Когда тебя окутывает тьма,
Когда ты падаешь на дно,
Когда ты испуган и потерян, —
Оставайся храбрым,
Ведь я успею подхватить тебя.
Следуй за мной,
Ты можешь просто следовать за мной.
Muse — Follow me
__________
Пропитанный антисептиком ватный диск слишком быстро полностью окрасился в алый цвет, вобрав в себя кровь, которой было измазано лицо ссутулившегося перед ней Манджиро. Мирай так и осталась сидеть на полу перед ним, пока искала в рюкзаке прихваченные с собой из будущего медикаменты — она уже уяснила, что это никогда не бывает лишним в ее прыжках. Майки ничего не говорил, ни о чем не спрашивал — просто отрешенно наблюдал за тем, как она неуклюже вынимает из рюкзака пакет с ватными дисками и пузырек антисептика. Неуклюже — потому что ей приходилось делать все одной рукой. Вторую руку Манджиро так и не выпустил из своей ладони, рассеянно поглаживая пальцами шершавый материал медицинского бандажа, явно даже не сознавая этого движения.
Он молчал, неотрывно глядя в ее лицо — так ребенок смотрит в безопасность глаз своего родителя, страшась увидеть затаившегося под кроватью монстра, если хотя бы на миг отведет взгляд. Проблема заключалась в том, что монстр был не под кроватью. Он сидел в груди Манджиро, прямо под сердцем, и безжалостно полосовал его изнутри отравленными скорбью и виной когтями.
Мирай слабо двинула кистью, добровольно отданной в плен его холодной ладони, и рука Манджиро дернулась, непроизвольно крепче сжимая ее пальцы, будто он боялся, что она заберет их. Мирай в ответ успокаивающе провела фалангой указательного пальца по его ладони, и хватка Манджиро на ее руке ослабла. Он будто онемел; только смотрел на нее и сидел неподвижно, словно хрупкая ледяная скульптура. Мирай касалась его с величайшей осторожностью — боялась надавить слишком сильно и пустить смертоносные трещины по этому тончайшему льду.
Она тоже молчала. Для слов пока что было не время. Время было для другого — для теплоты ее ладони и для холода его кожи, послушно отступавшего под ее бережными касаниями. Мирай положила уже ставшую бесполезной от пропитавшей ее крови вату на скамейку рядом с Манджиро и вынула новый ватный диск. Резкий запах антисептика снова наполнил собой воздух. Мирай не поднималась с колен, на которых сидела прямо на холодном полу: так ей было удобнее вытирать кровь с его лица. Так Манджиро мог видеть ее перед собой, и что-то уязвимое, живое, в его глазах безмолвно кричало, что лишь возможность смотреть на нее удерживает его сейчас на краю бездны, пока мелкие камешки сыпятся в пропасть прямо из-под его неустойчивых подошв.
Мирай бережным, невесомым движением прошлась смоченной в антисептике ватой по ссадине на его припухшей скуле. Она знала, что это больно, но на лице Майки не дрогнул ни единый мускул, будто все его нервные окончания разом отмерли. Словно он находился сейчас в далеком чужом измерении, где такое понятие, как физическая боль, было слишком примитивным и недостаточным, чтобы обращать на это внимание. Мирай хорошо знала это призрачное измерение. Бал в нем правила боль душевная, выжигающая до тла все на своем пути, не оставляя места для такой пустышки, как банальная физическая боль.
Она тихо вздохнула, поджимая губы и чувствуя натяжение затянувшейся корочкой ранки на нижней. Выгоревший, застывший взгляд Манджиро дрогнул, смещаясь к ее губам, остановился на этой заживающей ранке. Пальцы Мирай продолжали осторожно прикасаться к его осунувшемуся лицу, вытирая въевшуюся в бледную кожу кровь. Он все так же сидел перед ней, опустошенный, неподвижный, будто неживая кукла, которую кто-то усадил на эту твердую неудобную скамью, да так и оставил здесь без сожалений, напрочь позабыв о нем за ненадобностью.
Мирай казалось, что все ее внутренние органы кто-то невидимый и злобный выкручивает до треска в покрывшихся кровоподтеками тканях — настолько больно было смотреть сейчас в это побелевшее, избитое лицо, цвет которому давали лишь кровавые ссадины да глубокие тени под потухшими глазами. Майки ни разу не отвел от нее взгляда, но Мирай чувствовала это напряжение в его глазах; чувствовала усилие, которое он прикладывал, чтобы не посмотреть в сторону открытой комнаты, где спала вечным сном девушка, что добрым ангелом охраняла его душу все эти годы. Поцелуй принца, опоздавшего с признанием в любви, уже не сможет вырвать ее из оков смертельного сна; вместо этого принц с расколовшейся надвое душой измазал кулаки в крови ее брата, который вскоре сделает все возможное, чтобы стать антагонистом этой печальной сказки.
Слегка закусив губу в надежде приглушить внутреннее жжение болью физической, Мирай невесомо тронула влажной ватой рассечение на его нижней губе, подбирая выступившие на пересохшей коже алые капельки. А губы Майки вдруг слабо, неуверенно дрогнули под ее пальцами, раскрываясь, и в следующий миг давящую тишину вокруг них нарушили его едва слышные слова:
— Где ты поранилась? — Он хрипел, так, будто голос давно высох в его иссушенном горле, а связки забыли о своем назначении и сейчас не желали работать как следует. В этом голосе не было ничего от семнадцатилетнего паренька, которому он должен был принадлежать. Слишком много измученной усталости вплеталось в каждый скрежещущий звук, — усталости, не положенной светлым семнадцати годам.
— Это правда неважно, — мягко ответила Мирай, с болезненной нежностью касаясь одним пальцем синяка на его остром подбородке.
— Ты всегда ранена, когда приходишь ко мне, — едва слышно прошелестел Майки. Его веки слегка опустились, открывая голубые ручейки сосудов на полупрозрачной коже, но взгляд был все так же устремлен на лицо Мирай, очерчивал уже понемногу выцветающую живопись из заживающих ссадин, синяков и тонких пластырей на нем. — Я еще ни разу не видел тебя полностью здоровой. Даже в тот самый первый раз, в детстве.
Мирай чувствовала, что он специально говорит о вещах, максимально далеких от голодной черной дыры, бушующей в его груди, там, где должно было биться сердце, но сейчас просто пожирало само себя, подобно Уроборосу. Вот только мифический змей олицетворял собою возрождение и бесконечность — чудовище же, переваривавшее сейчас душу Майки, провоняло смертью и состояло сплошь из отчаяния и безысходности.
Мирай отложила окровавленную вату и осторожными пальцами отвела светлую прядку измазанных алым волос, свесившуюся на его застывшее лицо. Заправила эту выбившуюся прядь под резинку на его спутанных волосах — они были единственным, что сейчас продолжало оставаться мягким в окаменевшем перед ней молодом человеке. Следом невесомым, словно перышко, касанием провела линию вдоль его виска и вниз, к челюсти, аккуратно обходя ссадины и синяки на прозрачно-светлой коже.
— Из нас двоих сейчас куда больше досталось именно тебе, — прошептала Мирай, опуская пальцы ниже, на его шею, где усталыми, слишком медленными толчками гнало жизнь по венам разорванное горем сердце.
Манджиро не шевелился, застыв под ее пальцами. Смотрел на нее глазами, переполненными такой убийственной агонией, что глядеть в них было почти физически больно. Они оставались сухими, его глаза. Темный зрачок слился с радужкой, создавая иллюзию пугающей слепоты этого обращенного внутрь себя взгляда. Слезы оказались безжалостны к нему, не желая проливаться целительной, заживляющей влагой, и воспаленная темнота его глаз беспощадно запечатывала внутри беснующуюся боль, слишком непомерную для одного человеческого сердца.
— Там лежит моя сестра, — едва слышно прошептал Манджиро, глядя в лицо Мирай так, будто ожидал увидеть тень осуждения и разочарования в ее глазах.
Казалось, ему вдруг стало больно именно от того, что вместо отчуждения он нашел в ее взгляде лишь милосердие понимания. Он сделал глубокий, рваный вдох, задержал дыхание. Ледяные пальцы вновь сжались на ее ладони, бездумно сминая плотную ткань бандажа, в который была завернута ее кисть — будто Майки забыл о ее травме. Мирай было плевать на это. Сейчас для нее попросту не существовало физической боли. Он облизнул губы, с чрезмерной силой закусил нижнюю, отчего на разбитой тонкой коже вновь выступила кровь. Проскрипел чужим, неодушевленным голосом:
— Эмма всегда была такой сильной. А я — нет. Знаешь, как меня называют? «
Непобедимый Майки». Все это такая херня. Я — фальшивка. Всегда был слабаком во всем, что действительно важно. Я не уберег ее. — Мирай сжала пальцами его безвольную ладонь, набрала воздуха в легкие, но Майки не дал ей заговорить. Он выталкивал из себя слова и, казалось, они раздирают в кровь его горло, не желая быть отданными этой давящей тишине: — Дедушка не знает. Он еще не вернулся с горячих источников. И я… я не знаю, как сказать ему. Как… как говорить о таком. Он возненавидит меня, когда узнает. Как возненавидел Кен-чин. Как возненавидел себя я сам.
— Майки… — голос Мирай, сорванный, сдавленный, прозвучал не громче выдоха, безнадежно застряв в горле. Внутри нее, под кожей, ревела обжигающая лава, и Мирай со страхом прикасалась к нему, боясь обжечь его этим безжалостным огнем, но Манджиро уже сгорал в своем собственном пламени. Охваченный беспощадным внутренним пожаром, он попросту не мог сгореть дважды.
— Почему ты смотришь на меня
так, Мирай? — прошептал он, пытливо вглядываясь в ее полные сострадания глаза с такой отчаянной нуждой, что она не решалась моргнуть, чтобы не нарушить этот жизненно-важный зрительный контакт. — Ведь если бы ты знала все, что я успел натв…
Он запнулся, прерывая эти пропитанные отвращением к самому себе слова, когда ее пальцы уверенно накрыли его разбитые губы, не давая закончить сказанное. Мирай просто смотрела в его лицо, чувствуя себя так, будто с нее живьем содрали кожу, и она сидит сейчас перед ним, уязвимо-обнаженная до самой глубины своего естества, до своего внутреннего ядра, в котором бурлили кипящей магмой два неизменных чувства, что были неразделимы в ней, когда дело касалось этого сломанного, запутавшегося мальчика-мужчины, перевернувшего ее жизнь, наплевав на все законы времени: боль за него и любовь к нему. Ее любовь к нему всегда шла рука об руку с болью.
— Не говори этого, Майки, — прошептала она, не отнимая пальцев от его губ, чувствуя кожей их едва различимую дрожь и тепло его дыхания. — Не продолжай, не нужно.
Но он не послушался. Конечно, он не послушался. Майки всегда был таким упрямым, даже когда это вредило ему самому. Его потрескавшиеся губы шевельнулись под ее пальцами, и Мирай буквально кожей смогла ощутить его следующие слова:
— Это должен был быть я. Лучше бы это меня не стало. — Безжалостно, четко и раздельно. Не знающий пощады приговор самому себе, не подлежащий обжалованию.
Мирай сухо сглотнула, проталкивая глубже в горло застрявший там болезненный ком, и медленно опустила веки. Она чувствовала, как наконец сорвались с ресниц давно собиравшиеся там слезы, потекли соленой влагой по царапинам на ее щеках. Глаза Манджиро оставались все такими же сухими и потухшими. Слез Мирай хватало на них обоих.
Она открыла глаза и подняла взгляд на его лицо. Неимоверно больно было видеть в его осунувшихся чертах подтверждение тому, что Майки искренне верил в то, что говорил. Мирай помнила, как это: испытывать ненависть к самому своему существованию, ненависть настолько сильную, что даже смерть могла показаться выходом. Она мягко накрыла второй рукой его пальцы, подрагивавшие на ее затянутой в бандаж ладони, осторожно погладила большим пальцем холодную шершавую кожу на его костяшках.
— Твоя смерть разбила бы сердце твоим друзьям, Майки, — прошептала она, вглядываясь в его потускневшие, затянутые пеленой горя глаза. — Разбила бы сердце твоей семье. — Мирай слабо кивнула головой в сторону страшной, запретной комнаты, из которой струился в коридор призрачно-тусклый свет дешевой лампочки, и добавила еще тише, не громче вздоха: — Разбила бы сердце
ей.
Что-то дрогнуло в его взгляде, всколыхнулось на дне темных радужек, но в следующий миг Майки упрямо мотнул головой, отчего недавно заправленная под резинку прядь снова упала на его чистый лоб — единственную часть лица, которая не пострадала от кулаков Дракена. Он на секунду стиснул зубы, с такой силой, что Мирай почти услышала их скрип, а затем на выдохе хрипло, с отчаянной уверенностью прошептал:
— Они бы пережили. Ты не понимаешь, Мирай, для всех было бы лучше, потому что я…
— Это разбило сердце мне, — прервала она его торопящиеся, злые слова, и сама почувствовала эхо невыносимой муки в своем звенящем голосе.
Майки замолчал, глядя на нее с приоткрытым ртом; проследил взглядом путь новой слезинки, что медленно ползла по ее щеке, оставляя влажный след на коже. Если он и заметил ее оговорку, проскользнувшую в слова под влиянием слишком сильных эмоций и укравшую необходимую сослагательность из ее признания, то никак не дал этого понять. Просто продолжал смотреть на нее сверху вниз, сжимая пальцами ее ладонь, и казался сейчас таким пронзительно-юным и потерянным, что от этого острые иглы боли с новой силой пронзали Мирай изнутри, без промаха метя в самые уязвимые точки.
Она не знала, как долго они молчали, просто глядя друг на друга: он — сгорбившись на твердой, слишком неудобной скамье, она — сидя на полу у его ног, сжимая в теплых пальцах его холодную ладонь. В какой-то момент Манджиро несмело, неуверенно поднял руку и осторожно коснулся кончиками пальцев ее лица, снимая со щеки новую слезинку. Мирай их уже совсем не чувствовала, эти слезы: они просто тихо вытекали из ее глаз, гонимые наружу враз обрушившимся на нее стрессом от всего пережитого за последние дни и болью любимого человека, которую она сейчас ощущала, как свою собственную.
— Поче… — начал было Майки, но охрипший голос надорвался, уцепился за пересохшее горло, и он сухо закашлялся, безуспешно пытаясь сглотнуть.
Мирай нахмурилась, обводя взглядом его губы: сейчас, когда они уже не были вымазаны в крови, она видела, какой пересохшей и потрескавшейся была тонкая кожа на них.
— Я принесу тебе воды, — решила она, начав подниматься, но пальцы Манджиро судорожно сжались на ее ладони.
В темноте его глаз мелькнула тень страха, граничащего с паникой; Майки удерживал ее руку, снова ухватившись слишком сильно, а все его тело будто одеревенело от напряжения, охватившего каждый мускул. Понять такую острую его реакцию на ее слова для Мирай не составило труда, и сердце вновь заныло от чувства вины и сожаления. Она осторожно развернула руку в его напряженной ладони, переплела свои пальцы с его, и аккуратно, успокаивающе пожала их.
— Автомат с напитками стоит за углом. Я вернусь к тебе всего через пару минут.
Его пальцы дрогнули под ее. Майки разлепил высохшие губы, попробовал заговорить, но у него вновь получился лишь сиплый хрип, и он раздраженно прокашлялся. Наконец, совладав с голосом, настойчиво потребовал:
— Обещаешь? Мирай, в этот раз по-настоящему,
обещаешь?
Она с силой закусила губу, гоня с лица болезненную гримасу при воспоминании о том, как невольно нарушила обещание, данное ему в этой же больнице в самом первом своем прыжке в его прошлое. Еще раз ободряюще сжав его пальцы, Мирай твердо ответила:
— Обещаю, Майки. Я не оставлю тебя здесь одного.
Он послушно, с каким-то обреченным смирением, выпустил ее пальцы, и его рука вновь безвольно упала на колени. Не сумев совладать с собой, Мирай все же прикоснулась к нему еще раз, мягко проведя кончиками пальцев по его щеке там, где кожа не была разбитой и испещренной царапинами. Манджиро глухо выдохнул, когда она отняла пальцы, и Мирай спиной чувствовала его взгляд, пока отходила к автомату с водой.
Завернув за угол, она измученно привалилась к стене, прилагая все силы, чтобы не сползти по ней на пол — колени дрожали, грозя вот-вот подогнуться под весом ее тела. Мирай прижала руку к горлу в неосознанной попытке остановить рвущийся из глубин груди рваный, надрывный всхлип. Казалось, что она погрузилась глубоко под воду и теперь не может вынырнуть, захлебывается этой призрачной водой, но уже никогда не покинет смертельные, прохладные глубины. Она знала, что это будет тяжело. Готовилась к этому. Но никакая подготовка не могла смягчить тот шквал нестерпимых эмоций, что сейчас разрывали ее изнутри на кровавые лоскуты. Мирай успела повидать Манджиро разным. Но глубина горя, в которое он сейчас погружался так стремительно и без оглядки, отдавалась внутри нее мучительным эхом, разбиваясь об ее обнаженную душу и вместе с этим разбивая ее саму.
Заставив себя делать глубокие, размеренные вдохи, Мирай на нетвердых ногах подошла к автомату, заскользила по его витрине размазанным взглядом, пытаясь найти бутылку с водой. Ей нужна была эта минута наедине с собой, чтобы собрать воедино все свои осколки, что начали неумолимо осыпаться с ее сердца, не выдержавшего натиска боли, любви и сожаления, из которых состоял каждый ее атом в этот момент. Она должна быть сильной. Должна быть сильной, когда он остается совсем без сил.
Мирай понимала, что сейчас не сможет сделать то, ради чего пришла в его прошлое. Она расспросила Такемичи об этом дне до мельчайших подробностей и знала, что совсем скоро Манджиро, поговорив с Хинатой, все-таки отправится на битву с Поднебесьем вместе с Дракеном, так что у нее все равно не хватило бы времени на то, чтобы попробовать проникнуть в его память и поискать нужное воспоминание. И это значило, что ей надо будет разыскать его уже после сражения, — вмешиваться в разборки с группировкой Изаны ей было нельзя.
Но сейчас ей нужно было вернуться к нему. Вытянув из автомата купленную бутылку воды, Мирай решительно зашагала обратно, однако, завернув за угол, поспешно остановилась и отступила назад, вновь скрываясь за стеной. Манджиро больше не был один в коридоре. Возле него стояла хрупкая заплаканная девушка в коротком пальтишке; она вся дрожала, взволнованно заламывая пальцы и нервно переступая с ноги на ногу. Мирай не слышала, что она говорит ему, но сразу поняла, кем была эта девушка. Хината Тачибана.
Мирай нахмурилась, торопливо сопоставляя все, что рассказывал ей Такемичи, с тем, что происходило сейчас. Что-то было не так. Хината пришла поговорить с Майки, как и должна была, но здесь не было больше никого. Не было того человека, который должен был присутствовать при этом разговоре, и без него все могло сложиться совсем не так, как нужно.
— Где Кен Рюгуджи? — встревоженно пробормотала Мирай себе под нос, заозиравшись по сторонам, будто пропавший парень мог внезапно обнаружиться в метре от нее.
Почему его здесь нет? Такемичи был абсолютно уверен в том, что Рюгуджи был здесь с Майки, когда Хината рассказала им о его даре путешествий во времени. В таком случае, где же он? Если он не выслушает Хинату вместе с Манджиро, то не отправится с ним на битву Тосвы против Поднебесья, и тогда уже сложившееся прошлое может пойти по совершенно иному пути, а изменения этих событий нельзя было допустить. Так что же могло случиться? Почему все происходит не так, как помнил Такемичи?
Переполненная тревогой и волнением, Мирай поспешно зашагала вдоль коридора к одной из его развилок. Дракен должен быть где-то здесь, она не позволяла себе сомневаться в этом. Он должен быть здесь, и он должен выслушать Хинату, иначе…
Завернув за угол, Мирай резко затормозила, машинально хватаясь рукой за стену, чтобы удержать равновесие. Кен Рюгуджи действительно был здесь. Сидел на полу, подтянув колени к груди и спрятав лицо в ладонях; его плечи слабо, меленько подрагивали. Несмотря на высокий рост, несмотря на крупное телосложение — сейчас этот парень выглядел таким уязвимо-хрупким, съежившись, будто хотел сжаться в тугой комок, начиненный скорбью и сожалениями, что теперь будут следовать за ним по пятам каждую оставшуюся минуту его жизни.
Мирай подавилась рваным вздохом, глядя на него. Понимание неожиданно накрыло ее, проникая в каждую мысль, складывая вместе разрозненные кусочки этого разбитого пазла.
Время — замкнутый круг, в котором нет разделения между событиями прошлого и будущего. Кен Рюгуджи сидел сейчас здесь, а не слушал Хинату вместе с Манджиро, потому что просто
не знал, что должен быть там. Потому что
никто не подсказал ему пойти к ним. Но Мирай была здесь, и она знала, как должны были развиваться эти события. Она была здесь
сейчас, а значит, она была здесь и
тогда, и для времени эта хронология не имела никакого значения. Дракен услышал Хинату, а затем поехал с Манджиро на битву, потому что его
направили в нужное место в этот конкретный момент времени.
Пластик бутылки заскрипел под пальцами, когда Мирай неосознанно сдавила ее в руке. Закусив губу, она решительно зашагала к скорчившемуся у стены парню. Она не пыталась быть тихой, и Кен услышал ее шаги, поднял голову, глядя на нее с озадаченным недоумением. Через несколько секунд что-то мелькнуло в его глазах — почти таких же темных, как и глаза Манджиро, — и он нахмурился, вглядываясь в лицо подошедшей к нему Мирай с удвоенным вниманием. Его светлые волосы растрепались, выбиваясь из косички, и хаотично спадали на лицо спутанными прядями; на щеках еще не просохли дорожки слез; под воспаленными глазами залегли глубокие тени — свидетельства поселившегося в его душе горя.
— Я помню вас, — скрипящим, хриплым голосом вдруг произнес Кен, отобрав у Мирай возможность заговорить с ним первой.
Она открыла рот, слегка растерянная, потому что его заявление сбило все ее мысли. Мирай потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, что Кен Рюгуджи действительно уже видел ее. Это случилось…
— Два дня назад, Майки нас с ног на голову поставил, приказав разыскать его знакомую. Это вы.
Кен прищурился, с легким подозрением оглядывая Мирай, с носков ее потертых кожаных кедов и до выбившихся из пучка волос, обрамлявших поцарапанное лицо. Его взгляд задержался немного дольше на ее глазах, но это не было чем-то удивительным — их разный цвет всегда приковывал внимание и озадачивал незнакомых людей.
— Это я, — со вздохом подтвердила Мирай, и подошла к нему, зажимая бутылку под мышкой и засовывая руки в карманы куртки.
Ей нужно было заставить его подняться и пойти в соседний коридор, где были Манджиро и Хината, причем как можно скорее. Но как сделать это, не вызвав у него подозрений и лишних вопросов?
— Откуда вы знаете Майки? — еще сильнее прищурился Кен, впрочем, тут же мотнув головой, будто перечеркивая этот вопрос, и задал новый: — Что вы тут делаете?
Мирай остановилась прямо над ним, глядя на парня сверху вниз, потому что он и не думал подниматься. С тихим вздохом она присела рядом с ним, устало прислонилась к стене. Кен настороженно наблюдал за каждым ее движением. Она повернула голову, чтобы посмотреть на него, и встретилась взглядом с его темными глазами.
— Я знаю, что случилось с Эммой, — тихо произнесла Мирай, глядя в его лицо, исказившееся новой болью от этих слов. Она с усилием сглотнула, собирая в кучу мысли, с беспощадной дотошностью перебиравшие каждое болезненное воспоминание последних недель. — Потерять любимого человека на пике своей любви к нему — изощренная пытка, я знаю. — Кен вздрогнул, уставился на нее с окрашенным испугом удивлением, очевидно, пытаясь понять, откуда ей известно о его чувствах к погибшей девушке, но Мирай продолжала, не давая ему шанса перебить ее: — Ты прокручиваешь в голове каждый день, каждую минуту, каждую
секунду, проведенную вместе, и понимаешь, что их было так мучительно…
недостаточно. Недостаточно для того, чтобы сказать самое важное. Недостаточно для того, чтобы отдать ему столько своей любви, сколько он заслуживал, ведь это чувство всегда было только для него. — Дракен нахмурился, озадаченно и слегка растерянно глядя на нее, но Мирай слишком погрузилась в омут собственных воспаленных чувств, чтобы заметить, что ее слова невольно стали слишком личными и были уже о ней, а не о сидящем рядом парне. — И тогда приходят сожаления. О каждой упущенной секунде, о каждом непроизнесенном слове, о каждом не подаренном объятии. Я бы хотела сказать тебе, что придет день, когда ты сможешь полностью отпустить эти сожаления. Я, правда, хотела бы. Они могут стать терпимее со временем, да. Но никогда не исчезнут до конца. Потому что наши сердца
настолько жестоки к нам.
Мирай замолчала, поджимая губы. Прикрыла глаза, усилием воли заталкивая поглубже в свою душу сочащуюся из нее боль. Кену Рюгуджи сейчас не нужны были пустые слова утешения и лицемерные заверения в том, что время излечит раны. Время — жестокий доктор, не заботящийся об анестезии для своих невольных пациентов. А у этого парня и времени-то оставалось совсем немного, хотя он, конечно же, ничего об этом не знал. Сейчас же он смотрел на нее внимательно, серьезно. В выражении его осунувшегося лица читались обреченность и смирение, неопрятно размазанные по краям налетом слишком свежей боли.
— Не дай этим сожалениям стать еще более нестерпимыми, — тихо продолжила Мирай. — Не повторяй эту ошибку с теми, кто все еще рядом с тобой. — Дракен нахмурился, упрямо поджимая губы, а она добавила еще тише: — Не отдаляйся от него сейчас. Вы нужны друг другу.
Кен сухо шмыгнул носом, отвернулся. Мирай видела, как побелела кожа на его сбитых костяшках, когда он сжал подрагивающие ладони в тугие кулаки.
— Просто Майки, он… — начал было Рюгуджи, но Мирай не дала ему продолжить.
— Ты же понимаешь, что его вины в случившемся нет? — мягко перебила она. — Вина лежит на другом человеке.
Он заслуживает твоего гнева. Майки — нет. Ты ведь понимаешь это? — Кен шумно выдохнул, закусил губу, побежденно опуская голову и утыкаясь лбом в колени. Мирай опасливо протянула руку и одними лишь кончиками пальцев осторожно коснулась широкого плеча. — Ты нужен ему сейчас. А он нужен тебе. Потому что боль, разделенная на двоих, уже не сможет тебя убить.
Кен слегка повернул голову, открывая спрятанное в изгибе локтя лицо. Его измученные глаза остановились на серьезном лице Мирай задумчивым, сосредоточенным взглядом. Он молчал, и она тоже не прерывала эту тишину, давая ему необходимое время вопреки тому, что времени не оставалось совсем. Все внутри Мирай сжималось от напряжения и нетерпения. Мысленно, она умоляла этого разбитого, опустошенного мальчика найти в себе силы подняться и вернуться к тому, кто так нуждался в нем в это страшное время. Умоляла его вернуться к нему и хотя бы ненадолго отсрочить падение во тьму души, которую она так любила.
До боли сжатая пружина в ее груди расслабилась, распускаясь, когда Дракен выпрямился, распрямляя плечи, а затем медленно, будто каждое движение причиняло ему сильную боль, поднялся на ноги. Мирай не двигалась с места, все так же сидя на полу и вцепившись в несчастную помятую бутылку воды в своих руках так, будто та была последним якорем, удерживающим ее в реальности. Кен обернулся через плечо, посмотрел на нее с высоты своего немалого роста. В его печальных глазах таились слишком взрослые для его возраста задумчивость и проницательность.
— Кто он для вас? — тихим, сиплым голосом спросил Дракен, внимательно глядя прямо в ее глаза.
Мирай натужно сглотнула, но взгляд не отвела. Смотрела несколько секунд в ответ, чувствуя себя слишком обессиленной для того, чтобы выдумывать что-то правдоподобное. Поэтому ничего правдоподобного она выдумывать и не стала. Поэтому сказала просто правду:
— Он мое все.
Слова получились глухими, едва различимыми. Но Дракен услышал их. Его брови слегка двинулись, сбегаясь к переносице. Секунду, вторую — он внимательно смотрел на сидящую перед ним потрепанную девушку, пытаясь разглядеть за ее словами то, что она не готова была показать. Затем, не говоря больше ни слова, просто молча кивнул ей и тяжелыми, усталыми шагами двинулся к повороту коридора, ведущего к комнате для прощаний.
Мирай на пару секунд задержала воздух в легких, а затем протяжно выдохнула, устало закрывая глаза. Она провела в этом времени меньше часа, а уже чувствовала себя полностью выжатой и опустошенной. Но впереди было самое сложное. Самое важное. У нее не было ни времени, ни права расслабляться. Поэтому Мирай решительно поднялась на ноги и тихо зашагала в том же направлении, куда парой минут ранее ушел Кен Рюгуджи.
Приближаясь к повороту коридора, она уже могла различить невнятный отзвук голосов. Они говорили тихо, но затем резкое восклицание Дракена заставило Мирай подскочить от неожиданности:
— Сейчас не время для подобных разговоров! — с возмущением в голосе громыхал Кен. — Совсем с головой не дружишь?
Пользуясь тем, что освещение здесь было отвратительно скудным, и часть коридора тонула в тени, Мирай слегка отошла от стены, так, чтобы иметь возможность видеть происходящее возле комнаты для прощаний. Манджиро по-прежнему сидел все на той же скамье, опираясь локтями на колени и низко наклонив голову, так, что его спутанные волосы светлой завесой скрывали избитое лицо. Хината, дрожащая от волнения, нервно переминалась с ноги на ногу, съежившись в своем слишком холодном для этого времени года пальтишке, и выглядела ужасно хрупкой, но при этом упрямо-решительной. Кен Рюгуджи стоял возле них, мелко подрагивая от напряжения, и с негодованием глядел на Хинату, до скрипа сжимая побелевшие кулаки.
Повисшую в коридоре давящую тишину нарушил тихий, тоненький, но вместе с тем бесстрашно-твердый голос Хинаты:
— Такемичи думал не только об Эмме. Он много кого должен спасти, — ее голос надломился на последнем слове, и девушка замолчала, собираясь с мыслями. А может, собираясь с силами и смелостью. Мирай чувствовала, как взволнованно разгоняется ее сердце от осознания, что это — именно тот момент, когда Манджиро и Кен узнали о даре Такемичи.
— Что ты вообще… — снова начал было возмущаться Дракен, но уже без прежнего жара, голос его понизился на пару тонов.
— Я умру, — отчеканила Хината, перебивая его. — Через восемь лет я умру. Такемичи пришел из будущего, чтобы это предотвратить. Я знаю, как это звучит, — из ее груди вырвался ломкий, нервный смешок, — но это правда. Он в отчаянии. Такемичи… он знает будущее каждого. И хочет всех спасти.
Пока она говорила, Манджиро продолжал сидеть неподвижно, но сейчас слегка приподнял голову. Волосы больше не закрывали его лицо, и Мирай видела, как расширились его глаза, как приоткрылись разбитые губы в немом понимании. Он повернул голову — едва-едва, — в том направлении, где ее скрывали тени соседнего коридора, будто почувствовал ее присутствие, и Мирай могла поклясться, что ощутила на себе его взгляд, хотя вряд ли Манджиро смог бы действительно разглядеть ее в этом полумраке. Хината продолжала говорить, голос ее звенел и прерывался, но Майки молчал, глядя прояснившимся, полным осознания взглядом в тени коридора, и Мирай казалось, что она почти слышит звук, с которым пришли в движение шестеренки в его голове.
— Это… безумие какое-то, — слабым голосом пробормотал Дракен, но в его тоне уже не было прежней уверенности.
— Я тебе верю, — вдруг раздался хриплый голос Манджиро. Он выпрямился на скамье, скользнул по удивленному Кену острым, ставшим вновь осмысленным взглядом, который следом перевел на подрагивающую Хинату. Твердо повторил: — Я верю, что это правда.
Мирай тихо выдохнула, переводя дыхание. Она видела, что Рюгуджи еще сомневается, но Майки был непреклонен, и причиной его уверенности была она сама — живое доказательство того, что Хината говорила правду. Манджиро безоговорочно поверил ей, потому что знал и до этого: путешествия во времени реальны.
Они продолжили приглушенно переговариваться, а Мирай вновь отошла к стене, устало прислонилась к ней, вжимаясь затылком в холодный бетон, и со вздохом прикрыла глаза. Она знала, что будет дальше. Все трое отправятся на седьмую пристань Йокогамы, где разыграется трагедия, в результате которой погибнет Изана Курокава. Мысли о смерти этого человека вызывали в Мирай тревожные и противоречивые эмоции. Но, как бы то ни было, вмешиваться в эти события она, в любом случае, не имела права.
Мирай открыла глаза и подобралась, услышав звук приближающихся шагов. Кен Рюгуджи ступал тяжело, и тем более легкими выглядели на контрасте шаги семенящей следом за ним Хинаты. Дракен слегка повернул голову, скользнул по Мирай быстрым взглядом, но ничего не сказал, продолжив идти к выходу. Манджиро показался из-за угла с небольшой задержкой, замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Кен притормозил, вопросительно оглядываясь на него, и Майки бросил ему глухое:
— Идите, я догоню.
Убедившись, что Дракен с Хинатой вышли на улицу, Манджиро развернулся и уверенным шагом двинулся к застывшей в тени коридора Мирай. Остановился напротив нее: руки глубоко в карманах брюк, лицо бледное и сосредоточенное, светлые брови серьезно сдвинуты к переносице. Выбившаяся из-под резинки прядь волос по-прежнему спадала ему на лоб, и у Мирай зудели кончики пальцев от сильнейшего желания вновь прикоснуться к нему и заправить непослушные волосы. Манджиро, будто почувствовав ее мысли, тряхнул головой, раздраженно отбрасывая мешающуюся прядь. Он опустил взгляд и уставился на истерзанную бутылку в ее руках с легким удивлением, будто не ожидал, что она действительно купит для него воду. Майки пожевал губу, следом тут же провел по ней языком, слизывая снова проступившие в потревоженной ранке капли крови. Затем прокашлялся и глухо проговорил:
— Я подумал, что ты ушла.
Мирай сдавленно сглотнула, на миг крепче сжав в пальцах бутылку, жалобно скрипнувшую помятым пластиком.
— Я ведь пообещала тебе, что вернусь, — тихо ответила она, слабо пожав одним плечом.
Сердце ныло и сжималось в груди от его близости. Манджиро стоял напротив, избитый и побежденный горем, но живой. Его грудь вздымалась под одеждой с каждым новым вдохом. Кровь сочилась жизнью из свежих ссадин на его лице. Каждый его вдох, каждый удар его сердца — были сокровищем для Мирай. Она слишком хорошо знала им цену.
Поняв, что они уже слишком долго молчат, просто стоя друг напротив друга, Мирай спохватилась и неловко протянула ему многострадальную бутылку. Майки смотрел на ее поцарапанные пальцы, нервно сжавшиеся на прозрачном пластике. Он вынул из кармана одну руку, но забирать бутылку не торопился.
— Мне надо разобраться кое с чем, — туманно объявил Манджиро, вновь поднимая взгляд и устремляя его в глаза Мирай точно напротив — они были сейчас одного роста.
Наконец, он протянул руку, но вместо того, чтобы просто забрать бутылку, его потеплевшие пальцы накрыли ее. Разряды невидимого тока заструились по сосудам Мирай, электризуя кровь, от одного этого бесхитростного прикосновения. Манджиро не забирал бутылку и не отнимал руку — удерживал ее ладонь под своей, и Мирай чувствовала шероховатость мозолей на подушечках его пальцев, тепло его кожи, уверенную пульсацию крови под ней. Не отпуская ее руку, Манджиро плавно шагнул к ней — всего один крошечный шаг, — и от этого сократившегося расстояния сердце Мирай резво прыгнуло в горло, застряло там, не давая вдохнуть. Ее пальцы судорожно сжались на бутылке, а его пальцы, в свою очередь, крепче обхватили ее.
— Ты снова исчезнешь, да? — тихо спросил Майки, настойчиво ища ее взгляд.
Мирай с усилием сглотнула, благодаря полумрак коридора за то, что скрывал румянец, совершенно точно расползшийся по ее щекам, с потрохами выдавая ее смятение.
— Не исчезну, — не с первой попытки смогла ответить она, мысленно радуясь тому, что голос прозвучал твердо и спокойно. — Дождусь тебя, пока ты не закончишь с этим… кое-чем.
Манджиро несколько секунд пытливо вглядывался в ее глаза, будто надеясь подловить на обмане, — но обмана не было. Мирай знала, что у нее в запасе еще как минимум четыре часа до того, как ее выдернет назад в ее время. Она была твердо намерена дождаться его и сделать то, зачем пришла в его прошлое. Возможно, разум уставшего после драки Манджиро окажется еще более восприимчивым к ментальному воздействию, однако для этого была необходима спокойная обстановка. А значит, у Мирай не было выбора: она должна была выждать до окончания сражения между двумя группировками.
— Я вернусь сюда после, — тихо сказал Манджиро, все еще сжимая ее пальцы на помятой бутылке. — Мне нужно будет… — он осекся, рвано мотнул головой, будто отметая то, что передумал говорить, и неловко закончил: — В общем, я вернусь сюда.
— Значит, встретимся здесь, — кивнула Мирай, и он снова посмотрел на нее, встречаясь с ней глазами. В его взгляде плескались отчаяние вперемешку с настойчивостью.
— Ты обещаешь, что не уйдешь? — прошептал он, крепче сжимая ее пальцы.
— Обещаю, — твердо ответила Мирай, не отводя глаза.
Майки продолжал смотреть на нее этим пронзительным взглядом, а Мирай считала удары своего сердца, чтобы унять охватившее ее волнение. Она насчитала пять, когда Манджиро слабо кивнул и неохотно выпустил ее пальцы, наконец забирая бутылку. Он не сказал больше ни слова, просто развернулся на пятках и твердым шагом направился к выходу. Мирай провожала его взглядом, смотрела, как расправились его плечи, и необъяснимое внутреннее чувство, безошибочно настроенное улавливать любые перемены в нем, на миг подернуло туманом ее глаза, наслаивая на силуэт удаляющегося от нее подростка образ мужчины, которого она любила. От него уже сейчас исходили тe властная аура и неукротимая харизма, что заставляли людей преданно следовать за ним, даже в самую черную тьму. Манджиро Сано отправлялся на битву с горделиво поднятой головой, и Мирай чувствовала, как ее пробирает взволнованная дрожь, которую неизменно вызывала в ней его внутренняя сила.
Выждав чуть менее десяти минут, Мирай тоже двинулась к выходу из больницы. Вечер уже окутывал улицы темнотой, высасывая свет из тусклых фонарей. Она довольно быстро смогла поймать такси и заплатила весьма внушительную сумму, чтобы добраться до седьмой пристани Йокогамы. Несмотря на то, что вмешиваться в сражение ей было нельзя, Мирай просто не могла не поехать сюда. Она в мельчайших деталях знала все, что произойдет во время этой битвы — после ее допроса об этих событиях Такемичи выглядел так, будто по нему проехался бронетранспортер, но он действительно постарался оживить в памяти абсолютно все, что помнил об этом дне.
Мирай знала, что сегодня Изана Курокава погибнет. Знала, что Манджиро не пострадает. Но… она просто должна была убедиться, что с ним
действительно ничего не случится. Эти события уже произошли, и логично было бы просто спокойно дождаться в больнице возвращения Майки, в полной уверенности, что ему ничего не грозит. Вот только логика и рациональность покидали Мирай, когда дело касалось его. Она не собиралась вмешиваться, нет. Но она просто не могла остаться в стороне. Не тогда, когда в битве было задействовано огнестрельное оружие. Пистолеты имели свойство стрелять, а пули имели свойство быть дурами. Поэтому Мирай своими глазами должна была увидеть, что Манджиро действительно выйдет из этого боя живым и сравнительно невредимым.
На пристани царил зверский холод — близость залива делала еще более злыми ледяные порывы ветра, норовившего забраться под одежду, под саму кожу. Мирай огляделась по сторонам, подыскивая место, где могла бы дождаться окончания битвы. На причале громоздились разномастные контейнеры, стылый зимний воздух время от времени прорезали гудки грузовых судов.
Мирай знала, где сейчас кипит жестокое побоище — до нее доносились отдаленные раззадоренные выкрики и глухие отзвуки ударов. Сражение происходило в крытой части грузовой секции порта. Не став подходить ближе, Мирай отошла к одному из контейнеров, намереваясь укрыться за ним от морозных порывов ветра. Этот ветер будто подхватывал тревожные мысли в ее голове, кружил их, как горстку сухих листьев. Усилием воли Мирай приказала себе не думать о том, что сейчас происходит в нескольких десятках метров от нее. Она могла только ждать и знала, что это ожидание будет непростым.
Мирай уже почти подошла к выбранному контейнеру, когда раздавшийся позади слишком знакомый голос заставил каждый ее мускул покрыться инеем:
— Что вы здесь делаете?
Очень медленно, преодолевая сопротивление вмиг онемевших конечностей, Мирай развернулась на звук этого голоса, и дыхание сперло у нее в груди, когда она наткнулась на холодный, настороженный взгляд тускло-голубых глаз, обрамленных светлыми ресницами. Нижнюю часть его лица скрывала черная маска, но Мирай почти наяву видела перед своим мысленным взором загрубевшие шрамы в уголках его рта.
Восемнадцатилетний Харучиё Санзу стоял напротив нее, в красной форме Поднебесья, а за его спиной угрожающе нависали трое бритоголовых громил. Его бесцветные брови недобро сдвинулись к переносице, образуя там легкую морщинку; блекло-голубые глаза сверкнули над черной маской, вцепились в застывшее лицо Мирай острым, препарирующим взглядом. Она невольно отступила на шаг назад, повинуясь инстинктам своего тела, зашитым в каждую ее клетку. Все внутри нее вопило об опасности. Мирай испытывала перед этим человеком ужас, в который изощренно вплетались щупальца тлеющей в ее душе ненависти.
— Я вас помню, — вдруг зловеще сощурился Санзу, делая один широкий, внушительный шаг по направлению к ней.
Мирай сжала в кулаки заледеневшие пальцы. Какого черта он делает здесь? Разве не должен быть сейчас там, в гуще сражения? И что
ей делать теперь с этой дерьмовой ситуацией? В рюкзаке Мирай лежал пистолет, захваченный с собой на случай экстренного положения, — но не могла же она, в самом деле, перестрелять сейчас этих бестолковых молокососов, поигрывавших мускулами за спиной будущего убийцы. Пальцы сводило болезненной судорогой от желания все же выхватить этот пистолет и спустить курок, направляя его в голову стоящего перед ней парня, — убрать его до того, как он совершит все те ужасы, что ждали своего часа в их общем будущем. Но она понимала, что трогать Санзу — нельзя. Вмешиваться в события прошлого — нельзя, иначе это может повлечь за собой еще более разрушительные последствия.
Однако сейчас следовало придумать, как с наименьшими потерями выпутаться из этого переплета.
— Вы явно здесь не просто так, — протянул Санзу слегка смазанным голосом, и Мирай вдруг отчетливо поняла, что он нетрезв. Вот только он был вовсе не под действием алкоголя, она видела это по его нездорово расширенным зрачкам. — Изана был в бешенстве, когда она сбежала, — пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь, а затем вдруг гаркнул резкое: — Взять ее!
Парни за его спиной зашевелились, угрожающе двигаясь к ней. Мирай отступила дальше, чувствуя, как заполняет все тело нервная энергия, напитывая мышцы и звеня в напряженных сухожилиях. Она трезво оценивала свои силы: если она не собиралась пускать в ход пистолет, справиться с этими качками у нее не было шансов. Тем не менее, Мирай предупреждающе процедила сквозь зубы, обращаясь к самому проворному из парней, неумолимо наступавшему на нее:
— Подойдешь еще хотя бы на шаг — пожалеешь.
Бритоголовый верзила издевательски расхохотался и тут же без предупреждения сорвался с места, бросаясь на нее. Стратегию боя он явно не выстраивал, полностью положившись на грубую физическую силу, которой у него было в избытке. Против него у хрупкой девушки не было шансов — так он полагал. Но Мирай почти всю свою жизнь изучала приемы, способные помочь ей выстоять против куда более крупного и сильного противника. Она не всегда могла применить их правильно, но в этот раз удача была на ее стороне.
Ловко увернувшись от по-медвежьи растопырившего руки головореза, Мирай развернулась вокруг своей оси, чтобы занять более выгодную позицию напротив своего оппонента, и одним сильным, четким движением пнула его в коленный сустав. Нога противника ожидаемо подломилась, и боль от удара исторгла из его глотки разъяренный вопль. Машинально упав на поврежденное колено, он потерял в росте и оказался как раз на той высоте, что идеально подходила для задуманного приема. Сосредоточив всю свою силу в этом единственном движении, Мирай ребром ладони ударила его по четко рассчитанной точке на шее — одной из множества, которые она под руководством Рен изучила на человеческом теле, чтобы выйти победительницей даже из неравного боя. Парень опал на землю грудой вздувшихся, но теперь уже совершенно бесполезных мышц, и больше не издавал ни звука.
Мирай, напряженная, будто тетива лука, резко развернулась к Санзу и его подручным, острым взглядом цепляя малейшие их движения. Голубые глаза напротив недобро блеснули, сузились. Санзу отбросил за спину длинные пряди выбеленных волос, казавшихся особенно светлыми на красной ткани вражеской униформы. Еще два дня назад он носил на себе цвета Токийской Свастики — сегодня же без доли сомнения переметнулся в ряды врага. Но Мирай не обманывалась на этот счет: она понимала, что Санзу давно запланировал это предательство, и у него были свои причины для этого.
— Ты мне не нравишься, — зловеще проинформировал ее Санзу, растеряв все остатки натянутой вежливости, и в его голосе слышалась угрожающая вибрация.
— Это взаимно, — съязвила Мирай, отступая еще на шаг назад, и выплюнула наполненное презрением: —
предатель.
Она видела, как расширились глаза Санзу, как мелькнула в них темная, лихорадочная ярость, делая более яркой блеклую радужку. На его виске вздулась вена, он порывисто шагнул к ней, размашисто занося руку, — но вдруг остановился и пугающе тихо, весело рассмеялся, будто только что вспомнил отменную шутку. У Мирай мороз пробежал по коже от этого звука. Почему он остановился? Что про…
Мысль оборвалась в ее голове с сильнейшим ударом, обрушившимся на ее затылок. Мир поплыл перед глазами, предметы слились в одно мутное, неразборчивое пятно. Мирай повалилась на пыльный асфальт, не удержавшись на вмиг ослабевших ногах. Боль раскалывала череп с неумолимостью молотка, разбивающего скорлупу ореха. В глазах темнело, но она успела различить бледное лицо Санзу на фоне темного неба. Он снял маску, и Мирай видела, что он улыбается, но ее зрение плыло, и от этого страшные шрамы в уголках его рта двоились и рябили.
— Заприте ее, — его голос донесся до нее будто через плотные слои ваты. — Изана захочет разобраться с ней, когда все закончит тут.
В гудящей от боли голове Мирай пронеслась мрачная мысль о том, что Изана уже никогда ни с чем не будет разбираться после этой ночи. А следом она отчаянно подумала о том, что ни в коем случае не должна потерять сознание.
Эта мысль стала последней перед тем, как ее поглотила слепая тьма.
***
Мирай со стоном разлепила налитые свинцом веки, но тьма перед глазами упорно не желала сдавать позиции. С минуту она лежала неподвижно на холодной твердой поверхности и вглядывалась в густую темноту перед глазами, прилагая все силы, чтобы не поддаться панике. Затылок пульсировал ноющей болью, но, осторожно ощупав его, Мирай не обнаружила влаги — значит, рассечения до крови не было. Она оказалась слишком невнимательна. Очевидно, один из прихвостней Санзу смог подкрасться к ней сзади, оставшись незамеченным, и огреть по голове. Мирай с вялым недовольством попыталась подсчитать, как часто получала по голове за последний месяц, но быстро бросила это неблагодарное занятие. И без того ясно, что таких эпизодов было чересчур много.
Туман понемногу отступал, возвращая ясность мыслям — и с этой ясностью пришла оглушающая тревога. Как долго она провалялась без сознания? Запаниковав, Мирай лихорадочно нащупала электронные часы на своем запястье, нажала кнопку подсветки и тут же зажмурилась, когда даже это неяркое свечение слишком больно резануло по привыкшим к темноте глазам. Числа на циферблате обнадежили: она пробыла в отключке менее получаса.
Пересиливая боль, Мирай неуклюже села, и от этого движения что-то твердое со стуком выпало из внутреннего кармана ее куртки. Предмет тут же засветился, идентифицируя себя как ее телефон. По экрану расползалась трещина от удара, которой там раньше не было. Мирай поспешно схватила пострадавший смартфон и включила фонарик, желая быстрее понять свое местонахождение. Беглый осмотр показал, что она находится внутри грузового контейнера. Следующее открытие вселило в Мирай новую тревогу: ее рюкзака нигде не наблюдалось. Ей было плевать на лежащие в нем медикаменты и деньги: готовясь к прыжку, Мирай пораспихивала дополнительную наличку по потайным карманам в куртке и, проверив заначки, убедилась, что деньги на месте — значит, обыскивали ее халтурно, если обыскивали вообще. Но в рюкзаке, помимо прочего, был ее пистолет. И вот это уже было
очень плохо.
На миг показалось, что по позвоночнику кто-то пустил струю ледяной воды. Теперь ее оружие было неизвестно в чьих руках. Страшная мысль пронзила гудящую от боли голову Мирай: что, если это именно
ее пистолет станет причиной сегодняшней трагедии? Что, если это
ее похищенное оружие оборвет жизнь Изаны Курокава? От охватившего ее ужаса Мирай на несколько секунд даже перестала дышать. Могло ли случиться так, что она невольно приложила руку к этим страшным событиям, принеся в прошлое пистолет?
В горле пересохло до такой степени, что Мирай надрывно закашлялась, в то же время усилием воли запирая эти жгучие мысли в дальнем уголке своего разума. Она подумает об этом потом. А сейчас нужно было как-то выбираться отсюда. Поднявшись на нетвердые ноги, Мирай слегка покачнулась, но смогла быстро восстановить равновесие. Подсвечивая себе путь фонариком телефона, она подошла к двери контейнера, на которую поглядела скептически, спрашивая себя, что будет делать в безвыходной ситуации, если эта дверь окажется закрытой. Потому что шансы на то, что контейнер будет не заперт, уверенно стремились к нулю.
Тем сильнее было удивление Мирай, когда дверь поддалась, со скрипом открываясь. Но не успела она обрадоваться, как дверь заклинило. Мирай толкнула ее еще раз, затем еще, сильнее, и, проанализировав сопротивление металла, пришла к выводу, что дверь вовсе не заело. Просто что-то снаружи мешало сдвинуть ее с места. Мирай навалилась плечом, поднатужилась — и дверь, наконец, вновь дернулась, сдвигаясь с мертвой точки.
Вывалившись в морозный вечерний холод, Мирай быстро обнаружила причину проблемы: возле контейнера лежал один из тех парней, что были с Санзу, когда ее схватили. На его виске растекалась кровью рана, а сам он не подавал признаков жизни, и его обмякшее тело подпирало собою дверь, которую она с таким трудом открыла. Проверив пульс, Мирай убедилась, что он просто без сознания. Возможно, он пришел сюда за ней, потому дверь и была открыта, но кто-то напал на него, отправив в отключку. Сам по себе тот факт, что кто-то вырубил этого парня в непосредственной близости от пропахшего кровью и насилием побоища, не был чем-то, выходящим из ряда вон. Но запоздалый страх все равно пробежался дрожью по коже: Мирай мысленно поблагодарила свою удачу за то, что тот, кто отправил в нокаут этого громилу, не обнаружил ее, бессознательную и полностью беззащитную, внутри контейнера. Этим вечером здесь было достаточно головорезов, и она не строила иллюзий об их благородстве.
Закончилась ли уже битва? Окружающая тишина настораживала Мирай. Контейнер, в котором ее заперли, оказался совсем недалеко от железного забора, ограждающего грузовые склады пристани, — а ведь именно там и происходило сражение. Возможно, разборки двух банд действительно закончились за то время, что она была без сознания.
Подойдя к забору в намерении осторожно заглянуть внутрь и проверить, что там происходит, Мирай обнаружила запертую на железный засов дверь. А через секунду отскочила от нее, чудом подавив испуганный писк, когда эту дверь вдруг резко и грубо дернули изнутри. Засов отозвался протяжным ржавым скрежетом, не давая открыть ее, и по ту сторону забора слишком знакомый голос озвучил целую серию виртуозных и заковыристых ругательств. Мирай застыла на месте, таращась на дверь. Она прекрасно поняла, кто стоит за ней, но совсем не ожидала, что так скоро наткнется на них. Положа руку на сердце, как бы сильно Мирай ни симпатизировала им обоим в будущем, она вообще не горела желанием хоть как-то пересекаться с ними в этом возрасте. Ей хватило всего увиденного в чужой памяти, чтобы прекрасно понимать, на что были способны эти парни в юности.
— Заперто, — раздосадованно выплюнул резкий голос Рана Хайтани. — Проклятье, через главный выход теперь не пройти: там всего одна дорога, и по ней уже едут копы.
Мирай напряглась от его слов. Если сюда уже едет полиция, то это значит, что все уже случилось. Это значит, что битва окончилась. Это значит, что Изана Курокава мертв. Мирай натужно сглотнула, пытаясь избавиться от внезапной горечи во рту.
— Нужно было сразу валить отсюда вместе со всеми, — раздался хриплый голос Риндо. Через миг он добавил с горьким юмором: — Походу, в этот раз колонией для несовершеннолетних уже не отделаемся, ага?
Мирай нахмурилась, подступая ближе к забору. Она тоже задумалась, почему братья все еще здесь. По словам Такемичи, они избежали ареста после этих событий, но сейчас они по-прежнему находились на месте преступления, и сюда уже ехала полиция.
— Блять, Риндо, какого хуя? — вдруг несдержанно воскликнул Ран, вновь заставляя Мирай, затаившуюся с другой стороны забора, вздрогнуть от неожиданности. — Откуда у тебя пушка?
Глаза Мирай полезли из орбит от удивления. Не успела она переварить услышанное, как Риндо уже отвечал пустым, почти равнодушным голосом:
— Отобрал у Санзу. Не знаю, где этот торчок раздобыл оружие, но черта с два я бы оставил ствол в его руках. Он же сюда обдолбанный нахер приперся. Хватит и того дерьма, что успел натворить со своей пушкой этот уебок Кисаки.
Рот Мирай приоткрылся в немом вдохе, а грудь заполнила распирающая волна облегчения. Она готова была поручиться, что пистолет, о котором сейчас шла речь, принадлежал ей, а значит, Изана был застрелен не из него. Скорее всего, Санзу забрал ее оружие, намереваясь использовать его по-своему, но Хайтани удачно спутали его планы. Что ж, Мирай согласна была оставить у них свой пистолет. Вернее, на самом деле это был пистолет Рана, который он любезно одолжил ей в будущем, так что все было, в какой-то степени, справедливо. Конечно, она прекрасно знала, кто они такие, и на что способны. Но уж лучше пускай оружие возвратится к своему изначальному, ничего не подозревающему
будущему владельцу, чем останется в руках кого-то настолько психически неуравновешенного и непредсказуемого, как Харучиё Санзу.
— Браво, Рин, значит, будешь сам пояснять копам за этот ствол, в то время как там лежат два, мать их, трупа с пулевыми, — с сочащейся ядом издевкой прошипел Ран, и Мирай даже не надо было его видеть, чтобы воспроизвести в памяти его фирменную язвительную ухмылочку.
Но через миг смысл его слов окончательно дошел до нее.
Два трупа? Дурные предчувствия колючим ознобом прокатились по ее шее и дальше, перебирая липкими холодными пальцами каждый позвонок.
— Придумаю что-то, — мрачно буркнул тем временем Риндо. Помедлив, он снова заговорил, и сейчас в его голосе вдруг проскользнула такая нехарактерная для него неуверенность: — Но блять, Ран… Если нас загребут сейчас, что будет с…
Ран издал какой-то невнятный звук, перебивая брата, а Мирай закусила губу, и так прекрасно понимая, что имел в виду младший Хайтани. Если их посадят, что будет с Миной? В этом времени она все еще была искалеченным ребенком, прикованным к инвалидному креслу. Без братьев, без их защиты и опеки, ее жизнь и благополучие могли оказаться под угрозой. Но ведь их не должны были арестовать сегодня! Этого не было в прошлом развитии этих событий. В таком случае, почему же они…
Губы Мирай приоткрылись, когда осознание, наконец, полностью просочилось в ее разум, укладываясь в мыслях уверенным пониманием. Что ж, ну конечно. Ей следовало догадаться об этом еще раньше. Сейчас ей было кристально ясно, каким образом обоим Хайтани удалось скрыться с места битвы этой ночью, тем самым избежав ареста.
Двигаясь как можно тише, Мирай уверенно потянула на себя железный засов, вытаскивая его из ржавых пазов. Несмотря на ее старания, он все равно издал неприятный, пронзительный звук, и она досадливо поморщилась.
— Какого… — пробормотал за забором Риндо встревоженным голосом.
Мирай не стала дожидаться, пока до них дойдет, и опрометью бросилась к ближайшему грузовому контейнеру. Она едва успела спрятаться за ним, как кто-то из братьев пнул теперь уже открытую дверь. Затаив дыхание, Мирай вслушивалась в их удивленные голоса и шум шагов. Она не решалась пошевелиться, опасаясь выдать свое присутствие. Ран и Риндо ни в коем случае не должны были увидеть ее сейчас: во-первых, это не закончилось бы для нее ничем хорошим, учитывая то, какими они были отморозками в этом возрасте, а во-вторых, подобная встреча создала бы множество лишних вопросов и возможных изменений будущего. Последнего Мирай хотела меньше всего.
Она и так чувствовала тревожную неуверенность из-за того, как части прошлого и будущего неразрывно вплетались друг в друга, тем самым создавая уже установившуюся в ее времени картину настоящего. Точно так же, как Дракен отправился к Манджиро и Хинате в больнице после разговора с ней, так и сейчас Хайтани спаслись от ареста благодаря тому, что она открыла им дверь. То, что в ее времени эти события
уже сложились таким образом и не иначе, доказывало, что Мирай действительно должна была находиться в прошлом именно в этих моментах, чтобы сделать то, что сделала, — но от этого запутанного клубка межвременных хитросплетений и причинно-следственных связей у нее раскалывалась голова. Раскалывалась в прямом и переносном смысле — удар по затылку все-таки давал себя знать.
И слова Рана продолжали громыхать в ее гудящей голове угрожающим эхом. Два трупа. Он сказал, что там лежат два трупа. Но во время этой страшной потасовки должен был погибнуть только один человек — Изана Курокава. Кто второй?
Кто второй?
Но Ран ведь не звучал бы так небрежно, говоря об этом, если бы вторым был… Нет, конечно нет. Мирай раздосадованно помотала головой, но тревога и холодящая кровь неуверенность не отпускали ее сердце. Она лучше кого бы то ни было знала, что события прошлого не вырезаны в камне. Одно крошечное изменение могло запустить катастрофу вселенских масштабов. Кусая губы едва ли не до крови из-за охвативших ее беспокойства и волнения, Мирай осторожно покинула укрытие контейнера. Здесь уже никого не было — Хайтани давно скрылись, — а дверь в высоком заборе продолжала оставаться открытой. Именно к ней Мирай и направилась, до посинения сжимая кулаки.
У нее еще было время до приезда полиции. И она не могла уйти отсюда, не убедившись, что это действительно
не он.
Обширная территория склада была пуста — лишь перевернутые ящики, да пятна крови на асфальте оставались немыми свидетельствами совершенного здесь насилия. И среди пустоты этого места тем страшнее выглядели распластанные на земле два тела. Оба — в красных униформах, и Мирай с уколом стыда почувствовала, как заполняет ее эгоистичное облегчение, потому что
вторым действительно был не Манджиро.
Но ведь Какуче Хитто выжил тогда. Почему же Ран говорил о трупах? Просто ошибся? Лежащие на земле парни были неподвижны, и беспокойство внутри Мирай усиливалось. Она все еще не слышала даже отдаленного звука сирен, хотя полиция и скорая уже должны были направляться сюда. Могло ли случиться так, что Хитто не пережил ранение? Но ведь он был жив в ее будущем!
Нервно кусая губы, Мирай опасливо огляделась по сторонам и, приняв решение, уверенно зашагала к лежащим на земле фигурам. Когда полиция будет в опасной близости, она услышит сирены и тогда быстро сбежит через тот же запасной выход, который собственноручно открыла для Хайтани. Но нужно было проверить…
Холод, казалось, становился все злее. Темное небо набухло, словно огромный, перекормленный зверь, накрывший город своим брюхом, и лениво сорило пушистыми снежинками, медленно укрывавшими холодным белым покрывалом кровавые пятна на асфальте.
Мирай с опаской подошла к двоим неподвижным парням. Белоснежные волосы Изаны растрепались вокруг его смуглого лица, сейчас тронутого последней, смертельной бледностью под измазавшей его кровью. Белые пряди пачкались в растекшейся под ним багровой луже. Снежинки оседали на его светлых бровях и опущенных ресницах. Лежащий возле него парень также не подавал признаков жизни. На его лице тоже таяли снежинки, покрывали серебристым инеем пугающий шрам, тянущийся через лоб и висок. Мирай не могла понять, дышит ли он. В ее груди разрасталось странное, неопределимое чувство, которому она не могла дать названия, — знала лишь, что оно давит на нее, распирает изнутри.
Какуче Хитто должен был умереть
не сегодня. Этого не должно было случиться. Мирай бросила быстрый взгляд на неподвижное лицо Изаны, чувствуя, как споткнулось ее сердце, задержалась глазами на крови, расползающейся по его груди, вытекающей алой струйкой из уголка посиневших губ. Рот вновь заполнила густая горечь. Решившись, она быстро протянула руку и приложила пальцы к шее второго парня, затаив дыхание. Пару секунд ничего не происходило, но затем Мирай отчетливо ощутила слабое биение пульса под своими пальцами. Он был жив!
Она с облегчением выдохнула. Значит, Ран попросту ошибся, решив, что оба парня погибли. Но… Какуче терял пугающе много крови. Его лицо серело буквально на глазах, а сирен полиции и скорой все еще не было слышно. Мирай закусила губу, чувствуя, как деревенеют от напряжения все до единой мышцы в ее теле. Какуче Хитто не должен был умереть этой ночью, но смерть точно придет за ним, если скорая не появится в течение ближайших минут, чтобы спасти его. Он просто не доживет до их приезда, если не…
Решительно кивнув сама себе, Мирай живо стянула свою куртку, а затем и свитер, оставаясь в одной футболке. Нервная энергия заполняла каждую ее клетку, адреналин поджигал кровь, заставляя позабыть о холоде. Мирай свернула свитер в тугой комок и уже потянулась к ране на груди парня, намереваясь зажать ее, когда случилось то, к чему она была совершенно не готова.
Ледяные тонкие пальцы слабо сомкнулись на ее запястье. Поперхнувшись воздухом, Мирай в ужасе и неверии уставилась на лицо Изаны Курокавы, столкнувшись пораженным взглядом с тускнеющими фиалковыми радужками.
— Помоги… — едва слышно прохрипел парень, давясь кровью, что заливала его горло. Мирай в потрясенном смятении таращилась на страшную рану в его груди, спрашивая себя, как он может быть до сих пор жив с таким ранением; приклеилась взглядом к разливающемуся кровавому морю на его одежде и под его телом. Ее рука непроизвольно дернулась в его сторону, хотя она и понимала, что для него все кончено. Понимала, что не должна даже пытаться спасти его. Но Изана и сам не дал ей придвинуться к нему, из последних сил сжал дрожащие пальцы на ее запястье и слабо, тяжело качнул головой в направлении лежащего рядом с ним бессознательного парня. Прошелестели едва слышные, влажные от вытекающей из него крови слова: — … ему. Помоги
ему.
— Я и собиралась… — Мирай мотнула головой, обрывая саму себя.
Объяснения не были никому нужны сейчас, а каждая секунда оценивалась на вес золота. Ее руки с силой придавили плотно сложенный свитер к кровавой ране в груди лежащего перед ней молодого человека. В этот момент, с закрытыми глазами, он внезапно снова так сильно напомнил ей того угрюмого, нелюдимого мальчишку, что молчаливой тенью неизменно следовал за Изаной в приюте. Вот только сейчас нельзя было позволить ему вновь отправиться следом за своим королем. Мирай до боли стиснула зубы, чувствуя себя отвратительно от того, что просто сидела рядом, пока жизнь вытекала вместе с кровью из лежащего рядом второго парня, такого пронзительно молодого — и ничего не делала, чтобы попытаться удержать в нем эту жизнь. Ее тошнило от того, что она не должна была даже
пытаться. Она могла помочь сейчас только одному из них, и этим человеком не должен был быть Изана Курокава. Он вызывал в Мирай противоречивые и неоднозначные чувства. Но просто сидеть рядом с ним и наблюдать за тем, как он медленно угасает — было слишком тяжелым испытанием для ее человечности.
— Он жив? — слабо прошелестел Изана. Его расфокусированные глаза незрячим взглядом встречали нависшее над ними ночное небо, осыпавшее девственно чистым снегом эту измазанную кровью землю.
— Да, он жив, — скованно ответила ему Мирай, сильнее надавливая на рану. Свитер под ее пальцами постепенно пропитывался липкой влагой, пахнущей металлом и солью.
Измазанные в крови губы Изаны дрогнули, слегка растягиваясь в бледном подобии улыбки.
— Он должен выжить, — прошептал Курокава, устало прикрывая веки.
Снег таял на его щеках, превращаясь в прозрачные капельки-слезы. Он закашлялся, давясь кровью, и Мирай поспешно придвинулась к нему, продолжая одной рукой зажимать рану в груди Какуче, а второй торопливо скатывая в упругий валик свою лежащую рядом куртку и подсовывая ее под голову Изаны, чтобы кровь не заливала ему горло. Затем осторожно положила свободную руку на его плечо. Он умирал, и это было неизбежно. Но Мирай хотела облегчить для него последние минуты в этом мире. И ей было плевать, если он не заслуживал этой милости — она просто не могла лишить его последних крох доброты на пороге смерти. Потому что сколько бы ошибок он ни совершил, в какие грехи ни окунул бы свою душу — давным-давно именно он стал первым человеком, проявившим доброту
к ней.
— Я все сделал неправильно, — прошептал Изана. Его голос плыл, слова размазывались и скрипели, но он продолжал выталкивать их из отказывающего горла, преодолевая сопротивление немеющих губ. Его шепот угасал, становясь не громче вздоха: — Плохой человек… знаю это. Всегда… всегда все делал… неправильно.
Мирай крепче стиснула зубы, чувствуя, как непрошеные слезы подбираются к глазам. Она не смогла бы и самой себе объяснить, откуда они — эти слезы. Ведь Мирай почти совсем не знала Изану. В прошлую их встречу он вел себя, как законченный подонок. Он желал зла Майки. Желал зла всем вокруг. Желал зла самому себе. Но сейчас, когда смерть перебирала костлявыми пальцами его сбивающийся, затухающий пульс, Мирай продолжала сжимать рукой его плечо, становясь единственным слушателем его последней исповеди.
— Ты поступил правильно, когда закрыл собой друга, — хрипло проговорила она, сильнее надавливая на рану в груди Какуче. Свитер пропитался кровью еще больше, а снегопад все усиливался, оседая холодными хлопьями на волосах и ресницах. — Это был благородный поступок. Хороший поступок.
Веки Изаны дрогнули, опускаясь. Светлые ресницы мазнули по серым, испачканным кровью щекам. Из его груди вытек влажный, хриплый вздох, сопроводившийся пугающим, булькающим звуком, и Мирай с такой силой сжала челюсти, что даже виски прострелило болью. Она яростно сморгнула упрямо наворачивающиеся на глаза слезы. Сердце ныло тупой, глухой болью от всего происходящего.
— Я наконец-то вспомнил, откуда знаю тебя, — вдруг едва слышно, запинаясь, прошептал Изана, так и не открывая глаза. Его побелевшие губы, цвет которым придавала только лишь измазавшая их кровь, слабо дернулись, будто он хотел улыбнуться, но его сил уже не хватало даже на это. — Как… как его звали… того пса?
Мирай подавилась воздухом, внезапно ставшим поперек горла, и с силой закусила губу. Она не могла заставить себя посмотреть на лицо Изаны, поэтому упрямо таращилась на шрам на лбу неподвижного Какуче, не мигая и чувствуя, как влажная пелена затягивает зрение.
— Персик, — глухо ответила она.
Улыбка все-таки растеклась на тонких, обескровленных губах. Изана медленно, тяжело приподнял веки, устремляя застывший аметистовый взгляд в небо, осыпавшееся на землю чистейшим снегом.
— П-персик… — слабо, надсадно прошептал он с новой порцией крови, полившейся из его горла. — Надо было… делать тебя тогда… придворным магом. Ты же ведь… точно… колдунья.
Он закашлялся, тяжело поворачивая голову в сторону, чтобы хоть немного ослабить поток крови, перекрывавшей ему дыхание. Мирай чувствовала влагу на своих щеках, но только сильнее закусывала губу. Ей казалось, что если она хотя бы немного приоткроет рот, то не сможет сдержать царапающий ее горло всхлип. Было больно. Осознание несправедливости всей этой трагедии давило на ее сердце, скребло непрошеными мыслями о том, что все могло бы сложиться иначе. Этот парень, изломавший собственную судьбу и попытавшийся заодно сломать чужие судьбы, возможно, не заслуживал прощения. Но сочувствие и сожаление переполняли Мирай до краев, жгучие слезы катились по ее щекам, стирая любое осуждение к этому совсем юному, потерявшемуся, отцветающему у нее на глазах человеку.
— Всегда знал… что уйду… — прохрипел Изана устало, побежденно, в последний раз закрывая глаза, —… в одиночестве.
Мирай зажмурилась на один короткий миг, а затем ее пальцы мягко, но с тщательно выверенной силой, сжались на его плече, отдавая тепло, которое его отказывающее тело уже не могло принять.
— Ты не один, Изана, — прошептала Мирай.
Она почувствовала тот момент, когда его сердце остановилось. Почувствовала, что искра жизни окончательно потухла в этом израненном, окровавленном теле. И тогда Мирай решилась, наконец, посмотреть на него. Лицо Изаны оставалось бледным, пугающе измазанным кровью, но его выражение было почти потусторонне безмятежным; на тонких бескровных губах все еще сохранялась тень последней улыбки. Он так и не открыл глаза, и снежинки таяли на еще теплых веках.
Мирай до крови закусила губу, делая рваный, надрывный вдох, пытаясь побороть глухой всхлип, царапающий ее грудную клетку.
— Мне жаль, Изана, — прошептала она, в последний раз сжимая остывающее, неподвижное плечо. — Мне жаль, что все случилось именно так.
Пронзительный, тревожный вой полицейской сирены разорвал застывший морозный воздух, и Мирай дернулась от этого звука. Бросила быстрый, оценивающий взгляд на парня, чью жизнь сейчас удерживала внутри его тела измазанными кровью руками. Еще немного. Она выждет до последнего.
Когда сирена стала громче, совсем близко, Мирай бросила последний взгляд на неподвижное лицо Изаны Курокава. А затем решительно отняла руки от пропитавшегося кровью свитера и с великой осторожностью вытянула свою куртку из-под головы погибшего парня. В карманах было слишком много всего, перепрятывать деньги и прочие мелочи не было времени, а оставлять здесь куртку со всем этим она не могла — нельзя, чтобы полиция обнаружила ее вещи со слишком говорящими отпечатками пальцев.
Мирай вскочила на ноги и, на ходу натягивая покрытую пятнами крови куртку, побежала к забору. Она уже слышала голоса и сердитый треск полицейских раций, и мысленно надеялась, что они оперативно окажут помощь Какуче. А ей пора было убираться отсюда. Выскочив в по-прежнему открытую калитку, Мирай что есть духу помчалась по пустынной набережной, петляя между грузовыми контейнерами.
Скоро она выбежала к проспекту и только там позволила себе остановиться, чтобы отдышаться. Хватая ртом морозный воздух, Мирай бросила быстрый взгляд на часы. Если все будет так же, как в прошлом прыжке, то до ее перемещения оставалось примерно три часа. Нужно было торопиться.
Поймав первое попавшееся такси, Мирай мысленно поблагодарила себя за выбор темной куртки — пятна крови на ней были незаметны, иначе вряд ли таксист пустил бы ее в свою машину. Дорога до госпиталя заняла куда меньше времени, чем когда она ехала сюда, но Мирай все равно то и дело нервно поглядывала на часы.
Больница встретила ее знакомыми, скудно освещенными коридорами и резким запахом медикаментов. Мирай торопливо шагала по заученному маршруту, ведущему к больничному моргу. Она не знала, вернулся ли уже Майки сюда, как обещал. Знала только, что
она обещала ему быть здесь. А завернув за очередной поворот коридора, неожиданно получила ответ на свой вопрос.
Манджиро действительно был здесь. Но до морга он так и не дошел: сидел в коридоре, прямо на полу, подтянув ноги к груди и уткнувшись лицом в скрещенные на коленях руки. Спутанные волосы светлым покрывалом рассыпались по черной ткани его униформы, а багрово-красные ленты на ней угрожающе перекликались цветом с пятнами крови на его исцарапанных руках со сбитыми костяшками.
Он сидел неподвижно и никак не дал понять, что почувствовал ее приближение. Мирай даже подумала, что он мог уснуть прямо тут, на полу, истощенный битвой и вернувшимся с новой силой горем. Поэтому она очень тихо подошла к нему и медленно опустилась на пол рядом, прислоняясь спиной к стене. Его движение Мирай почувствовала прежде, чем увидела. Манджиро шевельнулся, поворачивая к ней лицо, но при этом не отрывая голову от устало скрещенных на коленях рук. Мирай подавила желание болезненно поморщиться от вида новых кровавых ссадин и синяков на его коже.
Майки просто молча смотрел на нее несколько долгих секунд, затем медленно моргнул, так, будто его веки весили тонну, и ему стоило огромных трудов вновь приподнять их. Разлепил покрытые новыми рассечениями губы и глухо прошептал, эхом повторяя те же слова, что сказал ей час назад в этой же больнице:
— Я подумал, ты ушла.
Мирай знала, что ее лицо на миг исказилось в болезненной гримасе от осознания того, что Манджиро вернулся в больницу первым и не нашел ее. Мысли о том, что он решил, будто она вновь бросила его, были мучительны. Тем мучительнее от того, что Мирай знала: времени у них оставалось совсем немного, и в эти несколько часов уместить нужно было слишком многое. Но сейчас она все еще была здесь, рядом с ним.
— Я дала тебе обещание, — тихо ответила Мирай, копируя его позу и тоже упираясь щекой в сложенные на коленях руки.
Манджиро скользнул внимательным взглядом по ее ладоням с забившейся под ногти чужой кровью, затем поднял глаза к ее лицу, задерживаясь на нем, и Мирай запоздало подумала, что на ее щеках, должно быть, тоже пестрят алые пятна крови. В такси она как могла попыталась оттереть руки парой сухих салфеток, обнаружившихся в кармане куртки, но понимала, что эффект от ее усилий был близок к нулю.
— Ты вся в крови, — прошептал Майки все тем же глухим, хриплым голосом, в который скрытыми нотами вплеталась вопросительная интонация.
Но Мирай лишь пожала плечами и ответила тихое:
— Ты тоже.
Манджиро смазанно кивнул, признавая ее правоту и не задавая никаких вопросов, как будто у него не осталось сил даже для любопытства. Все так же не поднимая голову, он медленным, вязким движением вновь зарылся избитым лицом в черную ткань своих рукавов.
— Я очень устал, — невнятно пробормотал Майки в свои руки, не поворачиваясь к Мирай, и в его словах она чувствовала куда более глубокий подтон. Понимала, что он говорит не только о физической усталости после драки.
— Тебе стоит поехать домой, — мягко предложила она, с беспокойством оглядывая его ссутулившуюся фигуру.
Снова это размазанное, отрицательное движение головой, не поднимая лица.
— Не могу, — пробормотал Манджиро, сильнее вжимаясь лицом в свои руки. — Там все слишком напоминает и… И дед еще не вернулся… А я… — его покрытые пятнами крови пальцы на миг сжались в тугие кулаки, натягивая сбитую кожу на костяшках, — я не знаю, что мне теперь делать, — он сказал это таким разбитым тоном, будто признавал свое полное поражение в той никому не видимой битве, что сейчас шла внутри него.
Мирай закусила губу, обеспокоенно глядя на него. Состояние Манджиро причиняло ей почти физическую боль. Он смог ненадолго забыть и отвлечься от обрушившегося на него горя во время битвы с Поднебесьем, но это сражение подкосило его еще больше, сделав свидетелем второго за день убийства и при этом — человека, который мог бы стать еще одним членом его семьи, сложись все иначе, лучше, правильнее. Никакая психика не смогла бы выдержать такого напора концентрированного стресса, а психика Манджиро была сейчас и без того уязвимой. Ему нужно было отдохнуть, но он физически не мог заставить себя вернуться в свой опустевший дом, каждый сантиметр которого был пропитан воспоминаниями об Эмме и о том, что он навеки потерял.
Решение пришло само собой. Мирай оттолкнулась от стены и решительно поднялась на ноги. Потревоженный ее движением, Манджиро поднял голову, уставился на нее с усталым недоумением. А Мирай встала прямо над ним, встречая его вопросительный взгляд, и уверенно протянула ему запачканную следами засохшей крови руку.
Ее голос прозвучал тихо, но твердо, не давая ему иного выбора:
— Идем со мной, Майки.
***
— Номер на одну ночь, пожалуйста.
С этими словами Мирай решительно плюхнула на стойку ресепшена несколько крупных купюр. Девушка-администратор с несвежими волосами мышиного цвета и глубокими синяками под расчерченными неровными стрелками глазами невпечатленно смерила деньги взглядом, затем подняла его на Мирай, разглядывая ее оценивающе, а следом покосилась на Манджиро, потерянно топчущегося возле двух потертых кресел и дивана.
Мирай напряженно поджала губы, когда девица с намеком на ленивое удивление вздернула одну бровь, беспардонно рассматривая Майки. Он действительно выглядел колоритно в униформе Тосвы, с избитым и перепачканным кровью лицом, да и Мирай ушла от него не так уж далеко: ей худо-бедно удалось оттереть со щек и рук засохшие кровавые пятна, но вот ссадины и уже желтеющие синяки на лице на пару с затянутой в бандаж рукой не делали ее внешний вид приличнее.
Однако, как выяснилось, этот парадоксально наполненный безразличием интерес администратора был вызван не только их красочной боевой росписью.
— Вам две кровати или одну? — с неприятным, многозначительным подтекстом осведомилась девушка, смерив Мирай липким понимающим взглядом, который тут же вновь красноречиво перевела на Майки, уже присевшего на быльце ветхого кресла и рассеянно потиравшего ссадину на скуле.
Кровь прилила к голове Мирай от этого исполненного презрительным снисхождением вопроса. Возмущение запачкало ее бледные щеки пятнами сердитого румянца. Что себе позволяет эта девчонка? Скрытый смысл ее вопроса для Мирай был кристально прозрачен. Администратор считала, что Мирай привела с собой в мотель молоденького парня с вполне однозначным намерением поразвлечься. Неприятность ситуации усугубляло еще и то, что Майки казался слишком юным и даже на свои семнадцать выглядел с натяжкой. Эта девица даже не подумала предположить, что они могли быть родственниками, или что оказались вынуждены ночевать в мотеле по любым другим причинам. В голове Мирай смазанным строем промаршировала примерно сотня возмущенных ответов, призванных осадить нахальную девицу, но она проглотила их все, сказав лишь идеально ровное:
— Главное, чтобы в этом номере была своя ванная комната.
В этом мотеле, судя по потрепанному каталогу в пластиковом держателе, лишь несколько номеров были оборудованы собственным санузлом; для всех остальных ванная была общей и располагалась на этаже. Однако, едва сказав это, Мирай поняла, что сделала все только хуже. Администратор понимающе хмыкнула, с показательной медлительностью потянувшись к одному из ключей, что висели на крючках на доске позади нее.
— Значит, люкс, — протянула она и затем, не скрывая снисходительно-понятливую усмешку, масляно добавила: — Одна кровать.
Приятного вечера.
Мирай хорошо умела держать себя в руках и не терять самообладание в непростых ситуациях. Но сейчас она была почти на грани того, чтобы потянуться и дернуть девчонку вниз за эти сальные космы, так, чтобы ее лицо встретилось с деревом стойки, расплющивая нос и стирая эту нахальную липкую улыбочку. Это было отвратительно. Мирай тошнило от того, что девица именно
так расценила ее намерения касательно стоящего позади парня, особенно учитывая всю сложившуюся ситуацию и текущее состояние Майки. И одновременно с этим, как бы парадоксально это ни звучало, еще больше из себя ее выводил тот факт, что администратор закрывала глаза на подобные вещи, ограничиваясь лишь этими мерзкими ухмылочками. Это говорило о том, что они с Манджиро — далеко не первая пара в этом мотеле, чья разница в возрасте наводила на целый ряд вопросов. Но почему-то ей казалось, что мальчики-подростки все же были не слишком частым явлением в подобных парах. А сколько взрослых мужчин приводило сюда несовершеннолетних девочек, успешно избегая внимания полиции из-за такого преступного попустительства? Этот мотель был дешевой третьесортной дырой, но Мирай хорошо знала, что и в элитных отелях сплошь и рядом происходит подобное. Знала это из мерзкого, горького опыта своих давно минувших четырнадцати лет, когда ее насильно сделали женщиной в одной из таких роскошных гостиниц.
Администратор со звоном уложила ключ на стойку ресепшена, а затем накрыла пальцами лежащие рядом купюры, — но Мирай не убирала руку, мешая ей забрать деньги. По лицу девушки скользнула тень нетерпеливого раздражения, и она недовольно подняла взгляд на Мирай, очевидно, намереваясь узнать, в чем проблема, — однако, как только встретилась с ней глазами, выражение ее лица из негодующего моментально перетекло в растерянное, а следом и в испуганное. Мирай смотрела на нее пустым, мертвым взглядом, делавшим неожиданно жуткими ее разноцветные глаза. Такой взгляд всегда был последним, что видел перед смертью каждый из тех людей, которые погибали от ее руки на жестоких миссиях Мори-кай. В этом взгляде были запечатаны бесконечная тьма и холод неживой пустоты, всегда заполнявшей сознание Мирай в такие моменты: делая ее полой, делая ее механической куклой без души, — только это позволяло ей сохранить хотя бы подобие целостности своей психики после тех страшных вещей, которые она вынуждена была совершать. Сейчас же она сознательно направила всю тяжесть этого взгляда на стоявшую за стойкой ресепшена девушку. Холодно смотрела, как та меняется в лице, как отливает кровь от ее щек, оставляя гореть неестественными красками на посеревшей коже неопрятно нанесенные румяна.
— Я хочу, чтобы нас никто не беспокоил… — Мирай картинно сощурилась, вглядываясь в бейдж на кофте девушки, -…
Айко. — Чужое имя она произнесла тоном таким ледяным, что почти могла разглядеть мурашек, пробежавших по шее администратора. Сейчас ей уже было плевать, насколько компрометирующе звучало подобное требование. Тем более, что любой намек на презрительную насмешку испуг уже давно вытеснил из расширившихся глаз Айко. — Никаких вопросов. Никакой уборки номера. И к утру ты не вспомнишь, что мы здесь останавливались. Я понятно выразилась?
Голос Мирай ни разу не повысился, ни разу не вышел за пределы идеально нейтрального тона. Но Айко сдавленно сглотнула и отрывисто закивала головой, таращась на нее без тени прежней снисходительности. Мирай растянула губы в искусственной улыбке, еще сильнее подчеркнувшей лед в ее глазах, и плавно убрала пальцы с купюр на стойке. Далее с тихим металлическим звоном подхватила усеянный зазубринами ключ и, не сказав больше ни слова, развернулась и зашагала к Манджиро, невидящим взглядом уставившемуся в одну точку на грязном ковре. Внутри нее все еще кипели злость и возмущение, но Мирай не дала ни одной из этих эмоций отразиться на ее лице.
Они в полном молчании поднялись на третий этаж и прошли в свой люкс, в котором от «люксовости» были лишь явно недешевые, но давно уже отжившие свое тяжелые портьеры на окне. Мирай закрыла дверь и неуверенно посмотрела на Манджиро, который уже прошел вглубь комнаты, скользя безразличным взглядом по непрезентабельному убранству номера. Внезапная неловкость давящим грузом осела на ее плечи, заставляя мышцы затвердеть от напряжения.
Мирай скованно прочистила горло.
— Дай мне пару минут, — сказала она, глядя, как Манджиро тяжело плюхается на застеленную кровать, отстраненно ковыряя ранки на сбитых костяшках.
Он молча кивнул, все так же глядя в одну точку, и Мирай зачем-то кивнула в ответ, думая, что надо будет заняться его руками, чтобы не занес инфекцию, постоянно расчесывая ссадины на них. У Манджиро в этом возрасте прослеживалась дурная привычка тереть раны, будто он боялся хотя бы на миг забыть о них и о боли, которую они причиняли. Эта его вредная склонность беспокоила Мирай, но в данный момент была далеко не первой проблемой, которой следовало заняться.
Оставив его сидеть на кровати, Мирай прошла в ванную комнату и окинула ее скептическим взглядом. Беглый осмотр дал на удивление положительные результаты: здесь было очень чисто, — видимо, уборщица со всей серьезностью подходила к своим обязанностям. В шкафчике над раковиной обнаружились маленькие баночки с шампунем и гелем для душа, а еще — к искренней радости Мирай, — аптечка, пусть и довольно скудная. Она точно могла пригодиться. Мирай закрыла пробкой сливное отверстие ванны и включила воду, отрегулировав ее до приятной температуры. Учитывая степень избитости Манджиро, горячая вода стала бы отличным средством для снятия боли. Подумав, Мирай добавила в ванну пару капель гостиничного геля для душа — на воде тут же начали вздуваться ароматные островки душистой пены.
Закончив с этим, она отошла к раковине и смерила оценивающим взглядом свое отражение. Что ж, оттереть кровь с лица действительно удалось, спасибо и на этом, — хотя синяки и ссадины, которыми пестрила ее кожа, лучше от этого выглядеть не стали. Мирай тяжело вздохнула, устало качая головой и стягивая с себя куртку. Телефон попытался тут же снова вывалиться из кармана, но она ловко перехватила его и положила на тумбочку возле раковины. Отбросив куртку в сторону, Мирай сняла медицинский бандаж с руки и включила воду. Как следует отмыв от крови руки и умывшись, она почувствовала себя немного лучше.
Мирай надеялась, что горячая ванна сможет расслабить Манджиро, одновременно с этим снимая напряжение с его сознания и делая его более восприимчивым к влиянию извне. Она сильно переживала. Боялась навредить ему проникновением в его разум и память, когда он был в таком состоянии. Но выбора не было. Потому что именно такие уязвимые, не защищенные его обычной собранностью моменты, были сквозной дырой в его сознании, через которую в его память могли просочиться тяжелые, не предназначенные ему воспоминания. У Мирай оставалось немногим больше двух часов, чтобы попытаться выяснить, был ли именно этот страшный день тем самым, когда знание об изменениях его судьбы прорвалось в его разум.
Решительно кивнув своему отражению, Мирай вышла из ванной. Манджиро в той же позе сидел на кровати — казалось, за те несколько минут, что Мирай отсутствовала в комнате, он даже ни разу не пошевелился. Она тихо подошла к нему и осторожно положила ладонь на его устало опущенное плечо.
— Я набрала тебе ванную, — мягко сказала Мирай. — Горячая вода поможет снять боль в теле и расслабит перенапряженные мышцы. Лучшее средство после физической нагрузки и травм.
Манджиро поднял голову, посмотрел на нее снизу вверх слегка плывущим взглядом. Под его глазами нездорово темнели глубокие синяки.
— Это ты из собственного опыта говоришь? — сипло поинтересовался он, слегка прищуриваясь. Показательно обвел взглядом каждую ссадину на ее лице, а затем и синяки, видневшиеся на коже ее рук, открытых короткими рукавами футболки. Глаза Манджиро задержались на багровых кровоподтеках, опоясывающих ее травмированное запястье, сейчас не спрятанное под медицинским бандажом. Он облизнул разбитые губы и слабо пожал одним плечом. — Кажется, тебе и самой не помешала бы сейчас горячая ванна.
Мирай передернула губами и неохотно убрала ладонь с его плеча.
— Да я как-нибудь обойдусь, — искусственно легким тоном ответила она.
Майки поднялся — механическим, скованным движением, — и слегка наклонил голову в подобии кивка.
— Ладно, — только и сказал он выцветшим, монотонным голосом.
После чего без единого слова направился к двери в ванную, на ходу расстегивая куртку черной униформы, и Мирай поспешно отвела взгляд от его поцарапанных пальцев, проталкивающих пуговицы сквозь тугие петли, открывая спрятанную под тканью гладкую кожу. Он ни о чем ее не спрашивал, казалось, совершенно не интересовался происходящим, просто позволив ей вести его за собой и делать так, как она считала нужным, без единого вопроса. Это больше, чем что-либо, показывало, насколько сильно ударили по нему все произошедшие трагичные события.
Когда Манджиро скрылся в ванной, Мирай глубоко вздохнула и устало потерла ладонями лицо, стараясь не сильно потревожить царапины на нем. Правое запястье противно ныло, и надо было бы вновь упаковать его в бандаж, — но он остался в ванной, которую уже занял Майки. Мирай неспешно прошлась по комнате, обдумывая, каким образом устроить все так, чтобы она смогла проникнуть в разум Манджиро, не вызвав у него никаких подозрений о происходящем.
— Мирай? — вдруг донесся из ванной его приглушенный голос. — Ты тут свой телефон забыла.
Она шумно выдохнула, раздраженная собственной рассеянностью. Не то чтобы кто-то мог ей сейчас позвонить или написать — ни один оператор в мире не был способен обеспечить межвременную мобильную связь, — но если Майки вдруг взбредет в голову залезть в ее телефон (у него это получилось бы, потому что после последнего падения в контейнере на пристани в мобильном перестала работать блокировка экрана), то он мог бы обнаружить весьма неожиданные имена в списке ее контактов. Мирай не представляла, как объяснить Манджиро наличие номеров Рана и Риндо Хайтани в ее телефонной книге, поэтому решительно направилась к ванной, чтобы забрать телефон.
Мирай дернула на себя дверь в полной уверенности, что находящийся внутри Манджиро все еще полностью одет — он позвал ее почти сразу же после того, как зашел в ванную. Однако, беспечно шагнув через порог, она застыла, ошарашенно уставившись на светлую макушку Майки и его блестящие от воды плечи, видневшиеся над тихо перешептывающимися между собой пузырьками ароматной пены. Он повернул голову и встретил ее оторопелый взгляд, как ни в чем ни бывало. На его лице не промелькнуло ни тени смущения: казалось, Майки вообще никак не трогает натянутая неловкость этого момента.
— Вон он, на тумбочке, — спокойно оповестил Манджиро, вытаскивая из воды руку, чтобы указать в нужном направлении, будто Мирай без этого жеста не смогла бы найти лежащий на видном месте телефон. Капельки воды и пены вязко потекли по его светлой коже.
Мирай с ужасом осознала, что таращится на него с отвисшей челюстью, поэтому поспешно захлопнула рот, клацнув зубами, и дерганно шагнула к тумбочке. Она чувствовала, как разогревается устремившаяся к ее лицу кровь, покрывая непрошеным румянцем ее щеки. Откуда такое сильное смущение? Мирай прекрасно знала, как выглядит каждый сантиметр его тела, видела его полностью обнаженным не раз и не два. «
Но не когда ему семнадцать, черт возьми!», пронеслась в ее голове слегка истеричная мысль, еще больше разозлившая ее одним тем, что вообще появилась. Ситуация была слишком серьезной и сложной, чтобы размениваться на подобные глупые переживания, но Мирай ничего не могла с собой поделать.
— Я не стер то твое сообщение, — тихо прозвучало у нее за спиной.
Мирай развернулась и посмотрела на Майки, слегка хмуря брови в недоумении. Пена закрывала его почти по самую шею, мокрые волосы, обычно беспорядочно вьющиеся, сейчас выпрямились, став длиннее от влаги. Он смотрел на нее, не таясь, серьезно, и почему-то совсем не выглядел глупо, даже будучи мокрым, взъерошенным и облепленным пеной.
— То, которое ты оставила на моем телефоне позавчера, — пояснил Майки, слегка прищуривая глаза, но продолжая пристально смотреть на нее. — Хотя, для тебя это, наверно, было не позавчера. — Манджиро закусил губу, слегка нахмурился. — «Прости». Ты набрала это слово в смс на моем телефоне, когда ушла из моего дома. Я сохранил его. — Он помолчал, а затем вдруг отвел глаза, устремив взгляд на переливающиеся маленькими радугами пузырьки пены. Очень тихо спросил: — Почему ты хотя бы не попрощалась?
Мирай на миг прикрыла глаза, пытаясь вернуть себе внутреннее равновесие. Она понятия не имела, в насколько подробные детали ее перемещений она может вдаваться в разговорах с Майки в этом времени. Поджав обветренные губы, Мирай устало потерла глаза в безуспешной попытке унять жжение под веками.
— Мне пришлось вернуться в свое время, Майки. Это было… У меня не было выбора.
Манджиро не смотрел на нее, вместо этого его взгляд был устремлен на его собственные пальцы, виднеющиеся над облачками пены.
— В этот раз тоже не попрощаешься? — хрипло спросил он, с завидной целеустремленностью ковыряя заусеницу на указательном пальце. Мирай не сразу нашлась, что ответить, и Майки, воспользовавшись ее заминкой, вдруг резко сменил тему: — Я не понимаю, зачем ты приходишь сюда из будущего. Ко мне. Если спрошу, ты ответишь? — Он поднял на нее глаза, и Мирай вдруг почувствовала себя бесконечно уязвимой под его серьезным взглядом. Она открыла рот, но слова не шли. Невозможно было объяснить ему все это так, чтобы не открыть ничего лишнего, и это убивало ее изнутри. А Майки, по-своему расценив ее молчание, слабо передернул губами и кивнул, будто бы самому себе. — Я так и думал. Но знаешь, это неважно. Для меня это неважно до тех пор, пока ты продолжаешь ко мне приходить.
Он снова опустил глаза на расплывающуюся по воде пену, затем поднял руку и принялся рассеянно тереть ссадину на подбородке. На пальцах отпечаталась свежая кровь, проступившая в потревоженной ранке.
Тело задвигалось само. Мирай даже не сразу поняла, как случилось так, что она шагнула к нему и присела на пол возле ванны, одновременно с этим мягко отводя его руку от лица.
— Не нужно так делать, — прошептала она. — Тебе ведь больно.
Майки посмотрел на нее, и со дна его темных радужек на нее взглянула та самая тень безнадежности, которую Мирай так часто видела в его глазах в будущем. Сердце болезненно сжалось от этого взгляда.
— Больно… — рассеянно повторил он, будто от него ускользал смысл этого слова, и он пытался распробовать его на вкус. Облизнул разбитые губы и слегка наклонил голову к плечу. Пряди мокрых волос скользнули ему на лицо. — Ты за меня переживаешь?
— Переживаю, — эхом откликнулась Мирай, аккуратно отводя упавшие ему на глаза волосы.
Майки прищурился, внимательно глядя на нее.
— Правда?
— Правда.
Он моргнул раз, другой, а затем удовлетворенно кивнул с таким видом, будто Мирай только что успешно сдала самый важный экзамен в его голове. Майки послушно позволил ей промыть ссадины на его лице перекисью водорода, не нарушая повисшее между ними молчание; смотрел в никуда вновь остановившимся взглядом, заставлявшим Мирай до боли закусывать губу от тревоги за него. Он снова ожил только когда она провела пальцами по мокрой пряди его волос, на которой все еще виднелись алые разводы.
— Ты кровь с волос не до конца отмыл, — тихо озвучила свое наблюдение Мирай.
Майки молчал очень долго, и она решила, что ответа не будет. Ответ, в общем-то, и не требовался. Повинуясь чрезвычайно сильному порыву, Мирай просто набрала в ладонь немного шампуня и принялась молча втирать его в испачканную ржавыми потеками прядь. Взгляд Майки все это время был отсутствующе устремлен на мешочек на ее шее, скрывающий в себе бусины браслета, который он сам же ей и подарит через много лет. Он не мог знать, что находится внутри, но от этого его взгляда тонкие волоски на теле Мирай все равно норовили встать по стойке смирно.
— Эмме всегда нравились мои волосы, — вдруг едва слышно обронил Манджиро, и Мирай бросила осторожный взгляд на его лицо. Оно было бледным, устало-отрешенным; темные глаза затянуты туманом воспоминаний, из-за чего взгляд казался слепым. — Светлые, они напоминали ей… Когда она жила со своей матерью, та часто позволяла ей заплетать ее волосы. И когда Эмма оказалась у нас, то однажды рассказала мне об этом. Я видел, как ей этого не хватает. И тогда я… в общем, начал отращивать волосы, чтоб Эмма могла их заплетать мне, хоть я и пацан… и вообще совсем неравноценная замена, но… Ей нравилось. Она всегда выглядела такой счастливой и довольной, когда в шутку заплетала мне эти дурацкие косички перед сном. Поэтому я не стригся никогда, хотя волосы иногда мешают. Потому что ей нравится.
Нравилось. Потому что…
Майки осекся, его голос потух, подобно угасающему костру, забираясь назад в горло и замирая там. Мирай слушала его, затаив дыхание, боясь спугнуть эту трепетную, такую нужную ему сейчас откровенность. Он зажмурился, так сильно, что гладкую кожу вокруг глаз прорезали разбежавшиеся во все стороны морщинки. В следующий миг Майки закусил вновь начавшую кровоточить губу, и Мирай, до этого аккуратно смывавшая шампунь с его волос, осторожно коснулась мокрой рукой его подбородка, слегка надавила пальцем, без единого слова прося его перестать.
— Ты можешь плакать, если больно, — прошептала она, эхом сквозь года повторяя его собственные слова, сказанные когда-то испуганной девочке, которую он спас. — Это ничего.
Мирай последний раз провела пальцами по его щеке, с трудом заставляя себя убрать руку. Касаться его, ощущать его живое тепло — было изощренной пыткой, и она проигрывала самой себе, раз за разом срываясь, не в состоянии держать необходимую дистанцию. Между светлыми бровями Манджиро залегла уже знакомая ей морщинка. Она никуда не исчезла, когда он открыл глаза — упрямо сухие и воспаленные.
— Ты не спросишь, куда я ездил и где так сильно получил? — спросил он, пристально глядя в ее лицо.
Мирай вздохнула и опустила подбородок на сложенные на бортике ванны руки.
— А ты хочешь рассказать? — тактично ответила она встречным вопросом.
Манджиро хмуро смотрел на нее несколько секунд; взгляд его неожиданно сделался закрытым, пустым. Брови еще сильнее сдвинулись к переносице, и Мирай пришлось сжать ладони в кулаки, чтобы побороть сильнейший порыв провести пальцем по этой складке между ними, выравнивая кожу.
— Не хочу, — его голос звучал хрипло, скрипяще, как при простуде.
На Мирай он больше не смотрел, вместо этого уставившись на ее стиснутые в кулаки пальцы. Под этим наполненным призраками подавленных эмоций взглядом она медленным, осознанным движением разжала кулаки, приказывая себе расслабиться.
— Тогда не надо ничего рассказывать, — просто сказала Мирай, без лишних вопросов принимая его желание.
Она нехотя поднялась на затекшие ноги, забрала с тумбочки у раковины свой бандаж.
— Тебе нужно постараться поспать, — мягко произнесла Мирай, направляясь к двери. — Посиди еще немного в ванне и выходи.
Плеск воды за ее спиной безошибочно дал понять, что задерживаться в ванной Майки не намерен, и Мирай поспешно сбежала в комнату, чтобы не увидеть ничего лишнего. Собственные противоречивые эмоции сводили ее с ума. Она любила этого мужчину больше жизни, но сейчас боялась слишком сильного проявления бушующих в ней чувств к нему. Мирай мучительно смущал его возраст — он же был все еще несовершеннолетним, черт побери! — к тому же, она опасалась пробудить в нем слишком сильные чувства к ней сейчас, когда до их встречи в будущем оставалось еще целых десять лет. И тем не менее, она с треском проваливала поставленное перед собой задание соблюдать с ним дистанцию. Мирай оказалась слишком слаба и просто не могла справиться со своим сердцем. Не могла видеть его перед собой — настоящего, живого, — и не прикоснуться. Под ее кожей бушевало голодное пламя, затихавшее только когда она ощущала пальцами его тепло, исцеляющее ее душу. И Майки совсем не облегчал ей задачу, так открыто, так бесхитростно проявляя свою заинтересованность в ней.
Но сейчас Мирай усилием воли задвинула эту сопротивляющуюся бурю эмоций на задворки своего сознания. Она пришла в его прошлое с конкретной целью, на достижение которой оставалось все меньше времени. Мирай надеялась, что Майки сможет заснуть сейчас — тогда ей куда легче будет заглянуть в его разум.
Через пару минут он вышел из ванной, завернутый в плотный гостиничный халат. Выглядел усталым и сонным, подсыхающие волосы спутанной светлой массой клубились вокруг его избитого лица. Мирай приглашающе похлопала ладонью по уже разобранной постели, сама примостившись на краешке покрывала. Майки вяло побрел к ней, шаркая ногами, будто сомнамбула, и молча забрался под одеяло, утыкаясь покрытым ссадинами лицом в подушку.
Мирай осторожно подтянула одеяло к его плечам, но он упрямо выпростал из-под него руку и перехватил ее здоровое запястье. Большой палец огладил ее кожу, и Мирай с трудом подавила приятную электрическую дрожь, пробежавшую от места, где он касался ее.
— Не уходи, — невнятно пробормотал Майки в подушку.
— Я тут, — отозвалась Мирай, удобнее устраиваясь на кровати рядом с ним.
Рука Майки сдвинулась ниже, огладила ее ладонь, вызвав приятное щекочущее чувство, а затем он подтянул ее пальцы к лицу и устроил их на своей исцарапанной щеке, накрывая сверху ладонью. В горле Мирай моментально пересохло, язык неуклюже приклеился к небу, а руку покалывали сотни электрических иголочек от ощущения его теплой кожи под пальцами.
— Сегодня на моих глазах застрелили человека, — пустым, почти безразличным голосом вдруг сообщил Майки. Поднял на нее расфокусированные глаза, посмотрел выжидающе, слегка прищурился. — Тебя это пугает?
Мирай твердо встретила его взгляд, глядя на него сверху вниз. Ее рука, которую он продолжал прижимать к своей щеке, слегка сдвинулась, оглаживая его скулу большим пальцем.
— Нет, — ровным голосом ответила она.
Майки моргнул, затем недоверчиво прищурил один глаз.
— И ты даже не скажешь, что об этом нужно немедленно заявить в полицию?
Он продолжал прощупывать ее, Мирай понимала это. У Майки было много вопросов касательно нее, но он избегал задавать их, вероятно, зная, что четкого ответа все равно не получит.
— Я думаю, что если где-то застрелили человека, то полиция об этом уже знает, — вздохнула Мирай, сползая ниже на подушке в полулежачее положение. Усталость подбиралась к ней мягкой поступью, коварно обволакивая мышцы и кости.
Майки лежал рядом с ней на боку, поглаживал ее руку на своей щеке, и смотрел на нее задумчивым, слишком серьезным взглядом. Помолчав еще немного, тихо сказал:
— Ты очень… странная, Мирай. Но мне нравится, — с этими словами он слегка повернул голову, не отпуская ее руку, и Мирай ощутила под ладонью шероховатость его рассеченных губ. Кожа полыхнула огнем в месте соприкосновения, воздух беспомощно застрял в легких, и она послушно перестала дышать, полностью отдаваясь этому болезненно-приятному ощущению. Губы Манджиро мазнули по ее ладони, когда он произнес едва слышное: — Он сказал мне… спросил… спросил, можно ли его вообще спасти. Сказал, что ничего ведь уже не поможет. — Мирай напряглась, вновь задерживая с трудом восстановленное дыхание. Она прекрасно понимала, что Майки говорит об Изане, но молчала, позволяя ему продолжать. — И он это говорил вовсе не о пуле в его груди, я знаю.
Знаю, потому что я задаю себе этот же вопрос каждый день. И не нахожу ответа. Боюсь ответа, — его голос сошел на нет, Манджиро почти полностью закрыл рот ее ладонью, будто его самого пугало то, о чем он говорил, и последние его слова Мирай скорее почувствовала, чем услышала.
Она шевельнула пальцами, проводя невесомые линии по его покрытой ссадинами и синяками щеке.
— Дело в том, что… по-настоящему только мы сами можем себя спасти, Майки.
Он застыл под ее рукой, лишь глаза, вдруг ставшие невообразимо огромными, скользили пытливым, ожившим взглядом по ее лицу.
— Эмма… всегда была рядом. Всегда пыталась мне помочь, вытащить меня даже из самой глубокой ямы, — прошептал Манджиро, обдавая теплотой дыхания ее ладонь. — И теперь, когда она… Я просто… я не уверен, что меня нужно спасать. Что меня есть, за что спасать.
Мирай поджала губы, затем пожевала нижнюю, всеми силами пытаясь сглотнуть засевший поперек горла ком, вызванный его словами. Тихо вздохнув, она высвободила свою руку из его послушно расслабившейся ладони, и бережно отвела скользнувшую ему на глаза светлую прядь. Мирай не смогла заставить себя убрать пальцы, зарывшиеся в его мягкие волосы, но ставшее уже привычным чувство вины за то, что она слишком много себе позволяет с ним, почему-то все не приходило. И она решила воспользоваться этим штилем, неожиданно установившимся в ее душе.
Наплевав на свои переживания и моральные установки, Мирай сдвинулась еще ниже на кровати, полностью ложась и поворачиваясь на бок, лицом к нему. Ее пальцы так и остались в его волосах, успокаивающе перебирая светлые пряди.
— Я расскажу тебе историю о девочке, которая очень долго жила с мыслью, что не достойна помощи, — прошептала Мирай, глядя в его глаза и ловя его ответный внимательный взгляд. — Которая была убеждена, что спасение — это милость для других, но никак не для нее. Что она совершила слишком много зла, чтобы посметь даже надеяться на спасение. Девочка просто не понимала, что ответ лежит внутри нее самой. Спасти себя оказалось совсем не так сложно, как она думала.
Манджиро слушал ее внимательно, напряженно; его глаза пристально вглядывались в ее, скользя взглядом от голубого к зеленому, будто он надеялся разглядеть ответ на сложную загадку на дне ее разноцветных радужек.
— И как она это сделала? — едва слышно прошептал он, сосредоточенно хмурясь.
Мирай слабо улыбнулась одними лишь уголками губ, вновь проводя пальцами по его уже почти высохшим волосам. Спокойно глядя в его глаза, мерцающие от спрятанных в их глубине эмоций, ответила:
— Она просто смогла простить того человека, в которого выросла.
Обветренные губы Майки приоткрылись, но он не сказал ни слова — просто продолжал смотреть на Мирай, так внимательно, словно ее лицо было страницей священной книги, исписанной пророчествами и откровениями. Этот его взгляд запустил взволнованную дрожь по ее позвоночнику, покрывая кожу мурашками, пробирая до костей неожиданной интимностью момента.
Они оба молчали какое-то время, просто смотрели друг на друга, лежа лицом к лицу, и все, о чем Мирай могла мечтать сейчас — чтобы время остановилось, запечатывая их обоих в этом моменте долгожданного покоя. Но затем Манджиро облизнул уже затянувшуюся сухой корочкой ранку на губе и неуверенно проговорил:
— Тот парень, который… который убил Эмму… Он умер сегодня. Так много людей умерло сегодня. — Он закрыл глаза, зажмурился, и Мирай нахмурилась, невольно крепче сжимая между пальцами мягкие пряди его волос. Майки тяжело, шумно сглотнул и продолжил, все так же держа глаза закрытыми: — Его сбил грузовик. Я думал, что хочу сам убить его. Думал, что если он умрет, мне станет легче. Что тогда Эмма… — Майки подавился колючими словами, торопящимися вывалиться наружу все разом, поморщился, будто звучание собственного голоса причиняло ему боль. — Но сегодня я смотрел на его тело и почему-то… легче не становилось. Совсем. Стало только хуже. — Мирай не была готова встретить его взгляд, поэтому, когда он открыл глаза и в упор посмотрел на нее, она не успела стереть гримасу боли со своего лица, не успела стереть пролившиеся на ее щеки слезы. А Майки смотрел на нее настойчиво, отчаянно, смотрел
в нее, так, словно мир развалится на части, если он отведет глаза. Затем поднес руку к груди, прижал побелевший от напряжения кулак к шероховатой ткани гостиничного халата. — Потому что он умер, а эта дыра, вот тут, она не срастается. Она только больше стает. И я не знаю, что мне делать.
Его кулак вжимался в грудь, и Мирай каждой своей клеткой чувствовала эту боль, прогрызавшую себе путь наружу из глубины его сердца. Она изо всех сил отгоняла уже выступившие на глазах слезы, — потому что эти слезы были последним, что сейчас было нужно его страдающей душе. Аккуратным, ласковым движением Мирай накрыла ладонью его подрагивающий от напряжения кулак и прошептала:
— Такие дыры не зарастают в мгновение ока, Майки. А если начистоту, то и до конца никогда не зарастают. Они остаются с нами навсегда. Но даже против них есть оружие. — Он смотрел на нее во все глаза, с сосредоточенным ожиданием, так, будто надеялся, что она сможет открыть ему сокровенную тайну бытия, которая облегчит слишком сильную боль. Но Мирай не знала по-настоящему правильного ответа. Она знала лишь то, что поняла сама, выстрадала это понимание, пока боролась с рваными прорехами в собственной душе. — Края этой дыры можно стянуть друг к другу, если позволить кому-то держать их вместе с тобой. Только так.
Он молчал, неотрывно глядя на нее, и в застывшей темноте его глаз Мирай видела отблески бурлящих внутри него эмоций. В глубине ее души тлел слабый, пугливый огонек надежды — на то, что Манджиро не оттолкнет от себя своих друзей. Что этим сможет облегчить ту тяжелую ношу, которую так упрямо несет в одиночку. Но на дне его глаз она уже видела неутешительный, бесповоротный ответ: он все равно это сделает. Все равно продолжит свое странствие по выжженным тропам одиночества, и ее слова ничего не смогут изменить.
Что-то дрогнуло в его глазах, застывшее лицо слегка смягчилось, разгладились появившиеся в нем острые углы и тени. Майки придвинулся ближе, совсем немного, но расстояние между их лицами и без того было настолько мизерным, что эта пара миллиметров почти заставила их носы соприкоснуться. Мирай замерла, но Манджиро больше не двигался, просто смотрел на нее. Когда он снова заговорил, теплый ветерок его дыхания волнительно щекотнул ее кожу:
— Спасибо, что пришла ко мне, — одними губами прошептал Майки, глядя в ее глаза. — Что осталась. Я правда не знал, куда мне идти. Но ты пришла, и я просто… просто смог пойти следом за тобой.
Мирай прерывисто вдохнула, бесконечно тронутая искренностью, сквозившей в каждом его слове. А в следующий миг вздрогнула, когда его пальцы робко коснулись ее щеки, осторожно прошлись по коже, старательно обходя ссадины и пластырь на виске.
— Кто тебя снова поранил? — голос Майки звучал хрипло и неожиданно интимно, и Мирай невольно поерзала на месте, смущенная этой новой внезапной близостью, а еще больше — своей неспособностью, и нежеланием, остановить эти электризующие ее кровь касания. — Опять разозлила кого-то?
— В этот раз, — Мирай замялась, с трудом подыскивая слова и окончательно наплевав на то, что ее щеки и переносица полыхали жарким румянцем под прохладой его исследующих пальцев. — Скажем так, в этот раз я огребла в семейных разборках.
Майки слегка нахмурился, бросая новый тревожный взгляд на ее синяки, затем на миг поджал губы и поделился:
— Дед меня никогда в жизни не лупил. Брату, правда, давал затрещины пару раз, но это было еще до того, как появилась Эмма. — Имя сестры, произнесенное вслух, исказило его смягчившееся лицо тенью новой боли. С трудом проталкивая наружу упирающиеся слова, он пробормотал: — Когда он узнает…
Голос подвел его, надламываясь на последнем слове, и Манджиро замолчал, на секунду прикрыв глаза, пытаясь справиться с душившей его агонией. Сочувствие и понимание этой боли переполняли Мирай до краев, грозя утопить в себе. Она не стала ничего говорить, лишь успокаивающе накрыла ладонью его щеку, осторожно огладив пальцами теплую кожу. Майки открыл глаза, и Мирай перестала дышать, зачарованная новой глубиной, неожиданно появившейся в его затуманенном взгляде. В его глазах сияла темнотой завораживающая бездна, — и Мирай добровольно тонула в этой бездне, с готовностью позволяя ее тьме глядеть в самую ее душу.
— Кто же ты такая, Мирай? — хриплым, ставшим более низким голосом прошептал Майки, обдавая горячим дыханием ее приоткрытые губы.
А затем он подался вперед, к ней. И это его движение будто отрезвило Мирай, возвращая с небес и нещадно пробивая ею землю, безжалостно швыряя в сложность и неуместность всего происходящего в этой неприветливой реальности. Поэтому за миг до того, как сухие, шершавые от рассеченных ранок губы Манджиро коснулись бы ее, Мирай с ощущением ноющей боли в груди сдвинула голову на подушке, неохотно уклоняясь от такого желанного, но несущего в себе слишком много сложных последствий поцелуя.
Манджиро замер, опаляя дыханием ее подбородок, окаменел на мгновение, а затем шумно, разочарованно выдохнул. Его пальцы на ее шее напряглись, но с места не сдвинулись.
— Все ребенком меня считаешь? — сипло пробормотал он, и в его голосе отчетливо звенела уязвленная обида, ударившая Мирай сильнее любой пощечины.
Но из них двоих сейчас именно она была взрослым человеком с незамутненным горем сознанием, а поэтому именно на ней и лежала ответственность за все, что в этот момент происходило между ними — и за все, чего не должно было произойти.
— Считаю, что тебе сейчас очень больно, и ты хочешь забыться, — мягко ответила Мирай, сама не узнав свой голос. Он дрожал от пропитавшей его обнаженной искренности. — И я очень хочу тебе помочь, но не так. Потому что это не то, что тебе
на самом деле нужно сейчас.
С этими словами она притянула к себе его голову и прикоснулась легким, трепетным поцелуем к голубой венке, уязвимо пульсирующей под тонкой кожей на его открытом виске, застыла в этом прикосновении, чувствуя, как покалывает от волнения ее губы. Манджиро глубоко вздохнул и затих, обмяк в ее объятии, позволив ей гладить его лицо, вырисовывая на покрытой ссадинами коже незамысловатые узоры. Так прошло несколько минут, его дыхание начало выравниваться, глаза все реже подрагивали под опущенными веками. Уставший и измотанный, Манджиро начинал проваливаться в беспокойный сон, и это был идеальный момент, чтобы выполнить задуманное.
Пальцы Мирай продолжали обрисовывать его разгладившиеся черты, пока, наконец, подушечка ее указательного пальца не замерла на теплой коже между его бровями. Она закрыла глаза, делая глубокий, сосредоточенный вдох.
Это ощущалось так странно. Его сознание не закрывала бронированная стена, как это было с Коджи Сакамото, но и полностью распахнутым, как у Мины, разум Манджиро не был. Мирай будто прошла через упругий, прохладный барьер загустевшей воды, — но препятствием этот барьер не являлся. После опыта с Миной, Мирай чувствовала себя куда увереннее в том, что ей полагалось делать и как искать нужные воспоминания в непрерывном потоке чужой памяти. Однако она не могла не заметить, как отличались ощущения при погружении в сознание Майки от всего, что она успела испытать до этого.
Мирай могла поклясться, что все время слышит едва различимый, похожий на шелест ветра, тревожный шепот. Он пульсировал холодом на задворках разума Манджиро, подобно призрачному, невидимому сердцу. Этот шепот оглаживал грани его сознания, струился легкой дымкой, обтекая его память, и от этого ощущения все внутри Мирай напрягалось от холодящей сердце тревоги.
Кто нашептывал в уязвимый разум Манджиро, оставаясь в тени, оставаясь незамеченным? Ответ был ей хорошо известен. Это потусторонне-жуткое присутствие в его сознании было «черным импульсом», Мирай знала это. Чувствовал ли
другой ее вторжение в разум его жертвы? Если бы почувствовал, смог бы ей помешать? Навредить?
От этих мыслей липкий страх приливной волной прокатился по ее душе, но Мирай не дала себе зациклиться на этом. Она была очень осторожна. Ее присутствие в сознании Манджиро было легче перышка, невесомым, невидимым — она знала это, чувствовала. Контроль над происходящим давался на удивление легко, и был ли тому причиной ее оказавшийся таким полезным опыт с другими людьми — Мирай не знала, но это не интересовало ее до тех пор, пока у нее получалось делать то, что она должна была сделать.
Она бережно, с великой осторожностью перебирала воспоминания Манджиро, туманные и сбивчивые, наполненные радостью, покоем, насилием, страхом, потерянностью, — но не находила ничего похожего на то, что искала. Того критично важного и опасного воспоминания абсолютно точно еще не было в памяти Майки. Мирай потратила несколько дополнительных минут, чтобы удостовериться в этом наверняка. Он пока что ничего не вспомнил.
Другой еще не открыл ему страшные знания об изломах его судьбы и перепутанных нитях измененного прошлого.
И это значило, что задерживаться дальше в памяти Манджиро не было смысла. Вот только, когда Мирай уже нащупала нить, ведущую ее назад, в реальность, одно из воспоминаний Майки внезапно вспыхнуло ярче, привлекая ее внимание, приковывая к себе ее взгляд.
Он казался таким маленьким. Старше того возраста, когда они впервые встретились, но не намного, — в этом воспоминании Майки было не больше семи или восьми лет. Он сидел на пыльном бордюре посреди сонной, пустынной улочки — той самой, где произошла его судьбоносная встреча со странной девочкой с разноцветными глазами, — и рассеянно крутил в покрытых царапинами пальцах матово поблескивающий черными бусинами браслет. Взъерошенные светлые волосы отчаянно просили расчески, на вздернутом носу красовался пластырь, на подбородке — уже заживающая царапина, а костлявые коленки под темными шортами пестрили свежими ссадинами.
Майки выглядел таким крошечным, но весь его потрепанный вид говорил о том, что по-ангельски безобидная внешность — не более, чем коварная обманка: мальчишка был вполне способен надрать зад противникам втрое больше себя. Охваченная волнением, Мирай продолжала следить за движениями его пальцев, перебирающих поблескивающие на солнце бусины.
— Эй, придурок! — раздалось откуда-то сбоку. — Снова тут штаны протираешь?
К Майки вразвалочку подошел мальчишка примерно его возраста, с руками, засунутыми глубоко в карманы заношенных шорт. На его лице тоже красовались заживающие царапины, а под глазом расплывался уже начавший желтеть синяк. Черные волосы мальчугана были растрепаны еще хуже, чем у Майки, янтарно-карие глаза насмешливо поблескивали, а когда он задиристо ухмыльнулся, Мирай смогла увидеть, что первыми пробившими себе дорогу коренными зубами у пацаненка были клыки — чересчур длинные.
С приливом удивленного умиления Мирай вдруг осознала, что смотрит сейчас на мелкую версию своего будущего шефа. Баджи тем временем подошел вплотную к Майки, который зыркнул на него неприветливо и раздраженно, смерил взглядом браслет в его руках, и закатил глаза, снисходительно хмыкнув.
— Все свою выдуманную принцессу поджидаешь?
— Она не выдуманная! — ощетинился Майки, весь нахохлившись.
— Ну конечно, — фыркнул Баджи, плюхаясь на бордюр рядом с другом. — Девчонка с разноцветными глазами, которую видел только ты, и которая так ни разу больше и не появилась за два года — обосраться, какая не выдуманная.
— Я тебе сейчас второй фингал влеплю, если первого было мало, — рассердился Майки, для пущего эффекта своих слов толкая приятеля в плечо.
Баджи уперся, сопротивляясь пинку, и они завозились на бордюре, пыхтя и отдуваясь в попытках ткнуть и увернуться от тычка.
— Вы снова за свое? — раздался позади звонкий, как колокольчик, но очень недовольный голос.
Мальчишки не сговариваясь перестали тузить друг друга, когда к ним решительно подошла светловолосая девочка, сердито упиравшая кулачки в бока. Она смерила обоих укоризненным взглядом и даже притопнула ногой, всколыхнув подол летнего голубого сарафанчика.
— Вам дедушка что сказал? Бить друг друга только в додзё!
— Разве это «бить»? — закатил глаза Баджи.
— Как будто у него получится меня побить, — одновременно с ним презрительно фыркнул Майки, заработав возмущенный взгляд от приятеля.
— Так, меня это все не интересует! — вздернула курносый нос девочка, категорично складывая руки на груди. — Баджи, дедушка увидел тебя в окно и сказал позвать на обед, так что иди вымой руки.
— А что на обед? — поинтересовался Кейске, с готовностью вскакивая на ноги и обтряхивая шорты.
Майки демонстративно закатил глаза. Девочка хитро улыбнулась.
— Вот сам и узнаешь. Шуруй уже!
Баджи без лишних слов припустил к открытой калитке забора, а девочка, аккуратно распрямив юбку сарафанчика, примостилась рядом с Майки и легонько подтолкнула его плечом.
— Не слушай этого болтуна, — сказала она с мягкой улыбкой. — А я вот верю тебе, верю, что та девочка настоящая. И еще знаешь, что? Когда-нибудь она обязательно тебя найдет.
Видно было, что Майки старательно пытается удержать расплывающуюся на губах улыбку, но получалось у него плохо. С деланным безразличием он слегка подтолкнул плечо девчушки в ответ, а потом пружинисто подскочил на ноги, пряча браслет в карман шортов. На сказанное девочкой он так ничего и не ответил, но его поцарапанная мордашка перестала быть такой кислой и угрюмой, как минуту назад. Протянув ей руку, он ухмыльнулся.
— Ага. Пошли домой, Эмма.
Мирай сглотнула засевший в горле вязкий ком, глядя, как постепенно меркнет это давнее, дорогое воспоминание. Сердце надсадно ныло, не справляясь с объемом нахлынувших эмоций. Эмма была солнцем, которое растапливало своим ласковым светом тот лед, что норовил сковать Манджиро, заключить его в промозглую крепость сомнений и неуверенности. Но теперь это солнце погаcло, чужие жестокие руки навеки потушили его целительный свет, оставляя Майки один на один с подступавшим к нему холодом.
Открыв глаза и увидев перед собой его расслабленное лицо, Мирай все еще чувствовала, как давит и ноет у нее в груди от охватившей ее тоски. Она сморгнула упорно наворачивающиеся слезы, вглядываясь в голубые дорожки сосудов на опущенных веках Манджиро, и терпеливо ждала, когда эта боль отпустит. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы окончательно понять: боль вовсе не была фантомной. В груди действительно болело вполне по-настоящему, без намека на красивые метафоры.
Осознание накатило холодной, парализующей волной. Немного дерганным, излишне резким движением Мирай приподняла руку, до этого покоившуюся на волосах Манджиро, впилась хмурым взглядом в часы на запястье.
— Черт, — сквозь зубы пробормотала она, морщась от нового приступа боли под ребрами.
Пять часов. Ее пять часов истекли, и все симптомы были налицо: ее вытягивало назад, в свое время. Боль внутри стала еще острее, еще невыносимее, когда Мирай c приливом лихорадочной паники увидела, как начинают подниматься веки потревоженного ее резким движением Майки. Он просыпался, а у нее оставались считанные минуты на то, чтобы объяснить ему происходящее. Но
как вообще можно было объяснить нечто подобное? Она ведь сейчас просто растает в воздухе рядом с ним!
Манджиро разлепил слегка припухшие веки, недоуменно уставился на нее сонным, плывущим взглядом, и Мирай готова была разорвать свою душу на тысячу мелких кусочков и каждый втридорога продать дьяволу — лишь бы иметь возможность остаться сейчас с ним. Вот только ее душа была слишком мизерной платой, а время — неумолимее любого дьявола преисподней.
— Майки, — прошептала она, накрывая подрагивающей ладонью его щеку. — Закрой глаза. Пожалуйста.
Он моргнул пару раз, явно еще не проснувшийся до конца и ничего не понимающий, но веки послушно опустил. Дыхание его снова начало выравниваться — еще не развеявшийся сон затягивал его назад в свои ласковые сети. Задерживая дыхание в надежде отогнать слезы, иглами пронзающие ее глаза, просясь наружу, Мирай до боли закусила губу, моля дать ей еще хотя бы несколько лишних секунд — сейчас, здесь,
с ним. Склонившись к его лицу, она бережно прижалась губами к его виску, чувствуя, как пульсирует под тонкой кожей голубая жилка, перекачивая жизнь по его венам.
— То, что сейчас случится, очень сложно понять, — прошептала Мирай, не отрываясь от него и скользя губами по его теплой коже. — Но я хочу, чтобы ты знал, Майки: это не мой выбор. Если бы я могла, я бы не оставила тебя. Прости, что не могу этому помешать. Я обещаю тебе, Майки: я найду тебя. Я обязательно снова найду тебя, клянусь.
Он пошевелился, вздохнул беспокойно, но его лицо уже расплывалось перед глазами Мирай, зрение затягивало темной поволокой, а грудь знакомо сдавливало равнодушными тисками времени, безразличного к той боли, что жестоко потрошила ее сердце. Оно закончилось — время, обманом украденное ею у вечности. Еще секунду Мирай ощущала тепло его кожи под своей ладонью. Еще секунду в затянувшем все вокруг тумане видела любимое лицо.
А затем пришла равнодушная тьма, отобравшая у Мирай все, что было ей так дорого.
***
— Значит, две тысячи девятый год мимо? Вычеркиваем эту дату?
Взъерошенный и сонный, Такемичи горбился над кухонным столом в квартире Хайтани и беспокойно постукивал пальцами по лежавшей перед ним фотографии. Он поднял глаза и посмотрел на сидящую напротив нахохлившуюся Мирай, которая забралась на свой стул с ногами и по самую шею укуталась в плед, напоминая замерзшую птицу на ветке. Она смотрела в противоположную стену невидящим взглядом и, казалось, даже не услышала его вопрос.
Такемичи вздохнул и пощелкал пальцами перед ее лицом, от чего Мирай дерганно вздрогнула и пару раз недоуменно моргнула опухшими веками, с трудом фокусируя на нем взгляд. После возвращения назад она несколько часов провела в наугад выбранной спальне, просто лежа на кровати и таращась в потолок остановившимся взглядом. Мирай казалось, если она шевельнется, допустит хотя бы самое ничтожное движение своего тела — боль вновь накинется на нее, вгрызаясь в душу оголодавшей бродячей псиной. Но ближе к ночи она все же заставила себя выйти на кухню — нужно было обсудить их с Такемичи дальнейшие действия.
С трудом возвращая себя назад в реальность, Мирай вздохнула и осторожно вытянула фотографию из-под пальцев Такемичи, подвинула ее к себе, задумчиво вглядываясь в лицо Манджиро на ней.
— В две тысячи девятом Майки еще ничего не вспомнил, в этом я уверена, — наконец подала она голос, с задержкой отвечая на вопрос Такемичи.
Он откинулся на спинку стула, запустил руки в растрепанные темные волосы и устало вздохнул.
— В таком случае, я совсем не понимаю, зачем тебе понадобилось указывать эту дату на фотке, если она ничего нам не дает, — растерянно пробормотал Такемичи, поднося к губам чашку с уже остывшим кофе. — Есть предположения?
Мирай устало усмехнулась, подтягивая повыше сползший с плеча плед.
— Из нас двоих это ты помнишь ту нашу встречу в две тысячи восемнадцатом, а что до меня, то я пока что даже фотку эту тебе еще не передавала, не то что писала на ней что-то, — пожала она плечами. — Но я не думаю, что эта дата была вписана сюда по ошибке. И еще, зная себя… — Мирай умолкла, задумчиво прикусывая губу и водя пальцем по глянцевой поверхности фотографии. — Вряд ли я просто так указала этот год. Это не было случайностью. Как и порядок дат на фото. Я уверена, что указала их именно в той последовательности, в которой эти даты нужно проверять.
Такемичи облокотился локтями на стол и потер ладонями уставшее лицо.
— Тебе лучше знать, тут я не спорю, — согласился он.
Мирай спустила ноги на пол и подвинулась ближе к столу. Усталость разжижала ее мозг и плавила в желе каждую кость в теле, поэтому о прыжке в ближайшие несколько часов не могло быть и речи. Но они могли, по крайней мере, потратить время с пользой, разбирая все произошедшее в нужном им году.
— Расскажи мне про две тысячи одиннадцатый, — попросила Мирай, подтягивая к себе свою чашку и тут же морщась — от кофе там осталась лишь непривлекательная жижа. — Какие события в нем могли сильно повлиять на Майки?
Лицо Такемичи, до этого просто уставшее, приняло несвойственное ему мрачное выражение.
Он молча встал из-за стола и отошел к раковине, принялся слишком тщательно мыть свою чашку, упрямо не поворачиваясь к Мирай лицом. Она нахмурилась, видя явное напряжение в линии его плеч, и еще более явное нежелание говорить о событиях того года. Поведение Ханагаки встревожило ее, наполняя беспокойством каждую мысль.
— Такемичи? — настойчиво позвала Мирай. — Что случилось тогда?
Он вздохнул — совсем бесшумно, Мирай различила вздох лишь по движению мышц его спины. Плечи Ханагаки поникли, будто он вдруг разом перестал сопротивляться той тяжести, что опустилась на него, и позволил ей придавить себя. Отставив в сторону чашку, Такемичи наконец медленно и нехотя повернулся к ней. Мирай нахмурилась еще больше, глядя в его непривычно угрюмое, серьезное лицо. Тревога разрасталась внутри нее прожорливой опухолью.
— Две тысячи одиннадцатый был страшным годом, Мирай, — наконец, хрипло проговорил Такемичи, глядя в ее глаза мрачным, тяжелым взглядом. — Потому что это был год, когда Майки окончательно провалился во тьму.
Мирай смотрела на него широко распахнутыми глазами, пытаясь расшифровать его слова, и как никогда прежде досадуя на то, что так мало знала о прошлом Манджиро. Он всегда старательно обходил стороной все, что как-либо касалось его юности. И Мирай охватывало отчетливое понимание, что причина крылась именно в этом. Именно в две тысячи одиннадцатом году.
— Но… — она облизнула вмиг пересохшие губы и подалась вперед. — Но почему, Такемичи?
Его ответный тяжелый взгляд на миг, казалось, пригвоздил ее к месту. Мирай даже не догадывалась, что глаза Такемичи могут потемнеть настолько сильно. А потом он очень тихо, будто чувствуя боль от каждого произнесенного слова, прошептал:
— Потому что это был год Свастики Канто.
