Пепел на губах

Незнакомцы в ночи, Два одиноких человека. Мы были незнакомцами в ночи, До того мгновения, Как произнесли свое первое «Привет». И кто мог знать, Что любовь была лишь в одном взгляде от нас. Frank Sinatra — Strangers in the Night _________ Собрав в кулак всю свою волю и мужество, Мирай тяжело оторвалась от стены и на негнущихся ногах сделала первый, нетвердый шаг в единственном верном для нее сейчас направлении. Прочь из этого коридора и подальше от зала ожидания, где в эту самую минуту находился человек, ставший центром ее угасающей вселенной. Ее ноги дрожали, сопротивляясь, отчаянно желая развернуть все тело и сломя голову броситься туда, за тот заколдованный, манящий поворот коридора, откуда сейчас так отчетливо доносился голос, каждый звук которого пускал по венам Мирай раскаленную лаву боли, приправленную невыносимой потребностью слушать-слушать-слушать его бесконечно. Но она не могла этого допустить. Никак. Нельзя, чтобы Майки увидел ее. Мирай боялась того, что могло случиться, если они встретятся сейчас. Потому что одним богам известно, как может повлиять на и так исковерканную судьбу Манджиро подобная незапланированная встреча. Чем меньше она будет вмешиваться в происходящее, тем безопаснее — для него. К тому же, это две тысячи шестой год, Майки всего пятнадцать и… Мирай неожиданно споткнулась от этой мысли, ухватилась рукой за стену и поморщилась от резкой боли в забинтованной ладони. Ему пятнадцать сейчас. Сора говорила, что Майки было именно пятнадцать, когда он впервые рассказал ей о встрече со взрослой Мирай. Зная, что уже отошла на порядочное расстояние, Мирай решила остановиться и помотала головой, с силой зажмуривая глаза. Она совершенно не знала, что ей делать. Происходящее было хрупкой, тонкой коркой льда, покрывавшей стремительный поток бурной воды, и Мирай не могла позволить себе провалиться в эту воду — потому что тогда она пойдет ко дну и потащит за собой Майки. Целью ее теперешних возвращений в прошлое было помочь ему выбраться на берег, а не утянуть еще глубже под воду. Майки избегал рассказывать ей о ее появлениях в его прошлом из страха, что она по какой-то причине решит не совершать эти прыжки. Он говорил только, что каждая встреча с ней в его прошлом имела для него огромное значение. Был ли этот незапланированный прыжок в две тысячи шестой год одним из таких ее появлений? Сора упоминала о том, что Майки встретился с ней в пятнадцатилетнем возрасте, но случилось ли это именно сейчас? Что, если нет? Что, если попавшись ему на глаза сейчас, Мирай лишь усугубит изменение его судьбы? С другой стороны, что, если их встреча сейчас должна была случиться, и, избежав ее, Мирай наоборот нарушит что-то в зыбком настоящем-будущем Манджиро? Ее голова разрывалась от множества мыслей и вопросов, ответы на которые были недосягаемо далеко. Мирай сомневалась, что эти ответы вообще существуют. В любом случае, сейчас она собиралась вернуться в свое время и обсудить этот странный, ненормальный прыжок с наставником и Такемичи. Ей нужно было на свежий воздух. Попетляв еще немного по коридорам, Мирай наконец вышла в вестибюль больницы. На нее никто не обращал внимания, и она беспрепятственно прошла через стеклянные двери клиники. Летний ветерок тут же огладил ее горящее от волнения лицо, принеся с собой запах мокрого асфальта: совсем недавно закончился сильный дождь, оставив после себя слезы-лужи на земле. Ночь расцеловала небо блестками звезд, надкусила серп луны, чей ленивый свет заглушало электрическое свечение фонарей. Было тепло, намного теплее, чем в мае, откуда перепрыгнула сюда Мирай, и она оттянула ворот толстовки, давая свежему воздуху больше доступа к перегретой коже. Мирай медленно побрела к запримеченной неподалеку уединенной беседке. Там не было ни души, и она не просматривалась со стороны входа, а ей нужно было неприметное место, чтобы переместиться назад. Неутихающие мысли пульсировали в ее голове, подобно второму сердцебиению. Хоть она и не увидела Майки, но уже одно то, что ей удалось услышать его голос — пусть его звучание пока что и было не до конца похожим на то, к которому она привыкла, — запустило целый водоворот противоречивых чувств внутри нее. Радость, тоска, надежда, боль — все сплелось воедино, образовав в ее груди распирающий, беспокойный ком. Почему она оказалась именно в этом году? Мирай даже близко не думала о такой дате: во время прыжка она сосредотачивалась на вчерашнем дне. Так почему же ее унесло настолько далеко? С ней не случалось подобных промашек с того дня в далеком детстве, когда она после прыжка случайно оказалась не возле торгового центра, а на той тихой улочке, где впервые повстречала Майки. Но тогда она была измучена болезненным процессом потери своей детской способности самостоятельно перемещаться во времени. С тех пор прошли годы, и Мирай полностью контролировала свои прыжки. Дело должно быть в Такемичи, и в том, что он не подходил на роль ее триггера, хоть и смог им стать. Думая обо всем этом, Мирай подошла к беседке и поднялась по ступенькам. Ее силуэт тут же скрыла царящая здесь темнота. Оглядевшись еще раз по сторонам — ей вовсе не нужны были свидетели ее исчезновения, — Мирай закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Она привычно сосредоточилась на отрезке времени, в который собиралась вернуться, представляя ту эфемерную, тонкую нить, что связывала ее с новым триггером и вела к нему. Прислушиваясь к себе, Мирай хмуро сдвинула брови к переносице. Нить была, она чувствовала ее, но почему-то… почему-то никак не могла ухватиться за нее. Не было ни рывка под ложечкой, ни привычной легкости где-то в желудке, и когда Мирай вновь открыла глаза, то убедилась, что по-прежнему стоит все в той же темной беседке. Она постояла еще несколько секунд, озадаченно моргая. Непонимающе качнула головой и снова закрыла глаза, усерднее сосредотачиваясь на моменте будущего, в который ей нужно было вернуться. Где-то в глубине парка тоскливо крикнула загулявшая допоздна птица. В отдалении слышались сирены скорой: в больницу возвращалась одна из машин. Мирай по-прежнему была здесь. Она распахнула веки, до рези в глазах вглядываясь в белеющее в темноте здание больницы. Тревожный холодок расползался по ее сосудам, замораживая кончики пальцев, несмотря на августовскую духоту. Что происходит? Почему она не может переместиться? Легкая паника провела беспокойными пальцами по всем нервным окончаниям Мирай, высушивая горло и разгоняя сердце до пугающей скорости. За всю ее жизнь с ней никогда не происходило ничего подобного. Способность возвращаться в свое время была интуитивной, выбитой на подкорке ее сознания, как умение дышать или переставлять ноги при ходьбе — Мирай никогда не задумывалась о том, как у нее это получается. До того момента, когда получаться внезапно перестало. Она не могла совершить прыжок. Не могла вернуться. Борясь с подступающей паникой, Мирай запустила пальцы в растрепавшиеся волосы и нервно зашагала вперед-назад, обходя периметр беседки. В чем проблема? Подобного никогда раньше не случалось, Мирай даже не думала, что такое возможно. И тем не менее, вот она: неожиданно запертая в прошлом и неспособная вернуться в свое время. Ощущение неожиданной клаустрофобии подкосило колени Мирай, вынуждая ее сесть на каменную скамью. Что, если она так и не сможет вернуться? От этой мысли нарастающая паника всколыхнулась с новой силой, пуская болезненные разряды тока под кожей. Ей нельзя оставаться в этом времени, она должна вернуться. Если она не вернется назад, то не сможет осуществить задуманное, не сможет помочь Майки. К тому же, оказаться запертой во времени, в котором твой любимый человек все еще ребенок и младше тебя на десять лет… Не говоря уже о том, что если она проведет слишком много времени в прошлом, где существует ее вторая, юная версия, это может запустить — очередной — временнóй парадокс, последствия которого предугадать невозможно. — Думай-думай-думай, — забормотала Мирай себе под нос, закрывая лицо подрагивающими ладонями и морщась, когда пальцы задели наклеенный на ее скулу детский пластырь с динозаврами, тревожа закрытую им царапину. Весь этот прыжок был странным и неконтролируемым. Причина должна быть в триггере. Такемичи тоже прыгун, как и она: кто знает, в какие последствия могло вылиться превращение его в триггера. Плюс, их разница в возрасте. Они были как два кусочка пазла, не подходящие друг другу, но насильно соединенные несовпадающими гранями. Неожиданная идея заставила Мирай отнять руки от лица и поднять голову. Могло ли случиться так, что Такемичи — прыгун с приобретенным даром — став триггером, наложил на ее прыжки ограничения, свойственные его способности? Что, если она сможет вернуться в свое время при помощи контакта с триггером, — так же, как это работало у него? Немного воспрянув духом от этой мысли, Мирай поспешно поднялась на ноги. Чем больше она об этом думала, тем более логичной ей казалась такая теория. И это значило, что ей нужно разыскать Такемичи в этом времени. Вот только Мирай понятия не имела, откуда начинать поиски. На улице уже была ночь, единственными ее деньгами была завалявшаяся в кармане толстовки мятая купюра в тысячу йен, а усталость неумолимо брала свое. Подумав немного, Мирай решила, что можно попытать удачи с поиском через телефонную книгу. В больнице должна была быть одна такая. Как много семей с фамилией «Ханагаки» может проживать в Токио? Она едва не застонала от одной мысли об этом. Имеющихся у нее денег Мирай не хватит даже на самое захудалое интернет кафе, которое могло бы ускорить поиск. Мог ли Такемичи учиться в одной школе с Майки? Почему она не додумалась расспросить его о таких деталях? Мирай окатило неприятным холодком от мысли, что ей, возможно, придется тайком проследить за Манджиро, чтобы выяснить, где он учится. Или просто следить за ним, дожидаясь, пока он рано или поздно выведет ее на Такемичи. Тот факт, что в данный момент она была взрослым человеком, а он — ребенком, никак не способствовал ее душевному равновесию. Мирай было крайне некомфортно, стоило лишь подумать, что она может оказаться вынуждена сталкерить любимого мужчину, пока тот был еще несовершеннолетним подростком — и даже понимание того, что на самом деле она, вообще-то, моложе его, было для нее слабым утешением. Глубоко уйдя в эти изматывающие мысли, Мирай бездумно направилась обратно ко входу в больницу, чтобы попытаться разыскать там телефонную книгу, но, едва отойдя на пару метров от беседки, остановилась как вкопаная, потрясенно приоткрыв рот. У главного входа выстроилась целая толпа парней, смахивающих на какое-то невиданное войско. Все как один в строгой черной униформе с золотой вышивкой. Кто эти мальчишки и ради чего собрались тут посреди ночи? Интуитивно решив не попадаться им на глаза, Мирай отошла поближе к стене здания, чтобы тень скрыла ее силуэт. Пользуясь прикрытием темноты, она подошла немного ближе, не сумев до конца побороть вызванное этой странной сценой любопытство. С более близкого расстояния Мирай, прищурившись, смогла разглядеть вышитые золотыми нитями надписи на форме ближайших к ней мальчишек. И когда разглядела, ее глаза невольно полезли на лоб. Токийская Свастика. Это была группировка Майки, и они все собрались здесь. Что вообще происходит? Нахмурившись, Мирай еще раз прокрутила в голове слова Майки, которые успела расслышать в коридоре, на сей раз уже концентрируясь на их содержании, а не на звуке его слишком молодого голоса. Майки назвал имя. Кен-чин. Ведь это же имя его погибшего друга — Дракена, того самого, на чью могилу они приходили вместе тогда, в декабре две тысячи девятнадцатого года. Дракен был заместителем Майки в Тосве, и значит, все эти парни сейчас собрались здесь из-за него. Что с ним случилось? Почему он в больнице? Мирай не успела как следует задуматься об этом: ее отвлекло шевеление внезапно оживившейся толпы. На крыльцо клиники вышел высокий парень с короткими пепельно-сиреневыми волосами. Его лицо показалось ей знакомым; несмотря на обилие синяков и ссадин, его выражение светилось облегчением и радостью. — Дракен живой! — объявил он слегка подрагивающим от эмоций голосом. По собравшейся перед входом толпе прокатился взволнованный гомон, кто-то засмеялся, все заговорили одновременно, сливая голоса в неразборчивый гул. Мирай с настороженным удивлением проводила взглядом двоих девочек в праздничных юката, вышедших на улицу и присоединившихся к ликующей толпе. Они совсем не боялись этого сборища мальчишек и, значит, можно было предположить, что девочки с ними знакомы. Толпа начала понемногу оттекать от крыльца больницы, и Мирай решила, что уже сможет незаметно прошмыгнуть мимо них внутрь. Но не успела она сделать и шагу, как на крыльцо вышел еще один мальчик. Нога Мирай так и зависла в воздухе, из-за чего она едва не упала, потеряв равновесие. Цвет волос вначале сбил ее с толку, но она узнала его. Шокированная, Мирай уставилась на юного Такемичи, с растрепанными, высветленными до желтизны волосами, в шортах и мятой футболке, испачканной пятнами крови. Она поборола глупый порыв по-мультяшному протереть глаза, чтобы убедиться, что они ее не обманывают. Еще минуту назад Мирай ломала голову над тем, как и где ей искать Такемичи — и вот он стоит прямо перед ней, будто ее мысли стали материальны и призвали его каким-то неведомым ей самой заклинанием. За те несколько секунд, что Мирай потрясенно глядела на него, избитое лицо Такемичи успело принять выражение почти болезненного облегчения. Когда он поднял голову, она даже смогла разглядеть блестящие дорожки слез на его щеках. Он прошептал что-то себе под нос, улыбаясь счастливо и в то же время измученно; поднес к лицу дрожащие руки — Мирай заметила свежий бинт на его левой ладони, той самой, которую в будущем перечеркивал неровный рубец — и вдруг тяжело опустился на колени, продолжая что-то неразборчиво бормотать. Мирай нерешительно потопталась на месте, переводя неуверенный взгляд то на начавшую рассасываться толпу, то на все еще сидящего на коленях Такемичи. Она не знала, что у них произошло, из-за чего пострадал Дракен, и почему Ханагаки обливался слезами, весь дрожа и широко улыбаясь. Мирай спрашивала себя, может ли она подойти к нему, когда он в таком состоянии. Такемичи был явно переполнен сильнейшими эмоциями в этот момент, и она не знала, как он отреагирует на ее появление и просьбу помочь ей вернуться в свое время. Из его рассказов Мирай знала, что Такемичи уже перемещался в этот свой возраст, так что появление еще одного прыгуна не должно стать для него слишком большим шоком. Вот только как повлияет на его — и ее, — будущее тот факт, что она встретится с ним сейчас? Повлияет ли? — Черт, как же все сложно, — в сердцах пробормотала Мирай, вновь переводя взгляд на Такемичи. И тут же едва не подскочила на месте: парнишка, еще секунду назад обессиленно сидевший на полу, вдруг вскочил на ноги и резво понесся в сторону заднего корпуса больницы. — Да блин! — раздраженно выдохнула Мирай, пускаясь в погоню. Какая муха его укусила, что он так резко сорвался с места? Нельзя упустить его, потому что тогда неизвестно, когда она сможет снова его разыскать. Пробежав мимо крыльца больницы, Мирай припустила следом за ним, но те несколько секунд форы, что были у Такемичи, когда он бросился бежать, будто ужаленный, оказались фатальными: она его потеряла. Приглушенно ругаясь себе под нос, Мирай перешла с бега на быстрый шаг, внимательно осматриваясь по сторонам. Куда он мог убежать? Почему вообще так резко подорвался? Машинально прижимая забинтованную ладонь к разнывшемуся плечу, Мирай торопливо шла вдоль корпуса клиники, сканируя взглядом территорию. Такемичи точно побежал сюда, значит, где-то здесь она его и найдет. Мирай не думала о том, что скажет ему, и как объяснит сложившуюся ситуацию. Одна мысль о том, что сейчас она может иметь дело с по-настоящему четырнадцатилетним, ни о чем не догадывающимся Такемичи, а не с его двадцати шестилетним сознанием в теле подростка, вгоняла ее в ступор. Поэтому о таком раскладе Мирай предпочитала не думать, решив надеяться, что ей повезет, и сейчас перед ней будет «взрослый» Ханагаки. Вот только парня нигде не было видно. Начиная вновь паниковать от мысли, что так и не найдет его сейчас, Мирай торопливо миновала поворот здания и, не сбавляя скорости, вышла на задний двор больничного корпуса, освещенный тусклыми фонарями. А там резко затормозила, попутно споткнувшись носком кроссовка о попавшийся под ногу камень. Мальчик здесь действительно был. Вот только совсем не тот, которого она рассчитывала найти. Он сидел не дальше чем в двух метрах от нее, прямо на асфальте, опираясь спиной о стену здания и измазывая серо-зеленые шорты и жакет-хаори пылью больничного двора. Он выглядел таким… маленьким и уязвимым, с этими подтянутыми к груди острыми коленками и растрепанными волосами, закрывавшими опущенное вниз лицо. Его подрагивающие пальцы запутались в длинных светлых прядях, плечи мелко подрагивали. Горло Мирай высохло, в один миг превратившись в обожженную солнцем пустыню. Сердце, казалось, застыло в груди, словно кто-то гвоздями прибил его к клетке ребер. Откуда он взялся тут, как же так… Она ведь и не думала даже, не собиралась попадаться ему на глаза, это было слишком опасно. Чувствуя себя так, будто ее душа покинула тело и наблюдает за происходящим со стороны, Мирай мысленно приказала себе сделать шаг назад, немедленно — развернуться и сбежать отсюда, пока он не поднял голову, пока он не увидел, пока… Она не успела. Сердце рванулось из прибивших его эфемерных гвоздей, оставляя кровавые раны, чтобы рухнуть куда-то вниз, в желудок, и еще дальше — в тот самый миг, когда такие мучительно знакомые темные глаза остановились на ее лице. Мирай приросла к месту. Кости расплавились в ее ногах, не давая сделать ни шагу. Словно завороженная, она смотрела-смотрела-смотрела в это лицо, такое знакомое и одновременно не похожее на то, что сохранилось в ее памяти. Майки глядел на нее снизу вверх, удивленно и непонимающе. Его лицо еще не утратило детской округлости, в темных глазах еще не поселилась такая знакомая ей пустота, которая тускнела в них только когда они бывали наедине. У него была разбита скула, лицо испещрено свежими кровоточащими ссадинами и синяками, влажные дорожки слез блестели на гладких бледных щеках. Мирай не могла заставить себя отвести от него взгляд. Ей хотелось разрыдаться. А может, рассмеяться. Возможно, и то, и другое одновременно. Эмоции зашкаливали, заставляя вибрировать ее кожу. Она просто смотрела на сидящего перед ней мальчика, в чертах которого причудливым образом просматривался образ мужчины, которого она узнает через четырнадцать лет. А Майки нахмурился, глядя на нее внимательно и пристально. Блестящие от невысохших слез, темные глаза сощурились, скользя по ее лицу, всматриваясь в ее глаза — перебегая от голубого к зеленому и назад к голубому, — затем взгляд мазнул ниже, цепляясь за слишком знакомый пластырь с динозаврами на ее скуле. В глазах Майки промелькнуло что-то, они расширились, делая его выражение еще более удивленным, а лицо — юным. И к Мирай наконец вернулась способность двигаться. В ужасе от того, что так по-дурацки наткнулась на Майки, когда должна была ни в коем случае не допустить этого, она наконец сделала этот запоздалый шаг назад. — Подождите, — выдохнул Майки, отрываясь от стены, на которую опирался. О нет. Мирай собрала все мужество, еще остававшееся в ней, и развернулась, тут же срываясь почти на бег, стремясь поскорее исчезнуть из его поля зрения. — Подождите! — уже громче, настойчивее крикнул Майки, и Мирай услышала шорох движения позади себя. Закусив губу едва ли не до крови, Мирай ускорилась. Она почти достигла угла здания, когда на ее запястье вдруг сомкнулись чужие пальцы, удерживая ее с неожиданной силой, отчего она споткнулась, выбитая из равновесия этим рывком назад. Миг — и мучительно знакомое лицо снова было перед ней, так близко, слишком близко. Блестящие темные глаза испытывающе, настойчиво впились взглядом в самые ее зрачки. Все было плохо, она наломала дров, Майки увидел ее — а сознание Мирай в этот момент подмечало совершенно дурацкие и неважные детали. Например то, что Майки сейчас был на пару сантиметров ниже ее, или что в этом возрасте он действительно закалывал назад лезущие в глаза волосы. Мирай изо всех сил пыталась взять себя в руки и нацепить на лицо невозмутимое выражение, чтобы суметь сейчас строго выговорить ему за неуважительное обращение к старшим и уйти, пока это еще возможно. Он никак не мог узнать ее, это было нереально — на данный момент Майки последний раз видел ее девять лет назад, когда она сама была еще ребенком. Он точно не сможет узнать в ней, взрослой, ту девочку. Нужно найти силы открыть рот и поставить его на место, как сделал бы любой другой взрослый человек в подобной ситуации; нужно найти силы и вырвать из его хватки свою руку. Но его пальцы были такими теплыми на ее покрывшейся мурашками коже, такими настоящими и реальными. Он сам, весь, был таким настоящим и реальным перед ней, таким… таким живым, и Мирай не могла сделать вдох, потому что ей мешало подступающее к горлу рыдание, а глаза опаляли непролитые слезы. — Извините, — произнес Майки тоном, ставшим вдруг на порядок вежливее. Должно быть, он и сам осознал, насколько неподобающим было его поведение сейчас. Он сам убрал руку с запястья Мирай, и ее кожу сразу же опалило холодом без тепла его пальцев. — Я подумал, что… Вы… — Он замялся, глядя на нее теперь уже нерешительно, затем нахмурился и выпалил: — Мне показалось, что я вас знаю. Мирай должна была уйти. Сейчас же. Промолчать, развернуться, и уйти, пока не сказала ему лишнего, пока не навредила ему своим присутствием еще больше. Она понимала это. Прекрасно понимала. Так почему же вместо этого она слышит, как произносит вырвавшееся почти против воли: — Меня ты вряд ли знаешь. Как же по-новому Мирай сейчас вспомнились очень похожие слова, однажды сказанные ей Майки, когда они скрывались от якудза и Бонтена в неприметном домике на окраине небольшого поселка. Они будто поменялись ролями: теперь Мирай обладала той памятью, которой не было у Манджиро, хотя прежде это он всегда был тем, кто знал и помнил больше, чем она. Майки нахмурился, продолжая смотреть на нее настороженно и все еще слишком пристально, вглядываясь в ее лицо в тусклом свете фонаря, и то и дело скользя взглядом по пластырю на ее щеке. Мирай нервно облизнула пересохшие губы. Сердце колотилось высоко в горле, блокируя ее речь, и она уже готова была просто молча развернуться и уйти — совсем неподобающе для адекватного взрослого после произошедшей сцены, — как Майки вдруг тихо спросил: — Что с вами случилось? — Он повел рукой, неопределенно указывая на Мирай. Вопрос был закономерным, учитывая, как она выглядела: одна рука на перевязи, вторая забинтована, щека заклеяна пластырем, да и внешний вид в целом критически не дотягивает до здорового. Не удивительно, что ему стало любопытно, а Мирай, черт возьми, все никак не могла заставить себя уйти. Майки выглядел таким потерянным сейчас, таким уязвимо-юным, и ее сердце разрывалось от одной мысли, что ей нужно сделать этот необходимый шаг прочь от него. Неизвестность убивала. Ведь если этой встречи не должно было случиться, то Мирай совершала опасную ошибку, до сих пор оставаясь на месте. Но если она должна была произойти, если эта встреча — одна из тех, которые помнил и которыми так дорожил взрослый Майки, то, уйдя от него сейчас, Мирай может нарушить что-то в будущем еще сильнее, чем если останется. Как бы то ни было, эта незапланированная (?) встреча уже состоялась. Он уже увидел ее, так что… будет ли это так ужасно, если она ему ответит? — Разозлила кое-кого, — наконец туманно ответила Мирай после затянувшейся паузы. Майки сощурился, глядя на нее. Под его левым глазом уже наливался синяк, окрашивая припухшую скулу фиолетовыми тенями. Скользнув взглядом по запекшейся крови в свежих ссадинах на его лице, Мирай не сдержала импульсивное: — Тебе бы к врачу сходить. Майки прищурил один глаз, дернул щекой, будто проверяя, насколько болезненными окажутся любые мимические движения. Затем небрежно сунул руки в карманы шорт и пожал плечами, красноречиво указывая взглядом на ее травмированную руку. — Вам вроде как тоже не помешало бы, — резонно заметил он. Потом низко опустил голову и едва слышно пробормотал себе под нос: — Я не хочу снова заходить внутрь. Там сегодня едва не умер мой лучший друг. И эти слова неожиданно подстегнули память Мирай, вырывая из ее глубин воспоминание об одном из декабрьских вечеров, когда Майки с выражением измученного опустошения на лице сидел на кровати в своей комнате, которую отдал ей, держал в руках старое фото, запечатлевшее рождение Токийской Свастики, и произносил слова, которым она в тот момент не придала большого значения. Он сказал тогда, что почти каждый раз, когда она появлялась в его прошлом, это были тяжелые для него моменты, зачастую так или иначе связанные с его другом, Кеном Рюгуджи. И в эту самую минуту Кен, судя по всему, лежал в реанимации после какой-то опасной травмы. А Майки, уставший и измученный, был здесь один, почему-то прятался от своих товарищей, но при этом явно нуждался в обществе другого — пусть даже незнакомого ему — человека. Вот только… теперь ведь он уже не был тут один, верно? Потому что сейчас здесь была Мирай. Случайно, незапланированно оказалась рядом с ним, как раз в то тяжелое для него время, когда он так переживал за Дракена. Внутри Мирай крепло интуитивное, неожиданно сильное убеждение, что это не было совпадением. Все случилось так, как должно было, и она не случайно появилась именно в этом времени. И Мирай приняла решение сейчас остаться рядом с ним, потому что Майки совершенно очевидно переживал сильное эмоциональное потрясение — один. Всегда — один, не подпуская к себе никого в моменты слабости. Но уже одно то, что он продолжал удерживать ее разговором, было безмолвным признанием, что на самом деле сейчас он совсем не хочет быть в одиночестве. — Что случилось с твоим другом? — тихо спросила Мирай, засовывая перебинтованную руку в карман толстовки. Внутри обнаружились две мелкие монетки, и она принялась машинально перебирать их пальцами, ища успокоения в этом механическом бездумном движении. Майки еще глубже запихнул руки в карманы, оттягивая тускло-зеленую ткань шортов, и ссутулил плечи. Произнес отстраненным, монотонным голосом: — Его ударили ножом в живот в драке. — Его глаза при этом пристально следили за ее лицом, и он слегка сощурился, склоняя набок голову. — Вас это не шокирует? Мирай сдавила между пальцами нагревшиеся от ее тепла монетки в кармане. Встретила взгляд Майки — прямой, почти вызывающий — спокойно и невозмутимо. — В жизни и не такое бывает, — ровным голосом ответила она. Майки, конечно же, сейчас понятия не имел, что подобные вещи уже давно перестали ее удивлять. Но любой другой человек на ее месте сейчас должен был бы выглядеть как минимум потрясенным — и Манджиро ждал именно такой реакции. Не получив ее, он сощурился еще сильнее, поджал губы. Затем согласно хмыкнул и небрежно-неосознанным жестом потянулся запачканной рукой, которой до этого опирался о землю, к лицу, с недовольной гримасой принялся машинально тереть самую крупную ссадину, которая, по-видимому, раздражала его зудящей болью. Не выдержав этого антисанитарийного зрелища, Мирай импульсивно ухватила его за запястье, отводя его грязную руку от лица. — Не делай так, — строго велела она. Майки недоуменно уставился на нее, будто не понимая, что ее так возмутило, а Мирай поспешно отпустила его руку, сама испугавшись этого необдуманного прикосновения, и кивнула головой, указывая на его измазанные пальцы. — Инфекцию занесешь. Майки несколько секунд смотрел на нее непроницаемым взглядом, слишком медленно моргнул раз, другой. В итоге лишь безразлично пожал плечами, снова засовывая руки в карманы и опуская голову вниз. Он молчал, но не разворачивался и не уходил. За короткий миг в нем что-то неуловимо изменилось: казалось, из него в одночасье вытекли все силы и энергия, и аура усталости вокруг него стала почти физически ощутимой. Мирай натужно сглотнула, нахмурила брови. — Твой боевой раскрас из той же драки? — осторожно спросила она, мрачно оглядывая его избитое лицо. — Ага, — буднично-безразличным голосом отозвался Майки, не поднимая взгляда от внезапно так заинтересовавшего его асфальта. Мелко пожал плечами и добавил: — Ерунда. Его нога в разношенных шлепанцах небрежно пнула мелкий камешек, и Мирай тоже опустила глаза вниз, отвлекшись на это движение. Взгляд уткнулся в его ступни, зацепился за покраснение между большим и указательным пальцами на левой ноге под перемычкой сланцев. Мирай вздохнула, едва заметно качая головой и кусая губы, чтобы подавить просящуюся на них, совершенно неуместную сейчас печально-ностальгическую улыбку. Такие шлепанцы всегда натирали ему кожу в этом месте, но почему-то Майки упорно продолжал их носить — как оказалось, упрямая привычка тянулась еще из времен его юности. — Тебе все-таки нужно обработать эти ссадины, — сказала Мирай, неодобрительно глядя на запекшуюся кровь в царапине на его подбородке. — Может, все же пойдешь… — Нет, — грубовато перебил ее Майки, категорично качая головой для пущей убедительности. — Назад в больницу я не пойду. На мне и не такое заживало. Мирай обреченно вздохнула. Упрямство Майки-подростка ни капли не уступало упрямству взрослого Манджиро. Внезапно вспомнив кое-что, она выпростала вторую руку из перевязи и поспешно сунула ее в карман. Пальцы нащупали внутри маленький пузырек с антисептиком и пакетик с ватой, которые дала ей медсестра в больнице. — Ладно, — сказала Мирай, вынимая антисептик из кармана и показывая ему. — Если не хочешь идти к врачу, давай обработаем здесь. Некоторые царапины слишком глубокие, нельзя их так просто оставлять. Майки с веселым удивлением приподнял брови, глядя на пузырек в ее руке. — Вы что, всегда носите с собой такие штуки? — Его взгляд скользнул по ее забинтованной ладони, затем по пластырю на щеке, и он вдруг ухмыльнулся, красноречиво хмыкнув. — Хотя, можете не отвечать. — Мирай вскинула брови, уставившись на него. Вот же мелкий нахал! Впрочем, эта немного ершистая, по-подростковому дерзкая версия Манджиро ее даже умиляла. Мирай нравилось видеть его таким: еще не измученным грузом постоянной душевной усталости, с которым он жил в будущем, где она знала его. А Майки сухо шмыгнул носом и кивнул на пузырек в ее пальцах. — Или, может, вы сами врач? — Нет, — покачала головой Мирай, встряхивая пузырек в своей руке. Подумав, добавила: — Ну, вообще-то, я ветеринар. Сухие губы Майки медленно растянулись в по-детски дурашливой, такой неожиданной на фоне его общего мрачного настроения ухмылке. Он лениво пожал одним плечом, все еще не вынимая руки из карманов. — Круто, потому что я та еще скотина. Мирай просто уставилась на него, на пару секунд лишившись дара речи. Ирония времени и цикличности событий и фраз, брошенных в том или ином его промежутке, уже даже не удивляла ее так сильно, как раньше. Слабо усмехнувшись в ответ на слова, которые он снова скажет ей через четырнадцать лет, Мирай кивнула головой, указывая на стоящую неподалеку скамейку, и Майки послушно развернулся, зашагал в обозначенном направлении. Он небрежно плюхнулся на скамью, а Мирай, не став садиться, уперлась в перекладины сиденья одним коленом, встав над мальчиком так, чтобы свет фонаря как можно лучше освещал его пострадавшее лицо. Была какая-то странная ирония в том, что в любом времени и возрасте они все равно возвращались к этому: Мирай лечила его раны. Она задумчиво покачала головой, размышляя о том, что с удовольствием выбросила бы подобные мероприятия из проведенного с ним времени — в любом времени. Где-то на задворках сознания слабо трепыхнулась мысль о том, что теперь она снова понятия не имеет, где искать как сквозь землю провалившегося Такемичи. Мирай решительно отодвинула эту тревогу еще дальше, закрывая ее в глухом уголке своего разума. Она подумает об этом позже, когда останется одна. Сейчас более важным ей казалось унять дрожь, поселившуюся в пальцах от того, что Майки был рядом, живой, и она могла коснуться его — даже если это было лишь для того, чтобы промыть его царапины. Мирай открутила крышку пузырька и смочила ватный диск в антисептике. Окинув оценивающим взглядом расслабленное лицо Майки, глядевшего на нее снизу-вверх, Мирай выбрала самую крупную ссадину на его скуле и аккуратно прикоснулась к ней ваткой. Майки тут же поморщился и зашипел, неосознанно пытаясь отодвинуться от вызывающего жжение антисептика. — Не дергайся, — строго сказала Мирай, машинально прикасаясь второй рукой к его щеке, чтобы удержать на месте его голову. — Не так уж это и больно. Его кожа была такой гладкой и теплой под ее пальцами. Мирай с трудом проглотила поднявшийся в горло вязкий ком, вызванный этим болезненно-приятным прикосновением. Майки продолжал недовольно гримасничать и вертеться, доказывая, что в юности был куда более проблемным пациентом, чем в будущем, и Мирай, не успев обдумать свое действие, привычно подула на его царапины, чтобы облегчить жжение. Майки моментально затих и прекратил ерзать, замер и, кажется, даже перестал дышать. Мирай, сообразив, что только что сделала, тоже замерла, чувствуя легкую панику. Темные глаза, ставшие огромными на его избитом лице, смотрели на нее недоверчиво и как-то по-странному уязвимо, как будто он был в замешательстве от подобной заботы. Мирай напомнила себе, что в этом не было ничего удивительного. Манджиро слишком рано остался без родителей и вряд ли у него сейчас был кто-то, кто дул бы на его царапины, чтобы убрать боль. От этой мысли глубокая печаль коснулась ее души. Так не должно было быть. Любому ребенку нужен кто-то, кто будет дуть на его ранки и отдавать свою заботу. Мирай прекрасно знала это на собственном опыте — как и то, насколько болезненным может быть отсутствие такого человека в нужный момент. Насколько она знала, сейчас Майки жил с дедушкой. Но, судя по этой ершистости, когда дело касалось его ушибов, и его реакции на такой привычный для любого ребенка способ облегчения боли в ранках, конкретно для него подобное вовсе не было чем-то привычным. Подавив тяжелый вздох, Мирай с большой осторожностью взялась за обработку другой ссадины, возле уголка его рта. Майки молча разглядывал ее лицо, внимательно и задумчиво, и его взгляд поднимал в душе Мирай самые разные, во многом противоречивые эмоции. А потом он разомкнул потрескавшиеся губы и очень тихо спросил неожиданное: — Вам одиноко? Пальцы Мирай замерли над его лицом, так и не прикоснувшись ваткой к последней ссадине. Она моргнула несколько раз, удивленная его таким странным вопросом. — С чего ты взял? — осторожно спросила Мирай, вновь аккуратно проходясь антисептиком по царапине на его подбородке. Майки смотрел на нее ставшими вдруг очень серьезными глазами, казавшимися чем-то чужеродным на его еще почти детском лице. Затем облизнул губы и слабо пожал плечами. — Вы обрабатываете ссадины незнакомому пацану на заднем дворе больницы посреди ночи, — беззлобно хмыкнул он, многозначительно приподнимая брови. Стараясь двигаться естественно, Мирай распрямилась и отошла от него, чтобы выбросить в урну использованную вату, в надежде, что этим сможет скрыть от него замешательство, так явно проступившее сейчас на ее лице. Неожиданная забота от чужой женщины действительно должна была выглядеть странно для него, и она вдруг почувствовала себя очень глупо. А Майки тем временем продолжил тихим, внезапно ставшим каким-то пустым, голосом: — Если да, то это ничего. Просто больницы — это такое место. Здесь многие одиноки, даже когда рядом кто-то есть. Мирай развернулась, чтобы посмотреть на него. Майки сидел, откинувшись на спинку скамьи, на первый взгляд такой расслабленный, но она все равно видела напряжение в линии его плеч. Его лицо было невозмутимым и пустым, но Мирай сразу узнала его привычную защитную маску — еще не такую плотную и непроницаемую, какой она станет в будущем, — и тихо, печально вздохнула. Майки казался слишком взрослым сейчас, слишком уставшим, и слишком одиноким — никто не должен выглядеть вот так в пятнадцать, и Мирай знала это, как никто, потому что в свои пятнадцать вынуждена была совершать вещи, от которых у любого взрослого волосы встали бы дыбом. Но Майки ведь сейчас неспроста завел разговор на эту тему. Поэтому с тихим вздохом Мирай вернулась к скамейке и осторожно села рядом с ним. Майки не шелохнулся, продолжая неотрывно глядеть в маячащую перед ними стену больничного корпуса. — Я видела тут целую толпу ребят в форме, — ненавязчиво заметила Мирай, поворачиваясь к нему. Майки лишь слабо кивнул, не говоря ни слова. — Твои приятели? — Мои люди. Холодок прошелся по позвоночнику Мирай колючими иглами. Сейчас в этом мальчике, еще почти ребенке, неожиданно так легко было разглядеть его взрослую версию. И Мирай вдруг с новой силой накрыло горячим, искренним желанием не дать Майки превратиться в будущего себя. В того человека, который отгородил себя от всех, кто был ему близок и дорог, который заменил своих друзей на «своих людей» и возвел вокруг своего сердца непреодолимую стену. Поджав губы, Мирай снова отвернулась и тоже перевела взгляд на пустую стену, куда так упрямо смотрел сейчас Майки. — Они тоже дрались? — Еще один молчаливый кивок. Мирай вздохнула и скосила на него взгляд, рассматривая знакомый профиль. — Из-за чего она хоть была? Эта драка. Она видела, как Майки крепко сжал губы, затем закусил нижнюю, не отводя взгляда от стены. Ткань на карманах его шортов натянулась от того, как крепко он стиснул спрятанные в них кулаки. А затем он вдруг опустил голову, будто желая отгородиться от мира и от сидящей рядом девушки завесой свесившихся вниз волос. — Из-за того, что хороший парень запутался и позволил себя обхитрить одному ублюдку, — наконец нарушил ночную тишину его охрипший голос. — Из-за того, что я сделал недостаточно, не уберег от решетки друга, за которого нес ответственность. Я подвел их. Оказался… слабым и глупым. Поэтому и была драка. Поэтому Кен-чин пострадал. Мирай молча смотрела на него, борясь с новой злой болью, царапавшей ее сердце. Насколько же ему должно было быть одиноко, живя в этом укоренившемся в нем страхе расслабиться и показать слабину, что сейчас он начал делиться такими личными переживаниями с незнакомой — для него незнакомой — женщиной, даже имени которой не знал, а не со своими друзьями. В этом крылась одна из проблем и ошибок Майки, и Мирай знала, что с возрастом его нежелание (или страх?) принимать помощь и привычка тащить все на себе в одиночку станут лишь еще более выраженными. Она тоже засунула руки в карманы и развернулась к нему, склоняя голову набок. — Не слишком ли много ты на себя берешь? — очень тихо спросила Мирай, борясь с порывом заправить ему волосы за ухо, чтобы увидеть скрытое ими лицо. Будто почувствовав это ее желание, Майки вдруг сам поднял голову и повернулся к ней, встречая ее серьезным взглядом. Он молча смотрел на нее пару долгих секунд, после чего облизнул пересохшие губы и на одной ноте монотонным голосом произнес: — Я их лидер. Это — мой долг. А вы — странная. — Мирай поперхнулась воздухом от неожиданности последнего заявления, а Майки вдруг хмыкнул, усмехнувшись одним уголком губ. Маска невозмутимости треснула на его лице — а может, просто сменилась другой, которой Мирай еще не знала. Явно довольный вызванным в ней замешательством, Майки как ни в чем ни бывало пояснил: — Потому что не говорите того, что должны были бы сказать. Мирай вздернула брови, озадаченно глядя на сидящего перед ней мальчика. Смены его настроения были такими резкими, что даже немного пугали. Прокашлявшись, чтобы прочистить горло, Мирай осторожно уточнила: — Это чего же? Он театрально преувеличенно пожал плечами, делая вид, что всерьез задумался, хотя уголки его губ все равно упорно тянулись вверх. — Не говорите, что драться плохо, и хулиганам стоило бы вправить мозги. Не спрашиваете о том, где мои родители. Или почему я сидел здесь один. Мирай сощурилась, глядя на него изучающе и внимательно. Под этим искусственно-легким тоном она явственно различала сковывающее его напряжение и нервную энергию, бурлящую в глубине, под его мнимо-расслабленным фасадом. — И почему же ты сидел здесь один? — послушно задала она подсказанный им вопрос, потому что чувствовала, что Майки хочет на него ответить. Ему нужно было на него ответить. Именно ради этого он затеял весь этот разговор с незнакомым человеком: не хотел делиться своими мыслями с друзьями, но и держать их внутри у него тоже не было сил. Майки молчал какое-то время, упершись взглядом в свои колени. Его губы были плотно сжаты, и Мирай видела, как сильно напряжена его челюсть. Она не торопила его, просто молча ожидая, когда он будет готов заговорить, — и когда его губы наконец разомкнулись, Майки упрямо не смотрел на нее, а голос его был едва ли громче шепота: — Я испугался. Испугался — что Кен-чин не выберется. Что я его потеряю. А он — это… — Майки облизнул сухие губы, сдавленно сглотнул. Мирай затаила дыхание, хмурясь в ответ на его слова. — Он мой компас. И моя совесть. Я боялся остаться без него, потому что тогда меня никто не будет сдерживать. Но я не могу показать слабость своим друзьям. Мирай на секунду прикрыла глаза, чувствуя горечь на корне языка от его слов, произнесенных таким потерянным голосом. Сказанное им сейчас мало вязалось с образом легкомысленного пятнадцатилетнего подростка, но настоящий Манджиро никогда и не был легкомысленным. Он слишком хорошо научился скрывать от близких людей ту тяжесть, что тянула вниз его душу годами, с самого детства. А Мирай слишком хорошо знала причину этой тяжести, и кто был в ней повинен. — Почему не можешь? — тихо спросила она, внимательно глядя на него. — Ведь они твои друзья. Майки глубоко вздохнул, затем отрывисто качнул головой и запрокинул ее назад, устремляя взгляд в нависшее над ними ночное небо, продырявленное россыпями звезд. — Они следуют за мной. Для них я должен быть сильным, — прошептал он и медленно, устало закрыл глаза. — Даже когда я не такой. Не справившись со спонтанным порывом, Мирай протянула руку и осторожно, чтобы не испугать, коснулась его плеча. Плечо напряглось от неожиданности под ее пальцами, было худым и очень теплым. Поджав губы, Мирай тихо вздохнула, с печалью вглядываясь в лицо Майки. На миг немного крепче сжав пальцы на его плече, она мягко произнесла: — Это нормально: иногда не быть сильным. Иногда этого и не нужно. После этих ее слов Майки медленно опустил голову и открыл глаза, повернулся к ней. Под его внимательным взглядом, снова слишком пристально изучающим ее лицо, Мирай поспешно убрала руку с его плеча. Она знала, что могла бы просто обнять взрослого Майки. Но перед ней сейчас сидел не взрослый Манджиро, а пятнадцатилетний мальчик, и это накладывало свои ограничения на любое действие или прикосновение, которое она могла себе позволить по отношению к нему. Мирай чувствовала себя до ужаса странно и некомфортно, не зная, как правильно вести себя с ним. И Майки совсем не помогал делу, потому что полностью развернулся к ней, укладывая сбитый локоть на спинку скамьи, и уверенно произнес: — Вы хорошая. — А следом с легким прищуром темных глаз и намеком на улыбку в уголках губ припечатал Мирай убийственно-прямым: — И красивая. Улыбка стала более очевидной на его губах, когда Мирай поперхнулась слюной, выпучивая на него глаза. Выражение его лица явственно говорило о том, что Майки доволен и полностью удовлетворен ее реакцией на его слова. С досадой чувствуя, как непрошенный румянец упорно жжет ее переносицу, Мирай сложила руки на груди и сдвинула брови к переносице, в попытке напустить на себя как можно более строгий и недовольный вид. А в глазах Майки сверкнули веселые искорки: еще бы, ему только что удалось вогнать в краску взрослую тетку. Мирай покачала головой, досадуя на подростковую беспардонность и собственную дурацкую восприимчивость к его словам. — Давай-ка комплименты мне ты будешь говорить лет через десять, — проворчала она, глядя, как довольная ухмылка оживляет его прежде такое серьезное лицо. Слегка прищурившись, Майки поерзал на скамейке, поджимая одну ногу под себя и укладываясь щекой на сгиб локтя, покоящийся на спинке скамьи. Пару раз мелко передернул плечами и хмыкнул, все еще неотрывно глядя на Мирай с широкой усмешкой на лице. — Да ну, я ведь тогда уже буду слишком старым, — протянул он, лениво зажмуривая один глаз. Мирай не сдержала возмущенное фырканье и услышала его тихий ответный смех. После этого они какое-то время сидели в тишине. Секунды текли тихой водой, перетекали в минуты, и растворялись в ночной темноте, потревоженной тусклым светом фонарей. Мирай краем глаза наблюдала за Майки, который сейчас полулежал на спинке скамьи, уложив голову на сгиб содранного локтя. Его глаза были закрыты, дыхание — медленное и размеренное. Мирай решила, что он задремал, вымотанный дракой и стрессом. И это значило, что ей пришла пора уходить. Как бы сильно ей ни хотелось подольше остаться с ним сейчас, она прыгнула в прошлое не для этого. Нельзя поддаваться своим эгоистичным желаниям. Нельзя вторгаться в его жизнь сейчас сильнее, чем она это уже сделала. Перед ней и так стояла непростая задача: нужно как-то разыскать Такемичи и найти способ вернуться в свое время. Поэтому Мирай тихо поднялась со скамейки, двигаясь очень осторожно, чтобы не потревожить сон Майки. Однако стоило ей встать, как сзади неожиданно раздался его немного охрипший голос: — Вы не могли бы… посидеть со мной еще немного? — Мирай обернулась и тут же встретилась со взглядом усталых глаз, глядящих на нее с тоской и безмолвной просьбой. Видя, что она колеблется, Майки тихо добавил неуверенное: — Пожалуйста? Она просто не могла уйти. Не могла уйти и оставить его сейчас, когда он сидел на этой скамейке, такой непривычно маленький, хрупкий, ссутулившийся и нахохлившийся, будто замерзший воробей. Мирай просто не могла оставить его, только не сейчас. Поэтому, не говоря ни слова, она снова опустилась на скамейку, с силой сжимая в кулаки пальцы, зудевшие от желания прикоснуться к нему. Майки ссутулился еще сильнее, опустил голову, вновь скрывая лицо за свесившимися вниз волосами. — Спасибо, — едва слышно прошептал он. Голос его неожиданно прозвучал так разбито, кольнув болью в груди Мирай. — Сегодня просто было так… Я очень устал. Мирай невольно поморщилась от того, с какой силой заныло от его слов ее сердце. Она закусила губу и перевела на него взгляд, взвешивая все «за» и «против». Затем осторожно протянула руку и мягко положила ее ему на спину, чувствуя под пальцами выступающие позвонки, четко ощутимые под тонкой тканью его кофты. Майки не вздрогнул от чужого прикосновения, не отодвинулся — наоборот: слегка подался к ней всем корпусом, с закрытыми глазами, будто сам не осознавал этого движения. И это неожиданно помогло Мирай все-таки сделать то, что она уже давно хотела, но не решалась из-за странности всей этой неоднозначной ситуации. Ее рука, лежавшая на его спине, сдвинулась к плечу, мягко надавливая, и, повинуясь этому молчаливому приглашению, Майки с готовностью потянулся к ней, позволяя руке Мирай обхватить его плечи. Он тихо, коротко вздохнул, утыкаясь лбом в ее плечо, а Мирай, сдерживая жжение в глазах, тихо обняла его второй рукой. Сейчас перед ней был не глава Бонтена, не человек, привыкший хладнокровно и эффективно решать встающие перед ним проблемы, и даже не мужчина, которого она любила. Сейчас перед ней был потерянный, уставший и глубоко внутри очень одинокий ребенок, чья душа слишком рано позврослела — вот только он никому не давал этого понять. И Мирай обнимала его, почти по-матерински, потому что ему нужно было это сейчас, нужно было это тепло взрослого человека, который мог позаботиться о нем, и с которым ему не нужно было быть сильным. Майки не шевелился, позволяя ей обнимать его; молча дышал в ее плечо, куда прижимался лбом, и тепло его дыхания согревало открытую кожу Мирай у ворота ее толстовки. Она тоже хранила молчание, размеренно поглаживая его спину, и считала болезненные удары своего сердца. Время, проведенное без него в будущем, было изощренной пыткой, наполненной одиночеством и отчаянием, и сейчас, чувствуя под пальцами его такое живое тепло, Мирай спрашивала себя, сможет ли выпустить его из этого объятия, когда придет время. Про себя она решила, что сейчас останется с ним так надолго, как ему будет нужно, чтобы прийти в себя. Если ее присутствие рядом каким-то образом помогает ему расслабиться, побыть хоть немного ребенком без слишком тяжелого для него груза ответственности — она останется. А все свои проблемы, связанные с очевидной невозможностью самостоятельно вернуться в свое время, Мирай как-нибудь решит — потом. Майки вдруг повернул голову, касаясь лбом ее шеи, и Мирай нервно сглотнула: не хотелось, чтобы он почувствовал, как сильно бьется сейчас ее пульс. — Вы думаете, что я неблагополучный, — прошептал Майки в ее плечо. В его голосе не было даже намека на вопросительную интонацию. Мирай нахмурилась, неосознанно крепче сжимая вокруг него свои руки. — Почему ты так решил? — мягко спросила она. Майки вздохнул — тяжело, протяжнo, — затем устало пожал одним плечом. — Потому что я такой и есть, — отозвался он с неожиданной жесткостью в голосе, едва ли не злостью, и Мирай каким-то шестым чувством понимала, что это раздражение направлено вовсе не на нее. Нет, он злился на себя. — Вы, наверное, просто слишком добрая, чтобы прямо мне об этом сказать. Нянчитесь тут со мной. Как будто я этого заслуживаю. Мирай печально поджала губы, нахмурилась, возобновляя успокаивающее движение своей ладони на его спине. — С чего ты взял, что не заслуживаешь? Его плечи напряглись под ее руками, лоб еще сильнее вжался в ее шею, будто он хотел спрятаться от ее вопроса и внимания. — Я делал плохие вещи, — хрипло прошептал он, и Мирай увидела, как он сжимает в кулаки безвольно лежащие на его коленях ладони. — Продолжаю делать. Даже когда не хочу. У меня не получается это контролировать. Мирай хорошо знала, что приступы «черного импульса» преследовали Майки с раннего детства, — на самом деле, ровно с того момента, когда она впервые перелила ему свою кровь. Мирай знала это, и все равно сейчас ей казалось, она может в любой миг задохнуться от охватившего ее такого сильного сожаления и глубокого чувства вины за то, что из-за нее и Такемичи Манджиро приходится так сильно страдать от действия жестокого парадокса, вцепившегося в него своим проклятием. Мирай на секунду закрыла глаза, до боли закусывая губу, чтобы сдержать влагу, против воли начавшую собираться в уголках глаз. — Не обвиняй себя, — прошептала она в его волосы. Они пахли дождем, оставившим в мягких прядях свой свежий запах несмотря на то, что волосы давно высохли. — Мы все делаем иногда плохие вещи. Иногда мы даже делаем их, желая поступить, как лучше. Но без этого мы не были бы людьми. Важно не то, что мы совершаем поступки, о которых жалеем, а то, как мы решаем их последствия. Майки ничего не ответил на это, но Мирай почувствовала, как он крепко зажмурился, еще сильнее вжимаясь лицом в ее плечо. Его плечи мелко вздрогнули под ее руками, и она успокаивающе погладила его худую спину. Опустив взгляд на светлую взъерошенную макушку, Мирай тяжело вздохнула, разрываемая желанием хоть как-то помочь ему, но понимая, что на самом деле ничего не может сделать. Не здесь и не сейчас. Ей необходимо быть крайне осторожной с любыми своими словами и поступками по отношению к нему в этом времени, чтобы случайно не нарушить ничего важного. Мирай хотела ему помочь, но знала, что сейчас никак не сможет этого сделать. Чтобы действительно, по-настоящему помочь Манджиро, ей нужно было вернуться в свое время и обучиться секретным техникам, позволяющим манипулировать чужим разумом, чтобы суметь убрать его опасные воспоминания, когда она найдет их. Мирай не могла быть в этом уверена, но предполагала, что Майки пока что еще ничего не вспомнил. Сейчас, в этом возрасте, он лишь страдал от необъяснимых приступов, которые его родные — и он сам, — считали болезнью. Страдал вдвойне, потому что всеми силами скрывал свое настоящее состояние от друзей. Единственное, что Мирай могла сделать для него сейчас: просто побыть с ним рядом, пока он по кусочкам собирает осколки своего разбитого самообладания, не выстоявшего под напором обрушившихся на него стресса, нервного напряжения и страха за лучшего друга. На самом деле, возможно, ничего большего от нее сейчас и не требовалось. Мирай погрузилась в свои замедлившиеся мысли, околдованная дыханием мальчика в ее руках, его теплом под ее пальцами, и странным, но невероятно сильным ощущением правильности происходящего. Сейчас, наконец-то держа в своих руках самое дорогое, что было в ее жизни, Мирай впервые за много дней смогла по-настоящему расслабиться, несмотря на неясность ситуации, в которой оказалась, и позволить своему разуму отпустить жесткий контроль над происходящим. Она чувствовала, как накопившаяся в ее душе и теле усталость обволакивает каждую ее клеточку сонной разморенностью. Мирай потеряла счет времени, не знала, как долго они просидели вот так — после всего, что было между ними, снова лишь знакомые незнакомцы в ночной тишине, — делясь друг с другом так необходимым им обоим теплом. Майки слабо пошевелился в ее руках, затем тихо, расслабленно вздохнул и на выдохе шепотом позвал: — Мирай? — М-м? — машинально отозвалась она, опасно убаюканная охватившим ее сонным умиротворением. — Я рад, что ты нашлась, — прошептал Майки в ее плечо, согревая теплым дыханием даже через ткань толстовки. И тогда Мирай, наконец, полностью осознала услышанное. Замерла неподвижным истуканом. Единственным в ней, что не попало под это невидимое заклятие оцепенения, осталось сердце, которое в панике заметалось по грудной клетке, заставляя кровь шуметь в ушах. Кончики пальцев Мирай на его теплой спине заледенели, будто кровь разом и полностью отхлынула от ее конечностей, в то время как все остальное тело окатило горячей волной жара. Лихорадочно осмысливая случившееся, Мирай не с первой попытки смогла выдавить из себя слабое, получившееся слишком фальшивым: — Я не понимаю, о чем ты. Майки зашевелился, выпрямляясь, и Мирай поспешно отняла от него руки, тут же натягивая рукава толстовки на ладони, чтобы скрыть тканью то, с какой силой сжались в кулаки ее пальцы. Она так идиотски прокололась. Как она могла позволить себе настолько расслабиться, чтобы так по-дурацки отозваться на свое имя, которого Майки никак не должен был знать! Ведь она ему его не называла этой ночью, как и он ей — своего. Почему же тогда он обратился к ней этим именем? Именно этим, ее? Сделал это специально, чтобы проверить ее реакцию и свои подозрения? А она попалась, как последняя дура. Но не мог же он в самом деле узнать ее, ведь… Спокойный, ровный голос Майки остановил ее лихорадочно скачущие мысли, тут же привлекая к нему все ее внимание. — Нет, понимаешь, — уверенно сказал он, не отводя от ее побледневшего лица цепкого взгляда чуть прищуренных темных глаз. — Я сразу подумал, что это ты, как только увидел тебя. И сейчас — ты ведь отозвалась на имя. И глаза твои я сразу узнал. — Прежде чем Мирай успела как-то отреагировать или остановить его, Майки вдруг неуловимо быстрым движением протянул руку и аккуратно провел большим пальцем по ее щеке под правым голубым глазом. Мирай вздрогнула от слишком знакомого прикосновения, пробудившего в памяти многочисленные дежавю, а палец Майки тем временем уже осторожно касался детского пластыря с динозаврами на ее щеке. — Еще и этот пластырь, совсем такой же. Слишком много совпадений, разве нет? — Он убрал руку и склонил набок голову, изучающе рассматривая Мирай. На его оживившемся, слегка порозовевшем лице отражалось любопытство смешанное с уверенностью в своей правоте. — У меня отличная память на лица, а твое я запомнил очень хорошо, Мирай. Как я мог тебя не запомнить? Ты, кстати, не так уж и сильно изменилась, если как следует присмотреться. Даже красивее стала. Последние слова Майки произнес, глядя в ее лицо прямым взглядом, в котором плескался неподдельный интерес. В голове Мирай тут же эхом прозвучал голос Соры, рассказывающей ей о том, как в пятнадцать лет Майки сильно увлекся взрослой женщиной — ею, — и от этой мысли Мирай вскочила со скамейки, как ошпаренная, и нервно отошла от него на пару шагов. Майки наблюдал за ее маневром с озадаченным удивлением, но все равно оставался слишком спокойным. Наверное, она должна была сейчас придумать что-то, убедить его в том, что он ошибается, — но в голову ничего не приходило. И он вел себя слишком взросло, слишком спокойно, как для пятнадцатилетнего мальчика, только что играючи раскрывшего ее секрет. А Майки озадаченно почесал затылок и задумчиво пробормотал: — Я только одного не понимаю: почему ты такая старая? — Мирай уставилась на него, вытаращив глаза в немом возмущении, а лицо Майки вдруг просияло и, будто в опровержение всех ее мыслей о его не по годам удивительной взрослости, он бодро предположил: — Ты что, клон? Или сбежала из лаборатории, где тебя так сильно состарили? — Да вовсе я не старая! — почти против воли выпалила Мирай, глупо цепляясь за эту совершенно неважную, но безопасную тему. Майки снисходительно хмыкнул и откинулся на спинку скамейки, глядя на нее с дразнящими искорками в темных глазах. — Пфф, ты мне в мамки годишься, — протянул он, с вызовом приподнимая одну бровь. Затем поднял руку и эту же приподнятую бровь задумчиво почесал. — И это реально странно, потому что ты, конечно, была старше меня, но точно не настолько. Мирай тяжело вздохнула, устало прикрывая глаза забинтованной рукой. И как прикажете ей выпутываться из этой тупиковой ситуации? Что ответить ему? Не могла же она в самом деле рассказать ему сейчас о путешествиях во времени, о том, что пришла из будущего, где его уже нет, или что на самом деле он, наоборот, старше ее. Конечно, не могла, — все это прозвучало бы слишком дико, и Майки, само собой, не поверил бы ни единому слову. Хотя нет, насчет последнего Мирай была не уверена: в конце концов, он только что озвучил теорию, что ее состарили в секретной лаборатории. Она тихо фыркнула в ответ на собственные мысли. От усталости и стресса, вызванного этим бесконтрольным прыжком и неожиданной встречей с Майки, к которой она оказалась совсем не подготовлена, соображалось из рук вон плохо. Но Мирай знала, что точно не может сейчас сказать ему всю правду. — Я очень долго ждал тебя тогда, знаешь. Но ты так и не появилась больше ни разу. Тихий голос Майки прозвучал неожиданно близко, и Мирай, чувствуя, как от его слов взволнованно споткнулось в груди ее сердце, медленно отвела ладонь от глаз. Майки уже стоял напротив нее, подойдя неслышно, и смотрел на нее слишком открытым, слишком искренним взглядом. Мирай растерянно облизнула пересохшие губы, подыскивая правильные слова, которые могла бы сказать ему сейчас, — но правильных слов не было, они упорно не шли. — Я знаю, что ты спасла меня тогда, в больнице, — продолжил Майки, и Мирай с трудом удержалась от болезненной гримасы. Он ошибался. Ведь он не знал, что в тот роковой день не только пострадал от взрыва из-за нее, но и оказался открыт и беззащитен перед проклятием, наложенным на него самим временем, — которое было слишком жестоким, предпочитая наказывать невинных вместо тех, кто действительно заслуживал наказания. А Майки продолжал говорить, не зная, что каждое его слово отзывалось все новой болью в душе стоявшей перед ним девушки: — Я вспоминал тебя каждый день, Мирай. Столько лет прошло, но я продолжал тебя помнить. А ты… — oн запнулся, подойдя ближе, и нахмурился, будто только что осознав, что ему приходится смотреть на нее снизу вверх. По его переносице начал разливаться слабый румянец, и Майки недовольно дернул уголком губ, расправляя плечи и поднимая голову, будто это могло прибавить ему роста. Совсем тихо спросил: — А ты забыла меня? Грусть и неожиданная уязвимость, прозвучавшие сейчас в его голосе, ударили Мирай с огромной силой, опасно пошатнув ее намерение соврать ему и убедить, что они не знакомы. Майки помнил, узнал ее, и Мирай знала, что где-то в его комнате уже много лет спрятан сделанный им еще в детстве браслет — чьи останки она носит сейчас на шее в память обо всем, что потеряла, — и дожидается своего часа, когда наконец сможет обрести свое законное место на ее левом запястье. И Мирай вдруг поняла, что не может заставить себя соврать ему. Не может поступить с ним так. Майки в любом случае уже понял, что это действительно она, убедился в этом если не сегодня, то наверняка в какой-то из следующих ее прыжков в прошлое, которые ей еще предстоит совершить. И поэтому Мирай не стала отводить взгляд, вместо этого глядя в его наполненные ожиданием и немым вопросом глаза так же прямо и открыто, как он смотрел в ее. Ее голос прозвучал мягко и тихо в ночной тишине: — Я бы никогда не смогла забыть тебя, Майки. Его расцелованное нежным румянцем лицо просияло, так красиво преображаясь в счастливой улыбке, что у Мирай от одного ее вида болезненно-приятно кольнуло в сердце. За все время, что знала его, она так редко видела вот такую улыбку на его лице, потому что тень живущей в его душе тяжести всегда держала ее взаперти, не давая ей пробиться наружу. Ради такой его улыбки Мирай готова была перевернуть весь мир, поменять местами небо и землю. Ведь он понятия не имел, что значила для нее та короткая встреча с ним в детстве. Не знал, что воспоминания о нем стали спасением и убежищем для ее тогда еще слишком юной, измученной тяжким грузом души на долгие, долгие годы, — еще до того, как он по-настоящему вошел в ее жизнь, когда они оба повзрослели, осветив ее ярким светом и согрев спасительным теплом, хоть сам он был уверен, что несет в мир лишь тьму и холод. А через миг хрупкость этого момента вдруг нарушило громкое урчание живота Майки. Приподняв брови, Мирай не стала сдерживать добродушную усмешку, потянувшую вверх кончики ее губ, а Майки недовольно цокнул языком, потирая рукой живот, будто это могло остановить его внезапную громкость. Румянец на его скулах стал на самую малость ярче. Все еще улыбаясь, Мирай вздохнула и покачала головой. — Ты голодный, — мягко констатировала она очевидное. — Давай зайдем в больничный кафетерий и… — Нет, — с вернувшейся в голос резкостью перебил ее Майки, мрачно хмуря светлые брови. Пальцы на руке, которую он прижимал к животу, нервно сжались в тугой кулак. — Я не хочу больше заходить туда. Не такой уж я и голодный. Он тут же с досадой поморщился под аккомпанемент новых звуковых спецэффектов своего желудка, сводящих на нет его последнее заявление. Мирай обреченно покачала головой, смеривая нахохлившегося мальчика невпечатленным взглядом. — Тогда подожди меня здесь, я принесу тебе что-нибудь, — решила она. — Я люблю тайяки, — тут же с готовностью объявил Майки. Мирай с трудом сдержала просившееся на язык «Я знаю», и кивнула ему с легкой улыбкой. Купить еду для Майки было лучшим применением для той тысячи йен, что завалялась в ее кармане и была бесполезна для любых других, более серьезных потребностей. А его лицо вдруг посерьезнело, и светлые брови сошлись к переносице, образовывая хмурую складочку на гладкой чистой коже. — Обещай, что не сбежишь сейчас? — настороженно попросил Майки, с подозрением прищуривая глаза. Его слова и новый резкий скачок от беззаботной легкости к тревожной серьезности заставили Мирай внимательно всмотреться в его вдруг ставшее таким напряженным лицо. Майки смотрел в ее глаза пристально, не мигая, будто надеясь в ее лице прочитать тот ответ, который так хотел услышать. Мирай не отвела глаза, открыто и прямо встречая его напряженный взгляд. — Обещаю, — серьезно сказала она, не разрывая этот затянувшийся зрительный контакт. Одного этого слова хватило, чтобы лицо Майки вновь расслабилось, и напряжение призрачной дымкой покинуло его тонкие черты. Уголки его губ дрогнули в намеке на улыбку, и он слабо кивнул головой, отчего выбившиеся из-под резинки пряди тут же упали ему на глаза. Майки нетерпеливо сдул их, и улыбнулся шире. — Хорошо. — Он вдруг замялся, будто охваченный внезапной неловкостью, и высоко приподнял плечи, словно хотел пожать ими, да так и не довел движение до конца. Голос его прозвучал тихо и нерешительно: — Потому что я бы очень… очень не хотел, чтобы ты опять пропала. Эти слова вызвали целую серию болезненных флешбеков в сознании Мирай, в каждом из которых Майки говорил ей, что она всегда оставляла его в прошлом. Одна мысль об этом отдавалась зудящей болью в самих ее костях. Мирай не знала, что двигало ею в тех прыжках в его прошлое, когда она уходила от него. Она не верила, что была способна на такое: просто бросить его. Мирай собиралась разобраться в этом недоразумении, но — не сегодня. Сегодня, в этот непредназначенный для нее момент в бесконечной реке времени, Мирай была твердо намерена остаться рядом с Майки: на столько, на сколько будет нужно. А он вдруг снова улыбнулся ей, широко, задорно. — И тогда расскажешь мне, почему ты такая… — Майки поспешно захлопнул рот, обрывая сам себя, и надул щеки, затем неопределенно взмахнул рукой, указывая на Мирай, но благоразумно избегая вновь называть ее старой. Мирай лишь хмыкнула в ответ и покачала головой. За время этого похода в кафетерий ей предстояло как следует напрячь мозг и придумать, что ответить ему на этот вопрос, потому что Майки совершенно очевидно не собирался оставлять эту тему. Задачка получалась не из легких, но она просто обязана была выдумать хоть что-то, на что Майки купится сейчас, потому что рассказывать ему правду действительно было бы не самым лучшим решением. Заранее озабоченная вставшей перед ней проблемой, Мирай уже почти развернулась, когда голос Майки вновь нагнал ее, заставляя остановиться: — Эй, Мирай! — Она обернулась к нему, вопросительно приподнимая брови, и Майки слабо улыбнулся, засовывая руки глубоко в карманы шортов. Дернув сбитым локтем, плавно перекатился с пяток на носки, и назад, затем коротко пожал плечами и сказал с обезоруживающей простотой: — Я буду ждать тебя. Мирай сдавленно сглотнула, тронутая его такой непосредственной искренностью, и мягко улыбнулась ему. — Я вернусь к тебе, — пообещала она, открыто глядя в его глаза. Улыбка на его губах стала немного более расслабленной, и Майки кивнул в ответ на ее слова. С некоторым трудом заставив себя наконец отвернуться от него, Мирай уверенно зашагала по тускло освещенной фонарями аллее к центральному входу больницы. Сейчас, оставшись наедине с собой, она готова была расплакаться от оглушающей силы эмоций, которые вызвала эта незапланированная встреча с Майки. Видеть его: живым, таким реальным, прикасаться к нему, слышать его голос — это было одновременно и неземным блаженством, и невыносимой пыткой. Мирай решила не мучить себя сомнениями и вопросами, на которые не знала ответа. Она оказалась именно здесь, именно в этом времени, именно когда Майки так нужна была поддержка — и выбрала считать это не случайным совпадением. Мирай все больше приходила к выводу, что не существует такой вещи, как случайные совпадения. Все имело смысл, даже если в данный конкретный момент этот смысл еще был непонятен. Сейчас она купит тайяки и вернется к нему, сочинит что-нибудь удобоваримое, чтобы объяснить настолько большую разницу в возрасте между ними, а после обязательно разыщет Такемичи, и найдет способ вернуться в свое время. Эта встреча с Майки стала нелегким испытанием для Мирай, но в то же время и глотком свежего воздуха; эта встреча придала ей сил идти дальше к намеченной цели — ради него. Но первым делом нужно было справиться с этим слишком сильным волнением, от которого ей даже становилось трудно дышать. Торопливо шагая по асфальтированной дорожке, Мирай машинально поднесла руку к груди, будто этим движением могла облегчить поступление кислорода в ее внезапно ставшие слишком тесными легкие. Сделав очередной натужный вздох, Мирай нахмурилась, невольно замедляя шаг. Дышать действительно было очень тяжело, и становилось все тяжелее. Чувствуя, как взволнованно ускоряется пульс, подгоняемый все усиливающейся нехваткой кислорода, Мирай полностью остановилась, теперь уже не на шутку встревоженная. Похоже, вовсе не волнение было причиной этого странного состояния. Ощущение, будто к ее лицу кто-то прижал невидимую подушку, обрушилось на нее резко и оглушающе, подобно безудержной снежной лавине, тут же запуская электрические разряды инстинктивной паники по позвоночнику. И оно не было незнакомым, это ощущение. Широко распахнув глаза, Мирай с хрипом хватала ртом воздух — который упрямо не соглашался проходить в ее легкие. Она уже испытывала подобное однажды. Прекрасным и страшным рождественским вечером, когда обезумевший Юджи насильно вырвал ее из прошлого и швырнул назад, в ее родное время. Может ли быть… Потрясенная этим внезапным озарением, Мирай слепо зашарила рукой по воздуху, надеясь нащупать хоть какую-то опору — потому что от нехватки кислорода у нее уже темнело в глазах, а ноги слабели и подгибались. Она начинала догадываться, что с ней происходит, хоть и не могла этого объяснить — но внезапно появившийся холодок в животе и тянущая, зудящая вибрация где-то под ложечкой были знакомым предзнаменованием того, что должно было вот-вот случиться. И когда внутренности Мирай неожиданно сдавило невидимыми тисками, когда окончательное понимание происходящего окатило ее жаркой волной, — в ее разуме запертой птицей забилась лишь одна лихорадочная, отчаянная мысль. Она ведь пообещала ему. Она пообещала ему вернуться. Майки будет ждать ее, будет сидеть на этой неудобной скамейке на заднем дворе больницы, и ждать — пока не поймет, что ждать некого. В душной темноте, что сейчас застилала плотным покрывалом ее зрение, забивалась сгустками пугающей тишины в ее уши, — Мирай почти наяву слышала слова Майки, произнесенные им через четырнадцать лет в будущем: «Ты всегда оставляешь меня, Мирай». Его голос в ее голове все повторял и повторял эти печальные слова, что отравленной иглой прошивали сейчас ее сердце, так мучительно накладываясь на другие, произнесенные им всего каких-то пару минут назад: «Я буду ждать тебя». Она ведь пообещала, пообещала ему вернуться! — Нет… — сдавленно захрипела Мирай с глухим отчаянием и бессильным протестом, беспомощно оседая на землю. Но уже понимала, с ужасом и бесконечным сожалением, что нарушит данное Майки обещание. А через миг темнота проглотила ее полностью, грубо швыряя в ревущий поток разъяренного времени, который подхватил ее, поволок за собой, жестоко утопил в своих бушующих волнах. И когда давление внутри, казалось, сплющит в кровавый блин все ее органы, когда Мирай почти поверила в то, что сейчас умрет, расплатившись жизнью за обман, который они с Такемичи совершили над непреложными законами времени — воздух вдруг вновь хлынул в ее легкие, заставляя задыхаться теперь уже от его переизбытка. Хрипя и кашляя, Мирай скорчилась на твердой поверхности под ней, не ощущая своего тела, не видя ничего вокруг себя, и лишь чувствуя, как по щекам обильно катятся слезы. Дезориентированная, испуганная, раздавленная осознанием того, что только что действительно бросила Майки одного — пусть и недобровольно, — Мирай пыталась совладать со своим взбунтовавшимся телом, так интенсивно и болезненно отреагировавшим на межвременной прыжок. Она чувствовала чьи-то руки на своих плечах, начинала смутно различать испуганные, знакомые голоса, но перед глазами все расплывалось, и она по-прежнему ничего не видела. Все органы чувств отказали, сломанные внезапностью и насильственностью этого прыжка, — зато вернулось другое чувство, недоступное обычным людям: внутри Мирай будто вновь заработал ее особый «компас», безошибочно указывающий ей на время, в котором она оказалась. И Мирай совершенно четко понимала сейчас, что вернулась в свое время. Вот только ответов на вопросы «как?» и «почему?» по-прежнему не было. Мирай показалось, что она различила встревоженный голос своего наставника, а затем ее поглотила абсолютная тишина. Обессиленная, она перестала сопротивляться темноте, призывно протягивающей руки к ее сознанию, и провалилась в засасывающую, холодную пропасть глубокого обморока.

***

Размытые слова смутно знакомой песни пузырьками воздуха всплывали на поверхности моря темноты, в котором лениво дрейфовало сознание Мирай. Она с усилием напрягла растекшийся разум, пытаясь уловить их смысл. Женский голос был мелодичным и знакомым, тихо выводил эту музыкальную историю о нежданно нашедших любовь незнакомцах в ночи, рожденную более пятидесяти лет тому назад. Осознание происходящего возвращалось к Мирай плавно, и хоть она все еще не открыла глаза, но уже понимала, где — и когда, — находится и чей голос сейчас слышит. Тихо вздохнув и по-прежнему держа глаза закрытыми, Мирай хрипло пробормотала: — Вы в припеве напутали. Тихое пение оборвалось, и все тот же женский голос снисходительно хмыкнул. — Раз это заставило тебя очнуться, то со своей задачей я справилась, — с добродушной насмешкой ответила ей Сора. — Не думаю, что старина Фрэнк на меня обиделся бы: уже одно то, что я в состоянии выговорить английские слова этой песни — подвиг. Мирай слабо усмехнулась уголками пересохших губ и с усилием разлепила тяжелые веки. Она делала это медленно, опасаясь боли от яркого света — зря, потому что в комнате царил уютный полумрак, мягко разгоняемый тускло-желтой настольной лампой. Мирай сухо шмыгнула носом, прислушиваясь к тяжести в своей груди, что осела там после этой такой нежданной встречи с Майки — и новым, еще более неожиданным расставанием. Во рту разливалась неприятная горечь от одной мысли о том, что она вынужденно оставила его одного — и это после того, как пообещала вернуться. После всего случившегося туманные догадки беспорядочно заполняли голову Мирай, сорной травой вплетаясь во все другие мысли. Майки говорил, что она всегда оставляла его, и до этого момента Мирай была убеждена, что делала это осознанно; она надеялась, что у нее были весомые причины для такого поведения, — причины, о которых она просто пока еще не знала. Но сейчас, чувствуя свинцовую усталость во всем теле и зарождающуюся в висках боль — последствия недобровольного прыжка сквозь время, — Мирай начинала сомневаться в том, что ее загадочные исчезновения из жизни Майки были ее выбором. Она устало потянулась рукой к лицу, накрыла ладонью глаза, и ее пальцы нечаянно задели пластырь на скуле. Он начинал отклеиваться, и Мирай бездумно ковырнула его ногтем, поддевая еще сильнее. Ранка под ним саднила и чесалась. Где-то сбоку недовольно цокнула языком Сора, а через миг ее прохладная твердая рука накрыла пальцы Мирай, мягко, но настойчиво отводя их от ее лица. Убедившись, что лежащая на кровати девушка больше не собирается ковырять пластырь, Сора скрестила руки на груди и обреченно покачала головой. — Ей-богу, ты еще более проблемная, чем Майки, когда был мелким, — с легкой, немного грустной улыбкой проговорила она. Мирай непонимающе нахмурила брови, одновременно с этим зашевелившись в кровати, чтобы принять сидячее положение. А Сора распутала сложенные на груди руки и небрежно повела ладонью, указывая на детский пластырь с динозаврами на ее щеке. Пояснила: — Четыре часа тебя не было — и уже умудрилась испортить лицо. Что вообще произошло? — Я переместилась во времени, — невпопад прошептала Мирай, обращаясь скорее к себе самой, будто произнесенные вслух, эти слова делали случившееся по-настоящему реальным. — Не поверишь, мы догадались, — преувеличенно плоским тоном отозвалась Сора, выгибая тонкую бровь, пересеченную давним шрамом. Мирай никак не отреагировала на подкол, отбрасывая легкое одеяло, которым была укрыта, и свешивая ноги с кровати. Обтянутые носками ступни коснулись гладкого пола. Она была полностью одета, в ту же одежду, в которой совершила прыжок. Там, в прошлом, Мирай совсем потеряла счет времени. Сора сказала, что она провела в прошлом четыре часа. Значит ли это, что теперь именно такой будет максимальная длительность прыжка? Нужно обсудить это с Йоричи… Пересохшее горло неприятно саднило, и Мирай машинально поднесла к нему руку. Сора со вздохом поднялась со своего стула и подошла к тумбочке, на которой стояла пластиковая бутылка с водой. Открутив крышку, она протянула ее Мирай, и та с благодарной улыбкой приняла бутылку. Глядя, как девушка жадно глотает воду, Сора вздохнула и вернулась на свой стул, зябко обхватила себя руками и устремила на Мирай серьезный, задумчивый взгляд. — Знаешь, а ведь во мне еще оставался кро-ошечный червячок сомнения, который нашептывал, что это все полный бред. — Мирай отняла бутылку от губ и перевела вопросительный взгляд на сидящую перед ней женщину, слегка нахмурив брови. Сора отстраненно потерла пальцем шрам на брови и слабо усмехнулась. Пожала плечами: — Что ты, твой наставник, и даже Ханагаки — просто сборище психов, сбежавших из дурдома. А я — самая поехавшая из всех, потому что решила поверить во что-то настолько безумное, как перемещения во времени. Но потом… ты исчезла. Просто растворилась в воздухе, как будто тебя стерли дорогущим голливудским спецэффектом. — Сора неопределенно взмахнула рукой, будто жестом хотела продемонстрировать это волшебное исчезновение. — Ну, теперь вы видели все в этой жизни, — устало усмехнулась Мирай одним уголком губ. — Меня куда больше радует, что мне не придется тратить деньги на психиатра, раз все это действительно правда, — с кривой ухмылкой отозвалась Сора. Поерзав на своем стуле, она посерьезнела и слегка наклонилась вперед, упираясь ладонями в колени. — Как вообще это работает? Этот волшебный фокус с исчезновением. — Мое физическое перемещение? — уточнила Мирай, и Сора согласно кивнула. Мирай поджала губы и задумчиво склонила голову к плечу, обдумывая ответ. — Никто точно не знает. В клане Мори-кай был ученый, который считал, что тело прыгуна в момент перемещения подвергается воздействию на молекулярном уровне. Проще говоря, меня разбирает на атомы в настоящем и собирает заново в прошлом. Сора глядела на нее огромными, выпученными глазами. Затем плотно сомкнула веки и потрясла головой. — Рехнуться. А для тебя это может быть опасно? — Она склонила голову и приоткрыла глаза, внимательно разглядывая сидящую на кровати девушку. — Например, ну… вдруг тебя неправильно соберет в прошлом? Мирай усмехнулась в ответ на ее вопрос и отрицательно покачала головой. — Опасности для здоровья прыгуна нет. Мой организм изначально подготовлен природой для того, чтобы без последствий перемещаться во времени. Ученые Мори-кай очень тщательно исследовали этот вопрос за прошедшие десятилетия, хотя ответов, к сожалению, по-прежнему куда меньше, чем хотелось бы. Но прыжок не может причинить мне вреда. Сора с сомнением хмыкнула и окинула ее скептическим взглядом, приподнимая брови. — Глядя на тебя сейчас, я бы не была так уверена. Она была, конечно же, права. Мирай догадывалась, что выглядит не лучшим образом — она уже забыла, когда вообще была полностью здоровой, — да и глубокий обморок сразу после перемещения не был чем-то нормальным. — Прыжок ведь не был обычным. Как и триггер — я думаю, причина именно в этом, — озвучила Мирай свои догадки, и Сора нахмурилась. — Считаешь, дело в Ханагаки? — Мирай молча кивнула, а Сора тут же задала новый вопрос: — Почему тебя так долго не было? Я ожидала, что ты вернешься сразу же. — … у меня не получилось, — с заминкой призналась Мирай и мрачно поджала губы. Сора с недоумением приподняла брови и несколько секунд озадаченно глядела на девушку. Та не менее растерянно смотрела в ответ. Наконец моргнув, Сора решительно прихлопнула ладонями по коленям и тут же начала подниматься со стула. — Так, думаю, самое время сказать остальным, что ты пришла в себя, — объявила она. — Полагаю, тебе есть, что рассказать. Заодно и… Закончить она не успела, потому что дверь резко распахнулась, пропуская в комнату взъерошенного Ханагаки и следующего за ним по пятам Йоричи. Похоже, они и сами услышали звуки их голосов, доносящиеся из комнаты. — Ты очнулась! — воскликнул Такемичи слишком высоким от волнения голосом и дерганным движением шагнул было к Мирай, будто хотел обнять ее в порыве чувств, но в последний момент резко затормозил, неуклюже выставив перед собой руки. Наставник отреагировал на ее пробуждение менее бурно, но его внимательные глаза с беспокойством исследовали лицо Мирай, пытаясь оценить ее состояние. Надеясь развеять его — и свои, — сомнения насчет ее самочувствия, Мирай мужественно решила встать на ноги, несмотря на слабость: тело совсем затекло от долгого пребывания в одной позе и ей хотелось размяться. Такемичи все еще топтался возле кровати, не зная, куда деть руки. — Я бы помог тебе подняться, но не уверен, что… — он осекся и многозначительно помахал рукой, указывая на девушку. Мирай, аккуратно потирая больное плечо, спокойно покачала головой. — Расслабься, Такемичи. Сомневаюсь, что простого прикосновения будет достаточно, чтобы запустить новый прыжок. Она осторожно повела плечом, прислушиваясь к отголоскам боли в нем, и с удовлетворением убедилась, что болит уже гораздо меньше, чем еще пару дней назад. Под удивленным взглядом округлившихся глаз Такемичи, Мирай бездумно потянулась к раздражающему кожу пластырю на щеке, но, случайно перехватив угрожающий взгляд Соры, послушно отняла руку от лица и тут же сунула ее в карман толстовки. — Погоди, — замотал головой Такемичи, зажмуривая глаза. — То есть как это: недостаточно? Но ведь ты же прыгнула после прикосновения и… — Но оно не было обычным, — возразила Мирай, не давая ему продолжить, и многозначительно приподняла брови. — Вспомни: ведь первое прикосновение после твоей инициации не сработало. Такемичи нахмурился, скользнув вопросительным взглядом по еще не сказавшему ни слова Такаяме, задумчиво поглаживающему покоящуюся на перевязи простреленную руку, будто надеялся на подсказку от него, а затем вновь посмотрел на Мирай. — Я решил, что это просто был какой-то… сбой, — растерянно признался он. — Не думаю, — покачала головой Мирай, вынимая из кармана руку и опуская задумчивый взгляд на опоясывающие ладонь бинты. — У меня есть одно предположение… Мы ведь не просто прикоснулись друг к другу. У нас обоих были поранены руки во время этого касания. С этими словами Мирай подняла вопросительный взгляд на своего наставника, зная, что он уже ухватил ее мысль. Йоричи снял очки здоровой рукой и, удерживая их двумя пальцами за дужку, остальными задумчиво помассировал переносицу. Такемичи тоже перевел на него прищуренный взгляд, ожидая реакции. — Полагаю, кровь действительно могла стать толчком к перемещению, — наконец заговорил Йоричи, вновь водружая очки на переносицу. — Ничего определенного мы сейчас не знаем, потому что до этого никто не пытался сделать одного прыгуна триггером для другого. По крайней мере, нам о таких случаях не известно. Что нам действительно известно, так это то, что кровь играет первостепенную роль в формировании связи между прыгуном и триггером. Таким образом, то, что кровь может быть нужна и для запуска прыжка в вашем случае, выглядит вполне возможным. — То есть вам что, придется резать себе руки каждый раз, когда Мирай нужно будет переместиться в прошлое? — с нотками потрясения в голосе спросила Сора. — Похоже на то, — пожала плечами Мирай, глядя при этом на Такемичи, который, несмотря на явное удивление, все равно выглядел как никогда решительным. Вероятно, он согласился бы не только порезать руку, но и пару пальцев себе оттяпать, если бы это было нужно для дела. Его целеустремленность и настойчивость восхищали и совсем немного — пугали. — Варварство настоящее, эти ваши прыжки… — едва слышно пробормотала себе под нос Сора, качая головой. — Можем проверить часть этой теории прямо сейчас, — предложила Мирай. С этими словами она протянула Такемичи правую руку, чистую, без порезов, и добавила: — Если от прикосновения ничего не произойдет, значит, предположение о необходимости крови, скорее всего, правильное. Такемичи покосился на ее руку, затем пожал плечами и протянул свою. Их ладони соприкоснулись, и по коже тут же разошелся легкий холодок, как и в первый раз, когда они обменялись рукопожатием сразу после инициации. Мирай сдвинула брови к переносице, прислушиваясь к этому странному ощущению, а подняв глаза, увидела, что Такемичи задумчиво разглядывает их ладони. Мирай по-прежнему оставалась на месте и это значило, что она была права: простого касания для прыжка им было недостаточно. — Так странно, — невнятно пробормотал себе под нос Такемичи и, увидев непонимающий взгляд Мирай, покачал головой. Они разъединили руки и он задумчиво провел пальцами по ладони, будто хотел потрогать невидимый след того необъяснимого холодка, который вызвало прикосновение. Потом вновь посмотрел на Мирай и пояснил: — Два года назад, когда я столкнулся с тобой в кафе, я случайно коснулся твоей руки. Ощущения были точно такими же. Значит, я уже тогда был твоим триггером. Для той тебя, которая пришла из будущего. — С этими словами Такемичи вдруг крепко зажмурился и запустил руки в волосы, зарываясь пальцами в темные пряди. Проворчал: — Аргх, я прямо чувствую, как у меня мозг закипает от всего этого. Сора согласно хмыкнула со своего стула, а Мирай участливо похлопала Такемичи по плечу. Он был прав: голова действительно шла кругом от всего происходящего. У Мирай по-прежнему не было никаких предположений, когда она совершит этот прыжок, чтобы встретиться с Такемичи, и чем будет руководствоваться, выбирая именно это время и место. Одно было ясным: та Мирай уже знала Такемичи, и для нее он уже был триггером. — Почему тебя не было так долго, Мирай? — вырвал ее из раздумий голос наставника. — Я не смогла вернуться, — мрачно отозвалась она. — Ты не… в каком смысле, не смогла? — опешил Такемичи, переводя растерянный взгляд с нее на Такаяму. — Тебе ведь не нужен триггер, чтобы прыгнуть назад, как мне? — Обычно не нужен, — подтвердила Мирай. Она передернула губами, задумчиво хмуря брови. — Но в этот раз у меня не получилось. Я просто никак не могла переместиться, как ни пыталась. — Но ведь в конце концов ты все же прыгнула? — подала голос Сора, поднявшаяся со своего стула и подошедшая к ним. Мирай лишь растерянно потерла лоб, качая головой. — Не думаю, что я сделала это сама, — пробормотала она. Заметив устремленные на нее озадаченные взгляды, поспешила объяснить: — Меня будто насильно вырвало из прошлого и швырнуло назад, в настоящее, совсем как… — Она осеклась, не желая поднимать эту тему и рассказывать Такемичи и Соре о болезненной трагедии, которую она пережила с Юджи. Йоричи, тем не менее, отлично понял, о чем она так и не сказала, потому что едва заметно кивнул ей. Сухо шмыгнув носом, Мирай продолжила: — Я не контролировала обратный прыжок. В какой-то момент меня просто вышвырнуло назад в мое время, как будто я… не знаю, будто я израсходовала отведенный мне лимит пребывания в прошлом. — То есть… каждый раз у тебя будет только четыре часа в каждом перемещении? - спросила Сора. — Не знаю. Это нужно проверить. И еще… я подумала, что, может быть, мне в прошлом нужен контакт с Такемичи, чтобы вернуться назад по своей воле. — Мирай посмотрела на упомянутого парня, ответившего ей растерянным взглядом, и пожала плечами. — Ведь у тебя приобретенный дар и, чтобы прыгнуть назад в свое время, тебе нужен был триггер. Что, если это ограничение теперь распространяется и на меня, раз мы связаны и… — Я не думаю, что это так, — перебил ее Йоричи. Все взгляды тут же обратились к нему, а он задумчиво вздохнул, рассеянно коснулся повязки на раненой руке и едва заметно поморщился от боли. Такемичи уже открыл было рот, чтобы задать очевидный вопрос, но Такаяма опередил его, продолжив свою мысль: — Врожденные и приобретенные способности к перемещению во времени у прыгунов не могут влиять друг на друга. Это было подтверждено учеными клана. Причина кроется в структуре ДНК, поэтому прыгун с врожденным даром никак не сможет перенять способности приобретенного, и наоборот. Скорее всего, если ты коснешься Такемичи в прошлом, ничего не произойдет. — Он помолчал, задумчиво хмурясь, затем качнул головой и поджал губы. — Более того, лучше всего тебе будет все же не видеться с Такемичи. Мы не знаем, как подобная встреча может повлиять на текущие события. — Кстати, о прошлом, — подала голос Сора. Она вопросительно посмотрела на Мирай, и между ее нахмуренными бровями пролегла усталая морщинка. — Я думала, ты объявишься тут вчера. Ведь план был прыгнуть во вчерашний день? Теперь все смотрели на Мирай, а она закусила губу, подыскивая слова, чтобы рассказать им о произошедшем… инциденте. — Я прыгнула… дальше, чем планировала, — наконец тихо призналась Мирай, получив в ответ недоуменно-встревоженные взгляды. Сглотнув внезапно пересохшим горлом, пояснила: — У меня не было совершенно никакого контроля над прыжком — впервые. И я переместилась далеко в прошлое. На четырнадцать лет назад, если быть точной. — Мирай в волнении подняла руку и машинально нащупала висящий на шее мешочек с бусинами ее браслета. Аккуратно сжимая его пальцами, едва слышно проговорила: — И я… я виделась с Майки. Ее слова были встречены шокированной тишиной. — Ты… с Майки… — слабо пролепетал Такемичи, комично выпучивая голубые глаза. — Четырнадцать лет назад… И он тебя увидел? Так ведь ему же тогда было всего… — Пятнадцать лет, да. — Мирай повернулась к Соре, ошарашенно смотревшей на нее с открытым ртом, и грустно усмехнулась, пожимая одним плечом. — Так что теперь могу со всей ответственностью вас заверить, что я вела себя с ним прилично. — Как бы эта встреча не стала проблемой, — задумчиво проговорил Йоричи, рассеянно поправляя очки на переносице. — Думаете, это могло усугубить эффект «черного импульса»? — нахмурился Такемичи, складывая на груди руки. Бинты на его запястьях, показавшиеся из-под рукавов зеленой кофты, тут же притянули взгляд Мирай, невольно вызывая в памяти картины того, как кровь стекала по его бледной коже. Ей пришлось помотать головой, чтобы вытряхнуть из нее неприятные воспоминания. Такемичи был жив, и у них все получилось — это было самым главным. Йоричи тем временем открыл рот, чтобы заговорить, но Мирай опередила его: — Мне давно известно, что Майки несколько раз встречал меня в своем прошлом. — Она вновь поднесла руку к мешочку с бусинами на ее шее, коснулась его пальцами. Затем перевела твердый взгляд с Такемичи на своего наставника. — Я так долго ломала голову над этим, пыталась разгадать мотивы будущей себя, разобраться, зачем она — я — совершала эти прыжки. Но сейчас… сейчас, мне кажется, я наконец-то начинаю понимать. Я думаю, что все те мои прыжки в его прошлое — это перемещения, которые я теперь собираюсь совершить для поисков того момента, когда Майки все вспомнил. Я думаю, что этот прыжок, как и все последующие, и станут этими встречами в его прошлом. Для него в нашей реальности это уже случилось, поэтому я не думаю, что мои встречи с ним как-то усилят «черный импульс». И Майки… дорожил этими воспоминаниями. — С этими словами Мирай опустила руку и расправила плечи, решительно встречая задумчивый ответный взгляд своего наставника. Твердо закончила: — Я не хочу отнимать их у него. У Мирай не было объяснения для укоренившейся в ней уверенности в том, что она не ошибается. Интуиция, шестое чувство — это внутреннее убеждение можно было называть как угодно, но оно было настолько сильным в ее душе, что не давало усомниться в своей правильности. В конце концов, она ведь связала себя с Манджиро еще в детстве — пусть и неосознанно, пусть случайно, — но эта связь была, и отрицать ее было бы глупо. Возможно, именно благодаря этой связи Мирай всегда могла глубоко прочувствовать внутреннее состояние Майки. Возможно, именно эта связь и говорила ей сейчас о правильности всего происходящего. К ее удивлению, Йоричи не стал возражать или опровергать ее слова, лишь молча кивнул в ответ на сказанное. — Но почему так далеко? — озадаченно спросила Сора. Она взъерошила короткие пряди-иголочки темных волос, задумчиво прищуривая глаза. — Почему именно на четырнадцать лет назад? Это ведь был… — она зажмурилась, быстро производя в уме несложные арифметические подсчеты, — две тысячи шестой год? Сора задала очень хороший вопрос. И правда была в том, что Мирай не знала на него ответа. Она и сама не понимала, почему ее отбросило так далеко назад во времени. — Я не знаю, — честно ответила Мирай и растерянно развела руками. — Когда я поняла, что вот-вот прыгну, то целилась во вчерашний день. А потом внезапно оказалась в больничном коридоре, в третьем августа две тысячи шестого года. Грохот сбоку привлек всеобщее внимание. Его источником оказался Такемичи, выронивший закрытую бутылку с водой, которую до этого взял в руки. Лицо его побледнело, а голубые глаза округлились, став невозможно огромными. Такемичи смотрел только на Мирай, и она нахмурилась, увидев, каким волнением были наполнены его глаза. — В третье августа две тысячи шестого? — севшим голосом уточнил он. — В больницу? — удивленная его странной реакцией, Мирай осторожно кивнула, с опаской глядя на Такемичи. А он вдруг взмахнул рукой и прищелкнул пальцами, впрочем, тут же поморщившись, когда это движение отозвалось болью в порезанном запястье. — Я знаю, почему ты попала именно в эту дату! Мирай бегло переглянулась с Йоричи и Сорой, которые выглядели едва ли не более озадаченными, чем она сама. Такемичи тем временем принялся мерить комнату нервными шагами, ероша рукой и без того взлохмаченные темные волосы и что-то невнятно бормоча себе под нос. — Просветишь нас, или как? — закатила глаза Сора, выжидающе складывая руки на груди. Такемичи остановился и повернулся к ним, все еще цепляясь пальцами за пряди своих волос. Его глаза взбудораженно блестели, а на щеках загорелся взволнованный румянец. — Из-за меня! — уверенно объявил он и, когда Мирай непонимающе вскинула брови, наконец отнял руку от волос и выставил ее вперед, демонстрируя всем свою ладонь. Взгляд Мирай послушно скользнул по ней, цепляясь за старый шрам точно по центру. А Такемичи торопливо добавил: — Тогда, на кухне, когда мы собирали осколки разбившегося стакана, я сказал тебе, что мою руку однажды проткнули насквозь ножом. И после того, как я про это сказал, воспоминания о дне, когда это случилось, так и остались крутиться где-то на заднем фоне в моей голове. И потом, когда ты взяла меня за руку, когда запустился прыжок — я все еще думал о том дне. О третьем августа две тысячи шестого года! Именно в тот день Дракена пырнули ножом, и он едва не умер. Что, если ты переместилась туда потому, что я думал об этой дате? Что, если я стал… м-м… навигатором прыжка в нашей связке? Мирай несколько секунд ошарашенно смотрела на него, потом перевела вопросительный взгляд на Йоричи, но тот лишь неопределенно пожал плечами. У них было слишком мало знаний о том, как может работать связь между нею и Такемичи, поэтому оставалось лишь строить теории и проверять их опытным путем. Возможно ли, что из них двоих прыжок будет координировать Такемичи, в то время как сама Мирай не будет иметь совершенно никакого контроля над перемещением? Они не могли знать наверняка. Пока не попробуют. — Узнаем, только когда проверим это на практике, — со вздохом озвучила свою мысль Мирай. — Надеюсь, вы не намерены экспериментировать прямо сейчас? — сварливо поинтересовалась Сора. Такемичи, все еще раскрасневшийся и взволнованный, перевел горящий взгляд на Мирай, но та в ответ покачала головой. Все ее мысли заволакивал туман усталости, плечо болело и, кажется, у нее немного поднялась температура. Она была вялой и расхлябанной, а в таком несобранном состоянии могла совершить опасные ошибки во время прыжка или попасть в неприятности в прошлом. Как бы сильно Мирай ни хотела побыстрее разобраться с механизмом работы своих новых прыжков и приступить, наконец, к изучению техник, которые помогут ей влиять на память Майки, она смогла сохранить достаточно холодную голову, чтобы понимать, что в таком изможденном состоянии может только создать им новые проблемы. — Мне нужно отдохнуть, — с неохотой призналась она. — Я боюсь наломать дров, если отправлюсь в прошлое в таком состоянии. Такемичи как-то смущенно и понимающе крякнул, мелко закивав головой. Сора одобрительно хмыкнула, затем лениво потянулась, разминая шею. — Отлично, — сказала она и зашагала к двери. — Пойду сварганю тебе что-нибудь поесть перед своим отъездом. — Вы уезжаете? — удивилась Мирай. — Ага, мне нужно вернуться в город, — беспечно кивнула Сора и пожала плечами. — Наши приключения — это, конечно, классно, но помимо этого у меня еще есть работа, которую нужно работать, если не хочу дыр на своем банковском счету. Эй, Ханагаки, — позвала она, и Такемичи тут же встрепенулся, выпрямился, опуская руки по швам, будто готов был в любой момент отдать честь, как на параде. — Идешь со мной, тебя тоже надо покормить. — Да, мэм, — пролепетал он и послушно засеменил вслед за Сорой. Мирай не смогла сдержать ухмылку, растянувшую ее губы, за эти несколько дней слишком отвыкшие от улыбок. Такемичи так комично и явно побаивался Соры, что это не могло не позабавить. При мысли о еде Мирай вдруг впервые за долгое время поняла, что действительно голодна. Рассчитывать на изысканный ужин не приходилось: в убежище Соры были только полуфабрикаты и готовые продукты, — но Мирай сейчас готова была съесть что угодно, да и привередливой в еде она никогда не была. — Мирай, — вдруг позвала ее Сора, уже взявшаяся было за дверную ручку, но так и не провернувшая ее. Взгляд ее серых глаз стал вдруг очень серьезным и самую малость — как будто бы нерешительным. Поджав на миг губы, Сора очень тихо спросила: — Когда ты видела Майки в этом своем прыжке, каким он… каким он был? Мирай свела брови к переносице, внимательно глядя на застывшую у двери женщину. В глазах Соры явно отражались волнение и грусть. Мирай помедлила с ответом на ее вопрос, обдумывая его и то, что могла сказать. Что именно имела в виду Сора? Что именно хотела узнать? Подумав пару секунд, Мирай решила не искать скрытые смыслы в ее словах. Поэтому в ответ она произнесла единственное слово, которое приходило ей на ум при воспоминании о пятнадцатилетнем Майки, с которым она сидела на заднем дворе больницы: — Одиноким. Такемичи перевел растерянно-встревоженный взгляд с нее на Сору и обратно, неловко переступил с ноги на ногу и вздохнул, будто хотел что-то сказать, но в итоге так и не проронил ни слова. А Сора медленно кивнула и в ее глазах тенью промелькнула давняя грусть. — Я так и подумала, — тихо проговорила она. Затем глубоко вздохнула и растянула губы в улыбке, так и не дошедшей до ее глаз. — Приходи на кухню, я сейчас найду что-нибудь съестное. С этими словами она вышла из комнаты, и Такемичи, бросив последний неуверенный взгляд на Мирай, вышел следом за ней. Мирай закусила щеку изнутри, задумчиво глядя на оставшуюся незакрытой дверь. Слова Соры будто передали ее душе грусть старшей женщины. Она была одной из тех немногих людей, кто знал, что в действительности скрывалось за фасадом легкомысленного подростка, который Майки так тщательно поддерживал в то время. Мирай и сама увидела это своими глазами. Она надеялась, что сможет помочь ему, но достаточно ли будет одной надежды и упрямства, чтобы справиться со всеми препятствиями, что ждут их на этом непростом пути? — Ты как, попрыгушка? — тихо спросил Йоричи, подходя к ней. Мирай вымученно улыбнулась наставнику и пожала плечами. — Я в порядке, учитель, — ответила она, не желая выпускать наружу свои страхи и неуверенность, ставшие ее постоянными спутниками. — Знаю, что нет, — вздохнул Йоричи и притянул Мирай к себе, обнимая здоровой рукой. — Но будешь. Ты крепкая, всегда такой была. Мирай зарылась лицом в его теплое плечо, цепляясь пальцами за рубашку своего наставника. Йоричи никогда не был особо тактильным человеком, и в детстве обнимала ее чаще всего Рен. Но редкие объятия учителя всегда находили ее в самые тяжелые, самые темные моменты жизни — и скрывали ее в нерушимой крепости его надежных рук, защищая саму ее душу от горя и отчаяния. Его руки с детства были самым безопасным местом на земле для Мирай, и сейчас она вдруг вновь почувствовала себя такой маленькой, будто ей снова было семь лет, и она обливалась горестными слезами, стоя в мятом праздничном платье посреди холодного кабинета своего приемного отца. Йоричи укутал ее своим теплом тогда, и дарил его ей каждый раз, когда она более всего в нем нуждалась. В его руках Мирай снова чувствовала себя маленькой. Но не одинокой. Они поужинали раменом быстрого приготовления, и вскоре Сора уехала, пообещав вернуться завтра. Вечерние сумерки мягко разливались по воздуху, укутывая матовым покрывалом затерявшийся посреди леса домик. Темнота за окном почему-то нагоняла на Мирай неясную тревогу. После ужина она наскоро приняла душ, мечтая о теплой постели и глубоком сне. Но, несмотря на усталость, сон долго не шел к ней. Мирай лежала в кровати, без конца прокручивая в голове подробности своей нежданной встречи с Майки. Воспоминания о нем танцевали ядовитой болью в ее подернутых пеленой усталости мыслях. Увидеть его так резко, так неожиданно после того, как она только-только накопила достаточно сил, чтобы научиться заново дышать в мире, где его больше не было, а затем вновь вернуться в свою жестокую реальность, такую пустую без него — это слишком сильно выбило ее из колеи. Мирай не знала, каких чувств в ее душе было больше: болезненной радости от того, что смогла обманом выманить у времени эти короткие минуты с ним, или же отчаяния от осознания того, что он так и останется в прошлом, куда она могла проникнуть незваной гостьей лишь на короткое время. Сжимая мешочек с бусинами на своей шее, цепляясь за крохи надежды, что давали ей силы делать каждый новый вдох, Мирай наконец смогла погрузиться в долгожданный сон, в котором все еще чувствовала его тепло под своими пальцами.

***

Мирай сидела на крыльце домика, кутаясь в теплую клетчатую рубаху и сжимая в замерзших пальцах кружку с горячим кофе. Рядом с ней стоял собранный еще с вечера рюкзак, в котором были деньги и немного лекарств. Раннее утро вплеталось сырыми клочьями тумана в сонные деревья, оседало росой на молодой листве и свежей траве. Мирай грела руки о теплую кружку, рассеянно изучая пальцами шероховатую керамическую поверхность. Здесь было так тихо и спокойно. Легко было представить, что ей не грозит никакая опасность, и что никто не сможет найти ее здесь. Легко было поверить, что все будет хорошо. Мирай чувствовала себя значительно лучше по сравнению со вчерашним днем: восемь часов крепкого сна действительно творили чудеса. Она ждала, когда проснется Такемичи. Они договорились о том, что новый тест прыжка во времени проведут с самого утра, но Мирай проснулась слишком рано. Она не хотела раньше времени будить Такемичи и решила, что ей полезно будет провести некоторое время наедине с собой и своими мыслями. Если предположение Такемичи окажется верным, это будет значить, что они разобрались хотя бы в том, как управлять ее перемещением в прошлое. Возвращение же назад было отдельной темой. Мирай должна была выяснить максимальный срок, который могла находиться в прошлом. Если четыре часа действительно окажутся ее пределом, то это может создать новые проблемы. Мирай не была уверена, что такого короткого времени ей хватит на то, чтобы каждый раз в прошлом успевать отыскать Майки, понять, появились ли уже в его памяти опасные воспоминания, которых не должно было там быть, а после этого еще и стереть их. Она не знала, как много времени у нее может занять подобная ментальная операция. Но в любом случае, прежде чем начинать обучаться этим техникам, она должна была окончательно разобраться в том, как теперь работают ее прыжки. — Ты рано встала, — раздался за ее спиной сонный голос, и через миг взъерошенный Такемичи грузно плюхнулся на ступеньку рядом с ней, потирая заспанные глаза. В одной руке он держал кружку с кофе, над которой поднимался пар, второй пытался прикрыть одолевший его гигантский зевок, от которого в уголках его зажмуренных глаз собрались слезы. Мирай задумчиво остановила взгляд на старом шраме на ладони его руки, которой он сжимал кружку. — Должно было быть больно, — заметила она нейтральным тоном. Такемичи приоткрыл глаза и озадаченно посмотрел на нее, затем проследил за ее взглядом и машинально потер шрам второй рукой. Пожал плечами. — Если честно, я был в тот момент на таком адреналине, что боли почти не почувствовал, — признался он. Затем поднес кружку ко рту, сделал большой глоток. Снова рассеянно прошелся пальцами по шраму и тихо произнес: — В тот день Майки впервые сказал, что рассчитывает на меня. Мне во что бы то ни стало нужно было защитить серьезно раненого Дракена и Хину с Эммой, так что это ранение я как следует прочувствовал уже потом, когда перестали действовать обезболивающие. Мирай кивнула ему и тоже отпила разбавленного сливками кофе из своей кружки, обхватила ее обеими ладонями. — Я видела тебя в этом прыжке, — сказала она, не глядя на Такемичи. Тот наоборот повернулся к ней, приподнимая брови, и Мирай пожала плечами. — На самом деле, и на Майки я наткнулась только потому, что побежала за тобой. Я ведь надеялась, что ты сможешь помочь мне прыгнуть назад. Той ночью, там же был «взрослый» ты? — Такемичи согласно кивнул. Его пальцы неосознанным движением нашли бинты на запястье, которые он тут же принялся машинально ковырять. Мирай укоризненно поджала губы и решительно отвела его руку от раны. Спросила: — Ты помнишь, куда вообще так сорвался тогда, у входа в больницу? — Она уважительно приподняла брови: — Ты пугающе быстрый, я тебя даже догнать не смогла. Такемичи пренебрежительно фыркнул, будто отметая ее похвалу, и слегка отклонился назад, опираясь локтями на верхнюю ступеньку крыльца, глубоко вздохнул. — Я хотел отыскать Майки. Думал поговорить с ним, но когда нашел его там, на заднем дворе больницы… — Такемичи закрыл глаза, немного жмуря веки, и прикусил щеку изнутри, подбирая нужные слова. — Я впервые видел его таким уязвимым, таким… ребенком, отпустившим весь контроль, давшим волю своим страху, волнению, облегчению… Я нашел его тогда, но решил не подходить. Просто оставил его там, потому что подумал, что ему нужно побыть одному и выпустить из себя напряжение. Думал, он не захотел бы, чтобы кто-то увидел его в минуту слабости. — Такемичи вновь выпрямился и наклонился вперед, упираясь локтями в обтянутые спортивными штанами колени. Повернул слегка голову, чтобы искоса бросить на Мирай серьезный, пропитанный грустью взгляд из-под свесившихся вниз темных волос. — Но вчера, когда Сора спросила тебя, каким он был, и ты ей ответила… Может быть, оставить его тогда одного было не самым лучшим моим решением. Я не смог разглядеть, что, возможно, именно в тот момент он нуждался в поддержке больше всего. Такой себе из меня взрослый, — невесело усмехнулся он, но Мирай лишь протестующе покачала головой в ответ на его слова. Она понимала, что Такемичи упрекает себя за свои поступки той ночью, но сама никакой его вины не видела. Мирай уже успела убедиться, что Такемичи из тех людей, кто всегда берет на себя больше, чем полагается. Разглядела эту черту в нем с легкостью, потому что замечала подобное и за собой. А Такемичи вдруг слабо улыбнулся и, качнувшись к ней, легко подтолкнул ее плечо своим. — С другой стороны, знаешь… может быть, и найти его тогда должен был вовсе не я. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Затем Мирай кивнула ему, вяло пожимая здоровым плечом. — Возможно, ты прав, — тихо ответила она. После этого они замолчали, просто сидя рядом в комфортной тишине, слушая шум ветра в тонкой листве деревьев, вдыхая пряные запахи земли и травы, в которые ненавязчиво вплетался аромат кофе из их кружек. — А прическа у тебя тогда и впрямь была дурацкая, — как бы между прочим заметила Мирай, сдерживая ухмылку. Такемичи, который как раз отпивал из своей кружки, потешно хрюкнул, облившись кофе, и бросил на нее укоризненный взгляд. Мирай тихо рассмеялась, прикрывая рот рукой. — Ничего вы с Сорой не понимаете в молодежной моде, — проворчал Такемичи, смахивая пролившиеся капли кофе с подбородка. — Куда уж нам, — добродушно фыркнула Мирай, все еще посмеиваясь. С Такемичи ей было на удивление легко и комфортно, несмотря на то, что она была знакома с ним всего несколько дней. Когда она узнала его получше, ей стала понятна та теплота, с которой о нем говорили и Майки, и Баджи — даже если это были в основном дружеские подшучивания в его адрес. Доброта и искренность Такемичи были редкими качествами в загнивающем мире вокруг них; они же и притягивали к нему замерзшие сердца людей обещанием тепла и верности. — Как думаешь, сколько времени у тебя уйдет на то, чтобы обучиться этим шаманским штучкам для трюков с памятью? — тихо спросил Такемичи, скользя пальцем по кромке своей кружки. Мирай передернула губами, слегка хмуря брови. — Понятия не имею, — честно призналась она. — Йоричи, как мне кажется, до сих пор не до конца уверен, что я смогу научиться. Триггеры клана Мори-кай обучались этому годами… — Она глубоко вздохнула и подняла голову, устремляя взгляд в чистое небо над их головами. — Но у меня и мотивация куда более сильная, чем у них всех вместе взятых. Такемичи помолчал какое-то время, а потом вдруг задал вопрос, заставивший Мирай опустить голову и в недоумении посмотреть на него: — А что будет с тобой, если у нас все получится? — Что ты имеешь в виду? — переспросила Мирай, озадаченно сводя брови к переносице. Такемичи отрывисто дернул одним плечом, отбивая пальцами незамысловатый ритм по стенке своей кружки. — Я имею в виду… Если все получится, и «черный импульс» отпустит Майки… Его жизнь ведь может пойти совсем иначе, так ведь? Он может никогда не основать Бонтен, ведь мы именно на это и рассчитываем, верно? — Такемичи вновь бросил неуверенный взгляд на Мирай, слушавшую его с серьезной внимательностью, затем неловко почесал затылок. — Но в таком случае, вы с ним скорее всего, так никогда и не встретитесь. Что тогда будет с тобой? Мирай молчала. Правда была в том, что она еще не думала об этом. В ее голове путеводной звездой горела единственная мысль о помощи Майки, но Такемичи затронул действительно серьезную тему. Ведь если Майки не сыграет свою роль в ее жизни, то она так и останется привязана к Мори-кай. И без него она не придет к этому варианту себя. Мирай вспомнила неохоту, с которой Йоричи принимал участие в их плане. Возможно, причиной этому было то, что ее наставник понимал, чем это может закончиться для самой Мирай. Она представила ту жизнь, которую проживала бы, не будь в ней Манджиро Сано. Если он не станет главой Бонтена, ее приемный отец не примет решение ликвидировать его с ее помощью. Коджи Сакамото не отправит ее на ту миссию в прошлое, и Мирай никогда не встретится с ним. Та встреча в далеком детстве останется единственной в их жизни. А Мирай будет продолжать свое серое существование в качестве смертоносного инструмента Мори-кай: вечная пленница и заложница своего дара. Мирай поняла это очень четко и ясно сейчас. Поняла и еще кое-что: ей было все равно. Когда на чаше весов стояли две судьбы — Майки и ее собственная, — Мирай без колебаний выбирала его. Было ли это правильным решением? Для Мирай — да. Более того, для нее это решение было единственным. Она даже не была уверена, будет ли в таком случае помнить все то, что происходило с ней в этой версии реальности. Но ее это мало волновало. Главным было то, что об этом не будет помнить сам Майки. Не будет помнить о «черном импульсе», о своем одиночестве, о тьме, что отравляла его душу. Для Мирай это было самым важным, — даже если воспоминания Майки о ней станут платой за его освобождение. Ее отсутствие в его жизни не причинит ему боли. Ведь он сам однажды сказал ей: сложно жалеть о потере того, чего не помнишь. — Я что-нибудь придумаю, — с наигранной улыбкой ответила она пристально глядевшему на нее Такемичи. Он явно хотел сказать что-то еще, но тут позади раздались шаги. Мирай и Такемичи оба развернулись, чтобы увидеть выходящего на крыльцо Такаяму. Ее наставник все еще выглядел усталым, как будто постоянное внутреннее напряжение никак не позволяло его организму как следует расслабиться. Его простреленная рука покоилась на перевязи, вторая — сжимала металлически поблескивающий пенал. — Вижу, ты уже собралась, — сказал Йоричи вместо приветствия, кивнув головой на рюкзак, стоявший сбоку от Мирай. Та пожала одним плечом. — Мой предыдущий прыжок доказал, что деньги и минимальный набор медикаментов точно не будут лишними, — улыбнулась Мирай. Она поставила на крыльцо свою кружку с остатками уже остывшего кофе и поднялась, одновременно подхватывая рюкзак и надевая его на плечи. Правое плечо еще побаливало, поэтому Мирай оставила на своей шее эластичную перевязь, чтобы время от времени давать отдых руке. Пока она застегивала на все пуговицы зеленую клетчатую рубашку, надетую поверх футболки, Такемичи тоже встал, немного нервно вытирая вспотевшие ладони о спортивные штаны. — Давай решим, куда я отправлюсь, — сказала Мирай, разобравшись с рубашкой, и подняла взгляд на взволнованно закусившего губу Такемичи. — Я тут подумал… — Он взъерошил волосы на затылке, глядя исподлобья то на Мирай, то на Йоричи. — Подумал, что стоит попробовать целиться в те года, что указаны на фото. Мы же и так собираемся проверить их все? Поэтому стоит научиться прицельно прыгать именно в них. Мирай переглянулась с Йоричи, который молча пожал плечами, и кивнула. — Окей, тогда давай попробуем две тысячи девятый, — предложила она. — Он первый в списке. Но вначале ты должен сказать мне точную дату, о которой будешь думать. Было в этом году что-то, что особо тебе запомнилось? От ее слов Такемичи вмиг помрачнел, слегка переменившись в лице. Мирай нахмурилась, встревоженная его реакцией. А он сухо шмыгнул носом и низко склонил голову, глядя на потрепанные носки своих старых кроссовок. — Две тысячи девятый год был… был тяжелым, — немного севшим голосом произнес он. — Именно тогда погибла Эмма. Мирай почувствовала, как отливает кровь от ее лица. Перед ее внутренним взором надтреснувшей мозаикой калейдоскопа пронеслись воспоминания о прошлом декабре, их с Майки ночном визите на кладбище, о печально-красивом надгробии с выбитым на нем именем его младшей сестры… — Возможно, не стоит сейчас отправляться именно в этот год, — покачал головой Йоричи, хмуро переводя взгляд с Ханагаки на свою ученицу. — В нем были и неплохие события, — запротестовал Такемичи с вернувшейся в голос уверенностью. Повернулся к Мирай: — Тебя ведь, возможно, переносит в прошлое так, чтобы ты оказалась неподалеку от меня? — Мирай неуверенно пожала плечами. Судить о таком было рано, хоть она и действительно оказалась поблизости от Такемичи в прошлом прыжке. С другой стороны, триггер и правда мог быть маяком для ее перемещения. А Такемичи, не дожидаясь более внятной реакции, продолжил: — Ну так вот, в середине апреля две тысячи девятого было отличное времечко, когда мы с ребятами поехали на горячие источники. Кажется, это было пятнадцатое число. В тот день все было спокойно, да и место там безопасное. Так что, если вдруг застрянешь в прошлом дольше ожидаемого, сможешь и сама сходить попариться, — закончил он, поиграв бровями. — Я подумаю, — закатила глаза Мирай, улыбаясь одним уголком рта. — Готовы начать? — серьезно спросил Йоричи, открывая принесенный с собой пенал. Внутри оказались два стерильных скальпеля. Мирай закусила губу, напряженно скользя взглядом по острым лезвиям. Что, если сейчас окажется, что их предположение о необходимости крови для запуска прыжка было ошибочным? Вдруг ее прошлый прыжок был ничем иным как насмешкой времени над их жалкими потугами приручить его? Мирай нервно дернула плечами, будто этим движением надеясь сбросить внезапно опустившуюся на них тяжесть. Нет смысла заранее накручивать себя. Она решительно протянула руку и взяла один из скальпелей. Секундой позже Такемичи вынул из медицинского пенала второй. Они молча переглянулись и, невольно задержав дыхание, оба не сговариваясь резко провели лезвиями по своим ладоням. Мирай поджала губы от резкой боли и увидела, как сморщил нос Такемичи. Пару секунд они смотрели на ярко-алые капли, заполняющие порезы на их ладонях, затем Такемичи посмотрел в ее глаза и как-то напряженно дернул губами в намеке на нервную усмешку. — Мы с тобой как будто даем клятву на крови, — попытался он разрядить плотное напряжение этого момента. Мирай хотела было ответить ему сдержанной улыбкой, но губы перестали слушаться ее, отказавшись двигаться. Потому что он был прав. Они делали сейчас именно это: давали друг другу клятву на крови. Нерушимое обещание спасти дорогого для них человека. Такемичи протянул ей слегка подрагивающую руку. Алые капельки заскользили по его коже, скапливаясь на ребре ладони, прежде чем сорваться вниз и полететь в покрытую росой траву. Мирай попыталась сглотнуть, но горло высохло, превратившись в шершавую наждачную бумагу. Чувствуя, как ускоряется ее сердце, она протянула свою руку навстречу Такемичи. — Будь осторожна, Мирай, — тихо попросил стоящий сбоку Йоричи. Она ничего не ответила, концентрируясь на том, что они делали. Ее порезанная ладонь коснулась окровавленной руки Такемичи, и прикосновение отозвалось саднящей болью в открытой царапине. Самый антисанитарийный запуск прыжка в ее жизни. Эта мысль пронеслась и погасла в сознании Мирай, потому что, стоило их ладоням соприкоснуться, — она почувствовала. Такемичи вскинул кверху глаза, неимоверно голубые и огромные, в волнении приоткрыл рот. Он тоже чувствовал эти колючие разряды тока, пробирающиеся под самую их кожу, потрескивающие ненастоящим электричеством в саднящих болью порезах. Мирай надеялась, что Такемичи фокусируется на нужной дате, потому что она не могла пошевелить губами, чтобы напомнить ему об этом перед прыжком. Вместо этого она и сама на всякий случай поспешно сосредоточилась на нужном моменте: пятнадцатое апреля две тысячи девятого года. Хорошо бы ему было не ошибиться с датой. В глазах резко потемнело, зрение поплыло. Грудь сдавило уже знакомым давлением — неприятным, но терпимым. Мирай была готова к тому, что в какой-то момент ее легкие будто сплющило, не давая ей вдохнуть. В этот раз паники не было: все эти ощущения уже не были чем-то неожиданным. Мирай закрыла глаза, отдаваясь этому чувству невесомости, охватившему все тело. Шум в ушах достиг максимальной громкости, грудь сдавило еще сильнее, а через миг воздух рванулся в ее расправившиеся легкие. Как будто кости вновь вернулись во все ее конечности, сделав их тяжелыми и неподъемными. Внутреннее давление исчезло, шум в ушах — тоже. Вновь чувствуя под ногами твердую землю, Мирай покачнулась, открывая глаза и слепо выставляя руку в сторону в поисках опоры: зрение все еще было расплывчатым и нечетким. Нащупав пальцами стену, она прислонилась к ней и дала себе несколько минут, чтобы прояснить зрение и прийти в себя. Оглядевшись, Мирай поняла, что стоит в узком переулке, ведущем на широкую площадь. А следом поняла, что ей слишком холодно. Она никак не могла почувствовать дату, в которую переместилась, но это точно был не апрель. Мирай коротко вздохнула, обхватывая себя руками за плечи. Прыжок сработал и, значит, действительно был завязан на крови. Вот только она по-прежнему не была уверена, что переместилась правильно. Либо Такемичи напутал с датой, либо она снова прыгнула хаотично. Мрачно сделав мысленную пометку о том, что в следующий раз нужно будет положить в рюкзак еще и дополнительную одежду, Мирай выставила таймер на часах, которые специально взяла с собой. Так она будет точно понимать, сколько времени находится в прошлом. А теперь ей вновь предстояло как-нибудь выяснить точную дату, в которую она попала. Ежась от колючего холода, Мирай проворчала себе под нос: — Вот тебе и горячие источники… А в следующий миг она настороженно замерла, прислушиваясь к донесшимся с площади голосам, один из которых был очень знакомым. Покинув прикрытие переулка, Мирай осторожно двинулась на звук. Незаметно выйдя на площадь, она остановилась возле скопления деревьев, кое-как скрывающих ее фигуру. Она не обозналась: юный Такемичи действительно был здесь. Он спорил о чем-то с невысоким парнем в белой куртке, чьи высветленные волосы были подстрижены в растрепанный андеркат. Рядом были припаркованы два мотоцикла. С такого расстояния Мирай не могла разобрать, о чем они говорят, — зато разглядела, какими помятыми и побитыми были оба парня. Она нахмурилась, прищуривая глаза и напрягая слух, но все равно была слишком далеко, чтобы расслышать их. Такемичи выглядел немного старше своей четырнадцатилетней версии, возможно, лет шестнадцати-семнадцати, из чего Мирай сделала вывод, что даже если они и промазали с датой, то не на много. И, похоже, он был прав: ее действительно переносило в прошлое неподалеку от него. Пока Мирай думала об этом, к Такемичи и его блондинистому приятелю подошли еще два парня. Она удивленно приподняла брови, поняв, что они близнецы. Они перебросились еще парой слов, после чего близнецы оседлали мотоциклы, а Такемичи со вторым юношей пристроились позади них — и с оглушающим ревом двигателей сорвались с места, тут же набрав пугающую скорость. Мирай хмуро поджала губы, выходя из-за деревьев. Вынула из рюкзака салфетку и прижала к все еще кровоточащему порезу на ладони. Ее рубашка была плотной, но удручающе проигрывала чрезмерно холодным порывам ветра. Исходя из температуры воздуха, Мирай угрюмо предположила, что сейчас мог быть конец февраля, возможно, начало марта. Без особой надежды она попробовала самостоятельно переместиться назад, в свое время — безрезультатно, как и в прошлый раз. Что ж, по крайней мере, в этом прыжке у нее с собой были деньги. Как следует присмотревшись к окрестностям, Мирай определила, что находится недалеко от района Синдзюку, и решила направиться именно туда, рассчитывая купить в первом попавшемся магазине какую-нибудь дешевую куртку, а заодно выяснить и дату, в которую переместилась. Дорога пешком заняла у Мирай чуть больше десяти минут, а напоследок она еще и решила срезать немного путь, пройдя дворами: холод кусался все сильнее и ей хотелось поскорее добраться до аллеи магазинов. Но, свернув в очередной переулок, Мирай поняла, что решение сократить дорогу было не самым удачным. Она на секунду застыла на открытом пространстве, с немым изумлением охватывая развернувшуюся перед ней картину, затем, спохватившись, резко сдала назад, заворачивая обратно в переулок, из которого вышла, и прижимаясь там к стене здания. Увиденное в этом небольшом дворе не радовало: компания бандюганского вида парней в красной униформе с эмблемами инь-ян на спинах окружила молодого человека в белой куртке-бомбере. Судя по всему, здесь назревала драка, а вернее — настоящая расправа, учитывая, что паренек был один против как минимум десяти. Мирай крепко сжала зубы, говоря себе, что впредь стоит брать с собой хотя бы что-то для защиты. Она не думала о чем-то слишком опасном, вроде пистолета, но как минимум газовый баллончик или электрошокер точно не помешали бы в такой ситуации. Очень осторожно Мирай выглянула из своего укрытия, чтобы убедиться, что ее внезапного появления на сцене этого спектакля никто не заметил. У окруженного этими головорезами парня были пепельно-сиреневые короткие волосы, черная серьга в левом ухе, подбритые посередине брови и очень миловидное, хоть и уже порядком избитое лицо. Он вдруг показался Мирай необъяснимо знакомым, и она сощурила глаза, пристальнее приглядываясь к нему. Ей бы уйти сейчас, пока никто из этих отморозков ее не заметил, вот только что-то мешало сдвинуться с места. Скорее всего, тревога за этого парня: она сомневалась, что он сможет уйти отсюда целым. Мирай машинально потянулась за телефоном, но тут же мысленно чертыхнулась: ведь ее смартфон, нашпигованный многочисленными программами шифрования звонков, не работал в прошлом. А тем временем к молодому человеку уже подходил огромный детина в такой же красной униформе, как и остальные. Сиреневоволосый смерил его хмурым взглядом, в котором не читалось и малейшего намека на страх, и пренебрежительно сплюнул в сторону. — Мир действительно огромен, раз вмещает в себя таких монстров, — спокойно сказал он, скользя взглядом по приближающемуся к нему громиле. Тот так крепко сжал кулаки, что Мирай почти услышала скрип его костей. — Похоже, в Тосве все-таки есть мужики с яйцами, — басисто протянул он с презрением, сводящим на нет только что озвученный комплимент. А Мирай замерла на своем наблюдательном посту. Этот парень — из Тосвы? А через секунду ее рот приоткрылся в немом восклицании: она вспомнила этого молодого человека. Она видела его в больнице в своем предыдущем прыжке, и на той фотографии, которой так дорожил Майки: на фото основателей Токийской Свастики. Видела она его, уже взрослого, и в декабре две тысячи девятнадцатого года — на вечеринке в раменной, за которой они тайно наблюдали вместе с Майки. Что здесь вообще происходит? Гигант в красной форме уже угрожающе двинулся на парня, а Мирай лихорадочно перебирала в уме варианты того, что могла сейчас сделать, чтобы как-то помочь ему, когда на сцене появились новые действующие лица. — Эй, Моччи, — монотонно позвал знакомый низкий голос, принадлежавший парню в черном плаще. Его светлые волосы растрепанными прядями спадали на виски, а солнечный свет то и дело бликами отражался от оправы круглых очков. — Один развлекаешься? Непорядок. Парень остановился, небрежно упираясь в бок обтянутой белой перчаткой рукой, безо всякого выражения смерил взглядом громилу-Моччи и порядком удивившегося светловолосого «свастона». За спиной которого, будто из ниоткуда, вдруг материализовался высокий парень в точно таком же черном плаще, с волосами, заплетенными в две аккуратные косы. Челюсть Мирай поехала вниз. Он выглядел совсем иначе, и она даже не сразу смогла узнать его. Привычный ей образ стильного денди мало сочетался с этим экстравагантно-красивым молодым человеком, и глубоко шокированная Мирай могла только таращиться на него, совершенно потеряв дар речи. Парализованная потрясением, она беспомощно смотрела, как парень с косичками заносит в обтянутой белой перчаткой руке кирпич, который через секунду встретился с головой сиреневоволосого. Мирай вздрогнула всем телом, глядя на него до предела расширенными глазами. Она никогда по-настоящему не боялась его. Но сейчас, глядя на эту хищную, обманчиво-сладкую улыбку на юном лице, Мирай впервые ощутила страх перед ним. В будущем почему-то даже пистолет в его руке, который выглядел словно продолжением его тела, не нагонял столько жути, сколько нагоняла эта улыбка, которой просто не должно было быть на лице еще такого молодого человека. — Тосва не та группировка, с которой можно забавляться, — пугающе ледяным, властным голосом отчитал юный Ран Хайтани кипящего от злости огромного Моччи. — Не расслабляйся: имея дело с ними, нужно действовать быстро. Спустя пару минут они ушли, оставляя раненого парня лежать на земле без сознания. Убедившись, что эта банда действительно ушла, Мирай опасливо сделала шаг из своего укрытия. Нужно было проверить состояние пострадавшего молодого человека и вызвать ему скорую. А еще постараться уложить в голове все, чему она только что стала свидетельницей. Мирай, конечно же, была в курсе темного прошлого братьев Хайтани, чье настоящее, собственно, было не менее темным. Однако взрослые Ран и Риндо, которых она знала, казались ей сейчас совершенно другими людьми, не имеющими никакого отношения к двум парням, которых она только что увидела. Ей внезапно вспомнились давние слова Рана о том, что бóльшую часть их юности они с Майки были по разные стороны баррикад. Она только что убедилась в этом своими глазами. Ей следовало подробнее расспросить Такемичи о событиях две тысячи девятого года, конечно, при условии, что именно в нем она сейчас и находится. Потому что здесь совершенно очевидно назревало что-то очень серьезное и очень опасное. Мирай тяжело вздохнула, торопливо приближаясь к лежащему на земле парню. Она понятия не имела, как много времени у нее есть в этом прыжке. Знала наверняка лишь одно: простым это время точно не будет.