Пепел на губах

Мой разум будто темница, Где я не могу сбежать от твоего призрака. Без тебя я не более чем руина, Да, я руина, с тех пор, как тебя не стало. И как бы ни пыталась справиться с этим, Наверное, я была этой руиной с самого начала. Imagine Dragons — Wrecked ____________ Рука Мирай, исполосованная злобно-красными следами от веревки, что опутывала ее предплечья этой ночью, сонно ощупала кровать рядом с ней, но там никого не оказалось. Нахмурившись, она с неохотой разлепила один глаз и расстроенно удостоверилась, что вторая сторона кровати действительно пуста — лишь на подушке осталась легкая вмятина от головы Майки, да простыни слабо пропитались его запахом, за такой короткий срок ставшим удивительно родным и нужным ей. Мирай лениво села на кровати, подтягивая к груди смятую простынь. Спутанные после сна волосы торчали вокруг ее головы во все стороны, и ей пришлось сдувать их с лица. Боль от ударов, полученных этой ночью в доме Баджи, и после, в подвале, во время стычки с людьми погибшего Косея Мацумото, причудливым образом сплеталась с другой болью, томной и приятной, поселившейся в ее теле после их с Манджиро первой близости. Куда он пропал? Чувствуя всепоглощающую потребность найти его, Мирай выбралась из нагретой постели и, оправив на себе футболку Майки, в которой уснула, босиком тихо вышла из комнаты. В кухне и кабинете оказалось пусто, но, выйдя в гостиную, Мирай расслышала звуки, доносящиеся из комнаты, которая служила главе Бонтена домашним спортивным залом. Неслышно ступая босыми ногами по паркету, Мирай прошла туда и остановилась в дверях, помедлила пару секунд, затем прислонилась к дверному косяку и, сложив на груди руки, с легкой улыбкой обвела одобрительным взглядом гибкую фигуру Манджиро, выполнявшего подтягивания на турнике. Свободная серая майка уже немного пропиталась пóтом, и его кожа блестела от выступившей на ней испарины. Собранные в пучок волосы растрепались вокруг его покрытого ссадинами лица, тут и там прилипая взмокшими прядями к его лбу. Для Мирай, хоть убей, было непонятным желание так сильно напрягать свое тело после настолько бурной, во всех смыслах, ночи — ему бы отлежаться хоть немного, в конце концов, он несколько раз сильно получил по голове. Хорошо, хоть додумался заклеить пластырем рану на виске, чтобы в нее не попадал пот. Но даже несмотря на это, Мирай, в общем-то, совсем не была против настолько привлекательной картины перед глазами сразу после пробуждения. Закусив губу, она медленно проследила взглядом изгибы его подтянутого стройного тела, задержавшись на напряженных бицепсах на его руках, и даже не подумала делать что-то с разливающимися внутри нее притяжением и нежностью, которые к нему испытывала. Эти чувства грели ее изнутри, и Мирай готова была сгорать в них бесконечно. Почувствовав ее присутствие, Майки разжал руки, легко и бесшумно приземляясь на пол, затем подхватил висящее рядом на крючке полотенце и вытер вспотевшее лицо. От его улыбки, обращенной к ней, у Мирай на секунду подкосились ноги, а внизу живота что-то волнительно встрепенулось при одном воспоминании о том, что делали с ней эти губы прошедшей ночью. Не говоря ни слова, Манджиро приблизился к ней и, наклонившись, потянулся к ее губам. Мирай приподнялась на носочки, чтобы встретить его на полпути, и закрыла глаза, полностью отдаваясь во власть этого блаженства, что сейчас текло по ее венам вместо крови. Его губы были мягкими, слегка шершавыми от засохших на них ранок после полученных этой ночью ударов, немного солеными от собравшегося над верхней губой пота. Пальцы Мирай пробрались под ткань его майки, прочерчивая короткими ногтями легкие линии на его коже, отчего мышцы его пресса слегка напряглись, и Мирай улыбнулась сквозь этот долгий, чувственный поцелуй. Лениво проведя языком по его нижней губе, она прошептала, не разрывая их прикосновение: — Ты спасаешь нас от метеорита? Подернутые туманной дымкой, глаза Манджиро в нескольких сантиметрах от ее собственных приняли умилительно-недоуменное выражение. — Какого метеорита? — непонимающе прошептал он хриплым голосом, опаляя горячим дыханием ее губы. Мирай вновь коснулась его губ быстрым поцелуем и усмехнулась: — Того, который свалился бы на наши головы, если бы ты позволил себе хоть немного поваляться в кровати после такой тяжелой ночи. Манджиро фыркнул, качая головой, и заключил ее в крепкое объятие, сцепляя руки на ее пояснице и подтягивая ее ближе к нему, так, чтобы между ними не оставалось ни единого лишнего миллиметра. — Физические упражнения помогают мне успокоить голову. — Он прижался своим лбом к ее и тихо вздохнул, когда пальцы Мирай нашли дорогу в его волосы, стягивая с них резинку и тут же зарываясь в мягкие спутанные пряди. — Лучше всего тебе сейчас было бы расслабиться, — мягко попеняла она ему, рассеянно массируя пальцами кожу его головы и улыбаясь от того, как довольно прикрылись его глаза. — Ну, для этого мне понадобятся тайяки, — почти промурлыкал Манджиро, подаваясь навстречу ее рукам. — И ты. Мирай потянулась вперед, к нему, и прижалась ртом к теплой шее под его подбородком, быстро лизнула солоноватую кожу и улыбнулась, чувствуя, как разгоняется под ее губами его пульс. — Опрометчиво с твоей стороны признаваться мне в своих слабостях, — хитро прошептала она, щекоча губами его кожу. — Меня ведь отправили в прошлое для твоей ликвидации, помнишь такое? Руки Манджиро сдвинулись с ее поясницы, опускаясь ниже и оглаживая ее бедра, пока длинные пальцы не пробрались под подол его футболки на ней, одним прикосновением запуская взволнованные мурашки по обнаженной коже. — Тебе я позволю бить по всем моим слабым местам и не стану сопротивляться, — низким, немного севшим голосом проговорил он, и по всему телу Мирай прошла возбужденная дрожь от его звучания. — В таком случае, тебе повезло, что я вовсе не хочу тебя бить, — прошептала она в ответ, удивившись, каким неожиданно хриплым стал ее собственный голос. Облизнула губы и потерлась носом о его шею, с удовольствием чувствуя, как теперь уже по его коже разбегаются во все стороны те же взволнованные мурашки. — Еще больше тебе повезло в том, что бью я поистине отвратительно. Майки засмеялся, тихим и хриплым смехом, забравшимся под саму ее кожу и пустившим по ней приятную дрожь, затем отодвинулся, чтобы заглянуть в ее лицо. Мирай вопросительно приподняла брови, заметив новые лукавые искорки в темных глазах напротив. — Хочешь, я тебя научу? — спросил Манджиро, расплываясь в широкой улыбке. Мирай фыркнула и закатила глаза так сильно, что у нее даже дернулось веко. — Рен билась надо мной почти двадцать лет, пытаясь натаскать в драках, и потерпела сокрушительное поражение. Потому я и работаю с пистолетами. Но эта, ставшая внезапно целеустремленной и решительной, широченная улыбка никуда не исчезала. Более того, на щеках Майки появился легкий румянец, а глаза заблестели так ярко, что Мирай почти видела в них свое отражение. — А я не привык сдаваться, — объявил он и тут же потянул ее за собой вглубь комнаты. — У тебя ведь уже есть необходимая база, я прав? — После ее нерешительно-неуверенного кивка, Манджиро прищурил глаза и добавил: — Вот увидишь, мы сможем потрясти твою наставницу до глубины души. Выведя скептически настроенную Мирай на середину комнаты, Майки шагнул назад, не отпуская ее руки. Слегка встряхнул их, продолжая держать в своих, чтобы расслабить ее мускулы. Мирай покачала головой, снова возводя глаза к потолку, но все равно продолжая улыбаться. — Ты просто еще не сталкивался со всей мощью моей неуклюжести, — сочащимся самоиронией тоном пробормотала она. — Я могу упасть, споткнувшись о собственные ноги. — Прием, который я собираюсь тебе показать, смог с первого раза выполнить даже Такемичи, и когда я заявляю, что это говорит о многом, то не шучу, — усмехнулся Манджиро, встряхивая головой, чтобы отбросить упавшие на лицо волосы. Точно нужно подарить ему заколку. Манджиро обошел ее и, встав за спиной Мирай, обхватил рукой, заключая ее горло в локтевой захват, а второй несильно заламывая обе ее руки. Его нога скользнула между двумя ее, вынуждая отступить назад так, что одна ее нога оказалась заблокирована его голенью, а вторая приняла неусточивое положение. — Это самый действенный и самый неприятный захват в бою, потому что если противник все делает правильно и стоит в нужном положении, ты не сможешь навредить ему даже ногами. Все твои конечности сейчас заблокированы. Как бы ты обычно вырывалась из такого захвата? Энтузиазм в голосе Майки вызвал на лице Мирай улыбку, которую она никак не могла подавить. Ее забавляло и умиляло, что в холодном и жестоком главе преступной группировки наедине с ней то и дело проявлялся непоседливый мальчишка, которого она запомнила в своем детстве, слишком сильно любящий подраться. И Мирай на своем опыте убедилась тогда же, еще в детстве, что в драках он действительно хорош. Но сейчас она никак не могла настроиться на серьезный лад. Ее спина прижималась к его твердой груди, напитывая ее тело исходящим от него теплом, а удары его сердца пульсацией отдавались на ее лопатках. Мирай просто хотелось стоять вот так, в кольце его рук, до скончанья времен, и не двигаться. Поэтому она не стала даже пытаться проводить какой-нибудь из приемов, который мог бы оказаться полезным в такой ситуации. Просто повернула голову и ткнулась лицом в его шею, прижимаясь к ней ртом и слегка кусая. Мирай торжествующе улыбнулась, почувствовав пробежавшую по его телу неконтролируемую дрожь и услышав его глухой выдох, граничащий с тихим стоном. Манджиро пришлось несколько раз прокашляться, прежде чем он смог совладать с голосом: — Ну, такое, конечно, тоже действенно, но я бы не хотел, чтобы ты применяла эту коварную тактику на незнакомых мужиках. Мирай тихо засмеялась, на секунду прижалась лбом к его теплой шее, а затем, деловито прокашлявшись, выровняла голову. — Ну ладно, ладно. Покажи мне этот непобедимый прием. Манджиро шумно вздохнул позади нее, явно пытаясь сосредоточиться, и снова прокашлялся. — Поскольку сейчас дотянуться до меня, чтобы ударить, почти невозможно, тебе нужно высвободить руки. Это проще всего, потому что я держу их только одной рукой. Проверни локти немного в стороны, так ты усилишь сопротивление, и мне станет сложнее удерживать тебя. Да, вот так. — Мирай хмыкнула, расслышав улыбку в его голосе. В другой жизни, в другой реальности, Манджиро точно мог бы открыть свою секцию единоборств и заниматься тем, что ему действительно нравится. Да, в другой жизни… — А теперь напряги и приподними правое запястье. Чувствуешь? Рука начала выскальзывать. Все, а теперь локтем в солнечное сплетение. Мирай послушно впечатала локоть в нужное место и, хоть удар был номинальным, потому что она не вложила в него почти никакой силы, Майки отпустил ее, отступая на шаг назад. Улыбаясь, Мирай развернулась к нему. — Мне все-таки кажется, что мой прием был более интере… — ее голос осекся, треснув битым стеклом где-то в горле. Манджиро улыбался, глядя на нее. Его улыбка была такой умиротворенной и нежной, и оттого еще более страшным и неуместным выглядело красное пятно, откуда-то взявшееся на его серой майке прямо в центре груди, в том месте, которого коснулся ее локоть. Это багровое пятно, внушающее Мирай животный, неконтролируемый ужас, становилось все больше, распускалось на его груди смертельным цветком. А темные стекленеющие глаза напротив все смотрели и смотрели на нее, будто она была центром вселенной, и улыбка на измазанных кровью губах (откуда взялась эта кровь на его губах?) своей мучительной нежностью вспарывала сердце Мирай так, словно была остро заточенным лезвием катаны. — Майки… — Губы онемели и не слушались, язык распух во рту, давя собою все слова, которые она хотела сказать, и они перекрыли ее горло, заставляя задыхаться. Сияющий и одновременно с этим пугающе пустой взгляд Манджиро не отрывался от ее лица, в то время как его пальцы беспечно коснулись багряного цветка смерти на его груди, измазываясь в вязкой крови. Улыбка по-прежнему была на его покрытых кровью губах, и Мирай хотелось броситься к нему, стереть эту страшную алую роспись, но ее тело перестало ей подчиняться, будто обращенное в камень жестоким проклятием. — Мне даже не больно, — прошептал Манджиро сквозь эту прекрасную и такую страшную улыбку. А затем его ноги подкосились, и он упал на колени. Кровь вязкими каплями срывалась с его губ и груди, беззвучно падая на пол и собираясь там в багровые лужицы. Внутри Мирай метался бессильный вопль, запертый в ее груди и распирающий ее с такой силой, что она готова была просто разорваться на кусочки — но из ее рта не могло вылететь ни звука. Тело не слушалось, перестало принадлежать ей. Краски вытекли из мира, и единственным цветным пятном в нем осталась кровь на груди Манджиро, так много, так много крови… Появившаяся на губах горечь вызвала прилив тошноты, а в глазах зарябило от горького, мертвого снега, что кружился вокруг них хлопьями сгоревших, несбыточных надежд. Сердце Мирай осталось единственным в ней, что сохранило способность двигаться, и оно разгонялось до такой степени, что скоро должно было взорваться фонтаном кровавых ошметков. Она не могла двинуться, она не помнила себя от ужаса, она задыхалась, задыхалась, задыхалась… … Мерзкий, надоедливый писк червем ввинчивался в барабанные перепонки, в груди болело от того, с какой силой и скоростью колотилось внутри обезумевшее сердце. Мирай ничего не видела перед собой и лишь с хрипом пыталась протолкнуть воздух в упирающиеся легкие. Правое плечо взорвалось злой болью, и она не сдержала жалкий стон. Мирай не понимала, что происходит, не понимала, где она находится, не понимала, где Майки… Где он, где Майки? — Эй, да не мельтеши, а то так тебя удар сейчас хватит. Голос звучал знакомо, но Мирай никак не могла его узнать. В горле першило, а зрение расплывалось, не давая ей разглядеть ничего вокруг, поэтому она просто закрыла глаза, в надежде, что без попыток вглядеться в этот плывущий перед глазами мир ее перестанет тошнить. Боль волнами проходилась по ее телу, а разум замер в потрясении. Мирай никак не могла осознать и понять происходящее. Ее мысли потерялись, застряли в этом сне-воспоминании, прокручивались по кругу в ее голове снова и снова, лишая любой возможности разобраться в происходящем с ней. Навязчивый писк приборов наконец-то затих, а вместе с ним затихла и Мирай, вяло прислушиваясь к телу, в котором сейчас разливалась какая-то тягучая тяжесть. В голове мелькнула отстраненная мысль, что ей только что вкололи какое-то успокоительное, чтобы усмирить настолько бурную реакцию организма от резкого пробуждения, наполненного стрессом после перехода из жутких, неправильных событий ее сна, которых не было в ее настоящем воспоминании о том дне, в реальность, от которой она не знала, чего ждать. Изо всех сил стараясь выровнять дыхание, Мирай прислушивалась к своему телу и ощущениям в нем. Правое плечо ныло и болело, рука лежала на кровати бесполезным неподвижным грузом. Начав считать свои вдохи, она смогла добиться того, чтобы сердце немного замедлилось, и воздух наконец начал свободно проходить в легкие. Каждый вздох отдавался тупой болью в груди. Мысли плыли и цеплялись друг за друга, вялые и отрывочные. Воспоминания о произошедших событиях вплетались в них отравой, растекались черной паутиной по глади ее памяти, как чернила расплываются в воде. Погоня. Нападение. Пожар. Санзу. Лезвие его катаны. Майки. От одного его имени, даже произнесенного мысленно, Мирай показалось, что ее тело проваливается сквозь кровать, на которой она лежала, сквозь пол, сквозь саму землю, и падает, бесконечно падает-падает, чтобы утонуть в раскаленной лаве земного ядра. Горло передавило, будто кто-то невидимый тисками сжал на нем не знающие милосердия руки. Ее воспоминания не могут быть правдой. Просто не могут. Пусть окажется, что она все еще в плену своей испорченной памяти, а настоящая реальность встретит ее новым днем, в котором все кошмары той ночи останутся заперты, как чудовища в клетке. — Наконец-то проснулась, я уж боялся, Ран слишком сильно тебя по голове приложил своей телескопкой. Снова этот голос, теперь совсем рядом с ней. Мирай точно знала этого мужчину, но никак не могла соединить в голове звучание голоса с его именем. Нужно открыть глаза и понять, где она. Это должно помочь ей. Может, тогда у нее получится остановить бесконечный водоворот страшных мыслей, что сейчас грызут ее изнутри, будто оголодавшие волки. Разлепив припухшие веки, Мирай моргнула несколько раз, проясняя ставшее теперь более сговорчивым зрение. Она лежала на кровати в комнате, погруженной в легкий полумрак из-за задернутых темных штор. Здесь не было ничего, кроме этой кровати, больше похожей на больничную койку, и толпящихся возле нее медицинских приборов. В ее вену впивалась игла капельницы, а где-то сбоку теперь уже мирно попискивал прибор, мониторящий ее пульс. Облизнув потрескавшиеся, высохшие губы, Мирай с усилием повернула на подушке тяжелую голову и скосила слезящиеся глаза в сторону человека, который говорил с ней. На мужчине были узкие черные брюки и темная рубашка с закатанными по локти рукавами, а его длинные фиолетовые волосы, подстриженные в форме растрепанного маллета, спускались к шее, щекоча кожу окрашенными в черный цвет кончиками и касаясь выбитой на его горле татуировки. Такой же, как на шее Манджиро. Манджиро… Мирай разлепила онемевшие губы, но заговорить так и не смогла — все слова высохли в ее покрытом трещинами горле. Риндо. Это Риндо Хайтани. Она видела его всего несколько раз, но не узнать его сейчас было нереально — они были слишком сильно похожи с братом. Его лицо казалось бледным в этом густом полумраке, напряженным и хмурым. Он внимательно смотрел на нее из-под насупленных бровей, сложив руки на груди, и больше не говорил ни слова. Из коридора послышались шаркающие шаги, и через миг в комнату вплыл Ран Хайтани, выглядящий очень непривычно в потертых синих джинсах и мешковатой белой толстовке. Эта небрежная одежда совсем не вязалась с его стильно уложенными фиолетовыми волосами и невозмутимым выражением лица — как будто он притворялся кем-то другим, кем уже давно не являлся. Ран подошел к брату и остановился рядом с ним, засунув руки в глубокий карман по центру толстовки. Не говоря ни слова, цепко окинул лежащую на кровати девушку внимательным, но абсолютно нечитаемым взглядом. В другое время Мирай могла бы почувствовать себя некомфортно под этими пристальными взглядами одинаковых сиреневых глаз, но сейчас в ней не было ни грамма страха или осторожности. Внутри нее продолжали безумствовать голодные волки, свирепо впивались острыми зубами в ее мысли и чувства, раздирая их на клочки и требуя ответа. Требуя того ответа, после которого она смогла бы сделать новый вдох, после которого время вновь возобновило бы свой бег, после которого мир не развалился бы на части. — Майки, — проскрежетала Мирай чужим, слишком хриплым голосом. Она попыталась приподнять голову, но та тут же немилосердно закружилась, возвращая унявшуюся было тошноту. Тогда она замерла и просто впилась взглядом в сиреневые глаза напротив с той же пристальностью, с которой они рассматривали ее. — Что… Что с ним? Ей нужен ответ. Он ей нужен, но никогда за все двадцать пять лет своей жизни Мирай не испытывала такого пронзительного страха перед тем, что могла услышать. Ран продолжал молчать, изучая ее этим бесяще невозмутимым взглядом. Но Мирай четко различила тот момент, когда этот непроницаемый взгляд внезапно потяжелел. Риндо как-то неуверенно перенес вес тела с одной ноги на другую и поджал губы. От взгляда на них обоих, на это что-то неуловимое в их пустых, потемневших глазах, Мирай непреодолимо захотелось закрыть глаза, зажать уши, задержать дыхание. Не дать ни одному из них заговорить. Они были слишком жестокими, оба. Она чувствовала, что они не собираются давать ей тот ответ, который был жизненно необходим ей сейчас. — Ты сама знаешь, — едва слышно проговорил Ран Хайтани, и Мирай хотела затолкать эти тихие слова назад в его глотку, заставить его изменить их, а если не мог изменить, то не произносить их никогданикогданикогда. Но она знала. Ран был прав, она действительно знала. По всему телу прокатилась волна невыносимого жара, тут же сменившегося смертельным холодом, заковавшим в лед ее внутренности, но не сумевшим остановить ее мысли. Они вертелись все быстрее и неистовее в ее мозгу, будто стая обезумевших птиц, натыкались друг на друга, распирали ее сознание, и Мирай казалось, что внутри ее головы раздувается заполненный ядовитым газом воздушный шар: скоро он заполнит собой все пространство ее черепной коробки, а затем лопнет и отравит ее разум. Реальность убегала от нее, ускользала сквозь пальцы, не желая становиться правдой. Но она знала. Она помнила. Помнила эту кровь на бледном лице, на своих руках, помнила пустое небо его темных глаз, помнила эту прекрасную улыбку на окровавленных губах — ужасную, невыносимую улыбку, потому что она была последней. И эти воспоминания заковывали беглянку-реальность в оковы, пригвождали ее к распятию страшной правды, больше не позволяя Мирай спрятаться в ненастоящем мире охватившего ее тогда милосердного безумия. — Где он? — глухо проскрипел надорванный голос, в котором Мирай с трудом узнала свой собственный. — Прошло уже несколько дней, крошка, — пустым голосом проговорил Ран, стоя рядом с братом неподвижной статуей. — Мой доверенный врач занялся тобой здесь, так что после скажешь «спасибо» за спасение руки, которая могла отняться с концами вместе с правым легким. Мирай до скрипа стиснула зубы. К чему он говорит все это? Ей не было дела до ее руки или легкого, до ее здоровья и состояния; собственная судьба совершенно не интересовала ее в этот момент. Все на свете перестало иметь значение. Мир сужался вокруг нее, загоняя в тесную ловушку, из которой она не могла выбраться. Внутри нее разрасталась голодная, глубокая дыра, которая неистово пожирала все, что было важным для нее раньше. Единственное, что все еще оставалось значимым сейчас — узнать, где он, и чертов Хайтани заговаривал ей зубы, лишая даже этих жалких крох. — Я спросила не об этом, — сквозь до боли сжатые зубы выдавила Мирай. В ее голове нарастал оглушительный шум, под кожей будто сновали полчища обезумевших муравьев, а разум горел, охваченный невыносимым ужасом. Хайтани несколько секунд смотрел на нее, и в его непроницаемом взгляде мелькнула какая-то новая тень — но Мирай было не до разгадывания его эмоций. Она с трудом удерживалась на краю обрыва, где сейчас опасно балансировал ее рассудок. Наконец Ран тихо, протяжно вздохнул. — Люди Бонтена забрали тело до того, как туда прибыли Мори-кай, а следом за ними и пожарные с полицией. Тело. Слово пронзило ее насквозь своей необратимостью, непоправимостью, окончательностью. Агония подступила к горлу Мирай раздирающим глотку воем, но он так и не прорвался наружу, остался внутри, чтобы бесконечно кромсать ее сердце. — Церемония прощания была вчера, — совсем тихо добавил Ран, и в его голосе звучали какие-то новые нотки, в которых Мирай могла бы узнать сожаление, если бы в этот момент была в состоянии хоть как-то реагировать на окружающий мир. Но она не могла. Осколки сна, безжалостно напомнившего ей о потерянном и несбыточном, оставляли глубокие раны на душе, разбиваясь о злую реальность. Воздух превратился в яд и отравлял ее с каждым новым судорожным вдохом. Она не хотела. Не хотела продолжать дышать. — Зачем. — Тише шепота, чужим, пустым голосом. — Что «зачем»? — искренне не понял Ран. Мирай зажмурилась, чтобы остановить разрастающееся жжение в глазах, но это не помогло. Внутри нее ревела штормовыми ветрами новорожденная бездна, в которую она так хотела бы провалиться, но почему-то даже эта пропасть выталкивала ее, не давая погрузиться в спасительное забвение и вынуждая оставаться на самом краю. — Зачем ты меня забрал? — с усилием выдавила она. — Чтобы тебя не прикончили, дурочка, — отозвался вместо брата Риндо, в голосе которого начинали проскальзывать нотки раздражения. Мирай могла бы рассмеяться, если бы была сейчас на это способна. Но она не была. Все ее мышцы застыли, будто парализованные, вот только мысли, к несчастью, не поразило то же заклятие оцепенения. — Зря, — проскрежетала она, отдав все силы на то, чтобы выдавить это единственное слово. Во рту было горько. Она все еще чувствовала этот страшный привкус пепла на губах. — Майки с этим не согласился бы, — пустым голосом возразил Ран. — И я отдал ему этот последний долг, спасая твою жизнь. От его слов на губах Мирай расплылась безумная, пугающая усмешка, почти оскал. Мир кружился вокруг нее. Последний долг. В последний раз. Для Майки. Потому его больше нет в этом мире. Его больше нет, а она зачем-то есть, все еще здесь, но этот мир ей не нужен, как и она не нужна ему. Зачем, зачем, зачем она все еще здесь, если его нет? Это неправильно. Неправильно, так не должно быть. Пусть это закончится. Пожалуйста, пусть это просто закончится… Пальцы Мирай машинально ощупали левое запястье в поисках успокаивающих гладких бусин, но там оказалось пусто, и ее окатило волной нового, почти панического ужаса. На руке было пусто. Где ее браслет? — Где мой браслет? — жестко спросила она, резко открывая глаза. Мирай успела заметить обеспокоенные выражения на лицах обоих братьев до того, как они вновь натянули привычные невозмутимые маски. Решили, что она вновь сходит с ума? Вот только, к сожалению, ее разум оставался ясным, хоть она и звала это безумие, протягивала к нему руки — но даже оно оставалось глухо к ее мольбам. — Порвался, — коротко бросил Ран, склоняя набок голову. — Зацепился за одежду, когда мы отцепляли тебя от… Его голос сошел на нет, так и не произнеся имя, которое отдавалось сейчас мучительной болью в сердце Мирай. Наверное, выражение, появившееся на ее омертвевшем лице, заставило Рана замолчать. Браслет порвался. Этот страшный символизм не ускользнул от Мирай: браслет выдержал столько всего, но теперь Манджиро исчез из этого мира, и одновременно с этим порвалась и связывающая ее с ним ниточка. Потеря браслета стала тяжким ударом, последней каплей для ее переполненной души. Мирай больше не могла смотреть на мужчин рядом с ее кроватью, не могла смотреть на мир вокруг, у нее не было на это сил. Может быть, если она закроет глаза, то сможет притвориться, что тоже исчезла из этого мира? Она даже не услышала, как оба Хайтани вышли из комнаты, видимо, решив, что ей нужно побыть одной. Ей это было безразлично. Все потеряло свой смысл. Невыносимо было находиться внутри своей головы, но сбежать Мирай не могла. Собственная кожа стала слишком тесной. Она свернулась калачиком на кровати, натягивая провода капельниц, чувствуя боль в теле даже от прикосновения мягкого одеяла. Почему от боли нельзя умереть? Почему человеческое существо способно испытывать такую муку, но все равно продолжать жить? Мирай падала. Летела в черноту пропасти, разверзшейся под ней, раскинув руки, закрыв глаза, с нетерпением ожидая падения, которое все никак не наступало. Мир испустил последний мучительный вздох, не выдержав многочисленных катаклизмов. Мир содрогался и захлебывался в собственной агонии, земля бесконечно горела и тонула, покорно ожидая дуновения солнечного ветра, который желтое светило милостиво обрушит на свое умирающее дитя, прекратив тем самым жестокую пытку. Мир превратился в выжженную руину, и Мирай стояла на этом пожарище, вдыхая горький пепел дотла сгоревших надежд. Мир давно рухнул, просто никто не знал об этом, кроме нее. Никому не было дела. Люди вокруг вдыхали пепел ее сожженной жизни, не отличая его от чистейшего воздуха. Ведь сейчас, вместе с ним, погиб лишь ее мир. А их миры все еще продолжали вращаться вокруг своей звезды, ожидая своего последнего часа. Ядовитая боль сочилась из каждой клеточки ее тела, словно отравленная, испорченная кровь, которая выжжет все, с чем соприкоснется, подобно опаснейшей кислоте. И Мирай варилась в этой кислоте, но почему-то до сих пор не могла умереть, хотя та жалила ее мучительно больно.        Манджиро Сано распахнул для нее врата королевства, которым была его душа, его тело, само его существование в этом мире. Он одарил ее небывалыми сокровищами, которые она трепетно хранила в своей душе. А затем он оставил ее одну в своем разоренном королевстве, погрузившемся в вечный сон под покровом мертвого снега-пепла, и единственным звуком в нем был плач беспризорной любви, в одночасье лишившейся своего единственного дома, который рухнул в тот самый миг, когда навеки остановилось родное сердце. В какой-то момент терзающая ее агония дошла до того предела, когда закончились даже слезы. Мирай просто лежала на чужой кровати разбитой, сломанной куклой, не видя ничего перед собой. Хотелось ухватиться за края дыры, которую жгучее чувство утраты прогрызало внутри нее, стянуть их друг к другу и сшить толстой нитью, пусть и оставив безобразный шов, но знать по крайней мере, что душа не порвется… И Мирай судорожно сжимала на груди немилосердно трясущиеся руки, но дыра была недосягаемо глубоко внутри, не оставляя ей шанса пустить в ход спасительную иглу.        Она не знала, сколько прошло времени. Наверное, она провалилась в тяжелый, душный сон-обморок, потому что, когда вновь разлепила опухшие, саднящие глаза, сквозь запахнутые черные шторы на окне слабо просачивался яркий дневной свет. Несколько минут Мирай просто лежала неподвижно, немигающим взглядом уставившись на эту полоску золотистого света на полу. Она чувствовала себя тяжелой. Старой. Не просто старой, древней — словно тяжесть пережитых страданий увеличилась стократно, высасывая из нее саму жизнь, но все равно не позволяя ей уйти.        Отупение разума все никак не наступало, и Мирай невыносимо было находиться в собственной голове. В этот момент ей так хотелось стать кем-то другим, кем-то новым, не тронутым скверной самого страшного горя в ее жизни. Но даже так, Мирай ни за что не отдала бы свои воспоминания о нем. Они были ее наиценнейшим сокровищем, и Мирай готова была пройти через любые муки — но навсегда сохранить память о человеке, ставшем центром ее жизни.        Но оставаться на месте наедине со своим горем было невыносимо. Она больше не могла уснуть, не могла потерять сознание, и стоять в одиночестве на краю разверзшейся внутри нее пропасти было мучительно сложно.        Мирай медленно села на кровати и, не особо церемонясь, вытянула из вены иглу капельницы, затем сорвала с пальца прищепку пульсоксиметра, на что один из приборов ответил недовольным писком, но тут же заткнулся. Она свесила ноги с кровати и коснулась босыми ступнями прохладного паркета. Перевязанное плечо ныло, но Мирай даже не поморщилась от этой боли. Ведь она не шла ни в какое сравнение с болью в ее душе. Безразлично оглядев себя, Мирай обнаружила, что на ней надеты чужие спортивные штаны и футболка.        Едва она поднялась на ноги, они тут же подкосились, отказываясь держать ее вес после длительного пребывания в коматозном обмороке. Голова моментально пошла кругом, и Мирай пришлось уцепиться трясущимися руками за край кровати, чтобы не рухнуть на пол. Она посидела так еще какое-то время, давая телу вспомнить, как двигаться, затем сцепила зубы и сделала дрожащий, неуверенный шаг вперед. Все тело болело, и ее знобило, но Мирай не могла вернуться в эту постель, где провела несколько самых тяжелых часов в своей жизни. Она медленно двинулась к выходу из комнаты, надеясь отыскать кого-то из Хайтани в попытке сбежать от самой себя и своих мыслей, что уничтожали ее изнутри.        Выйдя в коридор, Мирай поняла, что это обычная, хоть и очень просторная, квартира — вероятно, та самая, в Роппонги, куда они и должны были приехать, если бы все сложилось иначе. Если бы все сложилось иначе… Мирай пришлось на миг остановиться и зажмурить глаза, чтобы переждать новую волну агонии, окатившую ее разум и чувства. А затем до нее донеслись приглушенные голоса. Сдавленно сглотнув саднящим горлом, Мирай с усилием раскрыла глаза и продолжила свой медленный путь на звук этих голосов. Ей нужен был кто-нибудь, кто угодно, любая живая душа рядом, чтобы отвлечь пожирающих ее изнутри демонов. Мирай было все равно, чьи голоса она слышит — Хайтани или кого-то еще. Даже если эти люди убьют ее на месте — в этом состоянии такое развитие событий ей представлялось скорее избавлением, чем опасностью.        Неслышно ступая босыми ногами по гладкому паркету и придерживаясь подрагивающей здоровой рукой за стену, Мирай остановилась на пороге полупустой необжитой кухни. Там за столом действительно расположились только двое братьев и тихо разговаривали. Ран сидел спиной к ней, все в той же не вяжущейся с его обычным стилем белой толстовке. Глаза Риндо, сидящего напротив брата, тут же обратились к ней. По слегка напрягшимся плечам старшего Хайтани Мирай поняла, что он тоже почувствовал ее присутствие, даже не оборачиваясь. На столе перед ними стояла бутылка дорогого виски и два уже почти пустых стакана.        Какое-то время все трое просто молчали, никто не двигался. В голове Мирай мелькнула отстраненная мысль, что со старшим Хайтани она ведь познакомилась тоже на кухне — на его кухне… Голодные волки агонии вновь подняли свои головы внутри нее, зарычали, и Мирай, подгоняемая паникой и страхом перед ними, поспешила нарушить эту неловкую тишину, чтобы заглушить словами злую бурю в своей душе. — Что с Санзу? — cлова вырвались сами еще до того, как Мирай успела обдумать, что именно хочет спросить. Имя этого человека битым стеклом вспороло ее губы, возвращая привкус горечи на корень языка и поднимая колючий, обжигающий ком ярости из глубин ее души. Мирай облизнула потрескавшиеся сухие губы, почти ожидая ощутить вкус крови на них — но встретила лишь уже привычную ей горечь. Ран развернулся на стуле так, чтобы видеть ее, и оперся локтем о стол. Пару секунд оценивающе разглядывал застывшую в проеме двери осунувшуюся девушку, после чего небрежно пожал плечами. — Лежит в больничке, — ответил он, лениво растягивая слова и не сводя с нее непроницаемого взгляда. Мирай сухо шмыгнула носом, поджимая губы. Хотелось прижать руку к ноющему плечу, но она боялась, что если отнимет ее от стены, то просто свалится на колени. Падать на глазах у Хайтани желания не было. Меньше всего на свете ей хотелось еще больше показывать им свою слабость — видят боги, они оба и так уже убедились в том, насколько она уязвима сейчас. — Значит, вы не убили его, — проскрипела Мирай севшим голосом. Ран прищурил глаза, внимательно глядя на нее. Риндо пока что не проронил ни слова, лишь молча поднес к губам стакан с янтарной жидкостью. — Ты ведь тоже его не убила, — резонно заметил Ран, и его тон был совершенно нейтральным. Мирай резко выдохнула через нос, на миг крепче сжимая губы. Этот разговор не приносил ей облегчения, но по крайней мере занимал ее голову чем-то еще, кроме бесконечного хоровода пропитанных горем мыслей. — Я знаю, почему я этого не сделала, — сдержанно ответила она. Рискнув отнять руку от стены, убедилась, что ноги дрожат, но все же выдерживают ее вес без дополнительной опоры. — Но какой резон был вам оставлять его в живых? Вы могли свалить его смерть на нас с… — голос подвел ее, не позволив произнести его имя. Мирай просто не могла произнести его. Как будто если она вслух назовет его имя сейчас, отдаст его тишине, то это каким-то необъяснимым образом окончательно подтвердит, что на него уже никогда никто не отзовется. В глазах потемнело на миг, и Мирай пришлось вновь поспешно ухватиться за стену. Две пары одинаковых фиалковых глаз разглядывали ее внимательно и оценивающе, и она ничего не могла прочесть в их закрытых взглядах. Ран вдруг шевельнулся и с тихим вздохом отодвинул от стола еще один стул, сделав приглашающее движение ладонью. Мысленно согласившись с разумностью его идеи, Мирай на нетвердых ногах осторожно преодолела небольшое расстояние от порога до стола и села, тут же почувствовав небольшое облегчение от снятой излишней нагрузки на тело. Все еще не говоря ни слова, Ран вынул из стоящей тут же на столе коробки третий стакан и, налив в него немного виски, молча подвинул его к ней. Мирай не стала ничего говорить или спрашивать. Она понятия не имела, какими лекарствами сейчас напичкан ее организм, и точно знала, что пить алкоголь в таком состоянии определенно нельзя. Но, решительно подняв стакан здоровой рукой, она с глухим отчаянием пригубила обжигающую янтарную жидкость, опалившую теплом ее горло и пищевод. Холод внутри нее неохотно отступил перед этим теплом, и ноги перестали дрожать так сильно. Еще пару секунд поизучав взглядом ее бледное избитое лицо, Ран наконец заговорил: — Вчера я узнал, что Санзу завладел кое-… чем, важным для нас с Риндо. — Взгляд его брата при этих словах предостерегающе мазнул по его лицу, но младший Хайтани так и не нарушил свое молчание. От Мирай не ускользнули ни эта странная заминка, ни взгляд Риндо, но она ничего не сказала, лишь слегка сощурила глаза, внимательно глядя на мужчину напротив. А Ран облизнул бледные губы, внимательно вглядываясь в жидкость в своем стакане. — Нам необходимо узнать у него… детали. А для этого нужно, чтобы он был в состоянии связать два слова. Услышанное заставило Мирай недоуменно нахмуриться. — А он не в состоянии? — спросила она. Тонкие губы Рана растянулись в ленивой улыбке, но Мирай видела под нею напряжение и не купилась на ее мнимую легкость. — Крошка, ты отправила его в кому, — непринужденно произнес Ран, пожимая одним плечом. Мирай вдруг только сейчас заметила, что он больше не носит на перевязи не так давно простреленную руку. Она крепче сжала подрагивающие пальцы на стакане, заставляя побелеть кожу под ногтями. Что-то подсказывало ей, что полученная от нее пуля лишь отчасти стала причиной того, что Харучиё Санзу погрузился в кому после этого ранения. Он просто не захотел оставаться в реальности, которую создал — буквально — собственными руками. Она даже завидовала ему в какой-то степени. Завидовала и презирала. Ведь ему все же удалось сбежать от того, что он натворил, и от руины, в которую он превратил свою и ее жизни. А вот она застряла в этой руине без шанса выбраться. — Откуда ты знаешь, что в него стреляла именно я? — пустым голосом спросила Мирай. Ран обменялся быстрыми взглядами с братом, а затем вдруг ухмыльнулся ей, сверкнув белыми зубами. От его улыбки у Мирай свело скулы. Ей казалось, что сама она уже никогда не сможет улыбаться, и на чужих лицах улыбки теперь казались ей чем-то инородным и незнакомым. — Потому что Майки за все эти годы так и не поднял на него оружие, — пояснил Ран, как само собой разумеющееся. Мирай поспешно поднесла стакан к губам, чтобы заглушить алкоголем всколыхнувшуюся внутри боль от одного звука этого мучительного и родного имени. — И, полагаю, единственная причина, по которой он мог бы это сделать той ночью — ты. — Ран склонил набок голову и чуть прищурил сиреневые глаза, словно большой кот, примеряющийся к незнакомой игрушке. — Вот только если бы это он стрелял в шрамоголового, чтобы защитить тебя, то целился бы в голову. Мирай встретила его взгляд, не меняясь в лице. На нем словно застыла невыразительная маска, которую она не могла снять, да и не хотела. Для нее теперь были ясны причины, почему Хайтани не воспользовались настолько удачной для них ситуацией, чтобы свергнуть Санзу с желанного трона, не предназначенного для него. У него было что-то, принадлежащее им, что-то важное, и значит, Санзу, несмотря на все свое безумие, оказался вовсе не дураком, раз сумел так ювелирно разыграть карты и обеспечить себе безопасность, заполучив что-то настолько ценное для этих двоих, и тем самым связав им руки. Вот только какой резон им был помогать ей теперь? После… после того, как его не стало, Мирай ожидала, что ее жизнь и безопасность перестанут иметь какое-либо значение для Хайтани. Она испытывала симпатию к Рану, безусловно, но при этом никогда не обманывалась на его счет. Он действительно делал только то, что было выгодно ему и его брату. А забота о ней вовсе не входила в число подобных вещей. Значит, должно было быть что-то еще? — И что тебе нужно от меня дальше? — спросила Мирай ровным голосом, сильнее сжимая стенки стакана, но тут же волевым усилием ослабив хватку. Один уголок губ Рана приподнялся в снисходительно-лукавой усмешке. Снова переглянувшись с братом, он перевел взгляд обратно на напряженно застывшую на стуле Мирай и пару раз отбил ухоженными пальцами тихую дробь по гладкой деревянной столешнице. — Ничего? — невинно предположил он, вздергивая одну бровь. Затем нацепил на лицо выражение нарочитой задумчивости. — Хотя, нет, дай-ка подумать. Пожалуй, хочу, чтобы ты не откинулась, а то твое настроение меня напрягает, — с этими словами он послал ей многозначительный взгляд, на который Мирай никак не отреагировала, не купившись на это представление. Краем глаза она видела лицо Риндо, застывшее и невозмутимое, но что-то в его выражении подсказывало ей, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не возвести глаза к потолку. Мирай вздохнула и, в отличие от младшего Хайтани, сдерживаться не стала, закатывая глаза и качая головой. Сделав еще один глоток виски, она угрюмо уставилась на расслабленно развалившегося на стуле Рана. — Какое тебе дело вообще до меня теперь? — в лоб спросила она. — Я понимаю, почему ты помогал мне раньше, но теперь, когда… В чем твоя выгода? Ран картинно приложил ладонь к груди, глядя на Мирай расширенными уязвленными глазами, и она лишь устало цокнула языком. Но она была даже благодарна Хайтани за эту легкую клоунаду, — он обращал на себя все ее внимание и тем самым удерживал тьму, в которую тут же провалятся ее мысли, как только она останется наедине с собой. — Значит, вот какого ты обо мне мнения, да? — Он сделал вид, что смахивает несуществующую слезинку, и Риндо напротив все-таки закатил глаза. А Ран, вдруг перестав паясничать, наклонился к Мирай, упираясь локтями в колени и прищуривая глаза. — Знаешь, вот именно этим ты мне и понравилась, крошка. Ты слишком недоверчивая и подозрительная, и я уважаю это в тебе. — Пару секунд они просто молча смотрели друг на друга, не моргая и не отводя взгляд. Затем Ран вновь оперся на спинку стула и склонил голову набок. Выражение его лица внезапно стало серьезным, почти угрюмым. — Но я уже сказал тебе: я просто хочу отдать последний долг Майки. Мирай нахмурилась, изучая взглядом его непроницаемое лицо. Ран смотрел в ответ, не проявляя никаких видимых признаков дискомфорта от такого пристального разглядывания. Он был профи в этих играх, и Мирай прекрасно это понимала. Но он скрывал что-то, связанное с… связанное с Манджиро, и она чувствовала необоримую потребность узнать, что это было. — Последний долг за что? — тихо спросила она, хмуро глядя на него. Ран молча смотрел в ответ, лишь уголки его тонких губ приподнялись в загадочной, но очень закрытой улыбке. Одним глотком опрокинув остатки виски в своем стакане, он с тихим стуком опустил его на стол. — Благодаря запущенным нам с Риндо новостям в клане Синдзи-кай сейчас уверены, что ты погибла в пожаре, — деловито проговорил он, будто от Мирай вовсе не поступало никакого вопроса, и она нахмурилась еще сильнее. Отодвинув стакан, Ран осторожно помассировал больное плечо под белой толстовкой и добавил: — С Мори-кай дела обстоят хуже, они куда более недоверчивы и подозрительны. Совсем как ты, — и он подмигнул ей. Мирай вздохнула, признавая поражение. Он ничего не расскажет, если сам того не захочет, а он явно не хотел. Поэтому она сосредоточила свое внимание на том, что он только что сказал. Если это правда, и Синдзи-кай действительно купились на ее якобы смерть, то это решает значительную часть ее проблем. Но даже это сейчас казалось ей мелочью. — Мой отец в это не поверит, — категорично отрезала Мирай, покачав головой, будто желая сильнее подчеркнуть сказанное. Затем закусила губу и бросила испытывающий взгляд сначала на младшего Хайтани, затем на старшего. — А что думают в Бонтене? Ран ответил не сразу. Запустив пальцы в фиолетово-черные волосы, он взлохматил их, нарушая идеальный порядок его прически, и, отведя назад голову, наклонил ее вбок, хрустнув шеей. Татуировка на его горле натянулась от этого движения. — Бонтен сейчас как корабль без капитана, — проговорил он, так и не соизволив вновь перевести взгляд на Мирай и уставившись в потолок, будто увидел там что-то чрезвычайно интересное. — Те, кому было известно о тебе, либо мертвы, либо в коме, либо им… ну, откровенно говоря, посрать на пассию бывшего главы, которую невзлюбил шрамированный псих. — Он наконец опустил голову и посмотрел на Мирай, едва заметно дернув уголком губ. — Так что, об этом можешь не беспокоиться. А вот с папочкой будешь разбираться уже сама. Мирай кивнула несколько раз, закусывая губу. Она заставляла себя сосредоточиться на всем услышанном от Рана, чтобы не дать мыслям укатиться в бездну голодно облизывающегося отчаяния. То, что Синдзи-кай, возможно, действительно поверили в ее смерть и больше не будут посылать за ней своих наемников, облегчало ситуацию. Но она точно знала, что Коджи Сакамото не купится так просто на слухи о ее гибели. Приемный отец будет искать ее и сделает все, чтобы достать ее даже из-под земли. Сейчас Мирай было плевать на свое будущее, но она твердо знала, что клан Мори-кай сможет вернуть ее назад только в гробу. Она машинально накрыла ладонью левое запястье в поисках знакомого успокоения, тут же ощутив укол острой боли, когда ее встретила лишь пустота голой кожи. Еще сильнее закусывая губу, Мирай сжала пальцами свое запястье, будто пытаясь этим заглушить тоску от отсутствия драгоценных черных бусин на нем. Ран поднялся и со вздохом засунул руки в карман толстовки. Мирай, слишком глубоко ушедшая в свои мысли, вздрогнула от его движения, и он тихо хмыкнул. — Мне пора заняться кое-какими делами, — объявил он. — Рин, присмотри за нашей гостьей. А ты, — он приподнял брови, стреляя взглядом в Мирай, и усмехнулся, — смотри не надирайся в стельку, мне твои пьяные сопли тут не нужны. Мирай красноречиво посмотрела на свой почти не тронутый стакан с виски, затем перевела невпечатленный взгляд на старшего Хайтани, который лишь расплылся в хитрой ухмылке в ответ. Послав ей небрежный салют двумя пальцами, Ран вышел из кухни, оставляя Мирай наедине с его братом. Хлопнула входная дверь, и в квартире воцарилась тишина. Мирай осторожно глянула на Риндо и тут же наткнулась на серьезный взгляд фиалковых глаз. Почему-то ей вдруг стало неловко. В отличие от Рана, его брата она почти совсем не знала и, несмотря на их удивительную внешнюю схожесть, уже заметила, что поведением они очень сильно отличаются. Там, где Ран начинал болтать без умолку, дурачиться и запутывать, Риндо просто молчал, сверля собеседника хмурым серьезным взглядом, от которого становилось не по себе. За все это время он не проронил ни слова и сейчас просто продолжал сидеть, молча разглядывая ее внимательным, но совершенно нечитаемым взглядом. Мирай неуютно поерзала на своем стуле, не зная, что делать. Оставаться на кухне, чтобы и дальше молча сидеть тут вместе с младшим Хайтани, казалось странным. Но она боялась одиночества, потому что знала, что тогда не сможет спастись от своих мыслей, которые убивали ее — но действительно умереть не позволяли. Присутствие Риндо — хоть и молчаливое, — сдерживало болезненный шторм внутри ее головы, заставляя отвлекаться на другого человека рядом с ней. — Тот браслет был чем-то важным? Мирай даже вздрогнула, не ожидая услышать его голос. Риндо так долго молчал, что сейчас его слова стали для нее неожиданностью. Особенно суть его вопроса. Мирай перевела на него взгляд, и Риндо невозмутимо встретил его, прямо глядя ей в лицо и постукивая пальцем по краю своего стакана. Она тяжело сглотнула пересохшим горлом и отвела взгляд, устремляя его на свои пальцы, судорожно сжавшиеся на голом запястье. — Самым важным, — едва слышно прошептала она. Риндо ничего не ответил на это, просто продолжал смотреть на нее этим неуютным тяжелым взглядом. Мирай было некомфортно в его обществе, но и заставить себя уйти она не могла. Поэтому продолжала сидеть в этой неловкой тишине, чувствуя себя букашкой под стеклом, которую с отстраненным интересом разглядывает скучающий природовед. Риндо же, в отличие от нее, напряженность атмосферы, похоже, ни капельки не трогала. — Ты должна мне солнечные очки, — вдруг ни с того ни с сего заявил он, поднося к губам стакан, и Мирай уставилась на него, заторможенно моргая. А младший Хайтани небрежно пожал одним плечом, и движение получилось настолько похожим на его брата, что от этого даже становилось не по себе. — Ты несколько дней назад выдурила у меня мою любимую пару. Мирай моргнула пару раз, глядя на него и гадая, шутит он или нет, потому что по его непроницаемому лицу совершенно ничего нельзя было понять. Ясным было лишь одно: похоже, фамилия Хайтани предполагала весьма специфический склад характера у ее носителей. — Можешь выставить счет Синдзи-кай, — вяло пожала плечами Мирай и тут же поморщилась от боли в ране. Еще какое-то время они продолжали сидеть молча, а затем хриплый голос Риндо вновь нарушил тишину: — Ран сейчас в очень хуевом состоянии, просто никогда этого не покажет. — Мирай в недоумении посмотрела на него, но Риндо в этот момент заинтересованно разглядывал свои коротко остриженные ногти. Почему он вдруг решил поделиться с ней этим? Хайтани-младший допил свой виски и поднялся, чтобы поставить стакан в раковину. — Заметила эту его упоротую толстовку? — спросил он, не поворачиваясь к ней. Мирай молчала, продолжая удивленно смотреть в его спину. — Конечно, заметила. Так вот, он надевал ее последний раз, когда ему было лет двадцать, и мы тогда проходили через очень хуевые времена. Видишь ли, это его хуевая комфорт-одежда для хуевых времен. Мирай пару секунд озадаченно смотрела, как он моет стакан и стряхивает с него воду, прежде чем поставить на столешницу рядом с раковиной. — Зачем ты мне это рассказываешь? — осторожно спросила она. Риндо развернулся к ней лицом и оперся поясницей о столешницу возле раковины, сложил на груди руки. — Мой брат неожиданно проникся тобой. — Он пожал плечами, как будто это было какой-то странной придурью старшего Хайтани, которой младший был не впечатлен, но ничего плохого в этом все же не видел. — Ран не хочет, чтобы ты его боялась, но сам никогда этого не скажет, он не такой человек. Для него искренняя симпатия к другим людям всегда была досадной уязвимостью. Так что, вместо него об этом тебе говорю я. Мирай продолжала молча смотреть на Риндо, приоткрыв рот и не скрывая удивления от его слов. Но правда была в том, что и без этого признания она никогда не боялась старшего Хайтани настолько, насколько нужно было бы бояться такого опасного человека, как он. Еще тогда, в декабре, когда он был единственным членом Бонтена, с кем она проводила время помимо Манджиро, Мирай не поленилась разузнать о нем. И их с братом репутация говорила сама за себя, а от их прошлого стыла кровь в жилах. И все же… Да, он не был хорошим парнем, да, его нужно было опасаться, а слепо доверять кому-то, вроде него, было бы глупо, но Мирай все равно симпатизировала ему. Не могла ничего с этим поделать. Он не сделал ей ничего плохого — наоборот, если бы не он, события много раз могли бы сложиться куда хуже. Но сейчас для нее стало открытием то, что Рану в действительности есть хоть какое-то дело до того, что она о нем думает. Она полагала, что он общался с ней вначале по приказу Манджиро, из-за него же и их договора помогал ей после, но всегда на первом месте держал в уме их с братом амбициозные планы. В конце концов, они с ним не были друзьями или приятелями, и связывал их только Манджиро. И сейчас ей было неожиданно… приятно узнать, что действиями Хайтани руководил не только корыстный интерес. — Майки спас мне жизнь, — вдруг сказал Риндо, распутывая руки и опираясь ладонями о столешницу. Его голос был серьезным и тихим, и Мирай вздрогнула, удивленная его словами. — Схватил пулю вместо меня в одной скверной переделке года четыре назад. — Он похлопал себя по груди под правой ключицей, и Мирай затаила дыхание, поняв, что именно он показывает. Тот давний шрам от пулевого ранения под ключицей Манджиро, о происхождении которого она не знала… Именно его сейчас имел в виду Риндо. — Это и есть тот долг, о котором говорил Ран. Он так и не смог отдать его Сано. И это не давало ему покоя. Поэтому он во что бы то ни стало хотел спасти дорогого Майки человека, в благодарность за то, что когда-то тот спас меня. Мирай не нашлась, что ответить на это. Просто сидела молча и во все глаза смотрела на Риндо, переваривая услышанное. Наконец, молча кивнула и опустила глаза. Глубоко внутри остро кольнуло гнетущим осознанием того, что она не успела сама спросить Манджиро о том шраме и теперь узнавала об этом от другого человека. Она не знала о том, что Манджиро спас жизнь Риндо. Просто не успела спросить его об этом шраме, и о многих других. Ведь за каждым из них стояла своя история, которую она уже никогда не узнает. Она не успела спросить его так о многом. Не успела узнать о стольких вещах, что были в его жизни. И теперь никогда уже не спросит. Теперь было слишком поздно. Боль вернулась с новой силой, впилась злыми когтями в ее разум, заполняя отчаянием сознание. Мирай стиснула зубы, на миг прикрывая глаза в надежде остановить подступающие слезы. Довольно слез. Они не помогут ей. Они не вернут утраченное. Качнув головой, Мирай через силу заставила себя заговорить, чтобы отпугнуть жадно облизывающуюся, наполненную горем темноту, пытавшуюся заполнить собой все ее чувства. — Что такого важного заполучил в свои руки Санзу, что вы с братом не решились убрать его в такой удачный момент? — спросила она, вновь поднимая глаза на Риндо. Он склонил голову, встречая ее взгляд, и растянул губы в сдержанной, замкнутой улыбке. — А вот на этом сегодняшний лимит откровений заканчивается, — непроницаемым голосом объявил он, и Мирай, помедлив, просто кивнула, принимая его ответ. Риндо обошел стол и направился к выходу из кухни, на ходу бросив ей через плечо: — Ты на мертвяка похожа. Слишком рано отсоединила капельницу, тебе нужно ввести весь раствор до конца. Приглашающе махнув рукой, он вышел из кухни. Посидев неподвижно еще пару секунд, Мирай поднялась и послушно проследовала за ним назад в пустую комнату, где очнулась несколькими часами ранее. Каждый шаг давался с трудом, потому что она хорошо понимала, что Риндо ей не нянька и сидеть с ней не обязан. То, что они оба возились с ней сейчас, уже было куда больше того, на что она могла бы рассчитывать. Но Мирай знала, что по возвращении в ту комнату уже ничто и никто не будет отвлекать ее от беснующихся демонов, поселившихся в ее душе и нетерпеливо ждущих своего часа. Она была благодарна обоим Хайтани за отсутствии какой-либо жалости. Они в принципе не были людьми, склонными к утешениям, и эта их общая черта неожиданно стала спасительной для Мирай. Потому что если бы кто-то проявил сочувствие к ней сейчас, ей казалось, она просто покрылась бы трещинами, а затем рассыпалась на острые, неровные осколки. Но впереди ее снова ждало испытание одиночеством наедине с собой, и Мирай страшилась этого. Не знала, сможет ли удержаться на краю обрыва, на котором опасно балансировала последние несколько часов. Но она покорно вернулась в кровать, не говоря ни слова, и позволила Риндо вновь ввести иглу капельницы в ее вену. Молча кивнула ему в знак благодарности. — Да, кстати, — вдруг сказал Хайтани-младший, уже почти отвернувшись от нее. — Мы забрали рюкзак, он уцелел в пожаре. Стоит у тебя под кроватью, мы его не открывали. И, не дожидаясь ее ответа, Риндо вышел из комнаты, оставляя Мирай одну. Некоторое время она лежала неподвижно, молча гипнотизируя пустым взглядом потолок, считая трещины на нем. Их было не так уж много, куда меньше, чем на ее душе сейчас. Грудь сдавливало тяжелыми тисками, затрудняя дыхание. Что делать дальше? Как ей жить дальше? Казалось, что мир вокруг растерял все свои краски и потух, став блеклым и невыразительным. Внутри нее была лишь пустота, засасывающая в себя все ее силы, оставляя ее разбитой и сломанной. Его смерть была настолько… неправильной. Настолько случайной. И оттого еще более страшной, вгоняющей в еще большее отчаяние. Санзу целился в его плечо, Мирай прекрасно помнила это. И Манджиро покачнулся в последний момент, потерял равновесие. И поэтому… поэтому… Мирай резко поднесла руки к лицу, с силой прижимая к глазам основания ладоней. Хотелось вдавить глаза внутрь собственной головы, чтобы стереть навеки запечатленные на их сетчатке картины, самые страшные, самые неправильные, самые… Мирай глухо застонала, не в силах удержать внутри эту бурлящую лаву горя. Мысли вышли из-под ее контроля, жестоко кружась вокруг самого мучительного события в ее жизни. Снова, и снова, и снова — Мирай прокручивала в голове все последние слова Манджиро. Они метались в ее мыслях неупокоенными призраками, преследуя ее, не давая ей ни секунды передышки от поселившегося в ней глухого отчаяния.        «Это не первая моя смерть, но она самая страшная».        Что он имел в виду? Был ли это предсмертный бред или… или все же что-другое?        «Каждый раз я помнил тебя».        Такие странные слова… Он говорил такие странные слова, и Мирай совсем не понимала их. Она ничего не понимала, и она никогда больше не сможет спросить его, что значило все сказанное. Он покинул ее так жестоко и окончательно, забрав с собой свои тайны и оставив ей лишь агонию горящих в ее душе вопросов, на которые она никогда, никогда уже не получит ответы. Если бы только она могла отмотать назад время. Но она не могла. Больше не могла, время вытолкнуло ее из себя, захлопнуло перед нею свои врата. И не печальной ли это было иронией, то, что именно Манджиро убил ее триггера, вместе с этим лишая ее возможности перемещаться во времени. Если бы только…        Мирай стало тяжело дышать. Не в силах оставаться на одном месте, неподвижной, она вновь села, судорожно сжимая руки на разрываемой болью груди. Тишина и пустота комнаты давили ее, расплющивали, и ей хотелось закричать, срывая голос, лишь бы нарушить это гробовое молчание вокруг нее.        Делая рваные, тяжелые вдохи, Мирай потянулась рукой вниз и слепо пошарила под кроватью, пока ее пальцы не наткнулись на грубый материал рюкзака. Подцепив его за одну лямку, она вытянула его на кровать. В отчаянной потребности хоть чем-то занять мысли, Мирай раскрыла его, пару секунд невидящим взглядом смотрела на лежащие внутри предметы. Телефон, пистолет, несколько коробок с патронами и множество упаковок с лекарствами, которые она собственноручно побросала в него в тот день. Нахмурившись, Мирай вдруг поняла, что внутри сбоку был потайной карман, который она до этого не заметила. Не долго думая, она расстегнула его и тут же замерла, глядя на его содержимое.        Внутри были деньги. Несколько пачек наличных, крупного номинала. А еще знакомый ей аптечный пузырек без этикетки. Подрагивающими руками Мирай вынула его и медленно сняла крышку. Смотрела несколько секунд на бело-синие капсулы. Она узнала эти таблетки: именно их принял Манджиро, чтобы на время вернуть силы ослабленному телу.        Мирай так и не узнала, что это был за препарат. Думала, у нее еще будет время спросить — потом, позже, когда все закончится. Думала, оно еще будет у них — время. Пальцы неконтролируемо сжались на белом пузырьке, белея от напряжения. Если бы только…        С усилием заставляя себя делать каждый новый вдох, Мирай перевела взгляд на упаковки денег. Манджиро позаботился даже об этом. Ведь он тоже думал, что у них еще будет время. Проклятое, коварное время, которое мстило ей за все те разы, когда ей удавалось обмануть его и разорвать его размеренный бег. Мирай всегда ненавидела свой дар. Но сейчас она отдала бы все, что было у нее, продала бы собственную душу, лишь бы вернуть его назад.        Могла ли она вернуть его назад?        Мирай закусила губу, гипнотизируя тяжелым взглядом аптечный пузырек в своей руке. Но ведь она могла, не так ли? Это было бы крайне опасно. Но не невозможно. Она медленно легла назад на кровать, опуская голову на подушку и устремляя невидящий взгляд в потолок. В теории, если бы у нее появился новый триггер…        Горячая волна прокатилась по ее коже от кончиков волос до кончиков пальцев, а сердце взволнованно ускорило свой бег. В голове было тесно от мельтешащих там мыслей, но Мирай цеплялась лишь за те из них, что все отчетливее вырисовывались в ее разуме. Они были там с самого начала, с момента ее пробуждения, эти мысли, просто горе заглушило их собой. Сквозь тело заструилась болезненная, взбудораженная энергия. Мирай до дрожи сжимала в пальцах пузырек с таблетками, и думала, думала, думала.        Все потеряло свой смысл, все — кроме этих новых мыслей, что захватывали собою каждый уголок ее разума, возвращая украденные краски в мир вокруг нее. И Мирай цеплялась за эти мысли, как за последнюю соломинку, не дававшую ей погрузиться с головой в бушующий водоворот черного горя. Это было бы неправильно, она знала. Она подвергла бы опасности другого человека. Но разве было правильным все случившееся? Разве было правильным то, что произошло с ними? Если у нее получится…        Ей нужно было встретиться с Йоричи. Он поможет ей, конечно же, он ей поможет. Подрагивая от нервного возбуждения, Мирай снова села на кровати, дыша рвано и прерывисто. Ее целиком захватила эта идея, не давая думать ни о чем другом, заглушая собой тихий, неуверенный голосок внутри ее головы, нашептывающий, что эта идея — опасная игра с огнем. Мирай безжалостно задавила этот слабый голос. В ее опустошенном сознании сейчас робко разгоралась новая цель, возвращая ей желание двигаться, дышать, жить. Это единственный выход. Йоричи поймет, он обязательно поймет и поможет ей.        Свесив ноги с кровати, Мирай решительно выдернула иглу капельницы из своей руки. Перед глазами немного плыло, и тело дрожало, но ее разум был полностью захвачен горячкой новорожденной цели в ее душе. Она готова была идти к этой цели и, не задумываясь, пожертвовать чем угодно ради ее достижения. Потому что в этой цели было спасение.        Поднявшись с кровати, Мирай еще раз обвела внимательным взглядом комнату. Под кроватью обнаружилась коробка с одеждой. С усилием вытянув ее наружу, она нашла там простенькое нижнее белье, непримечательные черные джинсы и темный худи. Подгоняемая бурлящей в ней нервной энергией, Мирай принялась торопливо переодеваться. Голодные волки отчаяния с недовольным ворчанием уползали в свои темные норы, отгоняемые разожженным в ее душе костром опасной надежды.        Одевшись, Мирай еще раз проверила содержимое рюкзака и, застегнув его, аккуратно повесила на здоровое плечо. Она потеряла счет времени, понятия не имела, как долго пробыла в этой комнате и не знала, оба ли брата сейчас в квартире. Но так или иначе, надолго оставаться с ними в любом случае было нельзя. Ее присутствие могло навредить им обоим. Мори-кай не поверили в ее гибель, и Мирай точно знала, что ищейки приемного отца рыщут по городу, надеясь выйти на ее след. Хайтани могли себя защитить, безусловно, но со всеми событиями в Бонтене они и так уже должны были начать привлекать к себе нежелательное внимание, и она не хотела подвергать их лишней опасности.        Тело сопротивлялось любому движению, но Мирай безжалостно подгоняла его, не позволяя отдаться усталой слабости. Выйдя в коридор, она испытала легкое дежавю, вновь услышав голоса на кухне. Подтянув рюкзак, Мирай отправилась туда и через несколько шагов остановилась на пороге. Оба брата снова были на кухне, Ран все еще в этой безразмерной старой толстовке. Они резко прекратили разговор и уставились на нее так, словно у нее выросла вторая голова.        — Привязать ее к кровати, может? — отстраненно пробормотал Риндо, отпивая из чашки, которую держал в руках.        Ран, на удивление, не проронил ни слова, будто заразившись обычной молчаливостью своего брата; просто сидел вполоборота на стуле и внимательно смотрел на Мирай из-под нахмуренных бровей.        — Я ухожу, — объявила Мирай без лишних предисловий.        Ей никто не ответил. Риндо сидел с вопросительно приподнятой бровью, откинувшись на спинку стула и покачивая в руке чашку. Мирай понимала, что он тоже ждет слов своего брата, как и она. А Ран молчал, глядя на нее с непривычной серьезностью во взгляде. И Мирай твердо встретила этот взгляд, не отводя глаз.        — Уйдешь отсюда сейчас и, вполне возможно, не протянешь и нескольких дней, — наконец проговорил Ран преувеличенно безучастным голосом.        — Я знаю, что делаю, — твердо ответила Мирай, глядя в его глаза.        — Надеюсь, — после короткой паузы пробормотал старший Хайтани, скептически задирая одну бровь.        Мирай несколько секунд смотрела на него, испытывая странные противоречивые чувства. Она была почти уверена, что ему неизвестно о ее способности перемещаться во времени. Почти, но все же был крошечный шанс того, что Ран в курсе. Как бы там ни было, рассказывать ему об этом в данный момент она не собиралась. Но вместе с тем ощущала какую-то странную, импульсивную потребность объяснить ему, хоть как-то, свою идею. Хоть и понимала, что никак не сможет этого сделать.        Так что, вместо этого она обронила лишь тихое:        — Я думаю, твой долг полностью оплачен, Ран.        Хайтани на этих словах стрельнул сердитым взглядом в своего брата, на что Риндо лишь равнодушно пожал плечами. Пару секунд Ран сидел молча, поджав тонкие губы и рассеянно барабаня пальцами по столешнице. Затем шумно, как-то очень устало вздохнул и выдал тихий невеселый смешок.        — Не помри, крошка. Не люблю, когда мои старания пропадают впустую, — наконец пробормотал он, вновь переводя на Мирай взгляд прищуренных сиреневых глаз.        Она лишь кивнула ему, не став ничего говорить. Давать обещания в подобных вещах всегда было чревато опасностью их не выполнить.        — Дай-ка свой телефон, — вдруг деловито велел Ран, протягивая руку и призывно шевеля пальцами.        Помедлив, Мирай вынула из рюкзака мобильный и протянула ему. Длинные пальцы Хайтани забегали по экрану, и через миг он вернул ей смартфон.        — Если вздумаешь писать мне пьяные смс — заблокирую, — проговорил он, растягивая губы в искусственной улыбке.        Мирай на миг крепче сжала телефон, затем решительно засунула его в карман джинсов. Она хотела бы надеяться, что до ситуации, когда ей понадобилось бы звать его на помощь, не дойдет, но понимала, что это будет самообманом. Номер Хайтани в ее телефоне был полезен и нужен, и она была благодарна ему за это. И за многое другое. Ран и Риндо Хайтани могли быть какими угодно подонками и действовать из каких угодно побуждений, — но они помогли ей. И Мирай ценила это.        — Спасибо, — просто сказала она тихим серьезным голосом.        Ран лишь преувеличенно раздраженно цокнул языком в ответ, Риндо просто молча кивнул. Больше никто не сказал ни слова. Они не стали спрашивать о ее планах или предлагать помощь, а Мирай не стала о ней просить. Чем меньше они будут пересекаться в ближайшее время, тем лучше будет для этих двоих, и ей очень не хотелось стать причиной новых проблем для них. Мирай развернулась и прошла в коридор, но, прежде чем успела дойти до входной двери, ее догнал Риндо. Она вопросительно уставилась на него, а он лишь раздраженно фыркнул. Затем молча взял с тумбочки рядом солнечные очки и протянул ей. Мирай приподняла брови, недоуменно глядя на него, а Риндо недовольно цокнул языком и сунул очки ей в руку.        — Эту пару запишу на счет Мори-кай, — буркнул он, засунул руки в карманы брюк и, развернувшись, чтобы вернуться в кухню, проворчал: — Ну все, проваливай уже.        Мирай ответила ему слабой улыбкой, которую младший Хайтани уже не увидел, затем тихо вышла из квартиры. Она ввязывалась в новую опасность впридачу ко всем уже существующим, но ей было все равно. Мирай впервые после своего пробуждения смогла сделать глубокий вдох, выйдя на улицу. Потому что, хоть на город уже опустилась вечерняя темнота, в ее душе она больше не была такой кромешной, разгоняемая светом маяка, которым стала захватившая все ее мысли цель.       

***

Первым же делом Мирай написала Йоричи. Он подтвердил, что все еще находится в Осаке и, значит, именно туда она и направится. Но вначале… вначале ей нужно было кое-что сделать.        Спустя сорок минут самой дорогой в ее жизни поездки на такси из Роппонги в удаленный окраинный район города, Мирай стояла посреди пустынной улицы, освещаемой слабым светом фонаря. Она боялась сделать шаг, но знала, что рано или поздно все же сделает его. Приезжать сюда было опасно и глупо, она прекрасно понимала это. Но ее инстинкт самосохранения нещадно сбоил, отнимая любую разумность у принимаемых ею решений. Мирай знала, что просто не сможет уехать из Токио без этого. Она должна хотя бы попытаться найти…        С трудом заставив себя сдвинуться с места, она медленно побрела вперед. Каждый новый шаг отдавался болью в ее костях, будто гравитация начала действовать на нее с утроенной силой. В воздухе все еще чувствовался неприятный запах гари. Он будет витать здесь еще какое-то время, слишком сильный и въедливый, чтобы просто исчезнуть после того, как был потушен пожар, уничтоживший старый дом на этой улице.        Спустя еще несколько тяжелых, медленных шагов, Мирай остановилась, вперившись застывшим взглядом в выгоревшую, черную пустыню на том месте, где стоял раньше заброшенный дом. Все сгорело дотла. Как будто сама вселенная желала стереть из себя все следы существования семьи Сано с уходом из жизни последнего из них. Какое-то время Мирай просто неподвижно стояла на этой темной улице, гуляя пустым взглядом по черному выжженному пустырю. Она снова чувствовала фантомную горечь пепла на своих губах. Мысли норовили пуститься по заученной уже дороге, каждый камень на которой был мучительным воспоминанием о произошедшей здесь трагедии. Но Мирай усилием воли не давала себе погрузиться в них. У нее была цель. Была надежда. И сюда она приехала не за тем, чтобы тонуть в отчаянии.        На негнущихся ногах она двинулась вперед, неслышно ступая по черной, выгоревшей земле. Дойдя до того самого, страшного места, Мирай включила фонарик на телефоне и опустилась на колени, не заботясь о чистоте одежды. Та все равно была темной, а ее внешний вид сейчас волновал Мирай в последнюю очередь. Заставляя фокусироваться противно расплывающееся зрение, сжав зубы, она упрямо и дотошно исследовала землю в поисках того, за чем приехала сюда. Мирай хорошо понимала, что все это скорее всего бесполезно, и ей придется уйти ни с чем, но она должна была хотя бы попробовать. Это было нужно ей на необъяснимом глубинном уровне, и ее не волновала очевидная абсурдность этой затеи.        Но в какой-то момент боль во всем теле, и особенно в раненом плече, стала почти невыносимой. С глухим стоном Мирай прикрыла покрасневшие, воспаленные глаза. Она никак не могла найти их. Ни одной. Должно быть, их слишком глубоко втоптали в землю пожарные и все те люди, чьи подошвы избороздили двор чужого погибшего дома. Ее руки начинали дрожать, а измученное тело молило об отдыхе, которого у нее не было возможности — и желания, — ему дать.        Ведомая внезапным импульсом, Мирай торопливо раскрыла рюкзак и вынула из него пузырек с загадочными таблетками. И застыла, не мигая глядя на этот белый пластик в своих подрагивающих пальцах. Она понятия не имела, что это за таблетки. Не знала ни их состав, ни последствия их приема. Знала лишь, что видела их эффект на Манджиро. Подчиняясь какому-то безрассудному, горячечному порыву, Мирай вытряхнула на ладонь две капсулы, столько же, сколько принимал Манджиро, и, не раздумывая, проглотила их всухую. Хуже, чем есть, ей уже не станет, разве что она просто умрет, но даже это больше ее не беспокоило. Разум Мирай был пропитан лихорадочным стремлением достичь цели, бывшей единственным, что давало ей силы двигаться. Но эти силы уже были на исходе, и она была готова без оглядки заплатить за них любую цену, не торгуясь.        Спрятав пузырек назад в рюкзак, Мирай сцепила зубы и, вновь включив фонарик, вернулась к прерванному занятию. Пару раз ей казалось, что она заметила хотя бы одну из них — но это оказывались просто мелкие камешки. Мирай не готова была признать поражение. В ее лихорадочно горящей голове поселилась упрямая, абсурдная уверенность в том, что если она найдет хотя бы несколько бусин утерянного браслета, то у нее все получится. И, одержимая этой болезненной потребностью, Мирай упрямо исследовала землю, измазывая пальцы в золе и саже, и упорно отгоняла встающие перед глазами мучительные картины-воспоминания, что обступали ее разум с момента, как она вновь оказалась в этом месте.        И, когда отчаяние уже грозило затопить ее, ломая все с трудом выстроенные в душе барьеры, испачканные пальцы наткнулись на гладкий деревянный предмет. Мирай замерла, не дыша и боясь шевельнуться, чтобы не потерять это такое знакомое, такое нужное ощущение под ее пальцами. Она еще не могла разглядеть бусину, но чувствовала ее. Осторожно двинув пальцами, Мирай смогла ухватить крошечный деревянный шарик и сжать его в подрагивающей ладони. В горло всплыл глухой, рваный всхлип, полный облегчения вперемешку с новой болью.        Тем временем, ее зрение прояснялось все больше, а руки дрожали все меньше. Ноющая боль в плече заметно утихла, и рука, которой Мирай еще несколько минут назад с трудом могла пошевелить, вдруг стала такой легкой, почти невесомой. Ее сердце разгонялось все быстрее, его удары пульсировали потрескивающим электричеством под ее кожей. Отстраненно отметив про себя, что таблетки, видимо, начали оказывать на нее свое действие, Мирай с новым рвением вернулась к своим поискам. Спустя несколько минут она смогла обнаружить еще четыре бусины.        Дыша хрипло и прерывисто, Мирай бережно сжала их в запачканной руке, а затем с великой осторожностью завернула в салфетку, которую тут же спрятала во внутренний карман своей кофты. Браслет порвался, но она смогла вернуть себе хотя бы его часть. И это вселяло в ее душу необъяснимую надежду на то, что она сможет выполнить задуманное. Мирай жила теперь только этой призрачной надеждой, полностью подчинившей ее себе и затмившей ее разум.        Поднявшись на ноги, она отряхнула одежду и вышла на пустую улицу, ни разу не оглянувшись на руины сгоревшего дома. Если у нее все выйдет, единственным местом, где останутся эти руины, будут глубины ее памяти и, может быть, если сильно постараться, когда-нибудь о них сможет забыть даже она сама.        Через час Мирай уже сидела в ночном экспрессе до Осаки. Принятые таблетки обостряли все ее чувства и притупляли боль в теле, делая его легким и подвижным. И это было хорошо, потому что Мирай сейчас совсем не было дела до ее травм, они лишь раздражали ее, не давали полностью сосредоточиться на скомканном, лихорадочном плане в ее голове. За всю дорогу она ни разу не сомкнула глаз, сканируя вагон настороженным взглядом и беспокойно обдумывая свои дальнейшие действия.        С первыми лучами солнца Мирай вышла из здания вокзала в Осаке. Натянув капюшон кофты и закрыв разноцветные глаза полученными от Риндо солнечными очками, она поймала первое попавшееся такси. Предусмотрительно назвав водителю подкорректированный адрес, чтобы не вызвать лишних подозрений, через полчаса Мирай уже была у подножия знакомого крошечного храма на холме. Ломота в теле и боль, понемногу возвращавшаяся в раненое плечо, недвусмысленно говорили о том, что действие таблеток начинало ослабевать, но Мирай решила повременить с новой дозой. Неизвестно, как отреагирует тело, а кома от передозировки неисследованным препаратом не входила в ее ближайшие планы.        Подрагивая от начинающегося у нее жара и сырой прохлады раннего утра, она затормозила возле красных врат-торий с выбитой на них эмблемой клана Мори-кай. Несколько секунд Мирай хмуро разглядывала знакомое уже изображение: песочные часы, заключенные в распахнутую ладонь. Самопровозглашенные властелины времени. Она угрюмо хмыкнула, глядя на неприметную эмблему. Кто бы мог подумать, что придет день, когда она сама захочет по своей воле вновь обрести утерянную власть над временем, которую всю жизнь считала своим проклятием.        — Признаться, не ожидал я так скоро вновь встретиться с тобой, попрыгушка.        Мирай не вздрогнула, даже не пошевелилась, услышав голос наставника, хотя его приближения действительно не почувствовала, слишком глубоко уйдя в свои мысли. Все ее реакции были опасно заторможенными после пережитого. Она медленно развернулась к нему и успела заметить, как изменилось выражение его лица, очень быстро став обеспокоенным и тревожным. Йоричи Такаяма с беспокойством вглядывался в нее, с каждой секундой становясь все более встревоженным. Это было неудивительно: его ученица стояла перед ним с осунувшимся, избитым бледным лицом и потухшими глазами, казавшимися сейчас совсем темными из-за неестественно расширенных зрачков. Хватало одного взгляда на нее, чтобы понять: с девушкой что-то очень не так. Мирай не обманывалась насчет плачевности своего внешнего вида: она получила достаточно таких же настороженных взглядов от немногочисленных пассажиров в поезде, видимо, решивших, что она больна какой-нибудь смертельной (и, возможно, заразной) болезнью.        Сделав несколько шагов к своему наставнику, Мирай остановилась и подняла на него пронзительный взгляд, неожиданно испугавший Йоричи горящей в нем нездоровой, почти фанатичной решимостью.        — Мирай… — осторожно заговорил было ее наставник, с беспокойством вглядываясь в бледное измученное лицо своей ученицы.        — Йоричи, — перебила его Мирай дрожащим голосом, звенящим от бурлящей в ней нервной энергии. — Мне необходимо вернуться в прошлое.