, зрение поплыло от боли и кровопотери, но Мирай было плевать. Она не отступит, не после всего. Ни за что не отступит. Она создаст для себя еще один, третий выбор. Кто бы ни был в машине, они в ней не останутся. Пойдут в дом или вместе с Юджи побегут искать ее. Мирай нужен был этот автомобиль. Она обязана была заполучить его, во что бы то ни стало. Это ее единственный путь к спасению. Спотыкаясь и поскальзываясь на снегу, Мирай вломилась в чащу лесопосадки. Шишки и мелкий хворост зло впивались в ее босые ступни, раня и царапая, но она лишь крепче стискивала зубы. — Мирай! — проревел где-то позади обозленный, невменяемый голос. Юджи уже выбрался из дома и преследовал ее. Мирай чуть ли не до крови закусила губу, до предела раскрывая глаза в отчаянной надежде, что это заставит барахлящее зрение хоть немного сфокусироваться. Бок горел от боли, а кровь уже пропитала тонкую ткань на поясе ее штанов. Она слышала треск ветвей позади себя — Юджи ломился через лес в ее поисках. Нельзя было оборачиваться. Нужно спрятаться, нужно найти какое-то укрытие, нужно… Мирай чудом не закричала, когда ее нога соскользнула на внезапно ставшей пологой земле. Она упала и кубарем покатилась на дно оврага, который в своем замученном состоянии даже не заметила у себя на пути. Бок взорвался новой болью, и Мирай тихо заскулила, не в силах молча выдержать эту агонию. Наконец, ее падение остановилось. Мирай дала себе необходимую секунду, чтобы перевести дыхание и попытаться понять, не сломала ли она что-то в своем теле, и в этот момент ее расплывающийся взгляд упал на естественную нишу у края оврага, образованную нависшими корнями деревьев. Сердце взволнованно кувыркнулось в груди. Вот оно, именно то, что она искала! Не долго думая, Мирай поползла к этому чудом оказавшемуся здесь укрытию, лихорадочно работая локтями и коленями. Задыхаясь, она упала под навес этих корней и тут же закусила губу, пытаясь заглушить хрип своего натужного дыхания. Рана в боку пульсировала, стреляя болью во все стороны; прижатая к ней ладонь, опоясанная ее драгоценным браслетом из бусин, была скользкой от крови. Закусив губу еще сильнее, Мирай решительно стянула с себя футболку, оставаясь лишь в спортивном топе, скомкала ткань в руках и с силой прижала к ране. Заледенелая земля и морозный воздух безжалостно впились в новую открытую кожу, но ей нужно было хоть немного остановить кровь, иначе все это не будет иметь никакого смысла. Услышав шум неровных шагов, Мирай замерла и задержала дыхание, изо всех сил вжимаясь в холодную землю и подбирая ноги к животу, тут же морщась от новой боли в потревоженной ране. Сердце выбивало лихорадочную дробь в груди. Хриплое дыхание, перемежаемое болезненными стонами, и тяжелые шаги дали ей понять, что это Юджи. — Мирай… — хрипел он, проходя по верху оврага, прямо над ее головой, и она впилась зубами в свой измазанный кровью кулак, чтобы заглушить бесконтрольно рвущиеся из нее стоны боли. И он не заметил ее. Хвала всем богам, Юджи не заметил ее и похромал дальше, сыпя проклятиями и выкрикивая ее имя. Мирай решила выждать еще немного в своем укрытии на случай, если он вдруг решит неожиданно вернуться — и это оказалось спасительно верным решением. Потому что она услышала новые шаги. Кто-то еще приближался сюда, и по звуку их шагов Мирай смогла определить, что людей двое. Они двигались удивительно тихо, почти не нарушая тишину заснеженного леса, и не издавали ни звука. Должно быть, это те самые люди, что приехали сюда на машине. Кто-то из Мори-кай, Мирай не сомневалась в этом. Сколько их было в автомобиле? Двое точно ушли в лес, она слышала их только что. Сколько еще могло остаться возле дома? Возможно трое, но это, конечно, если считать, что машина была всего одна. Ей нужно было проверить. Все равно другого выхода не было: оставаться в лесу Мирай не могла. Она вернется к дому и выяснит, что с машиной и как много новых врагов вышло на сцену этого безумного театра. Возможно, у нее получится раздобыть оружие. И время поджимало, потому что скоро она может просто лишиться чувств от потери крови. Прижимая футболку к ране дрожащей окровавленной рукой, Мирай с трудом выбралась из своего убежища и, шатаясь, поковыляла назад, злясь на слабость и неповоротливость израненного тела. Нужно было торопиться, ей нужно двигаться быстрее… Голова уже начинала слегка кружиться, а перед глазами порхали электрические мотыльки, и Мирай с силой сомкнула веки, чтобы немного прояснить зрение. Она уже даже не ощущала боли ни в ране в боку, ни в исцарапанных, потерявших всякую чувствительность от холода ступнях. Через минуту она выбрела к дому и опасливо остановилась в тени деревьев. У крыльца стоял всего один автомобиль. Мирай не знала, как добирался сюда Юджи, однако других машин в поле зрения не было и, значит, именно в этом авто приехали новые гости. Машина спокойно стояла, призывно маня ее распахнутыми дверями. Это выглядело так, будто приехавшие на ней люди так торопились выйти, что даже не озаботились тем, чтобы заблокировать автомобиль. Мирай еще раз просканировала взглядом дом и окрестности. Тишина, никого не видно. Она нервно облизнула искусанные губы. Придется рискнуть и надеяться на удачу. Сцепив зубы, собрав все силы в измученном теле, Мирай захромала к автомобилю. Вопреки ее опасениям, никто не выскочил из дома, чтобы остановить ее. Через пару секунд она рухнула на водительское сиденье и едва не заплакала вслух от облегчения, увидев торчащий из панели под рулем ключ зажигания. Неужели ей действительно повезло? Неужели шанс на спасение все же был? Не теряя времени, Мирай захлопнула дверцы и резко провернула ключ зажигания — автомобиль послушно отозвался бодрым урчанием мотора. Одной рукой прижимая окровавленную футболку к ране, Мирай утопила в пол педаль газа и выехала на дорогу, сжимая руль свободной рукой. Зрение плыло, но она упорно моргала, с ожесточением вглядываясь в дорогу. В салоне приятно пахло вишневыми сигаретами, и этот запах был откуда-то знаком ей, но у Мирай не было сил обдумывать это. Она проехала совсем немного, когда почувствовала, как футболка начинает выскальзывать из ее пальцев. Мирай бросила быстрый взгляд вниз, на свой живот. Футболка была уже почти насквозь пропитана кровью и стала бесполезной для ее остановки. Просто чудо, что она все еще в сознании, но Мирай предполагала, что держится исключительно на адреналине. Ей нужно было что-то другое, чем можно зажать рану. Хрипло чертыхаясь себе под нос, Мирай затормозила машину, останавливаясь на обочине. Во рту пересохло, и привкус крови на языке смешивался с отвратительной горечью, вызывая непреодолимое желание сплюнуть. Ее тошнило, а голова пульсировала болью, будто вместо мозга внутри было еще одно сердце. Мирай подозревала, что у нее сотрясение, но это подозрение никак не помогало ей решить проблему в данных обстоятельствах, поэтому она решила даже не думать об этом. Сейчас ей нужно найти хоть что-нибудь, чтобы зажать рану, и ехать дальше, отыскать безопасное место, чтобы подлечиться, и как можно скорее найти выход на кого-нибудь из Бонтена. Нельзя отступать. Ни за что нельзя отступать, только не теперь. Она выберется, вопреки всему. Кривясь от боли, Мирай потянулась к бардачку в надежде, что там может оказаться платок, шарф, любая ткань, а может быть даже аптечка, если ей совсем уж повезет, но, открыв его, она так и застыла с вытянутой рукой. Смотрела и смотрела расширенными глазами на его содержимое. Внутри лежала нераскрытая упаковка тайяки. И аптечный пузырек с таблетками. Непослушными окровавленными пальцами Мирай ухватилась за этот пузырек и поднесла к глазам, пытаясь сфокусировать бунтующее зрение, чтобы прочитать название. Сердце взволнованно пропустило удар, когда буквы наконец сложились в одно слово на этикетке. Галоперидол. Те же самые таблетки, которые начал пить Манджиро после визита к врачу. Мир завертелся вокруг нее обезумевшей каруселью, сталкивая в ее голове пугливые догадки и робкую надежду. Упаковка тайяки и таблетки, которые принимал Манджиро, и этот запах в машине, такой знакомый — запах дорогих вишневых сигарет. Узнавание ударило в голову резко и полностью: ведь именно так всегда пахло в машине Рана, питавшего дурацкую страсть к девчачьим фруктовым сигаретам… Могло ли это быть правдой? Или же она просто начинает бредить, принимая желаемое за действительное, вконец измученная травмами и потерей крови? Мог ли Манджиро со старшим Хайтани каким-то непостижимым, необъяснимым образом оказаться здесь? Чем дольше Мирай думала об этом, тем больше приходила к выводу, что это вовсе не было таким уж невозможным. У Манджиро была вся нужная информация, чтобы найти ее. Она ведь назвала ему точную дату, когда отправилась в прошлое. Рассказала, что отсутствует в будущем ровно столько же дней, сколько проводит в прошлом. Манджиро знал, что она всегда возвращается туда, где находится ее триггер. Ему оставалось лишь сложить все эти сведения, чтобы получить ответ, а в его сообразительности Мирай никогда не сомневалась. Манджиро мог высчитать нужное количество дней с тридцать первого января, дня, когда она прыгнула в прошлое, и понять, в какой день она должна была вернуться. Мирай в тот роковой Рождественский вечер просто исчезла прямо на его глазах, поэтому предположение о том, что она вернулась в свое время, было бы самым первым, пришедшим ему в голову. Ну а выяснить местонахождение Юджи, даже несмотря на то, что тот пытался скрываться, для главы Бонтена вряд ли составило бы проблему. Манджиро был здесь, Мирай чувствовала это. Он прилетел в Киото в ее поисках, и он действительно нашел ее. Слезы безостановочными ручейками заскользили по ее замерзшим, измазанным кровью щекам. Мирай глухо всхлипнула, сжимая в руке пузырек с лекарствами, пока чувство оглушающего облегчения плавило в кисель все кости в ее теле. Манджиро здесь. Вовсе не людей Мори-кай она услышала тогда в лесу — проклятье, если бы она только знала в тот момент… Но это все уже неважно. Важно лишь то, что он здесь, он нашел ее! Поджав дрожащие губы, Мирай решительно выдернула из бардачка все-таки обнаружившийся там фиолетовый кашемировый шарф, — судя по дороговизне ткани, явно вещичка старшего Хайтани. Мысленно извинившись перед Раном за то, что бесповоротно испортит его вещь, Мирай придавила шарф к ране в боку и вновь завела машину. Она круто развернула автомобиль, заставив шины взвизгнуть и оставить на асфальте черные следы, и увеличила скорость. Вернуться. Ей нужно сейчас же вернуться. К нему. Через несколько минут Мирай резко затормозила возле уже знакомого ей треклятого дома. Как раз вовремя, чтобы увидеть выходящих из леса двоих мужчин. Она задохнулась воздухом, которого вдруг стало слишком много в ее легких. Сердце поднялось куда-то в горло, перестав помещаться в груди. Ей не показалось, не померещилось, это была не галлюцинация ее воспаленного разума. Он был здесь. Он действительно был здесь. Будто волшебный сон, неожиданно ставший явью. Глаза Мирай жадно приклеились к его невысокой фигуре в расстегнутой черной парке. Светлые волосы Манджиро были небрежно убраны в растрепанный пучок на затылке, открывая его лицо, бледное и хмурое, темные глаза непроницаемы, а под ними — тени, настолько глубокие, что казались настоящими синяками. Он выглядел осунувшимся и изможденным, и сердце Мирай дрогнуло от пронзившей его боли. Для нее прошло всего несколько часов с их Рождества, но для Манджиро минуло уже больше месяца. Она могла только представлять себе его состояние и через что ему пришлось пройти после ее исчезновения прямо из его объятий. Ран семенил следом за своим боссом, словно долговязая, неизменно элегантная тень, но Мирай лишь скользнула по нему беглым взглядом. Все ее внимание было приковано только к Манджиро, впитывая его образ, подмечая каждую деталь, каждую тень усталости на любимом лице. Ей нужно было к нему. Сейчас же, скорее, немедленно. Он — ее безопасность, ее спасение, ее убежище. Не слушающимися руками она отперла дверцу машины и неуклюже выбралась наружу, вновь погружаясь в неприветливый морозный воздух, но холода уже совсем не чувствовала. Мирай успела сделать несколько неровных шагов по направлению к ним, появляясь в их поле зрения, когда голова Манджиро поднялась, реагируя на движение, и такой знакомый взгляд родных глаз нашел ее лицо. Она не сдержала сдавленный всхлип, прорвавшийся сквозь ее губы, так и норовившие растянуться в измученной улыбке, несмотря на всю тяжесть происходящего. Манджиро переменился в лице, увидев ее, а его глаза лихорадочно заметались по ее разбитому телу, расширяясь все сильнее с каждой секундой. В выражении его лица промелькнула тень ужаса и боли. Картина ему и впрямь представала не самая лучшая: полураздетая, босая, испачканная кровью и взъерошенная, зажимающая шарфом рану в боку — Мирай явно повергла его в испуганный шок. Не страшно, это ничего. Теперь все будет хорошо. Они нашли друг друга, и теперь все будет хорошо, конечно же, иначе и быть не может. Слезы градом катились по ее щекам, и она сделала один неустойчивый шаг к нему. — Мирай! — хрипло выдохнул Манджиро, устремляясь к ней. А в следующий миг рвано дернулся всем телом под аккомпанемент разорвавшего стылую тишину громкого хлопка выстрела. Окаменевшая на месте, Мирай не смогла подавить панический вскрик, глядя, как Манджиро бледнеет, тут же зажимая ладонью простреленную левую руку. Но он устоял на ногах, несмотря на ранение. Ран моментально выступил вперед, направляя в ее сторону будто по волшебству появившийся в обтянутой белой перчаткой руке пистолет. Но Мирай даже не обратила на него внимания, дернулась, намереваясь броситься к Манджиро, видя перед собой лишь его одного и совершенно не думая о том, откуда прилетела эта пуля. Но сдвинуться с места она так и не смогла. Знакомые жесткие руки сгребли ее в охапку, прижимая к твердой груди. В руке Юджи сжимал пистолет — похоже, в его распоряжении было достаточно оружия в этом доме, — который в следующий миг почему-то отбросил, добровольно лишаясь оружия. Но после этого он рванул ахнувшую от боли Мирай на себя, полностью прикрываясь нею, и Манджиро тут же тронул плечо напряженного Рана окровавленной рукой, которую ненадолго оторвал от пулевого ранения в левом бицепсе, без слов приказывая ему отступить. Чертыхаясь себе под нос, Ран неохотно опустил пистолет, не сводя хищного взгляда с Юджи. Мирай слышала его натужное дыхание над своим ухом. Окровавленный шарф выпал из ее обессиленных рук, вновь открывая рану в боку. Мирай видела, с каким ужасом скользнул по ней взгляд Манджиро, прежде чем упереться в лицо стоящего позади нее Юджи. Она видела, как уходят все эмоции из его глаз, оставляя их пустыми и непроницаемыми, темными, как сама ночь. Ее сознание загустевало, ослабевая вслед за телом, едва держащимся на ногах. — Тебя никто не звал сюда, Манджиро Сано, — не своим голосом прорычал Юджи, и его дыхание всколыхнуло волосы застывшей Мирай. Почему это никак не может закончиться? Почему этот кошмар все длится и длится? Время будто остановилось в этом бесконечном мгновении отчаяния и безысходности, петлей прокручиваясь вокруг себя без намека на лазейку прочь из этого замкнутого круга. — Отвали от нее. — В голосе Манджиро звенела сталь. Его взгляд был неотрывно устремлен на лицо Юджи, и в его густой темноте Мирай видела опасные всполохи гнева. — Она моя, Сано, — проскрежетал пропитанный ненавистью голос Юджи, и он крепче прижал Мирай к себе, заставив ее охнуть от боли. — Всегда была моей и всегда будет. Она связана со мной так, как тебе и не снилось. Она принадлежит только мне. Мирай лихорадочно прокручивала в голове варианты действий, но ни один из них не подходил. Она была слишком ослаблена, тело почти не слушалось, и шансов вырваться из хватки Юджи у нее не было. Думать становилось так сложно, все мысли были окутаны туманом боли и усталости. Но нельзя отключаться, нельзя сдаваться. Ведь здесь Манджиро, а он ни за что не отступит, даже если у нее не хватит сил. — Мирай ничья, — голос Манджиро был ровным, тихим, но таким острым, что, казалось, слова, будто лезвия, должны были оставить порезы на коже. — Она принадлежит только себе самой. В этот момент ноги Мирай подогнулись и она обмякла в руках Юджи, из последних сил цепляясь за ускользающее сознание. Слезы струились по ее щекам от силы обуревавших ее чувств, страха и напряжения. В глазах начинало двоиться, но она заметила, что в здоровой руке Манджиро тоже появился пистолет. Он держал его у бедра, никуда не направляя, пристально следя за движениями Юджи. Его простреленная рука безвольно свисала вдоль тела, и по тыльной стороне ладони медленно стекали вязкие ручейки крови, ленивыми каплями свисая с кончиков пальцев и опадая на снег алой росписью. Ран безмолвно стоял рядом с ним, напряженный, будто хищник перед прыжком, готовый в любой момент прийти в движение. — Отойди от нее, — процедил Манджиро сквозь зубы, и Мирай видела, как побелели от напряжения его пальцы на рукояти пистолета. — Ты ее у меня не отнимешь! — взревел Юджи с такой пронзительной ненавистью в голосе, что она казалась почти физически ощутимой. Лицо Манджиро потемнело, между бровями пролегла знакомая морщинка, и его рука с пистолетом двинулась вверх, целясь в лоб Юджи над плечом Мирай. Не проронивший ни слова за все это время, Ран бросил на босса напряженный, предупреждающий взгляд. Мирай понимала его тревогу: выстрелить и попасть в человека, прикрывающегося заложником, всегда было опасной и сложной задачей. Промахнуться было слишком легко. Но в ней не было страха. Растеряв все осознанные мысли, Мирай просто смотрела на Манджиро, запечатлевая в своем сердце черты его напряженного лица. Ее мысли начинали путаться. Она чувствовала, что скоро отключится — ресурсы ее организма были на исходе. — Прочь с моего пути, — отчеканил Манджиро, и его взгляд был самой чернотой, такой же опасной, как тьма, глядящая из дула заряженного пистолета в его руке. — Она вся моя жизнь, мой единственный дом, — прохрипел Юджи, исступленно повторяя те же слова, что говорил ранее и ей. Его руки вдруг отпустили Мирай, и ее ноги, давно уже переставшие держать ее самостоятельно, тут же подломились. Она тяжело осела на землю, и Юджи мгновенно опустился вместе с ней. На миг его лицо попало в поле ее зрения, и Мирай увидела бесконечно текущие по его впалым щекам слезы. А затем его пальцы переместились на ее виски, точно так же, как и тогда, в подвале. Мирай застыла от ужаса. Манджиро не знал, просто не мог знать, что Юджи собирается делать, но она прекрасно понимала. Нужно было вырваться, она должна вырваться, — но в ее теле не осталось ни капли энергии, оно совершенно вышло из-под контроля, онемело, выключилось. А пальцы Юджи уже сдавили ее виски, ногти впились в кожу, пуская кровь, ее веки натянулись на глазах от этого давления. Мирай охнула от боли, а следом застонала уже от ужаса совсем другого рода. Она чувствовала его внутри. Это насилие было куда более страшным, чем физическое изнасилование. Она ощущала себя поруганной на самом глубинном уровне. Храм ее сознания был осквернен, опорочен этим грубым, насильственным вторжением. Мысли панически заметались в ее голове, затем начали спотыкаться и путаться, стали медлительными и неразборчивыми. — Какого хрена ты вытворяешь, уебок? — будто сквозь вату донесся до нее голос Рана, взвинченный и на пару тонов выше обычного от замешательства и растерянности. Ведь они оба не понимали, что происходит. Видели лишь, что Юджи вцепился пальцами в виски Мирай, а ее лицо искажается в гримасе агонии куда более глубокой, чем физическая боль. Воспоминания метались внутри ее сознания, путались, перемешивались и наслаивались друг на друга. Она ощущала Юджи в своей голове, как холодное, чужеродное, неправильное присутствие. Он разбрасывал ее воспоминания, грубо хватался за них, комкал, в поисках того, что ему было нужно. И Мирай было больно. Так больно — ведь душа всегда болит куда сильнее, чем тело. — Она забудет тебя, Сано. — Мирай едва могла расслышать голос Юджи сквозь оглушающий гул в ее ушах. Она совершенно перестала контролировать свои мысли, в ужасе оставаясь сторонним наблюдателем погрома, который ее обезумевший триггер учинял внутри ее сознания. — Я выброшу тебя из ее головы! Воспоминания беспорядочно всплывали в памяти Мирай, и тень Юджи внутри нее хватала их, ожесточенно комкала и потрошила. Где-то глубоко внутри зарождался нечеловеческий, истошный крик, потому что она знала, что у него действительно может это получиться. Он действительно способен на это, действительно может выбросить его из ее головы. Выбросить его, самого важного, самого нужного, выбросить… … кого? Мирай застонала от ужаса. Внутри нее сейчас ломалось что-то драгоценное, уплывало сквозь пальцы, будто призрачные струи дыма. Она во все глаза смотрела на бледного светловолосого мужчину перед ней, направлявшего в их сторону пистолет, смотрела в его расширенные темные глаза и знала, что любит его, но она… не могла вспомнить его имени. «Манджиро Сано», услужливо шепнул голос Юджи в ее голове, и Мирай услышала в нем мстительную ухмылку, а следом в ее сознание хлынул одуряющий, панический ужас, вызванный звучанием этого имени, вгрызался отравой в каждую ее мысль. Этот ужас был навязанным, не принадлежащим ей, но он так тесно сплелся с этим именем, что все тело Мирай пробила чудовищная дрожь. Манджиро Сано. При звуке этого имени паника охватывала каждую клетку ее тела, хотелось бежать, бежать на край света, подальше, не дать ему приблизиться к ней, потому что призрачный голос в ее голове снова и снова нашептывал, что Манджиро Сано был настоящим чудовищем. Да, он был настоящим чудовищем, но кем… кем был этот мужчина перед ней, такой бледный, с такими взволнованными темными глазами? Мирай не знала его. Нет, не так: она все никак не могла узнать его. Чувствовала, что должна, но у нее не получалось. Юджи пожирал ее сокровенные воспоминания, словно ненасытный жадный бог, не испытывающий никакого уважения к приподнесенной ему жертве. Обманом отданная ему, недобровольная жертва не могла задобрить или умилостивить это жестокое божество. Юджи… Манджиро Сано… Все смешалось воедино, хаос выл и бесновался внутри ее сознания, и Мирай исчезала из собственной головы, заживо перевариваемая голодной темнотой и подступающим забвением… Оглушительный выстрел неожиданно расколол безмолвие студеного воздуха, и его звук пробился сквозь пелену, отгородившую ее от реального мира. Мирай дернулась всем телом, когда теплая кровь брызнула на ее лицо. Она отупела внутри, остановилась, и не могла понять, что произошло. Не могла вспомнить, как здесь оказалась. А потом вдруг увидела Юджи, совсем рядом, смотрела на него непонимающе пару секунд, прежде чем увидела дыру, что расцвела в центре его лба смертельным алым цветком. Смотрела на слезы на его щеках. Смотрела на дымящийся пистолет в руке светловолосого мужчины напротив. Ничего не понимала. Ничего не чувствовала. Секунда. Удар сердца. И в ее голове с пугающим ревом поднялась чудовищная буря. Безумный ураган, сметающий все на своем пути, с оглушающим свистом завертелся внутри, разбивая, ломая стены ее рассудка. Та часть сознания Юджи, что еще оставалась в ее голове в момент его смерти, заметалась в плену ее разума безумным призраком, уже безо всякого разбора и контроля сталкиваясь с ее воспоминаниями, растаптывая их так же, как топчет хрупкое человеческое тело обезумевшее стадо паникующих лошадей. Сознание Мирай рвалось, расцветало дырами, покрывалось ожогами четвертой степени. Она горела. Горели ее воспоминания. Юджи оставил внутри ее разума оторванную, беспризорную частичку себя, обезумевшую и объятую ужасом, и она отравляла ее, крушила все на своем пути, разрывала на клочки все воспоминания, до которых могла дотянуться. Перед глазами вспыхивали хаотичные картины, наслаивались одна на другую. Маленький мальчик раскачивается на полу, глядя на выпотрошенные тела своих родителей, пока к нему подходят безликие люди в черном… Этот же мальчик, спустя время, застывший в тени дерева, наблюдает за маленькой девочкой с разноцветными глазами, и она светится, сияет, будто нежный ангел, в благоговейном восхищении его детских глаз. Девочка-ангел укутывает его в плед и читает ему книгу, а его сердце рвется-рвется-рвется от чувств, слишком больших, слишком взрослых для его детской души… По щекам Мирай катились слезы, но она их не чувствовала. Она ничего не чувствовала. Призрак мальчика без имени плакал, кружась внутри ее сознания, отчаянно распахивая перед ней принадлежащие ему сокровенные воспоминания и чувства, — но взамен отбирая ее собственные. Он больше не причинял ей боли. Перестал разрушать. Притих. Теперь этот призрак густой дымкой касался средоточия ее боли, самого ее центра, в котором жили все ее самые страшные воспоминания о Мори-кай, о ее отце, о нем самом. Он забирал их у нее, этот изломанный, изувеченный призрак, — как последняя милость, как последняя мольба о прощении от того, кто его не заслуживал. Ведь исчезая из нее, вместе с ее тьмой и болью он забрал и то, что ему не принадлежало. Забрал ее самый яркий свет. Мирай исчезала из реальности, будто кто-то неведомый выдергивал нити ее души из бесконечного вселенского полотна. Она не понимала, что лежит на земле, рядом с трупом мужчины, который все равно что уничтожил ее своей заболевшей, отравленной любовью. Она ничего не видела и не слышала. Внутри нее было пусто и гулко, и в то же время она была переполнена до краев чем-то, что не имело названия в этом мире. Кто-то кричал, срывая голос. Ей было все равно. Гремели раскаты выстрелов, гудели мужские голоса, визжали автомобильные шины. Мирай ничего не понимала. Где она? Что происходит? Почему ей так больно? Она не могла вспомнить. — Уходим! Они идут сюда! — кричал рядом с ней знакомый голос. — Я ее не оставлю! — взревел другой голос, и его звук вызвал неконтролируемую дрожь в теле Мирай. Кому он принадлежал? Она должна вспомнить. Это невероятно важно. Это самое важное. Она должна вспомнить. Почему она не может вспомнить? — Ты ей точно не поможешь, если сдохнешь сейчас, Манджиро! Манджиро… Манджиро Сано… Одно это имя мгновенно наполнило ее животным ужасом и паникой. Опасность. В этом имени была опасность для чего-то инородного, чужого, что по какой-то необъяснимой причине сплелось с ней самой, затаилось в глубине ее сознания, найдя там пристанище, найдя внутри ее памяти свой единственный, свой последний дом. Темнота наползала на ее разум, все реже прорезаемая вспышками чьих-то потерянных воспоминаний. Веточки сиреневых глициний на полу под дверью. Пластыри с динозаврами в детских руках. Теплота пледа на двоих в холодном парке и «Двадцать тысяч лье под водой», — книга, подарившая имя мальчику, у которого украли его собственное. Черные бусины браслета, собравшие всю любовь, накопленную за два десятка лет… Эти воспоминания ранили ее так глубоко, так сильно, но Мирай не знала, чьи они. Слезы струились по ее щекам, по самой ее душе, потому что воспоминания эти принадлежали кому-то очень печальному, измученному, кому-то, прошедшему через слишком много боли. Кому? Кому принадлежали эти воспоминания? Мирай будто с головой ушла под воду. Мир вокруг нее исчез. Она тонула все глубже и глубже. Дна не было, и она бесконечно парила в этой толще воды, стирающей окружающий мир, стирающей ее саму. Вселенные вспыхивали и гасли перед ее бесплотными глазами. Она расщепилась на атомы и растворилась в этой древней картине бытия. А потом неожиданный свет вспыхнул высоко над ней, ослепил, возвращая чувствительность, целостность ее душе. И кто-то звал ее оттуда, из этого света. Кто-то очень знакомый, кто был с ней почти всю ее жизнь, чьи ласковые руки заворачивали ее детскую душу в безопасность и тепло, которые были ей так необходимы. Кто-то, кому она доверяла безгранично и полностью. И Мирай устремилась на этот зов, рвалась к этому свету изо всех сил, сопротивляясь липкой воде, что пыталась утащить ее еще глубже. Открыть глаза. Она должна открыть глаза. Все было только ради этого, поэтому ей нельзя останавливаться. Потому что кроме этого знакомого с детства голоса есть кто-то еще, кто ждет ее возвращения там, на поверхности. Кто-то самый важный. Кто-то, кому она слишком сильно нужна. Кто-то, кто слишком сильно нужен ей. Свет ослепил ее, темная вода хлынула в легкие. Мир возвращался, склеивал назад ее разбитую реальность. Мирай чувствовала свое тело, настоящее, живое. В ее голове полыхала сверхновая, выплевывая из своей раскаленной сердцевины украденные у нее воспоминания, наполняя ими ее звенящую голову… Год: май, 2020 …Мирай рывком села в просторном резервуаре, истошно кашляя, выплевывая забившуюся в легкие воду. Ее мокрые волосы облепили лицо, она задыхалась, и мир кружился вокруг нее обезумевшей центрифугой. Знакомые руки размеренно выводили круги на ее дрожащей мокрой спине, привычно успокаивая, как в далеком детстве. Ей было больно, но вместе с этой болью вернулись утраченные пазлы ее личности, вернулась сама ее жизнь. Мирай снова была целой, и она могла выдержать любую боль, чтобы таковой и остаться. — Йоричи, — натужно прохрипела она. Горло саднило от попавшей в него воды, а голову распирало от обрушившейся на нее памяти. — Я вспомнила, Йоричи. Я все помню.